Талисман-2, или Книга Рода

Люди умные возвышены. Тот, кто наделён только храбростью, всего лишь порывист, кто наделён только доблестью, всего лишь горяч, кто наделён мужеством, всего лишь славен, и только тот велик, кто упорно добивается истины.
Виктор Гюго «Труженики моря»

Проходит день, по следам его идёт другой, и, когда не гадаешь, смерть стоит уже в головах у тебя… Где мудрецы, которые писаниями своими наполнили мир? Где те, которые изумляли мир своими творениями, пленяли умствованиями? Где те, которые гордились дорогими одеждами и покоились на пурпурных ложах? Где те, которые изумляли красотою своей наружности? Где те руки, что украшались жемчужинами? Где те, которые приводили в трепет своими велениями, и покоряли землю ужасом своего величия? Спроси землю, и она укажет тебе, где они, куда положены…
Юлиан Семёнов «Приказано выжить»


Глава 1
Всё течёт, всё меняется, сказал как-то древнегреческий философ Гераклит Эфесский, создатель учения о «логосе». Действительно, перемены происходят, но только там, где для этого существуют необходимые условия, называемые инструментом развития. Но, если речь идёт о затерянном в глухой таёжной чащобе селении, то это утверждение не совсем подходит. А если ещё знать, что селение то старообрядческое, то можно будет уверенным, что само время здесь остановилось если не навсегда, то надолго, ибо нет людей более невосприимчивых к всякого рода изменениям, чем староверы.
О многих подобных вещах не задумываешься, проживая в условия большого города. Сам большой город вмещает в себя столько условностей, что, кажется, что он переполняется энергией и заставляет само Время течь более торопливо. Если кто проведёт исследования и изучит: как стареет житель большого города и житель малого города, а также житель незначительного селения (мы уж не говорим об отшельниках, вычеркнувших себя из условий любого коллективного проживания) при равных условиях (это обстоятельство надо отметить особо, ибо оно немаловажно), то, по нашему мнению, может обнаружиться удивительное явление, что житель большого города стареет быстрее. Почему? Именно по причине влияний условия большого города. Они увлекают своими течениями, которые не замечаешь, но которые всё равно имеются, и которые на людей влияют, по той причине, что люди во всех этих процессах участвуют. Сложно написано? Уж как можем … да, как можем. Но, признайтесь сами, что время, кажется, неуклонно наращивает свою скорость, и даже когда идёшь по улице, или едешь в повозке, невольно ускоряешь своё движение, словно боишься куда-то опоздать. А ведь это и есть признак того, что нас всех что-то куда-то увлекает, тянет, воздействует. Но горожане научились этого не замечать. Это вечное ускорение сделалось вечной атрибутикой городского пейзажа.
Андрей Илларионович Бояров не задумывался о таких свойствах времени, когда проживал в пределах Санкт-Петербурга, прохаживаясь по Шкиперскому среднему проспекту (дом, с квартирой Бояровых, находился у Биржи), а по Невскому проспекту дефилировало много больше людей, и многие передвигались весьма спешно, и никого это обстоятельство не удивляло – мало ли у человека какие неотложные дела? Лишь оказавшись в значительном отдалении от улиц и проспектов столицы, Андрей начался задаваться вопросами – куда это они все так спешили? Не совершаем ли мы все ошибки по причине излишней торопливости, вместо того, чтобы притормозить свой неуёмный бег, да задуматься – а правильно ли идём? В верном ли направлении? Может, дорога тогда не привела бы в острог города Благовещенска? А если бы не привела, то, как бы это отразилось на селе Камышино его отсутствие?
Здесь необходимо сообщить Читателю, что Андрей Бояров, герой нашего повествования, в предыдущих событиях проявил себя настоящим героем, то есть не пожалел своей жизни для спасения жителей этого села, затерянного в обширных пространствах дальневосточной тайги, в Приамурье, а если говорить точнее, то в бассейне реки Зеи, в устье которой и был выстроен Усть-Зейский пост, получившей статус города Благовещенска после строительства там церкви Благовещенья, распространившей свою благодать сначала на станицу, а потом и на город.
Положение Боярова, учитывая всё то, что с ним произошло, было не из лучших, но и не фатально. Мы не станем пересказывать тех событий, с которыми Читатель может ознакомиться, обратившись к страницам нашей предыдущей повести «Талисман, или камень Бодхидхармы», где всё в достаточных подробностях рассказано; скажем лишь, что Бояров, сбежавший из острога славного города Благовещенска, уже не числился в беглецах, ибо посланная ему в вдогонку команда острожных стражников, сопровождавших казачий отряд, доложила, что бежавшего арестанта в живых больше не числится, ибо он погиб, столкнувшись с шайкой китайских разбойников, а оставшуюся после динамитного взрыва голову решили в собой не вести, а бросили в яму, образовавшуюся от того же взрыва. Этого свидетельствования оказалось достаточно, чтобы Боярова вычеркнули из списка ныне живущих.
Каково это жить после своей официальной смерти? Занятие, признаемся Читателю, не изысканное, но жить можно, учитывая все те обстоятельства, что претерпел наш герой перед тем, как свой жизненный путь «закончить». И, в его нынешнем положении, лучше всего было затаиться, переждать, пока всё успокоится, пока про него окончательно не позабудут.
Да и чем здесь, в Камышине, было не пожить? Однозначно, здесь было лучше, чем в арестантском бараке благовещенской острожной крепости, или, к примеру, в дебрях тайги, где рядом может случиться и медведь, и тот же тигр, когтей которого наш герой уже один раз миновал. Но будет ли и следующий раз столь же удачлив? Да и неизвестно, куда его приведёт таёжная тропа, с какими людьми его сведёт? Тогда как здесь к нему все настроены дружелюбно, если не сказать чего-то большего. Но об этом мы ещё скажем.
Время, а скорее даже события, наносят свою печать на лицо всякого человека, в виде морщин, выражения и прочих деталей, и, чем больше событий человек переживает, тем большив изменения появляются в его лице. Если бы сейчас родители, или друзья детства увидели нашего героя, то, вполне вероятно, не узнали его, настолько изменилось выражение, мимика, жесты, да и всё прочее, включая и одежду. Это сделался уже совсем другой человек, нежели тот, что был ранее. Впрочем, родители бы его всё же узнали, ибо здесь задействованы другие чувства, такие, как «голос крови», родства, и так далее.
Если раньше Андрей, Андрюша, Андрейка был человеком улыбчивым и добродушным, склонным к проявлению самых светлых чувств и стремлений, то теперь в нём появилась настороженность и привычка к ожиданию разного рода несчастий. Он был готов всякий раз перейти к обороне, если случится на него нападение, и эта настороженность выражалась в его глазах, в неуловимых деталях, в том, как он держался. Изменилась его походка, выражение лица, что уж говорить о причёске или приверженности к модным костюмам, которых в тайге не бывает, а если и бывает, то совсем в иных обстоятельствах. Он стал не просто крепче или шире в плечах, этого как раз не появилось, но в нём прибавилось жилистости, кряжистости, той внутренней крепости, какой отличались бурлаки или сволочи, сволакивавшие парусные суда от одного речного русла к другому, по волокам. Эта работа была настолько утомительной, что люди от неё корежились, становились узловатыми и мосластыми. Но до полной подобной кондиции Андрей дойти не успел, да и имел устойчивый внутренний стержень, что тоже надо учитывать. Но мало кто из каторжников не ломался, не становился иным. Увы, таковы особенности жизненного устройства.
Порядки, которые царили в каторжных учреждениях, и те отношения, которые были характерны для старообрядческих поселений, разительно отличались. Покалеченная в тюрьме душа могла залечиться в таком поселении, если было подобное намерение у арестанта. Иные, обозлившись на несправедливости мира, любовно пестовали в себе ненависть и продолжали опускаться на самое дно этого океана. Это и было настоящее падение, перевоплощение в образ Каина. Но в данном случае этого не случилось, во многом по той важной причине, что никакого падения и не было, ибо за собой никаких проступков Андрей Бояров никак не ощущал, скорее  наоборот, здесь имела место вопиющая несправедливость, которая заключалась в том, что за ничтожный проступок молодой человек был брошен за обочину той привычной жизни, к которой привык и которую он считал для себя разумеющейся.   
Почему так произошло? Почему это несчастье случилось именно с ним?
Ещё в арестантской камере аспирант напряжённо раздумывал над этим вопросом и, постепенно, пришёл к неоднозначным выводам, что, во-первых, это не только с ним произошло, а, во-вторых, что это – защитная мера со стороны режима, со стороны власти. Хотя сам Андрей не входил ни в одну из революционных организаций (ни в «Земля и воля», ни в «Чёрный передел», ни в «Народная воля»), он весьма сочувственно отзывался о стремлении своих знакомых и товарищей к обновлению жизни в стране, к тяге к прогрессу и свободе, о чём он жадно прочитывал в строках статей, написанных Георгием Плехановым или Андреем Желябовым. Он и сам с восторгом пересказывал те призывы знакомым студентам, и даже взял на хранение пачку экземпляров газет «Земля и воля», «Вестник «Земли и воли», «Зерно». Эти газеты распространяли те, кто убил русского императора Александра II, после чего и началась та полоса реакции, когда случились судебные процессы «первомартовцев», «семнадцати», «четырнадцати», «двадцати одного» (по числу судимых участников») и прочих. Власть защищалась, пытаясь предотвратить растущую волну террора со стороны революционных организаций. Даже участники «Чёрного передела», возглавляемого Плехановым, были вынуждены эмигрировать в просвещённую Швейцарию, хотя уж они-то ратовали за мирные виды революционных перемен, призывая к появлению конституции, в которой должны были сформулироваться права народа. Власть не очень-то считалась, кто из революционеров держал в руках перо и бумагу, а кто – револьвер и адскую машину. Потом вот и случилась подобная обструкция с Бояровым, и он попал, после судебного процесса в благовещенский острог, а затем уже произошло столкновение с Каином и другими уголовными заключёнными, по той причине, что Андрей всё ещё пребывал в привычных ему нормах, «не убий», «не укради» и прочих, как живёт в обычной жизни большинство граждан. Вот только эти правила «большинства» не распространялись на ту жизнь, что протекала в острожных стенах. Если Читатель уже знаком с событиями первой книги «Талисмана», то ему нет необходимости пересказывать уже известную ему историю.
Как только привёл тогда девочек, захваченных бандитами как заложниц, в родное им село, было у него большое желание, сразу Камышино и покинуть, но … не получилось. Сначала по той причине, что рядом находились казаки, в сопровождении острожных стражников, посланных как раз для его, Боярова, поимки. Но здесь вмешалось не иначе как божье проведение. Каким-то непонятным образом один из бандитов, славянской внешности, который бомбами у бандитов заведовал, сам же на динамите и подорвался. От него только мокрое место и осталось, да изуродованная голова. Так эту голову и посчитали за бежавшего арестанта, причислив его смерть к перечню преступлений той злополучной банды, что полегла в окрестностях той старообрядческой деревни. Казаки толковали, что не иначе как божьих людишек сам Всевышний под свою личную опеку определил, и потому сильно своё присутствие в Камышино не навязывали. Они даже предложили свою помощь в восстановлении сожжённых домов, но им было вежливо отказано. Мол, Бог поможет. Что такое может статься, казаки своими глазами увидали и с тем согласились. То, что арестант, на поиски которого были снаряжены стражники, сидел рядом с ними, так и осталось не замеченным. А Бояров как раз испытывал такую сильную усталость, что был безразличен ко всему. Если бы его тогда взяли «под белы руки» (он был выпачкан столь сильно, что его бы не узнала и родная мать), то Бояров не сказал бы и слова в свою защиту. Но на него простёрлась благодать, как пресловутая эгида античного бога Зевса или, что было вернее – сказочная шапка- невидимка. На него не обратили внимания, и казачий отряд, вместе со стражниками удалился. Некоторое время отряд пребывал поблизости, проводя осмотр и следствие, на предмет поиска возможных уцелевших преступников, но таковых не нашлось и лишь после этого полусотня, под командованием сотника Никиты Голованова удалилась восвояси. Вот тогда можно было уходить и Боярову, но … у него не шли ноги. Наступило какое-то оцепенение. А потом … короче говоря, так он и не ушёл, ни в тот день, ни в последующие.
Когда Бояров был маленьким, бывал он на даче, которую называли мызой. Кажется, так называл домик окружённый забором их работник, чухонец Юкколо, а следом за ним стали называть и остальные. Слово было интересное и непривычной, мягкое, доброе, оттого, верно, и прижилось. Мама там налаживалась выращивать цветы, чтобы украшать крошечными букетиками своё платье и сюртук отца; выращивали также лук, щавель и прочие травы, которые именовали «витаминами», эти травы кухарка добавляла в похлёбку. Но вспоминал Андрей не хозяйственные хлопоты, а большой муравейник, который находился за границей их участка, возле старой и кривой берёзы. Маленький Андрейка бегал смотреть, как крохотные мураши резво бегают, дружно совершая работу, словно были рабочими, а муравейник словно был их заводом. Мальчонка рассказал про муравейник соседским ребятам и привёл показать, чтобы поразить воображение слаженностью работы насекомых, которые хоть и не были людьми, но умели совершать действия, которые вполне годились для категории осмысленных. Ребята посмеялись над его рассуждениями, а самый хулиганистый из них, рыжий и конопатый Никитка схватил палку и сунул её в самый центр муравьиного дома, да ещё и провернул ею два раза. Андрейка рыдал, глядя, как встревоженные муравьи бегают и носятся вкруг разорённого своего дома, в состоянии паники. Это он сам решил, что муравьи пришли в ужас. С рёвом он побежал домой, чтобы пожаловаться на сорванцов, а те разбежались, словно их и не было. Уже очутившись дома, Андрейка успокоился, и жаловаться передумал, а принялся размышлять, как бы ему помочь своим подопечным муравьям, которых он уже привык считать «своими». Он прикидывал сначала одно, потом склонялся к другому. Но каждая затея казалась ему мало подходящей. Родители расспрашивали его, пытаясь понять причину огорчений, но он сказался, что упал и подвернул ногу. Но сейчас нога перестала болеть, и можно снова бежать на прогулку. Но мама его не пожелала отпускать и даже вести к доктору, Полю Воленжуа, невысокого роста субъекту, важно носившего смешную бородку, которую он называл «эспаньолкой» и пенсне, пристёгнутое цепочкой к жилетке, чтобы не потерялось. Мсье Поль был у них за домашнего медика, но проживал он в Санкт-Петербурге и визит к нему означал бы конец дачного сезона, а этого маленький Андрюшка никак не мог допустить, пока не поможет восстановить муравьиный дом (или завод). Хитрец заявил, что нога совсем не болит и даже на ней несколько раз подпрыгнул, для убедительности. Лишь это несколько успокоило маму, и она перестала говорить о докторе. Быстро- быстро Андрюшка собрался и помчался к старой берёзе, чтобы начать помогать муравьям. К его удивлению, за то время, пока его не было, эти крошечные и мужественные создания уже почти ликвидировали повреждения, старательно занимаясь ремонтом. Мальчонка, раскрыв рот, наблюдал за этой вполне разумной и осмысленной работой, которую совершали муравьи.
С тех детских, блаженных пор прошли долгие наполненные смыслами годы, и вот теперь умудрённый некоторым жизненным опытом Андрей поймал себя на мысли, что вспоминает тот давний, давно забытый эпизод с муравьями и их повреждённым домом, наблюдая за тем, как вновь отстраивается это таёжное дальневосточное село.
Свою помощь пострадавшим предложили казаки, которые были не только воинами, но и настоящими русскими мужиками, умелыми на руки, привычными ко многим крестьянским работам. Много лет назад казаки, те самые настоящие казаки, что основали свободную республику, известную нам сейчас как Запорожская Сечь, чурались грязной мужицкой работы, полностью посвятив себя войне и даже разбойничьему промыслу, не упуская возможности грабежей супротивной стороны. Так было по той причине, что первые казачьи поселения, где царила свобода, устроили те, кто сбежал из-под ига крепостничества, и люто потом отстаивал свои права на свободу, как образ жизни. Мужицкий труд, как образ жизни закабалённых крепостных рабов ими яростно отвергался. Лучше быть разбойниками, чем рабами. Это было кредо тех, первых, казаков. Ровно так и было в остальной Руси, где беглые собирались в шайки, чтобы как-то выжить, и лишь казаки подвели под это какое-то мировоззрение, убеждение. Тем они и были сильны. Со временем они сумели перенести свою ненависть к притеснителям на крымских татар, на горцев, и даже на посполитую шляхту, которая обладала непомерным гонором и никогда бы не признала вчерашних беглых рабов ровней себе, до тех пор, пока не была бита, и бита крепко. С тех пор много воды утекло, и многое изменилось в среде казачество. Чтобы сохранить свою вольницу, им пришлось выполнять и крестьянскую, и хозяйственную работу, а не только воинскую, ибо надо было как-то кормиться, чем-то заниматься, кроме войны и набегов. Если ты умеешь понимать нужды и умеешь к этим нуждам подстраиваться, то можете быть уверены – вы переживёте самую лихую годину. Такова жизнь.
Старообрядцы отклонили предложенную им помощь со стороны казаков. Они отводили глаза в сторону, принимали знаки сочувствия, но … не более того. То, что часть мужского населения деревни погибла в стычке с хунхузами, было бедой, было большим несчастьем, но жизнь в государстве российском подразумевала наличие подобных несчастий, и люди были к ним готовы. Может по этой причине они и проявляли долю суровости по отношению к тем, кто был на их стороне. Как бы на их стороне. Учитывая тот факт, что не так уж давно старообрядцы на Руси, в Российской империи, тоже преследовались государством, пусть и не столь строго и придирчиво, как разбойничьи шайки инородцев и своих, русаков.
Отчего так, спросит иной любопытный Читатель? Что ему ответить?
После экспериментов Ивана IV «Грозного» на Руси какое-то время, названное небезосновательно Смутным, царил политический и социальный хаос, как следствие излишне жёсткой централизации власти. «Грозный» собрал в свои руки как политическую, военную, светскую, так и духовную власть. Следующим правителям пришлось разгребать  то, что наворотил их предшественник. Так Алексей Михайлович Романов, представитель новой царственной династии, приблизил к себе игумена Кожеозерского монастыря Никона. Сын простого мордовского крестьянина, Никита Минов стал священником в своём селе в девятнадцать лет, а позднее отправился в Соловецкий монастырь, который славился среди русского духовенства не менее греческого Афона, и к тому имелись обстоятельства. Никон получил там необходимые духовные силы и энергию, коими славился всю свою жизнь. Собственно говоря, Алексей Михайлович, прозванный «Тишайшим» явно в противовес его предшественнику «Грозному», во многом потому, что начал вновь отлаживать государственность; он отмечал и привечал людей неординарных, энергичных, приближал их к себе, давал им свободу в действиях. Так игумен Никон сделался митрополитом в Новгороде, а когда там случилось восстание в 1650-м году, принял участие в его подавлении. Через два года, учитывая всю его деятельность, его рукоположили в патриархи Русской православной церкви. Вот бы тогда Никону успокоиться, вот бы тогда ему прислониться к своему царственному покровителю и действовать на его (и своё) благо. Ан - нет. Никон решил творить свою собственную политику, замешанную на некоторых религиозных проблемах. Как известно, на Русь пришла христианская вера с Востока, из Византии, из Константинополя, как элемент внешней политики «Второго Рима». Когда Византийская империя рухнула, Русская православная церковь потеряла государственную поддержку со стороны «духовного брата», и начала свои собственные духовно- политические действия. Арена этих действий, территория самой Руси, была достаточно обширная, чтобы здесь работать долгие и долгие годы, расширяя и углубляя своё участие. Но патриарх Никон решился начать свою собственную сольную «партию». Он решил укрепить связи с Греческой православной церковью, которая вместила в себя то, что осталось от церкви Византийской. Эти земли томились под властью (игом) Османской империи, но православных там было много, очень много. Вот их и планировал привлечь на свою сторону Никон, умеющий разыгрывать политические партии не хуже кардинала Ришелье, который властвовал во Франции. Никон решил изменить толкования священных книг и церковные обряды, сделав их по тем образцам, которые были в ходу в южных славянских странах. Это был долгоиграющий проект, который должен был привлечь в сферу русской политики и влияния страны и государства Южной и Восточной Европы. Одновременно патриарх Никон начал влиять на царя, убеждая того прекратить войну с Польшей, и – наоборот – начать военные действия в Прибалтике, выдавить оттуда Швецию, и сделать Балтийское море частью «Русского мира», чтобы через Балтику войти в Европу и распространять там своё влияние, в обход Польши, которую Католическая церковь превратила в свой оплот, оказывая ей постоянную финансовую и материальную помощь. Окружение Алексея Михайловича начало убеждать царя, что новый патриарх слишком уж заигрался и влез не в свою «вотчину». А тут случился ещё и ряд военных неудач в Прибалтийском «направлении». Алексей Михайлович выразил своё неудовольствие. Тем временем вовсю проходила церковная «реформа». Патриарх Никон спешил всё проделать максимально быстро и успешно, не стесняясь проявить жёсткость, что, вообще-то, было характерно для тех непростых времён. Тогда же появился тезис – «священство выше царства». По сути своей Никон пытался поднять церковь над государством, как это подразумевалось с самого начала. В доме не должно быть двух хозяев, двух мнений, чтобы не создавалось ненужных толкований. Это и есть принцип тоталитарной модели, по которой выстраивается общество империи. Здесь главный расчёт был на то, чья сторона возьмёт верх, кто будет решительней, кто будет круче (если здесь подходит это слово). Патриарх считал, что ему осталось совсем немного, чтобы дожать. Ведь Алексей Михайлович должен понимать, что все выгоды от политики, которую проводил патриарх, Русь выиграет, пусть и не сиюминутно, пусть пройдёт несколько поколений, но выигрыш непременно будет. Никон отправился во дворец Романовых, чтобы выложить свои расчёты, привести необходимые доводы, чтобы быть понятому. Но его не приняли и тот разговор, должный стать историческим, так и не состоялся. И тогда патриарх … обиделся, на Алексея Михайловича, на своих сторонников, которые плели «византийские» интриги за его спиной, на противников, которые не желали заглянуть в будущее, а жили посконными представлениями. Короче говоря, Никон подал в отставку и удалился в Новоиерусалимский Воскресенский монастырь, который был им же недавно основан и где должен был появиться новый центр православия, в Подмосковье. Это был 1658-й год. Конечно же, это был очередной политический манёвр. Никон рассчитывал, что царь скоро поймёт, что не дело ссориться со столь сильным политиком и реформатором, что Алексей Михайлович пойдёт на попятный, и явится договариваться. Никон даже просчитывал, в чём именно он пойдёт на уступки, сохранив будущее в том виде, в котором он его представлял. Но … его расчёты не оправдались. Время шло, годы текли в реке Хронос, а ничего не менялось. Никон понял, что его шансы начали понижаться, и место его, как ведущего политика уходит, рассыпается. Тогда он сам отправился в Москву, к царю Романову, приготовив для него ряд предложений, которые должны были сработать, непременно должны. Но … Алексей Михайлович снова отказался принять своего давнего товарища, который когда то входил в состав весьма влиятельного «Кружка ревнителей благочестия». Никон осерчал, явился в былую свою епархию и объявил, что вернулся на место патриарха. Он думал, что его сторонники ему обрадуются и сплотятся вокруг него. Но … этого опять не случилось. Он слишком долго отсутствовал здесь. За это время положение поменялось, и довольно сильно. Это был 1664-й год. Около года затем проходили некоторые пертурбации в Москве. Никон пытался изменить положение вещей. В чём-то он преуспел, в чём-то – не очень. В скором времени собрался Церковный собор, который признал (в качестве пряника) никоновские реформы, но был и кнут – Никона окончательно решили сана патриарха и сослали в Ферапонтов Белозерский монастырь. Это был конец политической карьеры. Сначала Никон потерялся, и начал угасать, стареть, оплывать, как пользованная свеча, но потом взял себя в руки. Ходили слухи, что Степан Разин посылал тайных людишек, чтобы уговорить старца быть при нём. Но Никон на это предложение не откликнулся, хотя тогдашний патриарх, Иоаким, начал вести церковное следствие. К тому времени царь, прозванный «Тишайшим» скончался, а на престол (так называется возвышение- стол, где находится царское место) взошёл очередной царь – Фёдор Алексеевич. Никон послал царю страстное послание, в котором каялся и просил вновь дозволить ему участвовать в становлении Руси, чтобы сделать её Великой. Послание новый царь принял, и даже позволил вернуться Никону в его вотчину, то есть в Новоиерусалимский монастырь. Между строк было обозначено, что, вполне возможно, быть Никону снова Патриархом. Сыграл свою роковую роль возраст (всё-таки старцу было без малого около восьмидесяти лет), или от нечаянных радостей и ожиданий захолонуло сердце, а может здесь вмешались иные обстоятельства, но только до Воскресенского монастыря Никон добрался. Но недожил. По пути, в Ярославле, 17-го августа 1681-го года Никон скончался. А прах его нашёл успокоение в основанном им монастыре.
Великий человек, большой реформатор, Никон изменил Русь, попытался придать ей иную формацию. Нечто подобное попытался сделать позднее Романов, Пётр I, названный «Великим». Можно спорить, их деятельность имеет смысл со знаком «плюс», или со знаком «минус», для России, для её будущего, но влияние на её историю было оказано большое, и даже – великое. Потому и можно их назвать великими деятелями.
Но вернёмся снова к Никону, точнее к его деятельности реформатора, ещё точнее – к последствиям его реформ. Чем крепка Церковь? Своим единством. Но невозможно развитие без изменений и всякая Церковь, будь она крепка и едина, со временем меняется. Если хочешь в чём-то преуспеть, то надо уметь примериваться к обстоятельствам, использовать их себе на пользу. Вот только нюанс: религии, как правило – консервативны, то есть мало восприимчивы к переменам и даже сопротивляются им со всех сил. Но перемены всё же случаются и происходят мучительно, с «разрывами». Это можно сравнить с родами и появлением нового человека. В данном случае – новой религиозной ветви. Так ислам разорвался на шиизм, суннизм, ваххабизм, суфизм и ещё несколько направлений, незначительных и мало отличающихся от уже перечисленных, за исключением их вождей, не желающих кому-либо подчиняться и придумывающих себе новые каноны. В католичестве произошло отделение протестантизма, в германских землях силу набирало лютеранство, а в Англии владычествовала церковь англиканская. Это не упоминая многочисленных ответвлений, претендующих на свою особенность. Официальная Церковь презрительно именует их сектами и чинит им препятствия, хотя главная их вина в том, что они оттягивают на себя паству, а вместе с ней финансовые потоки и то влияние, которое становится властью, когда вырастает число приверженцев этого «учения». Не именовала этого и Православная церковь. Судите сами: христианство зародилось в Галилее, откуда переместилось в Палестину и Иудею, откуда направилось в Римскую империю, набирая силу и влияние, расширяясь численно. Потом Римская империя раскололась на две части – Западную, то есть европейскую, и Восточную, то есть азиатскую, получившую обозначение – Византийской, в честь города, ставшей столицей империи (как, собственно говоря и Рим). Точно так же раскололась и христианская церковь – на католичество и византизм, который сделался православием. Подумать только – две стороны чтили одну и ту же личность – Иисуса Христа, но были между собой непримиримыми противниками, чьи споры проливали реки крови с обеих сторон, что не казалось сторонникам христианства чем-то неподобающим и нелогичным. И правда – всегда ведь найдутся люди, могущие обосновать все эти нескладности. Главное здесь, чтобы слушатели не задавались «лишними» вопросами. Отсюда, и как следствие – вера не имеет логической подоплёки и основывается на канонах и догмате высших религиозных кругов, которые сами-то не чураются интриг и ловкого движения в сторону власти и получения прибылей. Но – суди их Бог, а не автор.
Неизвестно, сколько бы Православная церковь противилась назревшим переменам, повиснув веригами на государственной политике Руси, но Никон, будучи в равной степени как патриархом, так и политиком, затеял сам перемены, которые хоть православие и раскололи, но влили новую кровь в то, что можно назвать международной политикой, и вывели Русь из той самоизоляции, куда она погружалась, всё дальше отдаляясь от Европы, где перемены всё же случались, и чем дальше, тем больше. Кстати сказать, влиянием этого стало то, что и на Руси появились религиозные сообщества, которые обзывали сектами и преследовали, но и само православие разделилось на новую часть и старую, которую стало называть старообрядческой.
Что такое – Церковь? Не так уж важно – католическая, православная, и даже мусульманская или буддистская, а то и иудейская. Это – некий административный механизм, работающий по своим внутренним каноническим законам и положениям. Всеми действиями управляют (и управляли) специалисты, в большом количестве, имеющие строгую иерархию. Очень сложные процессы начинаются внутри этого аппарата, когда там случаются изменения. Они ведь, эти «специалисты», запрограммированы  на незыблемость канонов («во веки веков, аминь»!), а тут – изменения. Очень всё получается неразворотливо. Так, весь аппарат Православной церкви перешёл в обновлённый вариант, тогда как старообрядческое православие … вот здесь начались сложности. После того, как все административные структуры перебрались «ближе к власти», старообрядческое православие начало потихоньку … нет, не рушиться, но тоже меняться. Во-первых, часть попыталась сохранить всё, как было раньше, то есть с соблюдением всех служб и ритуалов, с чтением проповедей, исповедью, отпущениями грехов и прочими действиями. Таких приверженцев стали называть поповцами, то есть, с наличием священников и служек. Но были и такие, кто отказался от когорты проповедников и толкователей, уповая на то, что Бог у каждого в сердце и говорит с каждым индивидуально, без посредников, которые могут то слово исказить в угоду себе и высшему духовенству. Эту часть старообрядцев стали называть беспоповцами. Появилось даже географическое разделение. Поповцы чаще встречались на Дону, на Кубани, в Керженских лесах (отсюда и название старообрядцев – «кержаки»), в Стародубье, на Брянщине). Русский север (Мурманск, Архангельск, Поморье) сделался вотчиной беспоповцев. Со временем, чуть ли не с самого момента Раскола, старообрядчество стало расползаться на свои разновидности, называемые «толки» или «согласия». Всё это происходило по той причине, что здесь не был задействован административно- чиновничий аппарат Церкви, крайне заинтересованный в своей внутренней стабильности.
Чтобы не утомлять нашего Читателя мы не станем вдаваться в дальнейшие подробности старообрядчества, а говорили мы лишь для того, чтобы объяснить то нежелание камышинцев получать хоть какую-то помощь со стороны государственных служащих, к которым можно было причислить и тех казаков, которые появились в окрестностях их поселения после тех трагических событий, которые были описаны в нашей предыдущей повести. Обиды и несправедливости, которых на Руси и так бывает в изобилии, на долю старообрядцев случается гораздо больше, что они не забывают и теми обидами крепятся (вспомним поговорку – «нас гнетут, а мы крепчаем»»). Помощь старообрядцы принимают от своих единоверцев, пусть даже те и не из их общины.
Теперь пришло время рассказать, пусть даже и вкратце, о духоборах, к общине которых принадлежали жители Камышино.            
Духоборы, или духоборцы, отличались от прочих приверженцев христианских религиозных течений. Сами духоборы толковали себя «борцами за дух», и провозглашали, что, мол, «духовным мечом воюем, Богу духом служим». Если заглянуть в историю возникновения духоборского течения, то придётся переместиться в Европу, точнее – в Германию, в городишко Альтзейденберг (неподалёку от Герлица), где в семье бедных крестьян Беме в 1575-м году родился мальчик, получивший имя Яков, и прославившийся со временем как мистик и философ- пантеист. До десяти лет Яков не имел вообще никакого образования, а потом он начал зарабатывать, обучившись профессии сапожника. Человек набожный, чтобы читать Библию, Яков обучился грамоте, а потом увлёкся сочинениями Парацельса и – в ещё большей степени – Валентина Вейгеля, и прочих немецких мистиков. В 1594-м году он поселился в Герлице, и женился, успел немало поскитаться по разным землям  средневековой Германии, Чехии и Польши. Человек холерического темперамента, Яков Беме приходил в большое возбуждение от текстов религиозного содержания, и, представляя себе ангелов господних, начинал проповедовать, порой спадая в истерику. Он рассказывал о своих видениях, а после очередного из них даже начал писать собственный трактат, позднее названный им «Аврора». У Якова Беме появились свои постоянные слушатели, уверенные, что внимают речам нового пророка, чем вызывали раздражение у духовенства, которые не желали признавать те истины, которые провозглашал бедный сапожник. Яков Беме был не раз бит, ему угрожали заключением в монастырскую тюрьму. Ещё больше раздражало протестантских священников то, что проповедник писал одну книгу за другой, и находились люди, которые читали его трактаты и находили в них смысл. Закончив очередную книгу, в 1624-м году, чтобы спастись от преследований со стороны Церкви, Яков Беме отправился в Дрезден, чтобы попросить защиты при дворе курфюрста Саксонии. Провинциального проповедника внимательно выслушали четыре доктора богословия, перелистали тома его сочинений, вынуждены были признаться, что не до конца постигают его вероучения. Посовещавшись, богословы заявили, что у них нет претензия к Беме, и они отказываются его осуждать, как вероотступника, потому как в его речах и утверждениях нет вопиющих противоречий с религиозными канонами, проповедуемыми с церковных амвонов. К слову сказать, и здесь Яков Беме впал в транс и говорил громким голосом «ангелов», вещавших его устами. Наверное, окажись он в капитуле Святой Инквизиции, это его выступление закончилось бы обвинением его в ереси и одержимости бесами. Но … как раз в то время в Германии переживала мощное движение Реформации, где политика и религия были настолько тесно переплетены между собой, что … Яков Беме получил право на своё собственное учение. Это далось бедному проповеднику слишком тяжело, и, возвращаясь из Дрездена домой, Яков Беме сильно захворал и скончался 24 ноября 1624-го года, едва успев всё рассказать домочадцам и самым верным своим последователям.
А знает ли мой любезный Читатель, что ещё за две тысячи лет до Рождества Христова учёные древней Греции разумели о строении ядра, разбирались в вопросах космогонии и знали столь много, что в это трудно поверить сейчас. Из всего перечня научных работ, трактатов, до нас дошла лишь крошечная часть. А знает ли тот же Читатель, что тысячу лет назад, то есть уже после того же Рождества, тогдашняя наука знала много меньше, да и не было, считай, никакой науки, а вместо неё была одна сплошная религия, то «слово Божие», над которым корпели тысячи переписчиков, не утруждая себя лишними думами, которые «от лукавого», как им втолковывали люди, облачённые в рясы. Наверняка любезный Читатель мыслит о поступательном, неуклонном развитии, о том, что люди будут уметь и знать завтра больше, чем сегодня, а уж тем более – вчера. Но на деле-то получается … чёрт те что получается, простите уж за такое высказывание. А всё отчего? От количества людей образованных и думающих. Как станет их много, так и скакнёт развитие вверх – дай боже, и – наоборот. Увы – и такое случается. А для примера вот даже случай с этим самым Яковом Беме подойдёт. Был необразованный парнишка, вышедший из самых низов народа, но что-то его изнутри торкало. Научился не только сапожничать, но и читать; начал с Библии, потом открыл для себя труды естествоиспытателя Парацельса, потом – книги пастора из Шоннау, Вейгеля, который учил, что человек суть эманация божественных сил, что надо всеми силами добиваться внутреннего просвещения, заставить себя услышать Глас Божий, который наполнит тебя истинной мудростью. Этим и занимался Беме всю свою жизнь.
Мы не боимся повториться, что Яков Беме не имел классического образования, не был знаком с исследованиями греческих философов, то есть до всего он доходил сам, силой своей мысли. Основываясь на Божественном откровении, почерпнутом из Библии, Беме создал свою философскую систему, что Бог первоначально вмещал в себя всю Вселенную, был всем и ничем, и находился в гармоничном равновесии. Но потом он заглянул сам в себя, как в зеркало, и это стало причиной появления тройственности созерцательности, воли и мудрости. Внутри Бога появился огонь, и желание созидания. Он понял, что мир делится на две стихии: светлую, сторону глобальной любви, и тёмную, гнева и хаоса. Обе эти силы, стихии, способны уравновешивать друг друга. Тогда же, по представлениям Беме, появился и первочеловек, который предназначался для управления четырьмя стихиями, способный ко многим процессам, в том числе, и созданием детей силою девственной мудрости. Вот только человек предпочёл вкусить земной пищи и перешёл на земное существование.
Мы не станем углубляться в переплетения мысли мистика и философа, да и слишком уж злоупотребили вниманием самых терпеливых читателей, но всё это важно для сюжета нашей повести, о чём вы поймёте далее, а пока что пора перейти на те события, которые поместили учение Якова Беме в пространство  России. Но прежде позвольте сказать ещё несколько слов о тех, кто душой принял учение Беме. Как мы уже упоминали, его слава начала распространяться в Германии, а затем и далее. Так в Англии его слова растолковывал врач Джон Бордейдж, распространял Бромней, а Иоанна Лид создала общество филадельфов, или «ангельских братьев». Во Франции его мысли оглашал известный мистик Луи Клод Мартен. Немецкие философы Фридрих Вильгельм Шеллинг, Иоганн Шлегель и – в большей степени – Георг Гегель многое взяли из трактатов сапожника- проповедника, находя а его словах скрытые смыслы и толкования.
В Россию сочинения Беме привёз Квирин Кульман, мистик и поэт, использовавший преимущественно религиозную тему, как это подавал Яков Беме. Квирин устраивал чтение своих стихов, после чего переходил к учению Беме. Надо отметить, что с каждым днём росло число его слушателей. Так идеями «ангельских братьев» проникся купец Кондратий Нордерманн, который не жалел серебряных талеров на организацию «литературных чтений». Но скоро этими собраниями заинтересовалась Русская православная церковь, науськанная лютеранскими священниками, которые заведовали душами приезжих иностранцев, из Германии и прочих стран. Должно быть, нашлись такие, кто донёс о «прелестных речах». Организаторов собраний, то есть Кульмана и Нордерманна арестовали, провели следствие, а потом заключили в сруб, который сожгли. Позднее чернослободец Дмитрий Тверитинов, выходец из Твери, продолжил проповеди, похожие содержанием на речи Квирина Кульмана. Пожалуй, их и можно назвать Ананием, Азарием и Мисаилом, «отроками», давшими начало обществу «духоборов». Порой основателем называют и Матвея Башкина, вольнодумца, который слишком буквально понимал Священное писание, и был против холопства (крепостничества), говоря о том, что это всё противоречит евангельскому учению, а также любви к ближнему. Дьяк и дворянин, Башкин отпустил своих холопов на волю, в 1553-м году, по доносу, арестован, прошёл через пытки и предстал перед церковным собором под председательством митрополита Макария. Башкина с некоторыми его сторонниками с пристрастиями расспросили. Сначала Матвей Башкин говорил о многих несправедливостях и несоответствиях, о приверженности церковных служителей к роскоши и двуличию, обращаясь к присутствующему на соборе царю в окружении многочисленных бояр. Но речи вольнодумца никто в серьёз не воспринимал, а обвиняли его в ереси, и Башкин был вынужден сознаться, опасаясь жестокой кары, и был сослан в Волоколамский монастырь, на вечное покаяние, после того, как признал свою вину. Но его учение не пропало, а продолжалось передаваться из уст в уста, а потом было признано духоборами, как согласное с их убеждениями.
Можно вспомнить и Силуана Колесникова, представившего губернатору Екатеринославской губернии «Исповедание веры», в которой обрисовал свой высокий идеал «духовного» христианства, каким его представлял; можно вспомнить Иллариона Побирохина, про которого распространялись самые грязные слухи, начавшиеся распространяться после того, как он объявил себя Христом и отринул Библию во имя «внутреннего озарения»; можно вспомнить и Савелия Капустина, основателя целой династии «Христов», который заявлял, что Христос, раз за разом, воплощается в конкретном человеке, чтобы напомнить прочим об неких евангельских истинах, которые заговариваются  церковными священниками и остаются всего лишь красивыми словами. Надо ли удивляться тому, что церковными властями, да и светскими (мирскими) духоборы нещадно преследовались (в 1799-м году были осуждены духоборы числом в 31 человек на вечную каторгу за отрицание верховной власти). Впрочем, был период (1802), когда их даже облагодетельствовали, если так можно выразиться, переселив несколько общин на реку Молочную, что находилась в Мелитопольском уезде Таврической губернии. Чем же не Эдемские сады, скажем вам. В нынешней России это самая что ни  на есть курортная зона для проживания. Их не просто переселили на богатую землю, но ещё и освободили на пять лет от податей; мало того – выдали им беспроцентные ссуды и разрешили самоуправление в своих поселениях. Это была такая показательная акция со стороны русского императора Александра I, целью которой было примирение с одной из самой непримиримой «еретической сектой». Пусть уж лучше управляются с землёй и богатеют, чем распространяют вредоносные учения. Вот только Савелий Капустин принялся в тех землях строить отдельное государство, названное им «Духоборией», куда потянулись охочие до свобод, пусть даже и религиозных, разные людишки. И было ведь к чему стремиться. Там, стараниями духоборов, было отстроено почти идеальное общество, с самыми настоящими признаками коммунизма, где от каждого по способностям, и каждому – по трудам его. Живи-не хочу. Это выражение такое, а люди как раз так и хотели жить. Понятно, что всё это становилось бельмом в глазу, «глазу» государственном. Что же делать, как это вопросит Чернышевский? Конечно же, сие безобразие  было скоро похерено, а сам Капустин был заключён в 1817-м году под стражу, а когда был освобождён, то подался в бега, а вскоре, в 1820-м году и скончался, а духоборы, в 1830-м году, уже при Николае I были причислены к «особо вредным сектам» (цитата из циркуляра).
