Дождавшись отбоя, Олег вытянулся под одеялом, как был, в одежде, и притворился спящим. Остальные ребята тоже укладывались: кто-то — более охотно, кто-то — менее. Пришла вожатая, прикрикнула на копушу-Ватникова и потушила свет, оставив дверь в коридор открытой. Наконец, опоздуны разбрелись по койкам, и стало тихо. Выждав пару минут, Серёжа Сальников начал негромко рассказывать страшилку про Деда Некроза, что шастает в канун обнуления по пустым коридорам и стучит во все двери, но его не поддержали, и Серёжа в конце концов сам умолк, обиженный. Олег ждал. Вернулась вожатая, прошла, цокая каблуками, между кроватями, шёпотом пересчитала детей и вышла, притворив за собой дверь. Олег восторжествовал: несмотря на произошедшее в пересменок прошлого обнуления, никому и в голову не пришло принять какие-либо меры предосторожности. Если бы вожатая задержалась или решила дождаться, пока все уснут, это бы могло стать помехой, но у девушки, похоже, были свои планы на вечер. Олег неслышно выскользнул из постели, навьючил на спину рюкзак, лежавший у него под головой вместо подушки, и мягким шагом, ни на кого не оглядываясь, вышел из комнаты — даже петли не скрипнули. Веснин проводил его задумчивым взглядом. Олегу было плевать.
Коридор был залит мертвенным светом дежурного освещения. Олег дождался, пока звук каблуков вожатой стихнет в отдалении, быстро пересёк площадку и стал спускаться по лестнице, отсчитывая пролёты. На семи он остановился и тихонько покашлял. Груда тряпья, сваленного в углу перед прачечной, зашевелилась, и из неё показалась Лидка. Олег улыбнулся.
Сразу делалось ясно, что Лидка восприняла приглашение очень серьёзно. На ней было новое, неуклюже подогнанное по фигуре платье, явно взятое у кого-то из девочек выпускного класса. На ногах, впрочем, были не каблуки, как боялся Олег, а вполне надёжные кроссовки. Глаза и брови Лидки были ярко подведены химическим карандашом, а губы — накрашены явно настоящей и явно ворованной ярко-красной помадой. В руке девчонка держала спортивную сумку вроде тех, с которыми интернатских гоняли в головной блок на соревнования. Волосы её были забраны лентой. Олег втянул воздух носом: запах прачечной забивал почти всё, но ему показалось, что от Лидки пахнет духами, которыми несколько смен назад по какой-то причине перестала пользоваться вожатая Лиза из девятой параллели.
Ничего этого вслух Олег, ясное дело, не сказал. Он лишь улыбнулся и сказал полушёпотом:
— Одевайся, там холодно.
— Потом оденусь, — так же тихо ответила Лидка, будто бы ненароком оправляя непривычно тонкую на её угловатом плече лямку платья. — У меня два свитера в сумке.
— А ноги? — спросил Олег скептически.
Лидка скрестила на груди руки:
— Не замёрзну.
— Хорошо... Всё взяла? Готова?
Лидка кивнула.
— Аптечку? Спички? Противогаз? Карту?
Лидка снова кивнула и потом неохотно призналась:
— Только карта маленькая.
— Показывай.
Лидка расстегнула молнию и начала рыться в объёмистой сумке. Олег машинально отметил, что тёплые колготки, всё-таки, были уложены со свитерами — не то, чтобы это было важно, потому что в том, что девчонка дойдёт и так, он ни секунды не сомневался. Лидка вытащила помятую карту — это был общий план блока БГД-28-СП с 14 по 124 этажи, с обозначением магистральных и местных проходов, но без технических помещений, боковых коридоров и, тем более, номеров ячеек. Олег хмурился, разглядывая её.
— Ну, как? — спросила Лидка с надеждой. — Сгодится? Просто подробную карту заведующий в столе держит, а стол на ключ запирается. Я пять раз к нему пробиралась, и всегда было заперто. Думала, сегодня стол вскрою и украду, так они с обеда коридор перекрыли и больше никого не пускали. Три цикла там дежурила — ни разу не открывали.
— Ладно... — Олег, вздохнув, аккуратно сложил карту и сунул в карман. — Выкрутимся ведь, как думаешь?
— Конечно! — Лидка затрясла головой. — Мы ведь через технический этаж пойдём, верно? Я в тех краях была пару раз, немного знаю дорогу.
Олег кивнул:
— Отлично. Всегда знал, что на тебя можно положиться.
Лидка зарделась. Олег поднял палец, прислушиваясь, но вокруг было тихо.
— Что ж... Пошли? — спросил он.
— Пошли.
Они спустились ещё на три этажа и подошли к первой гермодвери, отделявшей жилые помещения интерната от "предбанника". Олег взялся за колесо.
— А они не услышат? — с тревогой спросила Лидка, глядя на сигнализацию.
Олег улыбнулся. Конечно, они должны были услышать, и они непременно услышали бы, если бы Фёдор Кузьмич, техник, что обслуживал эту дверь, элеватор и прочее интернатовское хозяйство, пару семисменков назад не обнаружил в коридоре прямо за ней плохо сныканный схорон контрабандистов с литром "особого" концентрата. Удача была даже не в том, что технику досталась бутылка халявного пойла, а в том, что к бутылке прилагалась бумажка, в которой некий "Жижа" уведомлял "Чуму", что расценки у его поставщика изменились, и что за каждую передачу платить теперь придётся более высокую цену. Там же было зашифровано время следующей передачи — Фёдор Кузьмич без труда взломал шифр и, рассудив, что постоянный этанол по бросовой цене будет лучше одной халявной бутылки, оставил схорон нетронутым, подменив лишь записку — теперь та уведомляла "Чуму", что к каналу подобрались легавые и что эта передача — последняя. Перехватить обратную передачу также не составило труда — и вот у техника появилась своя линия связи с контрабандистами. Проблема была в том, что сырец доставляли вечером незадолго после включения сигнализации, а ждать, долежит ли бутыль до утра, было слишком рискованно. Поэтому Фёдор по-тихому перекинул контакты в распределительном щите, так что лампа на пульте ликвидаторов теперь зажигалась при открытии не этой двери, а той, что вела в щитовую — всё равно ею пользовались нечасто, и скоро подлог бы не вскрылся. Да и даже найди ликвидаторы виновного, что с того? Кузьмич мог запросто отпереться, сказав, что попросту перепутал клеммы, делов-то, а штраф на несколько пачек концентрата окупился бы за пару ходок.
Вращая колесо, Олег думал о том, как Фёдор представлял себе Жижу. Наверное, он думал, что это — одна из тех тёмных личностей, что показывают в приключенческих фильмах: упругие бицепсы затянуты в чёрную кожу, челюсть широкая, глаза злые. Вряд ли технику пришло бы в голову, что сбывать ворованный концентрат может ребёнок — вот расстроится работяга, когда поставки прервутся!
Олег медленно, чтоб не скрипела, открыл дверь — благо, стараниями Кузьмича петли были смазаны. Высунувшись в новое помещение, мальчик посмотрел налево, направо, сделал знак Лидке и, когда она прошмыгнула в щель, налёг на дверь с другой стороны.
Ребята были теперь в коридоре, куда выходили основные гермодвери интерната и других помещений. Теоретически, бежать отсюда было некуда — ряды безликих дверей понуро глядели на извивающееся тело прохода, и даже лестница, бывшая здесь, насчитывала всего четыре пролёта. Магистральная гермодверь, отрезавшая интернат от блочного коридора, возвышалась над детьми тремя тоннами высококачественной закалённой стали, и никакая бутылка спирта, даже похищенная из личных запасов главблока, не смогла бы этого изменить. Впрочем, у Олега были на этот счёт свои планы.
Спустившись на два этажа, они с Лидкой подошли к дверям старого пассажирского лифта, соединяющего коридор с техническим этажом. Олег требовательно протянул руку — девочка вложила в неё заколку-невидимку. Замок у лифта был чисто номинальный, и вскоре ребята смогли проникнуть в кабину. Нажав единственную кнопку, они смотрели, как мимо них проплывают заляпанные стены шахты. Наконец, лифт остановился на техническом этаже. Олег отвёл в сторону решётку, заменявшую дверь, и хлопнул Лидку по обнажённой спине:
— Ну, веди!
Лидка вспыхнула, поспешно отвернулась и пошла прочь по коридору, ставя ногу, будто на подиуме. Олег шёл за ней по пятам и улыбался. Остановившись, Лидка указала наверх — там, за пыльным кабельным лотком, прикрученном к потолку широкими скобами, в стене виднелась дыра.
