Байка третья. Боль.
Всё там: цветов и звуков средоточье,
и бездна дня, и тишина зари...
Здесь только боль лежит комочком ночи,
свернувшись где-то у тебя внутри.
Гея Коган.
Уже написала почти третью байку. Даже название у неё есть – «Пути неисповедимы», но влезла неожиданно эта, под названием «Боль». Просто боль всегда со мной. Иногда устаешь терпеть, и приходится искать «отвлекающие маневры». Так говорил мне уролог на мои жалобы на то, что недержание мочи очень затрудняет мою жизнь. Ну, прямо совсем, её не украшает и не ароматизирует. «А вы отвлекитесь, не думайте, и позыв пройдет!» Пока думаешь, чем отвлечь приходящий позыв, моча спокойненько подтекает. Она, оказывается, не понимает, что я для неё стараюсь. В данном случае я решила отвлечь боль от моей персоны, выпустив погулять по интернету, а то она такая привязчивая. Гадкая липучка! Хотя недавно я получила свою «минуту славы» благодаря ей.
Однажды… пару дней назад я возблагодарила Бога за то, что без очков плохо вижу. «Подруга дней моих суровых» – боль – так меня достала, что я решила принять обезболивающее, которое мне категорически противопоказано, но, зараза, помогает. И, аж, две таблетки по 200 мгм заглотила. Но сослепу не увидела, что они по 400 мгм. В итоге спала, как младенец, и даже не пришлось обдуривать сердце, кости, мочевой пузырь: все спали вместе со мной. С трех часов дня и до полдевятого вечера я была осчастливлена. И даже вылезшая потом побочка, не могла омрачить мою «минуту славы» длиною в триста тридцать минут.
Так я о боли. Вы никогда не представляли, как бы Вы сделали скульптуру под названием «Боль»? Я часто в воображении сотворяю разнообразные скульптуры на эту тему. От боли человек страдает, мучается, она его достает, отравляет жизнь. Может изводить так, что жить не хочется! А если человек в здравом уме и памяти, то он еще страдает от унижения из-за невозможности справлять естественные надобности обычными способами, и вынужден прибегать к помощи других людей. Как сейчас принято говорить «Качество жизни оставляет почти все жизненное пространство для улучшения и подъема со дна». Неуютно лежать на дне жизни!
Так вот расскажу о моей последней придуманной скульптуре. Только делать её должен очень талантливый скульптор, чтобы она не была смешной, а могла передать страдание, чтобы даже зритель, у которого никогда ничего не болело, понял: «Боже, упаси меня от этих страданий!»
Рассказываю. Человек со спущенными штанами и голой задницей приподнялся от унитаза, чтобы воспользоваться туалетной бумагой по её прямому назначению после «акта освобождения», и тут его пронзает такая сильная боль, что он не может пошевелиться, а может только кричать от боли. Лучше чтобы это был мужчина, так как неприкрытые одеждой органы у него рельефнее. Рука судорожно сжимает кусок туалетной бумаги. Увы! О санитарно-гигиенической процедуре он может только мечтать, но ему сейчас не до мечтаний. Кусок туалетной бумаги, словно белый флаг, говорящий о капитуляции страдальца перед болью. Человек побледнел. Он, по-моему, может быть бледно-голубым. Как бы, посиневшим от боли. Рот у него широко открыт, искривлен, словно он громко кричит «А-а-а-а-а!». Рот черен: он символизирует ужас и страдания. Глаза широко открыты и пытаются вылезти из орбит. А вот спущенные штаны, которые сам он водрузить на место не может (или трусы, как решит скульптор), служат символом унижения и должны быть красного или оранжевого цвета. Боль сообщает зрителю, что победа за ней. А унитаз?! Серебряный должен быть. Это показывает нам, что боль работает не за деньги, а исключительно ради собственного удовольствия трудится. Так сказать, унитаз серебряный, а она – многоликая бессеребренница! На контрасте работаем. Ну, для нуворишей можно сделать унитаз золотой с драгоценными камнями. Им же так привычнее! Конечно, хотелось бы, что бы у скульптуры и постамент был. А, главное, и такой замечательный экскурсовод, как юморист Ефим Шифрин. Как он и Семен Альтов раскрыли нам сущность картины Эль Греко «Кающаяся Мария Магдалина!!! Незабываемо! Особенно мне нравится этот отрывок:
– Так. А теперь перенесемся в левый верхний угол. Перенеслись? Там сразу в глаза бросаются три птички. Кое-кто на Западе полагает, что это колибри, но наши ученые опознали в них диких уток.
Нет, я понимаю, что верхнего левого угла у моей скульптуры нет, но есть же нижний левый! И могли пояснения экскурсовода о том, что символизирует и какими знаками звучать примерно так:
– А теперь, товарищи, давайте получим удовольствие от этой скульптуры, так как если вы сюда приперлись поглазеть на нее, то, значит, у вас ничего не болит. Отсюда и удовольствие. И неважно!!! нравится вам скульптура или нет, важно, что боли у вас нет. Так?!
– А сейчас перенесемся в левый нижний угол. Уставились? Там могло сразу в глаза бросаться три таракана. И кое-кто на Западе мог полагать, что это рыжие прусаки, но наши ученые давно доказали, что прусского в тараканах давно ничего не осталось. Это уже много лет чисто русский продукт. Но автор скульптуры понимает, что дернуться человеку, испытывающему острую боль, невозможно, даже для того, чтобы уничтожить насмехающихся над ним насекомых, и поэтому тараканов он не включил в столь замечательную скульптурную композицию.