Необходимо сказать, что после смерти Савелия Капустина, отличного организатора и хозяйственника, дела у духоборов пошли на спад: здесь были козни со стороны государственных структур, и широкая очернительная кампания со стороны РПЦ, и просчёты самих духоборов, особенно «совета тридцати стариков», которые затеяли создание прообраза «Святой Инквизиции». Конечно же, без поддержки власти всё это получило соответственные толкования. С 1835-го года по 1839 год велось следствие, по истечении которого произошло судилище. Часть духоборов (небольшая числом) перешла в православие и была помилована, а прочих сослали в Закавказье, очень неспокойный регион, где шла нескончаемая война с горскими кланами. «Жизнь на пороховой бочке», «распахивание минного поля». Можно ещё придумать аналогии. Переселение продолжалось с 1841 года по 1845. Власти ожидали, что остатки общины будут проситься обратно, наученные горьким опытом и готовые поступиться своими принципами. Но … расчёты не оправдались. Духоборы ещё сильнее сплотились друг с другом, показывали чудеса отваги, работоспособности и дисциплины, что сказалось на том, что … их начали уважать неукротимые горские тейпы. «Враг моего врага – мой друг». Кажется, так это выглядит.
Следующий этап расцвета духоборских общин случился при Лукерье Васильевне Калмыковой (урождённой Губановой), вдове правнука Савелия Капустина. Это была даровитая женщина, настоящий вождь, пользовавшаяся авторитетом среди всех духоборов. Она вела широкую работу среди молодёжи общин, отвращая их от «обмирщения», превращения их в мещан, наполняя словесной сутью свои молитвы, которые она превращала в настоящие проповеди. В приснопамятные библейские времена таким же успехом пользовались речи Учителя, Иисуса Христа. Если бы Лукерья Васильевна была мужчиной, то … но история не терпит сослагательных наклонений, и общины духоборов не сделались центром притяжения для верующих христиан Руси … Короче говоря, в 1886-м году она скончалась, а дела свои передала П. В. Веригину. А дальше … дальше началась делёжка власти. Духоборы разделились на два лагеря: признавших Веригина, которого «благословила» Лукерья Васильевна, и теми, которые остались ей верны, а точнее, которых агитировали Губановы, многочисленные и работоспособные родственники той же Лукерьи Васильевны. Такой вот «коленкор». Были и такие, кто не стал дожидаться зреющей распри, а собрались и уехали подальше, «на край света». Это и были те, кто поселился в низовьях Амура и свою деревню назвал Камышино.               
Как были, должно быть, блаженны те далёкие времена, которые были описаны в Библии, когда первочеловек, названный Адамом, жил в садах Эдема и мог общаться с Всевышним, пусть и не на равных, но мог ведь … пусть даже теоретически. А потом Всевышний одарил Адама женой, женщиной, и Адам отдалился от Всевышнего, перераспределил своё внимание, отдав его женщине. В ущерб Всевышнему. За что и был наказан отлучением от Эдема, был брошен  в мир суетных желаний. Так говорили христианские проповедники. И получалось, что женщины являются причиной изгнания человека, людей, из Рая. Женщина как бы являлась сосредоточением первородного греха. Женщина становилась человеком второго сорта. Правильно ли это? Об этом у нас ещё будет разговор, а пока что вернёмся в это злосчастное поселение.
Духоборы славно обустроились на новом месте. Уж что-что, а труда они не чурались, работали они истово, споро, и имели плоды трудов своих. Всегда трудно обустраиваться на новом месте, вживаться в новые условия. Там, в Закавказье, было тяжело, но свои земли, земли матушки- Руси, лежали совсем недалече. А что такое родимая земля? Чтобы понять это, достаточно вспомнить один из античных мифов, где рассказывалось об силаче и великане Антее, любившем меряться силами. Никто, даже самый искусный боец, не мог победить Антея, по той причине, что свою силу он получал от родной земли, и лишь хитрец, герой Геракл, смог победить исполина, оторвав того от земли и задушив его в своих объятиях. В Национальном музее, во Флоренции, стоит скульптурная группа Антонио дель Поллайоло, где скульптор зафиксировал это положение. А ведь и в самом деле: родная земля может оделить силами, если их в ней ищешь. Силы можно получить и в других местах, если относишься к ним так же, с трепетом, как к родной. Духоборы относились к земле с искренней заботой и любовью, и она им отвечала взаимностью, в самых разных смыслах этого слова. Иначе, почему тогда горские племена признали права пришельцев из враждебной им России на существование, и даже оказывали им помощь.
Здесь, на берегах Амура, переселенцы повторили свой подвиг. Только, в отличие от гористых полей Закавказья, где лесов было мало, а людей – в достаточности, здесь всё было по-другому. Дальневосточная тайга не имела конца и края, и люди терялись в этом растительном многообразии. Местного населения и здесь было немало, но оно не занималось земледелием, а всё больше охотой, рыбной ловлей и иными промыслами, так что не чувствовало в пришельцах соперников, а если те не шалили, не вели себя заносчиво и вызывающе, не разбойничали, не лихоимствовали, то почему бы им и не жить в согласии, если они показывают себя добрыми соседями. Да и местного населения в тех местах было – раз, два и … обчёлся. Редкие представители родов ороченов и манегров, забравшихся за Амур маньчжуров, да пронырливых китайских торговцев. Селись, пожалуйста, да владей здешними ресурсами. Хотя считалось, что первым здесь, в 1644-м году, прошёл Василий Данилович Поярков, возглавлявший отряд служивых людей, но задолго до него здесь проживали туземные племена, с которыми торговали купцы из Поднебесной империи. Так что решать, чьи эти земли, было сложно. И, хотя предприимчивый человек Ерофей Павлович Хабаров основал поблизости город Албазин, сделавшийся позднее центром воеводства, то был он всё же скорее одиночка, чем приказчик, представлявший собой русские власти, которым не было дела до того, что там творится, на просторах обширнейшей Сибири и бескрайнего Дальнего Востока. И тот же город Албазин сделался китайским и стал прозываться Якса. Но и властям Китая тоже не было дел до северных «территорий», и в середине девятнадцатого столетия туда снова пришла Россия, в лице Николая Николаевича Муравьёва, ставшего губернатором Восточной Сибири. А до той поры, как он стал губернаторствовать в Сибири, Николай Николаевич служил на Кавказе в должности генерала от инфантерии, то есть командовал пехотными войсками, участвовал в Крымской войне, командовал Кавказским корпусом и был наместником России на Кавказе, то есть умел принимать действенные решения и брал на себя ответственности. И здесь, в Сибири, он показал решительным хозяйственником. Убеждённый противник крепостничества, Муравьёв стал инициатором переселения крестьян из бедных регионов России на пустующие земли Амурской области, подтвердив тем права России на владения этими землями. Процесс переселения и освоения здешних земель эпически описал русский писатель Николай Павлович Задорнов. В первую «волну» переселенцев попали преимущественно казаки, из Забайкалья, а во вторую «волну» брали в основном крестьян из центральных регионов. То, что туда попали и духоборы, говорит о том, что, по «старой памяти» за них приложил руку сам Муравьёв, который был наслышан об их общинах ещё в ту пору, когда командовал войсками на Кавказе. Так это было, или не совсем так, не так уж и важно, но община духоборов перебралась на Дальний Восток и начала там обживаться. Чем это у них закончилось, читателям уже известно. К тому времени Николая Николаевича Муравьёва уже не было в живых, и обратиться за помощью было уже не к кому. Разве что к другим общинам старообрядцев, коих в Сибири было, но не так уж и много. Что же касается собственно духоборов, то к ним прибыли представители квакерских общин и предложили переселиться в Канаду, на что была обещана материальная и финансовая помощь. Получилось так, что община Макара Елизаровича Богодеева, сорвавшись с места, потеряла связь со своими единоверцами, что печально кончилось для общины. Впрочем, это был ещё не конец.
Получилось так, что Андрей поселился в доме Марфы Захаровны, потерявшей перед самыми событиями своего единственного сына, Александра, Алексашку. Да ещё плюс ко всему случилось нападение на их село, которое омрачилось другими смертями. Как вы помните, супруга её, отца Алексашки, задрал в тайге тигр. Марфа тогда сильно горевала, и разум её омрачался, а когда на неё обрушились сокрушительной лавиной новые беды, разум окончательно покинул бедную женщину. Она перестала говорить и реагировать на происходящее вокруг неё, но потом к ней заглянул «гость», беглец из благовещенского острога, который хотя и сделался предвестником тех бед, но и активно участвовал в том, чтобы отбиться от кровожадных разбойников. В том, что большая часть общины осталась в живых, было его неоспоримое участие, в чём никто из духоборов не сомневался. Сыграло свою роль и то, что Марфа Захаровна вдруг словно очухалась от своего умопомрачения, но только таким странным образом, что приняла Боярова за своего сына, Александра. Она как бы забыла о его смерти, а другие жители, в том числе и Савелий Макарович, оставшийся сын Богодеевых, взявший на себя обязанности руководителя общины, до тех пор, пока не будет выбран новый староста, попросили беглого аспиранта побыть какие-то время Сашкой Глущенко, пока бедная женщина окончательно не придёт в себя. Либо вручит свою душу Всевышнему, если так будет тому угодно. Подумав, Бояров согласился на такую мистификацию, посчитав, что так будет лучше всего. Не дело отправляться дальше бродить в таёжных дебрях, пока неподалёку находятся разъезды Амурского казачьего войска, растревоженного набегами с китайской стороны Амура.               
Теперь можно снова вернуться к той детской ещё истории, когда маленький Андрюшка разглядывал порушенный муравейник и его обитателей, которые не отчаялись нежданной бедой, а деловито восстанавливали порушенное. Это было удивительное зрелище: наблюдать, как крошки- насекомые таскают хвоинки и палочки и – незаметно – их дом- муравейник начал принимать тот вид, какой имел до налёта на него хулиганистых подростков. Муравейник сделался прежним, словно его никто и не касался. Уже потом Андрейка узнал, что медведи любят запускать внутрь муравейника свою лапу, да ещё провернуть ею там, чтобы на вторгшуюся лапу накинулись толпы муравьёв защитников и принялись кусать её своими жвалами, брызгать на неё кислотой, особой, муравьиной. Потом, с довольным урчанием, медведь тот облизывал лапу, поглощая муравьиную кислоту, лекарство для него, медведя, которое фармакологи назвали бы метилформиатом или этилформиатом, а медики упомянули бы витамин В1. Но дикий мишка в тех премудростях был не силён, а подчинялся исключительно инстинктам, которые подсказывали ему, что делать и как поступать в тех или иных обстоятельствах. Да и говорим мы не о медведе и его привычках, а о том, как устроено муравьиное общество. Впрочем, даже и не об этом, а о человеческом обществе. А про муравьёв Андрей вспомнил, когда увидал сруб вновь собираемого  дома, облепленного бородатыми мужиками, тянувшими вверх бревно с помощью пеньковых тросов. Показалось на миг аспиранту, что это и не люди вовсе, а муравьи, до того споро и сноровисто они работали. В Природе всё устроено мудро и рационально. Наверняка эти процессы (ремонт и строительство дома) как-то друг с другом связаны. Только нам не хватает знаний, чтобы в них толком разобраться. Ну, это дело наживное.
Когда из тайги появилась та ватага, Бояров отреагировал довольно бурно. Его можно было понять. В остроге дальневосточного города Благой Вести, то есть Благовещенска он ходил под угрозой гибели от бандитского ножа, а ведь всё это нервы, напряжённые до звона. Всё закончилось побегом и скитаниями по тайге. Потом была встреча с таёжниками из отдалённого поселения и – новые испытания, новые столкновения, теперь уже с разбойниками с того берега Амура. Только, ценою кровавых потерь, от нападения отбились, как в село нагрянул казачий отряд, в сопровождении стражников из острога, направленных для розыска бежавшего арестанта. И пусть тому повезло: за него приняли останки разорванного динамитным взрывом боевика из шайки хунхузов, оказавшегося славянских кровей, Бояров был всё время напряжён, всё время ожидал, что затянувшаяся пауза вот-вот закончится, и на него обрушится новый вал неприятностей. Аспирант даже был готов поверить, что прогневил Всевышнего, и тот всерьёз решил его проучить. Потому Бояров и схватился за ружьё, когда в село вошли незнакомцы. Схватил, и даже успел нажать на спусковой крючок, но рядом оказался Савелий, который дёрнул ствол ружья кверху, и пуля лишь сбила шапку с головы шедшего впереди человека.
Остальные незнакомцы остановились и тревожно загомонили, поглядывая на «стрелка» и высыпавших из домов камышинцев, а тот, с которого слетела шапка, подошёл к бывшему аспиранту, и остановился прямо перед ним, пристально его разглядывая. Невольно и сам смутившийся Андрей тоже рассматривал стоявшего перед ним. Мужик тот был высокий, худой и мосластый. На лице прежде всего обращали на себя его глаза: глубоко вдавленные в череп, они казались угольками, были темны и едва ли не прожигали арестанта, в силу ли характера, или по той причине, что он стрелял в обладателя пронизывающего взгляда. Нос его был хрящеват и крючковат, а «крылья» переходили в высокие скулы. Суховатая кожа обтягивала голову, напоминающую череп. Если бы не клочковатая бородёнка, коей заросло почти всё лицо, то оно могло бы испугать кого угодно, особенно когда этот человек скалился то ли в улыбке, то ли в угрозе, демонстрируя, вольно или невольно, редкие жёлтые зубы, напоминающие волчьи клыки. Из шеи его торчал кадык, то самое «адамово яблоко», которое встало поперёк горла у библейского Адама и потом передавалось по наследству каждому представителю мужского пола, как бы в память о том историческом событии, которого вроде бы и не было, но кадык имелся, и у некоторых он торчал особенно явно. У этого человека его прикрывала бородёнка, хотя трудно было скрыть подобное «украшение». Голову его прикрывала суконная шапка, какие раньше носили церковные служки, но теперь, когда шапку сбило пулей, волосы растрепались и торчали жуткими космами, перемешанные с грязью, жиром и потом. У таёжных жителей не было в ходу расчёсок, по крайней мере – у мужской части. Туземцы частенько волосы на голове сбривали, да и причёски у них были скудными, но у славян волосы были гуще, и за ними приходилось как-то следить, ухаживать. Но этот человек свои волосы оставил без всякого ухода и заботы, и они образовали самый настоящий куст, если не были «укрощены» головным убором. Человек этот был очень худ, но вместе с тем и широкоплеч. Это редко соединялось в одном человеке. Обычно такие оказывались неуклюжими, но очень сильными. Незнакомец поднял руку и вытянул руку по направлению к Боярову. Андрей, было решил, что тот намерен с ним поручковаться, как здесь говорилось, то есть поздороваться, и заранее улыбнулся, собираясь извиниться за свой «проступок», то есть выстрел. Он даже готов был объяснить тот свой порыв, но незнакомец не ждал от него объяснений; он продолжал скалить зубы, а пятернёй своей прошёлся поверх лица аспиранта, не касаясь его, сверху вниз, а потом с силой сжал пальцы в кулак и поднёс к своим глазам, заглянул внутрь кулака, и снова перевёл пронизывающий взгляд на арестанта; и такая в его взгляде проявилась ненависть, что Бояров отступил назад, для самого себя неожиданно. Бояров не был трусом, но на миг ему сделалось жутко. Вперёд выступил Савелий, который заслонил своей широкой спиной гостя из острога.
– Исполать тебе, Тихон Прокопьевич, – примирительно произнёс молодой человек, сразу сделавшийся старше в свете последних событий. – Мир вам всем, братья.
– Мы пришли к вам для помощи, – ответил Тихон за всех неожиданно писклявым голосом подростка, – сразу, как только до нас докатились слухи.
– Мы благодарны вам, – склонил голову перед пришедшими Богодеев. – Уверен, что наша община поступила бы точно так же …
– Но нас здесь встретили не хлебом- солью, но пулями, – бесцеремонно прервал речь его Тихон, не затруднившись вслушиваться в слова молодого предводителя общины духоборов Камышино. – Это можно считать оскорблением? Или как?
– Лучше – трагической случайностью, – спокойно ответствовал Савелий.
– Хорошо, – улыбнулся Тихон. – Будем и мы так считать, – и улыбнулся так, что Боярову стоило больших трудов не отступить назад. Точно так же умел улыбаться Ванька Каин, острожный убийца, когда разговаривал с теми, кого считал своими противниками.
Савелий оттеснил плечом Андрея в сторону и тот отошёл, устроившись на завалинке дома Марфы Захаровны, которая хлопотала по хозяйству, время от времени улыбаясь Андрею. Тот улыбался в ответ, поглядывая, как ватага прибывших из тайги мужиков, объединив свои усилия с камышинцами, среди которых были и подростки, и несколько стариков и даже женщины. Все споро двигались, ничуть не мешая друг другу. Вот тогда Бояров и вспомнил про муравейник.
Оказалось, что в наличие имеется запас приготовленных загодя брёвен. Хороший хозяин всегда имеет что для ремонта. Этот почин можно применить и для общества. Брёвна вытаскивались и тащили в сторону повреждённых домов, где уже мастера прикидывали, что и как надо делать. Потом закипела работа. Выражение такое есть. Андрей Бояров считал, что литераторы придумали это определение для «красного словца», но, оказалось, что оно наиболее верно определяет суть того, чему сделался свидетелем. Ремонтом занимались «всем миром», то есть скопом наваливались, и дело продвигалось на глазах. Если бы не досадное недоразумение, то он бы и сам сейчас находился среди работающих. Хотя … должной сноровки у него не было. Вот если бы надо было сделать чертежи горной разработки, провести анализ найденных руд, или оценить качество горного разреза, то он тоже бы показал хорошие результаты.
Какое-то время Бояров сидел на ступенечке- завалинке у крайнего дома, наблюдая за работой, а потом решил, что негоже смотреться бездельником ввиду тех, кто делом занят, поднялся с независимым видом, поднялся на ноги и отправился в лес, якобы по какой-то надобности. И, почти сразу, наткнулся на девушку, которая столь тесно прижалась к сосне, что её не было видно, пока не подойдёшь вплотную. Должно быть, она здесь пряталась, и выглянула оттуда, когда там как раз оказался Андрей. Девушка от неожиданности ойкнула, да и Бояров опешил, столь уж неожиданно очутились они друг от друга.         
– Настёна? – наконец признал девушку Андрей. – Ты что здесь делаешь? Никак прячешься?
– Д…да, – вынуждена была признаться девушка.
– От кого? – удивился беглый арестант. – От … тех, кто пришёл вам на подмогу?
– От Башкина, – сообщила Настя и поглядела в ту сторону, где слышался стук топоров и громкие голоса переговаривающихся людей.
– От Башкина? – переспросил Бояров, тоже посмотрев на ватагу работников.
– Это тот, в кого ты стрелял, да не попал.
– Я не хотел, –  Бояров почувствовал, что щёки его покрылись багрянцем. Смешно, что он засмущался перед девчушкой, младше его почти вдвое.
– Откуда знаешь? – Настя приблизила своё лицо к нему едва не вплотную, так, что губы её, похожие на ягоды клубники чуть не касались его. Девушка шептала, чтобы её не услышали, но Андрей слышал её отчётливо. – Всеми нашими поступками распоряжается Бог. Он нас направляет своей рукой, заставляет говорить вещи, которые мы понимаем не сразу, и делать поступки, смысл которых раскрывается впоследствии. Ты должен был застрелить Башкина, а Савка, того не понимая, помешал тебе. И теперь …
– Теперь? – переспросил Андрей, после того, как Настя замолчала, разглядывая его так, словно в первый раз увидела.
– Теперь будет плохо, ибо мы помешали вершиться правосудию свыше.
Сказав это, девчушка сорвалась с места и тут же пропала между стволов сосен, умудрившись с ними слиться, словно растворившись в лесу. Только лесные обитатели, сроднившиеся с лесной стихией, могли совершать подобное. Городские жители, перемещаясь по лесу, трещали валежником, продираясь через кустарник, шуршали ветками, хлопали руками, отгоняя мошкару и гнус, а опытные таёжники, даже самые юные, умели вести себя неслышно и невидно, и это было удивительно.
Бояров всматривался в густые таёжные заросли и, хотя Насти с ним рядом не было, он как бы продолжал её видеть. Теперь, когда её не было с ним на самом деле, она представлялась уже чуть иначе, более женственной что ли … Перед глазами стояла девушка, «кровь с молоком», как это называется, щёчки её напоминали собой спелые яблоки, и не простые, а – из сказки – «молодильные», которые заставляли бурлить кровь, глаза были карие, с романтической «поволокой», волосы были русые, как у сказочной же Златовласки, по косе которой смог подняться в окно замка неустрашимый герой, Зигфрид или Тангейзер, а может и Финист Ясный Сокол, рыцарь до мозга костей. Кстати сказать, у Насти тоже была коса, пусть и не столь впечатляющая, как у Златовласки. Что касается тела, то оно скрывалось под сарафаном, украшенном вышивкой и всё, что под ним имелось, можно было только вообразить. Признаться, Бояров не стал бы заниматься подобными упражнениями, вызывающими самые разные фантазии, но взгляд её глаз, которые приблизились к нему почти что вплотную, что-то разбудили в его душе, и он это почувствовал. Вот совсем недавно Настька казалась ему обычной деревенской девочкой, если и не пигалицей, то всё равно – малолеткой, а вот теперь заставила его взволноваться и выискивать её взглядом в лесной чаще. Дело ли это в его положении?
Неожиданно для самого себя Бояров отправился в ту сторону, куда, по его мнению, удалилась девушка. Арестант двигался, оглядываясь по сторонам. Если он снова увидит Настю, то, что ей скажет? Неважно. Нет, он расспросит её про Башкина. Кто он, и почему Бояров должен был пристрелить его?
Шаг за шагом он углублялся в лес, который словно погружал его в свои объятия. У себя дома, под Петербургом, Андрей не раз хаживал с родными или друзьями- приятелями в лес, но тамошние леса не шли ни в какое сравнение с лесами здешними. Это как … плыть на ялике по речке, и путешествовать на каравелле, покачиваясь на океанских волнах. Христофор Колумб рассказывал одному из своих знакомых, что испытал как-то ужас, осознав все опасности, каким он подвергался, отправившись на утлом паруснике через океанские просторы. К слову сказать, тогда приятель не поверил Колумбу, решил, что знаменитый мореплаватель над ним потешается, хотя и подыграл ему, проявляя понимание и сочувствие. А ведь эти ощущения должны быть похожими: чувства человека посереди океана и здесь, в дебрях дальневосточной тайги. До берега, то есть привычного и знакомого Санкт-Петербурга добрый десяток тысяч вёрст, а здесь он может бесследно сгинуть и никто не найдёт не только его могилки, но и бренных останков, тем более, что официально он уже числится погибшим. Подумать только, здесь даже имеются пираты, если придерживаться морских аналогий. Это те уголовные преступники, которые остались в остроге. Но сколько их ещё находится на воле. Говорят, что самых опасных и отпетых преступников отправляют на остров Сахалин, где находится целая сеть тюремных поселений. Их даже не обносят крепостными стенами. Нет нужды. Отсюда не сбежишь, а если попробовать, то … Ходит множество жутких историй, что случилось с теми, кто попытался бежать с этого отдалённого острова. Впрочем, скорее всего, большая часть историй суть продукт воображения борзописцев, специально шокирующих воображение своих читателей, чтобы заработать популярность. Дешёвую популярность, надо сказать, ибо фантазия меркнет перед тем, что случается на самом деле, и не находится рассказчиков пересказать то, что уже бывало на самом деле, взаправдашних.
Бояров сделал несколько шагов, углубляясь в заросли, но потом остановился. Насти уже не было видно, но даже если он бы её догнал, то что бы сказал ей? Дома, в Петербурге, он бы нашёл, что сказать симпатичной барышне, прогуливающейся по булыжной мостовой проспекта, но как вести разговор со здешними прелестницами? Да ещё и учитывая их принадлежность к религиозной общине, где нравы не менее суровы, чем у магометан. Это два мира, разных по своим ощущениям, по направленности интересов. Хотя … молодость есть молодость и здесь играют не только догмы и нравоучения, но и природа, инстинкты. Парни и девушки тянутся друг к другу, испытывают симпатии, прикидывают будущие семейные отношения. Ведь подошла же сама к нему Настя, сказала про Башкина. Кстати сказать, надо будет расспросить про этого человека. У кого расспросить? Здесь вариантов было немного – у Марфы Захаровны, или у кого-то из Богодеевых. Точнее – у Савелия, ставшего из подростка чуть ли не главой общины. Скоро они изберут для себя нового, собравшись на сход, а пока что Савелию приходится быть старшиною, напрягать свои силы, выискивать умные и оптимальные решения. Всё это пойдёт ему на пользу. Даже если и изберут духоборы себе нового вождя, то все положительные действия Савелия Богодеева не забудутся.
Как же здесь хорошо! Наверное, если вырваться из условий проживания в арестантском бараке, да ещё и учитывая угрозу расправы, всякое иное положение покажется благостью, но в Камышине и в самом деле привольно. Здесь и обширные пространства, не ограниченные частоколом острога, и сладкий  воздух свободы,  наполненный ароматами близившейся осени, и синее небо над головой, в котором беспечно купаются различные птахи, и … ощущения себя, живого и свободного. Можно лечь на спину в траву- мураву, раскинуть руки и смотреть- наслаждаться всеми этими ощущениями. Можно отправиться в ту сторону, где стучат топорами мужики, молча встать рядом с ними, принять участие в их общей работе, и, пусть он и не очень горазд в строительных приёмах, но втаскивать на верх брёвна в состоянии, подать, придержать, подтянуть. Не очень приглянулся этому странному человеку с писклявым голосом? Так тот не принадлежит к общине Камышино, да и сам Андрей не намерен с ним вступать в словесный, или какой иной диспут. Но даже если какой конфликт и случится, то он волен собраться и удалиться прочь. Да, скоро начнётся зимний период, со снегом, буранами и прочими погодными неудобицами, но всё это можно выдержать, пережить, а там … там будет видно. Живы будем- не помрём. 
Бояров двинулся на звуки строительства, решившись присоединиться к духоборам, не думая, понравится ли тем такая от него помощь, учитывая их мировоззрение, и тут он едва не наткнулся на пожилую женщину, шедшую ему навстречу.
– Сашенька, – обрадовалась старушка. – А я тебя вот ищу. Решила пирогов напечь с рыбою, ушицы заодно наварить. Сходи, сыночка, на реку, налови рыбки. Я вот  и уду для тебя прихватила.
Сначала Андрей не разобрался, про какого это Сашеньку говорит ему бедная женщина, ещё недавно находившаяся в полной прострации, а потом вспомнил, что она приняла его за своего сына, трагично погибшего накануне событий, едва не ставших концом Камышино. Первого, кого она увидела, открыв глаза, и был Бояров. Что-то у неё в голове изменилось, и Марфа Захаровна теперь считала его Александром. Не стоило её в этом разубеждать, а там … там будет видно.
– Хорошо … мама, – бодро откликнулся беглый арестант. – Я собирался помочь мужикам …
– Справятся они, – продолжала ласково улыбаться старушка, – но скоро проголодаются. Тут я им ушицы и принесу. А потом и пироги поспеют. Только ты поспеши, не промедляй.
– Правильно, – широко улыбнулся Андрей. – Я как-то об этом и не подумал. Так и сделаю.
Рыбная ловля, это удобный способ всё обдумать, составить планы на ближайшее будущее. Может, действительно ему задержаться здесь, пожить в доме Глущенко, дать время убитой горем матери прийти в себя, разузнать местность и варианты маршрутов, поднакопить снаряжение, а уже потом, основательно подготовившись, двинуться в сторону европейской части России. Бояров развернулся и направился в стороны речной протоки, не замечая, как за ним наблюдает Настя Горевая, прятавшаяся в зарослях кустарниковой берёзы.


Глава 2
Через какое-то время те люди, что пришли камышинцам в подмогу, удалились восвояси. Всё это время Андрей Бояров держался так, словно его здесь и не было. Когда он сидел на берегу речки, к нему вдруг подсел Савелий. Андрей чуть не выронил удочку, когда увидел молодого человека, усевшегося рядом с ним. Богодеев- младший, то есть теперь уже – старший, нашёл арестанта, чтобы обговорить с ним некоторые деликатные моменты.
– Ты не подумай, дружище, – сразу «взял быка за рога» Богодеев, – что мы настроены против тебя.
– Да я и … – начал было говорить Андрей, но Савелий остановил его речи одним движением руки.
– Пожалуйста, выслушай меня. Считается, что старообрядцы не принимают к себе чужаков, чураются и сторонятся их, брезгуют с ними сидеть за одним столом и отказываются преломлять хлеб наш насущный. Это не совсем так. Точнее, так бывает с теми, кто представляет собой ту Россию, ту веру, которую не принимает наша душа. Мы вынуждены оставаться собой. Но если мы видим, что та Русь отринула от себя, отказалась от кого-либо, вроде тебя, то мы не откажем такому в помощи и примем его участие. Мы с благодарностью признаём твою помощь в деле отпора нашего село от банды разбойников, пришедших в эти места из Маньчжурии. Ты доказал своё искреннее расположение к нам и можешь на нас рассчитывать, но здесь сейчас присутствуют люди, пришедшие со стороны, которые не знают тебя и не хотят признавать твоих здесь прав. Мы не хотим устраивать споров. Сейчас не время для этого. Я попрошу тебя немного потерпеть.
– Я могу и совсем уйти, – сказал Бояров, но Богодеев тяжело вздохнул.
– Я прошу тебя остаться. Мало ли что. У нас теперь не хватает людей, которые могли бы защитить наши дома, окажись в том нужда. А ты показал себя хорошим воином. К тому же я думаю о Марфе Захаровне. Она потеряла всех своих. Но, должно быть, Всевышний оказал ей милость и «вернул» ей сына. Пусть даже столь странным образом. Она увидала в тебе своего Сашку. Не надо её убивать своим уходом. Я надеюсь … мы надеемся, что она, со временем, успокоится, придёт в себя, осознает свои утраты и как-то с этим смирится. Подожди хотя бы до этого времени.
– Мне спешить нет нужды, – признался беглый арестант. – Могу и пожить здесь. Поброжу по лесу, осмотрю окрестности, рыбкой вот займусь, а на ночь буду приходить к Захаровне. Правильно?
– Так даже лучше, – улыбнулся через силу молодой человек. – Мне пригодится советчик со стороны, умный и грамотный, а там будет видно, как быть дальше.
– А кто такой Башкин? – не удержался от вопроса Бояров. – Это в него я столь неудачно выстрелил.
– Башкин, это такой человек, которого следует поостеречься, которому не следует попадаться на глаза. Больше я ничего говорить не буду, так как мне следует вернуться обратно, а его история слишком сложна, чтобы вот так объяснить.
Савелий ушёл, а Бояров остался, больше занимаясь размышлениями, чем рыбной ловлей. Считается, что склонные к философским думам выбирают рыболовный досуг, а любители более активных действий склоняются к занятиям охотой. Но можно ведь и просто бродить по лесу с ружьём в руках и думой в голове, но это всё же будет исключением из сложившихся правил. Андрей Бояров не всё время проводил с удочкой на берегу. Он успел изучить все окрестности и придумал несколько вариантов, если придётся спешно уносить ноги из Камышино. Тьфу- тьфу- тьфу, конечно, ничего пока что к этому не предполагало, но лучше быть заранее готовым, чем метаться в беспомощности, когда вдруг припечёт. Да и сам Андрей был человеком, не чуждым размышлениям, пусть даже склонным к внезапным импровизациям, какой получился его побег из острога. Но всё равно лучше, правильней, будет всё заранее обмыслить.
Вот и сидел незадачливый рыболов на берегу притоки, вслушиваясь вполуха в плеск набегающей от переката водяных струй и прикидывая, чем он займётся тогда, когда всё же уйдёт из этого староверческого селения. Нет, в самом деле, не останется же он здесь на годы. Ведь именно сейчас в России, в городах, где дымят заводские трубы, где шумят тысячные толпы образованных людей, где издают умные книги и выходят большими тиражами газеты, бурно кипит жизнь, как вода в котле, в котором варится варево социума, тогда как здесь … время словно остановилось. Кажется, что в любой момент раздвинутся кусты и оттуда выйдет казак из отряда Семёна Дежнёва, или Ерофея Хабарова. Кто его знает, может быть в тех местах, где ничего не происходит и ничего не случается, само время замедляется, как вода в тихой заводи, образуется какая-нибудь «петля времени», о каких поминают спиритисты из теософских кружков госпожи Блаватской или Штейнера.
Это ощущение было настолько сильно, что аспирант покосился в сторону ближайших зарослей и … чуть не выронил из рук уду. Там стоял тот самый Башкин, предмет его недавних размышлений. Серое облачение этого странного человека было расстёгнуто и виднелось тело, похожее на скелет, обтянутый кожей. Во многих местах кожа была испещрена шрамами и ожогами. Казалось, что этот человек был подвергнут жесточайшим пыткам. Хотя … он мог быть и жертвой пожара, равно как и сам нанести себе увечью, что нередко встречается у религиозных фанатиков. Бояров побледнел и неуверенно улыбнулся, не зная, то ли поздороваться с Башкиным, то ли сделать вид, что не замечает его. Они были вне пределов поселения, и Андрей чувствовал себя здесь более независимо. Он вполне мог постоять за себя, если чужак начнёт перед ним задираться.
Но Башкин не выражал недовольства. Он – наоборот – раздвинул губы в улыбке, показывая редкие крупные зубы, жёлтые, как у волка или собаки. И от этого его улыбка больше напоминала звериный оскал, чем доброжелательную мимику человека. При этом Башкин вытянул вперёд правую руку с растопыренными пальцами и медленно сжал их в костистый кулак, провернул его в воздухе, словно схватил аспиранта за грудки и «наматывает» ткань тужурки на этот кулак. Теперь было видно, что этот оскал его и не улыбка вовсе, а страшная гримаса ненависти. Казалось, что сейчас Андрей услышит угрожающее рычание. Ему стоило больших усилий сохранить невозмутимость. Он перевёл взгляд на поверхность воды и принялся разглядывать поплавок из древесной коры, словно от этого зависел итог его улова на сегодня, а когда снова покосился в сторону зарослей, то никого там уже не увидел. Должно быть, строители отправились на речку, чтобы ополоснуться и смыть с себя пот, а Башкин прошёл чуть дальше прочих, наткнулся на своего «ненавистника», но буде тот никак на его вызовы не реагировал, то просто удалился прочь, не желая довести свою ненависть до печальных пределов.
Несколько минут Бояров ещё продолжал сидеть в прежней позе, пока не понял, что удилище ходит ходуном, до такой степени дрожали его руки. И это был вовсе не испуг, а чувство раздражения, раздражения от того, что его, наконец, достали. Этот человек, то есть Башкин, вёл себя настолько вызывающе, что далее претерпевать его вызовы были никак невозможно; далее начиналось самоуничижение личности, какою себя Бояров таки считал. Надо было отправиться в Камышино и громко, при всех, вопросить у Башкина, что он имеет предъявить беглому арестанту. Вот тогда-то и состоится разговор, которого Андрей ни в коей мере не боялся, пусть даже этому будут противиться все пришедшие с Башкиным на подмогу, пусть даже этому разговору будут противиться все камышинцы. Бояров им всем не холоп, чтобы отсиживаться в кустах, дожидаясь, пока опасность минует его стороной. Он не отступился перед уголовными преступниками из благовещенского острога, не отступил перед хунхузами из Маньчжурии, и тем более не будет претерпевать издевательского пренебрежения от этого крайне неприятного человека!   
Отшвырнув уду в сторону, Бояров решительно направился в сторону поселения. За эти несколько дней, что он провёл в Камышино, Андрей настолько хорошо изучил все окрестности, словно долгое время проживал здесь. Он двинулся самой короткой дорогой, то есть тропой и добрался до околицы в считанные минуты, ожидая сразу наткнуться на людей. Но … никого не обнаружил. Пока Андрей двигался, он накопил в себе столько агрессии, что из глаз его, насупленных, едва что ли не вылетали молнии, коими орудовал Илья- пророк, известный также как и Громовержец. Этой энергии надо было дать выход, пока его не испепелила самого. В таких случаях воины рубят мечом дерево, а борцы молотят кулаками стену или иной предмет, на котором тренируют свои умения. А Бояров … просто разжал кулаки и выпустил из себя воздух, вытолкнув его из лёгких насколько это было возможно.
Позади послышался шорох, и Андрей стремительно повернулся, словно ожидал на себя нападения и – конечно же – сто стороны ненавистника Башкина, который, наверное, выбрал самый удобный момент, когда противник его расслабился. Андрей стремительно наклонился в одну сторону, уклоняясь от возможного удара противника и сложил ладони в то положение, которое напоминало клинок топора- колуна, коим разрубали самые смолистые  кряжи- древесные комли. Далее Бояров начал проводить движение, которое должно было закончиться стремительным ударом, поворачиваясь одновременно в сторону противника, и … едва устоял на ногах. Не было там никого, ни Башкина, ни иного противника. А была всего лишь Настя Горевая, которая появилась тут непонятно откуда и была теперь сильно испугана. Настя вскрикнула и попробовала прикрыть голову руками. Весьма беспомощная попытка закрыться от удара, рассчитанного на самого крепкого обидчика. Но и Бояров моментально расслабился, а весь его азарт бойца мигом ушёл внутрь его энергетической оболочки воина. Тибетский монах, практикующий маг-цзал, объяснил бы аспиранту принципы этого приёма, который издавна практикуется воинственными тибетскими монахами. То, что к этому искусству Бояров приблизился самопроизвольно, интуитивно, убеждало о способностях этого человека воспринимать не только головой, но и душой.
Откуда-то появилась пара собак, примчавшихся с чьего-то двора, которые принялись угрожающе лаять и кружиться вокруг Боярова, примериваясь укусить его, цапнуть. Собаки подскакивали к беглому арестанту и тут же отскакивали, чувствуя своим нутром облако энергетики, которое убеждало их не связываться с этим человеком. Животные умеют чувствовать чужую силу и уважать её, но Настя Горевая была жительницей села, которое охраняли эти собаки, а защищать свою «стаю» было их призванием, их Главной Задачей. Но уже ни Бояров не источал из всех пор опасности, ни Настя не распространяла волн испуга. Она разобралась, что гость в их селе перепутал её с кем-то другим, а теперь смотрел на неё виновато. Боярову было стыдно, что он испугал девушку. Та была тоже этим смущена.
– Лайка! Дружок! Место!
Собаки перестали лаять, и отошли прочь. Одна из них успела быстро лизнуть Насте руку, после чего они улеглись на землю неподалёку, пристально разглядывая Боярова, словно ожидали от него какой каверзы, чтобы тут же оказаться рядом и спасти Настю. Горевая тем временем повернулась к Андрею и спросила у него:
– Что же это вы, Андрей Илларионович? Я уже решила, что вы бежите сказать об ещё какой шайке, а вы …
– А где все, Настя? – невпопад спросил Бояров.
– Пошли провожать помощников. Они как-то разом собрались, да ушли.
– А этот … Башкин? С ними был?
– Он всеми ими и заправляет. Он их привёл, он и увёл. Разом и ушли все. Наши хотели угостить их, но … не получилось.
– Отчего так?
– Кто их знает, – вздохнула девушка и пожала плечиками. – Они все люди хорошие, вот только …
– Что – только? – тревожно спросил Андрей.
– После того, как к ним перебрался Башкин, все они сильно изменились, сделались не такими, какими были раньше.
– А какими они были раньше?
– Доброжелательными. Улыбчивыми. Смеялись много. Песни пели. А теперь … почти все разговоры у них о Боге … и о наказаниях за грехи …
– А что здесь не так? Я думал, что все старообрядцы много говорят о Боге.
– Но не всё же время. Не поминай имя Его всуе. Есть же и простая жизнь. А у них простой жизни почти и не осталось. И они от этого … Даже не знаю, как и сказать.
– Они от этого устали?
– Да. Наверное. И боятся показать эту свою усталость.
– Кому боятся показать? Вам?
– Башкину.
– Но ведь тот – один, – удивился Бояров. – А их – много.
– Это выглядит, – снова вздохнула девушка, – но они всё равно боятся и слушаются его.
– Знаешь, Настя, – вдруг решил признаться аспирант- арестант, – а я ведь сейчас сюда пришёл, чтобы поговорить с этим Башкиным. Он явился на берег реки и … вёл себя весьма вызывающе. Вот я и не выдержал. Но здесь выяснилось, что его уже нет.
– А может … – посмотрела в глаза аспиранта Горевая, – ты просто заснул там, и тебе приснился страшный сон? Башкин … он такой … он сам по себе страшный человек.
– Что ты о нём знаешь? – спросил девушку Бояров.
– Я … – внезапно Настя начала отступать от него, – не знаю почти ничего … я просто чувствую … и это меня ещё больше пугает …
Она не сказала больше ничего, а двинулась прочь, наклонив голову, а потом перешла на бег и скрылась из глаз за черёмуховым деревом, что склонилось над высоким забором соседствующего дома. Бояров двинулся следом, чтобы успокоить разволновавшуюся девушку, и едва не столкнулся с Марфой Глущенко, что двигалась ему навстречу.
– Сашенька, – обрадовалась старушка. – А я за тобой отправилась.
– А … Настя … – начал было говорить аспирант, но потом мысленно махнул на это рукой, решив поговорить с девушкой позднее.
Бедная старушка вовсе не выглядела безумицей, была аккуратно одета и прибрана. Пожилые женщины в Камышино одевались в длинные платья из домотканой холстины с глухими воротами. Поверх помещался тоже длинный передник, более яркий, за счёт вышивки. Вышивка представляла собой самую настоящую письменность. Женщины, с помощью рукодельных узоров умели многое рассказать о своём бите, передать свою историю. Поведать о своей семье и увлечениях. Наиболее умелые рукодельницы обшивали такими «посланиями» и своих мужиков, отцов, мужей, братьев, сыновей, пересказывая, с помощью иголки и разноцветных ниток их устремления и навыки. Но и мужчины тоже не чурались ручного творчества. С помощью ножа и тесла они творили искусную резьбу, превращая орудия труда, ставни и наличники, всё, до чего дотягивалась рука мастерового человека, если не в произведение искусства, то в предмет личной гордости, вне всякого сомнения. А та одежда, которую сельские люди надевали на праздники … Это вообще тема для целого этнографического исследования, по меньшей мере.   
Марфа Захаровна была готова загрузить «сына» любой и всяческой работой, появляясь поминутно всё с новыми и новыми просьбами – сделать то и сделать это. К своему стыду, далеко не всё Андрей мог выполнить. Крестьянские повседневные заботы делают из человека мастера на все руки: он может и плотничать, и столярничать, и охотиться, и совершать ещё множество дел. Кто-то умеет хорошо выполнять одни дела, зато другой сподобился делать что-то иное, и эти двое взаимовыручают друг дружку. Отсюда и истоки разных ремёсел.
