Это было давным-давно, когда доживало свой короткий срок, нелепое разделение школ на мужские и женские. Наверное, чтобы мальчишки и девчонки не отвыкли полностью друг от друга, ярославские наробразовцы наладили для старшеклассников серии лекций-концертов по различным проблемам искусства. Однажды такой вечер, посвященный «Шахерезаде» (или «Бахчисарайскому фонтану») случился в прекрасном дубовом зале Дворца пионеров. Мы с одноклассницей Ольгой Страусовой сидели недалеко от сцены. Вдруг кто-то легонько стукнул меня карандашом по плечу. Я оглянулась – мальчик с блестящими веселыми глазами, вроде бы знакомый немного. Потом он заговорил с Ольгой – так это же оба со старого двора, куда я захаживала после уроков.
Возможно, это была влюбленность на всю жизнь. Но мы, тогда такие зажатые и нарочито безразличные, слово «роман» не знали, стеснялись своего любопытства к ровесникам. И я еще не думала, что через всю мою жизнь пройдет тревожный и теплый интерес к мальчику с карандашом, к Евгению Таманову. Именно этот интерес открыл для меня дверцу в удивительный мир привычного тогда и напрочь забытого теперь понятия «двор».
Впрочем, я не скоро поняла, как повезло мне, чужой, окунуться в удивительный мир чувств, связей, дружбы – родства, а когда поняла, многое уже было упущено: ушли люди, судьба развела моих приятелей, обветшали и тогда-то уже ветхие строения, опустели коммуналки-муравейники, только нечеткие воспоминания все так же хозяйничают в бывшей усадьбе одного из первых аптекарей немца Генриха Бредлиха. Теперь от этой семьи остались во дворе только подернутые романтичным флером полу легенды-полу были, да еще недавно при копке траншей коммунальщики все выкапывали разноцветные пузырьки для лекарств. И еще остались рассказы о снохе аптекаря Эдит, женщине редкой красоты, о ее тонкой талии и красивой походке.
Во время войны семью Бредлиха сослали в Сибирь – немцы, католики! И только красавица Эдит, вернувшись в Ярославль, временами заходила на старый двор, задумчиво сидела на лавочке под окнами старой квартиры, разговаривала со старожилами. А дух старого аптекаря странным образом повлиял на многих людей.
Потом бывший провизор Власьевской аптеки Валентина Павловна Мозжечкова по моей просьбе написала воспоминания о доме. Так вот четверо ее родственников, и она тоже, стали аптекарями. А тетка, бывшая горничная Бредлихов, не имея образования, так вникла в аптекарское дело, что после национализации аптек, а потом во время войны, когда все фармацевты ушли на фронт, готовила по рецептам врачей лекарства во Власьевской аптеке и обучала молодежь.
Валентина Павловна приложила к своим воспоминаниям чертежи – кто и где жил перед войной в четырех домах под № 51. Тяжело жили, большими семьями, но дружно и весело. Родители у всех в основном были без большого образования, но трудолюбивые и мастеровитые. Поэтому и двор всегда был ухожен – скамеечки и клумбы на своих местах, даже держали двух коров – в центре-то города, куриц. Отцы умели все - и любили помогать друг другу. Матери никогда не делили детей – все были свои, разрешали им веселые проказы. Хулиганства, впрочем, не бывало. Малыши забегали в любую комнату – везде их прикармливали. Ребята постарше играли в «двенадцать палочек». Летом целой толпой ходили купаться на Которосль, устраивали домашние концерты. Летними ночами устраивались на ночлег на «заднем» дворе, где росли два дуба, березы и трава по пояс, разговаривали до рассвета.
Война жестоко прошла по двору. У всех отцы и старшие братья ушли на фронт, и многие не вернулись.
Среди первых ушел с Ярославской комдивизией столяр, гармонист Василий Лисенков, оставив пятерых детей и жену 35 лет. Вскоре погиб. А в июне 1942 года, слегка подправив год рождения, ушла в школу радистов, готовящих связистов партизанских отрядов, его старшая дочь Нина. Самым младшим был Алик, родившийся 9 января 1941 года.
Римма Лисенкова-Бабанова в своем письме из Минска рассказывает о детстве: мама говорила: «Кончится война, я куплю целую буханку хлеба, и вы наедитесь». «И тогда можно не один кусочек взять?» – не верил братишка».