— Воздуховод?
Лидка кивнула.
— Что ж... Подержи.
Олег снял рюкзак и передал Лиде, потом подошёл к газораспределительному щиту и, подтянувшись на трубе, вскарабкался наверх. Оттуда было уже рукой подать до кабельного лотка — Олег проверил, как держится конструкция, и протянул руку вниз:
— Рюкзак!
Лидка дала ему рюкзак.
— Сумку!
Ещё один ремень впился в руку.
— Руку!
В этот раз ладонь его осталась пустой. Повернув голову, он увидел, как Лидка отходит к противоположной стене, как разбегается по узкому коридору, как упруго отталкивается от пола, как её кроссовки делают два шага по стене вверх и как одна, а потом — и вторая рука девочки смыкается на ржавых скобах, поддерживающих кабели. Уверенно раскачавшись, Лидка забросила на лоток ногу и залезла сама. Шаткие мостки закачались, один из кабелей свалился с креплений и повис в полуметре от пола, будто скакалка. Секунду Лидка прислушивалась, а потом поползла вперёд, уверенно упираясь голыми коленями прямо в холодный металл.
— Сумку!
— Молодец, — сказал Олег, передавая ей сумку. — Какая ты у меня молодец... Давай тогда в шахту, а то, боюсь, двоих эта конструкция может не выдержать. Залезай и сдвигайся немного назад — я вперёд поползу.
Назад сдвигаться Лидка, конечно, не стала. Олег полз за ней, то и дело упираясь взглядом в её мускулистые ноги, освещаемые редкими коридорными лампами за грязными решётками воздуховода, и понимал, что ради этого момента она и отказалась надевать штаны, несмотря на низкую даже для конца гигацикла температуру воздуха. Вообще, девчонка шла молодцом — не обращала внимания на сбитые в кровь колени и, не раздумывая, продолжала двигаться там, где приходилось протискиваться мимо неровно застывших глыб пенобетона или острых кусков арматуры, да ещё и умудрялась придерживать локтем сумку.
Ползти по тёмному коробу пришлось долго. Один раз в конце коридора послышались чьи-то шаги, и несколько минут дети лежали, не шевелясь, боясь чихнуть от вездесущей пыли. Наконец, Лидка уверенным движением выломала решётку, бывшую теперь по левой стороне, сняла с плеча сумку, свесила ноги и легко, по-кошачьи, приземлилась на бетонный пол. Олег скинул ей сумку, потом — свой рюкзак, потом аккуратно спрыгнул вниз сам.
Вокруг был ещё один технический коридор, в конце которого виднелась ржавая аварийная лестница. Вскарабкавшись по ней, дети прошли ещё через три технических уровня и, наконец, вышли к мусоропроводу Б-05-28. Лидка принюхалась:
— Сюда?
— Да, вроде, — сказал Олег, сверяясь с картой. Коммуникаций на ней не было, но мальчик и так знал маршрут наизусть. — Теперь я первый. Если услышишь, что сверху что-то летит — отпускай руки и падай вниз, поняла?
Лидка кивнула. Пацанка, подумал Олег почти с нежностью, что с неё взять. Открыв дверцу мусоропровода, он какое-то время прислушивался, но всё было тихо. Тогда Олег полез внутрь. Рюкзак зацепился за край люка, и на площадку что-то упало с металлическим звоном. Лидка прищурилась:
— Ложка?..
— Угу, — Олег поскорее затолкал вещицу в карман и, сняв рюкзак, отдал его девочке. — Подашь.
Он влез внутрь и принял из Лидкиных рук сначала рюкзак, потом сумку. Девочка тоже влезла в трубу и встала враспорку, опершись спиной о холодный металл.
— Хорошо держишься? Молодец, пошли.
Передвигаться приходилось на ощупь — темно было, хоть глаз выколи. Олег старательно ощупывал ствол над собой, чтобы не пропустить люк и не сбиться. Иногда металл был скользким от нечистот, и тогда приходилось долго искать, куда поставить руку, чтобы та ненароком не соскользнула. Подниматься нараскоряку долгих шесть этажей было трудно, но Олег знал, что справится, и очень надеялся, что Лидка выдержит тоже. Один раз до них донёсся скрип дверцы, и Олег содрогнулся от мысли о том, что всё, ради чего он столько трудился, пойдёт прахом из-за какой-то бутылки, брошенной дежурным по этажу, но быстро успокоился, поняв по звуку, что мусор гремел ниже по мусоропроводу. Собрав волю в кулак, он в несколько ловких движений добрался до заветной дверцы и замер, глотая пот. Лидка сопела прямо под ним.
— Подержишь рюкзак? — спросил он.
— Давай, — ответила девочка из темноты.
Выбравшись из мусоропровода, они отряхнулись, насколько это было возможно, и пошли к лестнице. Поднявшись на семь этажей, они вышли в коридор 103-его уровня и подошли к дверям грузового гермолифта. Достав из рюкзака отвёртку и плоскогубцы, Олег быстро справился с металлической крышкой, закрывавшей панель управления, и посмотрел на Лидку:
— Выяснила код доступа?
Лидка самодовольно хмыкнула и ввела на пульте четыре цифры. Год рождения заведующего интернатом, кивнул Олег; всё верно. Лидка нажала клавишу вызова — рубиновый огонёк зажёгся, показывая, что кабина пришла в движение и через несколько минут должна прибыть к этажу. Олег стоял и смотрел на Лидку.
Если бы гигацикл назад ему сказали, что он будет после отбоя стоять в коридоре с самой Лидкой Бекаревой и смотреть на неё, готовую идти с ним хоть на край блока, Олег рассмеялся бы такому человеку в лицо. Тогда Олег был никем: заурядная внешность, никаких особых талантов, физические способности ниже средних; ни Бекарева, ни учителя не обращали на него никакого внимания, заранее зная, что такой мальчик всю жизнь будет нести на себе ярлык третьего сорта: работать каким-нибудь кочегаром или уборщиком, копить на биоячейку, а если и женится, то явно на ком-то из тех, кому всё равно, за кого, лишь бы выскочить. Лидка же была круглой отличницей, спортсменкой, чемпионкой параллели по лёгкой атлетике. В тройку самых популярных девочек на потоке она, может, и не входила, но четвёртой из ста пятидесяти была непререкаемо. Сама мысль о том, что их может что-то свести, была настолько смехотворной, что Олег никогда даже не задумывался о подобном. Однако с прошлого обнуления изменилось всё. Вышло так, что теперь уже Олег мог сам выбирать, и выбрал...
Не Лидку, нет. Олег выбрал чемпионку параллели по лёгкой атлетике.
Двери лифта раздвинулись, и Лидка, тряхнув красивыми волосами, вымазанными в пыли и бетонной крошке, первой вошла в кабину. Олег вошёл следом и нажал клавишу нужного этажа. Гермодвери закрылись, и лифт пошёл вниз. Олег опять посмотрел на Лидку — и увидел, что та стоит, закусив губу, и безотчётно потирает оцарапанный локоть. Может быть, она в первый раз задумалась об испорченном платье, о шрамах, за которые наверняка спросят воспитательницы, даже если предположить, что они успеют вернуться до того, как их хватятся? Об этом точно не стоило думать, и Олег взял её за руку.
С прошлого обнуления Олег из прыщавого недотёпы, только и умевшего, что кое-как хватать тройки да быть посмешищем для соседей по общежитию, выбился в лидеры класса, а потом — и в лидеры параллели. Да что там — и парни из старших классов говорили с ним уважительно, даже не потому, что он стал сильнее и умнее, а из-за того, что за его словами и действиями стояла такая скрытая сила и мощь, похвастаться какой может редкий взрослый. На вопросы о причинах разительной перемены Олег обычно отшучивался, говоря, что в канун обнуления ему приснился главблок, пообещавший ему своё место, если он будет достойно учиться. На самом же деле, у паренька попросту появилась цель: если раньше он понимал, что от ответа на вопрос учителя не изменится ничего, то теперь он взвалил на себя бремя гордости класса, выдающегося ученика, способного объяснить любому из параллели любую тему по каждой из дисциплин, ради того, чтобы те, в свою очередь, не отказали ему, когда он попросит о помощи. А просить он ещё как собирался. Аналогично, если ранний подъём и зарядка прежде казались ему пустой тратой времени, которое можно было посвятить сну, дарующему единственное укрытие от этой суровой реальности, то теперь Олег понимал, что, не выполнив ещё двадцать пять отжиманий, он вряд ли сможет начать набиваться в ухажёры для одной из лучших спортсменок, а главное — не сможет дойти туда, куда он хотел дойти, и сделать то, что должно.