Несколько подростков постоянно крутились неподалёку от избы Глущенко. Это они придумали себе такую забаву: наблюдать за чужаком и высмеивать его неумения делать элементарные вещи, которые в состоянии совершить самый недотёпистый малыш, при условии, конечно, что этот малец живёт в условиях отдалённой деревни и видит, как всё это делают руки отца, старших братьев или соседей. Скоро и сам малец уже старается, и у него, пусть и не сразу, пусть и под слёзы обиды, но, рано или поздно, тоже начинает получаться, и тем забавней наблюдать, как чужой пришлый дядька неумелыми движениями пытается тесать, запрягать, сверлить. Умора, развлечение, предмет для потехи. Но, насмеявшись, те же самые подростки показывали Боярову, лучшему выпускнику Горного института, как надо вытачивать из баклуши ложку, как точить лясы, как запрягать коняшку Сивку, да и много чего прочего. Хорошо, что аспирант относился к смеху ребятишек стоически, с юмором и сам потешался над своими беспомощными потугами. Скоро он научился многим домашним премудростям, и Кешка, с Тимкой и Пафкой (Пафнутием) над ним уже не смеялись, а делились своими мальчишескими тайнами, признав его за незлобивого нравом приятеля, пусть и старше их годами.
С тех пор, как ушли те, кто помогал отстраивать новые избы, взамен сгоревших, прошло уже три недели. Хозяйство престарелой Марфы Захаровны всё больше приходило в порядок. Андрей за всеми этими домашними хлопотами сильно уставал, но, когда у него начало получаться, воспрял духом и уже сам выискивал, чем бы ещё заняться. Он отремонтировал не только кровлю дома, поправил забор, но и почти заново отстроили деревенскую околицу, разобрал амбарчик и переложил его заново, заменив несколько подгнивших брёвен, поправил печь в баньке, и выкопал новый погреб. Удивились бы его товарищи по университету, увидев его, потного, с оголённым торсом, сжимающего в обветренных руках заступ. Впрочем, лопатой Боярову было работать не в новинку, учитывая его горное образование. Он вполне мог бы наладить работу рудника, принимая участие наравне с прочими работниками. Но сейчас он выполнял иную работу, и делал это довольно ловко, от чего испытывал удовольствие. Несколько раз он замечал, как неподалёку находится Настя Горевая и наблюдает за ним, уперев подбородок в коленки. Увидав, что он заметил её, девушка вскакивала и удалялась, словно оказалась здесь совершенно случайно. Троица подростков, сделавшихся приятелями аспиранта- арестанта, подсмеивались над ней, но делали это деликатно, совсем не громогласно, как это свойственно любым прочим подросткам в многочисленных селениях европейской части России. Бояров не очень хорошо знал жизнь простого народа, проживая в Петербурге и общаясь в определённых кругах, преимущественно интеллигентных, но и он всё же сталкивался с жизнью простолюдинов, появляясь на даче или в иных местах. Поэтому мог делать выводы и наблюдения. Теперь же судьба забросила его в самый отдалённый уголок России, где он мог наблюдать за жизнью обычных людей хоть круглые сутки; учитывая то важное обстоятельство, что жизнь старообрядческой общины слагается немного по иным принципам, чем крестьянские общины обычной, православной провинции. Здесь нет показушности, той формы лицемерия, которая в ходу, не только в России, но и повсеместно. Человек изображает из себя одно, а является совсем другим, ибо если следовать правилам благочестия (подставь другую щёку после удара и т. п.), то в жизни очень трудно преуспеть, а если говорить честно, то и невозможно. Но в старообрядческом селении все эти условности были не нужны. Здесь люди были такими, какими и казались, какими они себя демонстрировали. К этому Боярову пришлось приспосабливаться. Надо сказать, что беглому арестанту это было сделать несложно.
Обычное пространство Боярова распространялось на избу Марфы Захаровны, двор и ближайшие окрестности села. С ним здоровались, приветливо раскланивались, но общаться не спешили. Сначала Андрей не обращал на это внимания, не собираясь здесь задерживаться, но потом втянулся в ту игру, что предложил ему Савелий Богодеев, на ту спасительную мистификацию, что он «сын» старушки Глущенко. Остальное население Камышина эту историю поддержало, но принимать в свою общину нового соседа не так и спешило. Своеобразным посредником между духоборами и беглым арестантом сделался Савелий, да несколько подростков много времени проводило рядом с аспирантом. Честно признаться, тот решился на проведение эксперимента и затеял устроить школу для своих юных приятелей. Подспудно Бояров ждал, что через это к нему придёт признательность камышинцев и в его «школу» отправят и других детей.
В Российской империи образование было поставлено не самым худшим способом, если не сказать большего. Недаром ведь русский общественный деятель, Дмитрий Иванович Менделеев, профессор Петербургского университета, обладавший воистину энциклопедическими знаниями, предсказывал, что Россия развивается опережающими все прочие государства темпами, и что если ничего этому мешать не будет, то к концу двадцатого столетия сделается главнейшим государством мира, как по населению, так и по развитию и уровню жизни россиян. Это его утверждение стало предметом диспутов в обществе. Надо сказать, что многие с ним не были согласны, сталкиваясь с теми несообразностями, что высмеивал ещё писатель Михаил Салтыков, взявший себе творческий псевдоним «Щедрин». Слишком много разного рода солдафонов и дуболомов стояло на пути прогресса. Но, тем не менее, дело двигалось. Тот же Менделеев немало сделал на ниве народного просвещения. Ещё больше сделали так называемые «народники», вдохновлённые идеями Герцена и Огарёва. Выпускники гимназий получали право преподавания в начальных школах, а это тоже говорило об уровне образования. Речь идёт о классических гимназиях. Но имелись ещё и реальные училища, или реальные гимназии. Эти учебные заведения появились первоначально в Германии, ещё в восемнадцатом веке, и лишь через столетие этот вид школ пришёл в Россию. От обычных, или классических гимназий реальные училища отличались тем, что там давались и практические навыки. Реальные училища были трёх видов – технические, коммерческие и агрономические. Кроме общеобразовательных предметов (Закон Божий, математика, чистописание, география, история, физика, рисование и языки) давались и другие дисциплины (черчение, механика, письмоводство, проектирование машин, счетоводство, моделирование, землемерение, общестроительное искусство, химические технологии, работы в лаборатории и прочие занятия). Заглядывая в будущее, то есть уже в двадцатый век, в Советском Союзе тоже появились соответствующие учебные заведения – сначала примитивные – школы ФЗО (фабрично- заводского обучения), а потом ПТУ (профессионально- технические училища) – городские и сельские, то есть ГПТУ и СПТУ. Потом появились и техникумы, где уровень образования был выше. Пожалуй, реальные училища могли бы посоревноваться с техникумами, учитывая, конечно же, временной разрыв. Коммерческие реальные училища посещались сыновьями купцов, где им преподавались навыки торговых операций, финансов, бухгалтерии и работы с кредитными организациями. В агрономические училища шли выходцы из аграрных слоёв, желающих продолжить эту весьма распространённую стезю, а механико- техническое направление выбирали те, кто хотел связать свою жизнь с заводами и фабриками. Те же, кто решил заниматься науками, щли в университеты. Надо добавить, что всё это было доступно, более или менее, тем, кто проживал в городах, губернских или промышленных, а основное население обширной империи довольствовались уездными, земскими школами, а то и церковно- приходскими, где имелось только три класса образования, и где штудировали, кроме обязательного Слова Божия, арифметику, правописание  и чтение. Остальные, трудовые навыки, дети получали дома. Такой вот был в России расклад. Надо ли добавлять, что привычной школы в Камышино не было, а детей обучали грамоте несколько человек, умевших читать и писать. Так что наличие в селе аспиранта можно считать было настоящим подарком судьбы. Если это, конечно же, понимать.
Бояров усадил подростков за стол, положил перед каждым по листу бумаги, выпрошенному у Савелия Богодеева и задал им по задачке, составленном им на сельские темы, составленным с юмором. Кешка и Тимофей хихикали и грызли перья, которыми должны были писать на бумаге, используя самодельные чернила на основе печной сажи. Пафнутий был серьёзен и напряжён, но он первый справился с условием и написал верный ответ. Потом был уроки чистописания, или вернее – правописания, потому что писать чисто у ребят не получилось – гусиные перья для этого не очень-то предназначены, а виршеписатели, которые сделали эти самые перья символом грамотности, сами не очень-то старались и не отличались каллиграфией и – в лучшем случае – пользовались услугами переписчиков.
Когда ребята устали скрипеть  перьями, Андрей прочитал им лекцию на историческую тему о России в целом и освоении Дальнего Востока. Подростки слушали его, открыв рот. Незаметно аспирант переключился сначала на географию, которой прилично владел, а потом на литературу. Это получилось как бы само собой. Для показательного примера Бояров выбрал популярного французского писателя Жюля Верна, произведения которого обожали не только подростки многих стран, но и взрослые.
– Восьмого февраля 1828-го года в портовом городе Нант, что находится в западной части Франции, в семье адвоката родился мальчик, которого назвали Жюль.
– Жулик по нашему, – тут же заявил Тимка, смешливый парнишка и сам же засмеялся. Товарищи тоже начали хихикать, но «учитель» укоризненно покачал головой.
– Жюль, вполне обычное во Франции имя. Жан, Жюль, Георг, но я говорю именно про определённого человека. Отец Жюля был адвокатом и понятно, что видел будущее сынка в юриспруденции. Когда тот подрос, его отправили в Париж для поступления в университет, где он должен был изучать право. Но молодому человеку показалось скучным изучать толстые тома законов, и он увлёкся театрами, а потом и сам начал сочинять драмы и либретто, не гнушаясь и сочинением стихов, и даже романсов. Некоторые его песни до сих распевают моряки в портовых кабаках. Но это был всего лишь начальный период творчества. Тогда он познакомился с Александром Дюма.
– Это был моряк? – спросил любопытный Пафнутий, курносый нос которого был густо покрыт веснушками. – Капитан большого парусного корабля?
– Если бы Дюма был моряком, то его смело можно назвать адмиралом, – усмехнулся Бояров, и ребятишки поняли, что их «учитель» шутит. – Но он был писателем, великим писателем, хотя отец его был дивизионным генералом у императора Наполеона. Вы знаете про Наполеона?
Ребятишки принялись переглядываться, подталкивая друг дружку локтями. Мысленно Бояров вздохнул, а потом продолжил свою лекцию:
– Я позднее вам расскажу и про Наполеона Бонапарта. А Дюма стал самым популярным писателем Франции, написав множество увлекательных романов. Вот к нему как-то и пришёл молодой человек, неизвестный ещё тогда никому Жюль Верн и принёс свою драму «Сломанные соломинки». Дюма принял пьесу, и её поставили в «Историческом театре», принадлежавшем Дюма. Представление прошло с успехом, и молодой автор принялся за написание нескольких новых пьес, но в это время дела у Дюма пошли хуже, он разорился, и его театр был закрыт. Какое-то время Жюль работал секретарём у директора другого театра, «Лирического», его новые пьесы были поставлены, но былого успеха уже не имели, и молодой человек, под влиянием требований отца поступил на биржу, работать маклером.
– А что это значит? – не удержался от вопроса Кашка.
– Это … – пошевелил в воздухе пальцами обоих рук Бояров, – работа с ценными бумагами, акциями, облигациями, долговыми обязательствами. Здесь можно обогатиться, если умело ими пользоваться. Но молодому человеку денежные операции быстро наскучили, и он снова решил заняться литературным трудом. Он придумал повесть о путешествии на воздушном шаре над саваннами Африки, и принёс свою рукопись в «Журнал для образования и отдыха», главный редактор которого, Жорж Этцель, внимательно прочитав рукопись, посоветовал переработать её, добавить разных научных терминов и сведений по географии, чтобы роман стал познавательным. Жюль Верн так и сделал. Его роман «Пять недель на воздушном шаре» появился сначала на страницах журнала Этцеля, а потом вышел и отдельной книгой. Так началась слава романтичного писателя, любимца читателей многих стран.
Ребята принялись расспрашивать своего «учителя», читал ли тот книги французского писателя, и тот принялся перечислять романы, один за другим:
– «Пятнадцатилетний капитан», «Двадцать тысяч лье под водой», «Таинственный остров», «Вокруг света в восемьдесят дней», «Робур- завоеватель» …
Французский писатель заключил договор с издателем Этцелем, что гарантирует со своей стороны написание в год одного большого романа или двух не столь многостраничных. Мало того, что Жюль Верн не подводил своего издателя, но бывало и так, что он писал больше обещанного, но откладывал написанное впрок, то есть в запас, на случай непредвиденных обстоятельств, болезней или иных неприятностей, которые невозможно учесть заранее.
– Жюль Верн решил показать каждую страну, какая имеется на земном шаре, рассказать об её особенностях, достопримечательностях, и даже растительности и животных. При этом он придумывал чрезвычайно увлекательный сюжет, в ходе которого его герои подвергаются разного рода опасностям, из которых с честью выходят. К примеру, в «Пятнадцатилетнем капитане» почти вся команда шхуны- брига «Пилигрим» гибнет в ходе охоты на кита, и юнге Дику Сэнду приходится брать на себя команду судном, в чём ему помогают пассажиры, а также спасённые жертвы кораблекрушения – компания негров. Но кок судна …
– А кто это – кок? – послышался вопрос, заданный мелодичным голосом, и все принялись вертеть головами. Тогда из-за порога вышла Настя Горевая, которая под каким-то предлогом заглянула в избу Глущенко, услышала лекцию Боярова и так ей увлеклась, что позабыла, зачем и пришла сюда.
– Коком на флоте называют судового повара, который готовит пищу на всю команду, включая сюда и пассажиров, если такие имеются. На их беду, на «Пилигрим» нанялся беглый преступник, португальский работорговец Негоро, пытавшийся добраться до Африки, где в Анголе у него имелось много сообщников по этому промыслу.
– Этот Негоро торговал людьми? – снова спросила Настя. – Но кто ему это позволил?
– В государствах Вест- Индии трудится много рабов, вывезенных из Африки. Рабы трудились и на плантациях хлопковых магнатов в южных штатах США, что и стало одной из главных причин их Гражданской войны, – терпеливо объяснил Бояров. – Я потом вам об этом подробнее расскажу. А в книге Жюля Верна, опытный мореход Негоро вывел из строя компас, чтобы отклонить курс судна и обманным путём направил шхуну в Африку, тогда как она двигалась в Южную Америку. Несчастные обитатели «Пилигрима» попали в жуткие джунгли экваториальной Африки с её тысячами опасностей, где в конце концов попали в плен шайки рабовладельцев, куда их заманил сообщник Негоро, некий Гаррис. Книга преинтересная, и перечитывается многими читателями не по одному разу. Или вот роман «В стране мехов». Некая компания решила построить форт в Канаде, на отдалённом северном участке, чтобы заняться охотой на пушного зверя, запастись их шкурами, а потом выгодно сбыть их. Но на их беду свою факторию они устроили на мысе, выдающемся в море. Оказалось, что этот мыс состоит в основном изо льда, на котором выросла целая роща сосен.
– Как это такое может быть? – удивился Савелий. – Деревья не могут расти на льду.
– Не могут, – согласился с ним Андрей. – Но если на этот лёд в течение тысячи лет ветер приносит землю, горсть за горстью, то её скопится в достаточном количестве, чтобы зарасти кустарниками, а потом и лесом, в котором будут жить олени, лисы и даже медведи.
Это было довольно интересное заявление, и ребята начали горячо обсуждать это, доказывая друг дружке возможность или невозможность такого события. Андрей Бояров с улыбкой наблюдал за ними. Настя, судя по её виду, тоже хотела бы принять участие в обсуждении, но ребята не слушали её, считая, что девчонки ничего не понимают в такого рода вещах. Горевая хотела было обидеться на них и гордо удалиться, но Бояров снова начал говорить и споры тут же утихли.
– Вдоль северного побережья Сибири случаются такие события. На многовековом льду- припаю, который граничит с берегом или островом в архипелаге, скапливаются наносы земли и вырастают деревья. Такие «острова» даже наносили на карту, а потом удивлялись, когда они пропадали. Был такой остров, названный именем промышленника Санникова. Похоже, этот «остров» был, но позднее растаял. Вот и в романе у Жюля Верна, описанный ледник был оторван от мыса при землетрясении и начал дрейфовать среди льдов моря Бофорта, чтобы пройти Беринговым проливом и дойти до побережья России, где герои этого романа сумели добраться до берега и спасти тем свои жизни. К тому времени лёд под этим «островком» почти весь растаял.
Ребята снова принялись перекликаться, делясь своим мнением. Было видно, что и Насте интересно слушать Боярова. Она несмело спросила:
– А это ваш Верн … он ещё писал о России?
– Роман «Михаил Строгов» повествует о восстании в Сибири, о приключениях курьера Михаила Строгова, которому был дан приказ доставить пакет из Москвы к тем, кто противостоял мятежникам.
– Но откуда француз мог знать о событиях в нашей стране? – спросил теперь уже Кеша. – Он что, бывал здесь, путешествовал?
– Жюль Верн – очень непоседливый человек. Его интересует буквально всё. Его герои добираются куда угодно, хоть до Луны в романах «Из пушки на Луну» и «Вокруг Луны», а то и путешествуют на комете по просторам космоса в романе «Гектор Сервадак», а то и проникают через вулкан в недра Земли в романе «Путешествие к центру Земли». Что уж тут говорить о России, когда его героям открыты пути и в более отдалённые территории.
Судя по виду его слушателей, можно было определить, что они воспринимают его с некоторой долей недоверия, решив, что взрослый человек потешается над ними, детьми. Надо было что-то добавить, чтобы в ребятах не пропал интерес к чтению и книгам.
– Жюль Верн писал о событиях в России со знанием дела. Многое ему рассказал его товарищ и друг, Пётр Алексеевич Кропоткин. Слышали вы такую фамилию?
Ребята, переглянувшись, признались, что нет. Покачала головой и Настя. Да и откуда им было знать, забившись в столь отдалённое от веяний цивилизации место. Вздохнув, Бояров принялся рассказывать:
– Пётр Алексеевич – человек самого высокого происхождения. Он не только – сиятельный князь, но и родственник, пусть и не близкий, российского императорского дома Романовых. Родился он в 1842-м году и закончил пажеский корпус, после чего был отправлен в Сибирь в качестве казачьего офицера, где участвовал в нескольких географических экспедициях, пройдя немалые расстояния. Ему было всё интересно – встречаться как с простыми людьми, так и с учёными, возглавлявшими те экспедиции. Кстати сказать, в тех беседах князь Кропоткин понял, что в его образовании имеется множество самых досадных пробелов. Человек неординарный, умный и амбициозный, вернувшись в Петербург, он поступил на физико-математический факультет тамошнего университета, с честью закончил его и поступил в физическое отделение Российского географического общества в качестве учёного секретаря. Князь озаботился изучением глетчеров, то есть ледников, и объездил северный районы Швеции и Финляндии, изучая свойства тамошнего льда, а потом вновь отправился в Восточную Сибирь, чтобы продолжить исследования там. Он даже написал несколько трактатов, благожелательно отмеченных научным сообществом России. Это было очень хорошо для российской науки, когда столь высокородная персона занимается физической и географической отраслью. Пётр Алексеевич научно обосновал распространение древних материковых льдов в Северной и Средней Европе, сделав роман того же Жюля Верна не досужей выдумкой, а научным утверждением, сделанным в форме литературного произведения.
– А как этот князь познакомился с французским писателем? – спросил кто-то из ребятишек, прерывая словоизлияния бывшего аспиранта.
– Ещё обучаясь в Петербургском университете, князь Кропоткин начал встречаться с представителями прогрессивной интеллигенции. К примеру, он посещал кружок Марка Андреевича Натансона, связанного с революционной организацией «Земля и воля», где много говорилось о народничестве, как способе разбудить народ, научить его размышлять о завтрашнем дне и месте народа, какое он, то есть народ, заслуживает. Всё это привело к тому, что Кропоткин эмигрировал из России в Европу, перебравшись сначала в Швейцарию, а потом и во Францию. Надо отметить, что князь продолжал заниматься науками, только с физики и географии он переключился на этику, социологию и философию. Параллельно Пётр Алексеевич изучал период Великой Французской революции, её влияние на политическую жизнь, как во Франции, так и всей Европы в целом. Я предполагаю, что именно тогда он встретился и подружился с Жюлем Верном. Я слышал от знающих людей, что он читал лекции, персонально для Жюля Верна, по географии и многим научным дисциплинам, прививая французскому автору свою пламенную любовь к науке. Мало того, именно влияние Кропоткина привело к тому, что в романах Верна появилась тема революционной борьбы за свободу и прогрессивную мысль. Здесь и «Архипелаг в огне», где описаны события в Греции, и «Двадцать тысяч лье под водой», где упоминается восстание сипаев в Индии, и «Матиас Шандор» о революционных событиях в Венгрии, о Гражданской войне в США в романе «Север против Юга». Во многих романах его герои сочувствуют борцам с реакционными правительствами. Я не буду всего перечислять, чтобы не утомлять вас …
Всё это действительно так. Автор добавит за Андрея Боярова, что Жюль Верн в одном из своих последних романов вывел в роли главного героя своего друга, опального русского князя, назвав его завуалированным псевдонимом «Кау-джер», что значило «Друг», или «Благодетель» на языке патагонских аборигенов. Это было условием Кропоткина, чтобы не упоминалось его настоящее имя, но образ узнавался теми, кто хорошо знал князя. Позднее сын писателя, Мишель, переписал роман «В Магеллании», убрав некоторые, весьма пространственные, описания и рассуждения, добавив приключений сообразно сюжету отца, и он выходил под названием «Потерпевшие кораблекрушение на «Джонатане». Перечитайте роман Верна и почувствуйте влияние великого русского революционера, много сделавшего для становления прогрессивной роли научной и патриотической мысли.   
– Признаюсь вам, – тепло улыбнулся подросткам аспирант, – что и сам я выбрал свою профессию под влиянием этого француза, которого с полным правом можно считать великим.
– Бунтовщика? – удивился Кешка, и было непонятно, в серьёз он это говорит, или так потешается. – Арестанта?
– Таких моментов у Жюля Верна тоже немало, – Бояров продолжал улыбаться, но уже чуть натянуто, и Тимофей легонько дал подзатыльник приятелю, на что тот не обиделся. – Но я говорю о профессии рудознатца, геолога.
– А при чём здесь Жюль Верн? – подала свой тихий голосок Настя. – Он же писал, как вы говорите, про науку, про географические путешествия.
– А геология, это и есть наука, – горячо подхватил тему Бояров. – Само слово «геология» состоит из двух частей – «гео», то есть «земля» (вспомните «географию», то есть «схему земли») и «логия», то есть «ведение» («логос», на языке древних суть «слово», «учение»). В целом это целый комплекс наук о составе, строении и истории развития земной коры, того слоя, что отделяет нас от кипящей глубоко под нашими ногами магмы. Сам термин «геология» предложил ещё в середине семнадцатого века норвежский учёный Эшольт. Этой наукой занимались английский инженер Уильям Смит, составивший первым геологическую карту Англии с разделением горных пород по их возрасту, шотландец Джеймс Геттон, основоположник плутонизма, английский естествоиспытатель Чарлз Лайель, один из теоретиков актуализма в геологии, немецкий минералог Абраам Готлиб Вернер, создавший свою собственную научную школу, обосновавшую принципы нептунизма …
Честно признаться, так Бояров погрузился в собственные воспоминания, когда он и его товарищи слушали лекции профессоров, делая быстрые записи, чтобы потом повторить и затвердить услышанное. Тогда многое проходило мимо его внимания, а смыслы постигались позднее, когда знания начали формировать в его сознании некую систему. Ребята, переглядываясь, перестали понимать его слова, и «учитель» вдруг сообразил это и перестал сыпать научными терминами.
– Вы, наверное, устали, юные друзья мои, – заявил их «преподаватель», потирая руки, как это делали профессора в аудитории, стряхивая с ладоней мел от начертаний по грифельной доски терминов и схем, – и я хочу извиниться, что вывалил на ваши головы слишком много того, что вам ещё неинтересно по той простой причине, что вы лишь начали многотернистый путь грамотности. Лишь тот, кто пройдёт этот путь до конца, поймёт, что все затраченные усилия стоит того, чтобы через это пройти. На сегодня с вас достаточно, но напоследок я хочу отметить и участие наших соотечественников в деле геологии и минералогии. Это – Василий Михайлович Севергин, русский химик и минералог, который ввёл в науку понятие о парагенезисе минералов, то есть минералов, связанных между собой общими условиями образования. Но – в первую очередь – надо сказать о роли великого русского учёного Михаила Васильевича Ломоносова, воплотившего в себе таких титанов прошлого, как Леонардо Да Винчи и Аристотель. Кажется, даже сейчас, что для его научной мысли и пытливости не было пределов, и он разбирался в самых разных областях науки и техники, перегнав по пытливости своих стремлений сэра Исаака Ньютона …
Подростки приуныли. Тогда, когда их «наставник» рассказывал о французском писателе, было интересно, но, после того, как он погрузился в дебри науки, они почти перестали его понимать. Ребятишки засобирались домой, и Бояров понял, что уже довольно поздно. Дело шло к зиме, и дни становились короче. Подростки попрощались с Марфой Захаровной и направились к выходу. Старушка тем временем напекла пирожков с брусникой и калиной, и пригласила ребят за стол, но те, верно, испугались продолжения многословной лекции и быстро ретировались. Хозяйка едва успела вручить им узелок с пирожками, чтобы они подкрепили свои силы, пока доберутся до своих домов, хотя и идти им было – всего ничего. Засобиралась и Настя, которая глубоко задумалась и пропустила тот момент, когда ребята собрались и быстро убежали, отговорившись спешными делами. Когда она спохватилась, их уже простыл и след.
– Я тоже пойду, – заявила девушка, – а то мама будет волноваться.
– Попей чаю, – предложила приветливо хозяйка. – Я вон сбитень приготовила, на самых ароматных травах.
– Спасибо, Марфа Захаровна, – вздохнула Настя. – Поздно уже. А так … я бы с радостью. Но … меня дома ждут.
– Я Настю провожу … мама, – заявил Андрей, направляясь следом за девушкой, которая вышла, поклонившись предварительно в сторону «красного угла», где находилось несколько иконок.
Старушка перекрестила воздух им вслед и уселась за стол, чаёвничать и дожидаться Андрея, которого она искренне считала своим сыном Александром. Разум бедной женщины таким вот удивительным образом защитил её от тех испытаний, через которые она прошла.
– Ты, Андрей, говорил, – обратилась Настя к сопровождавшему её Боярову, – что стал геологом благодаря книгам этого француза, Жюля …
– Верна, – подсказал тот и добавил. – Это совершенно верно.
Настя посмотрела на него, а потом прыснула, словно рассыпав в воздухе множество переливчатых колокольчиков, до такой степени был своеобразен её смех. Аспирант- геолог сначала смутился, а потом сообразил, что невольно допустил тавтологию и рассмеялся сам.
– Совершенно верно, – повторил он, улыбаясь чуть виновато, – правда, речь идёт о конкретной книге. Это роман «Чёрная Индия».
– Индия? – удивилась девушка. – Там рассказывалось об Индии?
– Не совсем так, – продолжал улыбаться аспирант. – Дело в том, что «Чёрной Индией» назывались угольные копи, Эборфолские копи, которые находились в Шотландии, и были заброшены, то есть в них перестали проводить проходческие работы.
– Кончился уголь? – предположила Настя, желая показать, что и она что-то в этой жизни знает и понимает.
– Не совсем так, – мягко возразил её спутник. – Угля там как раз было в изобилии. Просто надо было начать разработку новых «горизонтов». К тому же  была ещё одна веская причина того, что шахту пришлось закрыть.
– Разве так бывает? – удивилась девушка.
– Очень даже бывает, – взмахнул руками аспирант, – когда слишком много угля, а также сопутствующего продукта, «рудничного газа». В нём-то вся и причина.
– Что это за штука такая – «рудничный газ»?
– Это старинное, простонародное название. Правильней будет – метан. Это такой бесцветный газ, одно из простейших соединений углерода.
– Углерода? – переспросила Настя. – Это значит – родился из угля?
– Ты знаешь, Настя, – засмеялся Бояров, – подмечено верно, но и не совсем точно. Дело в том, что когда-то, давным-давно, наш мир покрывали густые тропические леса.
– Как тайга?
– Много больше и гуще … Ну, или примерно такие же. Эти леса разрушались, заменялись другими, те – следующими, и так: множество раз. Вся эта перегнившая древесина со временем была покрыта почвой, которая давила на неё всей своей многопудовой тяжестью. Со временем, под постоянным высоким давлением, эта древняя древесина преобразовалась в каменный уголь, нефть и прочие продукты, среди которых имеется и метан. Его ещё именуют «болотным газом», так как он постоянно выделяется в болотах, где процессы древесного гниения проходят постоянно, и метан выходит наружу. Ты бывала на болоте?
– Да. И помню этот неприятный запах.
– На болоте он действительно сильнее ощущается. По той простой причине, что процессы естественной переработки случились недавно, тогда как для образования каменного угля нужны даже не сотни тысяч лет, а - миллионы.
– То есть всё было в допотопные времена? – наивно поинтересовалась Настя.
– Я бы даже сказал, что в до-допотопные, – снова взмахнул руками Андрей, словно эта его жестикуляция могла сделать его слова более убедительными.
– А ты откуда это можешь знать? – хитро прищурилась Настя. – В Библии об этом не написано.
– В Библии много чего не написано, – смело заявил аспирант. – Если обо всех природных явлениях записывать, то никакого места не хватит. В Библии больше говорится о тех событиях, которые были интересны и важны еврейских богословам, чтобы показать и доказать богоизбранность еврейской нации. Здесь же место научным изысканиям.
– Не надо хулить Божью Книгу, – нахмурилась Горевая.
– Я и не собирался говорить хулительных слов, – развёл руками лектор. – Я всего лишь тебе пытаюсь объяснить природные явления. Ведущие к образованию «рудничных газов», которые подробно описывал ещё французский химик Клод Луи Бертолле. Он первый из учёных установил состав природного газа, в том числе и «рудничного». Но тебе это ещё неинтересно.
– Расскажи лучше о «Чёрной Индии», но только побыстрее, потому что мы уже пришли, и меня ждут дома. Мама будет мне выговаривать, что я слишком задержалась у соседей.
– Это очень интересная книжка. Она бы тебе понравилась. Обычно в романах у Жюля Верна его герои путешествуют, перемещаясь с континента на континент, из страны в страну, подвергаясь разным опасностям и переживая десятки приключений, что сыплются на их головы волею автора и сложившимся обстоятельствам. Иное дело – «Чёрная Индия». Здесь всё происходит на одном месте, в шахте Эберфойлских копей, где обосновалась семья горняков Фордов. Они не захотели уходить из шахты, когда её закрыли основные акционеры. Старший из Фордов, Симон, был уверен, что там ещё имеется уголь, который надо всего лишь найти. Всего лишь … Для того, чтобы обнаружить новое угольное месторождение, Симону потребовалось десять лет. И всё это время ему помогал его сын Гарри, выросший из подростка в статного и сильного молодого человека, а также поддерживала жена Мэдж.
– Должно быть, – вздохнула Настя, – им было сложно.
– Не то слово, – горячо отозвался рассказчик. – Не надо забывать, что они проживали в глубоком подземелье, где у них был выстроен настоящий дом. Но был там ещё кое-кто, кому приходилось ещё сложнее.
– Это кому же? – заинтересовалась Настя.
– Верн всегда был опытным романтическим писателем и умел соблюсти тайну, нагнетая события. И в этом романе главные герои чувствовали чужое присутствие и не могли разгадать загадки своих ощущений. Может быть, так продолжалось и дальше, но Симон нашёл-таки признаки того, что в шахте должен быть уголь, и вызвал своего товарища, который раньше пребывал среди руководителей шахты, а потом, после её закрытия, устроился работать профессором в Королевском институте. Это был инженер Джемс Старр, и его авторитета было достаточно, чтобы снова открыть угольные разработки в брошенной шахте. Его приезд и активизировал события под землёй.
– Но всё же, кто там был? – нетерпеливо спрашивала девушка, а Бояров лишь улыбался. Именно такой вот интерес и разжигает азарт читателя, который не дозволяет откладывать понравившуюся книжку, а переворачивать одну страницу за другой, жадно поглощая глазами текст.
– Двумя словами всего не рассказать. Я лучше продолжу в другой раз. Если ты придёшь ко мне слушать.
– Я не знаю, – пожала плечами Настя. – Возможно, меня не пустит мама. Начинается осень. Дел много дома.
– Настя! – послышался недовольный женский голос из-за ограды. – Ты чего это так долго? И с кем это ты там разговариваешь?       
Настя Горевая оттолкнула Андрея, который стоял слишком близко в ней, почти касаясь её плечом; он отступил в сгущающиеся сумерки, продолжая улыбаться. Настя несколько раз глубоко вздохнула, пряча волнение (если оно было), и откликнулась на голос матери:
– Ни с кем, мама. Это меня Андрей Илларионович провожал. Но он … уже ушёл.
Мать ещё что-то спрашивала дочку сварливым голосом, что-то там подозревая, как это свойственно всем матерям, у которых дочери «на выданье» и за которыми нужен глаз да глаз, чтобы не дай Бог ... Сами, наверное, понимаете их тревогу …
А Бояров возвращался домой, то есть в дом Марфы Захаровны, которая стала для него «временной матерью». Сказал ему кто месяц назад, не поверил бы, но это всё же многим лучше, чем находиться в арестантском бараке, переполненном смрадом чужих тел, не привыкших к правилам простейшей гигиены.
В горнице, на удивление Андрея, Марфа Захаровна была не одна. Рядом с ней, за столом, сидел Савелий Богодеев, сын трагично погибшего Макара, исполнявшего роль главы старообрядческой общины. Пока что эта роль перешла к сыну, пока члены общины не избрали себе нового руководителя. Сколько этого надо было ждать, не оговаривалось, и молодой человек старался всеми силами делать то, с чем успешно справлялся его отец.
– Вечер добрый, – кивнул Андрей Богодееву, который был младше его годами, но держался с таким достоинством, что это вызывало уважения любого, кто оказывался рядом с ним. – А я, было, решил, что ты уже давно дома. Я тут с ребятишками немного позанимался. Тянутся они к знаниям, как мне показалось.
– Добре, – отставил в сторону стакан с недопитым чаем Савелий. – Мне это тоже увиделось. Я для этого и остался, чтобы с тобой поговорить.
– Садись с нами, Александрушка, – почти пропела старушка- хозяйка, – я тебе свеженького чайку налью, посиди с нами, с Савелием, вон, Макаровичем, потолкуйте. Очень он тебя сейчас хвалил, порадовал сердце материнское. Светлая у тебя голова, это я всегда понимала.
Старушка отправилась в кухонный закуток, где в шкафчиках хранились запасы необходимых продуктов, которые не обязательны для хранения в амбаре или сусеках. Там же, по стенам, были развешаны травы в пучках, а скоро будут размещены связки лука, чеснока и прочих овощей. Марфа Захаровна продолжала что-то говорить мягким голосом, но в её слова уже не вслушивались, да и говорила она сейчас больше для себя, чем для присутствующих в горнице.
– Я наблюдал за тобой, Александр, – заявил Савелий (в присутствии старушки Глущенко все селяне называли Андрея Боярова Александром, участвуя в общей «афере», – и пришёл к выводу, что надо бы тебе у нас поучительствовать. Как ты отнесёшься к этому предложению?
Андрей не раз задумывался, чем он готов заняться в Камышино, если уж он решил здесь задержаться. О том, чтобы остаться здесь насовсем, речи не было, да беглец и сам об этом не помышлял. Община духоборов была довольно закрытым обществом, не привечавшим чужаков. То, что Бояров принял столь деятельное участие в их борьбе с маньчжурскими разбойниками, ещё не было решающим фактором, но помощь бедной женщине, потерявшей всех своих мужчин и подвинувшейся рассудком … Ради этого духоборы были готовы терпеть присутствии чужака в своём доме. Они много чего умели делать своими руками и прекрасно обосновались в этом суровом крае, сумев завоевать доверие у соседствующих туземных племён гольдов, тазов и удэге. Но что может делать здесь городской человек, планировавший стать, со временем, профессором университета? Получалось, что должность деревенского учителя было наиболее оптимальным решением этой проблемы. Надо было хвататься за это предложение обеими руками.
– Что ж, – сделал вид, что задумался, беглый аспирант, – я готов поделиться с вами, с вашими детьми той толикой знаний, какими обладаю.
– Хорошо, – кивнул Савелий, и вид его был серьёзен и даже озабочен, – вот только надо обсудить нам несколько важных условий.
– Каких же? – тоже перестал улыбаться гость.
– Наша община основана на религиозных основах, и нам важно, чтобы и наша детвора разделяла все наши ценности.
– То есть вы опасаетесь, – сообразил Бояров, – что своими образовательными лекциями я могу нарушить целостность ваших мировоззренческих концепций?
Савелий кивнул, недопоняв, что именно сказал ему аспирант, но сообразил, что это означает примерно.
– Я буду преподавать конкретные учения. Обязуюсь научить детей грамоте, письму, расскажу им о том мире, какой их окружает, о физических законах, о правилах математики и тригонометрии. Всё это не будет лишним им в жизни, а – самое главное – приучит их к абстрактному и логическому мышлению. То есть в дальнейшем они научаться искать и использовать необходимые знания самостоятельно. Про Бога я им не буду лишний раз говорить.
– Об этом им есть кому сказать и без тебя.


Глава 3
Осенний день год кормит. Это не просто поговорка, а это – народная мудрость. Природа одаривает людей многими ценностями. Надо только ими уметь пользоваться, извлекать из них смыслы. Деревенская община есть ячейка общества, спаянная общими нуждами и стремлениями. Когда духоборы проживали в предгорьях Кавказа, выселенные туда указом царской власти, они столкнулись, воочию, с горскими кланами- тейпами, живущими обычаями адата. Духоборы видели все выгоды существования с помощью родственных и дружеских связей, и некоторые принципы их переняли на пользу себе. Но, и это было главным, они умели трудиться, умели перенимать новые навыки, умели понять толки разных ремёсел.
Чем сильны были крестьяне Руси? Своей самодостаточностью и терпеливостью. Они обеспечивали себя всем, всем, что им было необходимо. Они ни от кого не зависели и тем были сильны.
В том же Камышино производили ткани, при посредстве ткацкого стана, лепили из глины посуду, или вырезали её из дерева, изготавливали необходимые в хозяйстве инструменты с помощью кузнечного промысла, создавали себе жильё, готовили продукты, словом, могли считаться самообеспечивающимися.
Хорошо это для государства или плохо – когда народ может обходиться без присутствия самого государства? Интересный вопрос, не правда ли? И ответ от него зависит от формы самого государства. Но это, как говорится, совсем другая история, друг Читатель …
Условия проживания в деревне и в городе сильно и даже разительно отличаются. В деревне люди многое умеют делать и, в какой-то степени, взаимозаменяемы. То есть многие умеют пахать, сеять, охотиться, ловить рыбу, и даже заниматься кузнечным делом, а то и бортничеством. Пожилые женщины в свои зрелые годы запоминают целебные свойства разных трав и умеют врачевать недуги и животных, и людей, организмы которых не так уж и отличны. Жители города постигают самые разные профессии, и достигают в них больших высот, что делает с одной стороны незаменимыми, но с другой – зависимыми от людей профессий иных. Жители городских условий связаны друг с другом невидимыми нитями зависимости, что снижает степень их личной свободы, но одаривает их неоспоримыми преимуществами. Если вы согласны принимать чужие условия, то вы, хорошо или плохо, но впишитесь в городские условия и сможете там существовать, чего не скажешь о представителях таких профессий, как охотники, которым, в силу их обязанностей, в городе делать нечего (если, конечно, не переквалифицироваться в наёмных стрелков, исполняющих криминальные заказы, подобно венецианским браво).
Профессия школьного учителя соотносится скорее к городу, чем к деревне, где школьным навыкам обычно обучали сельские батюшки, вынужденные заведовать не только душами своих прихожан, но и их навыками. В городе же выпускники классических гимназий получают, вместе с дипломом о образовании ещё и лицензии на преподавание в начальных классов. Что же касается профессоров университетов, или хотя бы аспирантов, готовящихся сами сделаться такими же педагогами, то им открыт прямой путь в школьную аудиторию, если их голову посетит подобная блажь. Но если этот самый аспирант был помещён в арестантских бараках отдалённого острога, а потом, в силу каких-либо обстоятельств, покинул их, то преподавание в самой ничтожной из школ уже можно считать для него благом. Хотя бы на первое время.
Казалось бы, всё оборачивается самым лучшим образом, для всеобщего, если не удовольствия, так удобства. Но … тут же возникли сложности. Ребятам было интересно, и они желали учиться. Аспирант Бояров был расположен поделиться знаниями, которых в его багаже имелось в преизрядности. Но … родители из старообрядческой общины не желали, чтобы их сыновьям пришелец, пусть даже показавший себя с самой выгодной стороны, забивал головы тем, что в их образе жизни применениям не было. Дело в том, что старообрядцы жили как бы вне времени. Дни проходили за днями, лета следовали за зимами, а жизнь их нисколько не менялась. И это не мешало им, никак их не волновало. Бояров покинул бы Камышино и отправился прочь, покорившись судьбе, если бы не Савелий Богодеев. Молодой человек, несмотря на свои незначительные годы, пользовался авторитетом у своих соседей, единоверцев. Его батька, трагически погибший Макар Елизарович, не раз прилюдно хвалил сыновей, а в первую голову – Савелия, подчёркивая его сообразительность и умение заглянуть в нужды завтрашнего дня. Макар Елизарович и сам не раз советовался с сыновьями, принимая ответственное решение по самым разным вопросам, и называл это «семейным советом». Будущие учёные сей способ означат как «мозговой штурм» и будут его успешно применять в своей многополезной научной деятельности. Но и малообразованные члены духоборской общины признавали разумения молодого человека и, по общему молчаливому согласию, он продолжал возглавлять их общность, по крайней мере, до тех пор, пока в своих расчётах и действиях не будет ошибаться.
