2.
Само собой, что к вечеру я совершенно забыл о нашем уговоре. Но, вернувшись с работы, сделал пару бутеров, плеснул чайку по привычке зашёл в сеть. Таких странных сообщений я, пожалуй, не получал от Наташки никогда.
- Знаешь, Петров, это было такое время… такое страшное время - тёмно-серое, тягучее, липкое. Оно прилипало к моим стоптанным башмакам, как жвачка. Прилипало и тянулось за мной бесконечно - день за днём. И всё, чего мне тогда хотелось – оторвать это гадкое время от своих подошв. Чтобы, наконец, началось другое. Всё равно, какое, лишь бы другого цвета, лишь бы не такое мерзкое. И, может быть, я только сейчас поняла, насколько это страшное было время: не война, не блокада, нет… ничего такого. Я это и тогда знала. Знала, что бывают войны, эпидемии, стихийные бедствия. Знала, что у нас не так. Но от этого знания мне не было легче, - я читал её сообщение и всё не мог понять, о каком времени она говорит. В своём прошлом я не мог отыскать ничего похожего.
- Это время длилось несколько лет. Но почему-то всё время была осень. Холодная, мокрая, голая осень. Я ходила в драных башмаках и маминой куртке. В таком виде было очень удобно чувствовать обречённость.
И мне дико хотелось, чтобы меня любил… Не любили, нет. Я не хотела, чтобы меня любили все. Мне нужен был кто-то один. Наверно, даже всё равно, кто. Но этот кто-то должен был обязательно любить меня ни за что. Понимаешь? Не за то, что я умная, не за то, что красивая, не за глаза, ноги или пятёрку в четверти. Мне нужен был человек, который смог бы любить абсолютно. Понимаешь? Любить так, как можно любить только себя. Но я тогда не умела даже этого. Поэтому это должен был делать тот, кто умел лучше.
Мы жили в общаге. Огромной девятиэтажной общаге. Там были длинные, тёмные коридоры. Света не было. Потому что все лампочки украли жильцы. Одно время их пытались красить в зелёный цвет, но это никого не остановило.
Потом в подъезде разбили все стёкла. В ЖЭКе не придумали ничего лучше, чем заложить окна такими синими стеклянными блоками. Что-то вроде кубиков из толстого стекла, помнишь? В Союзе такие часто можно было увидеть в казённых учреждениях. Теперь стало темно даже днём. Лифты не работали, и ходить по лестницам было очень страшно.
В каждом коридоре был общий балкон. И на всех девяти этажах куда-то вдруг исчезли балконные двери. Я не знаю, сломались они, или их тоже кто-то украл, но на некоторых балконах не было даже ограждений. Только пустые железные рамы. Наш коридор тоже кончался выходом в пустоту. Сейчас мне кажется, что это было похоже на то, что рассказывают по телевизору люди, пережившие клиническую смерть: длинный – длинный тёмный тоннель, а в конце – свет и неизвестность.
Зимой с балконов наметало целые сугробы. А иногда в коридорах был лёд. И можно было запросто поскользнуться и слететь вниз. Кажется, однажды так и случилось с одним алкоголиком. Он упал с девятого этажа. Но выжил. Долго лежал парализованный. Но потом стал ходить с палочкой. И даже бросил пить. А, впрочем, может я это сама придумала – не знаю.
Вообще, алкоголиков было много. Все. В этом доме жили только алкоголики и дети. Там никто не работал. И, кажется, никто не ел. Но пили все. Лет с четырнадцати, а то и раньше. Взрослые говорили, что работы нет, что в стране разруха. И пили от безысходности.
- А дети? – спросил я.
- Дети продавали газеты, мыли машины, разгружали фуры или подворовывали. А потом покупали себе «сникерс» и пачку «More» с ментолом. Длинные такие, коричневые – помнишь? Потому что курить «Родопи» было стрёмно.
А ещё там был пожар. Потому что пьяный вахтёр заснул в своей фанерной будке с обогревателем. Будка сгорела. А с ней и весь первый этаж. Но никто не пострадал. Горели только коридоры. Но дым был даже у нас на восьмом. Была зима. И мы с мамой смотрели из своего окна, как оранжевое пламя отражается в окнах соседней чебуречной, как внизу толпятся мужчины, и женщины подают им детей в открытые окна своих комнатушек. А нас бы никто не спас. Потому что мы жили на восьмом. Мама пыталась спуститься вниз, но смогла дойти только до шестого этажа. Везде был дым. И даже наш кот, надышавшись угарным газом, ещё дня три шатался, как местный алкоголик. И все над ним смеялись.