– А вот испытывал ли сам скульптор такую боль? Думаю, что да. А иначе он позволил бы человеку надеть штаны или трусы, сделал бы выражение лица фигуры спокойно-возвышенным и, наверняка, назвал бы скульптуру «Облегчение».
Про испытание болью скульптора я ничего не знаю, но меня она и сейчас застает врасплох. Например, я дошла до туалета с надеждой справить нужду малую в унитаз, да не тут-то було. Боль хвать меня за тазобедренные кости! «Не смей даже надеяться! Памперс, видите ли, решила сэкономить! Щасссс!» – издевается надо мной боль. И вот уже вслед за мочой, наполняющей с журчанием памперс, по лицу текут слезы. Или, допустим, я решила сходить в аптеку за лекарствами: «нужда, голод настает – стрекоза уж не поет!» Вот они башмаки! Рядом с ногами стоят. «Ну, ну!» – говорит боль. И я, стоя буквой «Г», могу на башмаки любоваться. А так как дома никого нет, то даже и покричать могу. Потом боль разрешает дышать.
А бывает такая боль, что и дышать не разрешает! Это когда жить не хочется. Как я с ней познакомилась? О! Это чисто детективная история!
Однажды один кардиолог, который почти на нет свел усилия оперировавшей меня бригады, к несчастью моему, встретился мне на пути. Жанр же детективный, и вы сможете в конце сами понять, кто этот роковой для меня врач по кличке «Спесивый», так «сарафанное радио» сообщило мне в клинике. А пока…
А пока я думала, что меня «пытают». Я не очень соображала кто и совсем не понимала, что от меня надо-то, но чувствовала, что пытают.
Раньше, когда я смотрела сериалы про бандитов, и там человеку со связанными руками, которого пытают, одевают на голову или противогаз, или полиэтиленовый мешок и не дают дышать, то я спокойно могла ужинать или вязать, например. А человек на экране судорожно хватает ртом воздух в это время. Или человека почти задушили, но не до конца, и потом он, бедный, страдает. Или топят его периодически, не давая ему дышать…. Ну, вы поняли, о чем я. Вы тоже можете заниматься своими будничными или небудничными делами «под телевизор». Да? Так вот, теперь я это даже смотреть не могу!
Я поняла и прочувствовала, что без воздуха жить нельзя. Но как ужасно это. Как страшно сделать вдох! Легкие обжигает кипятком. И так вдох за вдохом, минута за минутой, час за часом….
Всё! Нет! Не могу!!! Больше так я жить не-е-е хо-о-о-чу-у-у!
Я живу на седьмом этаже, но не знаю достаточно этой высоты или нет, чтобы умереть мгновенно. А вдруг нет?
Я вспоминаю трагическую любовную историю, произошедшую в начале семидесятых годов в студенческом городке на «Соколе». Это в Москве: студенческий городок по адресу 1-й Балтийский переулок. Парень, узнав, что девушка от него беременная, сказал ей, что он лишь проводил с ней время, что он ее не любит, и, вообще, она должна сделать аборт. Те времена не такие были, как сейчас. Будущее ее страшило. Ребенка не стало, так как брошенная девушка напилась каких-то таблеток и выбросилась из окна. Вот только причудливым образом. Все общежития на «Соколе» шестиэтажные, да и доступ на крышу был всегда, как с этим коменданты общежитий не боролись. Это как раз получался седьмой этаж. Она же выбросилась из окна своей комнаты, расположенной на четвертом этаже. Повредила позвоночник, раздробила колени, изуродовала лицо, и ребеночка, конечно, потеряла. А сейчас я подползла к окну в своем номере на седьмом этаже. Повернула ручку и рванула окно на себя. Морозный зимний воздух немного отрезвил меня. Я выглянуло в окно вниз. Подо мной на всю длину стены был козырек террасы, покрытый белым мягким снегом, на уровне третьего этажа. «Семь минус три будет четыре», – сообразила я. А еще холодный ветер, ворвавшийся в мою комнату, встряхнул мою совесть. Сотрудники Центра реабилитации так хорошо ко мне относились, заботились обо мне, а я красным пятном, живым или мертвым, буду растекаться по чистому снежному покрову козырька, и кто-то должен будет, проклиная меня, стаскивать это пятно, точнее, мешок с костями вниз! Я уже поняла, что будь это даже десятый этаж, я не должна портить людям жизнь, тем более, к моим проблемам не имеющим никакого отношения. Так и застала меня, правда уже закутанную в одеяло, у раскрытого окна медсестра, пришедшая сообщить, что «Скорая» приехала за мной, чтобы отвезти меня в реанимацию в больницу в Сестрорецке.
А хирург мне говорил: «Да вы после операции лет пятнадцать проживете». Таких?..
страх и тоска… болей каскад … месяц.
стены больниц… множество лиц… бесят.
нервная дрожь… лазер, как нож … око.
и - темнота… небо в крестах… окон.
тумба, кровать… ждать надо - ждать… снова.
ново - уколы… не раскисать… надо держать – слово.
Николай Тарасов 3