– Ты пойми, Савелий, – втолковывал молодому «старосте» аспирант, – что обществу не обойтись без развития. А в основе всякого развития коренятся знания. Да, и сегодня существуют дикарские племена, бушменов в Африке, папуасов на острове Гвинеи, туземцев в Австралии, индейцев в Южной Америке, которые сознательно отвергают те знания и тот опыт, которые несут с собой миссионеры или путешественники. Да, их предкам не было нужды меняться и познавать что-то новое. Но … ровно так же жили и другие племена, которые бесследно канули в Лету истории и растворились без всякого следа. Мы не вспоминаем и не знаем о многих, которые жили столетиями и тысячелетиями до настоящих времён, и сгинули по той причине, что не захотели подстраиваться под новые условия.
– Я это тоже чувствую, – признался Богодеев, – но мне трудно объяснить это всё остальным. Они не хотят ничего слышать, опасаются, что новые изменения скажутся на их жизни, на привычных условиях.
– Что ж, – с горечью отозвался аспирант, так и не сделавшийся профессором, – тогда им надо сообщить, что они уподобляются африканским птицам страусам, которые в виду опасности прячут голову в песок, вместо того, чтобы как-то сопротивляться.
Богодеев озадаченно замолчал, силясь представить себе такую птицу, а потом начал смеяться. К нему присоединился и Андрей. Авдотья Никитична, мама Савелия, услышав раскаты хохота, заглянула в горницу, где проходили переговоры, покачала головой и удалилась перебирать куделину, чем занималась. Она теперь редко улыбалась, потеряв разом любимого супруга и одного из сыновей. Русским женщинам часто приходилось терять близких, и они переживали своё горе, утапливая его глубоко внутри и орошая слезами. Наверное, именного от этого русские женщины рано стареют, от горя и множества непосильной работы, которая в деревне не имеет конца. Успокоившись, аспирант и староста, почти равные годами, уселись пить чай, настоянный на разных травах, а также лимоннике.
– Я тебя понял, Андрей, – заявил приятелю Богодеев, – и постараюсь убедить остальных.
Савелий и в самом деле поговорил с односельчанами, и разговор этот был продолжительный. На следующий день в избу Глущенок явились три приятеля, Кешка Кондратьев, Тимофей Охлобыстин и Пафнутий Тюкалов, неразлучные друзья, ставшие первыми учениками. Потом, на следующий день, пришла ещё девочка Глашка, младшая сестрёнка Пафнутия, которая ничего не говорила, а только слушала, нахмурив лобик, закутанный в платок. Всех ребят Андрей усадил за стол, и проводил уроки, стараясь говорить просто и доступно.
Грамоту ребята знали, то есть, с горем пополам читать умели, складывая буквы. Знали и арифметические упражнения. То есть с «ноля» начинать не было необходимости. Кусочек угля заменил обычный мел, а писал Учитель прямо на боковой поверхности печи, заполняя её буквами и цифрами. Как только заканчивалась поверхность, подходил к концу урок и начинались разные обсуждения, которые завершались чаепитиями. Марфа Захаровна успевала напечь пирогов или кулебяк и угощала детвору. Это стимулировало их желание образовываться. А как ребята расходились домой, Бояров закатывал рукава и белил исчерченную углём поверхность печки, готовя её к новым занятиям.
– Слыхали вы, ребята, – спрашивал своих учеников Андрей, – такое выражение: «без царя в голове»? (Подростки запереглядывались). Что оно означает, по вашему мнению?
– Не знаем, – объявил Иннокентий. – Это про дурака так говорят, что ли?
– Нет. Это говорят про тех, кто не принимает решений. Царь, этот тот, кто отдаёт приказы. У каждого из нас, включая и меня, имеется разум, ум то есть, который подсказывает нам, как поступать в той или иной ситуации. Мы следуем этим ощущениям и поступаем верно. Или неверно, если у нас не хватает жизненного опыта или смекалки. Но, в любом случае, дело движется вперёд. А если решений не принимать, не обязывать себя делать или рассуждать, как надо делать, то таких и называют – «без царя в голове». Можешь ты затеять какое-то занятие, а ещё лучше – сделать его хорошо, то честь тебе и хвала. Да ещё и уважение товарищей, сверстников и даже взрослых.
– Это значит, – сделал вывод Пафнутий, – с царём в голове?
– Это – подразумевается, – улыбнулся Бояров, а Глашка засмеялась от удовольствия, что её брат такой замечательный.
– Но надо отметить ещё одну важную вещь, – поднял с самым назидательным видом палец Бояров. – Это то, что надо ещё и уметь нести ответственность за свои действия. Вот это и есть – «быть царём» перед самими собой. Вы меня понимаете?
Ребята снова переглянулись перед собой и неуверенно кивнули, не решаясь отвечать прямо. Бояров посмотрел на них и повторил:
– Надо уметь отвечать за свои слова и дела. От этого и получается авторитет в обществе. Ваше дело сейчас, это внимательно слушать меня, запоминать, и делать выводы.
– Тогда и можно стать царём? – со смехом предположил Кешка, и его приятели с готовностью захихикали, поддерживая шутку, но Бояров вполне серьёзно ответил:
– Такое в истории случалось, и не один раз. Римский император Диоклетиан родился в бедной далматской семье, но показал себя талантливым солдатом, сумел сделаться стратегом и – в результате – стал настоящим императором.
– Наверное, это было давно? – неуверенно предположил кто-то из ребят.
– Почти две тысячи лет назад, – подтвердил аспирант, – но ведь, тем не менее, всё это было. Или взять бедового парнишку, Сашку Меншикова, что торговал пирогами на улицах Москвы. Его отец, Данила, служил то ли придворным конюхом, то ли капралом гвардейской стражи, то есть пребывал в нижних чинах, что не помешало его сыну, мальчишке, подружиться с будущим русским императором, пройти с ним рядом, в качестве личного друга и особо доверенного лица, долгие годы, и сделаться светлейшим князем и генералиссимусом, обладающим властью не меньшей, чем у самого Петра Великого. Так что низкое происхождение не всегда является препятствием в восхождении на самые верха.
– Но все они были при царском дворе или обитали в стольном граде, – заявил неуёмный Кешка, любитель спорить и отстаивать своё мнение.
 – Хорошо, – легко согласился с ним учитель. – Зайдём с другой стороны. Емельян Пугачёв, донской казак по происхождению, успевший повоевать в Польше, и с турками, и дослужившийся до хорунжего, по болезни покинул ряды армии и вернулся домой, на Дон, где впал в нищету, бродяжничал, находился то в среде терских казаков, то у некрасовцев, а то и среди старообрядцев в Чернигове и Гомеле, не раз подвергался арестам. Казалось бы – всё, скатился на самое дно жизни, ан – нет! В мае 1773-го года Пугачёв бежал из казанской тюрьмы и объявился на реке Яик, где назвался императором Петром Фёдоровичем, чудесным образом спасшимся от наёмных убийц, подосланных неверной супругой. Емельян Пугачёв был человек грамотный, умел говорить и увлечь за собой других людей. Он собрал большой отряд тех, кто был готов помочь ему «вернуть» престол. Поддержали его и башкиры. И пусть не все разделяли веру, что он настоящий император. Достаточно было того, что он уже стал «мужицким царём», жил среди них и обещал своим приверженцам защиту.
– Он был «с царём в голове»? – пискнул Пафнутий, и ребята засмеялись, столь нелепо это всё звучало, но Бояров заявил с самым серьёзным видом:
– Вне всякого сомнения. Запомните, юные друзья мои, что настоящие ценности в нашей жизни - это ваши знания и умения. Деньги, золото, это ценности преходящие, то есть сегодня они у вас появились, а завтра их может не стать ...
– Это как это? – с обидой спросил Кешка.
– У вас могут украсть это золото, или отнять. Вот недавно к вам приходили разбойники, хунхузы с другого берега Амура. Могут оказаться и другие преступники. Деньги и золото притягивают к себе лихих людей, а ваши знания и умения всегда остаются при вас. Вы сможете прожить, накормить своими руками себя и свои семьи, создать достаток, а – при удобном случае – и занять высокое место в этой жизни. Такое не раз уже случалось.
Всё сказанное учителем звучало убедительно, и ребята с энтузиазмом углубились в занятия. Вот только … терпения хватило не так уж и надолго. Хотелось выскочить из-за стола, отбросить прочь надоевшую палочку для письма, которую приходилось окунать в плошку с самодельными чернилами из печной сажи, и устремиться в лес, на речку, хоть куда, лишь бы подальше от избушки, сделавшейся школой. Оказалось, что учёба – это весьма трудное занятие и вмещает в себя много больше, чем просто умение начертать своё имя на листочке или прочитать канонические тексты в религиозных книжках, а то и просто газетный листок, невость как попавший в отдалённую деревушку. Бояров выуживал из своей головы всё новые и новые дисциплины, которые желал преподать ребятам, уверяя тех, что это им в жизни пойдёт на пользу.
– Это только по первости кажется трудным, – говорил своим ученикам аспирант, пытаясь заглянуть им в глаза, – а потом, когда уже будет основа, на неё знания будут укладываться почти что сами, а вам останется лишь извлекать их, когда к этому придёт нужда.
Это всё только красивые слова, думали ребята, с трудом выводя самодельными «ручками» слова и цифры. Они с детства знали, что без труда не выловишь и рыбку из пруда, но дела с рыбой, охотой или прочими деревенскими занятиями были привычны, пусть иногда и тягомотны, но учёба … она, клятая, давалась с особым трудом.
Потом, правда, начались продолжительные дожди, когда никуда толком из дома не выйдешь. Тут уж, хочешь- не хочешь, а приходилось сидеть по домам и заниматься уроками, пытаясь вникнуть в слова учителя и хоть что-то из них запомнить. Оказалось, что если эти слова чем-то им были интересны, то и запоминались лучше, но если полученные от Андрея сведения их не волновали, то хоть тресни: уже утром с трудом вспоминалось заученное накануне. Бояров сердился в таком случае и твердил урок заново. Учёба превращалась в занятие трудное и малоприятное. Особенно детишкам трудно давалась латынь и древнегреческие слова, хотя они чем-то напоминали тексты Библии. Трудно шли французский и немецкий языки. Английский шёл чуть легче, потому что в эти места заглядывали американские торговцы, скупавшие меха и предлагавшие свои товары, в том числе и магазинные винтовки, капканы и сельскохозяйственные орудия. В общении слова воспринимались лучше. Но учёба оставалась учёбой.
Но были и интересные занятия. Иногда, на уроках географии Бояров снова вспоминал о французском писателе Жюле Верне и принимался пересказывать его книжки. Так он рассказал своим ученикам, число которых прибавилось, о пятнадцатилетнем капитане Дике Сэнде, о детях другого капитана, шотландца Гранта, которые, в поисках отца обогнули весь земной шар, успев увидать и индейцев Америки, где пережили землятресение в чилийских Андах, и едва не погибли в руках жестоких людоедов с Новой Гвинеи, и даже воевали с шайкой опасных преступников в Австралии. Конечно же, рядом находились  верные друзья, которые помогали им в поисках. В качестве дополнительных занятий Бояров рассказал детям о путешествиях русского учёного- этнографа, Николая Николаевича Миклухо- Маклая, в Австралию и Океанию.
– Миклухо-Маклай закончил в Санкт-Петербурге сначала Вторую гимназию, а потом и университет, получив специальность зоолога. Он специализировался по низшим морским животным, губкам, полипам и прочим. Посетив Мадейру, Канарские острова, Марокко, Миклухо-Маклай написал несколько научных работ, а потом решил отправиться на остров Новую Гвинею.
– Это куда попали дети капитана Гранта со своими товарищами? – спросил Пафнутий.
– На те самые острова. Вот только Миклухо-Маклай не собирался воевать с папуасами, а поселиться среди них и изучить их жизнь изнутри. Он взялся провести настоящую научную работу, чтобы доказать, что дикари Океании и Австралии суть такие же люди, как европейцы или американцы. Тогда, совсем ещё недавно, считалось, что дикие народности стоят на более низких ступенях «лестницы эволюции», чуть только обогнав разумом прямоходящих обезьян. Эту теорию широко разрабатывали люди, обосновывавшие работорговлю и заявляющие, что распространяют, таким образом, цивилизацию среди особо отсталых народов, приучая их к сознательному труду. На своё благо.
– А они и в самом деле были людоедами? – опасливо спросила одна из трёх девочек, которые тоже посещали «школу».
– Это называется каннибализмом, – объяснил Бояров. – В далёком прошлом первобытные люди поедали друг друга, воюя с враждебными племенами. Они верили, что поглощая печень, сердце и другие органы врага, получают от него удачу, здоровье и много чего. Такие уж были тогда обычаи. Со временем это всё прекратилось, но самые отдалённые племена продолжали практиковать те обычаи. От Русского Императорского Географического Общества Николай Николаевич Миклухо-Маклай был доставлен на корабле «Витязь» в бухту Астролябии на Новой Гвинее, где он остался со своим слугой, шведом по национальности, и приятелем, полинезийцем, который знал язык местных жителей. Матросы с русского корабля помогли построить им хижину, а потом уплыли. Так Миклухо-Маклай остался на берегу отдалённого острова. Дома, то есть в России, его называли безумцем и уже «похоронили», но приплывший на то побережье, через год, корабль «Изумруд» нашёл путешественника целым и невредимым, правда, больного тропической лихорадкой. Миклухо-Маклая доставили в Россию, а дикари прощались с ним, называя его «человеком с луны». Они считали, что тот возвращается на эту самую луну, и просили его остаться с ними. Но учёный был серьёзно болен и вынужден был убраться оттуда. Кстати сказать, сейчас это место называется «берег Маклая», в память о нашем соотечественнике.   
– Его там и сейчас помнят? – спросил Тимка, аж привставший с лавки от нетерпения.
– Ну конечно же, – улыбнулся учитель. – Его многие там помнят. Это было не так уж и давно. Первое его путешествие на Новую Гвинею состоялось в 1871-м году, то есть менее тридцати лет назад. Но Миклухо-Маклай ещё дважды отправлялся туда. Мало того, когда он в третий раз, в 1883-м году, посетил берег Маклая и узнал, что Германия собирается устраивать там свою колонию, то начал засыпать Москву письмами, убеждая, что и России непременно надо тоже здесь обосноваться. Он даже сам вернулся в Россию, чтобы повлиять личным убеждением, но … никто не желал его слышать. Слишком уж оторвался этот замечательный человек от своей земли, которая жила по своим законам и традициям. Отчаявшись что-то сделать, Николай Николаевич вернулся на «свой» берег, а вскоре женился на дочери сэра Робертсона, бывшего первого министра Нового Южного Валлиса, британской колонии в юго-восточной части Австралии.   
– Наверное, – предположила Настя Горевая, которая тоже часто посещала «школу», хотя была уже старше большей части прочих учеников, – что он так и остался там, на далёком острове, со своей новой семьёй, в окружении детей.
– Не совсем так, – покачал головой аспирант. – Точнее, совсем не так. Миклухо-Маклай не был практичным человеком и не смог сколотить себе состояния. Хотя он и женился, но дел своих не поправил. Первое время они с супругой проживали в Сиднее, но позднее Миклухо-Маклай был вынужден снова вернуться домой, в Санкт-Петербург, чтобы иметь возможность работать над тем обширным материалом, который собрал за годы путешествий.
– Они рассорились с супругой? – с тревогой спросила Настя, а прочие дети внимательно слушали, затаив дыхание. По глазам их было видно, что они прониклись искренним сочувствием к путешественнику, который жил среди самых опасных дикарей и смог завоевать их любовь и признание.
– Нет. Они любили друг друга. Но, самое банальное дело – Миклухо-Маклая слишком докучали кредиторы. За время своих путешествий он наделал много долгов и никак не мог расплатиться. Пришлось даже бежать от них на другой конец света, то есть в заснеженную Россию. А супруга оставалась там, в качестве «заложницы». Но Николай Николаевич сумел найти необходимые деньги. И в этом ему помогло Географическое Общество, на которое Миклухо-Маклай долгие годы работал. После этого, летом 1887-го года, его жена смогла перебраться в Санкт-Петербург, где Николай Николаевич полностью погрузился в работу над описаниями своих путешествий. Ожидался выход большой книги. Но … его здоровье было серьёзно подорвано всеми испытаниями, какие он пережил, и в 1888-м году Миклухо-Маклай скончался, и сам русский император Александр III принимал участие в издании трудов путешественника и этнографа, а его вдове была назначена пенсия в шестьсот рублей.
– А что было дальше? – спросил кто-то из девчонок, не выдержав паузы.
– Этого я уже не знаю. Я сам держал в руках альбомы его коллекций, но потом всё закрутилось, и я сам оказался … сами знаете где.
Ребятишки оживлённо завозились. Жизнь их учителя тоже напоминало увлекательную книжку, которую хотелось бы перечесть.  Одно дело – торопливо перелистывать замусоленные странички иного приключенческого романа, и совсем другое – самому погрузиться в соответствующие жизненные коллизии, когда не знаешь, будешь ли жив в следующей главе, то есть – на следующей неделе. Не дай нам Бог на своей шкуре познать истинность этих слов.
Бояров не устанавливал твёрдых временных рамок для своих занятий. Его уроки не равнялись сорока пяти минутам, а продолжались в зависимости от обстоятельств и нужд жителей Камышино. Когда была погожая погода, вёдро, то и уроки были коротки, а то и отменялись вовсе, ибо помощь ребятни была не лишней для родителей, но когда погода отличалась ненастьями: лил ли дождь, или гудел ураганный ветер, то и ребята проводили с учителем чуть ли не весь день, а тот старался, чтобы процессы учёбы не сделались излишне утомительными. Тогда число учащихся подбиралось к полутора десяткам голов. Частенько в горницу, сделавшейся школьной аудиторией заглядывала Настя Горевая, одна или с подружками. Частенько у стены сидел и Савелий Богодеев, продолжавший исполнять обязанности руководителя духоборской общины. Он внимательно вслушивался в слова аспиранта и вглядывался ему в лицо, снова пытался что-то скрытое от прочих взглядов. Именно такое ощущение появлялось у Боярова, но он научил себя не встречаться глазами с Богодеевым- младшим, а обращался к кому-нибудь из мальчишек. Или девочек. Больше всего ему хотелось посмотреть в лицо Насти, на редкость открытое и свежее, но он … упорно глядел куда угодно, но только не на неё, хотя ощущал, видел уголком глаза, что она-то ловит его взгляд. Порой она задавала вопросы, и задавала по делу, и тогда он ей отвечал, и тогда он смотрел в глубину её глаз, ощущая, как проваливается в них, как в омут, с головой и безнадёжно. И было трудно оставаться при этом невозмутимым, как это положено школьному учителю.
Всё это ощущал наш герой, но что ощущала при этом Настя Горевая? Девушки, это такой особый народ, который сосредоточен на собственных ощущениях, коими они постигают окружающий мир. Они одновременно и открытые, и любящие из всего делать тайну. «Девичий секрет», или «секрет Полишинеля» (персонаж из итальянской комедии дель арте) трактуется как всем известный факт. Но – не всегда, категорически – не всегда! Свои чувства некоторые девушки умеют держать в себе столь крепко, как объятия влюблённых перед разлукой.
– Андрей, – как-то обратилась Настя к учителю, который вышел на крылечко, провожая своих учеников, которые расходились по домам после занятий, не очень-то и продолжительных, – ты как-то рассказывал о романе этого французского писателя … Жюля …
– Верна? – подсказал Бояров, одновременно поглядывая и на неё, и прощаясь с уходившимися учениками.
– Да, Верна, – кивнула девушка. – «Чёрная Индия». Ты упомянул тогда, что там рассказывалось о таинственной незнакомке, которая обитала в глубине угольных копей.
– О, это и в самом деле необычная история, – улыбнулся Бояров. – В тот период творчества Жюль Верн увлёкся романами Вальтера Скотта, поэтизировавшего жизнь Шотландии и разрабатывавшего мифологии народа скоттов.
– Скотов? – удивилась Настя.
– Скоттов, – поправил её аспирант. – Британские острова в древности населяли группы кельтских племён скоттов и пиктов. Пикты были очень воинственны, и были уничтожены бриттами и англами, которые пришли из Германии, перебравшись сюда во времена Великого переселения народов. Пикты были полностью уничтожены, а скотты вытеснены в северную, гористую, часть островов, представлявшую собой настоящую неприступную крепость. Земля скоттов, это и есть Шотландия, или Скоттландия, как она именовалась первоначально. Кстати сказать, скотты населяли и остров Ирландия, передав все свои бойцовские качества нынешним ирландцам. Обо всём этом писал римский историк четвёртого века Аммиан Марцеллин, труды которого внимательно изучил сэр Вальтер Скотт, который гордился своей фамилией и подчёркивал скрывающуюся в ней суть принадлежности к древнему роду. Переболевший в младенчестве тяжёлой формой полиомиелита, Вальтер Скотт всю жизнь хромал и страдал подагрой, что не мешало быть самым истинным патриотом своей страны и романтиком. Его отец, служивший адвокатом, постарался дать сыну юридическое образование, и Вальтер получил его, одновременно изучая легенды и мифы народа скоттов. Это прослеживается в творчестве великого писателя, признанного мирового классика, который мог увлечь любого, кто не равнодушен к чтению. Увлёк он и Жюля Верна. Увлёк до такой степени, что он написал сам роман, который мог бы принадлежать и перу Скотта. Дело в том, что в своё время Жюль Верн был вхож в дом Александра Дюма, который чувствовал талант литератора, и зачастую привлекал наиболее интересных из них к себе в помощники. Наиболее известным из них был Огюст Маке, трудившийся над «Тремя мушкетёрами» со всеми его многотомными продолжениями, над «Королевой Марго» с её продолжениями. Огюст Маке пытался даже претендовать на право своей фамилии на обложке этих и других произведений, но только его попытки написать что-то действительно всем интересное заканчивались неудачами. Александр Дюма разрабатывал все линии сюжетов, образы главных героев, давал советы, как писать, и молодые литераторы трудились над текстами, получая важную школу писательского мастерства. Скорей всего, и Жюль Верн был среди них, и, вероятно, не из последних ...
– Андрей Илларионович, – хихикнула Настя, – это всё, конечно, интересно, но я рискую так и не узнать, чем же всё закончилось в «Чёрной Индии». Да и дома меня уже ждут.
– Ах да, – спохватился аспирант. – Я хотел всего лишь подчеркнуть некоторые особенности этого произведения. Там говорилось, что угольные копи были покинуты не только по причине их оскудения, но и того, что в его подземельях появились злые духи, которые устраивали обвалы и покушались на жизнь людей. Суеверные горняки покинули шахты, но один из них там остался, сделав целью своей жизни поиски новых месторождений каменного угля. У него был даже свой дом на дне одной из шахт, а его сын, Гарри Форд, дружил с бывшим углекопом, Джеком Райаном, весельчаком и балагуром, без присутствия которого не обходился ни один праздник в округе.
– Но где же здесь незнакомка? – с нетерпением спросила Настя. – Мы скоро уже дойдём до моего дома.
Дождь то становился сильнее, то перевоплощался в морось, словно собирался насытить влагой весь мир дальневосточной тайги. Избы Камышино казались тёмными глыбами айсбергов, «плывущих» в перенасыщенном влагой пространстве. Бояров держал над головой брезентовое полотнище, соорудив некое подобие зонтика, подобие каких были придуманы китайцами ещё пять тысяч лет назад.
– Её звали Нелль. Она была сиротой, то есть … у неё был дед, но это был ещё тот  человек. Он был «кающимся».
– Кающимся? – С недоумением спросила Настя, словно решила что ослышалась. – Что же здесь плохого: каяться. Это значит – сознавать свой проступок и сожалеть о нём.
– Здесь не совсем то. У Жюля Верна, история этого человека не раскрыта полностью. Звали его Сильфакс. Должно быть, в молодости он промышлял преступным путём, но потом ударился в религию …
– Такое частенько бывает, – подтвердила Настя, сжав пальцы руки своего спутника, – даже среди апостолов Иисуса был один раскаявшийся разбойник, Симеон. Такие люди отличаются повышенной набожностью.
Горевая сказала это и сама же смутилась, выдернула свою руку из ладони Андрея и начала поправлять платок, закрывая раскрасневшееся лицо. Бояров сделал вид, что не заметил смятения своей спутницы, а продолжал:
– «Кающимися» в шотландских шахтах называли людей, которые предупреждали взрывы «рудничного газа», то есть метана. Они направлялись в опасные участки и бросали зажжённые факелы, провоцируя  выброс пламени. Они рисковали погибнуть при взрыве, если газа окажется слишком много, а «кающимися» их называли потому, что они низко склонялись, чтобы не надышаться парами углеводородных соединений, словно совершали поклоны при молебне. Частенько эту работу выполняли изгои, либо самые отчаянные. Этот Сильфакс и был таким отчаянным изгоем, который сторонился всех. Но, когда у крошечной Нелль погибли родители, он заявил о своих правах родственника, так как был её дедом, и унёс малышку к себе, в подземелья угольных копей. Так Нелль оказалась в «Чёрной Индии», где проживала постоянно и была лишена многих радостей детства, в том числе и видеть солнце, играть на поверхности земли.
– Она не видела лесов, полей, рек? – недоверчиво спросила Настя.
– Она не видела солнца, звёзд, лесов, – подтвердил рассказчик. – Что же касается рек, то под землёй встречаются большие водоёмы, целые озёра и даже моря.
– Моря?
– Да. Иногда эти воды пробиваются на поверхность, выталкиваемые подземным давлением, и получаются родники, или ключи, а если давление слишком высоко, то вода бьёт фонтаном. Это называется гейзером. Они встречаются на островах Исландии, Новой Зеландии, в США, есть и в России, на камчатском полуострове, где много сопок, являющихся дремлющими вулканами.
– А как же Нелль? – нетерпеливо перебила аспиранта Горевая. – Что же с ней случилось?
– О, несчастной пришлось трудно. Мало того, что она в младенчестве лишилась родителей, так ещё и её дед, взявшийся опекать её, начал погружаться в пучину безумия. Ещё когда в шахте работали горняки, он начал устраивать разные несчастные случаи, воображая себя «рукою Господа», наказывающую грешников. Суеверные шахтёры решили, что под землёй владычествуют духи, гномы и баньши, и покинули копи, как только они истощились. Лишь один только мастер, Симон Форд, остался там и продолжил поиски новых угольных жил.
– Он был один? – дрожащим голосом спросила Настя. – А как же Сильфакс?
– Симон Форд был не совсем один, – пояснил аспирант. – Вместе с ним была его верная жена, Мэдж, которая, конечно же, не покинула мужа, и сын, Гарри, весьма симпатичный молодой человек, который во всём помогал отцу.
– А это Сильфакс? И … Нелль?
– К тому времени Сильфакс нашёл новое месторождение угля, гораздо более богатое, и вообразил, что должен защищать его от людей. Он начал всячески мешать Фордам, отцу и сыну, и даже устроил им ловушку, совершив обвал породы и завалив им выход. Они были лишены света и остались в полной темноте, отрезанные от всего мира.
– Они … погибли? – голос девушки дрожал.
– Это крайне увлекательная и запутанная история, – ответил её рассказчик. – Симон Форд был уверен, что он на грани находки новых угольных месторождений. Он даже, в предвкушении открытия, отправил письмо своему товарищу, инженеру Джемсу Старру, который явился и обнаружил, что шахта опустела. Был встревожен и Джек Райан, дружок Гарри, пригласивший своего друга на праздник. Они-то и организовали спасательную экспедицию. Но они не смогли бы найти Фордов, которые угодили в ловушку всей семьёй, если бы не Нелль. Эта смелая девушка привела их к потерявшим сознание несчастным, а до того приносила им кусочки хлеба, не давая умереть с голоду. Правда, Нелль так и не решилась показаться на глаза спасателям.
– Но как же она тогда указала им правильную дорогу?
– И Райан, и Старр, и прочие добровольцы хорошо ориентировались в подземных галереях выработок, а Нелль показывала нужное направление с помощью фонаря, каждый раз ускользая вперёд. Но то, что она сделала, так возмутило Сильфакса, что он сам закрыл её в отдалённом тайнике, где она должна была погибнуть.
– Но она не погибла? – Настя по-настоящему переживала за судьбу литературного персонажа, словно та была её подругой, и была в своих чувствах искренна.
– У Сильфакса был «помощник». Это не человек, а   гарфанг, большая птица из семейства сов, ведущая ночной образ жизни. Эта сова тоже жила под землёй, но вылетала на поверхность через большой колодец, имевший соединение с подземными лабиринтами копей. Этот гарфанг дружил и с Нелль, и, когда Сильфакс приговорил свою внучку в смерти в заточении, нашёл её и даже пытался приносить её тушки мелких грызунов. Нелль какое-то время держалась, но её силы были на исходе, когда полётами совы, вылетающей из колодца, не заинтересовались два друга, Гарри Форд и Джек Райан. Они принесли длинную верёвку, и Гарри Форд спустился на дно пропасти. Там он нашёл детское тело.
– Но ты же сказал, что она не погибла! – Настя была в отчаянии, и голос её дрожал от сдерживаемых рыданий.
– Сначала Гарри решил, что он увидал труп, но вдруг тот шевельнулся, и молодой человек понял, что ребёнок ещё жив. Он вытащил тело из расщелины и начал подъём, привязав тело к себе верёвками. Но вдруг на него набросился гарфанг, который едва не сбросил его с верёвки. Взмахами крыльев, крепким клювом и сильными когтями сова мешала подниматься по верёвке. Бедному Гарри надо было подтягиваться самому, придерживать тело потерявшего сознание найдёныша, и как-то защищаться от пернатого нападающего …
– Настя! – послышались сердитые голоса и в моросящее обильным дождём пространство вдвинулись две фигуры в широких плащах из парусины. Настя от неожиданности громко вскрикнула, переживая от тех опасностей, которые описывал её спутник, но тут же и опомнилась:
– Мама! Батюшка! Это вы?!
Пропитанный влагой сумрак сгустился до такой степени, что можно было разглядеть два крайне разгневанных лица. Читателю должно быть известно, что супруги, особенно – любящие друг друга, со временем становятся похожими один на другого, как братья с сёстрами. Такой вот чудесный метаморфоз. Кстати сказать, по этому признаку можно определить меру притяжения  их друг к дружке. В этот раз не было никаких сомнений: два почти одинаковых лица, во многом, правда, благодаря одному чувству – гнева и раздражения, смотрели на Боярова, словно метали в него невидимые молнии. Если бы в этот момент сверкнула молния настоящая, этому никто бы не удивился, а учитель вполне мог бы обратиться в пепел. Такое вот божественное провидение. Настя, словно ощутила всё это, и принялась безостановочно говорить, хватаясь то за одного родителя, то за другого.
– Батюшка! Милая маменька! Простите меня, пожалуйста!! Я заболталась, забыв о времени, а Андрей Илларионович рассказывал мне такую чудесную повесть, что просто невозможно было оторваться от неё. И вот … Простите меня. Я давно должна была вернуться домой …
Невольно родители обратили свои взоры на дочь. Воспользовавшись этим обстоятельством. Бояров отступил на один шаг, потом на второй, затем развернулся и отправился домой, то есть в избу Марфы Глущенки, ставшей для него пристанищем. Не стоило и дальше раздражать своим присутствием родителей девушки, взволнованные отсутствием дочери до такой степени, что отправились на её поиски вместе. Чужой человек всегда раздражает родителей, особенно когда дело идёт о девушке «на выданье», а этот чужак - мужского пола. Тут всякие мысли начинают лезть в голову, и беспокойство растёт в арифметической прогрессии, высчитанной ещё математиками античных времён.
То ли обстоятельство, что Бояров совсем недавно защищал Камышино от нападок маньчжурских разбойников, или студёный дождь, какой может охладить самую горячую голову, или вид дочери, с которой ничего дурного не случилось, но аспиранта никто не преследовал, обвинений ему никаких не предъявлял, и Бояров спокойно погрузился в сон, явившись домой.
Вот только это спокойствие было не более чем видимость. Старушка Глущенко пожелала «сыну» спокойной ночи и улеглась на печь, где она устраивалась, когда начиналась холодная пора года. Бояров же предпочитал спать на кровати, пусть и самодельной. Тюфяк, набитый соломой и сухими травами был не менее удобен, чем перина с начинкой из гусиного пуха, если ты молод и устал от дневного труда. Но бывает и так, что разные мысли гонят сон и не дают отдохнуть голове.
Как получилось, что он так привязался к этой деревенской девчонке, которая не очень-то отличалась от своих подруг- сверстниц? Не отличалась? Но в ней чувствовалась некая грация, внутренняя культура, которая делала её возвышенной. Может, так казалось только ему? Если полюбишь другого человека, то невольно одариваешь его разными достоинствами, порою даже придуманными. Мы сами себе придумываем идеалы и пытаемся совместить их со своими любимыми, а потом, когда время страстей проходит, и начинаешь видеть действительное, приходит и разочарование, если предмет любви не соответствует тому «лекалу», что ты взял за основу. Смиришься ты с этим, или нет, с этим приходится жить. Особенно если ты не в силах что-то изменить.
Чем задела его эта девушка? Что заставляет человека полюбить именно того, или другого? Ответа, явного ответа не существует, он из той категории, где задействованы инструменты нашего подсознания, то есть связи с Высшими силами, с Богом, если угодна такая трактовка. А уж с Богом не поспоришь. Себе дороже.
Поворочавшись, Андрей решил о Насте не думать, а принялся размышлять об уроках, чему в ближайшее время научить ребят. Понятно, что слишком многое он не сможет сделать, да и утомлять их не стоило. Важно ведь не сколько впихнуть знания в головы учащихся, чем грешат многие преподаватели, сколько заинтересовать детей, привить им любовь к новым знаниям, к самому процессу усвоения нового. Если это не приносит радости, то дети быстро забывают прослышанные лекции. Их головы сами освобождаются от того, что им неинтересно. Поэтому Бояров пытался составить свои уроки так, чтобы заинтересовать своих учеников, показать все выгодные стороны человека образованного. При этом надо заинтересовать и их родителей, что это нужно всем, не только ребятишкам, но и всей общине в целом.
Потом начал думать, как устраивать свою дальнейшую жизнь, ведь оставаться в Камышино он не планировал. Сейчас он числился умершим, то есть его, как беглеца, искать больше не будут. Одной проблемой меньше, но всё это рождало другую проблему – как быть с родителями, которым передадут вести о его «гибели». Люди пожилые, они и так уже пережили многое, связанное с его арестом, судом и отправкой в отдалённый острог. Новые вести будут ещё страшнее. Всё это может отразиться на здоровье матери, да и отца тоже. О друзьях- товарищах можно было не волноваться. Они, скорее всего, уже смирились с тем, что больше его не увидят. А родителям надо бы как-то передать весточку, и составить её надо так, чтобы другие не узнали о действительном положении дел. То есть спешить здесь не надо, а лучше всё продумать и прикинуть.
Потом, когда он сообщит о себе родным, можно будет прикинуть и дальнейшие свои действия: затаиться ли пока в Сибири, либо как-то возвращаться поближе к дому? А может, податься за границу? Говоря, что в Шанхае много русских людей. Проходил слух, что Сергей Юльевич Витте, будучи министром путей сообщения, начал глобальное строительство Сибирской железнодорожной магистрали. Говорили, что непременно должна быть особая ветка, которая свяжет Маньчжурию с Россией. Если правильно к этому подойти, то начнутся процессы обрусения Маньчжурии, что не очень нравится властям Китая и очень не нравится императорской Японии, которая распространяет свою сферу влияния на Корею и Китай, включая сюда Маньчжурию и дальневосточные территории России. Всё это может обернуться войной, если в России не окажется достаточно дальновидных людей при власти. Впрочем, это Боярова не очень-то касалось. Разве что давало возможность как-то затеряться в той же Маньчжурии, среди рабочих и служащих железнодорожной магистрали. Если хорошо всё обдумать, здесь может оказаться самый предпочтительный вариант спрятаться, затаиться до времени, одновременно наблюдая за состоянием дел внутри Российской империи, что было весьма сложно, но не безнадёжно.
Незаметно для самого себя Бояров уснул и видел счастливый сон, в котором он был дома, в Санкт-Петербурге, и катался на санках с горки, а рядом с ним сидела и громко смеялась Настя Горевая, и сам Андрей обнимал её и был счастлив сам. Видел он и родителей, которые махали им с Настей руками, а отец слепил снежок и запулил им в «молодых», умудрившись попасть в сына.
Это чувство было настолько явственно, что, когда открыл глаза, Андрей ощутил, как по лицу стекает снежная кашица. Он тронул лицо и в самом деле ощутил тающие комья снега. Как такое могло быть – снег перенёсся из сна в явь?! Или он всё ещё спит, а пробуждение ему грезится? Но в следующее мгновение он увидал смеющееся лицо Савелия Богодеева, и то, как он прячет в карманы покрасневшие озябшие руки.
– Вставай, соня, – улыбнулся «староста», – зима началась: первый снег выпал, – и тут же сделался серьёзным и как бы разом повзрослел. – Разговор к тебе будет. Касаемо Насти Горевой.
Бояров поднялся и отправился умываться. Для этих целей на улице стоял ушат, наполненный водой. Действительно, вчерашний дождь перевоплотился в снег, который щедро осыпал землю, растения и все постройки. Но прямо с утра, как только из-за горизонта выглянуло солнце, вся эта пороша начала быстро таять. Савелий всё ещё оставался великовозрастным подростком, потому и не удержался от искушения собрать внушительный ком снега и положить его на лицо спавшего Боярова.
Андрей полной грудью вдохнул зябкий воздух и понял, что его переполняет хорошее настроение, являющееся источником энергии и силы. Тоже захотелось сделать чего-то этакое. Но не тащить же в горницу пригоршню тающего снега, чтобы запустить ответный разваливающийся снежок в приятеля. Андрей вспомнил свои студенческие увлечения восточными оздоровительными системами, коими вдруг увлеклись некоторые студиозы, в числе которых был и Бояров. Тогда, как помнится, они совершали физические упражнения, отличавшиеся от обычных гимнастических и атлетических, которые были тоже в чести. Подобное совершали индийские факиры, демонстрирующие возможности человеческого тела.
Сосредоточившись, Бояров, скинувший нательную рубаху, принялся совершать руками полузабытые, казалось бы, движения, поворачиваясь и приседая. Совершив разминку, он начал двигаться быстрее, а потом и вовсе перескочил через забор, опершись на него руками. Кувырок получился на редкость ловко, и Андрей обрадовался, что тело не забыло навыков. Он оббежал вокруг дома и одним прыжком очутился на крыльце, где снова глубоко вдохнул в себя чистый воздух, наполненный лесными ароматами. Состоятельные люди из российских столиц ездили на курорты гористой Швейцарии, чтобы получить там заряд здоровья, тогда как и в самой России имеются места, где можно обрести то самое вожделенное здоровье, если только знать как.   
– Ловок ты, дружище, как я погляжу, – с лёгкой завистью признался Савелий, глядя, как одевается Бояров. Должно быть, он наблюдал в окошко за аспирантом, дожидаясь его возвращения.
– Стараемся, – улыбнулся в ответ Андрей, испытывая лёгкую степень удовольствия, от собственного хорошего настроения, а также от осознания здоровья и крепости тела.
– Что ты скажешь о том, чтобы позаниматься с нашими парнями, – неожиданно предложил Боярову юный годами «староста», – поднатаскать их, научить тому, что ты умеешь делать?
– Но я ведь и так уже занимаюсь с вашими детьми, – удивился аспирант.
– Я не про детей, – ещё шире улыбнулся Богодеев, – а про нашу молодёжь. Я тут поговорил с кое-кем из них. Они не прочь перенять от тебя способы рукопашного сражения, которые ты демонстрировал в бою с хунхузами.
– Если надо, то я готов, – пожал плечами Бояров, – только я не считаю себя таким уж большим поединщиком. Знавал я тех, кто бьётся много лучше меня.
– Но ведь таких здесь не имеется, – хлопнул аспиранта по плечу Савелий, – тогда как ты уже здесь.
– Мы об этом ещё поговорим, – уклончиво ответил Бояров, – а ты что-то сказал о Насте Горевой.
– Ах да, – улыбка Савелия чуть увяла. – О Насте … Жалуются её родители на тебя. Мол, голову девке кружишь, сказки разные ей говоришь, к себе привлекаешь.
– Конечно, Горевая Настя девушка симпатичная, и даже очень, но я уделяю ей не больше внимания, чем прочим ученикам. Пусть родители её будут спокойны.
Конечно, Андрей немного лукавил. Настя ему нравилась, и он охотно с нею говорил, и не только о предмете учёбы. Но Андрею не хотелось бы, чтобы в Камышино на него хоть кто-то таил недовольство, а со своими чувствами он как-нибудь разберётся, в самое ближайшее время. К тому же ему есть чем заняться. Вон ещё предлагают тренировать здешних парней. Это ведь не игра, а требует стараний, подготовки, и немалых тренировок. Чтобы от всего был толк.
– Я к Горевым непременно зайду и поговорю, а ты делай выводы.
Выводы? Боярову только и оставалось, что делать выводы. А ещё играть роль сына бедной пожилой женщины, подвинувшейся рассудком. И учить ребятишек знаниям, преподавая им школьные предметы, а также пересказывая сюжеты тех увлекательных книг, которые успел прочитать в детстве и юности.
