Когда он уходил служить в армию, мать рыдала, как на похоронах. Он стоял смущённый от жалости к матери и того неудобства, которое приходилось испытывать, когда все оборачиваются, глядя на тебя. Борис был скромным парнем и не любил находиться в центре внимания. Он попросил мать оставить его и скорее уйти домой с городского сборного пункта. Елизавета послушно закивала, приложила к глазам платок, в последний раз поцеловала сына, снова разрыдалась и ушла. Борис смотрел ей вслед со смешанными чувствами горя, тоски, досады, страха неизвестности.
В первом же бою Борис с Андреем, своим сослуживцем, попал в плен к боевикам. Восемнадцатилетних мальчишек, как диких зверей, посадили в глубокую, грязную, влажную яму, где уже лежал раненный. Там они провели несколько дней без воды и пищи. Затем их вытащили и со связанными за спиной руками поставили на колени во дворе дома перед страшным, бородатым вожаком. Тот с издевательской ласковостью в голосе спросил, откуда пленники родом, каков их семейный достаток – смогут ли родные заплатить выкуп за освобождение из плена. Пленные сбивчиво, со слезами на глазах и дрожью в голосе отвечали. Было очень страшно и обидно. Главарь же шутил с товарищами, говоря с ними на своём языке. Те весело смеялись, и у Бориса временами появлялась надежда на милосердие боевиков. Он стоял на коленях, дрожа всем телом, с ужасом глядя на главаря и сетуя на судьбу. Потом старший боевик сделал предложение:
– Если примете ислам, из пленников превратитесь в гостей, станете нашими братьями и будете свободны.
Андрей резко отказался, заявив, что православный и веру свою не предаст. Борис промолчал, раздумывая. Его крестили в раннем детстве, когда ещё был жив отец. Но после крещения Борис с матерью ходили в церковь только по большим праздникам, просто отдавая дань традиции ставить свечку, без веры и понимания, зачем это вообще нужно делать. Борькин отец вообще был далёк от этого. Он служил в специальном отряде милиции и вечно был на работе. Когда отец погиб при задержании преступника, мать надела на сына крестик.
– Не снимай, – сказала она, – это твоя защита.
Сейчас Борис, стоя на коленях в глухом горном селении перед группой вооружённых гогочущих победителей, с сожалением думал о том, что защита не сработала: Андрея, отказавшегося снять крест, сначала сильно били, а потом главарь отрезал ему голову, поднял её и показал Борису со словами: «Так будет с каждым кафиром!». Борис упал, стал биться в истерике и его стошнило. Он согласился принять ислам, хотя сердце рвалось на части и ему пришлось преодолеть неожиданно сильное внутреннее сопротивление.
Той ночью к Елизавете во сне пришёл седой старичок в длинной мантии и плача сказал, что сын её не умер, но погиб. Только она может спасти его. Елизавета похолодела до мурашек, и из её груди помимо воли рыдающим криком вырвался вопрос: «Как?». Старичок сквозь слёзы мягким голосом советовал прийти в церковь, где крестили Бориса. Когда несчастная женщина утром пришла в храм, то сразу на одной из стен увидела изображение старичка, приходившего к ней ночью. Будто молния пронзила Елизавету, пройдя через всё её существо, ударив в сердце и проникнув в самые потаённые уголки её внезапно ожившей души. Женщина упала на колени, тёплые обильные слезы текли по её щекам, принося неожиданное успокоение. Внутри Елизаветы родилось ощущение, можно сказать, уверенность в возможности восстановления утраченного: в возвращении, в оживлении её погибшего сына. Она поняла, что Бориса можно сохранить, спасти, только надо молить об этом. Елизавета стала каждый день ходить в церковь.