Покинув лифт, Олег с Лидкой пошли, петляя по коридорам, то спускаясь, то поднимаясь, поворачивая то вправо, то влево. Вокруг плыли стены внешнего блока, более не отгороженные от них массивными гермами интерната. Несколько раз Олег останавливался, вертел карту, удивлялся закрытым проходам и вёл свою спутницу в обход. Лидка продолжала держаться уверенно, но по тому, как легко она соглашалась с его выводами об их местоположении, в том числе — и с заведомо неверными, было ясно, что она потерялась. Олега это более чем устраивало.
Спустившись в очередной раз на восемьдесят четвёртый этаж, Олег прислушался. Где-то на грани слышимости зудел приёмник — похоже, ликвидаторы на посту 27-БЭК-104 несли боевое дежурство. Олег улыбнулся и повёл свою спутницу на этот звук.
До обнуления оставалось чуть больше цикла, и Олег понемногу начинал беспокоиться.
— Нам долго ещё? — спросила Лидка, когда он в очередной раз посмотрел на часы.
— Нет; почти пришли. Сейчас свернём — и увидишь.
Зайдя за угол, ребята остановились. Лидка даже втянула в лёгкие воздух, словно бы собираясь присвистнуть, но Олег вовремя приложил к губам указательный палец.
Взорам пионеров открылось просторное квадратное помещение. Видно было, что пользовались им редко: углы разъела зелёная плесень, краска растрескалась и облезла клочьями, стены покрывали старые, полустёртые надписи. С низкого потолка свешивалась одинокая лампочка на длинном, заляпанном побелкой, проводе. Единственная выходившая на площадку дверь была заварена, под ней стояли какие-то ящики.
Но не это привлекло внимание ребят. На стене, в самом освещённом месте, лоснящейся чёрной краской была нарисована неровная расширяющаяся спираль. Похоже, её нарисовали относительно недавно — рельефные подтёки краски не успели покрыться пылью. Рука Лидки сжала локоть Олега.
— Что это? Где мы?
— Мы в старом блоке БПШ-9, — глядя подруге в глаза, торжественным шёпотом начал Олег. — Здесь собираются мои братья, здесь я принял своё посвящение. Это место я и хотел тебе показать. Тебе... Нравится?
Сразу несколько выражений боролись на лице Лидки. Там были и страх от того, что слухи оказались правдой и любимый действительно пристал к мерзким культистам, и облегчение от того, что речь шла всего лишь о бетоноворотчиках, считавшихся интеллектуальной элитой и не пятнавших себя тёмными ритуалами, как какие-нибудь чернобожники, и гордость за то, что её посчитали достойной узнать правду и приобщиться к сакральному знанию. Не дожидаясь, пока какая-нибудь эмоция пересилит, Олег подошёл к Лидке вплотную, почувствовав, как напряглось под тонкой тканью платья её тренированное тело, и, приблизив своё лицо к её лицу, зашептал быстро и страстно:
— Сегодня — канун обнуления. И, как ноль есть суть виток спирали, замкнутый в кольцо, так же и обнуление есть суть форма Бетоноворота. Не случайно само слово "гигацикл" восходит к сакральному "гигахрущ", что в переводе с древнего языка означает "вечный". Это значит, что человек, прошедший в щели между витками спирали, становится вечен, ибо находится везде и нигде одновременно: сколько ни продолжай спираль, ты никогда не нарисуешь последний виток, ибо её бесконечность означает также бесконечность Хруща как одной человеческой жизни. И я спрашиваю тебя: готова ли ты последовать за мной туда, где всё былое стирается и обращается в нуль очередным оборотом спирали? Готова ли ты узреть, как глупо и нелепо всё то, что ты называешь своими знаниями? Готова ли ты испытать нечто такое, о чём ни другие ученики, ни учителя даже не догадываются? Готова ли ты отринуть ту глушь и тот морок, в которые твоя душа была заключена с рождения, и сделать свой первый шаг навстречу бесконечности?
Продолжая шептать, Олег всё продолжал напирать на Лидку, вынуждая её пятиться, так что сейчас он стоял, прижав девочку к холодной стене и впившись в её лицо горящими нездоровым блеском глазами. Его дыхание касалось губ Лидки облачками морозного пара.
— Готова ли ты ступить в те миры, о которых ты прежде даже не знала? — продолжал шептать он. — Готова ли ты пронзить пространство и время и потягаться в свободе с самим самосбором?
Лидка испуганно смотрела ему в глаза и всё колебалась, но его напор не ослабевал: если раньше он лишь прижимал её к стене с нарисованной на ней спиралью бетоноворота, то теперь одна его рука лежала у девочки на бедре, а другая приобнимала её за шею. Наконец, выражение лица Лидки изменилось: она взглянула в его глаза прямо и чуть заметно кивнула. Олег прижал её к себе и впился в её губы огненным поцелуем. Тело девчонки дёрнулось в его руках, её губы и руки пришли в движение. Не прекращая двигать языком, Олег ухмыльнулся и вонзил остро заточенную ручку ложки в бок Лидки.
Первый крик вышел именно таким, каким следовало: находясь за три поворота отсюда, вряд ли можно было сказать, что его приглушил поцелуй, а не ткань кляпа. Олег специально подловил момент, когда до полного вдоха оставалось всего ничего, чтобы звук вышел максимально эффектным. Надо думать, ликвидаторы скоро прибудут.
Дальнейшее Олег проделал быстро. Девочка стояла так, что оттолкнуть его у неё сразу не получилось — а в следующее мгновение та же ложка вошла в её тело уже около подбородка. Лидка закричала ещё раз и дёрнулась сильнее — Олег отступил на шаг, позволяя ей потерять равновесие и повалиться на пол, да ещё и подхватил с её плеча заветную сумку. Лидка подняла на Олега полные боли и непонимания глаза. Из перебитой артерии хлестала кровь. Олег нагнулся и торопливо засунул ей в рот заготовленный шерстяной носок: жертвоприношение должно было смотреться натурально. Убедившись, что Лидка не выглядит способной подняться, он развернулся и бросился в угол, туда, где можно было спрятаться среди ящиков. На бегу он расстегнул сумку и вытащил из неё противогаз.
Ликвидаторы действительно прибыли быстро. Один, самый прыткий, в заляпанной концентратом телогрейке, ворвался в помещение, размахивая переведёнными в боевое положение граблями, а двое других, запыхавшихся, успели достать табельные "макарычи". О защите органов дыхания никто, понятное дело, не позаботился — не станут валяющие дурака на праздничной смене служивые мучить себя противогазами. Оглядев ещё дёргающееся тело Бекаревой, ликвидаторы принялись шарить глазами по тёмным углам. Олег прислушался, но других шагов в коридоре не было; тогда он размахнулся и бросил через комнату прозрачную бутылку с фиолетовой жидкостью.
Расчёт был верен: стекло разбилось в тот самый момент, когда ближайший к Олегу ликвидатор только что выдохнул. Развернувшись на звук, он вдохнул — и повалился на пол, как подкошенный. Остальные последовали за ним через несколько секунд. Олег вылез из укрытия, собрал пистолеты, сунув их в карманы, недовольно покосился на грабли, после чего подошёл к неподвижной Лидке и, перевернув её на спину, влил в ещё тёплую глотку тосол из припасённой бутылки. Посмотрел на ликвидаторов, распластавшихся поблизости, на спираль, подтёки краски вокруг которой уже принимали отчётливую шестиконечную форму. Какое-то время Олег с сомнением глядел в сторону коридора, по которому пришли ликвидаторы, но в конце концов решил не рисковать. Конечно, в каптёрке могло заваляться и что-то поценнее двух "Макаровых" (например, "Ералашников" или, при благоприятном стечении обстоятельств, огнемёт с целым боекомплектом), но риск встретить кого-то ещё был слишком велик, а единственную припасённую бутылку БОВ "Милость главблока" Олег уже израсходовал. Конечно, в школьных боях на граблях он неизменно выигрывал, но одолеть ликвидатора вряд ли было так же просто, как одноклассников. Посмотрев на распростёртое тело Лидки, уже покрывавшееся белым инеем, он подавил искушение ждать прямо здесь — чтобы не мчаться потом галопом туда, где всё началось. Поудобнее устроив за спиной рюкзак и сумку, Олег двинулся прочь по третьему коридору.
