Лиза внезапно подскочила на своей постели. Ей послышалось… нечто странное. Какой-то непонятный звук. То ли дверь стукнула, когда ее прикрывали второпях и неаккуратно, то ли половица скрипнула – где-то и, почему-то, слишком резко! То ли… чьи-то шаги прозвучали внезапным звуком-тенью – там, на лестнице.
Девочка прислушалась.
Нет… Вроде бы все тихо… сейчас! В смысле, в этот самый момент времени. Значит, можно снова-заново приложить ушко-к-подушке и, как пишут в таких случаях некие литераторы - известные своим напыщенно-эпическим слогом - отдать себя во власть Морфея. Точно так же, как она, Лиза Лир, совсем недавно отдала себя во власть одной женщины… Бывшего военного медика – той, в чьей власти там, на войне, были сны особого рода и функционального назначения. Тот Морфей – с которым эта молодая женщина была, образно выражаясь, «на ты»! – облегчал страдания всех, кто оказывался в ее власти медика.
А сегодня… эта же самая женщина получила изрядную возможность реализовать себя в строго противоположной роли. «Строго» - ключевое слово. Дополняющее иное слово – «больно»…
Было больно. От первого взмаха-хлеста – который можно было отметить условным счетом «Один!», до последнего, финального… который имело смысл обозначить счетом «Пятьдесят!»
Вообще-то, когда Лиза задумала свое участие в этом спектакле-посвящении, состоявшемся не далее, как сегодня, ей казалось, что такое наказание было для ее Старшей, образно говоря, обычным-привычным – во всяком случае, во времена детства самой Эллоны Мэйбл. Н-да… Вошла вот в голову одной бывшей приютской девчонки такая… блажная идея: принять на себя, так сказать, прочувствовать на собственной коже некий образец такого же наказания, какое причиталось бы Лизе, будь она обычной девчонкой, из тех самых времен. К примеру… подругой своей Старшей или даже ее сестренкой! Да, Элли отговаривала ее от такого… эксперимента. То ли потому, что жалела, то ли потому, что точно знала специфику и тонкости того, что выбрала себе ее воспитанница. Но Лиза сама для себя все решила – по сути, и за себя, и за нее! – и добилась, чтобы та, кто приняла на себя нелегкий труд по ее, Лизы, воспитанию, исполнила все… в точности и сурово.
В общем, девочка сделала все в точности по этой их общей задумке. Казалось, будто это будет символично и даже красиво. При взгляде со стороны и объективно.
Интересно, чьей. В смысле, чей именно взгляд предполагался к наличию для такого… отстраненного созерцания затеянного ими спектакля?
Дело в том, что сторон-участников этого самого «символического расклада» оказалось ровно две. Сама миссис Эллона Мэйбл, совершавшая по ходу спектакля все эти энергичные движения хлестательного рода – болевые и наказательные. И она, Лиза Лир – так сказать, претерпевающая сторона.
Претерпевать оказалось непросто. От самого первого хлесткого касания лозы поперек ягодиц, у Лизы, на мгновение, перехватило дыхание. Она тогда… только спустя несколько мгновений ошарашенного молчания, сумела выдавить из себя нечто сдавленное, что-то вроде «А… а-а-а…» - не столько жалкое или жалобное, сколько удивленное. К счастью, ее Старшая была к девочке более чем внимательна. Она не стала продолжать до тех самых пор, пока не удостоверилась в этой ее реакции – в смысле, в том, что она, эта самая реакция, присутствует в поведении ее подопечной. И только потом, выждав паузу, длиною-протяженностью еще в несколько мгновений, Элли продолжила, обозначив, взмахом прута, очередную жгучую полосу на голом теле своей воспитанницы.
Эта боль… оказалась для Лизы совершенно непривычной. Нет, девочка никогда не была… в смысле, не чувствовала себя эдакой неженкой. Бывало, она и падала, расшибая себе локти и коленки… ну и не только! И дралась, так тоже бывало – нанося своими кулачками удары, от которых потом болели костяшки пальцев. И получала от своих противниц нечто аналогичное – по ударному стилю и последствиям. Но все это было… вовсе иное! И даже удары скакалкой по голым ногам – наказание, случившееся с нею там, в приюте! – были, по ощущениям, вовсе не такими.