Вспоминаешь, а сердце плачет. Через 60 лет Лисенковы разыскали могилу отца через Смоленский облвоенкомат. Первым съездил туда Алик, потом Римма, а Виктора свозил сын Саша, через два месяца Тамара с мужем и двумя внуками. «Все 60 лет я оплакивала его. Ночами он меня звал. Теперь стало легче. Мы выполнили свой долг».
Отец был в числе первых из Ярославской комдивизии награжден медалью «За отвагу». И воевавший с ним рядом поэт Анатолий Кузьмин в одном из своих стихотворений написал: «… бить и бить зарвавшихся врагов смелым сокрушительным ударом, как их бьют Белов и Крохалев, как их бьют Лисенков и Макаров…».
В доме, выходящем на улицу, разместили детей-блокадников. Они тихие и грустные, выходили гулять с невиданно красивыми игрушками, и многие умирали, не оправившись от голода. Их увозили на глазах местной ребятни. А старшие товарищи в это время переживали тяготы фронтовой жизни. Игорь Борисович Гусев дал мне несколько страниц из своих военных записей: «Ранним утром 5 февраля 1945 года начальник артиллерии 1013 стрелкового полка 288 стрелковой дивизии майор И.С. Мигунов отдал приказание: командиру полковой батареи 67 мм орудий направить еще одно орудие на прямую наводку.
Тогда мы уже воевали в Германии, на плацдарме за Одером. А пушка «сорокапятка», сопровождающая стрелковую роту «огнем и колесами», была подбита немецким «Фердинандом» и колеса ее валялись на дороге в пределах нашей видимости.
Выбор комбата пал на наше правое 76 мм орудие. Личный состав его состоял из четверых человек: командир орудия, он же временно и наводчик сержант Вечера П.И., заряжающий Гусев И.Б., снарядный Ковалев И.Ф. и подносчик Швец В.А. И вот мы покатили свою полковушку сперва по ровной дороге к переднему краю, откуда доносилась стрельба. Не доехав метров пятнадцати до валявшихся на дороге колес «сорокопятки», мы свернули на поле и проверили крепость грунта. Оказалось, что корни травы и пожухлые стебли так смерзлись за ночь с землей, что могли выдержать тяжесть пушки. С большим трудом перекатили пушку через правую сторону дороги и оказались в лощине, ведущей к передовой, откуда раздавалась сильная стрельба. Потом, дружно взявшись, протянули пушку еще метров 150 вдоль правого кювета дороги. Налево, примерно метров 30, мы заметили взлохмаченный воронками снарядов бугор. На нем в желтоватом песке окапывались стрелки пехотной роты: они не могли продвигаться вперед, длинные очереди немецкого пулемета с пронзительным свистом рассекали над ними воздух, не давая даже поднять головы.
До немецкой деревни Холмсдорф оставалось не больше 200 метров. На ее восточной окраине и расположились немецкие огневые точки. Мы сразу засекли, откуда летят трассирующие очереди, выбрали место для установки пушки и подготовились к стрельбе. Пока немцы не замечали нас из-за низкорослых посадок, почти скрывающих наш расчет и пушку. Вдруг впереди раздались резкие хлопки, и стайка малокалиберных снарядиков разорвалась сзади на поле, еще далеко от нас.
- Вот вы где, голубчики! – буркнул наш невозмутимый наводчик Вечера и сделал первый выстрел под низенький заборчик на краю деревни.
Затем туда же быстро один за другим полетели пять наших снарядов – цель была поражена: пулемет и зенитная полуавтоматическая пушка смолкли. В тот же момент наши стрелки с песчаного бугорка с громовым «Ура» поднялись в атаку и ворвались в крайние дома деревни.
А с северо-восточной стороны деревню атаковали наши танки Т-34 из 3-й танковой армии. К середине дня деревня была полностью очищена от противника. И по дороге в наш тыл три невысоких молодых солдатика с гордым видом конвоировали пленных немцев. В колонне их было человек 35, и они шли в плен, понуро неся флаг своей разбитой части».
Игорь Гусев попал в армию первокурсником индустриального института. Он и сейчас чеканно красив, а на ранних своих фотографиях просто артистично привлекателен – медальный профиль, волнистая шевелюра. В его корнях старшее поколение из затопленной Мологи, близкое родство с Виктором Розовым. Военная профессия: командир 76-миллиметрового орудия, миномета 82, Воронеж, Курск, Одер, послевоенный техникум и женитьба, а в памяти – давнишние дворовые баталии по волейболу, борьба «на одну правую руку». Это были «десятиклассники, выигравшие войну», как писал философ Александр Зиновьев.
