Парад Победы!
( В. Исаков)
По пушистому белому ворсу паласа спящей спальни неспешно на цыпочках, едва задев край просторной кровати подолом прохладного платья, павой прошла – проплыла Тишина. Шлейф её весенних духов окутал меня на мгновение и быстро-быстро убежал вслед хозяйке. Прислушался к затихающим шагам красавицы у окна в соседней комнате, не размыкая глаз. Сонный покой наступающего утра нарушал лишь накрапывающий дождь и размеренный ход тяжелого золотистого маятника в вертикальном пенале старинных часов. Они стояли в правом углу от входа моего кабинета памятником нашему роду (всё, что осталось после большевицкого переворота, от когда – то громадного нашего фамильного имения). Черные массивные стрелки на сером от времени циферблате покрытого сетью трещинок отсчитывали уже моё время, как раньше плюсовали часы жизни прадеда и деда. А дождь за окном заботливой нянечкой умывал каждый листок деревьев влажной теплой ладошкой. Коричневый карниз окна просил падающие сверху смеющиеся капли поубавить пыл и не прыгать по красиво покрашенной поверхности так громко и рьяно, словно на батуте в громаде спортзала. А ещё он уговаривал дождик дать людям поспать ещё пару часов. Объясняя свою просьбу тем, что люди очень ранимые существа, особенно под утро в майские выходные.
Почему именно в начале мая, после темноты полярной ночи и лютой зимы моего любимого Севера мне приятно слушать перебранку дождя с карнизом?! Улыбнулся весне! Плотней сомкнул ресницы, потянулся до хруста в плечах! Подумал, а что может быть для слуха вкусней шума весеннего дождя?! Приоткрыл глаза. Осторожно, чтобы не разбудить, прикоснулся губами к шелковой коже плечика, спящей у меня на руке самой красивой в мире женщины. Ее длинные русые волосы, как у «русалки» разметались по цветной наволочке подушки. Голубая жилка ровно пульсировала на атласной коже шейки. Родная улыбнулась во сне и, смешно чмокая алыми губами (у дочки такие же), обвила мне шею руками, прижалась плотней. Спала, как ребенок! Она всегда так спит, уткнется мне в плечо и моментально заснет, неслышным сопением согревая его. Мне, кажется, что так могут спать только счастливые женщины. Они даже во сне чувствуют защиту: в любой миг могут спрятаться за широкую спину своего мужчины.
Тихонько под успокаивающее все живое звуки: «Чи-чи!», осторожно убрал её ладошки с шеи. На ее спящем лице увидел разочарование. Стало смешно, еле сдержался, лишь бы не прыснуть смехом. Чтобы не проснулась, тихонько положил под ее ладошку большого доброго плюшевого мишку дочери. Он спал рядом на стуле возле нашей кровати в спальне: напоминание о детстве дочи. Она почти взрослая уже: ей двадцать два года!
Сейчас она учится в магистратуре Питерского престижного универа, а игрушки вот остались сиротами, жена их бережно хранила все это время для будущих внуков. Но судя по настрою на продолжение образования моей принцессы и её желание написать кандидатскую, нам еще не скоро становится дедом и бабкой. Увы! Куклы, платьица для них, игрушечные домики и разные необходимые вещи для малышни раздарил по соседям: они же совсем, как новые! А вот плюшевое чудо- Мишку отдать чужим, рука не поднялась. Медленно лишь бы не разбудить мою половинку, встал. Чуть наклонился над любимой, подоткнул под бочок сшитое из цветных кусочков летнее легкое «а ля рюс» одеяло. Неслышно с пятки на носок по внешней стороне ступни, чтобы не нарушить покой двух женщин, родной и Тишины, пошел на кухню.
Створки окон кухни были распахнуты настежь Ветром. Видимо ещё ночью постарался сорванец, пока я спал. Какой он смешной! Сидел «сугробиком» на подоконнике надувая щёки. Они были у него громадными и такими круглыми, как у красной грелки бока, когда мой друг на спор надул её резиновую душу и, она лопнула (армейская школа). Парень дул в прозрачное полотно тюля. Шторы не одобряли легкомысленного поведения прозрачной кисеи. А этим двоим, их игра нравилась. Тюль наполнялся белоснежным парашютиком, изображая аттракцион на берегу моря. Увидев меня, Ветер дотронулся до моей руки и с извинениями испарился за окном. Мы дружим уже долго, со дня моего посвящения в тайные знания. Долил в ёмкость кофейного автомата воды и поставил порцию кофе «Культа»: аппарат жена купила в уютном городке с красивым названием Лаперанда. Через три минуты аромат финского кофе уже проводником вёл меня в кабинет. Сел за стол с зеленым сукном на вращающееся старинное деревянное кресло. Включил компьютер. Чашка кофе остывала на столе, как прочитал новости на яндексе. В новостях в первом пункте было написано приглашение с текстом: «Кто хочет пройти по Красной Площади с портретом своего близкого человека - участника Великой Отечественной войны?! Приглашаем!». Медленно встал от прочитанной новости, руки от волнения впервые взял в плен тремор.
