1. Ходил я на охоту (рассказ деда Хитрея про лесовика).
Специально для охоты я не имел ничего. А пошёл за компанию с нашим местным деревенским дедом «Хитреем». Дед «Хитрей» так прозван был с юности, потому что был с пацанов большим выдумщиком-рассказчиком, а в точности никто и не вспомнит. Работал же он в колхозе пастухом, зимой скотником на ферме.
Охота наша предполагала ночёвку у реки в лесу. А вот рыбалка была на моей стороне. Итак – дед Хитрей с ружьишком, а я с удочками – отправились мы к лесным заболоченным озёрам.
Дед ходил за «утицей» - за утками, а я оставался рыбачить у озера, в которое втекала черной воды речка, а вытекала светлая чистая называемая однако Чернушка.
К вечеру мы разбили временный лагерь на возвышенности у берега, между сосен высоких и поначалу молчали, - каждый своё дело делал знаючи, так что и говорить ничего не надо было: я рыбу почистил и приготовил котелок для ухи, дед Хитрей наладил рогатины у костра, на котором мы уху и сварили. Потом собрали сухой валежник на дрова на ночь и ближе к полуночи расположились отдыхать. Смотрели на огонь, на падавшие и погасавшие над огнём искры. Над нами вокруг на сосновых лапах неслышно колыхались черные тени. Приближался тот торжественный полуночный час, когда ломается над землёю ночь, на свой положенный срок затихает и молчит всё, что живёт, дышит и растёт в лесу. Словно для того, чтобы подчеркнуть торжественность наступающей тишины, где-то близко сорвался и упал на землю лёгкий сучок. Природа примолкла и примолкли и мы, слушали, подчиняясь нахлынувшей тишине.
- В самую полночь никакая птица не поёт и не суетится в лесу зверь, - строго сказал, подбирая ветки у костра дед Хитрей.
Я тоже подсуетился поправил лапники, накиданные на землю, зная уже, что меня ждет рассказ, Дед Хитрей готов был поведать очередную байку.
Заслюнив самокрутку из своего табака, он начал:
- Была со мною история, - заговорил он, закуривая, садясь и бросая в огонь горящую головешку от которой прикурил.
- Пошёл так-то один за эту же Чернушку, только подальше, далеко. Сижу у костра – и что ты думаешь? – в полночь начал гудеть додик, ночная то бишь птица. Дудит и дудит, и такая на меня, друг ты мой, напала тоска-страх. Подкинул я сучья на огонь, задремал, и только задремал – стоит надо мною человек с огромной бородой что и лица толком не разглядеть: «Куда, говорит, подевал деревья молодые?..». Спохватился я, встал, а в ту пору молодые берёзки для полозьев мы рубили в прилеске для колхоза, - стало быть вредили лесу-то!
Привиделось думаю. А этот «додик» совсем над моей головой дудит и дудит. Взял я ружьишко и айда в лес за ним. А ночь – в лесу темень. Того и гляди глаз выхлестнешь веткой. Я, как вроде, быстро, бегу, а он отдаляется и так и дует. Сколько шёл, не знаю, только слышу тут, близко. Вижу – осина высокая. «Ну, - думаю, - обязательно на этой самой осине…». Подскочил я под осину, стою жду его «дудку». И вот он надо мной так и жарит-дудит, слышно, как перья звенят, как помёт сверху валится… А ночь тёмная, ни зги не видать. И сам себе: «Дай, обожду, чуть засветает – мой будет!». Сел я под ту осину, притихнул, слухаю уже тишь. И не то задремал, не то так: стоит опять надо мною человек тот с бородой и неясным лицом: «Почто рубили молодняк…». Опять я спохватился – свет с востока пошёл, навроде как зорька над макушками леса занимается… «Ну, думаю, пора!». Стал я вверх смотреть: тут он, есть, большущий удот, и крылья по суку распустил. Приложился к ружью – и хлысь по нему дробью – как он оттудова, как копна, как забьёт крыльми по земле прошлогоднюю листву по сторонам кидая, у меня под ногами. И вижу – брови у него красные, глаз такой едкий на меня смотрит. Только я к нему – цап! А он от меня под пенёк, у меня в руках перо от хвоста, и пошел по листьям-подстилке скакать. Я, конечно, за ним, вот-вот на хвост наступлю, и такая досада меня берёт. «Стой, думаю, не уйдёшь, до вечера буду гоняться – не уйдёшь!..».