Идти пришлось долго, меняя этажи и направления. Наконец, коридор раскрылся широким залом, в дальней стене которого виднелась интернатская гермодверь, на которую Олег с Лидкой смотрели с другой стороны около цикла назад. Олег снял противогаз и огляделся.
В центре зала возвышалась исполинская — в полтора этажа — конструкция: бетоновик в окружении четырёх бетонных статуй пионеров на высоких постаментах. Огромные бетонные шары, составлявшие тела колосса, казались воплощением геометрической точности и простоты. Легенда гласила, что когда-то, в канун обнуления, дети скатали его из свежей бетонной стяжки. Увы, едва они закончили, как в блоке начался самосбор, укрыться от которого проказники не успели. Случившийся рядом Дед Некроз пожалел бедолаг, заключив их души внутри созданной ими скульптуры, а тела обратил в бетон. Эту историю пересказывали перед сном после каждой экскурсии в блок, дополняя деталями, однако, пожалуй, один Олег знал, насколько близкой она была к действительности.
Вокруг скульптурной группы располагалась аллея памяти. Мёртвые пионеры плотными рядами лежали на ритуальных бетонных плитах, укрытые вечным холодом — температура здесь была отрицательной даже в середине гигацикла, так что Олег торопливо принялся натягивать дополнительные свитера. Глаза детей были по большей части закрыты, но некоторые упрямо смотрели в высокий серый потолок. У большинства воспитанников их вид вызывал неоднозначные чувства — интерес, смешанный со страхом — но Олегу сейчас было не до сантиментов.
Одним словом, зал выглядел как всегда, но Олегу казалось — возможно, из-за того, что сейчас он вошёл в него с непривычной стороны — что в нём присутствовало то самое неуловимое ощущение, каким он встретил его в прошлое обнуление. В пересменок, когда для него изменилось всё.
За цикл до прошлого обнуления все классы подняли по тревоге — двоих детей недосчитались во время обхода, и заведующий интернатом лично спросил у каждого, не знают ли они, куда те делись. Никто ничего не знал, а если знал, то не выдал. Олег загрустил, узнав, что одной из пропавших была Люба Насосова, к которой он питал тёплые чувства — ни на что, впрочем, ни рассчитывая: как мог он, вечный троечник, оболтус, задохлик, надеяться на внимание отличницы и спортсменки, восходящей звезды старшей параллели?
Поиски тем временем продолжались. Было принято решение сформировать несколько бригад пионеров, которые в сопровождении вожатых должны были прочесать блок в поисках беглецов. Олега включили в одну из них. Было уже почти самое обнуление, когда бригады собрали в "предбаннике" у внешней гермодвери для последнего инструктажа. Заведующий интернатом уже положил руку на пульт управления запирающим механизмом, как вдруг завыли сирены и замигали табло "Самосбор". По регламенту, открывать внутренние двери не разрешалось, и все просто ждали окончания тревоги и прибытия ликвидаторов. Было страшно. В узком тамбуре между внутренними и внешними гермодверьми собралось слишком много народу, и каждый старался держаться подальше от выхода — как будто в случае нарушения герметичности это могло хоть чем-то помочь. Олегу как самому хилому приходилось довольствоваться местом у двери, где била по ушам сирена, а за слоем металла что-то грохотало и ухало.
Тревога длилась недолго — какие-то доли цикла. Вскоре раздался условный стук в герму, и заведующий торопливо открыл дверь подоспевшим ликвидаторам. Это и был тот момент, который навсегда врезался в память Олега: боязливо выглянув в открытую дверь, он вдруг встретился взглядом с одной из бетонных статуй. Или — не совсем статуй.
С двухметрового бетонного постамента на него смотрела Люба Насосова. Её кожа была серой, как бетон. Такими же были и волосы, и белки глаз, но Олег мгновенно почувствовал, что, в отличие от привычных пионеров-истуканов, она была живой. Движений не было много, но они были: подрагивание ресниц, разглаживающаяся ямочка на щеке. Более того: Олег понял, что и Люба тоже видит его, и на её лице на краткий миг отобразились сразу несколько эмоций: удивление, понимание, участие... Жалость. В этот момент Олег моргнул, а когда он снова взглянул на лицо девушки, то увидел лишь серую поверхность бетонной статуи пионерки, отдающей салют исполинской фигуре из трёх шаров.
Рядом с Олегом ликвидаторы подтвердили отсутствие заражения на прилегающем участке и разрешили доступ во внутренние помещения интерната. Вожатые начали разводить свои группы по спальням (искать пропавших детей теперь было бессмысленно, ибо, если они и были снаружи, то наверняка попали под самосбор), а Олег всё стоял и смотрел через открытую герму на застывших пионеров, и чувствовал, как с каждым мгновением крепнет та нить, что отныне связала его с произошедшим в то обнуление за гермой — а также с тем, что произошло за ней гигацикл назад, и два гигацикла, и три гигацикла, когда, кажется, кого-то тоже искали. Олег чувствовал, что стал частью этой истории, что она не отпустит его, пока он не дойдёт до конца. Но где-то внутри крепло незнакомое чувство, говорившее, что он сам не отпустит эту историю, не увидев развязку. Почему-то теперь Олег был уверен, что живёт в мире не просто так.
Потом дверь закрылась, и Олег, повернувшись, медленно побрёл в свою спальню, не слыша понуканий вожатого. Очень многое следовало обдумать. Очень многое следовало подготовить и сделать. На всё про всё у Олега был гигацикл.
Устроившись между навечно уснувшими пионерами, Олег ждал, пока в голове проносились воспоминания: о том, как он по крупицам собирал информацию, пытаясь докопаться до истины, как налегал на занятия, зная, что каждый факт, каждый грамм мышечной массы могут оказаться решающими, как завоёвывал своё социальное положение, но главное — как весь этот гигацикл с ним был последний взгляд Любы. Её объявили умершей, погибшей при самосборе, но Олег знал, что застал последние мгновения её жизни. Иногда его мучил вопрос о том, как никто из обитателей интерната не смог узнать в статуе пропавшую девочку, однако, вспоминая себя прежнего, он каждый раз убеждался, что иначе и быть не могло. Людей не интересовало то, что творилось вокруг — люди попросту жили и выживали, безвольно скользя по течению и лишь иногда уныло глядя по сторонам, считая, что всё уже много раз видели, а потому оставаясь слепыми для истины, даже когда она оказывалась прямо перед глазами.
Проползла четверть цикла. Потом — ещё четверть. Тишина нарушалась лишь гудением ртутных ламп под высоким потолком. Вокруг по-прежнему не было никого, кроме неподвижно лежавших на бетонных скамьях пионеров. Начинало казаться, будто во всём Хруще Олег остался единственным живым человеком, а все прочие спят, умерли или, может быть, празднуют обнуление. Впрочем, Олег твёрдо знал, что, в отличие от бесцельно проживающих свои жизни соседей по интернату, он один увидит в этот пересменок нечто такое, о чём прочие пионеры даже не догадываются.
Олег ждал долго. Длинная стрелка на циферблате часов миновала нижнее положение и начала медленно подниматься, будто, как и застывшие на постаментах бетонные пионеры, верила в бессмысленность устроенной Олегом засады. Олег не беспокоился: слишком хорошо знал, что должно произойти в этот пересменок и чего он, советский пионер, не допустит.
Словно откликаясь на его мысли, из коридора, ведущего в сторону правительственного лифта, наконец послышались медленные шаги. Олег напрягся, проверил, на всякий случай, что "Макаров" удобно лежит в руке и готов к применению, устроился поудобнее, спрятавшись между двумя заледеневшими фигурами, и весь обратился в слух. Шаги приближались, но не такие, каких Олег ждал: вместо уверенных, твёрдых шагов главблока или торопливых, семенящих шагов хозяина обнуления шаги, доносившиеся из коридора, были медленными, шаркающими, словно бы даже скорбными. В какой-то момент они прекратились, и до Олега долетел кашель, тонкий, почти детский.
Олег ждал. Шаги возобновились, и вскоре из-за угла показалась одинокая женщина. Олег даже удивился, увидев до боли знакомую фигуру. Вошедшая тяжело дышала, с трудом неся свои пышные телеса, завёрнутые в нелепую шубу, с коей не расставалась даже в середине цикла, не говоря уж о более холодном времени. Голова её была завёрнута в волосяной платок, ноги — погружены в распухшие валенки. Жена главблока. Олег смотрел на неё во все глаза.
