Д У Н Ь К А
Дуньку подобрали на улице. Была она грязная, клочкастая и худая, как велосипед. В поисках пищи бегала по помойкам, жалась к лавкам, в которых продавались мясо или колбаса и смотрела на продавцов, умильно помахивая драным хвостом и то и дело облизывая свою грязную морду. Иногда над ней сжаливались и бросали какие-нибудь обрезки или косточку. Тогда Дунька стремглав хватала свою добычу и бежала в укромное место, где мгновенно расправлялась с едой, так и не насытившись. Но чаще Дуньку просто прогоняли, ужасаясь ее виду, а иногда и давали пинка или швыряли в нее камнями.
Дуньку и еще пятерых щенков ощенила Пальма, старая сука, которая жила в подъезде одного из домов около Горбушки. Это был ее последний помет. Пальму знали все жильцы, и она знала каждого из них и лаяла только на чужаков, громко возвещая на весь подъезд об их приходе.
Стояло теплое лето. И щенков в коробке вынесли на улицу, где они благополучно доросли до осени, а затем стали пропадать и бояться подходить к людям. Вскоре выяснилось, что доверчивые щенки стали жертвой местных бомжей, которые попросту их сожрали. Уцелела одна Дунька, которая при виде их забивалась куда-нибудь подальше и сидела тихо, как мышь.
Начались холода. Старая Пальма простудилась и вскоре сдохла, оставив Дуньку одну. Дунька сунулась было в подъезд, но вскоре все входные двери оборудовали кодовыми замками и, выйдя на улицу, Дунька уже не могла попасть обратно. Так и ютилась она, где придется, голодная, холодная и неприкаянная, как любая сирота.
Дунька была не злопамятна, но к людям стала относиться настороженно, к себе близко не подпускала и уже не верила им, как прежде. Жизнь многому научила ее. От природы сообразительная, Дунька быстро усваивала житейские уроки, и ее умные печальные глаза, словно зеркало, отражали всю ее собачью судьбу.
Дунька не раз видела облавы, которые устраивались на бродячих собак. Но ее щенячий опыт сослужил ей добрую службу. Почуяв опасность, Дунька тут же бежала куда подальше и пряталась до тех пор, пока угроза не миновала.
Подобрал ее Семеныч, отставной полковник, ехавший на дачу с грудой всякого барахла, которое жалко выбрасывать, а потому свозится за город на «авось пригодится». Дунька сидела на обочине и поскуливала от голода. Ее тощие бока обозначались ребрами, и вся она была такая нелепая и пропащая, что у Семеныча заныло сердце. Была когда-то и у него собака, лайка. Хороший пес, умный, красивый. Прожил он вместе с ним девять лет. Но три года назад Карат случайно попал под колеса автомобиля и не выжил. Семеныч долго не мог прийти в себя и, хотя друзья советовали ему быстрее завести другого пса, наотрез отказывался – никакая другая собака не могла ему заменить его Карата. Даже вспоминая своего верного друга, не мог Семеныч скрыть слез, наворачивающихся на глаза.
Но эта драная, грязная бродяжка зацепила его за живое. Семеныч тормознул и вышел из машины. Дунька задрожала всем своим тощим туловищем и попятилась в сторону.
- Ну-ну, не бойся, - Семеныч потихоньку приближался к Дуньке, - натерпелась, видать, дуреха, - рассуждал он сам с собой, - не дается, ишь как дрожит. Да и голодная поди… - Семеныч развернул сверток с бутербродами и оттуда до Дунькиного носа донеслись аппетитные запахи. Дунька потянула носом и заклацкала зубами. Семеныч бросил ей один бутерброд и приблизился еще на несколько шагов. Дунька в один присест умяла угощение и негромко заскулила опять. Семеныч бросил ей второй кусок и вновь придвинулся ближе.
- Ну чего ты, чего, - начал он, - совсем что ли добра от зла не отличаешь? Ешь, дуреха. – Дунька поджала хвост, но сидела на месте, готовая при первой же угрозе рвануть, куда глаза глядят. – Шаромыжница, - продолжал Семеныч. – Известно, что за жизнь без дома, без хозяина! И порода твоя дворянская вся на морде прописана от начала до конца.