И какая, друг ты мой, штука, - тут-то и вышло это самое приключение. Я так и не пойму, как мы в то место вывернулись, где раньше был дом лесника, давным-давно, - а ты знаешь, колодец там от того времени остался, сруб сгнил, а яма и до сих пор есть. И надо же, какое дело – на весь лес одна эта яма, листьями её прикрыло – удод через неё, я за ним, да как ухну – шапка надо мной поплыла. Хлопочу, значит, там, внизу, - господи помоги! – Спасибо, кто-то оставил жердину, дно мерили, - поймал-ухватился я за ту жердину да по ней и выбрался из колодца на свет божий.
Вылез – давай одежду скидывать – а осень глубокая, как вот сейчас, ноябрь – зима скоро и мороз уже стоял нехлипкий. Разделся догола, голый стою посреди леса, одежду выжимаю, - огонь бы зажечь, да спички подмокли. И вот, веришь ли, слышу – шух-шух по листве, гляжу – заяц, сел так, на меня смотрит. «Эх, - сам себе думаю, много я вас, косых, перевёл, досталось бы и тебе, да ружьишко подмокло…». Стою так, зубами стучу, вижу – другой заяц, третий, десятка два зайцев собралось, скачут вокруг меня, бегают, друг об дружку толкаются, будто смеются… Оделся я кое-как, шуганул их и побрёл домой замерзая по дороге больше и больше… как выбрался уже не помню, шёл по наитию, сознание терял, но не падал. Знал, что присяду если, - тут и конец будет.
«Лесовик» - тот мне отомстил за всё, чудом спасся.
- Вот какая история! – заключил дед Хитрей, поглядывая на меня, неподвижно сидящего на лапнике у костра и слушающего его.
2. Тихим вечером. (про Робин Гуда)
После сева и других весенних работ, на церковный день Николы-вешнего, в рабочую передышку, в первый летний тёплый вечер, - к собравшимся у «Правления» колхоза зашёл «на огонёк» к курильщикам в беседке, чуть в сторонке от крыльца с доминошным столом и лавками, дед Хитрей. Он возвращался из леса, «из лык», которые готовили в ближнем болотце ежегодно по весне, когда начиналось на липах цветение и когда оно заканчивалось – обильное движение соков дерева помогало и лыко со стволов свежесрубленных лип отдиралось легче.
Вечер был тихий, лёгкий. Солнце над макушками леса закатывалось как чистейший золотой диск: к доброй погоде на завтра. Густо пахло берёзой, прилесок-опушка за Правлением начиналось с березняка, где ещё пацанами (я помню) собирали деревенские землянику на красных от ягоды полянках. С лугов, с другой стороны, через дорогу перед Правлением, тянул тёплый ветерок, колыхая листья тех же берёз вокруг.
Подсел (дед) Хитрей Белый и бросил топор на траву рядом с лавкой (на деревне был и другой Хитрей – Чёрный, Хитрей Жук; от фамилии Жуком был, а благодаря своему старшему брату, рано поседевшему и потому «белому» – стал Хитреем, да ещё Черным).
Хитрей Белый был довольно сутулый и от худобы своей казался ещё и длинным. Он крепко загорел до смуглости под первым горячим солнцем.
- Покурить найдётся? – спросил он, подбирая под лавку (пряча будто стесняясь) длинные ноги в кирзовых сапогах, чёрных от болотной земли и ила болотного.
Сидящий близко, немолодой его друг Петро достал кисет и вынул сложенную пачкой газетную бумагу.
- Добрый сегодня вечер, - сказал Петро кладя кисет на край стола и подавая Хитрею бумагу для самокруток, - Зелень пойдёт шибко! –
- Устроится погода нынче, - ответил дед Хитрей, - Паука много, должна зелень пойти хорошо, - сказал он пахарям свою верную примету.
Мужики наши курили свой табак-самосад. И некоторые тоже стали сворачивать цигарки, предвкушая услышать от деда Хитрея очередную байку. Это завсегда. Что и хитрей белый, что и Хитрей Чёрный любили байки травить – оба родились сразу после революции (1917 г.), в двадцатых годах двадцатого века и знали много передряг, которые страна пережила за свои 70 лет.
С полей из-за леса возвращалась в деревню скотина. Медленно поднимаясь от реки на взгорок мимо Правления. Слышались голоса пастухов-погонщиков – грубый «Давай-давай» и детский звонкий подпаска – «Пошла домой!» - звонко погонял мальчишка лет 15-ти, проходя мимо поздоровавшись с мужиками-курильщиками. Из первого дома деревеньки, поднимающейся от Правления широкой улицей, со двора выскочила длинноволосая бойкая девчушка и заскрипела воротами, встречая и загоняя бурёнку и пару баранов.
