[Цеппелин следует по рейсу Мехико — Кудрово, вокруг сидят особы особой важности]
Пшцукентукен: С трезвонами гор разверзались ухрябы. Покинули земли мы все неспроста: напали на город голодные крабы, и жизнь закипела с пустого листа. Топорщились руки, и перья носились, поднявшись за тучи под зычнейший хор, что суслом тягуч, но извилист, как силос, завивший чело в первородный вихор. Вихор благороден! Ему привалила судьба цеппелинов и тучи судьба. Совьёт пепелацы дремучая сила, трескою вулканы низвергнув с горба.
Заеленин [Входит в плаще и шляпе, похож на олигарха-фокусника, продавшего десять чужих душ мумии фараона]: Сказали чертить нам и горы, и склоны, утёсы и нити танцующих рек. Ведь мы в географии, как Аль Капоне, засунувший в кручи святой чебурек. [Хитро щурясь оглядывается, систематически хищно облизываясь] Люблю я глядеть в телескопы порядком, средь рыжих степей чую русскую речь, едва ли с утра доверяю осадкам, зато вынимаю серебряный меч. Мы карту Земли по-иному начертим, и судьбы народов навеки свершим. Запел контрабас, вылупляются черти. Что делать? Давайте же вместе решим!
[В этот момент, приплясывая легчайшее танго, из кабины пилота выпорхнула игривой бабочкой утончённая насекомовидная журманжетка Жанна Пыщрюбызхъ, вытягивая из жвал липкие нити шёлкового кокона]
Жанна Пыщрюбызхъ: О, как изумителен Жупел и Вымпел, как мягко снедаемы ввысь облака. Он — верите ли — вот ни капли не выпил нектара, пока штурмовал дурака. Я, господи кошек, пригоже почата, и хвостик павлиний всё время ношу. Ноздрями от снега порой пудровата, а в лунную полночь курю я лапшу. Мечтательна, мыльна, и ваша вся - Жанна, но шибко уж ты не расхрюкай карман. Поведаю по чесноку, без обмана: ведь был я когда-то обычный Иван. Но скоро мой паж Челобуй разомкнётся и явит на свет эталон красоты. Пока его песенка в гнёзда совьётся, давно нам настанут сплошные коты. Меня — журманжетку — совсем не колышет, куда и зачем полетит цеппелин! Смотрите, как небо фотонами дышет, которыми пышет пылающий блин!
[Входит Гузько, целиком отощал и ус длинный на палец накручивает]
Гузько: Ты что тут вершишь, журманжеточье сито, как будто бы мы прилететь не хотим, как будто не знаешь, где наше корыто, а мы здесь все в Кудрово вместе летим? Раз, два — на полянке в ночи приземлимся, ведь так посоветовал сделать шаман. В домах океане мы развеселимся, вольёмся в бетонных термитников клан.
Жанна Пыщрюбызхъ: Да ну Вас, милсдарь, Вы же злой перфоратор, заползший по`утру за уха карман. Сейчас на хурму как направлю! Оратор Вы точно такой же, как я — атаман! Нет! Я — журманжетка, и этого хватит, чтоб смачно творить на века наперёд. И только лишь Вы, омерзительный катет, всегда всё дурачите наоборот. Звучит — журманжетка! Я этим - горжуся. Шкворчит по утрам у меня в пирогах. Но Вы! Вы — по грамоте — полная Дуся, а далеко не Себастиан Бах!
Пшцукентукен: Мои светлоглазые диво-знаменья, мои водолазы в обличье кота! Давайте ж закончим трезвонные пренья, ведь нас окружает одна высота! Так будьте же выше вы, будьте же выше, стремглаво разите у глаза Орла. К примеру, Эшмеля, он летопись пишет. Цубрях Елозей — ни двора, ни кола. Микола Педрович — кузнец от природы, а деда Пыхуту вся знает родня. Его не берут ни невзгоды, ни годы. Без дудочки дед сей не прожил ни дня.
Заеленин: Черчу я разумно пространства и пики, сознания чтоб революцию сшить. Мир двигать способны заядлые гики, и все это знают. Что тут говорить? Вот только мешается нам журманжетка. Зовётся она почему-то Иван. Из жужжелец в воздух взлетает ракетка. Там этих ракеток вообще караван. И скачет, маячит — вот дурочка, право. Как будто скакалки у ней между ног. Ведёт себя, видишь ли, крайне лукаво. Увидишь — приедет за ней воронок. Натри гуталином малину из глины, и ветошью дней снизойдёт водопад, а хриплый винил — пух почти тополиный, невинно потыренный гномом с Карпат.