Подошел к портрету деда, висящего в красном углу чуть ниже иконы СВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ. Посмотрел ему в глаза. Воспоминания сразу кинули в прошлое, словно кликнул их на поисковике в компе.
ДЕВЯТОЕ МАЯ! После прохождения в колоне ветеранов под праздничный рев: «Уррааааа!!!!!» и торжественные поздравления, с дедом возвращались домой под серебряный перезвон его медалей очень довольные. В этот святой день для всей нашей семьи мы собиралась вместе, словно на Пасху. Это только у русских принято собираться всем вместе: или в день радости, или в день скорби. А день ПОБЕДЫ это и радость, и скорбь одновременно! Садились за богатый и вкусно накрытый стол праздновать. После торжества, тостов и поздравительных речей уже поздно вечером женщины уводили детишек спать (им разрешалось в этот день сидеть за праздничным столом с взрослыми).
Нас с дедом оставляли одних. Мы в тишине зала квартиры поминали всех своих павших за РОДИНУ: в первую очередь дедовских друзей, а потом и моих.
Помянув, сидели за столом и смотрели на свечку. Она зябко сонно моргала и сослепу плакала восковыми слезами в самом центре стола на подставке, освещая трепетным пламенем прозрачную граненую душу стакана с водкой, накрытого краюшкой черного хлеба.
В тот последний раз почти ровно за год перед своей смертью дед не сдержался, увидев по телевизору парад седьмого ноября сорок первого года. Впервые в жизни увидел на его лице слезы. Вот если бы я увидел в дверях квартиры моего президента, уверен, удивления было бы меньше.
Седой фронтовик подтянулся в кресле, расправив плечи, глядя на марширующих воинов с винтовками наперевес на большом метровом экране телевизора, висящего картиной на стене. Красноармейцы шли под подающими хлопьями снега, стараясь печатать шаг по серой замёрзшей брусчатке Красной площади. Слезы текли беззвучно по чисто выбритым щекам полковника - деда Ефима. Помню, как от его жесткого взгляда, оторопь пробежала мурашками по позвоночнику снизу вверх. А самый для меня родной человек, прикоснулся указательным прокуренным пальцем к алым лучам моего ордена Красной звезды. Тот мирно спал у меня на левой стороне парадного армейского кителя. Тихо, почти неслышно, по-стариковски произнес:
- Знаешь, Вов?! И я должен был идти вторым в первой шеренге моего батальона в парадном расчете парада.
- Не довелось! В тот день валялся бесчувственным бревном в госпитале из – за подкосившего меня ранения, подарочек под Брестом.
- Эх, так скрутило, Володя! Света белого не видел: пикнуть не смог.
Справившись с волнением и уже твердым голосом, будто отдавая приказы своему взводу, припечатал.
- И, также я должен был лежать с взводом в замерзшей земле Матушке под Москвой.
Тяжко вздохнул и выпалил скороговоркой.
- Они, строем чеканя шаг в валенках, так и ушли на передовую в окопы.
- И никто, заметь, никто не сделал ни шага назад. Н-И-К-ТО!
- Они все погибли, Володя! Все до одного! Но танки в количестве семнадцати штук не прошли! НЕ П-РО-Ш-Л-И суки с белыми крестами на чёрных башнях!
Дед всхлипнул. Постарел мой ветеран.
- Не прошли, Володя, не прошли они!
Произнес это громко на всю комнату и тут же его стал бить кашель. Как много времени после его ранения прошло! Осколочное в легкие не отпускало: давало о себе знать надрывным кашлем всё чаще.
Откашлявшись, дед говорил, словно стрелял из своих «сорокапяток» и, уже почти шепотом, внимательно посмотрев мне в глаза, произнес.