Женщина вышла на середину помещения, прислонилась к постаменту, на котором стоял один из бетонных пионеров, и какое-то время стояла, тяжко дыша и то и дело смахивая с лица варежкой крупные капли пота.
— Успела-таки... — пробормотала она, глядя на часы, надетые циферблатом внутрь. — Хорошо.
Вздохнув, она, наконец, оторвала толстый зад от постамента, скинула варежки и начала развязывать покрывавший её голову платок, пока Олег лихорадочно соображал, что ему делать дальше. По всему выходило, что до обнуления здесь должен был появиться или главблок, или сам Дед Некроз, однако ни того, ни другого пока не наблюдалось. Быть может, главблок отправил жену вперёд, а сам прибудет в последний момент, чтобы провести-таки обряд вызова нечистого деда? Олег вновь поглядел на новоприбывшую — и снова испытал удивление, поняв, что под несколькими платками оказалась не кто иная, как Нинка Шепетова.
Нинка училась в их параллели и куда-то пропала, когда с прошлого обнуления минуло с дюжину семисменков. Маленькая, востроносая, с мечтательным взглядом вечно устремлённых куда-то сквозь перекрытия глаз, она никогда не привлекала к себе внимания, и Олег, узнав о загадочном исчезновении пионерки посреди учебного цикла, не проявил интереса и не задумался: мало ли, что могло случиться с девчонкой в Хруще? На тот момент Олег вовсю работал, готовясь к сегодняшней смене, и задача уследить за всем, что происходило в интернате, казалась ему попросту непосильной. Сейчас, сидя в засаде в морозной усыпальнице, Олег чувствовал, что поблажки, которые он себе давал поначалу, были непростительной роскошью — хуже того, они были ошибками. Все до единой.
Нинка тем временем продолжила раздеваться, складывая одежду прямо на пол. За варежками и платками последовала шуба, потом — свитера, блузка, валенки и тёплые колготки. Из-под слоёв одежды показалась девчачья фигура — тонкая везде, кроме живота. Олег в третий раз испытал удивление, поняв, что она беременна — более того, находится, скорее всего, на последнем месяце. Округлое пузо вступало в явную диспропорцию с угловатым, ещё не сформировавшимся телом девчонки, которая, несмотря на холод, снимала с себя последние остатки одежды. Что ж, рассудил Олег, вновь беря поудобнее опущенный было "Макаров", похоже, главблока сегодня ждать не приходится — он и так сделал всё, что требовалось, и, к тому же, очень заранее. Конечно, у Нинки могла быть иная причина к тому, чтобы нарядиться его женой и заявиться в таком виде сюда, к бетоновику... "Нет, не может быть другой причины, — подумал Олег. — А значит, я должен..." Неслышно вздохнув, он высунулся из укрытия и наставил пистолет на девочку.
Фигура той содрогнулась, когда палец Олега, лежавший на спуске, только начал медленно напрягаться. Нинка застонала, обхватила живот и неуклюже повалилась на грязный пол, лишая Олега обзора. Олег ещё приподнялся, рискуя быть замеченным, и увидел, как беременная, стеная, отползает в сторону составленной из трёх бетонных шаров фигуры, а по полу за ней тянется липкая тёмная полоса. Олег встал на колени и, взявшись левой рукой за локоть правой, прицелился Нинке в голову, стараясь не отвлекаться на крики, заполнившие помещение. "Только бы не промахнуться, — подумал Олег. — Только бы успеть..."
Спусковой крючок уже начал движение, когда ниже того места, куда смотрел Олег, что-то дёрнулось. Олег вгляделся — и увидел, как на бедро роженицы легла большая волосатая ладонь с короткими, покрытыми бородавками, пальцами. Кожа на ладони была морщинистой, под нестриженными ногтями набилась грязь. Олег чертыхнулся и опустил правую руку так, чтобы прицел смотрел Нинке не в голову, а между ног.
Ждать пришлось недолго. По мере того, как тело Нинки дрожало и сокращалось, видимая часть волосатой руки становилась всё длиннее. Сама рука, впрочем, оказалась гораздо короче, чем ждал Олег — словно бы и в самом деле была детской, хоть и с огромной ладонью. Вслед за первой рукой показалась вторая, а затем — то, что могло быть лишь широким морщинистым лбом. Убедившись, что прицел смотрит прямо в этот лоб, Олег надавил на гашетку.
Одновременно со звуком выстрела покрытая льдом рука пионера, лежавшего перед Олегом, взметнулась вверх и ударила его в локоть снизу. Ствол дёрнулся, пуля ушла в потолок, разнеся вдребезги одну из ламп, а сам "Макаров" выпал из непривычных пальцев чемпиона параллели по стрельбе из пневматики и заскользил по покрывавшей пол тонкой ледяной корке. Боковым зрением Олег видел, как ещё несколько ледяных пионеров меняют позы, пробуждаясь от вечного сна. "Чёрт! — подумал он, торопливо ища в кармане второй пистолет. — Не сейчас!" Спиной он уже чувствовал приближение чьих-то морозных пальцев и, чтобы не попасться кому-либо из ледяной братии, торопливо выскочил в проход между рядами скамеек-усыпальниц, повернул голову — и увидел, что в трёх шагах от него стоит Лидка и улыбается лучезарной улыбкой.
— Не так быстро, — произнесла Лидка, глядя на Олега, торопливо достающего из кармана и снимающего с предохранителя второй пистолет. Её взгляд настолько отличался от недавнего восторженно-влюблённого взгляда, которым Лидка одаривала его по дороге сюда, что Олегу сделалось неуютно. — Ты ещё не закончил со мной.
Олег смотрел на Лидку. По всем признакам она не должна была сейчас двигаться — даже если забыть о ранах и о насквозь пропитанном кровью платье, она провела какое-то время рядом с "Милостью главблока", а после такого выжить не получилось бы ни у кого. Значит, это была уже не Лидка, а кто-то иной в её теле. Олег опустил глаза.
Кроссовок на ногах девочки больше не было. Её ступни были бледно-синего цвета, на бетоне вокруг них медленно проступал иней. Инеем же были покрыты следы девочки. От выходившего из её груди дыхания веяло холодом, а на лбу посиневшие капилляры образовывали странный узор в виде кристаллика льда с шестилучевой симметрией.
— Снегурка... — пробормотал Олег, пятясь от собиравшейся вокруг морозной девы армии ледяных пионеров. — Выходит, Танцевалов не врал?..
Снегурка повела лидкиными плечами и прошлась туда и сюда, играя подтянутыми мышцами.
— На это обнуление ты подарил мне отличное тело! — сказала она, по-прежнему неприязненно улыбаясь. — Один раз мне пришлось ходить в теле ботаника Зубрилкина, представляешь? Но чемпионка по лёгкой атлетике — это что-то!.. Как тебе вот это?
Стоило Олегу навести прицел на её морозное сердце, как снегурка ловко перекатилась, за какие-то доли секунды оказавшись в нескольких метрах от прежнего положения.
— Как тебе... Вот это?! — крикнул Олег.
Пятясь, он ни на секунду не переставал прислушиваться к крикам тужащейся Нинки Шепетовой, и теперь, развернувшись, выстрелил почти вслепую, так, чтобы пуля вошла в лоб выползающему из её живота Деду Некрозу. Оказалось, впрочем, что Снегурка предугадала манёвр: между Шепетовой и Олегом уже стояли не меньше трёх ледяных статуй, а саму роженицу холодные руки торопливо перемещали под защиту бетонных шаров.
Выстрел снял морозное оцепенение, и все мёртвые пионеры бросились на мальчика. Олег, было, думал, что тут ему и конец, но очень скоро выяснилось, что заледеневшие дети представляют собой довольно слабых противников. Их движения были не проворнее, чем у обычных ребят, с которыми за этот год Олег научился весьма неплохо справляться. К тому же, удары корпусом "Макарова", не говоря уж о пулях, откалывали от них куски, с ледяным стуком падавшие на бетонный пол. Олег пожалел, что не успел достать припрятанный в рюкзаке топор, но теперь, в мешанине тел, нечего было и думать до него добраться. Оставалось лишь отбиваться: как бы слабы ни были снегуркины слуги, их было чертовски много.
Некоторое время Олег бестолково бился с ледяной свитой, не теряя надежды добраться до всё ещё кричавшей Нинки, но очень скоро понял, что её-то и защищают очнувшиеся от вечного сна пионеры. К тому же, сама Снегурка кружила вокруг, то и дело выдыхая в сторону Олега облачка ледяного пара, и мальчику стоило большого труда избегать их. Олег потратил ещё пять патронов, но пули и близко не пролетали мимо тренированного тела чемпионки по лёгкой атлетике.