Дунька облизнулась и уставила на Семеныча свои умные глаза, словно понимала все, о чем он ей говорил. Она вдруг как-то разом своим собачьим чутьем узнала в нем давно не веданную доброту и ждала теперь чего-то хорошего от осторожно протянутой к ней руки. Семеныч тихонько погладил ее по голове. Дунька опять заскулила, и Семенычу показалось, что она вот-вот заплачет, как его внук, когда что-то было не так.
Дунька благодарно лизнула его руку и посмотрела на него таким умоляющим взглядом, что Семеныч не выдержал. Бросить теперь ее здесь, у дороги, он не мог. Решение пришло сразу и бесповоротно. Он шагнул к машине и открыл дверцу.
- Ну, что сидишь, смотришь, - твердым голосом проговорил он Дуньке, - садись в машину, домой поедем. – Его уверенный спокойный тон произвел на Дуньку странное впечатление. Она впервые почувствовала в нем то, чего так не хватало ее собачьей натуре – хозяйской приязни. Она вдруг ощутила свою нужность этому едва знакомому человеку и то, что теперь пришел конец ее мытарствам и скитаниям. – Ну, - вновь повторил Семеныч, и Дунька, взвизгнув от счастья и радости, одним прыжком влетела на заднее сиденье.
- Однако, амбре от тебя, - выруливая на дорогу, качнул головой Семеныч. – Ну, ничего. Дома отмоем тебя, откормим и будешь ты у меня справная собака. Вот только хозяйка моя, - Семеныч вздохнул, - она и Карата не больно жаловала, а уж тебя… Ну, ничего, утолчем как-нибудь…
Когда жена Семеныча увидела Дуньку, она заорала благим матом. Семеныч поморшился, но промолчал. Внук, выбежавший ему навстречу, увидев Дуньку, пришел в телячий восторг и тут же принялся ласкать и гладить собаку.
- С ума сошел, - кричала хозяйка, - тащит в дом всякую дрянь! Сашка, не смей гладить это чудовище, - накинулась она на внука, - это ж зараза! А воняет как, чисто помойка! Вези назад это сокровище, пока оно тут нам лишаев и другой заразы не оставило! Мало нам твоего Карата было, так вот еще…
Дунька почуяла неладное и поджала хвост, жалобно глядя на Семеныча и как будто говоря ему: «Ну, вот и конец моему счастью!..». Сашка обнял Дуньку за шею и истошно заорал, когда бабка стала его отдирать от дрожащей собаки.
- Ты Карата не тронь, - разозлился Семенович, - не твоего ума дело! Собаку я отмою, надо будет – прививки сделаю, пусть живет псина. Вон Сашка как радуется, - Семеныч благодарно поглядел на внука, - нас двое за, а ты одна. Подчиняйся, бабка, большинству! А ты пошли, - сказал он Дуньке и потрепал ее по холке, - мыться на реку пойдем, не то нам с тобой житья Андреевна не даст!
Сашка увязался с ними, невзирая на протесты бабки. Вместе с дедом они долго мылили и терли Дуньку, пока шерсть ее из серо-бурой не превратилась в золотистую. Дунька не сопротивлялась, ей было даже приятно, что ей уделяется столько внимания сразу с двух сторон, и она покорно позволяла делать с собой все, что было нужно. Обсохнув, Дунька похорошела. Теперь она точно знала, кто ее хозяин и кому она должна быть благодарной до гробовой доски. Сашка не отходил от нее ни на шаг, обнимал и тискал ее худющее тело, но она терпела, как терпела бы выходки своих собственных щенков, которых у нее никогда не было. Однако хозяйка вызывала у нее смутную тревогу. Не то чтобы она боялась ее, но чувствовала хозяйкину антипатию и то, что от нее нужно держаться подальше.
- Вот, смотри, - доложился Семенович, - славная сука получилась! Расчесать да подкормить – и хоть на выставку! Имя вот еще надо придумать. Давай, Сашка, как звать-величать нашу красавицу станем?
