— Ну чего ты на меня опять уставился? Я сейчас стыдлива и далека от соблазна, дай поспать.
— Разглядывание тебя способствует возвышенному образу моих мыслей, кукла Лена, и укрепляет во мне чувство собственного достоинства. Более того, это внушает мне благородный образ мыслей как ничто. Твоя красота — это страшная сила.
— Хм, тонко. А также мягко и деликатно.
— Еврейский мужчина, кукла Лена, как бы сед он не был, всегда балансирует между юмором и чувственностью.
— А ты помнишь, христопродавец:
— ...Кукла Лена, Вы — мой идеал. Правда, бюджет Вашего содержания немного больше, чем хотелось бы. Но Ваши внешние данные...
— Не переживайте. Да, я беру деньги, но работаю как по любви.
— Да я и не переживаю. Ты такая красивая...
— А мой насыщенный событиям анамнез Вас не смущает? Трудовой подвиг в привокзальном ресторане в городе Руза? Еще есть что вспомнить искрометное, если быть до конца откровенной...
— Так такую красивую все хотят! И я не исключение. Короче, беру! Загрузите пожалуйста на заднее сидение моего УАЗа Партита. Только аккуратно, ради Бога, кладите на спину. А то поцарапайте.
— А ничего, что я антисемитка?
— Вы знаете, кукла Лена, не страшно. Злей буду в постели.
— Ну-у, УАЗ Патриот, конечно, хорош, слов нет. Но...
— А что Вас смущает?
— Признаться, это Ваше предложение вызвало у меня непомерное изумление. Я просто растеряна. И мне страшно, если честно.
— Вот этого как раз не надо боятся, кукла Лена. Со мной Вы будете как за каменной Стеной Плача.
— А еще у меня характер тяжелый. Я завожусь с пол оборота и могу устроить такое крещендо, что оно останется в памяти надолго. Потому что в такие минуты, а они бывают со мной каждый вечер, я кричу высоким голосом что-то очень тонкое, на грани между оскорблением и подстрекательством меня ударить.
— А я Вас в Новый Уренгой увезу, кукла Лена. Там, в условиях вечной мерзлоты, Вы оттаете душой. И любящего шленка по попе Вам будет вполне достаточно для восстановления душевного равновесия.
— Я вообще-то хорошая, так что ты не думай. Стоит тебе поднять бровь — и я исполню высоким нежным голосом соло во вкусе добрых седых педофилов. Причем мастерски. Так мне тошно здесь, в деревне под Рузой...
— Значит у нас будет полная гармония, кукла Лена. Потом мы заведем попугая породы разелло.... А еще я свожу тебя в Израиль, где ты узнаешь, что фалафель в пите надо есть пригнувшись и широко расставив ноги.
— Конечно, я готова и пригнуться, и раздвинуть ноги по первому твоему требованию. Ты мне за это деньги платишь. Но чтобы и во время еды!? Какие же вы, евреи, все-таки...
— Иначе тебе потечет что-то белое прямо на локоть, кукла Лена, если будешь есть питу с фалафелем не раздвигая ног...
— А в США ты меня не свозишь?
— Нет. Страна, в которой женщины платья и чулки сменили на сланцы и дырявые штаны, будущего не имеет. Ее крах — это вопрос времени. Что нам там делать?
— Ну, если так — тогда любовь до гроба?
— А вот это вряд ли, любимая. Похороны в гробу — это сугубо христианская традиция, кукла Лена. Иудеев в таких случаях заворачивают в саван. Если, конечно, толпами не сжигают в крематории...
— Ну понятно. Его выступление было настолько эмоционально, что в психбольницу его забрали прямо с трибуны. Это мне подходит, можно даже снимок на память делать (см. картинку над текстом).
— Как любил говаривать первый президент Израиля Хаим Вейцман: «Я не утверждаю, что сионист должен быть сумасшедшим. Но, если он сумасшедший — это помогает». Так что ты об этом своем решении не пожалеешь, кукла Лена...
— Я-то помню. А ты чего это все вдруг вспомнила, кукла Лена?
— Да так, сад цветет. А ты был прав — хорошо, все-таки, что я тогда согласилась. А сейчас спи, давай. Тебе на работу завтра вставать надо...