А на утро стены коридоров стали чёрными. И на третьем этаже, и на втором. А на первом какие-то мужики в фуфайках выгребали лопатами гарь и выбрасывали её в окно. Они совсем ничего не говорили. Только очень противно скрипели железными лопатами по бетонному полу. Очень противно и очень страшно. И запах гари щипал горло. Сейчас ещё тоже иногда щиплет. Так пахнет детство.
Но дети выросли. Стали злыми и циничными. Мы не любили родителей, а они не любили нас. Мы жили в джунглях и учились выживать. Знаешь, что самое страшное в джунглях?
- Голод? – предположил я.
- Холод, - ответила Наташа. – Настоящего голода мы всё-таки не знали. Ели мало, редко, невкусно, но, всё-таки, ели. Самое страшное – это холод. Не физический, нет. Это как будто дырка где-то в животе. И сквозь неё всё время дует ледяной ветер. Он настолько холодный, что обжигает. Он жжёт тебя изнутри и не даёт покоя. Ты растёшь, и эта дыра растёт вместе с тобой. И сквозь неё в тебя дует мир. Совсем так же, как метель в разбитые окна обгоревшей общаги. И чем старше ты становишься, тем больше сугроб у дверей в твою душу.
А мне было их всех безумно жалко. Всех: и алкоголиков, и детей, и котов, и вахтёра, уснувшего с обогревателем.
- Он выжил?
- Во время пожара?
- Да.
- Выжил. Его уволили с работы, и он больше никогда не появлялся в нашем доме. Но я, всё равно, о нём часто думала и жалела.
- Потому что его уволили?
- Нет, это было вообще не важно. Ему всё равно не платили зарплату. Тогда вообще никто никому ничего не платил. Просто одни работали по привычке, а другие легко отвыкли. Я жалела вахтёра от того, что его все ненавидели.
Я помнила этот дом другим, до того, как он превратился в обугленного монстра, до того, как он начал пожирать своих жильцов, до того, как он сожрал вахтёра и остальных.
Тогда всё было совсем иначе. В коридорах пахло пирожками и котлетами, горел свет и бегали дети. И взрослые ещё умели улыбаться.
Тогда никто не задерживался надолго, и приходилось часто менять друзей. К нашему подъезду то и дело подъезжали грузовики. Они привозили и увозили чью-то мебель. Потому что кто-нибудь всё время переезжал. Это называлось «квартиру получили». Взобравшись в кузов, довольные, они усаживались на какой-нибудь тюк или матрас, и ехали к новой счастливой жизни. А те, кто оставался, весело махали им руками и ждали своих грузовиков.
Однажды мы играли во дворе в «классики», прыгали, смеялись…. Там был Андрюшка – белобрысый пухлый мальчишка лет пяти-шести. Он не удержал равновесие и, стараясь не упасть, положил руку на асфальт. Рядом стоял грузовик, и именно в этот момент шофёр, вдруг, решил тронуться. Грузовик тихонько покатился назад. Одним колесом он наехал Андрюшке на руку и остановился. Не знаю, почему он не поехал дальше, и каким чудом мальчишка вообще остался жив…. Только помню крик, кровь и раздавленную детскую руку, торчащую из-под огромного чёрного колеса.
А потом ТОГДА кончилось. Мы больше не играли в «классики», куда-то пропали малыши из песочницы, женщины с колясками, и никто никуда не переезжал. Только время от времени какая-нибудь зарёванная тётка с синяком под глазом загружала в такси очередную клетчатую сумку с пожитками. Если честно, я даже понять не успела, когда это произошло. Но как-то так случилось, что из нашего дома разъехались все зарёванные тётки и непьющие мужики. Остались только алкоголики и злые дети. И, кажется, многие из них так и не поняли, что они уже тоже… алкоголики. Просто, все взрослые, почти одновременно стали опухшими и беззубыми.
Знаешь, это, как в фильме про зомби-апокалипсис: один алкаш покусал всех. Кто успел, тот свалил. А остальных навсегда поглотил дом – монстр.