Каждый хлесткий взмах прута ее воспитательницы обозначал эдакий… огненный росчерк по беззащитной коже – стыдливо обнаженной и не имеющей ни единого шанса уйти из-под удара! Особая боль, острая, молниеносная… Которая чуточку позже отзывалась зудящим послевкусием, чуть расходящимся по коже, отголоски которого оставались эдаким общим фоном для дальнейшего болевого действа. Который понемногу возрастал-усиливался – в части своеобразной чувствительной напряженности. Ну, а потом, к финальной части этого странного наказания, он, этот самый фон, почти что сравнялся в своей мучительности – тягостной и тянущейся! – с самими жгучими всплесками ощущений от хлестких прикосновений жалящего рода!
В общем, все это было очень непривычно – остро, резко и даже… обидно!
Да-да! По ходу этого своего наказания она, Лиза, ощущала все возрастающую обиду!
Причем, это была вовсе не какая-то обида на ее, Лизы, Старшую. Можно сказать, что сама Элли, обозначавшая сейчас на ее теле все эти жгучие полосы от хлестов лозы, вовсе не воспринималась девочкой как источник боли. Возможно, просто потому, что Лиза все-таки исполнила молчаливую просьбу миссис Эллоны Мэйбл – не смотреть в ее сторону во время наказания. Девочка даже прикрыла свои глаза – и не только по этой самой причине. Повод к этому был весьма банальным – Лиза, отчего-то, решила, будто так удастся удержать слезы, на которые ее пробило уже с третьего стежка по обнаженной коже. Оказалось, что все это вовсе даже бесполезно, что слезы сами собою вытекают из-под век, как бы старательно ты их ни зажмуривала. И вся эта мокрость – еще соленая и горькая, причем, в одно и то же время! – стекает все ниже. Ну, а потом она как-то сама собою размазывается по всей твоей же морде лица, так сказать. И, хотя твои руки при этом остаются формально свободными, какого-либо внятного желания реально утереть все эти слезы-сопли, почему-то не возникает.
Наверное… просто потому, что некогда. Тупо некогда тебе тереть руками мордуленцию своей зареванной личности, когда жгучие всплески – там, сзади… В общем, именно они вызывают у тебя, в это же самое время, всего одно желание – дотянуться туда, именно и в точности, это важно! Ну и… прикрыть там все… ладошками, защитить свой настеганный зад от новых жалящих прикосновений гибкого прута. Рефлексы, ти их мать, ничего же ни попишешь! Вот и приходится… преодолевать их, иначе… Будет вовсе стыдно – от того, что сама и не стерпела всего того, чего так для себя добивалась.
Лиза даже сцепила руки «в замок» - чтобы не поддаться искушению. Она спрятала лицо, прикрыла его сомкнутыми-переплетенными пальцами рук, как будто забралом – по направлению спереди и чуточку сверху.
Она отгородила себя эдаким способом – «а ля страус» или как-то вроде того! - от зрительных впечатлений. Любых.
Вот только... Это все вовсе не защищало ее же от тех самых жалящих всплесков - там, на нижних-мягких. Можно сказать, что сие «забрало из пальцев» просто-напросто отгородило девочку от визуальной составляющей всего, что происходило, вокруг нее и там. Спрятало часть ее чувств и ощущений в некий условный кокон - скорее, кажущийся, чем реальный, поскольку боль от прута по-прежнему терзала ее тело.
Впрочем...
В какой-то момент времени, что-то в ее, Лизы, восприятии стало иным. Или же просто, поменялось в том самом окружающем пространстве, главным составляющим которого являлась для нее та самая молния прута - невидимая, но жгучая! Именно этих жалящих прикосновений девочка ожидала, но... пауза между ударами непривычно затянулась. Да, эта боль, ставшая для нее почти что привычной, в этот раз почему-то не коснулась ее тела - там, сзади.
И все-таки, жжение от предыдущих ударов вовсе не прекратилось. Хотя, на фоне предыдущего это было, по сути, такое облегчение!
Да… Элли явно не торопилась продолжать сечение своей воспитанницы! И, внезапно, пронеслась в голове мысль-молния: «А может быть, это уже… все?»
В смысле, может быть, ее, Лизы, наказание, уже и закончилось? Было бы… ой, как неплохо!
Лиза давно уже перестала считать удары, которые наносила ей по ходу сечения миссис Эллона Мэйбл. Нет, девочка вовсе не собиралась просить пощады у своей Старшей, вовсе нет!
Во всяком случае, не сейчас…
Но ведь можно же надеяться и на лучшее… ну, хотя бы немножко, правда?
