Сидел Кузин на холодной табуретке и разглядывал свои голые, посиневшие ноги. Куриные закорючки пальцев и тощие икры. Выше - белёсые студенистые бёдра расплющенные на табуретке.
Кузин жалостливо вздохнул. Белая комната выглядела так безнадёжно, так тоскливо пусто. Бетонный пол, кафельные стены и вентиляционная решётка вместо окна. На длинном стеклянном столе печатная машинка и папка с надписью «Дело №1».
«Номер один» подумал кузин гордо. Внутри потеплело, будто опрокинул рюмку водки.
За спиной Кузина зашипела откатная дверь. В комнату вошёл Боул. Грузный человек в потрёпанной майке с надписью «Цой жив» и принтом императора Нарухито. Кузин знал, что это Нарухито потому, что перед смертью смотрел передачу про этого императора. Боула, толстого, лысого, белого, с плешивой бородкой, он знал по предыдущей аудиенции, когда проходил тест. Жирдяй сразу ему не понравился.
Боул уселся за стол напротив Кузина и открыл папку.
- Тэкс, - сказал он. – Аркадий Петрович, мы получили результаты теста.
Сердце заколотилось в груди Кузина.
- По результатам теста, - затянул Боул скучным голосом, - Вы отправляетесь в семью кожевенного мастера Бориса Дорохова в Орловскую губернию, в деревню Добрая Вода. Год рождения одна тысяча девятьсот шестой. Имя – Анастасия…
- Анастасия? – выдохнул Кузин, - Как?
Слова Боула заплясали вокруг глаз Кузина злыми осами.
- Да-с, - кивнул Боул, - Настя Дорохова… В одна тысяча девятьсот девятнадцатом выйдет за муж за Олега Кудряшова, которого зарежет в том же году пьяный красноармеец из отряда имени Стеньки Разина…
- Господи, какой красноармеец? – прошептал Кузин.
Боул заглянул в предыдущий лист. Горохов Андрей Александрович. Одна тысяча девятьсот первый, одна тысяча девятьсот двадцатый…
- Но, как же? Как же так? Какая Настя? Какой двадцатый год?!
- Двадцатый год, двадцатый год – пора надежд, пора невзгод, - сказал Боул, улыбаясь.
- Я не могу быть женщиной! – закричал Кузин, срываясь на писк. Вскочил и затряс мудями. – У меня мужская душа.
Боул поднял взгляд от бумаг, усмехнулся и кивнул в сторону голого, сморщенного тела Кузина.
- Это не имеет никакого отношения к душе. – И приказал: - Сядьте.
Кузин рухнул на табуретку и обхватил руками голову.
- Тэкс… - продолжил Боул, - двадцатый год… Прачка в Мценске. Два выкидыша. Двадцать первый. Тиф, - Тут Боул одобрительно промычал, - Чудом выжила.
И подмигнул Кузину.
- Тэкс… Это понятно. Это неважно…. Тэкс… Вот, двадцать четвёртый год. Родила ребёнка. Имя Пётр, в честь деда. Умер Пётр в одна тысяча девятьсот двадцать пятом году от содоку. Крыса укусила. – Боул поднял глаза на Кузина и сказал назидательно: – Вот так.
Кузин сидел не двигаясь, глядя в одну точку, сквозь Боула.
- В том же двадцать пятом году, по подозрению в краже мота шерсти на ткацкой фабрике в Орле осуждена на шесть лет тюрьмы. В тридцать первом году переведена в новую колонию номер один… - Боул поднял палец, - номер один! В Мордовии. Так называемая, единичка. Умерла шестого декабря одна тысяча девятьсот тридцать первого от обильного внутреннего кровоизлияния после изнасилования в мужском бараке.
Боул захлопнул папку и посмотрел на Кузина.
- Извольте пожаловать.
Кузин встрепенулся.
- Как же так? – заныл он. – Что же я такое совершил? За что мне такие наказания? Неужели я так много нагрешил? Я ведь старался жить по свести. В добре…
- В бобре, - передразнил Боул. – Причём здесь грехи? Причём здесь совесть? Что за наивные бредни?
- Карма, колесо Сансары… - пролепетал Кузин.
- Там, - сказал Боул и показал куда-то вверх и назад, - Совершенно неинтересно, кем Вы были раньше. Кем были, тем уже не будете.
Кузин глубоко вздохнул.
- Но как тогда выдаётся судьба?
- По тесту. Помните, шарики, кубики?
Кузин закивал.
- Я ошибся в последовательности? – захныкал он.
- Что значит, ошибся? Никаких ошибок. Как поставил, так и вышло.
- Я не хочу содоку и красноармейца! Я не хочу двадцатый год! Я хочу в свой двадцать первый век. В Москву. У меня свой офис на Краснопресненской набережной! Пожалуйста! Это всё страшная ошибка.
Боул улыбнулся.
- Экий вы дурачок. Никаких ошибок. Или же, чтоб Вы понимали, жизнь и есть ошибка мироздания. Безошибочна только смерть. Ступайте.
Боул нажал пробел на печатной машинке. И табуретка под студенистым задом клиента засвистела и засосала того, как макаронину, причмокнув, когда тот исчез.
Боул достал из стола ящик с тестовыми шариками и кубиками. Нежно потрогал фигурки.
«Как это я ловко придумал» подумал он, «будто эти тесты определяют судьбу... А выдаётся она исключительно по моей дурацкой прихоти. Впрочем, почему это дурацкой? Я не дурак, значит и прихоти не дурные. А совершенно правильные. Совершенно точные. Объяснить их просто нельзя. Хотя.. может, и можно. Просто мне лень».
Боул нажал кнопку под столом. Заиграла музыка. Строгим и надрывно серьёзным голосом запел юнец Харатьян:
«Обрывки судеб, биографий, где дружба, ненависть, любовь. Вполне возможно завтра некто над ними деланно зевнёт: довольно миленькое ретро, довольно миленькое ретро. А это был двадцатый год!»
На припеве Боул фальшиво подпел юнцу Харатьяну. Когда музыка кончилась, он сказал:
- Хе-хе.