- Дунька, - выпалил Сашка, - Дунька!
- Почему Дунька? – Удивился Семеныч. – С чего тебе, Сашка, имя это взбрело?
Сашка пожал плечиками.
- Ну, Дунька, так Дунька! – Согласился Семеныч. – Слышала, - обратился он к собаке, - Дунька ты теперь, так и знай! Сашке, вон, спасибо за кличку свою скажи… Дунька, - повторил он и рассмеялся - , слышишь, мать, как мы с Сашкой собаку назвали – Дунька!
- Ищешь ты, дед, себе приключение на одно место, - затарахтела Андреевна. - Этот хоть малой, а ты-то куда… В дом ее не тащите, пусть на дворе водится.
- А я старой, - хохотнул Семеныч, - ну, ты не ворчи, от ворчания морщин много бывает, - и Семеныч подмигнул Сашке.
На скорую руку Дуньке смастерили будку, бросили в нее охапку сена и поставили плошки с кашей и водой. Семеныч надел на Дуньку ошейник, оставшийся от Карата, и коротко приказал:
- Место!
Дунька поняла и легла возле будки, счастливо виляя хвостом. Первый раз в жизни имела она свой дом, миску и вдоволь вкусной каши. Теперь не нужно было бегать по дворам и искать ночлега, опасаясь быть битой и голодной. И то, что хозяйка не разрешила ей ходить в дом, не слишком ее расстраивало, хотя и рвалась ее душа к теплому домашнему огню, где пахло вкусным съестным и слышались родные ей теперь голоса Семеныча и Сашки.
- Может, сбежит еще, - за ужином понадеялась Андреевна, - бродяжка все-таки. Ей улица милее дома. Цепки-то у нас нет. Глядишь, ночью и умчит куда. Этих дворняг бегает везде, приблудится к каким-нибудь – и поминай, как звали вашу Дуньку!
- Не сбежит, - уверенно возразил Семеныч, - не надейся! И что ты, мать, все… Карата недолюбливала и опять… На даче с собакой сподручнее: кто чужой – сразу знак подаст. И Сашке веселее, смотри, сколько радости у мальца!..
А Сашка готов был не спать, лишь бы быть возле Дуньки и до самого вечера все тискал и гладил ее золотистую шерсть…
Прошло два месяца. Дунька выправилась в рослую вислоухую собаку. Теперь не торчали уже ребра на ее боках, она четка знала свои обязанности и справно несла службу, оберегая от чужаков дом и сопровождая Семеныча, куда бы он ни шел. Иногда Семеныч оставлял Дуньку дома, и тогда она тихо скулила, поджидая его. Особенно Дуньке нравилось, когда хозяйка уезжала в город по своим делам. Тогда ей разрешалось входить в дом и даже ночевать там вместе со всеми, и Дунька испытывала сказочное блаженство от домашнего тепла и уюта.
Иногда на дачу приезжали Сашкины родители. Становилось шумно и весело. Дуньку брали с собой на речку, и там, в общем веселье и столпотворенье, Дунька становилась абсолютным щенком, озорным и счастливым, как все в детстве. И только строгая Андреевна по-прежнему косилась и недолюбливала Дуньку.
Дело шло к осени. Уже пожелтели деревья, сыпались в лесу листья, и все чаще стал накрапывать нудный осенний дождь. Дачники понемногу стали собираться в город, участки пустели, и Дунька с тревогой ожидала отъезда своих. В городе Семеныч жил в двухкомнатной квартире, на двенадцатом этаже, и жена непрестано пилила его по поводу Дуньки.
- И что теперь, - нудно заводила она, - в город с собой везти эту Дуньку? Места у нас много?! Вон псина какая отъелась, где там ей быть? Гулять с ней надо, Сашка у нас. А тут с ней нянчись!
Семеныч молчал, понимая, что в чем-то она и права. Но стоял на своем. И Сашка горой был за Дуньку. А потому деться Андреевне было некуда.
