Весна 1856 года выдалась в Лондоне выдалась особенно сырой и холодной. Температура днем не поднималась выше 8 градусов. Сырой и холодный ветер с Темзы заставлял прохожих поднимать капюшоны и воротники плащей и поглубже напяливать на себя шляпы. К тому же улицы британской столицы окутал густой серый туман, превративший здания, прохожих и проезжавшие экипажи в некие безликие силуэты. Лишь цокот копыт, да скрип и стук колесных ободьев напоминал о продолжении жизни в этом царстве сырости и ветра.
Премьер-министр Великобритании сэр Генри Джон Палмерстон стоял у окна своей резиденции на Даунинг-стрит и смотрел в высокое окно. Казалось премьер пытается рассмотреть силуэты прохожих. На самом деле премьер думал о превратностях судеб народов мира. Например, скованным морем англичанам, всю историю приходилось выживать на своем острове. Поэтому им некогда было роптать на суровый климат и скудость природных богатств. Зато они действовали, боролись за жизнь. Это и сформировало несгибаемый английский характер, готовый противостоять любым препятствиям. Благодаря такому нраву своего народа маленькое островное королевство превратилось в могущественную империю. И пусть королева Виктория еще не надела императорскую корону, но это лишь вопрос недолгого времени.
Забегая вперед, дорогой читатель, отметим, что в данном случае британский политик не ошибся. Спустя каких-то двадцать лет королева Виктория, эта «бабушка Европы», просидевшая на троне почти 70 лет, стала именоваться «императрицей Индии». А, поскольку сама Индия к тому времени уже была английской колонией, то громкий титул справедливо относили к Британской империи. Восемнадцатилетняя девочка, которую мать разбудив утром и, в ночной рубашке, повела к архиепископу Кентерберийскому, объявившему Александрину Викторию королевой Соединенного королевства Англии и Ирландии, осталась в истории Европы второй, по продолжительности правления, коронованной особой. В этом она уступила лишь французскому королю Людовику 14 всего два года и умерла в 1901 году, повелев похоронить себя в белом платье невесты с локоном своего возлюбленного – Джона Брауна – в руке, тщательно прикрытого букетом цветов
.
С другой стороны, продолжал свои мысленные рассуждения сэр Генри, многие другие народы, куда больше обласканные природой, отличаются природной ленью и безалаберностью. Тем не менее они также претендую на роли вершителей судеб мира. Те же французы, например, устроили в своей стране пять революций, всякий раз начиная создание нового государства с нуля. Своего единственного достойного правителя – Наполеона Бонапарта, который, строго говоря, был итальянцем - эти галлы с радостью отдали после Лейпцига англичанам. А когда тот тайно бежал и вернулся в Париж, снова предали, на этот раз при Ватерлоо.
А русские? Эти медведи, изгнанные из своей берлоги царем Петром, до сих пор не знают, чего они хотят. Их дворянство, по крайней мере его верхушка – аристократия, томно вздыхает по западной культуре и постоянно фрондирует против своих монархов. Жалкие потомки царских конюхов и любовников, они возомнили себя «принцами крови», меняя на престолах своих императоров. Народ же представляет собой безликую темную массу крепостных рабов, не имеющих даже фамилий и мечтает лишь о том, как бы при случае разграбить дворянские усадьбы.
Увы, уважаемый читатель, и здесь английскому лорду нельзя отказать в справедливости. Вплоть до отмены в 1861 году крепостного права, русские крестьяне не имели фамилий по той простой причине, что не они имели паспортов, куда эти фамилии следовало бы записать. Поэтому, когда началась массовая паспортизация крестьянства, нерадивые чиновники, по совету бывших владельцев крепостных душ, записывали фамилии крестьян по их отчествам. Вот откуда на Руси-матушке появились миллионы Ивановых, Сидоровых, да Петровых. Это уже не говоря о тех, кого и вовсе записали по их неблагозвучным прозвищам – Дураковы, Дуровы и Пентюховы.