В конце концов, Олегу пришлось изменить тактику: вместо того, чтобы продираться к Нинке и Деду Некрозу, он сосредоточился на Снегурке, не без оснований полагая, что, стоит убрать кукловода, как вся армия марионеток обратится в простой лёд. Снегурка, казалось, вовсе не возражала против участия в битве: похоже, она наслаждалась своим новым телом и самим обнулением, властительницей которого была. Несколько раз Олегу удавалось прорваться к ней и навести дуло пистолета на её голову, но всякий раз, когда спусковой крючок начинал движение, Снегурка выкидывала очередной кульбит. Олег даже не был уверен, что сама Лидка была способна обращаться со своим телом настолько умело.
Битва шла, и вскоре Олег понял, что ряды ледяной нежити редеют. Пол был усеян ледяными осколками и частями тел пионеров. К подошве Олега прилип чей-то красный, цвета коммунистической крови, галстук. Снегурка уже не могла так легко укрываться за своими миньонами, и ей приходилось мало-помалу сдавать позиции. Наконец, Олег смог поймать её на прицел и выстрелил. Пуля прошла в сантиметре от головы чемпионки по лёгкой атлетике, отколов несколько ставших хрупкими и прозрачными, будто лёд, волосков. Лицо ледяной девы перекосилось гневом, и она направила своих ледяных пионеров в прямую атаку: шутки кончились, и ей, похоже, не хотелось больше играть с этим теплокровным. Теперь уже Олегу приходилось отступать, ибо оставшиеся пионеры были самыми стойкими, самыми ловкими, самыми сильными, а колдовство, которое Снегурка тратила на поддержание в их телах нежизни, более не расходовалось на их менее удачливых товарищей. Олег смог ударом ноги отбросить одного из них к бетонному постаменту, об который тот и разбился, но со следующим этот фокус не прошёл.
Снегурка приближалась, на её лице играла зловещая улыбка. Олег едва видел её за полупрозрачными телами ледяных пионеров — подставляться под удар она явно больше не собиралась, но и упустить случай пронаблюдать поражение противника с близкого расстояния не могла. Олег пятился, пока не упёрся спиной в нижний шар бетоновика. Он отчаянно отбивался, но пионеры наседали всё плотнее, а хищный оскал Снегурки проступал сквозь их торсы всё более явственно. Олег улучил момент и выстрелил.
Пуля прошла сквозь ближайшего пионера, превратив его в кучу бессмысленных ледяных осколков, и вошла точно в ледяное сердце Снегурки. Та подняла на Олега изумлённый взгляд, открыла в удивлении рот, но сказать ничего не успела. Вокруг неё уже начинали кружиться в причудливом танце снежинки, а восставшие пионеры, только что такие опасные, рассыпались ледяной крошкой. Фигура Лидки потеряла всякую гибкость и медленно, чудовищно медленно завалилась на бетонный пол. Послышался ледяной стук, и наступила тишина.
Тишина была полной: не стучали больше шаги ледяных пионеров, не разносился под потолком смех Снегурки, не гремели выстрелы, но главное — не кричала больше Нинка Шепетова. Когда Снегурка ещё только падала, Олег чувствовал, что опоздал, и даже не удивился, увидев маленького деда с большими морщинистыми ладонями, широким лбом и неприязненным взглядом. Надетые на нём тулуп и шапка казались сделанными из сырого мяса, что вполне могло быть правдой, учитывая, каким образом Дед появился здесь. Олег торопливо нажал на спусковой крючок, но "Макаров" не выстрелил — без патронов он превратился в бессмысленный кусок стали, эффективный разве что против ледяных истуканов.
Дед медленно, вразвалку, подошёл к телу Лидки и склонился над ней.
— Что же ты, внученька, подвела-то меня?.. — пророкотал по всему помещению его голос. Дед говорил странно, со старохрущёвскими интонациями, растягивая "о-о" и чётко проговаривая безударные гласные. — Ещё обнуление не случилось, а ты уже в метелицу обратилась... Э-эх!..
Дед досадливо крякнул, снял с головы шапку и протянул её вперёд, будто прося милостыню. Метелица, кружившая над телом Снегурки, сделала несколько кругов по комнате, обиженно прожужжала над самым ухом Олега и юркнула в шапку. Дед снова нахлобучил её на голову.
Олег огляделся, ища рюкзак или второй пистолет. Пол был завален ледяными осколками, и найти оружие нечего было и думать. Сумка оказалась отброшена к дальней стороне зала. Рассудив, что лучше действовать с тем, что есть, Олег ринулся вперёд, на Некроза.
Дед стоял, ожидая удара, но в последний момент легко отошёл в сторону, да ещё и хлопнул волосатой ладонью по нацеленному на него кулаку Олега. В руке поднялась дикая боль, кисть сразу безвольно обвисла, на глазах краснея, чернея, Олег потерял равновесие и свалился на пол.
— Ты, Олежка, лежи, не дури, — произнёс Дед Некроз по-прежнему гулким и словно бы даже сострадательным голосом. — Что было, то было, а что будет, того не миновать. Придёт время — и сам обнулишься, и другим обнулиться не помешаешь, правильно я говорю?
Олег сел, пытаясь восстановить контроль над левой кистью, но та казалась просто куском чуждой материи, прикреплённой к телу: Олег не чувствовал пальцев. Готовый к такому повороту событий, мальчик здоровой рукой достал из кармана единственное лекарство в Хруще, эффективное против некроза, — бальзам "Звёздочка", и замер, поражённый одной простой мыслью: для того, чтобы открыть маленькую жестянку, требовались две здоровые руки.
— А ты, матушка, трудись, да не прохлаждайся, — продолжал тем временем Некроз, глядя в сторону бетонных скульптур. — Делай, что должно, а то обнуление близится, а мы ещё и не начинали.
— Да, дедушка! — откликнулся голос Нинки.
Олег обернулся. Девочка вышла из-за бетоновика, по-прежнему голая, и, не обращая внимания на ледяное крошево под ногами, подошла к одному из постаментов с бетонными пионерами. С ней что-то было не так, но Олег не сразу понял, что именно: Нинка, пришедшая сюда в образе старухи, которой каждое движение даётся с трудом, и вдобавок только что пережившая роды, двигалась так, будто ни боль, ни усталость нисколько её не беспокоили, а ходить голой по промозглому пионермогильнику для неё было естественно и едва не приятно.
Подойдя к постаменту, Нинка присела. а потом вдруг одним ловким движением подпрыгнула на добрых два метра, обхватив бетонного пионера за пояс. У Олега отвисла челюсть — как-никак, и в прежние времена Шепетова не демонстрировала подобной прыти, оставаясь всего лишь троечницей, когда речь заходила о физподготовке — но Нинка, словно ей всё было нипочём, быстро вскарабкалась на плечи застывшему истукану и уселась там, болтая ногами и положив перепачканные в собственной крови руки ему на голову.
Олег всё пытался открыть бальзам одной рукой, но это у него никак не выходило. Тогда мальчик решил помочь себе зубами, но и эта затея оказалась безнадёжной: металл гнулся, запечатывая банку ещё сильнее. Олег поднялся с пола, лихорадочно соображая, что ему делать дальше. Всё шло не по плану, приходилось импровизировать. Онемение продолжало распространяться по левой руке и уже подходило к локтю, да и синяки и ушибы, полученные в стычке с ледяным воинством, давали о себе знать. Дед Некроз стоял рядом и глядел в сторону Нинки подслеповато и будто бы даже по-доброму.
— Молодец, матушка, молодец, внученька! — говорил он, немилосердно окая и потирая свои большие ладони. — Ну, что ж ты сидишь? Покормила одного — уважь и прочих, а то, как сорока: этому дала, а этому не дала.
— Да, дедушка! — выдохнула Шепетова и проворно ссыпалась с шеи бетонного пионера к самому основанию постамента. Галстук статуи пламенел её красной кровью. Поведя плечами с таким видом, словно всегда только и занималась, что подобной послеродовой акробатикой, Нинка направилась к соседней статуе.