Из дома № 51 погибли братья Михаил и Федор Фомины, красивые парни – один черноволосый, другой – блондин. Их фотографии всегда висели в комнате родителей. Третий брат, летчик Борис, потерял ногу, после войны окончил медтехникум. Павел Лопашов погиб под Сталинградом, Дмитрий Малков – под Москвой. Вместе с Валентиной Мозжечковой-Лопашовой мы составляли список погибших и вернувшихся с фронтов – насчитали чуть ли не роту.
Мне ближе дворовое поколение помладше. Это были ребята, перебедовавшие войну, потерявшие отцов, но помнившие свое удивительное, пусть и небогатое детство. И поэтому жили еще во дворе старые традиции, добрые, почти родственные отношения, интерес друг к другу. И надо же, потом была Москва, МГУ, работа в газетах, а воспоминания о старом дворе не тускнели, стали как бы еще драгоценнее, потому что эти дворы нашего детства и юности канули в вечность и уже никогда не вернутся.
А когда дети уже повзрослели, появились новые интересы. У Левы Грибанова был радиоприемник. Он ставил его на подоконник, чтобы музыку слушал весь двор. Да он и сам играл на гармошке. Красивый, стройный парень, все девчонки были в него влюблены, вспоминает Валентина Павловна. У Сарбаевых на втором этаже на окно ставили патефон, и подростки учились танцевать – в соседний город¬ской парк пока не ходили. Юра Живулин играл на гитаре, а любимой мелодией была смешная песенка «На далеком Севере эскимосы бегали...». Стояли во дворе две лавочки, где мы сидели вечерами, иногда пели песни. Теперь эти песни звучат в передаче «В нашу гавань заходили корабли».
А сколько разговоров было, разных и неожиданных. Ребята из больших семей рано становились кормильцами. И это были умелые парни, как их отцы когда-то. Остальные были охвачены жаждой учения. Потом из моих здешних ровесников выросли отличные учителя, как Ольга Страусова, инженер Валентин Круглов, художник Герман Репин, врач и реставратор Рудольф Фомин.
Невольно, наверное, все они равнялись на Женю Таманова. Правда, за спиной его добродушно посмеиваясь, называли «профессор кислых щей», а то и «академик». Но уважали его беспрекословно. Был же случай, рассказывает Ольга Страусова-Сорокина, когда Женя заверил, что на юннатских грядках школы № 33 зреет очень вкусный мак. Слазили, нарвали, наелись… и отравились беленой. Матери ругались, отпаивали горячим молоком.
Сидели мы обычно на скамейке возле дверей Страусовых, напротив покосившихся дворовых ворот. Нежно пахли душистый табак и левкои, перебирал струны гитары Юра Живулин и тихонько напевал: «Помню, ты стояла у вокзала, по щеке катилась горькая слеза». Что скрывать, я с нетерпением ждала Женю Таманова, да, наверное, не я одна. Он обычно появлялся у ворот в сумерках: крепкий, отлично сложенный, с веселой ироничной искоркой в глазах. Недавно мы с Ольгой задались вопросом: где он пропадал вечерами? Девчонки, мы точно знали, у него не было, школьные кружки не привлекали его, спортивные секции вообще почему-то не пользовались у нас вниманием.
- наверное, он ходил в библиотеку, - предположила Ольга.
Он никогда не кичился своими знаниями, но вызывал к себе общее уважение. Мы догадывались как-то, что живем по соседству с необыкновенной личностью. В тот 1948 год он блестяще, с золотой медалью закончил школу и поступил в один из самых престижных вузов – Ленинградский политехнический. Меня же увело в МГУ.
Переписывались редко, редко обменивались фотографиями. На одной – Таманов в рабочей одежде стройотрядовца на стройке какой-то электростанции. О своей учебе он ничего не писал и не рассказывал. Только на последнем курсе вдруг сообщил: переводят в Москву. Однажды при встрече ужасно хрипел и кашлял – сказал, что простудился в аэродинамической трубе.