- А ты?
- Я тоже свалила.
- Вы успели получить квартиру?
- Нет, не успели. Просто, бабушка умерла, и её квартира досталась нам.
- И началась другая жизнь? - пока она писала, я всё время ждал, что она расскажет о своём спасении. О каком-то чуде, которое помогло ей вырваться из пьяных лап дома-монстра. Но в этом спасении не было ничего чудесного. Просто одна трагедия помогла избежать другую.
- Нет, Петров, это была всё та же жизнь. Просто другая серия(((
Я стала взрослой. Во всяком случае, мне тогда казалось, что я стала взрослой. Мне же было почти шестнадцать! У меня появилось много подруг. А у них появились друзья. Вернее, друзья у них появились давно, задолго до моего переезда. И все они думали, что уже давно выросли.
Это был вполне благополучный район. Пили не все. И многие работали. Но их дети почему-то всё равно росли злыми и циничными. А тот, кто умудрился остаться добрым, зачем-то притворялся злым. Мода что ли такая была?
Мы не стремились к знаниям, не ходили в кружки и секции. Мы были уверены, что обречены прозябать. Мы мечтали об «адидасе» и стеснялись вставать под гимн.
Летом мы кое-как закончили девятый класс и стали куда-то поступать. Я не стала. Потому, что, когда я сказала маме, что мечтаю выучиться на социального педагога, чтобы помогать трудным подросткам, мама покрутила пальцем у виска и ответила коротко и ясно: «Я не собираюсь кормить тебя ещё четыре года!». На этом тема моего дальнейшего образования была закрыта. Я пошла работать.
А зимой, в канун Рождества, я встретила его. Того, кто должен был меня любить. Любить до конца жизни. Я знала, что он должен потому, что я-то его уже любила! Потому что я-то была не такая, как мои бестолковые подруги… Мне так казалось почему-то)))
Я не путалась с кем попало с тринадцати лет, не бухала на школьном дворе, я даже ни с кем, ни разу не целовалась. Я ждала принца. Мне нужно было, чтобы меня любили, понимаешь? А им, моим подругам, хватало только иллюзий. Они с гордостью рассказывали о своих похождениях с солдатами из соседней воинской части, о сексе в кустах и подъездах, и думали, что это и есть любовь. А когда их бросали, они находили новых солдат. И снова верили в любовь. Они дразнили меня монашкой и вечно пытались с кем-нибудь познакомить. А я молчала, улыбалась и ждала Настоящего.
Он был старше на восемь лет. Снимал квартиру в соседнем подъезде. Жил один. Поэтому по вечерам у него часто собирались большие шумные компании. Парни играли на гитарах, пили пиво, травили анекдоты. Девчонки курили, смеялись и делали вид, что анекдоты были смешными.
Он сидел, уперев локти в стол, и, закрыв лицо руками. Слушай, я не знаю, откуда во мне это взялось…. Инстинкт, что ли… Я, вдруг, почувствовала, как он слаб. И слабость эта была такой знакомой, что холодели кончики пальцев. Высокий, красивый, взрослый – совсем не такой, как мои прыщавые тупые ровесники. На его щеках была щетина, а на руках выступали синие вены, тёмные волосы, татуировка в виде змеи. Его руки были похожи на лапы. Он был мужчиной. Не пацаном, не подростком, а мужчиной. Он казался большим и сильным, как скала. Казался…
Но эта боль, эта слабость, которую он прятал где-то глубоко внутри, и от которой мёрзли мои пальцы… Это была брешь в броне. Моя дверь в его душу.
Я очень хорошо помню ту секунду, когда решила, что этот мужчина должен быть моим. Понимаешь? Я знаю, как это случалось с моими подругами. Но меня никто не соблазнял. Никто не вешал лапшу на уши, не обещал золотые горы. Я его выбрала. Сама. Кажется, даже не оставив ему права выбора.
Я смотрела на его мускулистую, ссутулившуюся спину и думала о том, что он похож на раненого зверя. Я почти чувствовала запах крови, сочившийся из его раны. Я знала наверняка, что стоит мне вылечить его, зализать эту рану… и он снова станет огромным и сильным. И сможет меня беречь. Я дам ему любовь, а он мне – силу.