Принявшего ислам Бориса стали звать Ахмедом. Главарь обнимал его, называл братом и говорил, что с этого дня Ахмед встал в один строй с братьями, ведущим непримиримую войну с неверными оккупантами. Борис кивал, соглашался, делал твёрдое лицо и пытался соответствовать сказанному. А в съёжившейся от страха душе, в оправдание его поступка, пульсировала мысль о том, что он обязан выжить – ради своей матери. Главный распорядился, и привели третьего пленника, который находился в яме с Борисом и Андреем. Им оказался офицер Российской армии. От потери крови, голода, обезвоживания и боли раненный еле держался на ногах. Его бросили на колени, но офицер снова встал. Его били ногами, автоматами, руками, пытаясь поставить на колени перед главарём. Пленный стонал, рычал, кричал, терял сознание, но не сдавался. Наконец силы оставили его, он в изнеможении упал ничком и, слабо шевелясь, прохрипел через разбитые губы почти беззубым ртом: «Будьте вы прокляты! Зверьё!» Главарь громко, натянуто засмеялся и вручил Борису большой нож со словами: «Давай, Ахмед, – убей кафира! Докажи, что ты с нами, – убей во имя Аллаха!» Борис-Ахмед вздрогнул, и душа его затрепетала от сильного страха и неожиданного, но приятного чувства вседозволенности.
Борис внезапно почувствовал некую силу, вошедшую в него, и мощная, энергия стала заполнять душу, выметая все сомнения, слезливое милосердие и ненужную теперь доброту. Борис взял нож, подошёл к обессилевшему русскому офицеру, схватил его за волосы, потянул и неожиданно сильным движением вспорол ему горло. Хлынувшая кровь опьянила Бориса, прибавляя сил и восторга. Он ощутил себя победителем, гордо стоящим над поверженным врагом. В этот момент в Борисе умер слезливый, трусливый мальчишка. Его место занял некто – жестокий воин, не знающий милости и страха. Исчезли законы и ограничения. Борис неумело, но с упорством закончил страшную работу. Весь потный, в чужой крови, он поднял руки вверх, держа в одной голову офицера, в другой – нож. Одержимый неведомой ранее силой Борис безумно закричал: «Аллах Акбар!», и горное эхо отозвалось на его крик, многократно повторяя нечеловеческий рык.
Мать ждала сына. Она ежедневно вставала на колени перед иконами и молилась о нём, плача и боясь не узнать своего ребёнка. Прошло время. Борис вернулся. Елизавета кинулась к нему, обняла, прижалась сердцем к сердцу. Сразу почувствовала холодную силу в груди Бориса и разрыдалась от горя. Сын утешал её, с трудом подбирая нежные слова. Потом Борис увидел дома иконы. Промолчал, но из своей комнаты их вынес. Ежедневно в положенные часы Борис совершал намаз на расстеленном специально коврике. Мать однажды вошла к сыну во время намаза. Его взгляд заставил сжаться её сердце. В остальном он с виду оставался всё тем же Борей. Уважительно относился к матери. Никогда ей не перечил и не спорил. Был внимателен и предупредителен. Но что-то чужое сквозило во всём облике сына. Жизнь Бориса, круг общения и деятельность пугали. К нему часто заходили угрюмого вида бородатые мужики. Они кланялись Елизавете, почтительно разговаривали, улыбались, но смотрели по-звериному, с безжалостной уверенностью. Потом Борис стал часто исчезать из дома, порой на несколько недель. Официально он нигде не работал, но был постоянно при хороших деньгах. Предлагал матери содержание. Елизавета благодарила, со слезами на глазах отказывалась, а на удивлённые вопросы сына отвечала, что ей для жизни достаточно своей зарплаты, что молодому человеку деньги нужнее. Сын несколько обиженно говорил, что если Аллах даёт богатство, то не взять его – грех. На такие слова Елизавета крестилась и плача уходила к себе в комнату.