– … Любовь к чтению сформировала и такого замечательного русского писателя, как Иван Александрович Гончаров, – рассказывал своим слушателям Бояров по истечении некоторого времени, наблюдая за их внимательными взорами. – Сам Гончаров происходил из известной купеческой семьи. Ему прочили судьбу негоцианта. Он даже закончил Московское коммерческое училище, куда его отдали в 1822-м году. Но торговые операции так и не привлекли его внимание, и в 1831-м году поступил на словесное отделение Московского университета. Отменно знавший немецкий и французский языки, студент поглощал множество книг, одновременно занимаясь собственными литературными работами. Так, Гончаров перевёл и поместил в журнале «Телескоп» две главы из романа Эжена Сю «Атар-Гюль» в 1832-м году. Признаюсь, что я сам читал эти главы, а роман Сю «Парижские тайны» были не менее популярны, чем «Три мушкетёра» Александра Дюма. Закончив университет, Гончаров погрузился с головой в собственное творчество, итогом чего стало появление романа «Обыкновенная история», в котором рассказывалось о противостоянии дяди и племянника Адуевых, практика и восторженного идеалиста, переполненного романтическими чувствами. Роман был напечатан в главном литературном журнале России – «Современнике» в 1842-м году и сделался предметом широких обсуждений, как среди литературных критиков, так и простых читателей. Произведение привлекало хорошим литературным языком и глубоким психологическим анализом, которым Гончаров отличался и далее. Но, надо сказать, что молодого писателя продолжали привлекать действия, а не только рассуждения. Так в 1852-м году он устроился к адмиралу Евфимию Васильевичу Путятину секретарём. Путятин успел совершить кругосветное путешествие, а в 1852-м году был отправлен в Японию в качестве дипломата, уже имевший к тому времени некоторые успехи в Персии, для устройства отношений с восточной державой, далёкой и мало кому известной.
– Почему это далёкой? – удивился Тимка. – Япония лежит не так уж и далеко. К нас даже как-то были торговцы из Японии. Американцы, правда, появляются чаще, а китайцы так и вовсе здесь постоянно.
– Это кажется для тебя привычным, юный друг мой, Охлобыстин, – улыбнулся Бояров, - но ты, верно, забыл, что проживаешь в отдалении от столиц нашей великой державы – от Санкт-Петербурга и Москвы, которые столь далеко от Камышино, что даже представить себе трудно. К тому же в то время Япония не контактировала ни с кем, была в самоизоляции. Вот по этой причине и направился туда Путятин. И отправился он на фрегате «Паллада» из Санкт-Петербурга. Молодой писатель Гончаров старательно описывал все этапы этого путешествия, отправляя свои записки в российские газеты, при любой удобной оказии, а качестве путевых очерков. Они имели самый большой успех у читателей, которые с удовольствием наблюдали за всеми этапами пути фрегата. К примеру, раньше про остров Формозу ничего не слышали в России, а ведь это достаточно большая территория. Сами обитатели острова называют его Тайвань, а Формозой его назвали португальские мореплаватели, когда впервые там высадились. «Формоза» значит – «Прекрасный», то есть остров. Гончаров довольно подробно описал его, а также все обстоятельства стоянки русского фрегата в порту Гаосюна. Позднее все эти очерк  были изданы отдельной книгой, которая так и была названа – «Фрегат Паллада».  Евфимий же Васильевич Путятин благополучно добрался до Японии и подписал русско- японский договор, за что был пожалован графским титулом. Было это в 1855 году, а ещё через несколько лет, если не ошибаюсь, то в 1858-м году Путятиным был подписан в Китае Тяньцзиньский трактат, открывающий доступ для торговых операций внутренние провинции и порты Китая. Путятин показал себя деятельным дипломатом. Был он человеком просвещённым. Его даже назначили министром народного просвещения в 1861-м году. Правда, эту должность Евфимий Васильевич занимал не долго. Через несколько месяцев последовала волна студенческих волнений, и Путятин подал в отставку, заняв место в государственном совете. Но говорим всё же мы не о нём, а о замечательном русском писателе, Иване Александровиче Гончарове, который написал роман «Обломов», наделавший большой шум в литературном мире Российской империи.
Соловьём разливается Андрей Бояров, пересказывая содержание романа, который весьма широко обсуждался интеллигенцией Российской империи. Мечтательный и ленивый романтист Обломов и сухой рационалист Штольц являлись разительным контрастом, на котором можно было, как нож на оселке, править мнения о судьбах России. Вместе с тем, весьма вскользь, Бояров рассказал о самом писателе, который, после путешествия на знаменательном фрегате, носившем имя божественной Афины, устроился в Петербургский цензурный кабинет, пристально изучавший творения литераторов. Позднее Гончаров преподавал литературу царственному наследнику, будущему императору Александру II Николаевичу. Несмотря на то, что ведущий литературный критик Белинский охладел к литературным возможностям Гончарова (цензора), тот немало преуспел, поддерживая русских писателей (Тургенева, Писемского и прочих), помогая им преодолевать бюрократические препоны. Одновременно Гончаров трудился над своим третьим крупным романом, «Обрывом», который должен был стать вершиной его творчества, литературным наследием. Правда, сами писатели обычно говорили, что Главный свой роман они так и не написали, хотя всеми силами к этому стремились. Стремился и Гончаров, который немало преуспел, а то, что большая часть им написанного была им же и сожжена, так это говорит о его слишком большой придирчивости к своему творчеству.
Трудно, весьма трудно сохранять внимание подростков, особенно если те не так уж и образованны. Поэтому Бояров часто приводил в пример опыт литературных героев остросюжетных произведений Дюма, Буссенара, Верна, Жаколио, Майн Рида, Хаггарда, которые умели находить выход из самых безнадёжных ситуаций, и делали это с честью, что тоже немаловажно. Были и произведения российских писателей.  К примеру, ребят очень заинтересовал роман Мордовцева «Беглый король». Даниил Лукич описал там жизнь «графа» Мориса Августа Бениовского, авантюриста по жизни, который искал всю жизнь свою птицу удачи. Венгр по происхождению, Бениовский оказывался там, где происходили волнения. Так в свои молодые годы он успел поучаствовать в Семилетней войне в качестве поручика австрийской армии, а когда в Польше была объявлена конфедерация, перебрался туда, вместе со своим другом и помощником во всех затеях, Винбландом, шведом по национальности. Бениовский называл себя то бароном, то графом и подчёркивал всячески свою принадлежность к древнему аристократическому роду, получая от этого некоторые, пусть и незначительные дивиденды. Но польское восстание было разгромлено, а тех бунтовщиков, кто не погиб в войне и не был изранен, осудили и направили в глубинную часть обширной Российской империи для перевоспитания, а по сути – в ссылку. Так, Бениовский попал в Казань, вместе со своим товарищем. Но авантюрист не знал и не искал покоя. Он составил план побега и перемещения в Европу, сначала по рекам Волге и Онеге, до Карелии, а потом, через Финляндское княжество добраться до Швеции, где у Винланда были свои связи. А там, через Данию, Бениовский попал бы в Европу, где снова можно было совершить попытку занять «тёплое» местечко, о чём он многокрасочно рассказывал. Вообще, надо сказать, Морис Бениовский был очень многословен и красочен в своих высказываниях и умел увлечь за собой людей. Вот только там, в Казани, что-то у него не срослось, побег не удался; наоборот, был проведён новый процесс и неудачливых беглецов сослали на край света, на Камчатку, где в своё время оказался Витус Беринг со своими товарищами, и где неустрашимый русский мореплаватель Иван Иванович Беринг, датчанин по происхождению (Витус Ионассен), умер во время зимовки на острове, названном его именем: Беринг тогда просто не проснулся. На Камчатку и отправили неуёмного «графа», опять же с его сотоварищем. Казалось бы, тут-то им и приуныть, да начать употреблять «горькую» настойку, как это делали прочие ссыльные поселенцы. Но Бениовский и тут показал себя человеком деятельным и неординарным. Его поселили в Большерецке, селении близ впадения реки Быстрой в реку Большую, отсюда и название. Поселение состояло из тридцати дворов и располагалось при остроге. Имелась там и церковь. Скоро «граф» сделался там знаменательнейшей личностью, которого непременно приглашали на все собрания главных людей поселения и острога. Бениовский заменял им газеты и альманахи, которыми баловались жители крупных городов не только России, но и европейских городов. Оказалось, что «граф» успел побывать едва ли не во всех монархических дворах, о чём весьма красочно поведал своим немногочисленным слушателям. Он им настолько сумел запудрить мозги, что сделался желанным гостем во всех домах Большерецка, а скоро стал преподавать разные науки детям, и сделался воспитателем детей коменданта Большерецкого острога, Нилова. Постепенно Бениовский настолько увлёк своих сторонников, число которых перевалило за половину сотни, что они поверили авантюристу, что тот и в самом деле намерен освободить полуостров из-под власти российских начальников, закабаливших местное население, и сделаться властелином этого кусочка земли, затем попросить помощи у иностранных купцов, попросить у них ссуды и попытаться построить государство по иным канонам, нежели чем существующие. Бениовский умел говорить так, что ему вверяли свои жизни и судьбы. И в самом деле, 27 апреля 1771-го года венгр захватил дом коменданта и приказал тому, приставив пистолет к его голове, чтобы Нилов сам отказался от должности и передал власть в руки «кампании», как именовал Морис группу заговорщиков. Ни много, ни мало, Бениовский прикрывался именем государя, Павла Петровича, заявляя, что действует с его устного согласия. Но Нилов не поверил самоназванному «графу» и отказался признавать его полномочия. Тогда тот застрелил коменданта, и на этом авантюра перешла грань дозволенного и сделалась уголовным преступлением. К тому времени число сторонников «графа» перевалило за сотню. Многим надоело прозябать на краю действительности и хотелось хоть каких-то, но действий. Но выстрел «графа» остудил многие головы. Бениовский понял, что в его распоряжении осталось несколько часов, по истечении которых на него наденут «железа». Тогда он собрал тех, кто оставался верным ему. Таких нашлось семьдесят душ (63 мужского пола и 7 – женского). Захватив казённые деньги и оружие, бунтовщики отправились в Чекавку, в то время, как прочие, перепившись, занялись грабежами в Большерецке. Это было тридцатого апреля, а уже двенадцатого мая они отбыли в море на казённом судне «Св. Пётр».  Всё это беллетрист Мордовцев описывал во всяческих подробностях, которые Бояров, как мог, передавал, искажая текст настолько, насколько он ему вспоминался. Кое-что в большом увлечении он прибавлял и от себя, потому как и сам успел получить собственные впечатления от пребывания в другом остроге, Благовещенском. Ребята и девчата слушали учителя с самым восторженным видом. Вместе с детьми здесь же сидел и «староста», Савелий Богодеев, который считал своим долгом лично следить, чему же обучает их детей пришлый беглец. Но молодому «старосте» и самому было интересно слушать захватывающие истории.
Сам Бояров вдруг ощутил, что ассоциирует самого себя с тем Бениовским, что был сослан на Камчатку более века назад. Он тоже нёс в себе представительство далёкого европейского мира, что манит какими-то полунесбыточными надеждами на перемены, к лучшему или как уж получится. Бунтовщику и прожектёру искренне сочувствовали и желали ему удачи. Играло ли здесь роль то обстоятельство, что духоборы сами ощущали себя изгоями, которых отвергало российское общество, или то было влияние самого Боярова, как рассказчика, не так уж и важно. Аспирант принялся рассказывать, как бедствовали бунтовщики, которые не были моряками, как им приходилось сложно, как они приставали к различным берегам (на Курильских островах, в Японии, Макао). Наконец парусник добрался до острова Маврикий, где в Порт-Луи отчаявшиеся беглецы, коих осталось меньше половины, заявили «графу», что не могут плыть дальше. Но и сам Бениовский видел, что с этим делом у него ничего не получилось. Тогда, собравшись, он отправился в местную французскую администрацию и произнёс там пламенную речь о том, что можно колонизировать остров Формозу, сделав её «воротами» в Китай, «Поднебесную империю», не менее богатую, чем Кохинхина, Бенгалия и Сиам. В местной администрации «графа» внимательно выслушали, а потом предложили ему другое мероприятие – решить проблему Мадагаскара. В чём же была проблема Мадагаскара? Как в семнадцатом веке в Карибском регионе появилась настоящая пиратская республика на острове Тортуга, с целым флотом из кораблей корсаров и буканьеров разных стран, сделавшейся серьёзной угрозой для влиятельных колониальных государств, так в восемнадцатом веке эта история повторилась, только пиратская республика возникла на Мадагаскаре, большом острове, который невозможно было блокировать, как это было сделано с Тортугой. Хитроумные французы решили сделать «ход» конём и отправить туда постороннего человека, не связанного с ними никакими договорами. Всё было оговорено устно. Бениовский обещал занять место главы этой республики, и заключить с Францией договор, удобный обеим сторонам. Французы не теряли ничего, тогда как авантюрист мог совершить чудо. Он это чудо и совершил: был объявлен королём острова, сумев объединить силой своего дипломатического искусства все разрозненные племена, беспрерывно воевавшие друг с другом. На его сторону стали и многие пираты, посчитавшие Бениовского весьма удобным для себя предводителем. Всё это происходило в действительности и, как в действительности, дальше пошли сложности. Став легитимным королём, Бениовский отправился, как это было условлено, на Маврикий, чтобы там получить патент, или лицензию, подтверждающее все его монархические права. Вот тут и начались разного рода бюрократические проволочки. Губернатор Маврикия всеми силами тянул переговоры, а в это время, воспользовавшись отсутствием новоизбранного «короля», враждующие племена подняли мятеж, который поддержали те пираты, что не пожелали признавать Бениовского. Тогда губернатор отказался признавать за «королём» его прав. Очень могло быть, что и его люди «подливали масло» в эти события. Факт тот, что Морис Бениовский отправился в континентальную Францию искать там правду, но там уже начинались предреволюционные волнения, и не было никому дела до прав «короля» Мадагаскара. Восемь лет скитался Бениовский по Европе, останавливаясь то в Англии, то в Австрии, успев издать записки о своих приключениях, а потом вернулся на Мадагаскар, где про него почти уже все и забыли. Успели погибнуть все его сторонники, а кто ещё был жив, то сбежал с этой земли, но Бениовский сумел вновь объединить вокруг себя людей и мог бы снова сделаться королём (бывает и такое!), но был убит в очередном бою, и пал 23 мая 1786-го года, смертельно поражённый пулей в грудь. Славная жизнь и славная смерть для человека, избравшего для себя тернистый путь искателя удачи.
Ремарка от автора: если кого из читателей заинтересовала история Мориса Бениовского, советуем прочитать книгу Владимира (Вольдемара) Балязина «Дорогой богов», вдохновлявшей нас в юности.
Слушатели молчали затаив дыхание, даже когда Бояров закончил и вышел из комнаты, не решаясь прервать ту атмосферу, которая установилась в аудитории (пусть даже это была всего лишь деревенская горница). Именно в такие вот минуты внутреннего вдохновения и строится жизненная программа человека: какую дорогу он изберёт для себя. И главное сейчас было: не мешать делать выбор.
– Ранее я слышал про одного человека, – обратился к нему Савелий Богодеев, – который мог быть столь убедителен. Это – Яков Беме, сделавшийся к концу своей жизни настоящим пророком и получивший тысячи горячих сторонников. Теперь услышал тебя, Андрей, и кое-что для себя понял.
– Что же именно? – Бояров был готов обратить это признание в шутку.
– Позволь об этом умолчать, – уклончиво ответил молодой человек, отводя в сторону взгляд умных глаз. – Это – моё личное чувство и ощущение. Да и хотел я поговорить не об этом.
– А о чём же? – перестал улыбаться Андрей. Его в последнее время начало волновать недовольство части обитателей Камышино растущей популярностью учителя среди детей членов общины. А вдруг речь идёт о том, чтобы его удалить отсюда. По ряду причин Боярову не улыбалось уходить.
– Я говорил с Настей, – спокойно ответил «староста», делая вид (или не замечая на самом деле), что волнения учителя проходят вне сферы его внимания, – с Настей Горевой. Она хотела бы с тобой встретиться.
– Со мной? – Бояров чувствовал, что улыбается с самым глупым видом, какой только можно представить.
– С тобой, – подтвердил «староста». – Это касается одного из твоих пересказов. Как-то ты начал говорить о каком-то романе французского писателя. И не успел досказать до конца. Настя буквально изнывает от неведения, чем же там всё закончилось …
– Ах да, – вспомнил Бояров. – Это роман Жюля Верна «Чёрная Индия». Как же … помню.
– Вот, – удовлетворённо кивнул «староста». – Я обещал устроить вам встречу. Но … я тоже буду там присутствовать. Уж очень раздражены родители Насти. Они запретили ей посещать дом Глущенки. Настя долго плакала, а потом пришла ко мне. Просила за себя … Я обещал ей помочь. Когда ты можешь с ней встретиться?
– Когда угодно, – в волнении откликнулся аспирант. – Хотя бы прямо сейчас. Да там и рассказывать почти нечего. Я немного не успел рассказать. Мы стояли возле её забора, когда нас окликнули …
– Понятно. Немного … это хорошо. Тогда пойдём, что ли …
Для этой встречи Савелий нашёл удобное место, неподалёку от часовни. Там был устроен навес, затенённый кустами боярышника, листья которого уже успели облететь. Остались голые ветви, да несколько крупных ягод, которые сиротливо раскачивались под порывами ветра. Вечерело, и солнце почти скрылось за низкими тучами. Утренники были холодными, а вода в лужах частенько оказывалась подёрнута корочкой льда. Бояров подумал, что надо бы рассказать ребятам, что некоторые поселенцы ухитрились вырыть такие аккуратные ямки, вода в которых замерзала, а потом те плоские ледышки извлекались самым деликатным образом и укреплялись в оконных рамах, чтобы играть роль стекла. Изнутри дома шло тепло, но лёд не таял, потому что снаружи его укреплял мороз. Такая вот хозяйственная смекалка.
Бояров устроился под навесом, закутавшись в тёплый зипун, отделанный витыми шнурами по швам. Зипун нашёлся в сундуке у Марфы Захаровны и пришёлся Андрею впору. Тёплая одежда очень пригодилась аспиранту. Он вздыхал и оглядывался, дожидаясь Савелия, который отправился за Настей. Они себя не заставили ждать. Неожиданно оказалось, что вместе с ними явился и суровый насупленный Степан Горевой, отец Насти. Он никак не желал отпускать дочь, даже под ответственность Савелия. Когда же Настя начала плакать навзрыд, он сжалился, но пожелал тоже присутствовать при встрече. Савелий, скрепя сердце, согласился на это условие. Все вместе они и появились под навесом.
– Добрый вечер, Степан Егорович, – как можно приветливей поздоровался учитель.
– И тебе – не хворать, – неохотно отозвался мужчина, который был невысокого роста, но весьма широкоплечим и с длинными руками. Ноги его были слегка кривоваты, но этот недостаток скрывали полы бекеши с меховой отделкой по воротнику, которую Степан накинул на плечи. – Давайте, поговорите, только короче, скоро совсем стемнеет.
– Андрей Илларионович, – робко заявила девушка, – вы давеча рассказывали про ту девушку, Нелль, которую её дед оставил умирать на дне колодца, а Гарри Форд нашёл её и начал поднимать наверх. Но на него напала большая сова и попыталась столкнуть вниз. Что же было дальше?
– Тот колодец был больших размеров, – начал говорить Бояров, – и весьма глубок. Гарри Форду пришлось потрудиться, ведь поднимался он не один, а с грузом, который он притянул к себе ремнями. Но этот гарфанг … он столь яростно нападал, что едва не сорвал молодого человека с верёвки. Тому пришлось отмахиваться от яростных нападок птицы. При этом надо было позаботиться и о девушке, которая всё ещё была без сознания. Джек Райан, приятель Генри Форда, услышал шум и начал подтягивать верёвку, напрягая все силы. Тогда сова уцепилась за трос и принялась рвать его волокна своим крепким клювом, перекусив сразу несколько нитей. Форд понял, что ему угрожает и устремился по верёвке вверх. Он едва успел добраться до того участка, который подвергся атаке гарфанга. Нити троса уже трещали, когда Гарри перехватил их. Райан тем временем продолжал тянуть трос. Из последних сил он всё же вытянул друга, который едва держался на конце троса, почти что оборванного. А сова умчалась прочь, громко крикнув в сильном раздражении.
– А как же Нелль? – дрожащим голосом спросила Настя, которая прониклась сочувствием к героине романа Верна.
– Та пришла в себя только в доме Фордов, где над нею хлопотала мама Гарри, добрая женщина по имени Мэдж. Она и занялась лечением истощённой слабой девушки. Увещевания и тарелка горячей похлёбки вернули Нелль утраченные силы. Но это было всего лишь начало. Девушка слишком много пережила. У неё началась нервная лихорадка. Она решила, что чудесное спасение ей лишь пригрезилось. Несколько дней прошло, пока несчастная поверила в своё спасение. А потом её подняли на поверхность, в ночную пору, и она любовалась звёздным небом.
– А почему они поднялись ночью, а не днём? – спросила Настя.
– Не надо забывать, – терпеливо объяснил учитель, – что бедняжка постоянно находилась в подземельях, и солнечный свет был для её глаз опасен. К нему надо было ещё привыкать. Вся семья Фордов прониклась к Нелль самым горячим сочувствием. Особенно тогда, когда они поняли, что это Нелль помогала им, после того, как безумный Сильфакс устроил взрыв, отрезавший их от выхода в известные им галереи выработок. Собственно говоря, именно то обстоятельство, что девушка спасла ненавистных ему людей, окончательно ввергло Сильфакса в безумие. Именно поэтому он бросил на смерть собственную внучку.
Бояров старался пересказывать роман с выражением. То есть он, то трагично повышал голос, то закатывал глаза в самые драматические моменты, то голос его дрожал, чтобы передать состояние героев «Чёрной Индии». Слушая аспиранта, Настя Горевая не удержалась от слёз, которые катились по щекам. Даже Степан Егорович, который глядел в сторону и в первые минуты демонстрировал, что ему нет дела до придуманной каким-то французиком истории, теперь тоже придвинулся ближе и сочувственно вздыхал, слушая перипетии сюжета романа.
– Ты, доча, не расстраивайся, а слушай дальше, – ласково обратился отец к Насте. – Там, верно, всё закончилось хорошо. Правда, ведь?
– Как почти в каждом романе, – ответил Бояров, который не желал сразу переходить к завершению сюжета. – Но до этого произошёл ещё ряд происшествий.
– Скорее всего, виною был тот самый Сильфакс? – предположил Савелий, которого история тоже захватила.
– Не без его участия, – согласился  рассказчик. – То, что в шахте нашли новое месторождение каменного угля, совершенно всё изменило в предприятии, которое, казалось, уже навеки остановилось. Инженер Джемс Старр внимательно осмотрел открывшиеся галереи, провёл ряд анализов, а потом заявил, что вновь открытый участок гораздо перспективней прежнего. Затем начались работы организационного характера. Старр оформил заявку и сделал так, что на долю Фордов приходилась часть будущей прибыли. Был взят немалый кредит в коммерческом банке, появились рабочие, среди которых, один из первых, был, вне всяко сомнения, Джек Райан, который сделался десятником и возглавил бригаду проходчиков. В огромной подземной пещере был устроен целый городок, где отдыхали свободные смены рабочих, чтобы ускорить процессы добычи. Опыт семейства Фордов, постоянно проживавших в подземелье, был использован в полной мере. Теперь тишина шахты была окончательно нарушена.
– А Сильфакс? – спросил Богодеев. – Что же делал этот человек?
– Он пропал. Думали, что он либо сбежал, чтобы не встретиться с рабочими, на которых он неоднократно покушался ранее, либо погиб, провалившись в один из колодцев, которых было немало по галереям шахты. О нём старались не вспоминать столь старательно, что скоро и в самом деле забыли. И напрасно, скажу я вам. Сильфакс, «кающийся», не сбежал, а продолжал внимательно следить за происходящим. Он выжидал удобного момента и строил самые зловещие планы.
– Он хотел похитить Нелль? – предположила дрожащим голосом Настя.
– Сейчас, когда разработки были полны народу, невозможно было творить прежние чёрные дела, ибо его сразу же выловили бы, и Сильфакс решился на страшное преступление. Дело в том, что над огромной пещерой, где выстроили подземный городок, располагалось озеро Кэтрайн, водоём немалых размеров, по которому плавали не только рыбацкие баркасы, но даже несколько пароходов, появившихся здесь, как только угольные копи снова зафункционировали. Сильфакс решил обрушить своды и затопить водами озера подземный город и те штреки, которые уже начали разрабатывать. И выбрал для диверсии тот момент, когда в городе решено было сыграть свадьбу. Точнее сказать, этим он свадьбу хотел предотвратить.
– Свадьбу?! – Вскрикнула Настя. – Нелль выходила замуж за … за …
– За Гарри, который на руках вытащил её со дна колодца, где она была брошена умирать, – пояснил Андрей, глаза которого радостно блестели, словно это он поднимался по тросу, а за его спиной покоилось тело девушки. – Об этом говорил без умолку Джек Райан, «угрожая» в противном случае жениться на Нелль самому. Конечно же, это была шутка приятеля, ибо оба – и Гарри, и Нелль, тянулись друг к другу и, несомненно, любили. А причиной того, что свадьба откладывалась до сих пор, было сначала слабость и недуги невеста, а потом организация работ, в которой Форды, и отец, и сын, принимали самое горячее участие.
– Был ли там священник, чтобы благословить союз? – спросил Горевой, проникшийся участием к героям романа.
– Конечно, Степан Егорович, – ответил рассказчик. – В подземном городке имелась часовня. Там и должен был проходить ритуал. И вот, в тот момент, когда договаривались о событиях со священником, раздался взрыв …
Настя вскрикнула и едва не упала, до такой степени была взволнована. Отец удержал её от падения и больше от дочери не отходил, отечески придерживая её за плечи. Но она этого не замечала, глядя в лицо Андрею расширенными глазами, в которых отражались огни. Огни свечки, уточним, хотя Андрею и представлялось, что это был свет лампад, коими освещалась часовня Колсити, подземного города угольщиков.
– Сильфакс составил ужасный, поистине дьявольский план. Он хорошо изучил новое месторождение, получившее название «Новый Эберфойл». В нужных местах он заложил динамитные шашки, приготовленные загодя. Своды пещеры, по расчётам этого человека, должны были рухнуть, а внутренне пространство заполниться водой озера Кэтрайн. Всё им было тщательно подготовлено,  и случилась диверсия. Озеро Кэтрайн обмелело в считанные секунды. Все, бывшие на поверхности, кинулись в шахту, думая, что она залита водой. Но оказалось, что расчёты безумца не оправдались. Работы проводились чуть выше той точки, которая оказалась залитой водами. Да и рабочие не сплоховали. Они не поддались панике, как на это рассчитывал безумец. Совершенно обратно – они начали строить дамбу на тот случай, если вода поднимется ещё выше. Тут-то им на помощь и пришли товарищи из тех, кто находился на поверхности. Общими усилиями с бедой справились.
– Ну, а Сильфакс? – повторил вопрос Богодеев. – Что было с ним?
– Я уже говорил, что он пропал. Все посчитали, что он погиб в ходе совершённой им же диверсии. Конечно же, его пытались найти, его тело, или хотя бы остатки трупа. Но напрасно. Да и Нелль так переживала, что на этом не стали сосредоточивать внимание. Дело в том, что он начертал на дверях жилища Фордов угрожающее послание, где он обещал всех наказать, в том числе и внучку, которая, по словам безумца, предала его. Это послание сделалось причиной её нервного припадка. Последовавший за этой угрозой взрыв и был посчитан последствиями той угрозы. Откладывать же самой свадьбы не стали.
– Слава Богу, – прошептала Настя, тайком утирая слёзы. Такая реакция всегда бальзамом проливается на сердце рассказчика. Особенно если он симпатизирует благодарному слушателю. Андрей продолжал историю Нелль, которая явно подходила к финалу.
– И вот все собрались на берегу подземного озера Малькольм, которое, по причине вливания в него вод озера Кэтрайн, сделалось полноводным, неподалёку от строений Колсити, возле часовни, где стояли жених с невестой, и священник в полном облачении. Все благоговейно ждали окончания ритуала бракосочетания. И вдруг раздался грохот …
– Опять! – вскрикнула в отчаянии Настя. – Я больше не могу этого слушать.
Девушка была бледна, и шаталась. Она держалась на ногах только потому, что отец придерживал её за плечи. Бояров тоже собирался подхватить её, придержать за локоть, но Горевой отодвинул от него Настю, словно решил, что тот собирается схватить её.
– Мы уходим, – решительно заявил отец. – Такие рассказы не для молодых девиц.
– Тятенька, – умоляюще просила девушка. – Ещё всего лишь несколько слов. На таком моменте нельзя уходить. Я буду думать об этом, останусь без сна.
– Степан Егорович, – попросил и Савелий Богодеев. – Сейчас всё закончится.
– Тятенька …
– Ну, хорошо, – смягчился Горевой, которому, если честно, самому хотелось узнать, чем же всё закончится. – Продолжай, только короче.
–  Я уже говорил, – теперь Бояров уже был не столь выразителен, – что послышался грохот. Это рухнул кусок скалы в стороне, ниже сводов. И сразу резко запахло метаном. Горняки хорошо знали этот характерный запах. Все загомонили. Должно быть, вскрылся один из «карманов», как называется полость в породе, где скапливаются газы. Нельзя было допустить появления рядом открытого огня. Но тут все вскрикнули ещё громче, когда из расщелины выбрался тощий как смерть человек. Скрывавший обычно его лицо капюшон был сброшен. Теперь его узнали. «Сильфакс! Сильфакс!», – говорили друг другу рудокопы, давно работавшие на копях Эберфойла, которые ещё не забыли «кающегося», который не раз читал громким голосом проповеди, запугивая гневом Господним. Стало понятно, что он не погиб при диверсии; мало того, он не отказался от своей затеи отомстить всему миру и пожертвовать даже родной внучкой. В руке «кающийся» держал фонарь Дэви. Это особая лампа, огонь в которой закрывался защитным стеклом и не допускался роковой контакт с «рудничным газом». Сильфакс встал в полный рост и принялся снимать с лампы защитное стекло. Это рядом с потоком горючего газа, что с громким шипением выходил из открытой расщелины. Было понятно, что всём приготовлено заранее, и он больше не желал скрываться. Люди закричали, а самые слабовольные кинулись к штрекам, что вели в другие галереи, отработанной половины угольных копей. Сильфакс не обращал внимания на эту суету, а продолжал делать своё дело, распевая религиозный гимн. Должно быть, в этот момент он представлял карающей десницей Господа. Нелль обхватила Гарри руками, и спрятали на груди его своё лицо, залитое слезами. Она уже прощалась с жизнью, потому что они стояли в нескольких десятках метров от расщелины, и газ доходил до них расширяющимся потоком. Лишь чудо могло спасти их.
– Чудо! – всхлипнула Настя.
– И это чудо свершилось; – Бояров не удержался от того, чтобы торжествующе махнуть рукой. – Непонятно из какой расщелины выпорхнул гарфанг. До сих пор сова выполняла роль верного товарища и помощника этого ужасного человека. Но ещё в большей степени сова любила Нелль, которую пыталась защитить, когда та была брошена на смерть. Гарфанг приносил Нелль мёртвых или полуживых мышей, чтобы накормит её, а потом пытался отбить её у Гарри, не догадываясь, что тот сам спасает девушку. Вот и сейчас огромная птица налетела на своего хозяина, пронзительно крикнула и выхватила из его рук фонарь. Сильфакс так и не успел снять с лампы стекло. Он закричал и прыгнул за гарфангом, чтобы перехватить фонарь либо разбить его, но … попытка его не удалась, и «кающийся» рухнул в воды Малькольма, сделавшегося многоводным. Кто-то вывел туда лодку, но напрасно искали тело преступника. Оно бесследно пропало, погрузившись на самое дно. Потом ходили слухи о призраке Сильфакса, но, верно, что это были не более чем домыслы.
– А как же Нелль?
– О, злоключения девушки на этом закончились, – тепло улыбнулся рассказчик. – Дальше всё было хорошо. Нелль поселилась у Фордов, на правах молодой хозяйки. Напомню, что в новом предприятии у Фордов была своя, и немалая доля, от доходов, так что участи её можно только позавидовать. На этом роман Жюля Верна заканчивается. Порой он писал продолжения приключений своих героев, но у этого произведения продолжения не было. Разве что мы сочиним сами.
Андрей широко улыбнулся, желая показать, что он шутит, и что эта драматическая история имела самые благополучные завершения. Но Настя продолжала дрожать в объятиях отца, и даже всхлипывала. Тот ласково увещевал её, мол, надо успокоиться, и идти домой. Но вот Горевая повернула заплаканное лицо к аспиранту и громко сказала:
– Я сама больше недели находилась в такой вот подземной пещере и понимаю все страдания Нелль. Это …
Больше она ничего не успела сказать, потому что отец её подхватил дочь и утащил прочь,  настолько быстро, что Настя не всегда успевала шагать самостоятельно. Андрей, открыв рот, смотрел им вслед, не решаясь кинуться на выручку к девушке, заставившей его сердце колотиться в волнении.


Глава 4
Ушли не только Горевые, удалился и Богодеев. Андрей какое-то время оставался сидеть под навесом, пытаясь сохранить в себе ощущения сопричастности … Сопричастности с чем? С какой-то тайной, в которой оказалась замешанной Настя. Настя … Что для него эта девушка, почти девчонка, жительница затерявшейся в дебрях дальневосточной тайги старообрядческой деревушки? Какое ей дело до него, до его жизни, судьбы. Или ей не всё равно, что с ним будет, что станется? Что он к ней испытывает?
Бояров сидел и прислушивался к самому себе, к своим ощущениям, которые ранее его не подводили. Только в этот раз они ничего ему не подсказывали. Стало быть, пока что лучше всё оставить, как оно есть. Положение его в Камышино как-то установилось. Он выполнял роль деревенского учителя, а духоборы к нему как бы приглядывались. Прошло уже, конечно, пару месяцев, как он здесь. Попал он сюда для самого себя неожиданно. Ноги принесли. Среди жителей Камышино ходила молва, что его к ним привёл Всевышний. Мол, с его помощью они от разбойников отбились.
Вообще-то старообрядцы чурались насилия; предпочитали от неприятностей отсиживаться, прятаться. Бояров знал, что в деревне имеется тайное укрытие, как раз для таких целей. Он сам видел, как они все скрылись в часовенке, которая, по своим размерам, никак не вместила бы и половины обитателей общины. Да и казаки, что охотились на хунхузов и появились к концу сражения, пытаясь оказать помощь, в эту часовенку заглядывали, тайник тот нашли и даже туда опускались. Но подземный лаз тянулся далеко, да ещё и был там устроен колодец, в который едва не сверзился один из любопытных казачков. Только быстрая реакция его товарищей помогла ему выбраться наружу. Казаки покричали там, что опасность миновала, и никто не откликнулся. Но скоро из часовенки выглянул один поселенец, а потом полезли и все прочие. А теперь вот и Настя призналась, что как-то провела в подземных пещерах более недели; при этом слишком уж эмоционально реагировала на пересказанный Андреем роман французского писателя. Сюда явно накладывались и какие-то личные впечатления, переживания. Было бы любопытно узнать, что с ней произошло. Может, со временем у него получится вызвать её на откровенность.
Вечера были уже холодные. Из тайги дул студёный ветер, который пробирался сквозь сукно кафтана, надетого на Боярова. То есть сидеть здесь, под навесом, далее, было делом никчемным: чего он тут высидит? Повздыхав, Бояров отправился к себе «домой». Он уже привык к избушке, где проживали Глущенки, обжился там, облюбовал себе место для отдыха и для работы. Он соорудил для ребят перья для письма, изготовил чернила, и даже заготовил бересту для «домашних заданий». В качестве «классной доски» была приспособлена одна из сторон домашней печи. Ещё Бояров собирался начертить ряд географических карт, чтобы детвора имела представление о том, как устроен окружающий их мир.               
Не откладывая дела в «долгий ящик», аспирант принялся перебирать домашний скарб Марфы Захаровны, пытаясь отыскать там основу для будущих географических карт. Старушка уже собралась укладываться спать, но, услышав, как перебирает добро «Александр», явилась к нему.
– Что ты там ищешь, Сашенька? – ласково спросила она.
– Да вот собираюсь для детворы кое-что изобразить, а для этого нужен большой кусок … ткани, – попытался объяснить «сын», оглядываясь по сторонам.
– Рядно ищешь? – продолжала расспрашивать пожилая женщина.
– Что, мама? – не понял вопроса Андрей.
– Да вот же, – Марфа Захаровна ловко извлекла скатанную циновку из грубого холста. – Это?
Бояров циновку развернул и придирчиво начал её рассматривать, заглядывая то на одну сторону, то на другую. Холст был немного грубоват, но в целом годился для затеи.
– Можно ли, мама, его забрать?
– Бери, коли нужен.
Теперь надо было приготовить краску, а затем останется самое деликатное дело – нанести контуры материков и государств, чтобы было о чём рассказывать ученикам. Хорошо было тому же Жюлю Верну, у которого было множество наборов карт, атласы, по которым он вычерчивал все передвижения своих героев, чтобы иметь их перед глазами для наглядности. В школах имеются большие карты, где ученики имеют возможность взглянуть на разные страны и государства, на города и реки. Это делает их знания более вещественными. Как трудно приходится ему, неопытному педагогу, который пытается донести знания своим ученикам, ведь те мало представляют себе разные сведения, далёкие от привычного им обихода. Если бы у него появилась такая карта, это сделало бы его лекции более действенными. Ребята начали бы понимать его. Надо будет поговорить с Савелием Богодеевым, который явно благоволит Боярову, и попросить у него помощи. Впрочем, он может справиться и сам.
Утомившись до крайности, Бояров заснул, как только голова его коснулась топчана. Кажется, он даже не успел закрыть глаза. Вот только что была тёмная горница, и от печки тянуло теплом («мать» что-то там готовила, чтобы потчевать его учеников), а вот он уже оказался в большой светлой аудитории, заполненной студентами. Как это и полагается, столы поднимались всё выше, чтобы позади сидящим было хорошо видно и слышно лектора, то есть его – Боярова. Десятки глаз внимательно наблюдали за ним. И никого не удивляло, что одет он был в длинную холщовую рубаху, перепоясанную кожаным ремешком и меховые унты, удобно облегающие ноги, как он в последнее время одевался в Камышино. Не удивляло самого Андрея, что среди студентов, одетых в тужурки, сияющие медными пуговицами, находятся и его «подопечные», в той одежонке, в которой они ходили на его уроки. Была здесь и Настя Горевая. Её перестали отпускать в «школу», но здесь, во сне, она сидела в первых рядах и была дивно хороша, одетая по последней петербургской моде, в длинных шёлковых печатках, прикрывающих даже локти. Её было не узнать, со сложной причёской и в приталенном платье. Настю нисколько не удивляла её одежда, и она во все глаза смотрела на Андрея, который вёл урок в этом большом и светлом зале. О чём же он говорил? Бояров не помнил и смутился на несколько мгновений. Его выручила Настя.
– Вы начали нам рассказывать о новом обществе, Андрей Илларионович. Мы много слышали о царствие небесном. Это и есть такое общество, новых людей?
Бояров ей кивнул, пытаясь сохранить серьёзность. Трудно это, когда на тебя смотрят десятки пытливых глаз, как вдумчивых, так и насмешливых, ведь среди студенческого люда тоже встречаются всякие. Но он пошёл в аспиранты именно для этого, чтобы заниматься преподавательской деятельностью, нести знания, засеивая их в головы тех, от кого будет зависеть будущее. Не от каждого в отдельности, а от всех, если они будут держаться вместе.
– Да. Новое общество новых людей. Оно лишь тогда будет новым, когда люди сумеют сами сделаться новыми, то есть обновлёнными.
– А как это – обновлёнными?
Кто это спросил, Бояров не заметил, потому что смотрел и обращался именно к Насте Горевой. Ведь это она ему подсказала тему, задала вопрос. К ней он и обращался. Но это неправильно, не совсем правильно, потому как в аудитории были и другие люди, которые тоже желали ответов на вопросы, и эти вопросы их занимали. А для того, чтобы тебя поняли, чтобы тебе поверили, надо смотреть людям в глаза. Слова, скреплённые взглядом, становятся убедительней. Это как у медиков, которые делают прививку, чтобы предупредить опасную болезнь, только в данном случае место вакцины занимает душа. Через взгляд передаётся энергии души, и она заряжает слова, делает их содержание убедительным. А это очень важно, если хочешь передать то, от чего зависит Будущее.
– Обновлёнными, это значит … – Бояров задумался. Бывает так, что знаешь, чувствуешь что-то, но словами передать свои ощущения сложно, необходимо ведь, чтобы тебе поверили. Здесь не стоит ошибаться в определениях. – Что мы берём за основу в наших стремлениях? Практичность, целесообразность, выгоду. Чтобы не повредить самому себе. Новое общество не будет рассматривать выгоду как главное для себя.
– А что тогда будет главным?
– Наверное … справедливость, – медленно ответил Бояров и сам обрадовался своему ответу. – Да, справедливость.
– А она есть, эта ваша справедливость? – выкрикнул кто-то из задних рядов. Там обычно устраиваются те, кто более свободно мыслил и высказывался. Порой они даже не прятали лиц. – И что же это вообще – справедливость?
– Сначала я отвечу на второй вопрос, – медленно заявил Бояров, разглядев мелковатые черты лица спросившего студента, а потом начал разглядывать и другие лица. – Справедливость, это важная категория общественных групп, их отношениям между собой, тем, как они сами себя и друг друга оценивают. Именно справедливость отношений и является настоящим инструментом  развития общества. Каждый ведь думает, что он особенный, и хочет, чтобы его по достоинствам оценивали, в том числе и материально, а также – морально. Вот для этого мы все и стараемся себя показать, выявить в себе способности и таланты. Помните сказку Лескова о Левше, который открыл в себе инженерные способности, но не сумел их толком применить. Вот для того, чтобы этот толк срабатывал, все мы здесь с вами и находимся. И в этом тоже есть справедливость. Теперь я скажу на тему, есть она или нет её. Рассмотрим само слово – «справедливость». Может, кто-то заметил в нём другие слова?
– Право, – выкрикнул кто-то, и со смехом добавил, – «римское право».
– Есть такое значение, – серьёзно заметил Бояров. – Больше того скажу, правоведение, как наука, а античном смысле этого слова, сложилось ещё две тысячи лет назад, ещё во втором веке до нашей эры, имелись даже учёные правоведы; это было в Древнем Риме, напомню вам. Но мы можем заглянуть в это слово ещё глубже увидеть там «правду».
– А ведь и правда, – вскрикнул кто-то и весь зал дружно захохотал. Улыбнулся и Бояров, который чувствовал себя «на коне», то есть уверенно, управляющим ситуацией.