- Я же их всех поименно знал, внучек. Как командиру, дал себе приказ узнать всё про каждого бойца своего взвода, сразу после вступления в должность.
Сбавив тон и глядя на хлебные крошки на белоснежной скатерти, протяжно вздохнув, произнес.
- А у меня же, Вовк, во взводе были и бойцы, имевшие по несколько детишек: от трех до шести человек.
- Знаешь же, Володенька, никогда не верил в мистику. Вот не было причин верить в неё!
Замолчал. До слуха донесся в открытом окне жужжание заплутавшего шмеля, хлебнувшего через край хмеля нектара весенних цветов.
- Но с возрастом всё чаще мои красноармейцы взводом приходят во сне. В бинтах, наложенных на скорую руку на обмороженные руки, ноги и поверх грязных шинелей. Темные от копоти и гари повязки и бинты заскорузли от подсохшей крови.
- Приходят с расспросами: мол, как я жил и живу, сколько у меня детишек и, как мои внуки живут.
Потом после минутной паузы, спокойно произнес.
- Зовут они меня к себе, Володь! Просят принять командование их взводом в составе божественного воинства СВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ.
Он привычным движением поправил несуществующий армейский чуб, который нагло выглядывал из-под фуражки на военных фотографиях в его военном черно белом альбоме.
- Эх, мой мальчик!
Пауза затянулась, посмотрел на крошки на скатерти. Сгреб их в ладонью в жменю и кинул в рот. Продолжил.
- Они погибли за своё Отечество, а значит попали прямо в РАЙ, минуя чистилище! А я прошёл всю войну: мстил упырям с черными свастиками на касках за своих погибших бойцов. А после войны, уже в мирное время и жил за них.
Он непривычно для моего слуха всхлипнул и потащил из кармана брюк цветной клетчатый, как скатерть платок. Я над этой маленьким «пледом» всегда смеялся. Тут молчал. Он неумело вытер слёзы тыльной стороной ладони, забыв от волнения висящий тоскливо вытащенную наполовину маленькую "скатерку".
Тихо добавил:
- Настойчиво зовут! Видимо, и мой час пробил, Володенька! Пора, наверное, пора вступать в командование.
- Ты здесь держись, а мы иногда будем к тебе приходить и спрашивать с тебя за страну, за которую и ты кровь проливал.
Смотрел этим вечером на деда и не мог сказать ни слова: был в ступоре. Всю свою сознательную жизнь я знал его, как ярого атеиста до мозга костей. Они спорили с бабушкой о наличии БОГА на небе почти до хрипоты. А тут! Он же не верил же ни в черта и, ни в Бога! И такое!
Обнял деда за шею и почти на ухо прошептал: «Дед, мы ещё с тобой поживем! Не умирай, пожалуйста!».
А через неделю после нашего разговора он попросил меня помочь окрестить его в старинном с шестью золочеными куполами храме из красного кирпича, где настоятелем был мой друг - однополчанин.
Смерть пришла во сне к деду за два дня до весеннего праздника ПОБЕДЫ! Увы! Не дожил! К смерти не подготовишься: и все дела не переделаешь до ее появления. Его отпевали всей нашей многочисленной родней в так понравившемся ему храме. Во время панихиды, едва сдерживался, чтобы не завыть волком от безвозвратной потери. В последний путь, перед дедом молодые мальчики из кадетского училища, несли множество красных подушечек с наградами моего героя: он прошел всю войну отступая от Бреста до Москвы, и наступая до самого Берлина.
А ночью мы сидели с батюшкой за столом и запивали утрату водкой и почему-то не пьянели, а дед сидел с нами: его фотография стояла рядом со стаканом.
Осторожно провел указательным пальцем по наградам деда на фотографии. Было ощущение, что почувствовал запах прогоревших латунных снарядных гильз и услышал серебряный перезвон медалей. Сел в кресло и рука сама собой потянулась к ящику стола, где всегда лежали положенные любимой «На всякий случай, Володечька!» лекарства для сердца. Оно нагло защемило и тут же заныло. Увы, не молодой, чай, хотя на ринге в зале стою по полчаса с перерывом на работу с прессом. Футболку после спаррингов с молодыми ребятами хоть отжимай!
Мои погибшие ребята в Афгане, тоже иногда приходят ко мне во сне, но об этом деду тем памятным вечером не обмолвился. Друзья к себе пока не зовут. Вот только вопрос, на который не могу найти ответ до сих пор: «За что мои друзья-офицеры погибали в том жарком Афгане?!».