Всё так и вышло, Петров… всё так и вышло. Он начал оттаивать, как только я села рядом и тихонько положила голову к нему на плечо. Он молчал. А мне вдруг стало казаться, что дыра в моём животе стала тёплой. Сквозь неё больше не дули метели. Теперь там был свет. Тёплый и добрый. И, прижимаясь к его спине, я изо всех сил старалась поделиться с ним этим светом, согреть его, вылечить. И у меня получилось.
Мы стали видеться каждый день. После работы я приходила к нему, и мы подолгу пили на кухне чай, болтали, смеялись, курили эти чёртовы «More» с ментолом. Я, кажется, стала ему настоящим другом. Но мне было этого мало. Я твёрдо решила, что он должен меня любить.
- Ты приходила к нему одна? – спросил я.
- Почти всегда. Иногда с подругой. Но она редко засиживалась надолго. Так… забегала покурить.
- И он реально не приставал к тебе?
- Не-а.
- Странно))) - заметил я, представив себя на месте этого парня.
- Ничего странного. Я же была малолеткой. Это только мне казалось, что шестнадцать лет – серьёзный возраст. Наверное, он не хотел проблем, старался уберечь.
- Уберёг?
- Меня? Да, кто бы ему позволил?! – Наташка рассмеялась смайлами и продолжила. – Я приучала его к себе, как опытный дрессировщик, медленно, поэтапно. Правда, если честно, я до сих пор не совсем разобралась, кто из нас впоследствии оказался ручным зверем.
Мы виделись каждый день. Он работал по ночам, куда-то уезжал поздно вечером, возвращался под утро, спал до обеда. Я работала до шести вечера, потом шла к нему. Врала матери, что сложный график. На самом деле, это был маленький магазинчик дешёвого женского белья, в который меня, как несовершеннолетнюю, взяли неофициально и на смешную зарплату.
В конце концов, слухи о том, что я общаюсь с взрослым парнем, быстро распространились по нашему району, потом дошли и до мамы. У меня в конец испортились с ней отношения. Мне кажется, все вокруг, даже она, были уверены в том, что я с ним сплю.
- А этого не было?
- Тогда ещё нет. В это время самым страшным моим грехом были «More». Но после скандала с матерью, он отдал мне запасные ключи от своей квартиры. Сказал, что, если мне будет плохо, я могу приходить, даже когда его нет дома.
- Зачем?
- Покурить, переждать бурю. Знаешь, мы общались уже несколько месяцев, но всё ещё были просто друзьями. Но всё это время я мысленно готовилась, к тому, что должно было неизбежно случиться. Я старательно к нему привыкала, училась доверять и не стесняться. Я хотела, чтобы мой «первый раз» был не таким, как у других. Мне было важно, чтобы всё было осознанно, правильно, по-настоящему и непременно привело к белому подвенечному платью. Не знаю, думал ли он тогда об этом, были ли у него хоть какие-то планы на мой счёт – меня это вообще не волновало. Это была моя сказка. И я сама распределяла в ней роли.
Спустя какое-то время, я поняла, что готова. Дело было за малым. Оставалось только немножко подтолкнуть его.
Для начала я выяснила, в какой части комнаты, в какое время дня, солнечный свет будет моим помощником. Я знала, что при определённом освещении, мои глаза становятся ярко-зелёными и блестят так, что не смотреть в них почти невозможно. Так было не всегда, при тусклом освещении они были самыми обыкновенными. Поэтому я никогда не упускала случая поиграть с солнцем.
Я научилась пользоваться косметикой, ходить на каблуках и красиво курить перед зеркалом. К началу лета я обнаглела настолько, что совсем перестала носить лифчик. Купила пару тонких облегающих футболок и очень короткие шорты. Немного позже придумала потихоньку заходить в ванную и слегка смачивать соски холодной водой, чтобы они торчали, и футболка становилась более прозрачной. Выйдя из ванной, я обычно продолжала мило болтать, но, во время разговора, нарочно вставала напротив него так, чтобы моя грудь была на уровне его глаз. Он смущался, пытался спрятать горящий похотью взгляд, а я внутренне ликовала, и продолжала делать вид, что ничего не замечаю.