До сих пор не знаю, что он там делал, да и о курчатовском институте услышала как-то вскользь. Только позднее поняла, что в небольшом общежитии возле станции «Курская», размещались несколько таких же старшекурсников из разных институтов, самых «отборных». Потом одна из бывших соседок по его двору показала мне фотографию 1953 года – Таманов уже повзрослевший, в костюме и при галстуке, только ироничная улыбка также пряталась в уголках губ. Человек, узнавший свое трудное дело. И, наверное, уже чувствовал всю ответственность и опасность такой работы. Он так и остался работать в Москве, где и кем – не говорил.
Потом жизнь развела нас. Но где-то в глубине души оставался неисполненный долг - проходя по Республиканской улице, я заглядывала на старый двор, приходивший все в большее запустение. Позднее оказалось, что не одна я искала здесь встречи с воспоминаниями. Когда Володя Фомин справлял свадьбу, весь двор ансамбля «Сударушка», танцевал у клумбы с левкоями, и все с ним танцевали. Когда делали операцию сыну Иры Доколиной, она пришла сюда же, к Валентине Мозжечковой, помолчать, вспомнить. Римма Лисенкова приводила сюда своего сына Сашу – показать, где родился.
Уехавшие в другие города, бывая в Ярославле, обязательно заглядывают на задворки, к дубам, гладили их морщинистую кору. Женщины плачут, мужчины хмурятся.
Прошло много лет и все же мало, чтобы закончилась чья-то жизнь. Не помню, откуда прилетело известие, что нет более Евгения Таманова. И как всегда с опозданием стало понятно: надо было спросить об одном, узнать про то. Снова на помощь пришел старый двор, где многое сберегли о своем «академике». Все, например, знали, как нежно любил Евгений мать, Ксению Петровну, женщину, выделяющуюся на фоне простой и открытой жизни двора своим сдержанным достоинством, гордой осанкой, строгой аккуратностью в одежде и прическе. Они оба никого близко к своей жизни не допускали, так и осталось ощущение какой-то тайны в этой маленькой семье. Много лет спустя, в Москве, когда Ксения Петровна лежала в больнице, а жена самого близкого по двору тамановского товарища Сергея Ушкова Анна Леонидовна заехала навестить ее, вся палата с волнением рассказывала, что таких сыновей, как Евгений, может быть, и нет больше. Заботливо ухаживал он за матерью, иная дочь этого не сумеет.
Анна Леонидовна рассказала и о многолетней дружбе Сергея с Евгением. Они выросли рядом, на немногих оставшихся фотографиях почти всегда вместе. А жизнь сложилась по-разному. Сергей рано начал работать, на пенсию уходил формовщиком из третьей литейки моторного. Приезжая в Ярославль, Евгений Андреевич всегда заходил к Ушковым – «только ненадолго, на два часа» - они сидели, разговаривали.
Сохранили Ушковы письма и фотографии Тамановых. В них в 70-х годах появились новые лица: жена Евгения Нина, мальчик Витя с таким же, как у отца насмешливым взглядом, с челкой на выпуклом лобике. Сначала совсем малыш, потом подрос, с огромным рыжим котом, который на переднем плане казался ростом с хозяина, а надменным видом своим как бы подчеркивал: под этой крышей хорошо живется всем, все уважают друг друга, любят.
Сейчас Виктору Евгеньевичу уже больше тридцати. И работает он, видимо, на такой же ответственной работе, как отец. Во всяком случае, мать охарактеризовала эту работу двумя словами: «Очень серьезная». Она и о работе мужа отзывалась осторожно: не знала, не спрашивала. О характере его тоже сказала односложно – «хороший». Вопросы я задавала через Анну Леонидовну, и, честно говоря, ожидала именно таких ответов: не каждый захочет раскрывать свою жизнь ни с того, ни с сего, пусть и по самому доброму поводу, а тут еще стереотип закрытости, на которую обрекали атомщики себя и своих близких.
На ранних фотографиях Евгений то с ребятами посреди Которосли, то с Сергеем где-то на московском пляже. Помнят, плавал как рыба, воду любил, увлекался подводным плаванием.
Где-то в письмах к Ушковым мелькнула фраза, что мучает гипертония, больница не помогала. А лет ему тогда было чуть за сорок. Только что попала мне в руки статья академика Бориса Иоффе о курчатовском институте, о том, как трудно переживали для себя ученые открытие, что красивая физика (Ферми) – опасная физика. В 1958-v его не стало – слишком-слишком рано для складно и крепко сложенного мужчины. Похоронен на Ваганьковском кладбище, рядом с матерью.