– Русская Правда существовала на Руси издревле и регулировала взаимоотношения задолго до христианизации Руси. Ярослав Владимирович …
– Мудрый?! – выкрикнул кто-то из задних рядов. Бояров прошёлся по аудитории, улыбаясь.
– Мудрым его стали величать не так уж давно,  после оценки его деяний. В первой половине своей жизни он занимался военным делом, воевал, сначала со своими братьями, коих было довольно много, учитывая количество жён Владимира Святославича (пять и свыше восьмисот наложниц, тоже небесплодных), с печенегами, финнами, литовцами, греками и прочими народами. После Лиственной битвы (под городом Лиственом) в 1024-м году, когда Ярослав сражался с очередным своим братом, тмутараканским князем Мстиславом, он, там Ярослав получил серьёзную травму – его нога была разрублена, и к концу жизни он не мог перемещаться без посторонней помощи. После этого ранения Ярослав занялся градостроением и просветительской деятельностью. В частности в Киеве было сооружено несколько величественных храмовых сооружений (соборов), подобных находившимся в Константинополе и Иерусалиме, главным из которых стал Софийский собор. Началось строительство монастырей святых Георгия (сам Ярослав получил имя Георгия после крещения) и Ирины. Были открыты школы, появились собрания рукописных книг, а сам Ярослав занялся составлением свода правил, названных «Словом о законе и благодати». Повторю, что многое из этого существовало до изложенного Ярославом, который это всё сделал законом. «Русскую Правду» связали с именем Ярослава, которого недавно (во второй половине девятнадцатого века) назвали «Мудрым», как, к примеру, прозвище «Грозный» носили Иоанн III Васильевич, а потом и Иоанн (Иван) IV Васильевич. Есть ли что у кого ещё добавить?
– Праведность, – едва слышно пискнула Настя Горевая. Бояров услышал её только потому, что она находилась в первом ряду слушателей.
– Что? – спросил он, решив, что это ему пригрезилось.
– Вы спрашивали, какие ещё слова имеются в слове «справедливость». Я увидела там – «праведность».
– Да, – прислушался к слову Андрей. – И это тоже. Вот видите, друзья мои, сколько значений. «Право», «правда», праведность». Только если «право», «правда» действуют со стороны, в качестве регулируемых обществом отношений, то «праведность» идёт изнутри, от сердца, как влияние и веяние души. Молодец, Настя, это важное дополнение. А всё вместе и можно назвать справедливостью. Это к вопросу о том, есть она или её не существует. А теперь давайте поговорим о новом обществе.
Слушатели загомонили, обмениваясь впечатлениями. Действительно, можно уже было делать первые выводы. Но Бояров не стал ждать, он махнул рукой, и сразу установилась тишина. Все ждали, что он будет говорить дальше.
– Люди всегда тянутся к справедливости, что бы они не говорили. Уж как устроено общество, что справедливости в нём не так много. Но ведь хотелось бы лучшего устройства, того нового, что обновит и само общество. Об этом думали передовые умы. Прежде всего, можно вспомнить Томаса Мора, английского писателя и гуманиста. Особенность его личности заключалась в том, что он принадлежал к богатым слоям общества. Сын состоятельного лондонского судейского чиновника, Томас получил хорошее образование (закончил Оксфордский университет) и сделал неплохую карьеру; он даже сделался канцлером Англии в 1529- 1532 годах), что говорит о том, что ему не чужды были элементы прагматики. Вместе с тем он задумывался об идеальном устройстве общества. И не просто задумывался. В 1516-м году, в составе английского посольства он оказался во Фландрии, где начал работу над серьёзной книгой, которую он назвал «Утопия» (в переводе с греческого – «Нигдения»). С тех пор это слово сделалось нарицательным, и нет нужды пересказывать содержание книги. К слову сказать, наброски второго тома Мор делал задолго до того, как приступил к написанию первой книги.
– А разве такое может быть? – послышался вопрос. – Обычно ведь начинают с начала.
– Это когда речь идёт о самой обычной книге, – пояснил Андрей. – Начинается повествование и движется к концу, как река, от истока к устью. Совсем иное то, что начал творить Томас Мор. Тот описывал устройство идеализированного общества на изолированном острове. «Утопия», это – название острова. Там не было ни частной, ни личной собственности, средства производства и потребления – общественны. За устройством наблюдают люди образованные и добродетельные. Труд для всех – обязателен, но и не утомителен – рабочий день не превышает шести часов. Устройство производства настолько эффективно, что этого хватает с избытком, а свободное время люди посвящают досугу и самосовершенствованию, в том числе и повышению образования, что позволяет им перейти в высшее сословие, основанное на культуре и ответственности перед всем обществом.
– Вот это и есть – справедливость? – спросил один из студентов, лиц которых Бояров не всегда различал, до такой степени мыслями уходил в себя, в то, о чём говорилось.
– Теоретически – да, но Томас Мор исходил из закрытости своего острова, то есть на него не влияли факторы внешнего мира, где было множество недостатков. В обычной жизни они, зачастую, оказывают роковое влияние. Надо отметить, что Томас Мор не доверял рабочим движениям, видел в них источник смуты и разложения в обществе.
– Они, эти рабочие, – высказался, весьма иронично, один из слушателей, – должны были на том острове заниматься тяжёлым трудом, пусть даже и шесть часов. Это их должно удовлетворять?
– По Мору тяжёлым трудом занимались осужденные преступники, а у обычных рабочих труд был не самый суровый. И ещё, у Мора, на его острове, не было королевской власти и власти аристократии, зато было распространено католичество. Надо дополнить, что и сам Мор был истовым католиком, и не признавал претензии короля Англии на управление церковью. В итоге сам Мор был осуждён и заключён в Тауэр, где содержались государственные преступники.
– Так вольнодумство и пресекают, – заметили из задних рядов.
– Но начало всё же было положено, а «Утопия» Томаса Мора выдержала множество изданий и знаменито до сих пор. Следующим, кого можно отметить на этом поприще, это – Томмазо Кампанелла, итальянский богослов, философ и поэт. Также его можно смело причислить к государственным деятелям. Сын простого сапожника, Томмазо в 1582-м году вступил в доминиканский орден, а потом продолжил своё образование. В частности, он посещал в Неаполе академию Бернардино Телезио, пропагандировавшего натуралистическую философию слияния с Природой. Но Кампанелла пошёл дальше своего учителя и создал свою теорию, которую он воплотил в серии философских трактатов, в том числе и главном своём труде – «Город Солнца», где Кампанелла обрисовывает свой тип идеального устройства общества, где также нет частной собственности, труд почётен, а всем заправляет наука и просвещённая религия.
– Он тоже говорил о шестичасовом рабочем дне? – ревниво спросил тот же студент, что интересовался этим же вопросом, но относительно Мора.
– По Кампанелле, достаточно было работать четыре часа в день, с применением машин и правильного распределения работ.
Этот момент тоже был студентами отмечен коротким гомоном. В то время обычным рабочим днём в Российской империи был двенадцатичасовой, и рабочие были им чрезвычайно утомлены.
– Когда остаётся больше время на себя, свои личные дела, образование и искусства, общество от этого только выигрывает, – громко заявил Бояров, перекрывая своим голосом реплики слушателей. – При условии, конечно, отсутствия пьянства и прочих бытовых безобразий, которых тем меньше становится, чем становится образованней и культурней общество.
Некоторые начала аплодировать, желая высказать поддержку рассказчику. Бояров поклонился в ту сторону, выражая признательность. У него повысилось настроение. Но вдруг в задних рядах он заметил лицо одного человека, который его весьма иронично разглядывал. Кто это, Андрей признать не мог, потому что лицо незнакомца закрывали пряди длинных спутанных волос. Как только незнакомец увидел, что Бояров заметил его, он поднялся в полный рост, и начал спускаться по проходу. Вот теперь личность его была Андрею известна. Он даже отступил на несколько шагов от неожиданности. Но, кроме него, никто больше не обратил внимания на появление здесь Тихона Башкина, весьма странного человека, который привёл помощников в Камышино, чтобы отстроить там сгоревшие дома. Как он мог появиться во сне Андрея? Но он был, и спускался по проходу. Бояров закрутил головой, и вдруг увидал своего доброго приятеля, самого молодого профессора Санкт-Петербургской Академии наук Зяму. Тот то аплодировал, то принимался махать руками лектору.
– Никифор? – не верил своим глазам Бояров. – Что ты здесь делаешь?
– Слушаю твой доклад дружище, – весело отозвался Зяма. – Тебе ещё необходимо сказать, что Кампанеллу можно смело назвать первым коммунаром. Многие его идеи подхватил позднее Карл Маркс, когда разрабатывал Манифест свой партии, названной им коммунистической. Успел Кампанелла и пострадать от рук испанцев, которые схватили его и осудили на пожизненное заключение, за то, что он боролся против испанского засилья в Северной Италии. Кампанелла просидел в тюрьме двадцать семь лет и написал там множество научных трактатов, по философии, богословию, астрологии, астрономии, математике, медицине, физике, политике. Нет, казалось, области знаний, куда бы не распространялись его интересы и компетенции. Вдохновлённый его работами в астрологии, папа Урбан VIII начал покровительствовать узнику и собрал коллоквиум с участием представителей Инквизиции. Кампанелла был столь аргументирован и убедителен, что все обвинения против него сняли, а самого философа освободили. Это произошло в мае 1629-го года, но затем власти Испании снова озадачились арестом этого неуёмного человека. Пришлось Кампанелле бежать во Францию, где его взялся опекать кардинал Ришелье, сам образованный и умеющий отмечать выдающихся людей. К слову сказать, Кампанелла и там написал ряд блистательных работ по устройству французского общества. Правда, почти везде он бичевал Испанию, от которой столько всего перенёс …
Теперь уже внимание слушателей переключилось на нового докладчика. Это было удивительнее всего, ибо центром сновидения всегда является сам носитель сновидения. Впрочем, Бояров речь своего приятеля почти не воспринимал. Она где-то оставалась на периферии внимания. Сейчас он сосредотачивался на Башкине, который спустился до самого низа, а потом подошёл к тому месту, где находилась Настя. Башкин, весьма бесцеремонно ухватил девушку за руку и потащил её прочь. Было странно видеть, что никто не сделал попытки защитить её, как-то удержать, чем-то противостоять налётчику. Впрочем, внимание присутствующих было сосредоточено на втором докладчике, который с увлечением рассказывал, как должны жить люди, а это ведь, признайтесь, завораживает. Должно быть, по этой причине все замерли, кое-кто обменивался впечатлениями с товарищем. Не желая ничего замечать вокруг.
– Эй, – опомнился Бояров. – Стой! Кому говорю?!
На мгновение Башкин остановился, окинул Андрея снисходительным взглядом, а потом потащил Настю дальше, стремительно удаляясь прочь. Их уже заслонили другие, которые тянулись услышать, что же там говорит Зяма, не упустить содержания его слов. Бояров сорвался с места и кинулся следом. Но ноги его не слушались и он … полетел … полетел куда-то вниз …
И оказался на полу, оглядываясь с самым очумелым видом. Исчезла обширная светлая аудитория. Исчезли многочисленные слушатели. Исчез профессор Зяма. Остался только сам Андрей, да Марфа Захаровна, которая пробудилась от шума падения, от крика Андрея, и теперь спрашивала с печки:
– Сашенька? Что случилось, сыночек?
– Ничего, мама, – наконец отозвался Андрей. – Всё в порядке. Я всего лишь свалился с топчана.
– Ты ушибся? Я сейчас спущусь …
– Не надо вставать, мама. Я уже снова сплю.
Но заснуть больше не получалось. Он лежал и вспоминал свой дурацкий сон, который начинался так хорошо, так прекрасно. Он снова вспомнил былую жизнь, в которой нашлось место и для его теперешних учеников, и для Насти, которая занимала особое место. Странно, что появился Никифор Зяма, про которого Андрей уже давно не вспоминал, который, казалось, навсегда ушёл из его жизни. А это Башкин? Почему он снова и снова приходит ему на ум и даже снится? Ну, с этим ещё как-то можно разобраться, но почему он пытался утащить Настю? Куда он её потащил? И почему? С этим следовало разобраться в самое ближайшее время.
Пока Андрей занимался этими важными размышлениями, он снова погрузился в сон, который тоже был смутный и слегка кошмарный. Ему казалось, что вот сейчас он настигнет Башкина, и задаст ему не только миллион вопросов, но и изрядную трёпку, после которой тот забудет дорогу в Камышино на долгие годы. В этом сне повелителем был Бояров, а Башкин … так … мелкий бес.
Утром Андрей поднялся с лёгкой головной болью. Терзания и переживания тоже имеют свою цену … цену, в виде боли. Увидав возле постели рулон холстины, Бояров вспомнил свою вчерашнюю затею, подхватил рулон и направился к Богодеевым. Надо было видеть лица Авдотьи Никитичны и Савелия, когда перед ними предстал «учитель» в обнимку с рулоном грубой материи. Андрею пришлось несколько раз объяснить, что он собирается сделать, пока Савелий не понял его.
– Карту мира? – переспросил он, чтобы понять, что правильно истолковал сбивчивые речи аспиранта. – Зачем?
– Чтобы ребята своими глазами увидели мир, какой он есть.
Богодеев скептически глянул на дерюгу, из которой шили циновки.
– У нас найдётся материал получше. Мир достоин того, чтобы предстать перед ребятишками красивей, чем ты собирался его им показать.
Андрей даже рассмеялся от этой двусмысленности, но в целом с Савелием согласился. Нашлись и краски. Дальше, большую часть дня, Андрей был занят художественной работой. Ещё перед картографами древности стояла довольно трудная задача: изобразить схемы земной поверхности, как эллипсоида, или в двухмерной плоскости. Пожалуй, лучше прочих с этой задачей справился Герард ван Кремер, известный под именем Меркатор, создатель «Атласа», сборника карт и описаний европейских государств, выпущенного в 1595-м году. Меркаторские карты в ходу до сих пор. Кстати сказать, картографирование входит в число тех дисциплин, которые постигал Бояров в период обучения в Горном институте. То есть представление он имел, и немалое. Оставалось всё это изобразить. Всего лишь …
С большим интересом Савелий наблюдал, как расстеленный на полу холст покрывается линиями, а позднее появились очертания материков – Европы, Азии, обоих Америк, Африки, а затем и Австралии и даже намёки на Антарктиду, наименее изученный континент, покрытый толстыми многолетними льдами. Признаться, это было довольно необычно – посмотреть на свой мир со стороны.
– Где же здесь Россия? – спросил Савелий, как только Андрей закончил делать силуэты материков. Надо ведь было учитывать масштабы и соотношения.
– Скоро увидишь, – заявил аспирант и принялся тщательно обозначать самые крупные государства (мелкие не получались), потом перешёл к Японии, Китаю, Индокитаю, Афганистану, Персии, Аравии.
Это походило на чудо – наблюдать, как появляются, одна за другой, страны, которые Бояров называл вслух. О некоторых Богодеев никогда не слышал. Вся его жизнь проходила здесь. Правда, он имел представление о величине России, ведь не так уж и давно их община перебралась с Кавказа сюда. Но и здесь, в самом глухом месте, про которое говорят – «позабыт Богом», и то приходили неприятности.
– Есть ли ещё в мире место, – задумчиво спросил Савелий, – которое напоминало бы Россию?
– Россия чрезвычайно велика и продолжительна, – откликнулся Бояров, занятый своим делом. – Там имеется множество мест, непохожих друг на друга географически и климатически. Какое из них тебе необходимо?
– Ну, – Савелий задумался, потом покосился за окошко, – скажем, похожее на окрестности Камышино. Только бы гнуса не было так много.
– Когда писали Библию и перечисляли там «казни египетские». Среди прочих описывалось нашествие «пёсьих мух» в преогромном количестве, какие принялись всячески досаждать египтянам. Но Моисей, пророк иудеев, приказал им, и мухи улетели прочь. Так было, по Библии. Явились ли все эти мухи и мошка в Сибирь, об этом нигде не сказано, но здесь её столько, что она доведёт любого, будь то зверь или человек, до полного исступления и умопомешательства. Жаль, что не появляется здесь пророк, который мог бы совладать с этой постоянной напастью, с этой «казнью сибирской». Так или иначе, но место подобное этому в мире имеется. Это – Канада, и находится она здесь.
Аспирант указал на самодельной карте очертания Канады, на соседнем материке. Богодеев с удовлетворением убедился, что от России это достаточно далеко.
– Если нам придётся отсюда убираться, то мы туда и направим наши помыслы. Там мы поселимся и продолжим служение Господу нашему.
Да, старообрядцы весьма старательно выполняли все ритуалы, коих было числом не меньше, чем в монашеской обители. Вместе с тем они не забывали и о мирских занятиях, выполняя все хозяйственные работы не менее старательно, как и религиозные. По мере сил своих и Андрей выполнял некоторые работы, однако же не участвуя в молебствованиях. Бояров отговорился приверженностью к агностицизму и принялся, было, пересказывать трактат Дэвида Юма о человеческой природе. Его слушали недостаточно внимательно, но больше не принуждали к участию в общих службах. В этом отношении духоборы были много терпимее прочих единоверцев. Да и Андрей Бояров всячески демонстрировал своё участие к жизни камышинцев. В частности, он взялся учить детей грамоте и многим другим образовательным предметам. То есть ему многое прощалось, но не всеми. К сожалению, часть камышинцев проявляло недовольство тому, что рядом с ними проживает чужак, что он соседствует с ними, и высказывает своё мнение о том, как устроен мир. Их было большинство, и мнение их должно было поглотить мнение чужака, однако же он проявлял упрямство (или упорство), и оставался самим собой. И это некоторых раздражало. Единственное, что удерживало таких от открытого выражения недовольства, так это то, что старуха Глущенко считала его своим сыном. Она-то точно была своей, и открытый конфликт с «чужаком» мог по ней больно ударить. Этого никто не хотел. Во многом благодаря тому, что Савелий Богодеев всё время убеждал своих собратьев о терпении, напоминая им соответственные места из Священного писания.
Вообще, надо сказать, что Савелий в эти последние месяцы, что прошли после страшных памятных событий, сильно изменился, внутренне, и даже внешне. Он как бы даже раздался в плечах, сделался выше ростом, возмужал. Тот груз ответственности, который, казалось бы, возлёг на него тяжким грузом, и должен давить на него, странным образом придал ему уверенности. Можно было вспомнить о старых былинах, в которых поэтическим языком рассказывалось об испытаниях, которые наваливались на героев, но те от этого становились лишь крепче, и делались  богатырями. Должно быть, эта ответственность запускала внутри некоторых людей некие биохимические процессы, которые вырабатывали особую энергию, которую в былинах называли «силушкой богатырской». Вот и Савелий в скором времени обещал сделаться таким вот героем. Его единоверцы по общине чувствовали это, и относились к его словам с уважением. Потому и терпели чужака, на которого косились, но недовольство своё высказывать не решались. С тем, что Савелий-то Богодеев с чужаком общался, как будто бы тот был своим. То есть с ними обоими считались.
Признаться, затея Боярова с нарисованными им картами Савелию понравилась. Он сам не раз присутствовал на тех занятиях, где «учитель» демонстрировал наглядные пособия. Одно дело, когда рассказ о различных странах проводился просто так и совсем другое, когда перед глазами находилась карта. Ребятишки впервые увидали очертания великой Российской империи, которая заняла половину Европы и половину Азии. Даже Великая Британия, которая размещалась по всей карте, проигрывала по площадям. И про все эти страны Боярову было что рассказать; про некоторые он говорил кратко, а про другие мог излагать почти без перерыва, час за часом, столько всего ему было известно. Польша, Богемия, Моравия, Сербия, Австрия, Саксония, Пруссия, Швеция, Испания, всех этих стран и государств оказалось множество, и на все (почти на все) можно было посмотреть, потрогать руками на карте, прорисованной на льняном холсте. Это было похоже на чудо, и это было, было на самом деле. Количество учеников снова прибавилось. Наверное, на это повлияло то, что теперь в «классе» частенько появлялся и Савелий Богодеев, явно симпатизировавший «учителю». Теперь духоборы, кто явно, а кто и нехотя, переставали игнорировать нового человека в своей общине, признавая за ним достоинства. Да и сам Андрей теперь это чувствовал. Он организовал дополнительные занятия среди детворы, сформировав атлетическую группу, много рассказывал, как о богатырях из народных сказаний- былин, так и конкретных личностях – силачах: артиллерийском генерале Василии Костенецком, участвовавшем в боях под Бородино, капитане флота российского Василии Лукине, участвовавшем в русско- турецкой войне и погибшем в Афонском сражении, декабристе Николае Бестужеве, о «короле гирь» Петре Крылове, которого Бояров видал сам.
– Петра Крылова я знавал лично, – рассказывал ребятишкам «учитель», – и беседовал с ним несколько раз. У него в жизни было две страсти – чтение приключенческих книг о всяческих путешествиях и поднятие тяжестей. Его отец, управляющий винного завода купца Попова, сам был чрезвычайно сильным человеком, а сынок его, Петруша, пошёл в батю. Как-то мы встретились с Петром в цирке Владимира Дурова и разговорились, сначала о книгах, к которым я испытывал, ла, и сейчас тоже, неодолимую тягу, а потом перешли на тему спортивных достижений. Много чего мне тогда Пётр порассказывал, кое-что я своими глазами видел и могу уверенно сказать, что мало найдётся людей, которые могли бы состязаться с ним силою, как в борьбе, так и в поднятии тяжестей. Некоторые приёмы он мне показал.
– А вы нам покажете? – спросил Кешка, поблёскивая глазами.
– В непременности, - пообещал «учитель», – в непременности.
И ведь показывал. Для этой цели выделили вместительный ушат, куда помещали круглые камни- голыши. Если ими наполнить ушат целиком, то он становился неподъёмным. Впрочем, некоторые его поднять могли, а Бояров, мало того что поднимал, умудрялся держать перед собой и перемещать, то вправо, то влево. По его плечам и спине скатывались крупные капли пота, а мускулы на руках готовы были порвать кожу. Но именно от таких упражнений, называемых «силовыми» и росла силушка. Некоторые упражнения повторил и Савелий Богодеев, улыбаясь, чтобы показать, что это ему нетрудно, но по его телу тоже обильно стекал пот, то есть и он прилагал усилия, а его бравада несла в себе элемент мальчишества, что было негоже для предводителя общины. Но взрослые делали вид, что не замечают этих «экспериментов», потому что Савелий и в других делах старался проявить себя как можно лучше. Уж такие они – лидеры.
Не каждый раз заглядывал в «школу» Савелий. У него, у как главы общины, было множество забот, но когда он всё же появлялся, то не просто так сидел и слушал, а непременно участвовал в процессе урока. Вот и на этот раз он подошёл к самодельной карте и потрогал рукой контур американского материка.
– Это и есть – Канада?
– Да, – подтвердил Андрей. Слышно было, как ребята повторяют название страны.
– Расскажи о Канаде, – попросил Богодеев. – То, что помнишь.
– Канада находится в северной части Северной Америки. Там всего лишь три государства, и все они довольно больших размеров.
– Как Россия? – спросил кто-то из младших учеников и на него зашикали, а Пафнутий, успевший поднатореть в учении, сердито объяснил, что Россия больше всех прочих стран по размерам и населению.
– В Китае населения больше трёхсот миллионов человек, - сообщил ребятам аспирант, – у нас же народу меньше в два раза, а то и более, но Россия уверенно держится на втором месте, а такой учёный, как Менделеев, прогнозирует рост населения в пять раз и выход на самую высокую численность. Но мы говорим сейчас не о нашей стране, и не о Китае, а об Америке, её северной части. На самом юге Северной Америки находится Мексика. Это довольно большое государство, которое находится в субтропиках, то есть там всегда жарко. Потому часть территории занята пустынями. В Мексике когда-то находились древние индейские государства- империи, которые воевали друг с другом, и были те войны настолько кровопролитны, что от тех государств ничего не осталось, кроме развалин городов, заросших дикими лесами. Говорят в Мексике на испанском языке. Население состоит из потомков испанцев, индейского населения и негритянского, которые перемешались между собой и составили очень горячий народ, охочий до революций. Они там продолжают воевать за власть в стране. Севернее Мексики размещаются Северо-Американские Соединённые Штаты, государство, которое сейчас стремительно развивается, порою опережаю даже нашу страну. Северо-Американские Штаты умеют настолько ловко вести политику, что умудрились купить и отбить у Мексики более трети её территории. Купили часть земель они и у России.
– Это какую же часть? – спросил Савелий, которому нравилось получать знания.
– Очень даже большую. Самый большой штат государства – Аляска, когда-то принадлежал России, а точнее – Российско- Американской компании, которая была торгово- коммерческой, и не могла вкладываться в развитие этой обширной территорией в полной мере. К тому же Великобритания вела довольно агрессивную политику, натравливая на русских местное население. В конце концов, эту землю продали Северо-Американским Соединённым Штатам за семь миллионов двести тысяч долларов.
– Это сколько выходит на наши деньги? – солидно спросил Кешка Кондратьев.
– Немного не дотягивает до одиннадцати миллионов рублей, – под смех ребят серьёзно ответил «учитель».
– А что? – почесал в затылке Кешка. – Нам бы вполне хватило.
– Может быть, – не стал спорить Бояров. – Вот только я слышал от знающих людей, что парусник, на котором везли золотые монеты, попал в шторм и затонул. Так что и этих не таких уж и больших денег Россия так и не увидела. Мало того. Для того, чтобы эти земли у нас купили, сенаторам САСШ была заплачена довольно крупная взятка. И они эти деньги получили, совершенно точно. Это как пример умелой внешней политики. Теперь о самой Канаде. По территориям, Канада занимает второй место после Российской империи. Это около десяти миллионов квадратных километров лесов, полей и рек. Первыми Америку начали колонизировать испанцы и захватили там массу земель, богатых золотом. В то время Испания чуть не сделалась хозяйкой всего мира. Англия решила тоже прихватить что-нибудь для себя и тоже отправила за океан эскадры парусников. Чтобы не сталкиваться с Испанией, занявшей центральную и южную части гигантского по протяжённости материка, названного Вест- Индией (была ещё и Ост-Индия, о которой поговорим как-нибудь в следующий раз), англичане высадились севернее. Собственно говоря, их опередили голландцы, освоившие остров Манхэттен, но с ними церемонится не стали, а быстро оттеснили, заняв небольшую часть побережья, где позднее появились первые шесть штатов, объявивших о своей независимости. Так появились американцы. Но это всё было уже позднее. А где-то через двадцать лет после англичан, ещё севернее их высадились французские десанты, которые тоже имели виды на американские колонии. Этого англичане не потерпели и объявили французам войну, длившуюся семь лет. Правда, больше сражались местные, индейские племена, одни нанятые британцами, а другие – французами. В этих войнах приняло участие до двухсот тысяч человек туземного населения с обеих сторон. Понятно, что и англичан, и французов было на порядок меньше, и они больше натравливали местное население, чем сражались сами. Выиграли британцы. Позднее французы продали американцам часть своей колонии в Луизиане. Канада сделалась британским доминионом.
– А что это такое – доминион? – спросил Тимофей.
– Как бы тебе объяснить, юный друг мой, – задумался Бояров. – Это такая форма государства, когда оно вроде и самостоятельное, но прислушиваются к мнению и рекомендациям другого государства, в состав которого когда-то входили. Ты меня понимаешь?
– Ну, – замялся Охлобыстин, а потом признался, – не очень.
– Когда-то Англия была крошечным островным государством. В своё время там появились римляне, сам Гай Юлий Цезарь, но это был столь отдалённый от остальной Европы угол, что он там не задержался. Но римляне привнесли туда свою цивилизацию. Позднее эти земли попытались взять в свои руки викинги, норманны. В борьбе с ними кельтские племена объединились, и появилась британская нация, от названия одного из этих племён – бриттов. Надо признать, что хоть Англия и находилась в отдалении от континентальной части Европы, она всё время участвовала в войнах, то с туземными племенами пиктов и скоттов, то с норманнами, то с французами. Кстати сказать, с Францией у них была очень продолжительная война, получившая название Столетней.
– Неужели сто лет воевали? – ахнул эмоциональный Пафнутий и даже за щёки себя схватил, не удержался. – Да как это у них злости на столько хватило?
– По правде, так ещё больше, – уточнил «учитель», – где-то с 1337-го по 1453-й года. Это когда битвы закончились, а мирный договор заключили где-то ближе к середине 1475-го годочка. В этой войне успела поучаствовать несчастная девушка, Жанна д/Арк, Орлеанская Дева, про которую я вам расскажу как-нибудь в другой раз. Она взяла на себя смелость возглавить в свои пятнадцать лет войско, заявив, что её послал Бог спасти Англию. Она освободила Орлеан, но её обвинили в колдовстве и сожгли на костре, как ведьму.
– Лучше вернуться обратно, – посоветовал Савелий Богодеев, который внимательно вслушивался в слова аспиранта.
– Доминион, – послушно повторил Бояров, словно вспоминая, что же он хотел сказать. – Да, доминион. После того, как Англия присоединила к себе Шотландию, Уэльс, Валлию и часть Ирландии, она стала именоваться Британией, а потом и Великобританией, то есть Великой Британией. Это случилось позже, уже после продолжительной колониальной экспансии, когда были захвачены территории в Северной Америке, часть Индии, покорили Австралию и Новую Зеландию, а потом «положили глаз» на Афганистан и Южную Африку с неисчислимыми россыпями алмазов. Вытеснили французов и с большой территории Северной Америки, которая получила название Канады. Потом выяснилось, что слишком накладно контролировать столь обширные колонии. Можно было пойти путём Испании, которая безоглядно выкачивала ресурсы из своих колониальных владений, но всё это закончилось мятежом и разрастанием революций по всей Латинской Америке, процесс, который до сих пор. Кстати сказать, восстали колонии Великобритании и в Северной Америке, которые образовали новое государство, те самые Северо-Американские Соединённые Штаты, про которое вам хорошо известно.
– Да, – подтвердил Иннокентий Кондратьев. – Их купцы частенько появляются на Амуре, продают ружья, капканы и много чего ещё.
– Да, североамериканцы знают толк в торговле и могут, со временем, занять в мире лидирующее место в торговых сделках. Что же касается Канады, то англичане поступили очень мудро, наученные опытом с восставшими колониями. Они заключили договор с властями Канады и предоставили им столько самостоятельности, сколько те пожелали. Таким образом, они «расстались» в самых дружеских отношениях и продолжают сотрудничать, имея общие принципы развития и тесные торговые отношения. К тому же они заключили союзнические договоры. Многие талантливые молодые канадцы учатся в университетах Лондона и остаются там для построения личной карьеры, порой возвращаясь на Родину. Позднее тот же путь прошла Австралия, потом и Новая Зеландия. Ушли англичане и из Индии, но не столь мирно, поэтому таких союзнических отношений, как с Канадой и Австралией, там не сложилось. Но Индия была и остаётся страной со своими историческими традициями и собственной цивилизацией. Так же и Китай. Правда, там британцы заняли остров и построили небольшое государство – Гонконг, чтобы влиять с его помощью на Поднебесную империю, которая, возможно, ещё себя покажет, если сможет правильно организовать своё государственное управление. А что касается доминиона, то эта государственная форма позволяет государству быть самостоятельным, но вместе с тем пользоваться поддержкой другого, более развитого государства. А ведь вместе можно сделать гораздо больше, чем порознь. Как вы считаете?
Какое-то время ребятишки пытались найти подтверждение словам своего учителя, вспоминая случаи из своей жизни, которая ещё только начиналась. Андрей Бояров с улыбкой наблюдал за их потугами, а если кто-то приводил удачный пример, то хвалил его и предлагал проанализировать, то есть делать выводы. А ведь делать правильные выводы, то есть учиться на конкретных примерах, это и ведь смысл обучения. Потом все начали расходиться по домам. Детишки увлеклись и продолжали что-то доказывать друг другу, размахивая руками и горячась. Бояров присел на лавку. Всё-таки обучение – дело достаточно серьёзное и утомительные, пусть даже некоторые и говорят, про пустячные и никчемные обязанности. Так говорят те, кто не умеет заглянуть в день послезавтрашний.
       Когда день занят разной работой, физической, по хозяйству, или умственной, преподавательской, то время движется быстро, и не гложут разного рода мысли да заботы, на тему «как дальше жить». Но как только дела заканчиваются, то, откуда ни возьмись, возвращаются и те переживания, которые в народе именуют «кручина», то есть длительное душевное страдание, томление, про которое поэт писал – «грусть, тоска меня снедает». Настя Горевая совсем перестала заглядывать на его уроки. Он пытался делать вид, что всё в порядке, что так и надо, но душу ведь не обманешь.
– Мама, – позвал Андрей Марфу Захаровну, которая придумала заняться куделью, – что ты можешь сказать про Настю Горевую?
– Настя-то? – откликнулась старушка, рассматривая свёрнутую в жгут избитую шерсть, прикидывая, как её «довести до ума». – А что – Настя? Хорошая девушка. Чего тебе от неё?
– Перестала ходить на уроки.
– А тебе это зачем? Придумал учительствовать? Вообще-то нужное дело, чтобы ребятишек занять, от баловства лишнего отвлечь, но для чего лишняя учёба девушке? Ей лучше хозяйством заниматься. Так для этого дела ей собственная мамка сподручней.
– А что ты про неё сказать можешь?
Старушка Глущенко завозилась, отложила в сторону моток шерсти, подошла к Андрею, и внимательно на него глянула.
– А тебе чего? В невесты её записать хочешь?
– А что? – расправил плечи аспирант. – Я для этой затем не подойду? Не горазд?
– Ты-то всем будешь хорошо, – заулыбалась Марфа. – А вот Настя … Она, конечно, неплохая, красивая и хозяйка из неё добрая будет, вот только …
– Что – только? – нахмурился Бояров, глядя на старушку, которая завздыхала и упорно отводила взгляд в сторону, не желая смотреть в лицо «сыну».
– Несчастливая она, – нехотя призналась «мать». – Весь их род такой. Недаром ведь фамилию носят – Горевые. Всё у них в несчастье переходит. Должно быть, кто-то в роду их сильно нагрешил, что их наказали. Говорят, что «до седьмого колена» так бывает.
– Предрассудки это всё, – отмахнулся аспирант.
– Много ты понимаешь, – нахмурилась Марфа Захаровна. – Степан-то вон, через это к нашей общине пристал, чтобы несчастья свои через молитвы да усердный труд прекратить. Оженился, дочку родили, а всё по-прежнему.
– А что там, у Насти произошло? – спросил Андрей, сердце которого начало давить от растущей тревоги. – Она что-то там говорила про неделю, которую в подземелье провела. Расскажи про это, мама, а?
– Что-то у меня в голове перемешалось всё, – пожаловалась несчастная старушка. – Вроде и помню про это, а будто всё во мгле, в тумане. Ты лучше у неё самой спроси. Она ведь считалась невестою Тихона, сына у Макара Елизаровича, да вон какое несчастье у них случилось – погиб Тишка, а Настя … Настя …
Марфа Захаровна схватилась руками за голову и начала раскачиваться из стороны в сторону, закрыв глаза и тихонько постанывая, словно собачка скулила. Бояров спохватился, что зря вызвал Глущенко на воспоминания. Марфа Захаровна как бы забыла о последних событиях, какие произошли в Камышино, словно ничего и не было, ни налёта на деревню духоборов, ни жестокой гибели её сына. Может, со временем, её разум придёт в прежнюю норму, и тогда боль утрат пройдёт, а жизнь снова как-то наладится. Соседи её вниманием не обижали, а тут и Бояров, «Сашка», всё время рядом находился и помощь посильную оказывал. Говорят, что время – лечит, надо только выждать какой-то период, и не мучить старушку теми событиями.
– Успокойтесь, мама, – уговаривал аспирант, осторожно прижимая голову Марфы к себе и легонько поглаживая её по костлявой спине, обтянутой серенькой кацавейкой. – Засиделись мы с тобой сегодня. Спать уже пора. Совсем уже стемнело.
– Так зима уже на носу, – слабым голосом отозвалась старушка. – Я вот тебе собираюсь носочки связать, шерсть собираю.
– Завтра, мать, завтра. Утро вечера мудренее.
– И то верно, – не стала спорить старая Марфа. – Голова что-то у меня кругом идёт, встать боюсь.
– Давай тебе, мама, помогу.
Осторожно Бояров довёл Марфу Захаровну до её постели и оставил там. Моток шерсти так и остался на лавке. Сам Бояров вышел на улицу и остановился на крыльце. Вокруг печной трубы угрюмо завывал ветер, со свистом уносясь в сторону леса. Деревья шумно размахивали ветвями, как паникующие люди – руками, словно пытались предупредить какую беду. На душе сделалось тревожно. Надо будет расспросить подробности у Савелия. Значит, Настя была невестой у его погибшего брата. То-то он предупреждает ухаживания Андрея. Может быть, это не нравится ему. Может, он видит в этом что-то неподобающее? Вздыхая, Бояров стоял у околицы и всматривался в сгущающиеся сумерки. Сколько здесь ему ещё оставаться? Есть ли вообще во всём этом смысл? Скоро наступит зима, снежная и продолжительная. Чем для него закончится эта зимовка?..
Бояров пробирался среди снежных сугробов, тяжело дыша. Ноги его, обмотанные обрывками звериных шкур, проваливались, и тело погружалось по пояс. Это походило на блуждание по болоту, даже ещё хуже. Сердце стучало в груди, воздуха не хватало от дикой усталости. Ноги всё с большим трудом извлекались из снежной «трясины», а лесные заросли становились только гуще. Нельзя было разглядеть под сугробами ям и завалов.  Лишь чудом он не поломал до сих пор одну ногу или обе. Один из сапогов так и остался на дне одной из снежных ям. Мешок, который висел на плече, был уже почти пуст. Все запасы, которые он нёс с собой, подошли к концу. Туземцы, орочены и гольды, умели как-то находить дичь, ставить капканы или сооружать западни, охотясь на соболей или лисиц, добывая шкурки. Для мяса охотились на кабаргу или кабана. Наиболее искусные стрелки били белку в глаз, чтобы не попортить шкурку. Куперовский «Соколиный Глаз», Натаниэль Бампо мог позавидовать искусству местных умельцев. У Боярова не было ружья, не было даже лука со стрелами. Мальчишкой он весьма ловко обходился с рогаткой, а прочитав в Библии про Давида, научился метать камни из «пращи», для которой приспособил ремень от гимназической формы. Это искусство осталось в прошлом, но, если постараться, он мог бы вспомнить забытые навыки. Но не было под рукой подходящих камней, да и ремень, который у него имелся, вряд ли подошёл бы.
Кто это там показался среди заснеженных деревьев? Настя?! Как она здесь оказалась? Что она здесь делает? Пустилась за ним вдогонку? А это ещё чей силуэт позади неё? Нет! Не может быть!!
Девушка, закутанная в полушубок, с почти закрытым шалью лицом заметила его и махнула ему рукой. Она устала, и не могла сделать и шага, просто прижалась к дереву, не замечая, как позади её появился Башкин. Старообрядец ощерил рот в улыбке, показывая остатки сгнивших зубов. Он обхватил Настю руками, не давая той вырваться, и потащил за собой. С потревоженной накренившейся маньчжурской сосны  посыпалась снежная лавина. Снежной пороши было столь много, что человеческие фигуры скрылись в этой круговерти. Кажется, начиналась пурга. Бояров рванулся из сугроба изо всех сил.
– Настя!!..
Под ногами не оказалось твёрдого наста, и он всем весом провалился в яму, скрывшись там с головой. Его накрыло завалом. Он пытался ворочаться. Кричать, но ничего не получалось. Тогда он собрал последние силы и рванулся …
Сердце стучало в груди. Андрей сидел на топчане и с очумелым видом оглядывался по сторонам, силясь сообразить, где же он находится. Кажется, это был очередной ночной кошмар, результат тех дум, которые одолевали его вечером. Он решил, что покинул Камышино, и вот чем закончился этот «поход».
Говорят, что каждый сон имеет какое-то значение. Специальные люди умеют растолковать каждый миг такого сна. Мол, нам даётся способ познать будущее, и успеть к этому будущему подготовиться. Кто-то именует это всё суевериями, и готов посмеяться над наивностью. Другие воспринимают сон со всей серьёзностью. Кто из них прав, хотелось бы знать заранее. И ещё: Боярова тревожило, что слишком часто в его кошмары вторгается тот странный тип – Башкин. Да, тот человек был в Камышино, произвёл на Андрея самое удручающее впечатление, показался едва ли не демоном, но потом он ушёл со своей компанией, и больше не появлялся. Вроде бы кто-то из камышинцев, может даже Савелий Богодеев, говорил, что деревня, где проживает Башкин, находится в отдалении, но они, старообрядцы, умеют держать друг с другом какие-то отношения и приходят на выручку, когда в этом есть потребность. Даже если всё так, то надо бы разузнать про странного визитёра. И ещё – почему он каждый раз утаскивает его Настю.
Бояров улыбнулся, заметив за собой, что уже считает эту девушку, весьма симпатичную – «своей». Своя она ему, или это всё ему только грезится? Надо будет как-нибудь вызвать Настю на откровенность и спросить её прямо: что она думает про него? И вообще, как она видит своё будущее?


Глава 5
Незаметно подкралась зима. Вот только что над крышами порхали листья, а где-то в небесах проносились птичьи стаи, державшие свой маршрут на юг, у каждой – свой. Ещё вчера взбалмошный ветер- Эол исполнял свои оратории на всём, до чего только мог добраться. Ещё совсем недавно звери проносились, здесь и там, по своим делам, готовясь к сложной поре, а уже сегодня началась зима.
Андрей Бояров проснулся и вышел на крыльцо, где замер. То ли сон его продолжался, то ли за ночь успело намести немалых размеров сугробы. Потом пригляделся и понял, что сугробы и в самом деле имеются, но не такие уж и внушительные, как показалось в первую минуту. А затем услышал возню и смех. Не он один обнаружил перемену в погоде: ребятишки уже высыпали из домов и тут же затеяли игру в снежки, перекидываясь комьями снега друг с дружкой, звонко смеясь от удачно попадания или поднимая недовольный, пусть и шутливый ропот, если снежком угадали в тебя. Дети, они ведь на то и дети, чтобы видеть всё вокруг в радужном цвете. Надо очень  постараться, чтобы отучить детей радоваться всему, что происходит вокруг.