Олег рванул к ней наперерез, но на пути у него внезапно возник Некроз, глядящий на приближающегося пионера с недоброй улыбкой. Повинуясь импульсу, Олег плюнул в старика баночкой, которую всё ещё сжимал зубами, ощущая на языке терпкий вкус бальзама. Некроз, не ожидавший подобной атаки, отстранился слишком поздно — баночка ударила его в грудь. Мясная шуба зашипела, задымилась. Старик обиженно посмотрел на Олега и отступил в сторону, озабоченно оглядывая повреждённый предмет одежды. От шубы остро запахло палёным и — немного — сырым мясом. Олег плюнул ещё раз — на руку. Онемение не прошло, но хотя бы перестало карабкаться вверх, к плечу.
Нинка тем временем добралась до постамента и с прежней прытью вскарабкалась памятнику на плечи. Олег примчался, посмотрел на неё — и решил, что лучше не лезть за ней, а подождать внизу. Он встал так, чтобы Шепетова не могла проскочить мимо него по пути к следующей статуе, продолжая шарить глазами по засыпанному ледяной крошкой полу, ища какой-либо выход.
Нинка поёрзала на плечах у пионера и вдруг рыбкой юркнула вниз с четырёхметровой высоты. У Олега защемило сердце, а Шепетова, словно заправская акробатка, перекатилась с головы на ноги, проскользнула у него между ногами, и прежде, чем мальчик успел оглянуться, уже карабкалась на шею к третьему пионеру. Эхом разносился под потолком хохот Деда Некроза:
— Молодец, матушка! Молодец, внученька!
Олег смотрел на Нинку и не мог поверить тому, что видел. Устроившись на плечах у бетонного пионера, та бросила взгляд на своего преследователя и тоже засмеялась.
— Что, Олежка, не ожидал? — спросила она весело. — Думал, я после родов не смогу пальцем двинуть?
Олег промолчал.
— Да после того, что со мною весь этот гигацикл главблок и его сорок ликвидаторов делали, роды — это словно клоп укусил! — закричала Нинка и вновь зашлась диким смехом.
Олег скользнул взглядом по постаменту — и вдруг увидел у его основания то, что столько времени напрасно искал. Среди ледяной крошки явственно выделялись очертания второго "Макарова". Олег бросился подбирать оружие, но едва успел отдёрнуть руку, когда прямо перед ним на пол приземлился сапог бетонного пионера. Олег отпрянул, боковым зрением успев заметить, что Нинка уже карабкается на шею к четвёртому истукану, а двое других в пламенеющих алой кровью галстуках спускаются со своих постаментов.
Дед Некроз громко смеялся и всё хвалил матушку-внученьку, но Олегу было не до него. Он предпринял несколько попыток проскользнуть мимо пионера за пистолетом — и каждый раз едва успевал увернуться от молодецких ударов серых кулаков. Движения голема, может, и не отличались изяществом, но при его массе особая точность и не требовалась. Олег, пожалуй, перехитрил бы его, но тут на помощь к первому бетонному пионеру подоспели ещё два. Четвёртая — девушка — спустилась с постамента и теперь смотрела в сторону Олега, не приближаясь. Вглядевшись, Олег узнал в ней Любу Насосову: именно она с мольбой смотрела на него в прошлое обнуление, словно была последним свидетелем того, что хотела предотвратить, но не смогла. Поймав его взгляд, девочка указала на бетоновика, потом ударила себя кулаком в грудь, присела и сделала странное движение руками, словно бы нагребая вокруг себя кучу ледяных осколков. Олег не понял жеста, но ему было не до загадок, поскольку трое её товарищей наседали на него уже совсем немилосердно.
Если состоявшееся перед этим побоище с ледяной свитой Снегурки прежде казалось Олегу тяжёлым, то теперь он вынужден был признать, что то была ещё плесень, а настоящие борщевики пошли только сейчас. Левая рука по-прежнему не слушалась. От "Макарова", валявшегося на полу, Олег был отрезан непрерывно двигающимися бетонными конечностями — теми, чьи удары блокировать было глупостью, а пропускать — смертью. Противники оставались равнодушны к выпадам самого Олега: они превосходили его в весе практически на порядок, и у мальчика не хватало сил даже на то, чтобы остановить их, не говоря о том, чтобы пытаться опрокинуть или отбросить. Крупные ледяные осколки, которыми был усеян пол, под ногами статуй дробились, перетираясь в пыль.
Олег кое-как уворачивался от выпадов, почти не успевая следить за остальными участниками событий. Он заметил лишь, как Нинка нагибается возле третьего постамента и что-то подбирает с пола, как Люба целенаправленно идёт к дальней стенке, как Дед Некроз оказывается то тут, то там, смеётся, охает, бьёт себя по коленям и продолжает нахваливать "матушку-внученьку". Улучив момент, Олег бросил быстрый взгляд на циферблат наручных часов. Длинная стрелка застыла в паре делений от обнуления. Времени не хватало.
Внезапно бетонные пионеры замерли. Олег отступил на шаг, оглянулся — и увидел прямо перед собой Нинку. Нинка стояла, по-прежнему голая, и протягивала ему пистолет рукоятью вперёд. Не веря, Олег осторожно сомкнул пальцы на оружии. Нинка опустила руки и отступила на шаг.
— Я закончила, — сказала она, и в наступившей тишине её голос прозвучал хрипло, торжественно. — Мне больше незачем жить. Можешь меня убить.
Это наверняка было ловушкой — это не могло ею не быть — поэтому Олег медленно поднял руку с пистолетом к потолку и, не целясь, нажал на спуск. Грянул выстрел, в ледяное крошево упала горячая гильза. Нинка улыбнулась и отступила ещё на шаг.
— Смелее, — сказала она. — С моей кровью всё началось — пусть с моей кровью всё и закончится.
Олег сделал вид, что задумался над её словами. Он медленно навёл оружие на неё, потом выбросил руку в сторону и пальнул в Деда Некроза, стоявшего рядом и глядевшего на "матушку-внученьку" подслеповато и с улыбкой.
Дед не шелохнулся. Пуля легко ткнулась в его мясную шубу и ссыпалась на пол кучкой пепла. Олег повернулся и принялся палить в бетонных пионеров.
Големы снова пришли в движение. Их танец изменился, и Олег вскоре понял, что они движутся так, чтобы всё время держать Олега между собой и Нинкой. Нинка стояла, прислонившись спиной к бетоновику, и ждала. "С моей кровью..." — никак не шло у Олега из головы.
Пули не помогали. Олег выстрелил два раза в пионеров и один раз — в Некроза, но с тем же успехом он мог бы палить в бетонную стену или в магистральную гермодверь. Оставался, впрочем, шанс попасть в Некроза мимо шубы — возможно, широкий лоб Деда был не настолько пуленепробиваемым, как его одежда. Улучив мгновение, Олег прицелился и выстрелил два раза подряд.
Первая пуля прошла мимо деда — тот словно бы и не заметил произошедшего, всё также глядя на ждущую своей участи "матушку". Затем тяжёлый бетонный кулак ударил по стволу пистолета, и следующая пуля, вопреки воле Олега, полетела не в Некроза, а в разродившуюся им девочку. Скосив глаза, Олег увидел, как тело Нинки оседает на пол, а кровь и мозги стекают по бетоновику. Бетонные шары вздрогнули — раз, другой — и медленно двинулись на Олега. Люба стояла в стороне и методично выбрасывала из сумки всё содержимое, будто что-то искала.
Бетоновик — три поставленных один на другой бетонных шара, нижний из которых был ростом с Олега, а остальные — ненамного меньше, начал движение. С нарастающим гулом шары раскручивались вокруг вертикальной оси, проворачиваясь друг под другом, катясь к мальчику. Если битва с бетонными пионерами была сложным делом, то массивная бетонная конструкция высотой почти до потолка казалась опаснее бетоноеда, каким его описывали ликвидаторы: одно неверное движение могло оставить от Олега лишь мокрое место. Бросив бесполезный пистолет, Олег приготовился к худшему — и вдруг с удивлением увидел, что ему помогают.
Люба Насосова толкнула пионера, увернуться от удара которого Олег не успевал. Истукан покачнулся и удивлённо посмотрел на предательницу, а та пошла в наступление, немилосердно колотя его серыми холодными кулаками. На плече у неё висела Олегова сумка. Улучив момент, девочка достала из неё и бросила Олегу топор — заполированная прикосновениями многих ладоней рукоять привычно легла в руку, и пионер воспрял духом, почувствовав, что теперь готов совершить то, ради чего и прибыл сюда. Олег взглянул на часы — и понял, что время приходит: длинная стрелка уже касалась чёрточки в верхней точке циферблата. Где-то — возможно, на другом этаже — система оповещения "Маяк" заиграла знакомый мотив "Не слышны в Хруще даже шорохи". Мальчик собрал всю волю в кулак, понимая, что нужный момент вот-вот настанет.