Однажды он не выдержал и, обняв меня за талию, с силой прижал к себе. Я почувствовала, как его член упёрся в моё бедро. Его руки были напряжены так, что даже немного дрожали. Несколько секунд он просто смотрел мне в глаза, потом уткнулся носом в шею, вздохнул так тяжело, что из его груди вырвалось что-то похожее на тихое рычание, и отстранился. Мне не нужно было объяснять, каких усилий ему это стоило. Мне и самой было непросто. Стараясь не смотреть на него, чтобы не выдать своего волнения, я поскорее ушла домой. Но даже там меня трясло ещё не меньше часа. И только звон чайной ложки, о край фарфоровой чашки в моих руках выдавал то, что творится у меня внутри.
Теперь мне снова предстояло бороться со смущением. Однако, я справилась. На следующий день у меня был выходной, и я пришла к нему пораньше. Я знала, что его не будет дома и, во сколько он вернётся. Мне давно хотелось навести порядок в его логове. Но совсем не это было моей главной задачей.
На уборку мне понадобилось не больше двух часов. Квартира была однокомнатная и за это время я легко успела навести там идеальный порядок. Но до его возвращения ещё оставалось не меньше часа. Поэтому домыв полы только до середины прихожей, я оставила ведро напротив входной двери, на скорую руку приготовила ужин, приняла душ и надела его старенькую рубашку. Он задерживался, и ещё с полчаса мне пришлось провести на корточках в прихожей. Я сидела, прислонившись спиной к стене, и прислушивалась к шагам на лестнице. Его походку я бы ни за что не спутала ни с чьей другой. Но всё равно очень боялась упустить момент его возвращения. Когда же, наконец, хлопнула подъездная дверь, и уже совсем рядом послышался звон ключей, я мгновенно включила музыку и принялась домывать полы.
- Зачем? – спросил я, не совсем понимая, к чему все эти сложности. – Почему ты не домыла их сразу?
- Наивный ты, Петров! Я убила двух зайцев! Во-первых, застав меня за этим благородным занятием, он точно оценил все мои старания. Я хотела не просто с ним переспать. Он же был моим принцем, моим будущим мужем! Поэтому должен был лично узреть и заценить мою хозяйственность!
А во-вторых, полы тоже можно мыть по-разному. Можно делать это на корточках, или ползая на коленях в позе сутулой собаки. А можно мыть полы очень красиво, в короткой мужской рубашке, изящно прогнув спину. С тряпкой в руках можно вытягиваться вперёд, ползти назад…. О! да там столько тонкостей! Целое искусство!
- Да, ты - стратег! – рассмеялся я.
- У каждой женщины своя стратегия. Не думаю, что моя была какой-то уникальной.
- Да, но в шестнадцать лет?! – я, действительно, раньше никогда не задумывался, насколько неслучайными могут быть подобные моменты.
- ХЗ… выходит, и в шестнадцать! - написала Наташа. - Мне нужно было закрепить результат, поэтому мыть полы я стала регулярно.
- Эффект был?
- Даже не сомневайся! Моя «половая стратегия» никогда не подводила!
- Бу –га –га! – я и в самом деле хохотал в голос. - Почему ты просто не сказала ему об этом?
- О чём?
- О том, что хочешь его? – я реально не понимал, к чему были все эти сложности.
- Я не хотела отбирать у него победу. Понимаешь? Мужчина должен быть уверен, что он охотник, а женщина – добыча. И чем сложнее охота, тем больше он будет ценить трофей.
- По-моему, ты отстала от жизни! Сейчас уже никто не парится на этот счёт. Женщина тоже имеет право на инициативу!
- Конечно, имеет. Но проявлять её можно по-разному. Я видела, как вешаются на парней мои подруги, пишут записки, признаются в любви, назначают свидания, сдаются сразу, без боя. А потом названивают им по ночам, рыдают, «вскрывают» вены. Их принцы отмахивались от них, как от назойливых мух. Им было плевать на слёзы. Они даже ответственности не чувствовали. Потому что «сама нарвалась». Девчонки, сами того не подозревая, выбирали для себя роль жертвы, а потом искренне удивлялись, почему к ним так относятся.
Нет, Петров…. Мой герой должен был быть абсолютно уверен в моей наивности, в том, что он сильнее, умнее, старше. Он должен был взять этот грех на себя.
- Чтобы потом раскаяться?