Мужики проводили глазами скотину и воскурив потухшие цигарки (а кто и по второй) обратили взоры к деду Хитрею.
- Что ж новенького есть у меня из «старенького»?!! – спросил хитровато дед Хитрей. – А вот! Были у нас времена НЭПа, когда богатенькие ещё «притесняли» весь люд простой.
Рассказ деда Хитрея приведённый в порядок и отредактированный автором:
«Видишь там на реке остров с развалинами старой мельницы… На мельнице, как и в кузнице, сходились с разных сторон люди, через мельницу и кузницу передавались все деревенские новости и деревенские слухи. Поджидая своего черёда, сидели на берегу на телегах своих люди, толковали о мирских делах, и внимательное ухо могло многое узнать и услышать.
В первые годы после революции деревенские мельницы пережили немало превращений. Было время, когда мельник почитался богаче и сытнее всех, власть и обаяние сытого могучего человека были в его руках. Быть в «хороших» с мельником считалось немалым счастьем, позвать мельника в гости, на день рождения или на свадьбу там, например, - большим почётом. Было время, когда над всем «царствовал «пуд муки», сила «пуда» настолько была всемогущей, что от неё зависела жизнь каждого человека, и каждый, как рыба к отдушине в зимнем замерзшем пруду, прибивался к месту, где было побольше этих «пудов» хлеба. Хлеб был дороже всего, всё расценивалось на пуды хлеба. Труд стал ни во что, сила, умение человеческих рук обесценились: за полпуда можно было купить телегу о четырёх колёсах и на месяц нанять, закабалить человека батраком…
В те голодные годы кулаки-мельники ликовали: через их руки проходил весь мирской хлеб, и нетрудно было наладить, чтобы от мирского хлеба прилипало к рукам мельника. К мельнику притекало всё – весь запас золота из деревенских кубышек перетёк к нему. И, должно быть, с того времени в силе осталось обаяние мельниковское, самым богатым и почитаемым по-прежнему почитается мельник, хоть жизнь давно стала не та и «пуд» потерял прежнюю свою жестокую власть.
--------
То один только из богачей – мельник, а сколько других кулаков-мироедов было… Но, как и в древние времена в другой стране, так и у нас появился свой «Робин Гуд»! Не разбойник, а защитник бедных крестьян – Витька Раскольник.
- Приезжает как-то на нашу мельницу. Лошадёнку поставил, подходит к телеге – под одну руку мешок на восемь пудов да под другую руку другой мешок, и пошёл легонько – вот какой силищей обладал! Мужики, известно, рты пораскрывали. «Чего, говорит, удивляетесь? Не видали?» Сбросил он мешочки в лаву, а пронёс метров тридцать от телеги-то. Пальтишко развернул и показывает два нагана на обоих сторонах! «Есть ли, спрашивает, у кого какая обида или несправедливость?» - «Есть, говорят, у нас обида и несправедливость, что берёт мельник за размол в два раза дороже, а вторая несправедливость – загнали мужики с наших лугов скотину всю в общий хлев, отобрали, - пропала наша «личная» скотинка» - «Всё это, говорит Витька Раскольник (Робин Гуд, то бишь), я вам исправлю в один момент!» Сейчас же призывает мельника и с наганом в руках к нему: «Стань, говорит, передо мною! По какому писанному праву дерёшь с крестьянства в два раза дороже? Желаешь ли жизни иль смерти?». Сейчас же мельник перед ним бух на колени: «Не желаю смерти, говорит, и буду молотить по прежней цене!
Поворотился от него Витька Раскольник и вывел мужиков с мельницы: «Где, говорит, сохнет ваша скотинка?» Там-то и там-то. Сразу пошли на деревню. Так и так, приказывает Витька Раскольник: отпустить из «общего» хлева скотину по дворам своим! «Нет, говорит, такого права, чтобы теснили люди друг дружку, и лучше жить по справедливости!».
Один мужичонка против него, богатыря, заспорил, а он только пальцем на него ткнул и что-то сказанул резкое, а потом: «Глянь-ка, откудова у тебя в бороде мыши?» - Мужик тот за бороду свою цап, а там два крысёнка волосы дерут… колдовство и только! Бац мужик на землю, на колени: «Спаси, говорит, и помилуй!» - «Так-то, против меня не вставай!» - махнул Витька Раскольник рукой, и пропало наваждение. – Помните, говорит, Витьку Раскольника, защитника рабоче-крестьянского класса…».
