Душным майским вечером, напоённым ароматами высокооктанового бензина, горячего асфальта и переполненных мусорных контейнеров, в час, когда у русских классиков случается чертовщина, а у французских — адюльтер, Глафира Графинова вышла на лестничную площадку покурить и оправиться от внезапно нахлынувшего раскаяния. И было в чём. В смысле, в чём вышла? В наколках на голое тело, и резиновых шлёпках сорокового, рокового размера. Стесняться ей было некого и некогда. Все наколки начинались со слова «не забуду». И было что. Из песни слова не выкинешь.
Тут взгляд Глафиры — загадочная глубина тихого омута, с разбега упёрся в свежее граффити: «Графинова — б****!» «Наглая эта Аглая», — подумала Глафира, сразу и безошибочно приписав авторство жившей под ней этажом ниже Аглае Голубцовой. Только та могла поставить твёрдый знак вместо мягкого. А всё из-за твёрдости характера. Аглая в свои располневшие, с атавистическим хвостиком, тридцать лет окончательно запуталась в автобиографии и уже дважды завязывала сложными морскими узлами. Морским узлам её научил полюбовник, или, по-научному, бой-френд — матрос с разбитого корыта под панамским флагом. Списанный с судна новым владельцем за отказ сделать обрезание, он проводил в порту свой пароход и кинулся на вокзал. Предъявил в кассе паспорт на имя Синего, Инея Викторовича и тихо сказал кассирше:
— Барышня, будьте любезны, one way ticket до станции Разлука. Благодарю. Сдачи не надо.
Оказавшись на территории железной дороги, он не стал перебегать пути перед близко идущим поездом, оставляя себе хотя бы и мизерный, но шанс. Нет, Иней Викторович Синий лёг на провода. В тёмно-синем небе полыхнуло бело-голубым. Запахло барбекю… Голубцову приглашали на опознание. Она узнала татуировку: синее сердце Синего, пронзённое андалузским стилетом, больше похожим на финский нож и надпись «Аглая». С тех пор Аглая Голубцова слегка поперхнулась рассудком. Она изредка ссуживала Графиновой мелкие суммы и частенько стучала по ночам в потолок, если Глафира слишком громко занималась фитнесом, фистингом и кастингом.
Глафира Графинова ещё раз по складам перечитала граффити, вспомнила о невозвращённом долге в тысячу рублей и на дне её тихого омута шевельнулось что-то недоброе. Недоброе, как предчувствие гражданской войны в Испании.
— Гренадская волость в Испании есть, — сказала Глафира своим контральто с надтреснутой второй октавой. Она попыталась вспомнить, какие ещё имеются в Испании волости, анклавы, федеральные земли, кантоны и кондомы. Две короткие продольные складки обезобразили её широкую переносицу. Глафира не знала правильно переносить слово «переносица». Её среднее образование прервалось посередине для прерывания нежелательной беременности. С тех пор Глафиру всему учила жизнь. Поэтому, снаружи Графинова казалась девушкой средних лет, но внутри была женщиной средних веков. Тёмных и страшных. С голосами в голове и чудесными видениями. Такая коня на скаку не остановит. Не остановит даже иномарку на проспекте. Разве что, «Ладу Калину» цвета «президент»…
Так ничего и не вспомнив, Глафира отстранённо докурила сигарету «Фемина», вставленную в трофейный янтарный мундштук, вернулась к себе, достала из ящика туалетного столика последний патрон помады «Christian Dior» цвета первой брачной ночи, снова вышла на лестницу, спустилась на два пролёта и размашисто написала на двери квартиры 56: «Голубцова — Чмо!».