Борис переживал отчуждение матери. С некоторых пор уверенность в правильности выбора, сделанного в глухом горном ауле, покинула его. Поведение матери, которую сын сильно любил, её неожиданный приход к вере, мягкое отстранение от сына, от его жизни и борьбы, удивляли и смущали Бориса. Называющий себя мусульманином Ахмед, а для матери – Борис, занимался организацией ячеек сопротивления кафирам в разных городах России. Участвовал в проведении акций устрашения и возмездия – подрывах, захватах заложников, контрабанде оружия и других военных операциях. Был на хорошем счету у своих командиров и наставников. Немного говорил по-арабски. Но где-то в глубине души оставалось сомнение в необходимости и правильности такой войны. Это чувство усилилось после откровенных слов матери, которая однажды, когда он после намаза сел за стол, перекрестила сына и неожиданно твёрдо сказала:
– Русский, даже приняв ислам, не сможет стать арабом. Приняв буддизм, не станет китайцем или японцем. Ты родился русским, воспитывался русским и был крещён в русскую веру! Всех русских долгие годы соединяло православие. За Веру и Отечество отдавали свою жизнь наши деды и отцы! А ты предал свою веру, предков, родителей, Родину! Я не знаю, кто ты теперь! Мне горько и больно за тебя, сынок!
И мать, твёрдо поджав губы и гордо вскинув голову, ушла в свою комнату, где молча разрыдалась. Борис остался сидеть, глубоко уязвленный и посрамленный таким жёстким заявлением.
Ахмед получил задание. Для выполнения ему дали чемодан с мощной самодельной бомбой. Нужно было в определённый день занести чемодан в церковь и уйти, активировав взрывное устройство на срабатывание через десять минут. Эта акция задумана для устрашения неверных и дестабилизации ненавистного режима кафиров. Борис хотел отказаться, но операция являлась частью какого-то глобального плана, и отказ от выполнения означал неминуемую смертную казнь. Несколько дней Борис ходил сам не свой. В сердце жили и жгли совесть резкие слова матери. Он начинал понимать, что сделанный выбор превратил его не в воина, а в подлого убийцу сограждан. Борис испытывал сильное сожаление. Однако неведомая сила, овладевшая им, безжалостно толкала вперёд, порождая в душе тоску безысходности и звериную злобу на людей. Ахмед, живший в нём, приказывал действовать, сжигая за собой мосты.
Накануне акции Борис пришёл домой с чемоданом. Мать встретила сына, внимательно оглядела его, закачала головой и неожиданно разревелась, упав ему на грудь. Борис от неожиданности чуть не выронил чемодан с бомбой. Мать сквозь горькие слёзы сообщила, что Николай Угодник приходил к ней и сказал, что если Елизавета не остановит Бориса, то завтра умрёт очень много людей, а сын её окончательно погибнет. Женщина встала перед Ахмедом на колени, умоляя его о милосердии к людям. Борис слушал её, видел материнские слезы, ощущал страдания. Его душа, ставшая сухой и твёрдой, вдруг начала размягчаться горючими материнскими слезами. Борис обнял мать и со вздохом, идущим из глубины его существа, сказал, что возврата ему нет. Внутренний Ахмед через жестокость убийственных дел набрал неодолимую силу. В душе Бориса всколыхнулись прошлые чувства. Он вспомнил себя пленником, в панике цепляющимся за жизнь. Снова трепетал и боялся, но это был другой страх. Не сопливого мальчишки. Теперь сильный воин мучился тяжёлым выбором между Ахмедом и Борисом. Всю ночь Елизавета разговаривала с сыном, пытаясь достучаться до его сердца. Борис понемногу оттаивал. Вера матери согревала его, успокаивала, давала надежду, удивляла своей простотой и любовью.
Утром Елизавета сняла свой нательный крестик и надела на сына. Борис не сопротивлялся ради спокойствия матери. Но решение созрело: Ахмед оказался сильнее.