И сколько было много всяких россказней про нашего «Робин гуда» ого-го.
- Такое дело было, продолжал дед Хитрей – Собирала сено на поле девчонка, у самой дороги – «скородила» (то есть лошадь тянула большие грабли сгребая скошенное сено в маленькие скирдовки). Вдруг подходит к ней большой человек кудлатый, без шапки, на ногах галифе волнами. «Страдишь, говорит, девица? Ну, отпрягай-ка кобылу!». Девка смекнула, что перед ней Витька Раскольник – сейчас же хомут прочь, сдала кобылку разнуздать. А он стоит, папироску курит, за плечами винтовка. «Не утруждай своих рук, - говорит девке, - сам размуздаю!» … Потом вскочил махом на кобылу, выехал на дорогу, остановился: «Прощевай, - говорит девице, - скажи отцу твоему, Ивану Осиповичу, чтоб через три дня явился на такое-то место получать кобылёнку!». Ну, девке что же, воротилась к дому: так и так, был Митька Раскольник, угнал кобылёнку, наказывал быть через три дня в таком-то месте. Мужик так исполнил: приходит через три дня на то место, а кобылёнка привязана к дубу, ногами яму выбила, стоит. А к гриве привязан мешочек. Открыл мешочек-кисет – а там червонцы царские золотые…
- А слышал я как споймать его хотели. – Продолжил свой рассказ дед Хитрей: «Зашёл Он значит, Робин Гуд наш, Витька Раскольник, в село безо всякой боязни. Заглянул в сельпо наше – потрогал того-сего. «Не разменяете ли сотенный мой билет?» вынул бумажник – шарк о прилавок! А там полным-полно напихано червонцев. А продавцы его не видели ни разу – «Ну, думают, это Витька Раскольник!». А спросить не может никто – боятся. «Нет, говорят, у нас таких денег, разменять сотенный ваш билет мы не сможем». – «А можно ль у вас напиться?» - «Вода у нас имеется, ключевая, из колодца». – «Нет, говорит, мне угодно напитков, нет ли у вас напитков?» - «Напитков у нас никаких не имеется». – «Так, так, говорит, а как отсюда пройти к Опалихе?». Ну ему показали, он и пошёл тихим шагом через всё село безо всякой опаски.
- Дошло до милиции, - продолжал Дед Хитрей, улыбаясь чему-то.
В милиции, значит, обсказали: - Был, мол, Витька Раскольник! Будет он у Кривой Марьи в Опалихе – никак иначе, она завсегда торгует самогоном и типа трактир у неё на дому.
Отправились туда милиционеры. Приходят, - одного своего в кустах посадили, около дороги, с винтовкой. «Как будет бечь, говорят – стреляй без пощады!» Другого поставили стеречь в сенях, у дверей. А сами в избу ещё двое. А в избе сидит Витька Раскольник на лавке, выпивает, перед ним на столе закуска. Только, значит, он револьвер вынимает – цап его у него отобрали! «Ага, не такие, говорит Витька Расскольник, меня ловили – поймать не смогли!» - скрутил он обоих и завязал верёвками по рукам и ногам, кинул на лавку под образа. А сам по-прежнему сел, ест и выпивает. Встал потянулся: «Ну, говорит, у меня настроение сегодня хорошее, сегодня я именинник!».
А за дверьми который сидел, как увидел Витьку Раскольника – шасть за кадушку в сенках. Так и пошёл себе Витька прямо в лес мимо того, что с винтовкой в кустах сидел. Тот – бац мордой в траву! Так и ушёл Раскольник неповреждённый.
- Просто взять его было невозможно. – продолжал дед Хитрей. – Робин Гуд же! –
Раз пробовали взять, да не вышло. Захватили его, приволокли в избу. Он вошёл преспокойно и говорит этак: «Дозвольте мне в чулан за перегородку, собрать кое-какие вещички в дальнюю дорогу!» отчего, думают, не дозволить: стена глухая, курица не пройдёт. «Ступай, говорят, соберися». А невдомёк, что изба-то не его, какие вещички? Минуты он там не пробыл – видят, выходит из чулана гнилой старичонка, до земли согнутый, с седой бородой. Ну, думают, пошёл дед до ветру. Ждут-пождут, нету Витьки Раскольника. Пошли глядеть – ан в чулане пусто: Витька-то старичонкой и вышел.