Как бывает, по странному стечению обстоятельств появились на моем горизонте и другие, связанные с Тамановым люди.
Из областного архива передали копию приказа облоно 1948 года о награждении Евгения Андреевича Таманова золотой медалью: «за выдающиеся заслуги и отличное поведение». Нашлись его одноклассники: хирург Лев Шифрин, инженер Юрий Рунов, психотерапевт Яков Ландау, сосед по парте Виктор Великанов, тоже работник родственной Евгению специальности. Они запомнили, что в школе Евгений отличался особой широтой кругозора, глубокими знаниями, собственной точкой зрения. Но внутрь себя не допускал никого. Его золотую медаль одноклассники приняли как должное – с гордостью, а сам он – спокойно.
Нужно сказать, что два класса, выпущенные в 1948 году из школы № 33, отличались какой-то особой талантливостью, потом из них выросли профессора, директора крупных предприятий, академики, даже дипломат. Был и еще один атомщик – Ким Юшко, погибший от радиации в тридцать лет. И об этом выпуске давно надо было написать – да уже нет времени, и мальчиков многих уже нет.
О каждом из них надо бы рассказать – все они свято несли доброе имя своей школы, которой нынче исполнилось 100 лет. Старый двор внес в эту историю свою яркую строчку. Сейчас на дворе пусто. С одной стороны идет стройка – сооружается некий медицинский цент, на стройку с грустью смотрят обветшавшие дома «а», «б», «в». Как сказали нам в Кировской администрации, квартал предназначен под новое проектирование. Старый двор проживет недолго. Место уж очень хорошее, и старожилов осталось немного. Но те, с кем довелось мне встречаться из «нового» времени, все равно хранят в себе какое-то родство с давнишними здешними жителями.
Взять хотя бы Алексея Кириченко, правнука Ивана Сарбаева, – участника первой мировой войны, за работу на «Свободном труде» награжденного орденами Ленина и Трудового Красного Знамени. Уверен в себе, добродушен и надежен. Алексей – предприниматель, его иномарка часто стоит на месте бывшей клумбы с левкоями.
Как брат, похож на него Анатолий Спорышев – такой же статный, широкоплечий, спокойный. Один из лучших городских фотографов в ателье у Волковского театра. Про отца его Юрия старожилы рассказывали, что был главный заводила и озорник. Во время воздушных тревог в бомбоубежище все пугал девчонок. Сыновей вырастил прекрасных, умелых и красивых…
Один из ветеранов-дубов погиб уже спустя много лет после войны. Второй сожгли кто-то из случайных новоселов. Что им до чьей-то памяти, до чьих-то душ. Но рядом с обгоревшим пнем увидела я нынешней осенью молодой дубок. Трудно ему будет выжить.
Инна Копылова (Коротаева) /2005
P.S. 15 мая 1805 году в доме Демидовского высших наук училища была открыта гимназия им. Александра I Благословенного, которая затем, в 1921 году, была преобразована в школу имени Карла Маркса. /С официального сайта школы № 33 г. Ярославля.
P.P.S. Голованова Маргарита родилась 22 марта 1930 года в г. Ярославле. В 1948 году закончила ср. школу № 43 с золотой медалью. Все 10 лет училась только отлично. Принимала активное участие в общественной жизни школы, была секретарем комсомольской организации. За примерное поведение, активную общественную работу: была редактором стенной газеты, хорошо рисовала; за отличные оценки в учебе в 1946 году была премирована поездкой в лагерь Артек. После окончания школы она поступила на филологический факультет в ЛГУ, который закончила в 1954 году и была направлена в педагогический институт г. Вильнюс (Литва). Преподавала польский язык и литературу польским студентам до конца своей жизни 28 июня 1993 года. Она написала несколько учебников по польской литературе, языку, защитила докторскую диссертацию, была зав. кафедрой польского языка и литературы. У нее остались дочь, внук и правнук.
Портнова Лариса, родилась 17 апреля 1930 г. Закончила с отличием школу № 43 г. Ярославля в том же году. По окончании поступила в ЛЭТИ им. Бонч-Бруевича. Всю жизнь проработала в одном из НИИ г. Ленинграда (при Радиозаводе). Имеет сына, дочь и 4-х внуков.