Несчастье случилось неожиданно. Почти перед самым отъездом Андреевна решила съездить в город, подготовиться к возвращению и дать кое-какие распоряжения детям. Семеныча с Сашкой оставила на даче одних, и все горилась соседкам, что завели собаку, и теперь в квартире будет лай и собачий дух. Вечером, как всегда в таких случаях, позвонила мужу и услышала его хриплый взволнованный голос.
- У нас здесь такое, - сипло начал он, - в общем, приезжай!.. – Больше Семеныч на звонки не отвечал.
Андреевна всколготила детей, и неглядя на поздний час, они помчались на дачу. Дом встретил их полной темнотой и тишиной. Ни Сашки, ни Семеныча, ни Дуньки на месте не было. Побежали по оставшимся соседям, и, наконец, узнали, что днем на игравшего у дороги Сашку наехал какой-то лихач из города, бывший сильно под хмельком. И Сашку спасла Дунька, в последний момент вытолкнувшая его из-под колес. Но сама она сально пострадала, и Семеныч с Сашкой увезли ее в ветклинику, где, вероятно, и находятся сейчас.
Андреевна начала звонить мужу и, когда он взял трубку, услышала душераздирающий вопль Сашки, который на одной ноте выл имя Дуньки.
Когда приехали в ветклинику, операция была уже закончена. Сашка целехонький сидел на руках у Семеныча и уже охрип от крика, но в его бормотании еще можно было разобрать имя собаки.
- Дунька спасла, - только и сказал Семеныч, отвечая на молчаливый вопрос супруги. – Дуньку покалечило сильно. Прогнозов не дают. Как уж сама… - Семеныч вытер глаза. – Вот чертенок выскочил, и не видел когда, в саду копошился, а он… Разве все усмотришь… Если бы не Дунька… Вот прошу врачей, чтобы пустили к ней. Если не выживет, хоть проститься, пока жива…
- Она еще под наркозом, - возразил врач, - все равно ничего не услышит. Обнадеживать тоже не буду. Поломало ее сильно, разрывы большие. Сделали, что могли. Завтра, может быть, если доживет…
- Ты сейчас пусти, - попросил Семеныч, - у меня второй случай такой, пойми… Она мне внука спасла. До завтра, мало ли… А что надо, она услышит, ты не сомневайся. Умная она собачка, и малого пожалей, охрип весь от крика. Он этой собаке жизнью своей обязан. Пусти, прошу…
Дунька лежала вся в бинтах, недвижная и беспомощная. Семеныч на руках с Сашкой подошел к ней и тихо позвал по имени. Дунька не шевельнулась. Сашка опять заскулил и потянул к ней руки. Дунькин нос был горячий и сухой. Она была похожа скорее на мумию, чем на живую собаку. И только хвост лежа на подстилке в стороне, как будто и не принадлежал этой забинтованной массе.
- Ты, Дунька, брось помирать, - притворно заворчал Семеныч, едва сдерживая слезы. – Ишь чего удумала. А Сашку кто пестовать будет, сам-то я, видишь, какой нянька, не углядел… Так ты уж не помирай, соберись с силенками… - Дунька слабо шевельнула хвостом. – Вот я и говорю, что не помирай, - уже бодрее сказал Семеныч, заметил это слабое движение. – Мы к тебе завтра все обязательно придем, ты только жди, слышишь?..- Хвост Дуньки снова слабо дернулся. – Вот и славно, - выдохнул Семеныч, - а то говорит, не услышит…
На следующий день возле Дуньки собрались все. Она смотрела из бинтов на них умными глазами, и каждый старался сказать ей самые теплые и благодарные слова. И даже Андреевна, подойдя к ней поближе, чтобы никто не слышал, тихонько прошептала, наклонясь над ее ухом:
- Ты прости меня, Дунька! А дома я тебе подстилку новую приготовила, и в дом теперь заходи, чего уж там…
Дунька выжила, но осталась хромая и уже не могла как раньше бегать и прыгать с Сашкой и далеко ходить за Семенычем. Ее покалеченное тело было изрезано шрамами, и она то и дело лежала возле будки или в уголке на своей подстилке. Но если бы что-то случилось с кем-то из ее домочадцев опять, она, не задумываясь, отдала бы за любого из них свою собачью жизнь.
.