«Почему так несправедливо распорядилась история?» - думал премьер. И сам же себе отвечал: русские крестьяне – фактически рабы, лишенные собственности. Самый бедный английский фермер не станет жечь усадьбу соседнего сквайра, ибо знает, что в ответ его повесят на первом же суку. Нет, власти не пошлют в его деревню диких казаков, которые разграбят его дом, изнасилуют жену и дочерей, а самого погонят по каторжному тракту в Сибирь. Нет. На суку будет болтаться один бунтовщик, а его имущество пойдет с молотка, на выплату штрафов. Для британца собственность - превыше всего. И он не допустит посягательства на чужое имущество, потому что не захочет подвергнуть опасности свое. У русских такого менталитета нет и быть не может. Потому Россия и обречена на постоянный внутренний беспорядок.
Но при всем этом она владеет шестой частью суши, буквально кишащей богатствами: от алмазов и золота до железа и древесины. Разве это справедливо по отношению к его цивилизованной Британии? Конечно нет. И долг британцев - исправить эту историческую несправедливость. Они отнимут у русских то, чем они владеют по ошибке и загонят этих медведей за Урал, где им и место.
Однако для осуществления этих планов нужно сначала опрокинуть монархию. Восточная война порядком ее ослабила, а смерть царя Николая и вовсе поставила династию на грань катастрофы. Наследник царя – Александр – слаб и непостоянен. У него нет мудрых советников, а вздорный характер – беда почти всех Романовых - закрывает толковым людям путь в окружение императора. Итак, англичанам нужна только искра, которая возожжёт в России пламя крестьянского бунта, бессмысленного и беспощадного, как писал их поэт Пушкин.
Размышления Палмерстона прервал лакей, почтительно доложивший о прибытии министра иностранных дел Джорджа Кларендона. «Проси» - велел сэр Генри, усаживаясь за стол и перекладывая лежавшие на нем бумаги. Пускай министр видит, что его премьер всегда погружен в дела и печется о благе отечества.
«Проходите, граф и садитесь» - пригласил он вошедшего. «Вы что-то хотели мне сообщить?» «Да, сэр. Есть важные новости из Штутгарта» - голос Кларендона звучал ровно и бесстрастно, но сэр Генри уловил за этим внешним спокойствием внутреннее напряжение. «Из Штутгарта?» - саркастически переспросил премьер. «А что и там случается нечто важное?»
Кларендон улыбнулся, дав понять, что оценил шутку собеседника. «Неделю назад мы получили сообщение из Петербурга от нашего человека из русской политической полиции. Он сообщает, что русские направили в Штутгарт жандармского офицера с некой секретной миссией. А вчера вечером пришла срочная депеша от консула в Штутгарте. Он узнал в одном из прохожих жандармского офицера, которого помнит по Петербургу. Этот офицер занимался делом одного из членов тайного общества петрашевцев. Если Вы помните, это тот самый столичный журналист, который якобы собирался убить русского императора.
«Почему я ничего не знаю об этом?» - нахмурился премьер. «И чем закончилось дело?». «Ничем» - ответил министр, «поэтому я и не доложил Вам подробности. Этот болтун – некий Василий Катенев – просто-напросто бахвалился перед своими приятелями. Да еще делал это в весьма людном месте, в книжной лавке. Утверждал, что настолько жаждет крови, что даже специально ходит в цирюльню, чтобы насладиться видом оной в чаше брадобрея. Один из приятелей Катенева оказался доносчиком. Следствие по делу Катенева проводил тот самый жандармский офицер – Иван Адашев. Он быстро понял, кто перед ним и болтун благополучно избежал виселицы, хотя и отправился в Сибирь.Увидев Адашева на улице Штутгарта, консул заподозрил, что он и есть тот самый офицер, направленный в этот город с секретной миссией. Наш консул – человек решительный и потому не стал медлить. Приказав кучеру гнать лошадей, он попытался на ходу застрелить Адашева, но промахнулся. На другой день ему сообщили, что этот везучий русский ищет знакомства за карточным столом с Мартином Мандтом».