Жанна Пыщрюбызхъ: [делает книксен всем присутсвующим]: А что журманжетка? Я — кардабалетка! И пью лишь нектары пчелиных богов. Кому-то йо-йо, а кому-то пипетка, да пара приплющенных мер пирогов. Примерно — сказала я, как у вокзала, я, как у вокзала, зубами трясу. А рядом со мной ошивается сало, стремясь прищёмить на весу колбасу. Но нашу судьбу секретарской пехоты любая тсремится вовне изменить, свободы ведь тоже глоточек охота исправить указкой в паучую нить.
Тетрапус: [входит, как плывёт, подобно скворцу, состоящему из трёх лиц] Я — легионер, вы меня завстречайте! Подобен монарху меж сих перемен. Шуршите, вощите и рой приглашайте, ведь аз есмь античный титан-суперхрен. К тому же нас трое, а это что значит? А значит всё это — титан не один. Хотоп мой — пингвин — уж поверьте, батрачит, утрами ныряя в тетраэдры льдин. Пипкут его имя, что близ косогора живёт он на капище полных сардин. Слегка броненосный — такая умора — увидишь — и смех разберёт до седин.
Пшцукентукен: Жил Пипкут у косогора, жил себе и не тужил. Жил Пипкут! Вот ведь умора. Впрочем, он недолго жил. Был заядлый поглотитель изумителей из сот, ластоногих наш ходитель, не изрезанный в осот. Привечать гостей не надо — Тетрпус жрёт за троих. Мы вручим ему награду и напишем этот стих. Что угодно! Откупиться нужно, нужно поскорей! Чудеса начнут твориться — он, как Брайан средь морей.
Заеленин: Куча рук куда-то скачет и пупочками трясёт. Тетрапус — не то, что мачо, но луч света он несёт. Был когда-то конь журнальный, а сейчас — епископ лет, весь святой, и натуральный, и не ходит в туалет. Но обманчиво обличье — его цели непросты: сердце ёкает девичье, криво щерятся мосты. Хоть таит кусочек маны у себя в спинном мозгу, Тетрапус вам всем в карманы хитро выгнулся в дугу.
Пшцукенглюйч: [в фиолетовых одеждах, брат белесого Пшцукентукена] О, наш Цеппелин, где же Кудрово, где же? Быстрее с души паранджу приоткрой. Когда приземлимся мы в угол медвежий, то спустятся рядом ЧеКряквы в мой рой.
Команданте ЧеКряква: [разговаривает, прикрякивая, как бы постоянно откашливаясь] За вами веду я отряды умело, мы ведаем — счастие ждёт впереди, да только вот тут журманжетка хотела какой-то совсем непонятной бадьи.
Жанна Пыщрюбызхъ: [Вперила взгляд в Пшцукенглюйча в попытке сломить его глядельную волю] Зачем! Ну зачем она вновь вылезает, трясётся, как рыбка в прибрежных сетях. Сидела бы дома, такая вся зая, так нет — в планетарных теперь новостях!
[Цеппелин начинает возноситься всё выше и выше, раздуваясь в размерах, а на борту появляется Непонятная Бадья (неописуемо)]
Непонятная Бадья: Конечная точка — не Кудрово вовсе, а Альфа Центавра. Такой оборот. Сейчас цеппелин прямо в космос уносит, и он, уж, поверьте, не сбавит свой ход. В аду ли ходули — иль вовсе не дули? Дилемме уже века два наперёд, ведь раньше зимой вырастали сосули. А нынче-то что? Одна пальма цветёт. На Альфа Центавре нет снега и боли, на Альфа Центавре один лишь экстаз. На Альфа Центавре живут антресоли, и прибывших очень приветствуют в глаз. А нам безвоздушные эти пространства судьбой человечества рыть суждено. Отриньте же жлобство и выкиньте чванство, а то полетите за ногу в окно.
[В этот момент цеппелин попадает в гиперпространственную червоточину и оказывается в одном из миров мультиверса, так что дальнейшая история его полёта нам неизвестна]