- Колдует, глаза затуманивает! – вставил дед Хитрей.
---------------
На этом байки закончились, но начался наперебой разговор мужиков: что в наши времена требуется такого же Робин Гуда привлечь, как бы он предпринимателей всех к справедливости привёл, - только и знают цены повышают на все-провсё! И много, мол, найдётся у нас несправедливостей для работы Робин Гуда новых времён, будь он появится в наше время!
3. Кровавое убийство.
Полной противоположностью Хитрея Белого был брат его – Хитрей Чёрный, «Жук». Был «Жук» ненамного младше, но назвать его «дедом» «рука не поднималась» или язык не поворачивался. Был он высок ростом, как и брат, но широк в плечах аж в два раза, против брата, по-мужицки жаден на всякую работу и казался моложе своих лет намного. На своём и чужом работал он без устали, не покладая рук, ничего не оставлял недоделанным. За летние месяцы он чуть ссыхался от работы, загорал и делался черней головешки. Но, нередко так бывает, не везло ему в жизни, одно за другим валились на него несчастья. То умирала в самое горячее время жена, оставив малых детей, то сгорал сарай-овин со всей скотиной, то – у одного из всей деревни – болезнь нападала на всю его новую скотину, заведённую после пожара.
Несчастья свои Хитрей Чёрный переносил мужественно, обстраивался и вновь обзаводился хозяйством, начинал с черепка, когда, вдруг, сгорел весь его дом, может завидующие «работяге» соседи подожгли, пока они всей семьей ездили в город к сыну, который устроился в городе после окончания института и получил большую квартиру, работая на военном предприятии молодым специалистом.
Особенно загадочным, внушавшим страх и таинственность казался «Жук» за то, что когда-то убил человека. По рассказам самого Хитрея Чёрного – это было давно, по молодости, когда сослан он был, как кулак в Сибирь на шахты, - случилось по несчастной случайности будто бы. И со страхом и трепетом смотрелись его черные руки. Самое же главное, что внушало уважение к «Жуку», — это сила, в которую верилось непоколебимо, верилось, что он может одним махом поднять большой груз или совершить любую тяжёлую работу.
Рассказы, «байки» его были немного ужасные, вот, например, одна.
Ездили мы за валенками в соседнее село далеко, за лошадью пришли на конюшню, где и работал конюхом-скотником Хитрей Чёрный.
В нашем колхозе еще оставалось с десяток лошадей, они возили навоз на поля и летом пригождались для перевозок. Деревенские, через правление, нанимали лошадей, брали для своих хозяйственных нужд, или, как мы для поездки по бездорожью нашему, где для автомобилей дорог было мало.
Он вызвался нас отвезти на своей быстрой лошадёнке Ласточке. Сам запряг в сани и сена свежего накидал на передок не только для сидения, но и для корма лошадёнке, видно было как с любовью он относился к своим лошадям.
А по дороге рассказывал нам «дед» Хитрей-Чёрный свою историю:
- После войны было дело, и время было немного страшное. –
Начал он с такой прелюдии.
- Ездили наши ребята искать работёнку в Подмосковье, поближе к денежной столице, как сейчас, - говорил Дед Хитрей, потрагивая вожжой лошадёнку, - далеко прокатились, видели всякие штуки. Рассказывали одно дело, да уж и не знаю, стоит ли верить.
- Какое дело? – спрашивал я, жмурясь на снеговых полях, от света, отражённого от заснеженной равнины.
- Такое дело было: была там фабрика, што ль, какая женская. Одни бабы работали. И бабам жалование долго не платили, месяцев несколько, потом дали деньги сразу все чохом. Пошли девки получать и много-много вышло, а деньги были большими бумажками тогда, и прятать негде, хоть в мешках носи.
Отдали они одной девке на хранение, дескать потом разделим, и пошли домой, в деревню свою. Шестеро девок было. А надо им было лесочком проходить. Выскочили на них из кустов четверо грабителей: «Гоп-стоп!» Пятерых девок, значит, прирезали, а шестая ушла, её все девки спасали, - самая та, у которой деньги были… Та-ак… - рассказывал Хитрей Чёрный правя лошадью, на поворотах прерываясь.