Через серую пелену тумана в глазах услышал испуганный вскрик жены и её семенящий бег по ламинату прямиком на кухню. Дальше память выбило,как элетросчётчик при перегрузке. Чувствовал прохладу воды на губах, хлопок ящика и твердость кругляшек таблеток на языке.
Да, видимо, прижало, вот же засада и ведь не заметил: так перенервничал. С трудом открыл глаза. Боль в сердце еще давало о себе знать, словно в него загнали снизу чёрную с зазубринами занозу. Родная беззвучно вытирала слезы ладошкой. Глядела на меня сверху. Увидев, что открыл глаза, быстро в порыве зацеловала меня в губы, заключив мою голову в кольцо бархата нежности рук.
- Напугал меня, родной! Молчи. Всё прочитала уже. Конечно, летим вместе в Москву на парад. Потом - «Красной стрелой» в Питер к дочке, вот обрадуется!
Промокнула мне лоб влажным полотенцем. Затараторила сорокой.
- Я сейчас возьму фотографию своего деда и твоего.
- После этих таблеток тебе полегчает, положу тебя в постель, а сама поеду на работу. Там Саша – компьютерщик сделает для нас большие фотографии наших защитников на плакаты: святое дело! Не откажет!
-Ой, надо и фотографию тети Маши взять! Она же у нас молодец: сколько фашистов убила из своей снайперской винтовки! И не забыть увеличить снимок ее любимого.
Осторожно отвела меня в спальню. Поддержала, когда ложился. Вот же дожил! Ё! На нашей кровати можно легко расположить человек шесть крепких мужиков. Вспомнил нашу первую полутороспальную кровать с металлической сеткой в комнате общежития, какой она была большой для нас… Улыбнулся.
А жена застрекотала, как безотказный ДШК.
- Ты только не вставай и не поднимай ничего тяжелого, включу телевизор для тебя! Так ненавистный для меня канал «Охота и рыбалка». На сегодня компьютера тебе уже хватит! И никаких возражений. Лежать! Приказ не обсуждается.
Она у меня добрая. Помню, как она в голодные девяностые подкармливала детишек, гревшихся возле батареи на первом этаже лестничной площадки в подъезде нашего дома. Носила целыми кастрюлями супы, сваренные из тушенки из моего офицерского «сухпая»: у родителей подростков не было денег, чтобы накормить их досыта. Пусть дочь и внуки нашего Гайдара, и Ельцина, оставившие своё население без денег. Пусть им не придется жрать лапшу «Де Ширак» каждый день на завтрак, обед и ужин, как нам с женой и многим семьям. Иногда, когда не было очередных комиссий, возил пацанов со двора к себе в часть, так на недельку другую, подкормить. Переодевал их в форму по штату. В части, как и всегда всё по учебно-боевому плану и прием пищи в солдатской столовой, как положено( война войной, а обед по расписанию).
Как - то годика два назад после вежливого звонка в нашу дверь, в прихожею ввалились дородные,но мощные молодые люди.Затащили, завалив всё пространство квартиры кучей коробок. Картонные громады были наполнены с верхом банками икры, тушенки, балыками, бутылками французского коньяка и ещё всяческой вкусной снедью. На мои расспросы, откуда такие коробки, ребята с громадными бицепсами под рубашками вручили записку, не говоря ни слова, повернулись к выходу, и ушли, как и пришли. В записке ,нас с женой благодарили за помощь в те лихие времена голода и, был приписан от руки номер мобильного « на всякий, если будут проблемы!». После этого внезапного подарка заметил, что местные хулиганы стали подозрительно очень вежливы со мной, заискивающе глядели в глаза и выказывали всяческое уважение даже в мелочах, как открытие двери подъезда. Тогда из коробки двумя согнутыми пальцами выудил за горлышко одну бутылку коньяка, чтобы помянуть то страшное время смуты. Все коробки раздали беженцам с Украины: во всякие времена найдутся люди, которым требуется помощь.