Лиза расцепила пальцы, убрав с глаз свое импровизированное «забрало». Раздвинула руки в стороны, открыв себе какое-то подобие обзора вовне. Коротко огляделась вокруг и… уяснила себе ситуацию.
А ситуация была, прямо скажем, более чем аховая. Ее, Лизы, Старшая поднялась из коленопреклоненного положения-состояния в обычное прямоходящее, прошла в сторону высокой напольной вазы, где еще с утра вымачивались те самые прутья, которые они тогда вместе нарезали, очистили от сучков, промыли – в общем, приготовили. С шутками-прибаутками по поводу запланированного на вечер и безо всякого страха в голосах и разговорах – не правда ли, забавно? В смысле, забавно это выглядело… из нынешнего расклада.
Миссис Эллона Мэйбл, вот прямо сейчас выбирала себе новое орудие наказания. Специально для продолжения наказания своей воспитанницы. Да, именно для ее, Лизы, сечения, а вовсе не для чего-то… иного. В смысле, не столь болезненного.
Вывод был простой, вполне доступный для соображения одной бывшей приютской девчонки. Перерыв в болевых ощущениях намечался более чем краткий – так сказать технического характера, для замены инвентаря.
Лиза непроизвольно всхлипнула и в отчаянии снова закрыла свои голубые глаза. Нет, она вовсе не собиралась сдаваться. Хотя вот теперь-то, прочувствовав, как говорится, на собственной своей нежной шкурке всю сомнительную прелесть такого наказания, девочка уже поняла – более чем хорошо, поскольку средства убеждения оказались весьма и весьма доходчивыми! – почему Старшая отговаривала ее от этой своеобразной игры. В «наказание всерьез и по-строгому». Просто, миссис Эллона Мэйбл уж точно, много раз проходила через нечто подобное. И она была со своей воспитанницей, по этому самому поводу, совершенно честна и откровенна, без каких-либо преувеличений или попыток ее, Лизу, запугать!
Ведь все же рассказала… предупредила Лизу о том, что это будет очень даже больно! Нестерпимо больно! И все ж таки, некая юная упрямица всерьез возжелала для себя именно такого «болевого» посвящения! Решила, что так будет честнее… Если ей лично пройти через наказание, подобное тому, которое в детстве получала ее Элли. Чтобы получить моральное право честно и с достоинством надеть на себя домашнее платье – именно по окончании всей этой боли. Платье, которое когда-то носила та самая женщина, что спасла ее и приняла в этот Дом.
Символический переход из «незаконного» состояния беглянки в статус личной воспитанницы миссис Эллоны Мэйбл и законной жительницы Дома сего.
Ну… переход-то символический. А вот боль оказалась самой, что ни на есть, настоящей – неподдельной и мучительной… Однако, жаловаться и просить пощады – тоже не вариант. Вот если бы миссис Эллона Мэйбл – нет, ее любимая Элли! – если бы она сама… Да-да-да! Непременно сама бы догадалась о том, что ее подопечная давно уже все и поняла, и оценила. И готова теперь принять от нее полное и безоговорочное прощение – незамедлительно и даже вот прямо сейчас!
Однако… Нет, кажется, не будет ничего такого… со стороны ее, Лизы, Старшей. Никаких таких… послаблений…
Девочка не открывала глаз, но все-таки услышала, как Элли прошла ближе и… опустилась на колени перед воспитанницей, простертой ниц на ковре возле камина.
Да, сейчас Элли продолжит сечение, прерванное исключительно по причине объективной необходимости сменить прут. Вот сейчас… Буквально через несколько томительных мгновений, это все, жгучее и страшное, продолжится снова, жутко и больно! И Лиза не помнит… не знает, сколько там осталось этих хлестких ударов – обещанных ей и все еще не выданных! Но их будет еще много… Очень много!
Вполне достаточно, для того, чтобы снова пробить ее на слезы и сопли… И на отчаянный рев, беспомощный и постыдный!
Ведь ты же… сама добивалась всего такого… жуткого и болевого! Сама! Никто ведь к этому тебя не принуждал!
Да, никто…
Никто, кроме той странной девочки… живущей у нее внутри. Глупой и честной. Готовой всерьез страдать…
Ради чего?
Можно… Ведь все еще можно запросить пощады! Наверняка, Элли тут же все и прекратит! Поднимет с пола юную страдалицу и постарается ее утешить. И конечно же, миссис Эллона Мэйбл не станет потом упрекать ее в том, что не стерпела истребованное, не осудит девочку за трусость!