Мир лета разительно отличается от мира зимы. Кажется, одно и то же место, но как оно меняется. Особенно для того, кто провёл там не слишком долгое время. Андрей Бояров отправился прогуляться по Камышину, оглядываясь по сторонам. Вдруг его ударило сзади, и шапка слетела у него с головы. Аспирант оглянулся, готовый дать отпор неизвестному обидчику, но … тут же сообразил, что это кто-то из детворы расшалился (а может и по ошибке) и запустил снежком в сторону учителя, да ещё и попал в него, да ещё и в голову. Ребятня тут же испарилась подобру- поздорову – были они рядом, и нет их. Бояров не стал раздувать инцидента, спокойно подобрал отлетевшую шапку и направился дальше, здороваясь то с одним селянином, что попадались на пути, то с другим. Праздно шатающихся было немного, а если говорить точно, то всего лишь один, и сами понимаете кто. Впрочем, люди творческие, они только с виду – бездельники, а на самом деле находится в поиске, а потом сразу совершат что-нибудь: открытие, изобретение, картину нарисуют, книжку напишут или симфонию сочинят, да такую, что все вокруг ахнут. А вы говорите – бездельники.
Вот и Боярова никто не упрекал. Если честно, то его как бы и не замечали. Присутствует человек рядом, но и пусть присутствует. Кому он по нраву, тот подойдёт поговорить, или хотя бы поприветствовать, а прочие просто проходят мимо. Мало ли у кого какие дела. Да и сам Андрей научился терпению проживания рядом с духоборами. Он подозревал, что окажись в какой другой общине старообрядцев, было бы гораздо хуже. Вот хотя бы в той же, где обитает тот самый Башкин.
Опять Башкин … Что-то он слишком много думает о человеке, которого, может быть, больше никогда в жизни не увидит. Впрочем … встречи, похоже, не миновать. Об этом утверждала интуиция. Между прочим, это чувство плохо исследовано, а ведь ещё древние рассуждали о постижении истины путём её непосредственного усмотрения. В арсенале античных философов интуиция занимала важное место. У нас её относят к жизненному опыту, который подсказывает нужное решение. Главное ведь – не ошибиться. Вот и Башкин … Надо иметь его ввиду.
Задумавшись, Бояров шагал вдоль околицы, почти ничего не замечая вокруг, погрузившись в размышления. Стоит ли удивляться, что он налетел на человека, столь же погружённого в собственные думы. Налетел так, что оба едва удержались на ногах.
– Простите меня, – начал было оправдываться аспирант, удержав встречного от падения, а потом, вглядевшись, признал его. – Савелий? Извини меня, дружище.
Богодеев лишь рассмеялся в ответ.
– Похоже, что мы оба ещё не проснулись. Такое бывает, когда погода резко меняется. Вот как сегодня.
– Не проснулись? Да, наверное.
Эта реплика снова вернула Боярова к ночному кошмару. Снова перед глазами появилась Настя Боярова, взывавшая к нему, и зловещий Башкин, который утаскивал её вглубь лесных зарослей и снежных заносов. Появилась мысль расспросить о Насте и Башкине Савелия, который был дружески расположен к аспиранту, бежавшему из острога. Остальные камышинцы либо не замечали чужака, либо старались около него не задерживаться. Все, кроме Савелия, нескольких ребятишек и … Марфы Захаровны. Впрочем, бедная старушка считала его своим сыном и была к нему приветлива, как настоящая мать к сыну.
– Послушай, Савелий, – начал говорить аспирант, не выпуская руку молодого человека. – Я хотел с тобой поговорить.
– Я тоже, – признался, улыбаясь, глава общины. – Но раз ты начал первый, то я тебя слушаю.
– Тоже хотел? – растерялся Бояров, который уже начал жалеть, что затеял этот разговор. Ещё неизвестно, как отнесётся к его расспросам духобор.
– Я тебя слушаю, Андрей.
– Ночью мне снился сон, – осторожно начал свой рассказ аспирант, и остановился. Савелий весьма дружелюбно подхватил:
– Все ночью видят сны. Признаюсь, что и я кое-что видел.
– Пусть так, – Бояров не желал принимать игру слов приятеля и оставался спокойным, и даже более того – тревожным. – Но мой сон был кошмарным, тревожным. Я видел Настю.
– Настю? – Савелий Богодеев перестал улыбаться и тревожно вгляделся в мрачное лицо приятеля.
– Да, – кивнул Андрей. – Настю Горевую. Ей, в моём сне, угрожала опасность. Она завала меня на помощь. Это меня встревожило. Мне снилось, что началась зима, что валит снег, что всё вокруг покрыто непролазными сугробами. И ещё … – Аспирант задумался, а потом перевёл свой рассказ на другое. – Я спросил у матери … у Марфы Захаровны про Настю Горевую, и она поведала мне, что та считалась невестой твоего брата, Тихона.
– Да, – подтвердил Савелий. – Но это было на уровне устного договора между родителями. И Тихон, и Настя, они дружили с самого детства, и все были уверены, что эта дружба со временем перевоплотится в семейный союз. У нас община маленькая, и отношения складываются с ранних лет.
– Я понимаю, – снова кивнул Андрей, – но жизнь вносит свои коррективы. Уж так всё трагично получилось … Мне очень жаль.
– Знаешь, – Савелий отвернулся и принялся разглядывать заснеженный лес, словно ожидал увидеть там нечто важное, – между ними, то есть Тихоном и Настей, случилось какое-то расхождение …
– Они поссорились? – осторожно спросил Бояров, которому было интересно всё узнать про девушку, которая так волновала его в последнее время.
– Нет, – пожал плечами «староста». – Ничего этого вроде и не было. Скорее здесь как-то замешан был Башкин.
– Башкин?! – Бояров столь резко отшатнулся, что чуть не опрокинул тын, возле которого они стояли.   
– Да, – Савелий с удивлением повернулся к «учителю». – Что с тобой, Андрей?
– В моём кошмарном сне этот ваш Башкин тащил Настю в тайгу, а она взывала ко мне, тянула руки! – принялся рассказывать аспирант, захлёбываясь от волнения. – Я не мог понять, при чём здесь этот странный тип, а теперь ты говоришь о размолвке, причиной которой сделался всё тот же Башкин.            
– Да нет, – помотал головой Богодеев, – вряд ли это сыграло свою роль. Здесь всё не так.
– А как?!
– Понимаешь, Андрей, я не должен тебе это всё рассказывать, но чувствую к тебе симпатию. Да и Настю мне жаль, по правде сказать. Когда девушка очень красива, ей приходится гораздо сложнее, чем её менее прекрасным подругам.
– Они завидуют ей? – предположил аспирант.
– Если даже и завидуют, то это не имеет значения. Сама девушка ощущает свою красоту. И это чувство толкает её  к мечтам занять в жизни более высокое место, улучшить судьбу, что ли. А это довольно опасно. Можно не только сделать свою жизнь лучше, но получить совершенно обратное. Настя посматривала на Тихона, как на будущего суженого, пока была юна годами, но позднее, по мере взросления, начала задумываться … а потом у нас появился он, Башкин …
– Ну же, – едва не вцепился в плечи приятеля Андрей, не выдержав паузы, которую устроил собеседник, – что было дальше? При каких обстоятельствах он у вас появился?
– При не менее трагических, чем когда явился ты, – ответил Богодеев, продолжая смотреть в сторону. – Башкин принадлежал к роду одного из наших, тех, кто ранее входил в общину. Но они ушли от нас, когда этот Башкин был ещё совсем ребёнком. Нас с Тихоном тогда ещё не было, и я эту историю почти не знаю. Наши не говорят об этом. Не говорили и родители. Мы с Тихоном узнали всё от разных людей, по случайным вырвавшимся фразам. Эти Башкины были люди своенравные, а Тихон так и вовсе, словно с цепи сорвавшийся. Это ещё когда он мальцом был. Не могли с ним совладать. Потом – ещё дальше … Всего я доподлинно не знаю … Он в разбойничьей шайке очутился. Потом и вовсе верховодить у них стал. Разбойник Башка. Слыхал про такого?
Бояров задумался. Кажется, среди уголовных он слышал это прозвище, но в том был не уверен – ему не было дела до уголовных преступников и их разговоров, их историй.
– Что там стряслось у вас? – нетерпеливо спросил у Савелия. – Не томи.
– Толком, говорю, что не знаю, – с досадой ответил Богодеев. – Я ещё маленький был, Тихон – чуть старше. Появился у нас этот Башкин из тайги, весь в крови, попросил защиты от разбойников. Говорил, что пришла к нему во сне Матерь Божья, укоряла его, что погряз он во грехе, приказала перемениться, покончить с прежней жизнью. Он, как проснулся, собрал свою шайку, а их там было свыше двух десятков человек, и все, как один, отпетые преступники, клейма ставить негде. Многие бежали с каторги и жили скрываясь. И вот им Тихон Башка заявил, что нельзя дальше жить так, что надо покаяться и перестать жить греховным образом. Его сначала высмеяли, не разобравшись, а потом … я толком, говорю, что не знаю … а самому Башкину не с руки было откровенничать. Но, кажется, большую часть своих былых приятелей он … своими руками … порешил, значит … А потом они его убивать начали. Как-то он от них вырвался, сумел в тайге спрятаться, а потом ... Вот, в Камышино направился, чтобы здесь защиты искать.
– Вы его взяли под свою опеку? – с сомнением переспросил Бояров. – Защитили от разбойничьих происков?
– Нам вера наша не позволяет руки кровью багрить, – спокойно ответил Савелий. – Когда ты появился, мы просто не были готовы. Вот нам и пришлось защищаться, грех на душу брать. А, по большей части мы в Убежище отсиживаемся.
– В каком это убежище? – спросил Бояров и вдруг вспомнил, как цепочка людей скрывается в открытых дверях бревенчатой часовенки. – Уж не там ли?
– Там, – подтвердил Богодеев, и тоже покосился в сторону бревенчатого строения. – Ты всё видел своими глазами.
– Там есть какая-то яма? – догадался аспирант. – Где вы и отсиживались?
– Там не просто яма, а целая протяжённая система подземных пещер. Ты, думаешь, почему ребята так внимательно тебя слушали, когда ты о каменноугольных копях французского писателя рассказывал. Для них всё это очень даже знакомо … Особенно для Насти Горевой.
– Почему для неё – особенно? – с тревогой спросил Андрей.
– Когда Башкин явился весь израненный в Камышино и попросил у общины защиты, ему, конечно же, эту защиту обещали. Он заявил, что его преследуют опасные преступники, что они вот-вот там появятся, и всё такое прочее. У нас уже подобные ситуации возникали. В таких случаях почти всё население прячется в Убежище.
– А если бы такой пещеры у вас не оказалось? – не удержался от вопроса аспирант.
– Тогда поселение было бы устроено в другом месте, – спокойно ответил глава общины. – Это один из главных принципов выбора места для поселения. Мы не хотим увеличивать насилие в этом мире. Мы не всегда защищаем свои жизни, разве что – жизни своих близких, по библейским заповедям. Итак, Башкина опустили в Убежище. Там же нашли укрытие старики, женщины, дети, а также почти все прочие жители. Наверху оставались отец, Тимофей Пришлёпкин, который всегда обеспечивал прикрытие, и ещё несколько человек, которые могли говорить и быть убедительными. Мы не устраивали конфликты ни с кем, и надеялись, обоснованно, по нашему мнению, что сумеем убедить нас не трогать. А потом появились разбойники, и потребовали выдачи им Башкина. Они рассказали, что он убийца, что он возглавлял их компанию и отличался всегда звериной жестокостью. Разбойники знали, что Башкин пришёл к нам. Среди них оказались следопыты, которые хорошо разбирались в следах, и которых нельзя было обмануть, даже если бы мы задались себе такой целью. Разбойники предъявили убедительные обвинения. Отец и другие переговорщики были обескуражены. Они не нашли, чем ответить, и были вынуждены пойти на попятную, то есть обещать во всём разобраться. Часть наших, кто был на верху, отправился в Убежище. Они чувствовали сомнение в том, как  это всё им подал Башкин. Они потребовали от него всё рассказать, как на самом деле было. Тот и заявил им, что Господь воплотился в нём в виде карающей руки, что он ничего не помнит, только голоса, которые взяли над ним власть, что он чудом избежал смерти, и видит в этом доказательство покровительства над ним Господа. Теперь  в затруднение вошли сами духоборы. Кому верить – тому, кто пребывал когда-то в их общине и теперь пришёл просить у них помощи, либо тех, кого называют душегубами? Вопрос весьма сложный, который не терпел быстрых решений. Пока они совещались, разбойники, что оставались на поверхности, потеряли терпение. Они были крайне возбуждены и ожидали предательства. Может, они думали, что старообрядцы послали за помощью, а теперь просто тянут время. Короче говоря, они сами полезли в Убежище. Пришлёпкин ничего не мог сделать. Когда душегубы полезли внутрь, вооружённые винтовками и револьверами, с пылающими факелами, часть наших запаниковала, и начала отступать в глубь Убежища. Башкин этим воспользовался, и исчез. Исчезла и Настя Горевая.
– Он захватил её, как заложницу? – догадался Бояров, вспоминая свой сон.
– Мы не знаем, что и как всё тогда произошло, – признался Савелий. – Я сам там был. Помню крики и панику, как все метались по пещере. Я уже говорил, что пещер этих там несколько, а самые глубокие мы так и не осматривали. Слишком уж они велики. Это как у твоего писателя из Франции. Он словно описывал наше Убежище. Мы сумели убедить тогда разбойников, что Башкин ушёл через тайный проход, секрет которого ему, как бывшему жителю, был известен. Они злословили, угрожали нам расправой, но потом ушли, поверив, что их обидчика здесь действительно нет. После этого несколько человек из нашей общины отправились на дно пещер искать Настю и Башкина. Нашими следопытами были Пришлёпкин и Глущенко, отец Александра. Они бродили по пещерам несколько дней, и нашли-таки обоих пропавших. Настя была без сознания. Башкин же уверял, что она провалилась в один из колодцев, и тогда он, Башкин, спустился туда, рискую жизнью, и достал её, почти что при смерти. Когда Настя пришла в себя, то заявила, что ничего не помнит, что была словно в бреду и уже простилась с жизнью. Впал в какую-то неистовую лихорадку и Башкин. Он то бредил, то буйствовал. Во время одного из припадков он собственноручно оскопил себя. У нас к безумцам относятся с почтением. Считается, что их устами с нами говорит Всевышний. Считается, что обычный человек не в состоянии перенести присутствие в себе Божественного Начала, что это меняет его. Такие люди считаются юродивыми и даже святыми, если они начинают творить чудеса или пророчествовать. Постепенно Башкин пришёл в себя, и сделался более набожным, чем самые истовые из нас. Он умерщвлял своё тело с неистовостью, и некоторые даже стали почитать его. А потом он ушёл в другую общину, и я был этому рад, и брат мой, Тихон. А Настя с тех пор охладела к моему брату. Как-то она призналась мне, что само имя Тихон отталкивало её от моего брата. Она считала Башкина, который тоже ведь Тихон, одержимым демонами. Она долго после этого болела, и так и не вспомнила, что же с нею случилось там, в подземелье. Или не хочет этого вспоминать.
Бояров внимательно слушал Богодеева, а перед глазами его проносились картины событий, через которые прошли эти люди. А ведь он, их «учитель», желал развлечь, пересказывая сюжет романа Жюля Верна, написанного в подражание Вальтеру Скотту, самому мистическому писателю Шотландии. И вот, неожиданно оказалось, что всё это повторилось, и не у Мордовцева, не у Мережковского, а у духоборской общины, которые существуют в своём особой мире, мире религиозной трактовки событий, заставлявшей их всё видеть и понимать по-своему.
– У меня голова идёт кругом, – признался Бояров, – с тех пор, как я был отправлен в острог, после суда, я словно переместился на страницы некоего многостраничного романа, сюжета которого не понимаю, как не силюсь осознать.
– Но это – жизнь, – вздохнул Богодеев, – наша жизнь.
– Ты хотел поговорить со мной, Савелий, – вдруг вспомнил аспирант, желая поменять тему разговора. – Я готов тебя выслушать.
– Что? – удивился Богодеев, но потом вспомнил начало их разговора. – Ах да. Извини. Действительно. Дело в том, что … ты как-то признался, что изучал горное дело, что разбираешься в минералах, породах, потом увлечённо, со знанием дела рассказывал об угольных копях Шотландии. И я подумал … я посоветовался с другими …
– Говори уж, Савелий, – устало заявил аспирант. – Чем смогу, я обязательно помогу вам. Насколько я понял, речь пойдёт о вашем убежище. Ведь так?
– Как ты догадался? – удивился глава духоборской общины.
– Это легко понять, – улыбнулся Бояров, который на минуту представил себя Холмсом, мастером логических задачек, называемых Конан-Дойлом методом дедукции. – Если бы ты не желал от меня ответных действий, не стал заострять внимания к такой важной для вас теме, как ваш подземный тайник. А так логично будет перейти к нему. Что там у вас случилось?
– Действительно, – согласился Богодеев. – Когда на нас напала шайка китайских хунхузов, в защите от нападения которых ты принимал столь действенное участие, они взорвали несколько бомб, разрушивших наши дома. Это – видимое воздействие. Но было и скрытое, скрытое подземными пластами. Что-то там, в земле, сдвинулось, и произошёл ряд разрушений. Кое-что мы начали восстанавливать, но … нам нужен совет, мнение специалиста.
– Что я должен сказать?
– Велика ли опасность новых обвалов. И как лучше произвести восстановительные работы. Лучше всё увидеть своими глазами. Когда ты это сможешь сделать?
– Да хоть когда. Можно и прямо сейчас …
Если вы что-то собрались делать, что-то важное, и что не требует специальной подготовки, дополнительного снаряжения или оборудования, то это лучше сделать сразу, не откладывая, ибо всякое промедление только тормозит благое дело. Оба товарища отправились к часовенке, которая находилась в нескольких шагах от них. Обычно рядом кто-то всегда находился, занятый той или иной хозяйственной работой. Было так всегда, либо только в тех случаях, когда в Камышино появлялся человек сторонний, Бояров не знал, не задумывался над этими заморочками. Если им так надо себя вести, то и – пожалуйста. В чужой монастырь со своим уставом, как известно, не ходят. Вот и сейчас рядом находился один из духоборов, сын которого ходил в «школу» к аспиранту. «Сторож» сделал вид, что чрезвычайно занят, коротко поприветствовал подошедших и тут же удалился в сторону, где маячил, в пределах видимости, вытачивая какую-то деталь из полена с помощью долота и нескольких ножичков. Богодеев не обратил на него внимания, а растворил дверь часовни и вошёл внутрь.
Для самого себя неожиданно, Андрей задержался у входной двери, на которой ещё сохранились следы взлома, который производили хунхузы. Андрей прислушивался к своим ощущениям, к сердцебиению, к тому, как кружилась его голова. Это всё от переживаний, от того, свидетелем чего пришлось ему стать, а также того, что ещё пережить предстояло. Теперь Бояров твёрдо был уверен, что стоит на пороге неких событий, которые его ожидали. Они, вполне возможно, были ещё опаснее тех переделок, через которые он уже прошёл. От этого он и остановился, но быстро преодолел в себе сомнения, и сделал шаг через высокий порог.
Пока он мешкал, его более молодой спутник успел откинуть крышку, под которой скрывалась яма, похожая на самый обычный погреб. Значение этого слова несёт в себе несколько смыслов, в том числе и связанных со смертью («погребение»). Но обычно это выемка в земле, выкопанная искусственно, для хранения там продуктов. В погреб насыпают зимой снег, сверху покрывают этот снег соломой, и получается домашний «ледник», предок холодильника, который появится совсем скоро, в 1920-м году, но до широкого его применения пройдут ещё годы. Погреб выполнял свои функции весьма исправно, был прост и доступен, и построить его в силах каждый, если к тому появится необходимость.
Часовня внутренним своим пространством мало отличалось от тысяч подобных ей сооружений. Там можно было преклонить колени и сосредоточить свои мысли и моления. Ничто не отвлекало от каноническим мыслей, всё было просто и скромно. Но так было тогда, когда часовня не использовалась, как вход в Убежище. Тогда вот и поднималась крышка, сколоченная из досок, выполнявших функцию части полового покрытия. Сторонний человек, заглянувший сюда, вряд ли разглядел, что здесь начинается подземный вход, уходящий в целую систему обширных лабиринтов. Впрочем, пытливый глаз обмануть гораздо труднее, а то обстоятельство, что лазом этим уже многократно пользовались, снижало эффект маскировки.Савелий Богодеев не скрывал наличия Убежища от аспиранта, который являлся почти что членом общины, учитывая то, что он был «сыном» бедной Марфы Захаровны, разум которой всё ещё пребывал в состоянии неопределённости.
В яму вела короткая лесенка, хотя там было и не глубоко, чуть выше человеческого роста. Да и места там было не так уж и много – человек, стоящий там, раскинув руки в стороны, занимал почти всё пространство. Но много места там и не требовалось. Богодеев в мгновение ока скатился по лесенке на самое дно, склонил голову и … пропал из виду. Андрей мог бы и удивиться этому, если бы не знал, что в одной из стенок ямы имеется круглый лаз, являвшийся началом подземного лаза. Аспирант сюда уже заглядывал, но дальше этого не продвинулся. И вот теперь его приглашали удовлетворить любопытство. И не только любопытство. У Боярова просили помощи, от его специфических знаний, которые он получил во время учёбы.
Не спеша Андрей спустился по лесенке и заглянул внутрь лаза. Далеко впереди виднелось светлое пятно. Но это был не конец коридора, а всего лишь отблеск от фонаря, который прихватил с собой Савелий. Там, на дне, имелась ещё парочка таких фонарей, какими обычно пользовались рудокопы.
– Ну, что ты там застрял, – послышался из лаза недовольный голос спутника, – лезь за мной, не отставай, я тебе всё покажу. Тут не так уж и далеко …
Опустившись на четвереньки, аспирант полез следом за своим товарищем. Над его головой нависали своды низкого прохода. Сначала Андрей про себя сетовал, что приходится двигаться в столь вынужденном положении, неудобном и сковывающем, а потом сообразил, что так сделано специально, чтобы тем, кто сюда сунется, из тех, кто здесь нежелателен, не было удобно двигаться. А тут ещё Савелий подал голос:
– Ты там осторожней. Не провались. Там, конечно, зафиксировано, но всё же …
Теперь Бояров двигался ещё тише. Скоро он обнаружил под руками доски, присыпанные землёй. Они явно прикрывали колодец, или иной провал. Если их сдвинуть немного в сторону, то … получится настоящая ловушка. Немного дальше нашлось ещё одно похожее место. А дальше была хитрая подпорка, которая тоже была очень неустойчивой.
– Здесь, – посчитал нужным остановиться Бояров, – возможно обрушение породы.
– Нет, – донёсся голос Богодеева. – Это всё мелочи. Это мы устроили сами в своё время. Если кто попробует проникнуть сюда, то земля осядет, перекрыв ход. Но убрать этот рукотворный завал не составит большого труда, тогда как враг остановится и повернёт обратно, убоявшись новых завалов. Я уже говорил, что мы пытаемся защитить себя так, чтобы обойтись без пролития крови. Но, тем не менее, опасность появилась, и она там, дальше.
Хотя Савелий с лампой был впереди, и в коридоре было мало что видно, Андрей посчитал своим догом проверить. Оснований волноваться и в самом деле оказалось мало. Опора, которая должна была рухнуть, открывала путь незначительному количеству породы, которой и в самом деле было ограниченное количество. Вся остальная порода была надёжно укреплена. Порода имела известняковую природу, переходящую временами в гнейсы (кристаллический сланец), биотитовые или пироксеновые. Можно было сделать предположение о карстовом происхождении этого места.
– Андрей Илларионович, – нетерпеливо взывал Богодеев, – ползите сюда. Здесь удобней разговаривать. Можно подняться в полный рост.
В самом деле, через каких-то двадцать метров (которые ещё надо было проползти на четвереньках) проход расширился, и появилась возможность подняться, утвердившись на ногах. Английский естествоиспытатель Чарлз Дарвин утверждал, что человек начал развиваться, когда поднялся на ноги и освободил свои руки для занятия трудом. Дарвин знал что говорит, хотя бы по той причине, что три года (1825- 1827) изучал медицину в Эдинбургском университете и поднаторел там в вопросах анатомии. Великое дело – разогнуть спину и освободить руки.
– За мной, – нетерпеливо призывал Савелий, спеша увезти за собой аспиранта.
Бояров с любопытством озирался по сторонам, но, по причине весьма скудного освещения, почти ничего не видел. Богодеев с фонарём в руках находился в отдалении и не стоял на месте, с каждым шагом отодвигаясь вглубь галереи, которая расширилась до приемлемых размеров и терялась где-то далеко в темноте, которая тем становилась гуще, чем слабее светила лампа. По причине ли экономии, либо каких других обстоятельств, но духобор свёл освещение к минимуму, и спешил увезти спутника вперёд, дальше.
– Каким это образом я должен проводить анализ и экспертизу, – пожаловался сам себе Бояров, – если мне не дают возможности для этого самого осмотра, первоосновы любого вывода.
Впрочем, жаловаться можно было бесконечно, тем более, что выслушивать его сентенции было некому, а сам с собой человек может всегда договориться, либо не договориться вообще, если он «без царя в голове». Эту дилемму философского толка аспирант уже обсуждал со своими учениками, с благодарными слушателями его продолжительных лекций. Соскучившись по процессам обучения, Андрей порою был чуть более многословен, чем это было необходимо. Но и ребята извлекали для себя пользу из его нравоучений.
Скорыми шагами Бояров устремился следом за своим товарищем, который вдруг пропал, равно как и свет его фонаря. Бояров остановился, обескураженный, и принялся оглядываться. Показалось ему или нет, но в отдалении были видны отсветы, словно его спутник самым чудесным образом перенёсся на весьма отдалённое расстояние, хотя только что находился от него какими-то десятью метрами, не более. Андрей уже собирался повернуть в ту сторону и направить туда свои стопы, как свет появился снова, и там, где ему быть и должно.
– Что же ты остановился? – с досадой вопросил Савелий. – Так мы никогда не доберёмся до цели.
Оказалось, что в том месте был поворот, и духобор всего лишь скрылся там из глаз, а притушенный фонарь не мог дать столько света, чтобы указать дорогу отставшему.
– Послушай меня, дружище, – с укором заявил Андрей. – Быть может, для тебя путешествие по этим подземельям явление повседневное и привычное, но я-то здесь нахожусь в первый раз и имею право растеряться, и даже отстать. Тем более, что ты сам пригласил меня для наблюдений, что я и пытаюсь сделать, но каждый раз ты тянешь меня всё дальше, и я не могу оглядеться так, как это необходимо сделать. Могу ли я что-то сказать вразумительное, если лишён материала и для наблюдения, и для анализа?
– Всего этого будет достаточно, – обещал своему товарищу Богодеев, – но немного дальше. А здесь смотреть пока не на что.               
– Вообще-то я хотел бы сам решать, что здесь важно, а что не очень, что надо изучить здесь, а что – там.
– Не гоношись, Андрей, – спокойно ответил Богодеев. – Мы тебя приняли, мы тебе доверились, а то, что я сам привёл тебя сюда, уже что-то должно значить. Просто я дорожу твоим временем, и не хотел бы, чтобы ты задерживался здесь больше необходимого … Сам подумай, ребятня в твою «школу» заявятся, а учителя там нет. Непорядок?
– Непорядок?
 Андрей был немного обескуражен. Он действительно занимался преподаванием, но думал, что вполне может отвлечься от этого рода деятельности на день, а то и на два. Тем более, что делает он это не для собственного развлечения или безделья, а выполняет важное мероприятие. Хотя, с другой стороны, духоборы могут иметь свои секреты, открывать которые им бы не хотелось, при всём к нему доверии. Он ведь до сих пор не разделил в полной мере их верования и каноны. С этим тоже надо было как-то считаться. Ведь напоминает же он себе едва ли не каждый день пословицу про монастырь и устав.
– Хорошо, – после паузы согласился Бояров. – Идём туда, куда ты меня ведёшь. Там и поговорим.
Теперь он старался не отставать от своего проводника, который двигался сноровчато и без остановки. Надо сказать, что идти там было несложно, однако мешало то, что он неуютно себя чувствовал в темноте, потому что свет фонаря Савелий почти весь закрывал собою. Вокруг царила темнота и мешанина теней, которые устроили танцы  вокруг идущих, словно исполняли какой-то свой, возможно даже зловещий ритуал. В ушах немного давило, слышалось падение капель воды, справа и слева, которых не было видно, но хорошо слышно. Доносились и другие звуки, происхождение которых идентифицировать было затруднительно, и, по этой причине, они тоже тревожили аспиранта. Он изо всех сил старался быть невозмутимым и не отставать от Богодеева.
– Вот, – послышался голос, – почти пришли.
По ощущениям Андрея, они углубились на десятки метров от места входа. Галерея внезапно расширилась, и стены пропали в темноте. Они очутились в пространстве большой пещеры. Богодеев остановился, и Андрей уткнулся ему в спину. Савелий не обратил на толчок внимания, он как раз регулировал фонарь, прибавляя свет, а потом поднял его. Аспирант начал оглядываться. Они стояли под сводами пещеры. Справа и слева виднелись кальциевые подтёки, а дальше находились настоящие сталактиты, среди которых терялся коридор, уходящий дальше. Кажется, галерей здесь было уже несколько. Наверное, это и был лабиринт, прообраз которого древний эллин, инженер Дедал устроил для царя Миноса. В том многоуровневом лабиринте жил чудовищный Минотавр, питавшийся пленниками, которых отправляли в это ужасное место, и из которого они пытались найти выход. Может и здесь таится какая-то тайна, пусть и не такая ужасная, как чудовище, подобие человека и быка, вынужденное скрываться от человеческих глаз.
Андрей усилием воли отогнал от себя видения, вызванное обилием теней, что их окружали, и занялся изучением сводов. Стоявший неподалёку Савелий поднял повыше фонарь, освещая своды. Теперь было видно, что в некоторых местах действительно произошли обрушения. Похоже, что там должны бы ещё и трещины. Их не было видно, но не по той причине, что их не было, но в силу слабой освещённости.
– Ну, что скажешь, Андрей Илларионович?
– Мне необходим более детальный осмотр, – откликнулся аспирант, – для чего нужен ещё фонарь, лучше – два. После этого я смогу что-то сказать. Насколько я понимаю, это не единственное место, где породы обвалились?
– Да. Там ещё есть, немного дальше … а на нижние уровни мы и раньше не очень-то ходили. Тимофей Пришлёпкин … он туда хаживал, но его больше нет. И Александр Глущенко, который его всюду сопровождал.
– М-да, – хмыкнул Бояров. – В силу ряда причин мне приходится исполнять кое-какие его обязанности. Слажу я и туда, то есть вниз. Надо всё здесь внимательно изучить.
– Зачем? – нахмурил чело Богодеев. – Я думал, что вам достаточно увидеть эти вот разрушения, чтобы решить, что с ними можно сделать, как поправить … Зачем вам что-то здесь изучать?
– Дорогой ты мой человек, – ответил раздумчиво Бояров. – Кое-что я вижу уже сейчас. То, что мы оба здесь видим, можно назвать карстом.
– Карст? – переспросил Савелий, покосившись на разрушенные своды пещеры.
– Когда-то здесь было море, а эта земля являлась дном морским.
– Дном моря? – На лице молодого духобора сменилась целая серия разных эмоций, от недоверия и скепсиса до заинтересованности.
– Представь себе. Вспомни про Всемирный Потоп.
– Об этом сказано в Библии, – теперь Богодеев был готов поверить словам аспиранта.
– Но это был другой потоп, – поспешил заявить аспирант, – ещё до библейского. Тогда ещё людей и в помине не было. Это … на третий или четвёртый день творения. И на этом морском дне собирались многочисленные отложения, среди которых сформировались пласты каменной соли, непременной принадлежности морской воды, и гипса, то есть минерала класса сульфатов. Чтобы тебе было понятней, вспомни про мел, или известь. Потом, когда море ушло из этих мест, а почвы поднялись достаточно высоко, начался период карстовых явлений.
– Это как? – спросил Савелий, пытаясь сохранять непринуждённый вид.
– Здесь ведь случаются и наводнения, когда реки выходят из берегов, или когда проходит период продолжительных ливней, идущих целыми днями, а то и неделями?
– Бывает такое, – согласился глава общины, пытаясь сопоставить одно с другим.
– Вот, – улыбнулся аспирант. – И тогда вода впитывается в землю, попутно разрушая мягкие породы или растворяя их, как это происходит с солью. От этого, со временем, и образуются пустоты и полости в земле, которые называют карстовыми пещерами.
– Мы думали, что здесь когда-то обитали древние люди, – признался Савелий, – в допотопные времена.
– А почему бы и нет, – согласился аспирант, – одно ведь не исключает другого. Скажу тебе, дружище Савелий, что когда-то всё человечество пряталось в пещерах, и не от хорошей жизни, знаешь ли.
– А от какой?
– Если верить древним легендам и не менее древним летописям, которых осталось мало, в древности произошла война между … как бы это понятней выразиться … между богами и титанами, как это названо в древних мифах.
– Есть такие летописи?
– Да. У разных народов они разные. В Индии это – «Махабхарата», летопись из восемнадцати книг, написанных мудрецом Вьясой, или Кришной- Двайпаяной, автором ещё и философского сочинения «Веданты-сутры». В Европе об этом говорят другие летописи, многие из которых считаются мифами. Но говорится в них о масштабной войне, едва не уничтожившей весь мир, который погрузился в многовековой период дикости. Все города того периода были уничтожены. Целые континенты были поражены страшным оружием. К примеру, в Африке почти четверть территории сделалась каменистой и песчаной пустыней, равно как и центральная часть нынешней Азии. Но большей части Евразийского континента повезло ещё меньше – оно покрылось километровым слоем льда. Наука назвала эти периоды Ледниковыми. Ещё один континент, или большой остров, сделавшийся главной ареной ожесточённых сражений, и вовсе погрузился на морское дно. Люди одичали и пережили этот период, укрываясь в пещерах. Возможно, кто-то нашёл убежище и здесь.
– Это – наше Убежище, – заявил Богодеев. – Его нам показал Всевышний, чтобы мы могли здесь находить укрытие.
– Вот видишь, – согласился Бояров, – Небо взяло вас под защиту и оказывает покровительство.
– Я думаю, и отец говорил о том же, что и тебя Всевышний послал нам на выручку. Неисповедимы пути Господни.
– Что да, то да.
В вопросах религиозной теологии Бояров был не силён, и те знания, что он получил на уроках Слова Божия, что изучался в гимназии, частью забылись, а частью вспоминалось весьма смутно. Гораздо лучше он усвоил процессы горообразования, мог бы рассказать о дрейфе материков и вулканической основе образования жизни на Земле. Но такого рода знания были в общине духоборов не нужны. Они были пока что лишними. Хорошо было то, что ему позволяли хоть чему-то обучить этих детишек, которым многое было в новинку, и многое было неизвестно. Грамоту разумели многие, но дальше религиозных текстов, их толкований их образование не шло. Иное дело были ремёсла. Здесь каждый что-то освоил, и справлялся со своим делом весьма и весьма неплохо. Вот только горных мастеров среди них не нашлось, а с ролью учителя мог бы справиться, с известной натяжкой, и Савелий Богодеев, как это делал до него батька, может нашлась бы ещё парочка «грамотеев», но все их знания не шли ни в какое сравнение с образованием Андрея Боярова, закончившего с отличием Горный институт и перешедший там же в разряд аспиранта, то есть будущего преподавателя, профессора. Вот только не случилось того, а закончилось всё арестом, судом и каторжным острогом в отдалённых местностях Дальнего Востока.
Савелий вручил специалисту  свой фонарь, и какое-то время наблюдал за ним, как Бояров светит на своды, как он подбирает камни, осматривает их, разбивает на куски, оценивает место излома, переходит от одной стены к другой. На какое-то время Богодеев исчез из пещеры, но скоро вернулся обратно и принёс с собой ещё пару фонарей. Его отсутствия аспирант даже не заметил, до того отвлёкся делом, про которое уже начал забывать. Но как появилась в том нужда, преисполнился энтузиазма вне всяких пределов. Честное слово, наш герой позабыл про такой важный фактор повседневности, как время. Он нашёл кусок кварца и целую стену исписал цифрами, выискивая нужный коэффициент сопряжения замкнутого пространства, чтобы построить график укрепления сводов. Только когда глаза у него начали слипаться, а истончившийся кварцевый кристалл выскользнул из руки и затерялся среди прочих обломков под ногами, Бояров понял, что полностью исчерпал лимит своих сил, и пора предаться отдыху. Он окинул взглядом итоговые цифры и направился в ту сторону, где дремал уставший Савелий, который уже несколько раз подходил к нему, предлагая подняться и отправиться домой.
– Я закончил, – сообщил аспирант и направился к ближайшей галерее.
Богодеев догнал своего спутника и повернул того в правильном направлении. Похоже, что Андрей не осознал, что им управляют, а устало перебирал ногами. Он не помнил, как оказался дома и как разделся, укладываясь спать. Детишки, которые явились на учёбу, и так и не дождались своего учителя, давно разошлись по домам к тому времени. Над домами светила луна, а потом её закрыли тучи и, крупными хлопьями, повалил снег, попытавшийся завалить эту кучку домов, стоявших посреди бескрайнего леса.
Главная звезда в созвездии Большого Пса, Сириус, у древних народов была известна под именем Каникула. В римском календаре сия Каникула соотносилась с 27-м июня, когда наступала самая сильная жара, и эти дни стали называться «каникулярными». В такие дни отменялись занятия в школах, а потом появилось понятие «каникул» в привычном нам смысле, как продолжительный отдых между занятиями. Кстати сказать, точно так же называется перерыв между заседаниями Сената. Это тоже память о временах Римского права.
А ребятишки не знали, что у них начались каникулы, которых так ждут ученики многих школ. Они терпеливо дожидались, пока Андрей Илларионович освободится, чтобы продолжить занятия, такие интересные, такие увлекательные. А у самого Андрея Илларионовича было ещё более интересное и увлекательное занятие: он занимался восстановлением обрушившихся сводов подземной пещеры. Сначала он сделал подробный анализ пород, для чего излазил всю пещеру, не потому, что так надо, а просто истосковался по профессии рудознатца, горного мастера, составил план необходимых работ, нарисовал всё на стене и на листе бумаги. Подробно объяснил предстоящие работы Савелию и тем нескольким мужикам, опытным плотникам, которых тот привёл с собой, и которые будут помогать в пещере.         
Да, помогать, ибо Андрей возжелал всё сделать сам, доказать всем, и, в первую очередь – себе самому, что он чего-то может, что-то нужное, необходимое и важное. Труднее всего было доставить в Убежище необходимые материалы – балки и доски, из которых начали сооружать крепи и упоры. Дело спорилось, и скоро было закончено, выполнено на совесть. Бояров был преисполнен энтузиазма и собирался продолжить ремонт, для чего потребовал допустить его до нижних уровней подземного лабиринта, чтобы там всё осмотреть и исправить, если в том будет необходимость.
По этому поводу в общине провели собрание – посоветоваться. Убежище было тайной общины, их гарантией выживания. Про Убежище не должен был никто знать. Но кроме этого было ещё что-то, и это «что-то» было важное. Боярова с того собрания удалили, хотя тот начал было доказывать, что он, с некоторых пор, для духоборов человек не посторонний, что он старается стать им своим. Его не стали слушать, а ведь он собирался поведать им о своих растущих чувствах, касаемых Насти Горевой,
 о которой он в последнее время много думал, и в этих его думах- прикидках она занимала достаточно важное место. Но его не захотели слушать. Не захотели, и ладно, он ещё успеет высказаться.
Странное это дело – общество. Человек, это существо общественное. Именно общество делает человека тем, кем он является. Человек может быть частью общественной группы – клана, организации, рода, семьи, наконец. И эта часть общественной группы будет продвигать его, помогать ему, всячески поддерживать, делая его зависимым и благодарным от этой группы. Кого-то это может задеть, даже обидеть, но большинство будет считать, что так и должно быть, что так отрегулировано само общество. Можно всего добиться самому, но это гораздо сложнее, более трудоёмко, а потом вдруг оказывается, что обществу может не понравиться, когда кто-то там «излишне умничает», показывает свой норов. Такого может общество и отвергнуть, показать, что он для общества чужой, сделать изгоем. Не это ли произошло с аспирантом Андреем Бояровым?
Повздыхав, Бояров был вынужден признать, что именно это и произошло. Теперь обстоятельство сложились так, что он вошёл в иное общество, которое ещё к нему приглядывается и размышляет, принять ли его или отвергнуть. В маленьком обществе, тем более – закрытом, не стоит торопиться и, тем более, совершать ошибки. Всякое общество, даже самое маленькое, влияет на отдельного человека, особенно если тот пытается в него встроиться.