Аэропорты. Накопители. Ожидание. Пересадки, чемоданы. Помещение из - за прозрачности стекла напоминающее купол неба аэропорта Шереметьево в Москве. Машина, друзья. Улыбки, радость, встреча. Оковалки копченой оленины на столе, тост: « За нашу ПОБЕДУ!», « За наших дедов. За бабушек, что досталось работать без выходных по пятнадцать часов в сутки!». И еще один тост, не чокаясь до дна: «За тех, кого с нами нет!». Кухня. Полночь. Разговор о политике с мужиками под водочку. Рассуждения о "америкосах - пиндосах" и предстоящей войне с ними. Утро. Изнуряющая майская московская жара, и это после наших- то холодов! Метро. Плакаты в руках. Почему – то удивительная тишина в вагонах и на выходах. Громадный людской поток бесконечной лентой на выход. Над головами, в руках, в ладонях, плакаты, с фотографиями людей в военной форме сороковых, и на листочками написаны фамилии. Со всех сторон приглушенный гомон. Пробивается пермский говорок, оканье нижегородцев, вятское растягивание слов и слово: «Ребятки» звучит в их устах по-другому: «Рябетёнки», архангельский выговор: «Ой, да ладнa-ть!», коми вместо слова: «улица» произносят красиво: «Улича». В колонне таджики, грузины и узбеки, армяне, казахи. Все шли, как давным давно одной семьёй! Шли, как когда – то наши деды в едином строю. Чувствую спиной, чем ближе площадь, тем больше увеличивается напряженность, гомон смолкают. Мужчины подтягиваются и выпрямляют спину, чуть ли не переходя на строевой шаг. Женщины закрывают губы ладошками, едва сдерживая слёзы. Увидел исторический музей, а за мы уже совсем рядом Красная площадь! Гомон подошв туфель о теплый асфальт прерывает женский тонкий голосок, затянувший слова песни.
- Вставай Страна огромная, вставай на смертный бой!
Обернулся, увидел худенькую женщину. Она со слезами в голосе надрывно продолжила: «С фашистской силой темною с проклятою ордой!». Ее незащищенный голосок, как камешек, сорвавшийся с кручи высоченных гор и устроивший камнепад. Жена прильнула к локтю и облокотившись на него, вытирала слезы. Многотысячная людская лента продолжила священную для всех песню. Мы пели и шли! Нас приветствовал наш Маршал- Жуков на медном коне перед красным зданием музея.
Неожиданно стало прохладно и зябко, а потом и мерзко очень холодно. Замерз! Стекла наручных швейцарских часов заиндевели от мороза. Оглянулся вокруг , рядом не было жены: стоял столбом один,аки перст. Сугробы белыми насыпями окаймляли площадь. Протер глаза и ущипнул себя за руку, не корзилось, все было на самом деле. Я стоял рядом с памятником Минину и Пожарскому. Зима сковала площадь. Снег падал на мои плечи, тяжелыми снежинками покрывая мою голову, словно старался не заморозить, укрывал их белой шапкой. Тут заметил бежавших ко мне троих людей в шинелях с автоматами за плечами и пистолетами «ТТ» в кобурах на портупеях. Фуражки с синим околышком и малинового цвета при беге придержали руками, чтобы не уронить. Подбежавшие опешили, увидев в первый раз (я это видел по их расширенным зрачкам) на моей груди японский фотоаппарат с громадным и очень дорогим объективом: люблю фотографировать.
Ребята встали передо мной, запыхавшись. От разгоряченных бегом лиц валил пар. Их цепкие взгляды не скрывали своего любопытства. Чернявый первым прикоснулся к легкой финской куртке, попробовав материал. Второй удивленно рассматривал мои часы с несколькими циферблатами под хрусталём стекла. Третий очень внимательно уставился на мой аппарат, висящий тяжелым грузом на шее. Я смотрел на них, а они на меня. Ё! Не понимал одного,как можно создать такую массовку? И ещё, как они могли добиться присутствие людей на мавзолее, те стояли и отдавали честь войскам, проходящим по площади. Понятно, деньги все делают! А вот, как из доброго майского дня сделать пасмурный и мерзкий с падающим снегом? А ещё ко всему этому плюсом пронизывающий ветер и мороз?! Над марширующими по площади коробками-батальонами с винтовками наперевес стояло облако пара. Стоял в удивлении. Метнул взгляд в сторону ГУМа. Над фасадом гумма были растянуты листы билбордов с изображением Ленина и И.В. Сталина. Но полотна показались мне несколько странными: не было четкой графики, читаемой с метров двухсот. Пригляделся! Батюшки! Так это были картины, писанные маслом на громадных холстах. По ходу у ребят на съёмки денег было мешками. Нагнулся и зачерпнул ладонью белоснежный снег, Вот это да! И он был настоящим! Да уж! Так много снега и привезти в начале мая?! Это надо постараться!