Однако та, маленькая-девочка-внутри, которая живет в Лизе… Она не простит ей такой постыдной ретирады!
Лиза снова свела руки, прикрыла ими голову спереди, чуть сдвинув лицо свое вниз, опираясь лбом на пальцы – только чтобы Элли не видела ее зареванную мордашку… И чтобы, не дай-то Бог, не смягчилась, не перешла от наказания к пониманию и прощению… вот прямо сейчас!
Да, пальцы в замок и… терпеть! Сейчас… Вот сейчас… Вот…
- Ай-я-а-а!
Вскрикнула в голос. Не удержалась.
Девочке показалось, что закричала она слишком громко. И было от чего! То ли ее кожа стала, внезапно, более чувствительной – ну, после первой части наказания! То ли миссис Эллона Мэйбл перешла к иной манере действий и стала сечь ее куда как сильнее!
Впрочем, ее Старшая по-прежнему была к ней внимательна. Это четко обозначила та самая пауза, которую она взяла, перед тем, как продолжить. Позволила девочке перевести дыхание и даже расслабить тело. Однако потом… Свистящий прут снова ожег ее кожу – там, на нижних-мягких. И снова это почувствовалось куда как более нестерпимо, чем прежде. И снова… до громкого крика. Совершенно неожиданно для той самой девочки, которая чуточку ранее приказала себе терпеть.
Да… Она хотела выдержать это… достойно. В смысле, без таких вот унизительных воплей, наверняка, пугающих ее Старшую! Отчего же теперь у нее ничего не получается – ну, по части этого самого… добровольного терпения? Ладно, хоть прикрываться не стала – там, сзади. Хотя бы от этого удержалась!
Так что же случилось, а? Неужели, ее Старшая за что-то на нее сейчас очень сильно рассердилась, и решила вот именно теперь отстегать свою воспитанницу, как говорится, всерьез и по-взрослому, то есть, без жалости и снисхождения?
Но ведь ее Элли… Она же вовсе не такая! Она не может… Нет, она ни за что не станет поступать с той, кто ее любит! Ее Элли не может быть… такой… жестокой!
Эти всплески боли, которые обозначал на ее теле новый, свежий прут, заставляли девочку вскрикивать все громче и все более жалобно. Если первая часть наказания была для нее, для Лизы, просто очень болезненной, то вторая часть казалась ей уже совершенно нестерпимой!
Но самое странное было в том, что эта самая мучительная боль стала... как бы отдельной, особой силой. Да, теперь Лизе казалось, будто эта Боль действует теперь совершенно самостоятельно, отдельно от той, кто держала сейчас в руках гибкий прут и действовала им! Боль стала для девочки некой особой сущностью, которая мучила ее сейчас сама по себе, ужасно, жестоко, бессмысленно и беспощадно!
И теперь, с той стороны жалящего прута, не было больше никого… Сам прут высекавший на ее, Лизы, теле, яркие, жгуче-зудящие полосы - отдававшиеся не менее яркими всполохами ощущений внутри ее, Лизы, эмоционального кокона, которым она снова-сызнова попыталась себя окружить – был уже не в руках конкретной личности. Он стал как бы исходной частью той новой сущности, по имени Боль…
Чуть ранее… был Дом. И была в нем комната. И в пространстве этой комнаты, неподалеку от камина, на ковре, возлежала ниц одна страдалица. Свободная от одежды, открытая… любому удару, который мог на нее обрушиться, в любой миг, с любой стороны и всякого рода – все зависело от выбора того, кто пожелает его, этот самый удар нанести.
Вернее, от выбора Той, кто имела право ее, Лизу, сечь… Той, кому сама Лиза это самое право и предоставила.
И вот теперь, этой объективной реальности как бы и вовсе уже не существовало. Лиза теперь была… в своеобразном коконе, построенном ею для себя – не столько вовне, сколько изнутри самое себя.
И этот кокон… он отстранял ее от всего, что было вовне. Вот только Боль имела Силу и Власть пробиваться сквозь него. Не разрывать, о нет! Проникать сквозь оболочку… Как будто какая-то ее составляющая была частью ее, частью Лизы…
А ведь… так и есть.
Да, теперь их было двое. Она, Лиза, и Боль.