В назначенный час Ахмед пришёл к церкви, держа в руках чемодан с бомбой. Стал на некотором удалении и наблюдал, как люди, преимущественно женщины, крестясь и кланяясь, заходили внутрь. Ахмед внимательно смотрел, выбирая удобный момент. Храм наполнился. Настала пора действовать. Ахмед двинулся ко входу, но внезапно остановился. Увиденное настолько поразило, что он не мог сдвинуться с места, – в церковь зашла его мать. Громом прозвучали в сердце слова: «Убийца собственной матери!». Мысли, одна ужасней другой, стремительно проносились в голове, сталкиваясь с воспоминаниями о пережитом. Вся жизнь в один миг пробежала перед взором. Замелькали кадры многих убийств, совершённых им, и остановились на яркой картине первой, сакральной, жертвы, принесённой на алтарь тёмной силы. Пришло осознание своего превращения в одержимого убийцу, прикрывающегося словами о джихаде. Сильный, болезненный удар в сердце вдруг ощутил Борис. И забилось оно с небывалой быстротой, захлёбываясь от кипящей адреналином крови. Голова закружилась от борьбы, всё естество напряглось в мощной работе проснувшейся души. Борис осознал – сейчас ему придётся сделать окончательный выбор. Все чувства, мысли, воспоминания, душевные силы устремились на принятие единственного, правильного решения. Борьба продолжалась всего несколько минут, показавшихся вечностью. Бориса бросало то в жар, то в холод, бил нервный озноб, сильно тошнило, рука, сжимавшая ручку чемодана, онемела, побелев от напряжения, губы тряслись. Сердце било, как набат, отдаваясь в голове пульсирующими словами: «Господи, помилуй!». Затем где-то внутри души прогремел оглушающий взрыв, потемнело в глазах, Борис упал на четвереньки и его стошнило. И тут пришли облегчение и радость – душа пропела, что Ахмеда больше нет. Борис вытер рукавом рот и вспотевший лоб, тихо улыбнулся и, торопясь, пошёл прочь от церкви в сторону реки. Там он деактивировал взрывное устройство и утопил.
За Борисом наблюдали. Вечером того же дня он стоял перед боевиками, со связанными за спиной руками в глухом подвале конспиративного дома за городом. Шамиль, тот самый главарь, который предложил когда-то Борису принять ислам в обмен на жизнь, приказал пленнику встать на колени. Борис стоял, высоко подняв голову, и дерзко, с вызовом смотрел на главаря. Бориса били, мучили, пытались поставить на колени и сорвать с шеи крест. Он упорно сопротивлялся, стойко претерпевал всё, не проронив ни звука, не издав ни малейшего стона, заставляя ещё больше свирепеть своих мучителей. Борис ощущал в себе новую силу – мягкую, спокойную, но непоколебимую. Ему вдруг стало легко. Боль ушла. Грудь, расширяясь на вдохе, рвалась вытолкнуть наружу слово, которое силой своего значения, энергией и любовью затмевало все другие, произносимые Борисом до этого. Он вдыхал и шумно выдыхал, не обращая внимания на крики и удары, на боль от отрезанных и раздробленных пальцев, на кровь и пульсацию из выбитого глаза, на глубокие порезы тела. Неожиданно Борис вырвался и громко крикнул хриплым от крови голосом:
– Радость! Бог – это радость! Радость – это любовь!
Тогда один из боевиков – самый молодой – выхватил нож и перерезал Борису горло. Закончив ужасную работу, поднял руки с ножом и головой Бориса вверх и прорычал «Аллах Акбар!», чувствуя поток силы, входящей в грудь. Его рот напряженно растянулся, глаза потемнели, ноздри раздувались, мускулы вздрагивали. А мёртвая, отрезанная голова Бориса тихо светилась наивной, детской улыбкой.
В это же время Елизавета стояла на коленях перед иконами, читала молитву. Она заплакала, дойдя до слов «Радуйся Благодатная Богородице Дево, Погибших Взыскание и всех скорбящих Радосте!»…
Николай Брест