Люба ожесточённо сражалась с одним из бетонных мальчишек. Ещё один истукан вертел головой, решая, продолжать ли нападать на Олега или посвятить себя расправе над предательницей. Олегу, впрочем, было по-прежнему несладко, потому что на него продолжал наседать четвёртый пионер, а бетоновик, раскрутивший свои шары до равномерного высокого гула, то и дело накатывался на мальчика, так что тот едва успевал отскакивать в сторону. Дед Некроз продолжал хихикать где-то поблизости.
Далёкий "Маяк" закончил наигрывать мелодию древней песни и начал ритмично попискивать, отсчитывая последние мгновения старого гигацикла. Олег захохотал, перекрывая рёв бетоновика и смех Деда Некроза, ведь, дожив до этого момента, он, наконец, поверил, что сможет закончить то, ради чего бился всё это время.
— Эй, Некроз! — крикнул он весело, не отрывая взгляда от ближайшего противника. — Ты думаешь, я не знаю, что ещё сейчас обнулится, кроме гигацикла?
Дед смотрел на него и больше не улыбался. "Маяк" испустил последний длинный писк, и голос далёкого диктора объявил: "В Хруще наступил новый цикл". Олег поудобнее перехватил топор и впервые с начала поединка сам двинулся на бетонного пионера — тот оторопело попятился.
— В этот пересменок обнуляется не только цикл, но и прочность бетона! — победоносно провозгласил Олег, занося топор для первого удара.
Голем закрылся — звякнул металл по бетону, и правая рука истукана, расколовшись, крошкой посыпалась на пол. Вторым ударом Олег отрубил противнику левую руку, а третьим — расколол голову. Пионер сделал два неуклюжих шага и повалился, разбившись при ударе на несколько бесформенных глыб, имевших весьма далёкое сходство с человеческим телом. Всё ещё смеясь, Олег пропустил мимо себя бетоновика — будучи слишком тяжёлым, тот не мог маневрировать так же споро, как мальчик — и бросился к следующему голему.
В это время Люба Насосова, чьи кулаки уже крошились от собственных ударов, обхватила одного из противников за шею и толкнула к стене — тот сопротивлялся, но ускорение, которое придала ему Люба, не дало ему избегнуть своей участи. Мальчик с хрустом впечатался головой в стену, раскололся, осыпался на пол и замер. Второй противник ударил Любу в живот с разворота — его нога раскололась, но и тело Любы переломилось пополам, и девочка, бросив прощальный взгляд на Олега, стала падать. Продолжая истерически хохотать, Олег подскочил к одноногому истукану и, отмахнувшись от его неуверенной атаки, ударил пионера обухом в грудь. Бетон треснул, словно скорлупа яйца бетоноеда под граблями ликвидатора, и осыпался на пол. Улыбаясь, Олег обернулся к своему последнему противнику.
Гудя и вибрируя, бетоновик приближался. Все три бетонных шара, из которых он был сделан, вращались с умопомрачительной скоростью. Исполин возвышался над Олегом, кренясь в его сторону, словно намеревался похоронить его под верхними своими шарами, даже если тот сумеет разбить нижний из них. Олег поднял руку и метнул оружие в опорный шар, а сам бросился прочь. С металлическим лязгом острие топора вонзилось в тело бетоновика — по тому побежали трещины, и нижний шар начал разрушаться, лишая опоры второй и третий. Олег смотрел на это, затаив дыхание, ибо через щели в бетоне начал просачиваться фиолетовый туман. Бетоновик, оказавшийся полым внутри, заключал в себе нечто куда более страшное, чем магия Деда Некроза.
Как в замедленном кино, Олег видел, как вырывается из нижнего шара сила, для описания которой в человеческом языке нет слов, как разбиваются, падая на пол, второй и третий шары, как поднимаются вокруг них вихри, закручивающие осколки бетона и льда, как, дрожа, растворяются в мареве очертания предметов, как торопливыми шагами ковыляет куда-то прочь Дед Некроз, как стены и потолок деформируются, покрываясь бурой слизью, как изгибаются под действием чуждых всему человеческому сил его собственные руки и ноги... В последней вспышке сознания, растворявшегося в свершающемся вокруг великом переходе, Олег вдруг отчётливо осознал: запах, который он различал уже какое-то время, исходил вовсе не от шубы Деда Некроза.
В тот пересменок детей подняли по тревоге незадолго до обнуления, так как вожатые, проверявшие комнаты, недосчитались двух детей: Олега и Лидки. Остальные воспитанники были пересчитаны и распределены по отрядам, чтобы прочесать интернат и весь спящий блок, ища пропавших. Поисковые группы уже достигли "предбанника" и выстроились перед внешней гермодверью, выслушивая последние наставления, когда — сразу после объявления "Маяка" о наступлении обнуления — вдруг завыли сирены и замигали табло "Самосбор". Взрослые переглядывались, понимая, что искать кого-то снаружи теперь бессмысленно, однако и открыть внутреннюю герму, в случае отказа внешней подставив под удар весь интернат, никто не решался. Люди просто стояли и ждали, когда стихнет тревога и можно будет подобру-поздорову отпустить всех по комнатам, списав пропажу пары воспитанников на происки антикоммунистических элементов. Действительно, самосбор вскоре утих. Ликвидаторы, подоспевшие почти сразу, открыли внешнюю дверь и, удостоверившись в сохранности внутреннего пространства интерната, разрешили всем расходиться. Никто не вспомнил о том, что ровно такая же история произошла и на прошлое обнуление — или, может быть, не захотел вспоминать.
Олег стоял на постаменте, сжимая в руке бетонный горн, и спокойным взглядом взирал на раскинувшуюся перед ним панораму комнаты. В центре неё стоял бетоновик — целый, нетронутый, а вокруг него спали морозным сном пионеры, которым суждено было навечно остаться в юных циклах. На постаменте по правую руку от Олега стояла Лидка. На постаменте по левую руку — Нинка. Четвёртую статую не было видно из-за бетоновика, но, если задуматься, это не было так уж важно. Скорее всего, там был кто-то из прежнего состава — возможно, даже Насосова, а возможно — один из вдохнувших "Милость главблока" ликвидаторов — помолодевший, подтянутый, ждущий своего часа.
Тело было неподвластно Олегу — он мог лишь двигать глазами, следя за ликвидаторами, которые быстро соскребли с бетонных шаров остатки слизи и отправились проверять интернат. Мысли текли свободно и ровно — Олег чувствовал себя повзрослевшим, дошедшим туда, куда немногие до него доходили, постигшим то, что немногие могут понять. Он видел, что прежние мечты о прекращении происходившего каждый обнулительный пересменок были простым ребячеством, и что каждый шаг, который он делал, чтоб помешать жестокому року, был как раз тем, чего от него ждали. Понимал, что на нём ничего не закончится, и Дед Некроз продолжит каждый цикл наводить ужас на всё гигастроение. Смотрел без удивления на боязливо глядящих из-за гермы детей, никому из которых не приходило в головы вглядеться в статуи и удивиться тому, что нынче у них стали другие лица... Почти никому.
Олег встретился взглядом с Танькой Нестеровой — та глядела на него тем самым взглядом, каким сам Олег глядел в прошлое обнуление на Любу Насосову. Танька была ничем не примечательной хорошисткой на параллель младше Олега и, как и многие девочки, была влюблена в восходящую звезду интерната. Олег не придавал ей значения, перебрасываясь дежурными фразами лишь тогда, когда ему было от неё что-то надо — и лишь сейчас осознал, что путь, который проделал он, в этот цикл суждено повторить ей. Он не мог ничего сказать, ничего изменить — и ему оставалось лишь ждать, когда новая героиня интерната и всего Хруща войдёт морозным пересменком в эту же комнату, чтобы пытаться предотвратить то, с чем не смог совладать Олег. Чувствуя, как глаза затягивает бетонная скорлупа, как мир вокруг растворяется, Олег думал только о том, что в тот момент, когда он сойдёт с этого пьедестала, он ей поможет — сделает всё, что будет в его силах. Как бы там ни было, он был даже благодарен Некрозу, Снегурке и самосбору за то, что те оставили ему второй шанс. Только так, беззаветно принеся себя в жертву ради той, что пойдёт по его стопам, Олег и мог искупить все те предательства, которые совершил за этот гигацикл во имя великой цели.
Как знать? Возможно, в этом и состоит суть обнуления.