Вернее, нет, не так. Лиза была теперь одна. Наедине с Болью. Лиза – бессильная как-либо защитить самоё себя. А Боль – беспощадная… нестерпимая…
Да-да, именно это самое слово – нестерпимая. Вовсе и именно потому, что ее, Лизы, терпение больше не имело никакого смысла. Ведь Та, кто сейчас исполняла над нею этот самый жестокий ритуал посвящения в личные воспитанницы, попросту исчезла из системы ее, Лизы, личных и чувственных координат.
Это было немыслимо! Как будто что-то – даже не «кто-то»! – сбило ту самую настройку их друг на друга – личную настройку, которую девочка уже успела оценить!
Теперь же она была совершенно одна, а ее Старшая…
Не было ее рядом – во всяком случае, на той, другой стороне прута, неторопливо высекавшего на теле девочки все новые жгучие и зудящие отметины – наверняка, красные, едва ли не с кровью! И это одиночество – без присутствия той, кого Лиза уже успела полюбить! – вот это и был настоящий кошмар. Совершенно невыносимый!
- Элли! Где ты? – закричала девочка в тот самый миг, когда волна одиночества, отчаяния и нестерпимой Боли уже почти что поглотила ее, когда Боль уже почти что затопила тот самый кокон, где не было больше… ничего. Даже самой Лизы там почти уже не было…
Кажется… именно этот самый вопль отчаяния, который она издала, как-то разбил-разорвал глухую и невидимую оболочку, запиравшую ее, Лизы, эмоции внутри и не допускавшую извне ничего, кроме Боли… Да, она сама отгородилась этим коконом от всего – для того, чтобы перетерпеть наказание так, как она считала нужным. Тогда Лизе казалось, будто именно это все так важно!
Она пока еще не открыла свои глаза и даже не отняла своих рук от головы, не разомкнула свои пальцы – все еще сцепленные для того, чтобы не поддаться соблазну прикрыть-защитить ту самую многострадальную нижнюю часть своего тела, ту, что сейчас подвергалась истязанию.
Просто… Эти резкие звуки, произнесенные с ее стороны, получили ответ – особый и значимый.
Тишину и…
Паузу в череде ударов, заставлявших ее, Лизу, кричать и плакать – здесь, лежа на ковре, на полу их общего дома!
Это было… очень важно!
И в этой самой тишине, свободной от Боли – условно, ой, как условно, поскольку зуд в настеганных прутьями ягодицах никто не облегчал, совсем даже наоборот! – в ней Лиза, наконец-то, смогла как-то внятно прислушаться к тому, что происходило теперь возле-подле нее.
Она не просто прислушалась. Сейчас девочка напряженными своими нервами ловила бесчисленное множество колебаний - не только акустических, но и каких-то иных… странных, но доступных ей в этом… несколько измененном состоянии сознания…
Или же в ее истинном, правильном состоянии? Какая она – настоящая? И когда?
Странное, непривычное, неизвестное ей до того прежде ощущение, аналог нервной дрожи. И расшифровка его сути… Шокирующая, странная…
Это ощущение от нервного напряжения - скорее даже потрясения! – от жуткого факта осознания того, что видишь перед собою. Того, что сейчас сделала… своими руками.
Эти непривычные девочке чувства… вовсе не принадлежат самой Лизе Лир. Это ощущения ее Старшей. И то, что сейчас она почувствовала - это нечто категорически неприятное.
Милая Элли сейчас почти что в шоке от увиденного. Ей сейчас страшно, жутко… и она, кажется, желает все это немедленно прекратить!
Ой, хорошо бы… чтобы все так и было-случилось…
Однако нет. Эта паническая мысль-ощущение тут же была вытеснена другой: «Надо… продолжать!» А дальше… Была некая странная смесь из двух ингредиентов: сожаления и нежности – адресованных именно ей, Лизе – оба, вместе и сразу.
Все это… Более чем странно… Неужели такое может сочетаться? Разве может такое присутствовать… сразу – в одной и той же, отдельно взятой голове?
В смысле, как могут быть слиты воедино, искреннее желание продолжить всю эту жуть истязания и… не менее искренняя нежность к его, истязания, жертве?
Оказывается, может, да еще как! И вот уже…
Она, ее Старшая, наконец-то решилась. Отбросила прут куда-то в сторону, поднялась и… снова шагнула туда же – в смысле, к вазе. Естественно, за розгой, взамен той самой, что была ею только что выброшена!
Значит, это всё… Вся эта боль сейчас продолжится?!