- Нет. Чтобы нести за него ответственность)))
Ситуация немного усложнялась его обострённым чувством совести. Мой возраст был ему преградой. Он долго держался. Но его внутренняя борьба с собственными желаниями была мне на руку. Я нарочно дала ему время немного побороться с искушениями, которые сама же и подбрасывала. Каждый раз, когда он пытался меня поцеловать, я смущалась, сопротивлялась, убегала. Это было не трудно потому, что в моей жизни, и правда, ещё не было ни одного настоящего поцелуя. Но мы часто засыпали в обнимку, и я почти не ограничивала волю его рук. Только когда он впервые забрался ко мне под кофточку и слегка коснулся пальцами груди, я, вдруг, расплакалась и ушла. Мы не виделись пару дней. Потом он долго просил прощения, обещал, что этого больше не повторится. И, кажется, сам в это верил)))
В его квартире больше не собирались пьяные компании. Я понимала, что всё своё свободное время он старается проводить со мной. Чувствовала, как он боится меня напугать или обидеть, и не хотела его разочаровывать. Он заботился обо мне, баловал и, кажется, очень мной дорожил.
А потом я купила волшебное платье. Короткий шёлковый сарафан на тонких бретельках. Его цена была почти равнозначна моей зарплате, но примерив его, я не сомневалась ни минуты. Фишка была в том, что при обычном освещении оно казалось вполне скромным, но стоило только правильно поймать солнечный свет, и ткань становилась почти прозрачной. К платью прилагался подъюбник, и, наверное, я бы ни за что не решилась выйти без него на улицу. Но на улицу я и не собиралась. Мне нужно было только пройти несколько метров от одного подъезда до другого. Поэтому я намеренно не надела ничего кроме трусиков и этого чудного сарафана.
Он только проснулся и ещё валялся в постели. Мы попили кофе, потом я включила музыку, мы дурачились, танцевали. И солнечный свет, щедро льющийся в открытое окно, делал мои глаза зелёными, а платье прозрачным. Всё было просчитано, и в эффекте я не сомневалась. Но каждое моё движение было спонтанным и беззаботным. Словно я совершенно не догадываюсь о том, что лучи солнца и тонкий шёлк подчёркивают каждый изгиб моего тела, словно я совсем не замечала его жадных глаз.
Потом мы курили на кухне. И я забралась к нему на колени. Я делала это не в первый раз, и в этом не было ничего необычного. Если не считать того, что на этот раз на мне, вместо грубых джинс, были тонкие кружевные стринги. Я сидела на нём верхом, несла какую-то весёлую чушь, болтала ногами. И вдруг я снова почувствовала, как напрягся его член. Только на этот раз он упёрся мне совсем не в бедро. Теперь между нами были только мои стринги и его лёгкие шорты. У меня перехватило дыхание. Я замолчала и посмотрела ему в глаза. Они как будто покрылись дымкой. Так смотрят наркоманы в автобусах)))
Видимо, повинуясь инстинкту, я начала осторожно двигаться. Глядя ему в глаза, я медленно скользила по нему вверх и вниз. Очень скоро я возбудилась настолько, что на его светлых шортах появилось мокрое пятно. Чувствуя его так близко, я не смогла бы остановиться, даже, если бы в этот момент началась ядерная война. Я схватила его за шею и стала двигаться быстрее и быстрее. Моё тело вдруг стало напряжённым и гибким. Внутри всё горело. Волна дикого, неизведанного раньше наслаждения окатила меня с головы до ног. Мелкая дрожь пробежала по всему телу, и…
- Что и?! – Наташка, вдруг, замолчала, но я очень хотел прочесть продолжение.
- Ногу судорогой свело.
- Сейчас?
- Нет. Тогда! – рассмеялась она. – Это был мой первый настоящий оргазм. Смешно, но свой первый оргазм я умудрилась испытать, сохранив девственность. А первый нормальный поцелуй случился после того, как я её лишилась.
- Гы! В, конце концов, вы всё-таки переспали? – спросил я, почти не сомневаясь в ответе.
- В тот же день.
- А потом?
- А потом он застрелился.
Прочитав это сообщение, я растерялся. Я на полном серьёзе не знал, что ответить… Соболезновать? Но это же Наташка! Чёрт её знает… уместно ли?