«Мандтом?» - переспросил Палмерстон, «это не тот ли доктор, которого русские чуть на разорвали на куски после смерти своего царя? Помнится, он немало помог нам, спровадив императора к праотцам». «Именно он, сэр. Мандт бежал из Петербурга и пробирается на родину, в Пруссию. Однако он так опасается мести русских, что решил на время укрыться в тихом Штутгарте». «Вы полагаете, что этот …» - премьер нахмурился, вспоминаю непривычную русскую фамилию, «Адашев хочет убить Мандта?» «Я так не думаю» - покачал головой Кларендон. «Скорее всего он охотится за его бумагами. По нашим сведениям, Мандт прихватил с собой протокол вскрытия русского императора его коллегой – прозектором Венцелем Грубером. Тот утверждал, что русского императора отравили».
«Но для России это не новость» - возразил Палмерстон. «Убийство царей стало для русских чем-то вроде национального спорта». Министр кивнул, но тут же поспешил добавить. «Мандт дополнил отчет Грубера дневником своих собственных медицинских наблюдений, в котором скрупулёзно описал состояние венценосного пациента вплоть до его кончины. При этом Мандт утверждает, что император Николай уговаривал его дать ему медленно действующий яд, чтобы не стать свидетелем военного поражения России в Восточной войне и не скрепить своею подписью позорный для его державы мир. Он. Мандт, якобы отказался выполнить волю больного, ссылаясь на свой долг врача и совесть. Однако той же ночью император скончался. Манд считает, что яд императору дал кто-то из его близких. Лжет, конечно. Но тень падает на всех и в первую очередь на наследника - Александра».
Премьер неопределенно пожал плечами. «Грязная история, Генри. Но что нам до всего этого?» «Полагаю, мы можем извлечь из этой истории определенную выгоду, если получим в свои руки протокол Грубера и дневник Мандта. По русским законам завещание самоубийцы не имеет законной силы. Следовательно, император Николай не мог завещать престол своему сыну Александру. А если добавить к этому и рассуждения Мандта о возможной причастности наследника к отравлению отца…». Премьер с сомнением покачал головой. «Насколько я помню, закон о престолонаследии царя Павла отменил назначение наследников самим монархом, принятое при Петре Великом».
Здесь, уважаемые читатели, позволю себе небольшой экскурс в историю русского законодательства. В 1722 году государь Петр Великий издал указ о престолонаследии, позволявший императору самому назначать своего наследника. Сделано это было из опасения прихода к власти противников реформ. У всех тогда была на памяти трагическая история царевича Алексея, соблазненного боярами и заграничными конфидентами. Но времена меняются. Прошло чуть более полувека и в 1797 году император Павел Первый, живший страхами перед дворцовыми заговорами и не доверявший, надо сказать не без оснований, собственной жене – Екатерине – издал новый акт о престолонаследии. Составлен он был на австрийский манер и предусматривал наследование российского престола по закону, то есть по старшинству, отдавая, впрочем, преимущество наследникам по мужской линии.
Хозяин Форин-офис пренебрежительно махнул рукой. «Ну и что? Публикация бумаг Грубера-Мандта вызовет скандал в придворных кругах Петербурга и подорвет международную репутацию будущего императора. Если Александр не выдержит психологического прессинга и отречется от престола, в России может повториться междуцарствие 1825 года. И если в это время, безусловно, не без нашей помощи, на Сенатскую площадь выйдут новые революционеры…». Он замолчал и выразительно посмотрел на премьера. Палмерстон раздумывал недолго. На его морщинистом лице проступил румянец и появилась улыбка. «Вы – гений, дорогой граф! Сделайте все, чтобы заполучить эти бумаги и помните: Британия Вас не никогда забудет!»