Элли! Не надо! Ну… ты же видишь, что я не хочу больше! Пожалуйста, услышь меня!
Естественно, девочка все это прокричала только про себя, а вовсе не вслух. Внешне же она позволила себе лишь один тяжелый вздох. А после этого, девочка продолжила напряженно… нет, не только вслушиваться. Ощущать. Это слово было не вполне точным, однако оно гораздо больше соответствовало теперешнему восприятию Лизы Лир. Вовсе не оглядываясь теперь кругом глазами, она сейчас ощущала окружающее пространство – как-то объемно и вовсе иначе, чем обычно. Своего рода «объемный слух», дополненный странным восприятием отголосков мыслей и чувств ее Старшей – той, что стала своеобразным центром концентрации ее, Лизы, внимания. Вот сейчас миссис Эллона Мэйбл подходит к той самой вазе, куда сегодня утром сама же Лиза, ободряемая улыбкой своей Старшей, поместила-окунула гибкие ивовые и ореховые прутья. Их, так сказать, в комплекте – а для задуманного ими наказания, даже и с избытком! – они вместе-вдвоем заготовили – в смысле, набрали и нарезали – в ходе вылазки в ближайшие леса-перелески сразу после завтрака.
Тогда, утром, Лиза улыбалась и шутила, по этому самому поводу, поощряемая и ободряемая молодой женщиной, взявшейся ее, Лизу, воспитывать.
Теперь же от прежней беззаботной улыбки не осталось и следа. Страх ожидания неизбежного продолжения экзекуции заставил девочку снова вздрогнуть, поежиться всем своим телом, и на мгновение сжать те самые половинки нижних-мягких, которые сейчас зудели отходящей болью, исхлестаны в первых частях этого самого болевого спектакля.
Далее, миссис Эллона Мэйбл опробовала выбранный ею прут – свист короткий, гадкий, злобный и жуткий! Девочка рефлекторно отозвалась на него очередным содроганием и последующим вздохом. Она по-прежнему не рискнула обозначить словами свое собственное отношение к происходящему. Ведь никакой надежды на то, что Элли сама догадается все это прекратить, у нее уже не осталось. Предстояло терпеть дальше. И никаких других вариантов на горизонте ее личных событий больше, увы, не просматривалось. Этим своим странным «объемным» чувствованием, девочка ощутила, как ее недогадливая Старшая обошла то самое место, где она лежала и опустилась в прежнюю свою исходную коленопреклоненную позицию, коснувшись при этом коленом левого бока своей воспитанницы. Ну а потом…
Левая рука миссис Эллоны Мэйбл опустилась на ее, Лизы, плечо. И сразу же стало спокойно.
Вот она, ее Элли, рядом. Она вернулась и больше уже никуда от нее не уйдет.
Это ее прикосновение не было жестким и грубым. Элли вовсе не прижимала свою воспитанницу к полу силой. Скорее уж, просто обозначала свое пристрастие в жизни девочки. В этих своеобразных обстоятельствах ее, Лизы, бытия, она обозначала себя этим своим касанием, как сторону властвующую и любящую.
Может ли истязающая сторона любить объект своего… жестокого внимания и действия?
Оказывается, может. И своими напряженными нервами девочка ощутила сейчас именно это!
А дальше, она услышала голос своей Старшей. Спокойный и… дополненный некими особыми нотками, обозначающими требовательность, сожаление, сочувствие… И еще гордость за то, что ее воспитанница ведет себя так, как надо.
- Лиза, - произнесла Элли, - ты меня звала. И я знаю, зачем.
Лиза очень захотела проораться, выкрикнуть в полный голос, в полный ор – возможный и невозможный! – нечто вроде: «Прости! Прости меня! Прекрати это все, Элли! Пощади… Пощади меня! Пожалуйста!»
Бог весть, как ей удалось удержаться от такого проявления эмоций. Наверное, это самое прикосновение ладони ее, Лизы, Старшей, сыграло свою роль. Однако факт – Лиза сдержалась. Не закричала, не заистерила. Вот только обозначила самые хвостики-отголоски своих весьма ярких эмоций очередным тяжелым вздохом.
Естественно, ее, Лизы, Старшая почувствовала смысл этого тревожного звука. Элли мягко погладила плечо воспитанницы, успокаивая свою девочку. Как ни странно, это сработало. Лиза снова вздохнула, но… уже не имея столь тяжкой интонации в этом звуке-эмоции.