- Ну, бежит она, душа в ней горит, прибегает в знакомый хутор рядом со своей деревней, к подруге своей, чуть не к сестре родной и прямо на печь залезла и замерла там за занавесками. «Ты чего? – спрашивает её сестра-подруга. А та чуть дух переводит… -
Навстречу нам по дороге-«тракту», которую нам нужно было переехать поперёк везли грузовиками с прицепами длинный строевой лес.
- Откуда? – спросили мы деда Хитрея Чёрного.
- Это ещё старые делянки освобождают. А так везде молодняк уж наш леспромхоз понасадил… -
Мы молча пережидали вереницу, одну за другой машины-лесовозы на перекрёстке грунтовой с шебенистым «трактом». Когда заехали, опять тронувшись, в лесочек, я спросил:
- Чем же история с девками закончилась? –
- История? История, брат, длинная… Ну, лежит девка на печи, ничего не может говорить – язык, значит, у неё со страху пристыл, будто заснула. А в самое это время приходит в избу муж той сестры-подруги, молодой парень, и прямо к рукомойнику, руки мыть. «Что это у тебя руки-то в крови?» - спрашивает его жена. «А провалилось, говорит, наше дело!» - раздражается муж, от досады рассказывает всё жене громко: «Прирезали, говорит, пять девок, а шестая ушла, все денежки с собой унесла, напрасно руки марали». – «Тш-ш, - говорит ему жена, - помолчи: тут она, на печке спит!»… - Ну, и стали они думать-гадать: как, значит, им с девкой денежной поступить. Берёт парень топор: «Заодно, говорит, теперь руки марать!» - и к печке идёт. А жена ему: «постой, так дело не сделается, всю избу скровянишь!». Начали они спорить, а девка-денежная на печи всё слышит. – «Надо её в землю зарыть, - говорит жена. Бери лопату да иди на огород яму быстро вырой, а я тебе помогу…» Только они из избы вышли – девка-денежная с печи прыг к двери, дёрг-дёрг – заложена дверь снаружи. Закинула она двери на крюк, подбежала к окну, выдрала раму – да на улицу бежать… -
«Жук», перестав вожжу чувствовать, помалу сбавил темп езды, потом остановился совсем. Проехали мы довольно – километров около 10-ти и столько ждало нас впереди, да ещё нужно было на большой холм-гору подниматься. Перед работой он давал лошади свежего сена для укрепления сил, а нам передышку, чтобы вылезти и ноги размять, попрыгать по снегу вокруг саней!
Через некоторое время лесок заканчивался и пошли поля другого колхоза, правление которого на той горе и было, на которую нам предстояло ещё подняться дорогой наискосок.
- Та-ак, - продолжал дед Хитрей Чёрный рассказывать. –
«Бежит она в ближайшую деревню с хутора от сестры, только подошла к первой избе, глянь-поглянь, и там, человек руки моет у рукомойника на улице, а под ногами рыжая от крови лужа. Побежала ещё к одной избе – и там тоже! «Куда не тронется – везде кровь» - думает она страхом своим, - «Некуда мне деваться, побегу, думает, в лес!» Бежала по лесу, уже не зная куда – а прибежала назад к городку – известно, кругами ходит человек заблудившись и не помня себя. Вдруг навстречу ей мужики: «Стой!» - «Ну, теперь совсем я пропала!» Только сунулась было за пеньки прятаться, а это выходит милиция. Вот она всё и обсказала милиции всё как есть и где преступников искать указала. – Пошли они, значит, на первый хуторок, прямо и напали: роет мужик яму за огородом своим. «Для чего такую большую яму роешь?» - «А корова моя сдохла, вот и рою». – «Покажи корову!». А коровы-то нету. Пошли они в избу, цап за ручку двери, а она закрыта изнутри. Тут выходит та самая девка-денежная: так и так, говорит, было. В избу зашли с трудом вырвав крюк внутренний, под рукомойником в ведре вода с кровью! – Вот так, - забрали всех в тюрьму». –
- Верить ли такому делу? – спросил Хитрей Чёрный.
- Кто знает, - говорю я, - дело далёкое.
- Народ после войны огрубел, - продолжил «Жук», всё было возможно. Тогда в посёлках рукавицы снимешь, рядом положишь – сейчас же украдут. А человека зарезать – что трубку выкурить, для мужиков, которые смертей насмотрелись на войне. Война приучила, - так-то! –
Остаток пути проехали в молчании. Поднялись на горку и направились к домам того поселка, где жил валеных дел мастер. Валенки его славились на всю округу – мягонькие и долгоноские.
А на обратном пути и другую историю поведал нам дед Хитрей, но это в другой раз.
Конец.