Вопрос одного из парней участвующего в массовке, судя по кубарям на петлицах шинели, лейтенанта, вывел меня из состояния великого удивления от количества вложенных денег в снимаемую картину.
- Так Вы, видимо, американец! Это хорошо! Чаво, они не придумают в своей Америке! Вишь куртка – то, какая!
Уже обращаясь к своим, добавил со знанием темы.
- Мужик – то летчик, наверное. Вот же часы- то у него, ну, точно генеральские. Шишка, какая – то из посольства! Звание уж точно не нашим чета.
- А то, как бы он проник на охраняемый объект!? Пялится на парад, а нет бы Родине нашей помочь воевать и второй фронт открыть!Отсиживаются.
Да, куртка была достойной и удобной: мембранная ткань, купил в Париже в прошлом году. Скромные часы за пару штук евро приобрела жена в Женеве.
С часов внимание худеньких ребяток перевели на фотографию деда. Она приклеенная к плакату на древке лежала у меня на левом плече. На черно белом фото стоял молодой дед с чубом из- под лихо надетой фуражки. Он торжественно улыбался фотографу. На гимнастерке выделялись три ордена «Ленина», два ордена «Красного знамени» на левой стороне полевой гимнастерки. Медаль «Героя Советского Союза», сверху нескольких медалей « За Отвагу», на правой стороне выцветшей от горячего солнца гимнастерки ввели уже в ступор моих незнакомцев.
Мой рост в деда и, как скажет любимая иронизируя: « Представительный вид, сразу видно офицер, с погонами не ниже полковника на плечах! А в обычной жизни ребенок!», взгляд на фотографию инстинктивно заставил ребят щелкнуть каблуками вычищенных до блеска яловых сапог.
Уважительно глядя в глаза, старший группы очень доверчиво, произнес.
-Простите, сэр! А Ваш пропуск, предъявите, плис!
Он сказал эти слова серьезно и очень уверенно в своей правоте. От моего взгляда не скрылось и то, что двое ребяток, как бы невзначай рассредоточились. Один встал за моей спиной в метре, взяв автомат ППШ на изготовку(услышал шуршание ремня об сукно шинели). И легкое, как дуновение ветра прикосновение ледяного ствола к куртке, видимо, нервничал. Второй, худенький пацан, с «куриной» шейкой и серым подворотничком навороте гимнастерки встал с правой стороны чуть наклонил голову, прижав подбородок к груди. Так непроизвольно перед схваткой встают ребята, имеющие подготовку по боксу. Поставил им сразу пятерку за оперативность. Заметил, как старший якобы поправил ремень, а сам незаметно одним движением руки сорвал кожаный хлястик-предохранитель кобуры. До меня дошло куда я попал! Фотоаппарат стал тяжелее. Очень медленно выдохнул слова ребятам в лицо.
- Война, мои мальчики, закончится через четыре, года девятого мая. Постарайтесь выжить, мои родные!
Голова вдруг сильно закружилась, отдав стальной спицей боли под правую лопатку:ранение еще с Афгана. Оно очень редко, но метко напоминало о себе навязчивой изнуряющей болью. Яркое солнце ударило в глаза. Жена смотрела на меня с недоумением. Испарина мороза на часах съежилась капельками под стеклом в теплоте майского дня. Родная моя половинка от растерянности не могла произнести ни слово. Шла и испуганно смотрела мне в глаза. Лишь дрожащими губами произнесла: «Володечка, милый, куда ты пропал, отвернулась всего - то на секунду? Не делай так больше, я без тебя умру!". Коснулась моей щеки: " Ты, где так успел замерзнуть?!»
Ткань куртки на морозе, ставшая колом, отошла и вновь стала мягкой и шелковой на ощупь.
Подхватил за локоть жену, и вкусно поцеловав мою любимую и единственную женщину прямо в губы на глазах у всех, она покраснела, крикнул командным голосом наш русский боевой клич. И «УРРРРРААА!» устремился бегом по всему многотысячному потоку людей.
Мы шли с фотографиями своих умерших и погибших близких по брусчатке Красной площади. В груди гулко билось сердце, а душу не покидало ощущение, будто все кто был на фотографиях и листочках в руках, сейчас на несколько минут пришли с войны на НАШ парад ПОБЕДЫ. Мы шли словно в строю с ними, плечо к плечу !