Да, теперь она готова была выслушать. И даже понять.
Возможно.
- Лиза, я знаю, тебе сейчас очень больно, - продолжила Элли. – Ты сейчас очень хочешь, чтобы все это уже закончилось. Однако твоя гордость не позволяет тебе озвучить это твое желание и запросить пощады. Да, Лиза, я все понимаю, и я… восхищаюсь тобой!
От этой похвалы у Лизы на глазах снова выступили слезы. Нос заполнился свежей порцией мокрого хлюпа, и на мгновение даже перехватило дыхание слезным спазмом. Она даже всхлипнула. И снова рука ее Старшей - мягкая и властная, в одно и то же время! – обозначила особую близость к ней, успокоила девочку. И подвластная смогла после этого дослушать ее речь.
- Лиза, я прошу тебя потерпеть еще немного, - сказала Элли. – Это очень нужно! Ты держишься очень хорошо. Ты выдержишь, я знаю. Нужно, чтобы ты дотерпела это все до конца. Осталось… не так уж и много.
- Сколько?
Лиза в этот раз не смогла удержаться от вопроса по столь значимой для нее теме. И сама удивилась тому, что сумела задать его почти спокойным голосом. И даже никаких ноток удивления и страха в нем не прозвучало. Вроде бы.
- Осталось… всего шестнадцать, - охотно отозвалась ее Старшая. – Шестнадцать из пятидесяти. Уже немного. Правда, немного.
- Элли, я… - Лиза снова едва не сорвалась на униженную мольбу о пощаде, но смогла все-таки притормозить, остановить себя на самом начале фразы, и просто всхлипнула.
И получила в ответ целую серию новых поглаживаний-касаний, мягких и властных. И снова замолчала, затихла.
- Лиза, я все знаю, все понимаю… Потерпи. Пожалуйста. Ты сможешь. Не обижайся, но… так нужно.
Девочка, откровенно говоря, была уже не в силах с нею спорить – тем более, столь странным способом, намекая, но не рискуя просить в открытую. Просто, снова вздохнула и шепнула тихонечко: «Хорошо…»
Однако Старшая прекрасно расслышала этот ее ответ.
- Спасибо, Лиза! – произнесла Элли. – Тогда давай… продолжим!
Она убрала руку с плеча своей воспитанницы. И девочка тут же дернулась-встрепенулась. Как птица, пытающаяся… взлететь – чтобы спастись от какой-то опасности.
- Нет! – воскликнула Лиза.
Миссис Эллона Мэйбл как-то тяжело вздохнула.
- Лиза… Ты ведь обещала мне… терпеть! – напомнила она.
Голос Старшей звучал теперь мягким упреком.
- Я… - девочка рискнула на нее оглянуться – но сразу же снова спрятала свое лицо, прикрыла его пальцами, не желая, чтобы Элли видела ее в таком вот зареванном виде. Однако успела все-таки поймать сочувственный взгляд от Старшей, которая явно собиралась продолжать наказание, а также… оценить прут, который был сейчас у нее в руке!
Лиза вся содрогнулась. А потом, глубоко вздохнув, озвучила причину такой нервной своей реакции на действия воспитательницы.
- Элли, пожалуйста! – жалобным голосом произнесла она. – Не убирай свою руку! Мне так… легче! Так я чувствую… знаю, что ты со мной! Иначе мне… страшно!
- Конечно же, моя маленькая!
Эти слова миссис Эллона Мэйбл произнесла с явным облегчением в голосе.
Она даже чуточку передвинулась – по направлению к ее, Лизы, плечам, немного переступив коленями. Снова вернула руку свою на плечо девочки.
Лиза почувствовала тепло ее ладони на своей коже и замерла, наслаждаясь этим прикосновением, такой… странной лаской, с ее стороны. Но это было уже совсем-совсем по-другому. Теперь они были вместе.
Странно, ведь не может быть такого доверия к той, кто собирается ее сечь. Но девочка сейчас… ощущала себя под ее защитой.
Безумный расклад… Когда сторона, причиняющая боль, одновременно с тем защищает и ободряет.
Одна рука – защищает, так символически. Другая – причиняет боль, и вполне реально. Бред…
Лиза даже не пыталась осмыслить этого, просто приняла это все так, как оно есть. Напрягла свое тело, потом расслабилась и, прикрывая свои глаза, замерла в ожидании.
- Лиза! – услышала она.
Девочка оглянулась. Элли смотрела на нее весьма смущенным взглядом. Молодая женщина на секунду отвела свои глаза, зацепилась взглядом своим за прут – в своей же правой руке! – поиграла лозой, короткими взмахами-движениями, и… отвела прут в сторону.
- Что? – Лиза смотрела на нее с надеждой – вдруг она и вправду, передумала продолжать?
Действительность же оказалась несколько иной.
- Я… предлагаю тебе самой определить, как ты сможешь терпеть то, что я тебе выдам, - заявила ее Старшая. – Сделаем так. Я сейчас выдам тебе удар… стегну тебя, а дальше… Ты сама скажешь мне, могу ли я продолжить.
Она сделала короткую паузу и продолжила в чуточку более резком и требовательном тоне – скорее приказывая, чем предлагая!
- Лиза, ты слышишь меня? – осведомилась она. И продолжила словесно развивать сущность своего необычного предложения:
- Вот сейчас… я ударю тебя и подожду, пока ты скажешь мне, что я могу продолжить. Буквально скажешь мне: «Продолжай, Элли!» После этого, я нанесу тебе очередной удар. Ты прокричишься… Потом успокоишься и… снова позволишь мне продолжить. Я… после каждого удара, буду ждать, пока ты успокоишься и будешь в состоянии терпеть это все дальше. И вот так, каждый раз. Каждый удар по твоему телу, я буду наносить достаточно сильно, а потом ждать твоего разрешения на продолжение сегодняшнего наказания. И так… каждый раз. Перед тем, как взмахнуть прутом – я буду ожидать твоего разрешения. Лиза… Я не тороплюсь.
- А если я… не скажу? – тихо спросила девочка, лежащая ниц. – Ты все равно меня ударишь, да?
- Лиза… Я прошу тебя! – миссис Эллона Мэйбл снова тяжело вздохнула. – Давай сделаем так, как я тебе сказала. Осталось… уже немного! И сейчас… всю эту непростую ситуацию между нами, будешь контролировать именно ты! Пожалуйста, перетерпи и это… Я тебя прошу. Мы же вместе с тобою все решили! Это нужно нам обеим… И это нужно мне…
Она снова погладила Лизу по спине. Девочка отвернулась, снова спрятала лицо за сплетением пальцев. Эллона продолжила гладить детскую кожу – мягко, ласково. И примерно через минуту этого тактильного воздействия, Лиза, наконец-то, решилась отозваться вербальным способом.
- Начинай, Элли, - произнесла она… тихо и в сторону. – Я готова.
- Спасибо, моя дорогая! – так же негромко и с чувством отозвалась ее Старшая.
Она выпрямилась, выждала несколько секунд, чтобы удостовериться в готовности этой решительной девочки. А потом… левая рука молодой женщины замерла на плече ее покорной воспитанницы. Правой рукой своей миссис Эллона Мэйбл обрушила прут на уже исхлестанные ягодицы лежащей девочки, замершей в ожидании нового жалящего удара. Хлест вышел… не такой уж и сильный – прут Элли в этот раз держала «накоротко», руку она отставила несколько в сторону, вправо – не слишком-то удобным образом, но так, чтобы, по возможности, обозначить удар, перпендикулярно направлению ног возлежащей. В принципе, не очень удобно – в смысле, для серьезного замаха. Но все равно, вышло достаточно болезненно – и на коже остался яркий красный след, не столь уж параллельный предыдущим, а так, самую чуточку наискосок.
Лиза вскрикнула, издав при этом странный набор звуков, нечто вроде «Ой-а-а-а…» - на этот раз негромко, но жалобно. В ответ, та, кто вызвала в акустическом пространстве их общего дома эти отголоски страдания, снова погладила девочку по плечу и спине, успокоив ее всхлип.
Лиза замерла. Она затихла и как бы зависла в той самой паузе… продолжительность которой теперь зависела только от нее одной.
Она помолчала. Затем расслабила тело – аккуратно, как можно более полным образом! – а дальше… произнесла громко и твердо… Ну, ей, во всяком случае, так показалось.
- Продолжай, Элли!
Кстати, многие Читатели уверены в том, что Авторы существуют за счет чего-то такого... эфемерного.
Типа, материальные условия существования для Авторов никакого значения не имеют.
Увы и ах, это не так.
По этой причине...
Информирую Уважаемых Читателей о важном :-)
http://proza.ru/avtor/tritschen