Подумав об этом, Бояров снова тяжело вздохнул. Волею случая попав к духоборам, Бояров уже который месяц старательно отлаживал отношения, пытаясь … да, в самом деле, он только сейчас начал это осознавать … пытаясь изменить общество, перенастроить его «под себя». Не осознавая того, он начал некий Эксперимент (с большой буквы). В Библии, которую так чтут все религиозные люди (и не только христиане) довольно подробно описано, как иудейский пророк Моисей водил по аравийским пустыням большое еврейское племя – ни много ни мало, а сорок лет. Аравийские пустыни Руб-эль-Хали и Нефуд в два с лишним раза меньше монгольской Гоби и в деять раз меньше всем известной африканской Сахары. Да, аравийские пустыни жаркие, песчаные, но сложно представить себе – для чего же так мытарил свой народ иудейский пророк. Точнее говоря, как раз всё здесь понятно: Моисей не просто составил самый экстремальный маршрут. Он устроил всё так, чтобы максимально изолировать свой народ от постороннего, внешнего воздействия, а сам же постоянно на него влиял: своей репутацией, проповедями, добиваясь от него изменений. За сорок лет этого затянувшегося путешествия сменилось два поколения евреев. Богословы объясняли, что Моисей ждал, пока среди них вымрут все те, кто был в Египте рабами и не имел иных мотиваций, кроме рабских. Так или иначе, но оттуда, из Аравии, евреи уже вышли обновлёнными, чтобы вершить иную судьбу. Это пример того, как отдельный человек, Личность, может изменить общество. Кстати сказать, в известной истории человечества таких примеров можно найти немало, от Иисуса Христа и до Карла Маркса. Парадоксально, но более всего изменчивы люди религиозные, но пойдут они только за тем, в кого поверят, как верила евреи Моисею. Бояров углубился в размышления на тему, что сия Личность может быть и коллективной. Ему вспомнилось движение народничества, инспирированное Герценом, а затем и Огарёвым. Само определение «народника» было предложено писателем Воронцовым. Многие из числа либеральных интеллигентов приложило сюда своё перо. Здесь и известный публицист Иосиф Иванович Каблиц, избравший себе в качестве псевдонима фамилию Юзов, и целая плеяда писателей- народников, начиная с Николая Златовратского и Глеба Успенского, и многих других, среди которых вспоминаются Михайловский, Пынин, Нефёдов, Наумов, и прочие. Отдельно стоит помянуть титана русской мысли Льва Николаевича Толстого, пользовавшегося авторитетом не только в России, но и профессора Земледельческого института в Санкт-Петербурге Александра Николаевича Энгельгардта, сосланного за публицистическую деятельность в Смоленскую губернию. Это только видимая верхушка, та часть многотысячного корпуса волонтёров, что взгромоздили на свои плечи обязанность народного просвещения, выполнили важнейшую миссию поднятия сотен тысяч, миллионов своих сограждан на следующую ступень бытия, с которой начинается самоуважение нации. Это очень тяжёлая ноша, вероятно тяжелее того креста, который нёс на себе Спаситель по дороге на Голгофу. Тысячи «народников» не выдержали такой каждодневной нагрузки, сбежали, образовали организации «Народная воля», «Чёрный передел» и прочие, высказавшись, что легче перевернуть государственную систему власти, чем народную суть. Да, это легче. Но ведь и многие остались, продолжали трудиться, и создали ту основу, на которую опирались реформаторы Витте, Столыпин, продолжая то дело, что было начато ещё при Александре II. Именно это и позволило совершить тот скачок, тот Прорыв, что должен был вывести Россию в мировые лидеры по темпам развития и прочим показателям.
Теперь Бояров размышлял, что лучше: метнуться с бомбой под колёса императорской кареты, или каждый день, из года в год, тянуть лямку учителя, просветителя, образователя? Какой подвиг знатнее: разовый, сиюминутный, когда никто и ахнуть не успеет, или мучительно растянутый во времени? Непростой вопрос и отвечать на него следует, подумавши. Казалось, аспирант даже дышать перестал, подняв лицо к небу, откуда падал мягкий снег. Снежинки таяли на лбу и щеках. Казалось, что лицо залито слезами. Слезами сожаления о своей погубленной зря жизни. Он показал своё недовольство властью, и привело это к чему? Он сгинул, и вернётся ли когда назад? Может, жизнь и смерть сейчас разделяются для него расстоянием в один шаг?
Сжав зубы, Бояров попытался сделать движение ногой, но … рядом раздался сердитый окрик:
– Эй! Паря! Однако, смотри, куда ходишь!
Аспирант замер, покачиваясь на месте. Он так и стоял, с поднятой ногой, недоумённо оглядываясь по сторонам. Он заметил неподалёку незнакомого человека, коренастого туземца, махавшего руками, а также шнурок под ногами, которого он едва не коснулся. В чём дело?
– Ты, паря, мало-мало смотри, где идёшь! Это звериная тропа, и здесь поставлен самострел. Сам бы себя поранил. Ловушку поставили на кабана, или росомаху. Тебе зачем здесь ходить?! Другого пути тебе нет?
Ничего не понимая, Андрей разглядывал привязанный ремнями к дереву самострел. Только сейчас он разглядел его. Самострел был искусно спрятан внутри  куста и припорошён снегом. Честное слово, если не знать, что он тут находится, заметить его было трудно, практически невозможно. Аспирант понял, что был на грани если не смерти, то тяжёлого ранения точно, а если учитывать то, насколько он удалился от жилья, то ранение можно считать смертельным. От этого осознания заныло сердце.
– Это … твоё?
Туземец сначала решил, что не понял вопроса, а потом подумал, что ослышался, а затем начал сердиться.
– Зачем моё? Почему моё? Сейчас моя охота не занимаюсь. Я соболей промышляю, горностаев, лису. Кабана мне не надо. На соболя другая ловушка устраивают. А это – на крупного зверя. Мало-мало понимать надо. Ты чего здесь делаешь?
– Я? Думаю …
– Думать надо дома, в стойбище, – продолжал сердиться туземец. – Где оно?
И в самом деле -  где его дом? Бояров начал озираться. В связи с последними событиями он расстроился и решил прогуляться по окрестностям старообрядческого селения, чтобы всё хорошенько осмыслить. Человеку лучше всего мыслиться, когда он остаётся наедине с самим собой, чтобы услышать голос подсознания, именуемый «совестью». Когда ты остаёшься в одиночестве (гордом или не очень), решения находятся. Бояров задумался настолько глубоко, что удалился от Камышино. Теперь он не узнавал окрестностей. Любой мальчишка, живущий здесь, уже определил бы направление и мчался бы домой, напрямки, по сугробом. Бояров же с грехом пополам научился здесь ориентироваться, но … когда выпал снег, это для него стало затруднительно.
– Лаца, – заявил туземец и сплюнул снег, чтобы выразить своё отношение. («Лаца» - значило – «русский»).
– Лаца, – согласился Бояров. – Чего уж тут говорить. А идти куда я и в самом деле не помню. Куда шёл – не видел.
– Глаза для чего есть? – продолжал ворчать туземец, при этом оглядываясь и переходя с места на место. – Смотреть нет, лучше дома сиди, трубка кури, чай пей. Лес гулять не ходи, не то тебя тигр кушай. Или чёрт забирай. Посмотри кругом.
Только теперь Бояров понял причину волнения этого человека. На глазах темнело, хотя до вечернего заката было ещё много времени. На небе громоздились многослойные тучи, наполненные темнотой. Аспирант был городским человеком, но обладающий образованием, позволяющим ему разбираться в природных процессах. Похоже, назревал снежный буран, первый в эту только что наступающую зиму. И тут он понял всю опасность сложившейся ситуации, когда он потерял направление и не знал, куда возвращаться. Он беспомощно оглянулся на человека, оказавшегося его товарищем по несчастью, который уже спас его от рокового шага под стрелу  самострела. Может он и сейчас поможет ему, подскажет, что делать, куда идти?
– Послушай … э-э … что будем делать?
– Погибай не надо, – решительно заявил туземец, – жить надо, однако. Себя спасать.
– А как?
И в этот момент повалил снег. Летом случалось Боярову видеть, какие здесь бывают ливни. Ему попадались описания путешественников, ощутивших на своей шкуре, что такое тайфун и тропический ливень. Это когда река не течёт по привычному руслу, а обрушивается водопадом с неба. Так и теперь: снег валил так густо, словно начиналась снежная лавина. В своё время  немецкий археолог и писатель удивил и позабавил своих соотечественников описаниями приключений барона Мюнхгаузена, отправившегося в Россию Анны Иоанновны. Была там история, в которой барон оказывался в городе, полностью погребённым под выпавшим снегом, который утром растаял под лучами солнца. Читатели искренне веселились над байками и небылицами, описанными бойким пером, но, как оказалось, выдумкой было не всё.
Своим глазами аспирант видел снегопад, который мог завалить деревню, если будет продолжаться продолжительное время. Он начал метаться, не зная, куда направиться. Туземец схватил его за рукав.
– Нельзя идти.  Самый глупый зверь сейчас ищет укрытие.
– Где его здесь найдёшь?! – в отчаянии закричал Бояров, и тогда туземец бросился в сторону. Андрей пришёл в отчаяние. Он решил, что туземец понял, что от русского для него не будет никакого толку и теперь спасал свою жизнь. Аспирант кутался в старенький зипун и прикидывал шансы двигаться наугад – авось выберет верное направление, сам понимая, что шансов – ноль. Любой на его месте придёт в отчаяние …
И в этот момент из снежной круговерти вынырнул туземец, схватил Боярова за рукав и потащил за собой. С трудом Андрей удержался на ногах и двинулся за этим человеком, которого он увидел впервые четверть часа назад. А ведь в сибирской, дальневосточной тайге можно встретить всякого человека: от странствующего пилигрима и до  преступника, опаснее и кровожаднее бенгальского тигра. Аспиранту хватило ума не препятствовать намерениям незнакомца.
Тащил туземец Боярова недалеко, да и двигаться куда-то было невозможно в этот снежной круговерти, похожей на стихию Мальтстрима. Ноги вязли в сугробах, закрывших тропу, каждый шаг давался с трудом, но спутник упорно тащил Андрея за собой, а потом появилась перед ними обширная громадина, которую аспирант принял сначала за скалу, а потом разобрался, что это такое дерево – высоченная ель, похожая на вытянутую к небу пирамиду. Её засыпАло снегом, но он скатывался с игольчатых «лап". Туземец потащил аспиранта к ели, и вдруг нырнул под её нижние ветви, и потащил Боярова за собой. Тому пришлось с головой нырнуть в сугроб, но потом он оказался в снежной пещере, своды которой образованы были хвоей исполинской ели.
Должно быть, этот человек здесь уже освоился, потому как, толкнув Боярова в сторону, принялся руками утрамбовывать стену, прессуя снег. С минуту аспирант недоумённо за ним посматривал, а потом вдруг вспомнил рассказы об эскимосах. Это особый северный народ монголоидной расы, научившийся выживать в таких условиях, когда выжить практически невозможно. Эскимосы проживали на восточной части Чукотки, на Аляске и даже на острове Гренландия. Встречались и на других территориях Арктики. Именно эскимосы придумали одноместные лодки- каяки, изготовленные из моржовой кожи, в которую охотник садился, помещаясь внутрь, и перетягивал пояс, превращая юркую лодку в поплавок. В таком состоянии лодка не тонула, а, перевернувшись, гребец ловким движением весла переворачивал её обратно, даже не останавливая движения. Но это не единственное творение этого северного народа. Можно вспомнить байдарку, а также поворотный гарпун, удобный для охоты на морского зверя, от нерп и моржей до китов. Эскимосы изобрели и снежные дома- иглу. Из снега лепились (вырезались) квадраты, подобие кирпичей, из которых и собирался дом в форме купола- сфероида. Внутри можно было устроить очаг, и дом не таял, по той причине, что снаружи стоял крепкий мороз. В тех местах, где обитали эскимосы, самый морозостойкий народ мира, не редки морозы в пятьдесят и шестьдесят градусов, и они умеют устраиваться и жить в этих крайне суровых условиях, и даже выращивать детей, на редкость, кстати, крепких и здоровых. Может быть, по той причине, что эскимосские женщины вскармливают детей своим грудным молоком до двенадцати лет, что насыщает их невиданными жизненными силами благодаря аминокислотам, содержащимся в грудном молоке. Эскимосы сильные воины, удачливые охотники и творческие люди. Они создали остроумной конструкции глухие меховые одежды, позволяющие им без труда существовать в условиях Арктики. Эти их решения перенимали создатели полярной одежды из США, Канады и Норвегии, налаживая продукцию для купцов и путешественников, а в перспективе и для прочих пользователей, от военных и до туристов.
Про эскимосов и думал аспирант, наблюдая, как его спутник спешным образом сооружает снежное укрытие от непогоды, столь внезапно случившейся. Саксонский медик Самюэль Ганеман придумал метод лечения подобного подобным, назвав свой метод гомеопатией. Можно ли назвать аналогично тот способ спасения, какой применил сейчас туземец?               
Всё, что происходило там, в лесу, мы рассказываем постепенно, словно река нашего сюжета текла в спокойном русле, тогда как события чередовались, громоздились друг на друга, сминая напрочь спокойствие и даже рассудок нашего главного героя. Конечно, за последний год- полтора Андрей Бояров сильно изменился, с ним приключались разные деяния, по большей части – злополучные, которые результативно лечат от добродушия и делают прививку устойчивости к разным злоключениям, но последние происшествия очень подействовали на нашего аспиранта. Он чувствовал, как в его сердце зайчишкой трепыхается сердце, когда он осознал, что стоял вплотную от смерти, что в него в упор была направлена стрела, заряженная на кабана, и тот шаг он уже начал делать, прерванный выкриком туземного охотника. По всему получалось, что Боярову выпало быть убитому, и, возможно, теперь ему всё мерещится, а, в самом деле, тело его сейчас заносит снежным бураном.
Вдруг пришла безумная мысль, что по-настоящему никакого бурана и нет вовсе, что такова реакция его души и тела на внезапную гибель. Откуда мы знаем, что чувствует человек, жизнь которого обрывается столь трагичным образом? Может бураном являются все процессы, что происходят в умирающем теле? Люди, которые погибали, но потом возвращались к жизни, рассказывали порой самые удивительные вещи. Обычный человек не успевает всего этого осознать, а потом уже бывает поздно. Бояров же человек из учёной когорты. То есть может позволить себе удовольствие (ха-ха) применить эмпирические методики и перестать быть просто наблюдателем. Надо что-то сделать, что-то решительное.
Бояров из последних сил приподнялся, погрузил руки в стены представляемой им снежной пещеры и надавил. Плохо утрамбованный снег поддался его толчку, и пещера начала рушиться. Аспиранта тут же засыпало снегом, он пытался кричать; нос и рот забило, он пытался вздохнуть, но не мог. Стало темно, а потом Андрей почувствовал, как у него останавливается сердце …


Глава 6
Античные философы проводили прямые аналогии между сном и смертью. Царство Аида заселяли тенями, а о спящих людях говорили, что во время сна их души отправляются в странствия. Порой случалось так, что некоторые несчастные слишком глубоко погружались в сон, состояние оцепенения, продолжающееся по несколько суток, а то и недель. Считалось, что их души в своих странствиях забрались столь далеко, что не могут вернуться обратно. Или эти души были похищенными злыми людьми, владеющими приёмами магии. Кстати сказать, теми же приёмами можно воздействовать и на бодрствующего человека, заставляя его застывать в оцепенении. Медики именуют это состояние каталепсией и придумывают разные научные объяснения, тогда как стоило бы задуматься и о прочих дисциплинах; признали же учёные прирученный сон – гипноз, когда некоторые скрытые подсознанием процессы берутся под контроль. Как бы берутся. Появились даже выступления гипнотизёров, привлекающих к себе массы зевак, согласных платить и за шоу, развлекаясь и глядя на то, что ещё не изучено и кажется смешным и даже забавным, тогда как другие умники в белых халатах и вытравленной моралью учат «программировать» погружённых в транс людей на убийства. Скажете, что это начали делать только во второй половине двадцатого столетия в секретных лабораториях ЦРУ и КГБ? Да мы вам напомним про закрытое исламское общество исмаилитов, чуть не погрузивших весь Восток в кошмар террора, заполнив города и дворцы убийцами, не подозревающими о своей миссии до свершения «акта». В сон тех исполнителей адепты секты погружали помощи гашиша- чараса.
Вся наша жизнь наполнена мистикой. Можно делать вид, что ничего необычного не существует. У англичан даже есть подходящее высказывание – «этого не может быть потому, что этого не может быть никогда». Или возьмём веру в Бога: на чём она основана? На каких научных фактах? Девятнадцатый век назвали веком науки. Практически всё было объяснено и классифицировано. Но то, что объяснить не смогли с точки науки, ушлые люди нашли применение мистики, вплоть до переселения душ и всяческих полтергейстов. Появились многочисленные оккультные кружки, в центре которых непременно находился медиум. Что это за фрукт, и с чем его едят? Медиум, это человек, обладающий чувствительностью, превышающей обычную, повседневно- человеческую. По-простому говоря, это посредник между миром нашим, привычным, человеческим, и тонким миром, населённым дУхами, душами умерших людей и прочими сущностями. Оккультные общества потому назывались кружками, что люди садились рядом, плечом к плечу, за круглый столик, касаясь друг друга кончиками пальцев, либо взявшись за руки. Непременно здесь присутствовал тот самый медиум. Считалось, что окружающие его люди усиливают его необычайные возможности. Ещё важно, чтобы собравшиеся, по-настоящему верили, что сейчас произойдёт контакт с миром дУхов. Существовали разные дополнительные атрибуты и ритуалы. Медиум входил в состояние транса и в него вселялся тот дух, которого призывали для контакта с ним. Так это или не так? Не будем вдаваться в споры. Многие люди верили в действительность происходящего и получали к тому  доказательства. Надо добавить, что всем этим пользовались и шарлатаны, и мошенники, научившиеся на этом зарабатывать деньги и получать иные выгоды. Со временем таких становилось всё больше, пока все эти собрания не были прекращены полицейскими органами, вследствие жалоб обманутых. Впрочем, порой обходились и без медиумов, если такой «кружок» состоял из людей к мистике восприимчивых. Они тоже садились в кружок, а по центру стола клали рассыпанные буквы азбуки. Важно было составить свой вопрос так, чтобы получить ответ из рассыпанных букв. Такое нередко получалось.
Теперь надо признаться, что Андрей Бояров, будучи гимназистом, а потом и студентом, такие спиритические сеансы посещал (правда, всего лишь несколько раз), но запомнил то чувство предвкушения необычного, может даже – чуда. Казалось ему тогда, что душа у него покидает тело, это одновременно пугало и восхищало. Товарищи его пересказывали удивительные истории о самых поразительных случаях. К примеру, что умерший человек видит перед собой яркий сноп света, тянущийся от небес. И этот сноп, подобно магниту, тянул душу умершего вверх, стало быть – на суд Всевышнего. Откуда это известно? Некоторых, было умерших, особо старательные медики возвращали к жизни, а душа предоставляла телу сии причудливые воспоминания. Вот только этим редко кто делится, но всё же кое-что становится известным. А молодёжь, а то и кто постарше все эти истории старательно воспринимает, веря и, одновременно, подвергая сомнению.
Когда Андрей почувствовал, что не может дышать и даже сердце его перестало биться, он решил, что жизнь его на этом и закончилась. То, что дадено ему было небом, стало быть, прошёл до конца. Было, конечно, сожаление, что выпало ему мало, а потом вдруг вспомнилась Настенька, и сделалось столь горько, что он застонал.
И – никакого столпа света не было. Но, быть может, потому, что свечерело. Да и буран снежный свирепствовал. Или – не заслужил – неба. Тогда – что будет?
Андрей со страхом прислушался к своим ощущениям. Ему казалось,
 что весь мир вращался вокруг него, словно он погружался в чудовищную воронку. Так бывает, когда крепко выпивший человек начинает засыпать, и чувствует похожее вращение. Это влияние алкоголя, дьявольского продукта на ощущения души, продукта божия. Эта их взаимная нетерпимость и противоречивость создаёт подобную реакцию. Некоторые «страждущие» подымаются и прибавляют к уже выпитому ещё стаканчик, перевешивая паритет на одну из сторон. Круговращение прекращается. Прочие терпеливо дожидаются, пока влияние души поборет влияние алкоголя. Но ведь Бояров не пил накануне всех этих событий. Что же случилось?
Тропа. Буран. Туземец в роли спасителя. А может, всё это ему только пригрезилось, а он теперь умирает от пронзившей его стрелы Может, это галлюцинации от разрушающегося мозга, лишённого насыщенного кислородом кровотока? Аспирант застонал и попытался шевельнуться.
Умирать не хотелось …
Кружение продолжалось, но чуть замедлилось, а потом Бояров содрогнулся от удара. Затем послышался грохот, который сложился в некий ритм. Андрей не понимал, что с ним происходит. Тем временем мир перестал вращаться. Он теперь пульсировал. Это походило на раскаты грома. Только обычно гром рождался в небесах, как следствие разряда молнии, когда концентрация небесного электричества становится чрезмерной. В его же случае гром был одновременно внутри его, и снаружи. Но разве такое может быть? А потом Бояров догадался, когда услышал завывания находившегося рядом человека. Андрей понял, что этот человек запустил его сердце, которое, кажется, перестало биться, и теперь подбирает тот ритм, тот темп, какой необходим для нормального пульса. Теперь  Бояров поверил, что жив, и что будет жить и дальше. Он заплакал, как плачет младенец, осознавший, что народился на свет.      
– Эй, паря, ты живой?
Теперь аспирант не сомневался, что живой и всё с ним происходит на самом деле. Он потянулся и принялся ощупывать себя руками: не пробит ли стрелой самострела. Рубашка его была влажной, но не от крови, а от пота. И никакой стрелы не было. Странно. Почему же ему было жарко? Андрей шевельнулся и открыл глаза. Он вспомнил, как туземец сооружал снежную избушку у подножия аянский ели, остроумным образом используя густые нависающие ели; вспомнил и свою попытку разрушить рукотворную пещеру, посчитав всё иллюзией.
Открыв глаза, Бояров принялся оглядываться. Если он что-то и успел разрушить, то туземец всё поправил. Но, мало того, его незнакомый спаситель расширил помещение и развёл удивительным образом маленький костёр, сложив щепки на медном листе. Откуда-то он достал бубен и занялся камланием, ловко манипулируя колотушкой. Впрочем, сейчас туземец замер, дожидаясь от русского ответа.
– Живой … благодарю …
Надо признать, что это – полностью заслуга незнакомца. Не окажись тот рядом, Боярова поразила бы стрела самострела, всё остальное завершил бы буран. Туземец заулыбался и отложил бубен в сторону.
– Хорошо, однако. Люди должны помогать друг другу мало-мало.
– Ты – шаман? – спросил Андрей, жадно разглядывая своего спасителя.
– Раньше был шамана. Хороший шамана. Теперь – мало-мало нет.
Снежная «комната»- укрытие было невелико, и встать в полный рост не представлялось возможности. Андрей лежал на снежном насте, то есть на меховой шкуре, которую спаситель заботливо под него подослал. Да и сам туземец сидел, ловко подогнув под себя ноги, обутые в меховые унты из шкуры лося или оленя. Одет туземец был в меховую куртку, голову его закрывала круглая шапка, похожая на капюшон, сделанная наверняка из той же шкуры, что и куртка. Хорошо (если можно так выразиться относительно сумрака, царившего в самодельном снежном доме) было видно лицо его, круглое, почти смуглое, как это бывает у местных аборигенов, постоянно обитающих под влиянием солнца и ветров. Выделялись скулы, нос был небольшим, глаза прятались под веками, но не оттого, что охотник был узкоглаз, что характерно для монголоидов, скорей из-за широкой улыбки. Губы были узкие и малокровные, то есть их почти и не было видно, и они не скрывали ущербной улыбки (несколько зубов отсутствовало, чего туземец и не думал как-то скрывать). Волосы его были жидки и скудны, но когда туземец стянул свою шапку, стало видно, что шевелюра у того не так и редка, просто волосы были стиснуты тесной шапкой. Сам туземец был среднего роста, да и тело его было вытянуто, но вместе с тем конечности короче, чем это обычно бывает, и оттого создавалось ощущение, что перед вами коротышка. Этому способствовало и то, что ноги у охотника были кривыми, как у монгольских наездников. Впрочем, зато ему было удобно сидеть в такой позе, какая для Боярова была почти неприемлема, а индийские факиры находятся часами, погрузившись в нирвану. Руки тоже были длинны. А ладони казались столь грубыми, словно изготовлены из древесной коры, хотя при этом здешние охотники были искусны в изготовлении ловушек на зверя, разного рода западней и капканов, прочих охотничьих хитростей, и это только в мелочах, но были горазды и на другого рода поделки, от вырезания из ствола тополя лодки, плетения сетей и даже постройки домика- фанзы, какие туземцы умеют соорудить даже в одиночку, без помощи постороннего человека. Да вот прямо сейчас данный охотник и продемонстрировал, устроив укрытие от бурана под кроною ели, затащив туда русского человека, для него незнакомого, и вернувшего его к жизни, и всё это быстро, сноровчато, словно занимался тем постоянно.
– Почему это ты не шаман? – спросил аспирант. – Вон у тебя бубен, и я слышал, как ты пел свою песню, песню шамана.
– Это не песня, – отозвался туземец, продолжая улыбаться. – Это было моё обращение к Какзаму.
– Какзаму? – удивился Бояров.
– Да, – кивнул ему туземец, – это могущественный злой дух нашего народа. Он имеет много сил и власти в тайге, и жизни часто зависят от его решений. Жить или не жить.
– Быть или не быть, вот в чём вопрос, – торжественно продекламировал аспирант.
– Ты знаешь Какзаму? – обрадовался «шаман».
– Как бы нет, – признался русский, – но ведь это ты действовал. И, кажется, помог мне.
– Какзаму дух недобрый и часто желает получить жертву. Может это он устроил так, чтобы ты пошёл по этой тропе.
\– Неисповедимы пути господни, – резюмировал Бояров.
– Батюшка, отец Алексей, часто это говорил, – с готовностью закивал туземец. – Он и меня крестил. Крестик дал.
– И где он у тебя?
– Я его в мешке спрятал, – признался охотник, – чтобы не потерять.
Потом туземец признался, что батюшка, отец Алексей сделал его другим человеком и дал ему новое имя – Степан.
– Раньше меня звали Миону, Миону Узала. Я действительно был шаманом, мог общаться с духами, самым могущественным из которых был Какзаму. Духи владеют тайгой, им служат тигр- амба и медведь. Если кто прогневит духов, то они насылают на такого медведей или тигров, или снежный буран, или толкают в воду бурной реки, или под камни лавины. Наш народ предпочитает с духами не связываться, мало-мало с ними в дружбе жить, жертву им приносить. Однако, спокойней так.
– А как же ты тогда, Степен, с батюшкой договорился.
– Я сейчас мало-мало снова Миону сделался, чтобы тебя у Какзаму отговорить. Ты, похоже, здешних мест и обычаев не знаешь. Ты чего по тайге шатаешься? Заблудился мало-мало?
– Можно сказать и так, – со вздохом признался Андрей. – Я и по жизни заблудился. Думал, что правильной дорогой иду, а она меня в острог вывела.
– В острог, – удивился Миону Узала, и повторил: – В какой острог?
– В благовещенский. Но я оттуда сбежал.
–  И едва под самострел не угодил, – посочувствовал спаситель.
– Да я уже давно сбежал, сейчас живу у старообрядцев, в Камышино.
Бывает так, что люди вдруг начинают рассказывать про себя всё-всё, совершенно незнакомому человеку, словно исповедуются перед ним. Отчего так бывает? Наверное, они обращаются со своими откровенностями к кому-то свыше, а встреченный им незнакомец как бы является его представителем. Незнакомец всё внимательно выслушает и удалится навсегда, а рассказчик почувствует облегчение, словно снял с души некий гнёт, который там многлетне скапливался. А если этот незнакомый человек спас вас от неминуемой гибели, то, получается, имеет полное право узнать про вас всё. Так или иначе, но  Бояров рассказал Миону если не всё, то достаточно, чтобы тот решился откровенничать в ответ.
– Я и правда был шаманом, ко мне ходило много людей, из других селений, и слава обо мне ширилась. Я решил, что ко мне благоволят духи, что они считаются с моей силой. Мой дом стал богатым, а моя жена гордилась мною. Правда, брат мой часто пропадал в семье, вместо того, чтобы разделить со мной моё величие. Я много камлал, чтобы к нашим охотникам пришла большая добыча. И с этим всё получилось. Мои соседи и соплеменники видели, как я стараюсь для благосостояния нашего рода. Мне несли богатые и щедрые дары. Часто к нам заглядывали китайские и маньчжурские купцы. Многие мои соплеменники были у них в должниках, и просили меня заступиться перед своими кредиторами. Мне было лестно, что я стал защитником для нашего селения, которое всё больше разрасталось, так как к нам подселялись всё больше людей. Я просил купцов за своих соплеменников, и к моим словам прислушивались тем больше, чем большим состоянием я обладал.
– Велико ли было состояние? – не удержался от любопытсвенного вопроса аспирант.
– Большое, – туземец несколько раз кивнул. – Однако, сам затрудняюсь сказать. Наша земля богата, но всё ценное попадает в руки купцов, которые умеют столь ловко вести торговлю, что становятся всё богаче, а наши люди, звероловв, рыбаки, искатели женьшеня никак из нужды не выбьются. Я разговаривал с купцами, стараясь исправить положение, они со мною соглашались, но всё оставалось по-прежнему. Потом ко мне подошёл один из китайцев, Лай Джоу, и предложил мне открыть свой магазин, хозяином которого буду я, а Лай Джоу брался вести торговлю, за определённый процент. У меня к тому  времени уже было много пушнины, шкурок соболя, лисы, выдры, росомахи, и прочих. Были даже тигриные шкуры, хотя на них обычно не охотились, хотя китайские торговцы такие шкуры охотно принимали. Был большой запас корней женьшеня и даже золотых самородков, которые наши люди тоже научились мыть на ручьях, как это делали золотодобытчики из Китая и России. Лай Джоу убедил меня, что всё это он может выгодно продать у себя на родине, закупить множество товаров, и открыть у нас в селении лавку. Там я буду продавать для своих товары дешевле, у меня будут покупать охотно, и я разбогатею ещё больше. Это предложение мне понравилось, и я выдал купцу большую часть накопленных мною богатств. Лай Джоу всё записал на бумаге иероглифами и уехал. Больше я его не видел. Потом мне передали, что на него напали хунхузы, убили его, разогнали его спутников, а всё имущество его и товары забрали себе. А ведь я отдал купцу не только свои средства. Прослышав про мою затею со своим магазином, некоторые мои соседи и друзья тоже решили участвовать в предприятии, и тоже вручили мне шкурки и прочие ценности, для увеличения капитала. И теперь был разорён не только я, но и мои родственники. У меня появились недоброжелатели, которые прилюдно кричали, что мы с Лай Джоу обо всём договорились заранее, что купец вовсе и не погиб, а свои и наши капиталы удачно вложил у себя на родине, разбогател там и живёт в роскоши, что ему больше не надо заниматься торговлей, и рисковать жизнью на границах Поднебесной империи, что такие махинации среди китайских торговцев не редки. Популярность моя мало-мало понизилась, пришлось мне отложить бубен, и идти в тайгу на охоту, чтобы как-то свести концы с концами, и раздать долги. Кое-чем мне помог брат, Дерсу, который в торговлю вкладываться не стал, а что у него имелось, передал мне – расплатиться с теми, кто меня больше всего обвинял. За зиму я смог набрать шкурок, чтобы рассчитаться, и меня перестали обвинять. Но в меня заронили сомнения, и я начал привлекать всё новых китайских торговцев, чтобы выведать у них: не слышно ли что о Лай Джоу. Приходили разные люди: купцы, охотники, искатели женьшеня, жемчуга, золота, которых я подробно расспрашивал. Сейчас я не могу сказать, кто из них принёс в наше селение оспу, но заболели первыми моя жена и дети, а также жена и дети брата, который как раз был у меня в гостях. Эпидемия быстро распространялась по нашему селению. Я понял, что виной всему я – вместо того, чтобы заниматься своим делом и посредничать между духами и людьми, я решил сделаться купцом и заниматься торговлей. Вот Какзаму меня и наказал. Принялся я искать свой старый бубен, нашёл его и начал камлание. Для того, чтобы тебя услышали духи, надо войти в такое состояние, когда ты находишься и в нашем мире, и в мире духов. Это особый мир, не похожий на наш. Не каждый шаман умеет сделать это. Меня научили старики, и я много шаманил, но когда стал богатым, перестал этим заниматься, и понял, что у меня не получается. Я упал на землю в своей фанзе и начал плакать и кричать, проклиная судьбу. Потом ко мне явился сын. Он был болен и плохо стоял на ногах. Он мне сказал, что моя жена, его мать, совсем плоха и не приходит в сознание. Я полностью обессилел, потому как двое суток бил в бубен, призывая для защиты севон.
– Севон? – спросил Андрей, которого заворожил рассказ этого удивительного туземца, и Миону, и Степана. – Кто это такой. Ещё один дух?
– Это дух-покровитель. Если прочие духи оскорбились на меня и отвернулись, то севон должен был помочь, если он от тоски не отправился в странствия. Может, он искал того Лай Джоу. Тогда он меня не услышит. Я слышал слова сына, но не мог шевельнуться, и мне было уже всё равно. Кажется, жизнь заканчивалась и у меня самого. А потом … я очнулся от прикосновения. Меня кто-то гладил по щеке. Я открыл глаза и увидел Бирусу, свою жену. Она сидела рядом и гладила меня. Я хотел подняться и обнять её, признаться, что не могу докричаться до севона, что меня уже никто не слышит, и что скоро я и сам умру. Потом Бируса взяла в руки бубен и начала в него бить, ударяя колотушкой в сдвоенном ритме, и затянула протяжную песню, в которой просила у духов прощения и говорила, что мы, наш род, принёс им обильную жертву своими жизнями. Я пытался подняться, чтобы взять у неё бубен, чтобы петь самому, так как моя жена была больна, но никак не мог подняться. Но бубен продолжал грохотать. Когда я пришёл в себя, то оказалось, что это я сам в него колочу, а больше никого в фанзе не было. Я бросил бубен на землю, и вышел наружу. В своём доме я нашёл и Бирусу, и своих детей. Они все были мертвы. Даже сын, который приползал ко мне за помощью. Он тоже умер от страшной болезни, от которой кожа лица покрывается язвами и нарывами. В соседнем доме лежали тела жены и детей брата. Самого Дерсу не было. И в других домах тоже были мёртвые. Умерли все ближайшие соседи, а прочие из селения ушли. Я похоронил своих и братовых умерших, а потом и тех соседей, которые были ко мне добры. Я вернулся домой и лёг, чтобы умереть самому. Но ко мне пришёл отец Алексей, который был батюшкой в русской деревне неподалёку. Те соплеменники, которые сбежали из нашего селения, где свирепствовала эпидемия, рассказали русским, и они пришли к нам на помощь. Оказалось, что живым остался не только я, но и ещё некоторые. За нами ухаживали русские, а отец Алексей провёл службу, чтобы изгнать зло из нашего дома. Он сидел рядом со мной и рассказывал, как тёмные дьявольские силы используют человеческие слабости, чтобы захватить их, отнять души. Его слова вдохновили меня, вернули меня к жизни, я поверил, что это ещё не конец, и заявил отцу Алексею, что хочу просить защиты и помощи у его бога. Вот так я стал Степаном.
Бояров с сочувствием разглядывал этого человека, который соединял в себе две личности – туземного охотника и шамана Миону Узала и православного Степана. Сначала аспирант разговаривал с одним, а потом ему показалось, что он слышит другого, речь которого была правильная, как у человека образованного. Он решил проверить это.
– Послушай, э-э … Степан, а кто это, отец Алексей?
– Наш батюшка. Он взял меня с собой, к себе в деревню, поселил у себя. Я стал ходить в школу, вместе с ребятишками, научился грамоте, помогал батюшке в службах.
– Помогал? Ходил? Это было раньше, а что теперь?
– Теперь я отправился искать брата.
– Ты говорил, как его зовут …
– Дерсу Узала. Младший брат. Он исчез из нашего селения, оставил своих. Я их похоронил, вместе со своими домочадцами, но меня тревожит, что с ним сталось, куда он делся. Я думаю, что он тоже заболел, и когда другие бежали из селения, то прихватили и его, тогда как его родные уже умерли. Как может быть по-другому, я не представляю себе. Что с ним сталось? Эти думы угнетают меня, и я ушёл искать брата. До меня дошли слухи, что его видели в горах Сихотэ-Алиня, где он занимается охотой. Может он ещё вернётся, но мне уже невмочь ждать. Я оставил Степана в русской деревне, в Константиновке, и, как охотник Миону отправился в путь. Теперь вот подошла очередь шамана, но я найду брата, обниму его и отправлюсь обратно, уже как Степан.
Было удивительно слушать историю его жизни. С Миону происходили удивительные события, которые мало укладываются в привычные схемы мироустройства. Но ведь и с самим Бояровым много чего произошло за последние год- полгода, что тоже можно постоянно пребывать в недоумении. Мы привыкли слишком плоско смотреть на события, которые происходят с нами, на все события, что окружают, соседствуют с нами. Мы считаем здешних аборигенов дикарями, по той причине, что они всё объясняют влиянием потустороннего мира, мира духов, и жизнь свою выстраивают соответственно. Почему же тогда оказывается, что души их чисты, простодушны, и они ближе к Природе и тому Богу, о котором рассказывают священники, призывая жить по законам Божьим, но одновременно устраивая отношения так, что эти законы или не срабатывают вовсе. Или искажаются таким причудливым образом, что становятся противоположным  своему первоначальному смыслу.
– Степан, – обратился к туземцу Бояров, – что ты собираешься делать?
– Мы переждём буран, я помогу тебе добраться до твоего селения, и отправлюсь дальше. Пойду искать брата. Вдруг он потерял память, потерял себя. Тогда я помогу ему обрести прошлое. Человек без прошлого не может видеть дорогу в будущее.
Они ещё долго говорили, обо всём, о чём могут порассуждать два человека, хлебнувшего в этой жизни всякого. Боярову было удивительно, что с ним, на равных, говорит человек, не учившийся в университетах или академиях, ученик неизвестного отца Алексея, но умеющий делать неожиданные выводы, выглядевшие парадоксально, но, при более пристальном осмыслении – верные. А ведь и сам Бояров сейчас в роли такого вот сельского батюшки, преподавателя, устами которого глаголет не иначе как сам Всевышний. Ведь, если задуматься, то любой учитель дарует нас знаниями, а если таково его жизненное предназначение, то эти знания – истинны, и являются кладезем. Кто знает, быть может его ребята, которых он взялся обучать, достигнут в жизни настоящих высот. И это благодаря ему, бежавшему из каторжного острога. Может оттого он и получил этот шанс, чтобы оказаться здесь и дать необходимый посыл этим детям, и в этом заключается его миссия. Католические священники то и дело говорят, что неисповедимы пути Господни, но мало кто вслушивается в смысл этих выражений.
Иногда туземец по имени Степан вылезал из снежной избы, чтобы посмотреть, что творится снаружи. Но пурга не прекращалась. Камышино было неподалёку, вряд ли аспирант удалился более, чем на версту, погрузившись в думы. Удивительно было прятаться от стужи под сугробом снега. Но ведь Природа мудро всё устроило. Взять тех же медведей. Они накапливают за лето жир, поедая всё, что попадается им в лапы, а потом укладываются в берлогу и спят несколько месяцев. Чем это не летаргия? Весной они пробуждаются, голодные, истощённые, недовольные, но всё это меняется, как только они получают возможность кормёжки. И ведь так делают не только медведи, но и другие звери. А лягушки, так те и вовсе вмерзают в лёд, а потом, по весне, оттаивают, и жизнь их продолжается. Это ли не пища для исследований будущих учёных века двадцатого, обещающего стать воистину великим по своим достижениям. Может и люди научатся впадать в подобие спячки, если случится какой глобальный катаклизм природного свойства, чтобы перележать опасный период, пережить его. Бояров вспомнил минералогический музей, где хранились образцы янтаря, красиво окаменевшей доисторической смолы, сделавшейся полудрагоценным камнем. Там, внутри янтаря, попадались насекомые, жившие сотни тысяч лет назад. Время для них остановилось. Они словно находятся в оцепенении. Такой янтарь, с древними мушками внутри ценится, ювелиры научились их использовать, чтобы подчеркнуть индивидуальность камня и потрафить вкусам модниц. Может, наука будущего, двадцатого века научится это использовать, ибо нет ничего невозможного для пытливого человеческого разума, сотворённого по образцу божественного, если верить Библии.
– Ну, что там? – спросил Андрей у Степана, который как раз вылезал из тесного снежного лаза, после очередного разведывательного рейда.
– Ещё задувает, – сообщил охотник, – но скоро закончится. Я это чувствую.
Бояров уважительно посмотрел на туземца. Аспирант, человек цивилизованный и образованный имел глупость попасть в безвыходное и даже смертельно опасное положение, в какое не попадёт малообразованный абориген, имеющий жизненный опыт. Он никуда не выйдет, не отойдёт от своего жилища, если при нём не будет некоего жизненно важного припаса. Вот и теперь, они жили на тех продуктах, которые имелись у Миону Узала. Туземцы умеют сушить мясо и рыбу таким образом, что при небольшом объёме, они дают возможность получать необходимые калории. Опытные охотники и следопыты знают травы, растения, какие можно использовать для приготовлении пищи, а знахари- травники знают рецепты излечения от самых разных болезней, какие сложно излечить просвещённым европейскими докторам медицины, во многом потому, что городские условия подразумевают быстрое распространение инфекционных болезней по причине высокой концентрации населения.
В подобных обстоятельствах туземец Узала мог бы спокойно продержаться дней пять, без фатального вреда для здоровья (не учитывая того, что некоторые истовые верующие люди соблюдают великий пост до сорока дней, другие накладывают на себя суровые условия сухой голодовки, но оба эти случая подразумевают малоподвижный образ жизни, при минимальной расходе запасов организма, тогда как находящиеся в экстремальных условиях, борются за свою жизнь с неблагоприятными факторами).
«Всё проходит, пройдёт и это», было написано на кольце Соломона, царя иудейского, если верить библейским сказаниям. Высказывание мудрое, но вместе с тем и банальное, потому как кто будет его оспаривать, ибо это так в нашей жизни устроено. Вернувшись из очередной вылазки наружу, туземец объявил, что снег валить перестал и можно выходить наружу. Признаться, Бояров не раз порывался выйти и до этого, но Миону ему препятствовал, подозревая, что русский опять что-нибудь учудит и сумеет всё-таки погибнуть, как это не раз случалось с людьми цивилизованными, но малопригодными жить в «полевых условиях». Бояров сначала протестовал и пробовал доказать, что он успешно проходил и не такие испытания, но гольд Степан ехидно над ним посмеивался, как смеялись над бароном Мюнхгаузен его соотечественники, когда он им рассказывал о своих похождениях в Российской империи, откуда он вернулся довольно состоятельным человеком.               
Оба переживших буран злополучника выбрались из снежной норы и принялись оглядываться. Снегопад сильно изменил местность, почти до неузнаваемости, во всяком случае, аспирант не мог сообразить, в какую сторону им надо двигаться, чтобы добраться до Камышина. Снег облепил ели, превратив его в комплекс монументов, словно здесь поработала бригада титанов- ваятелей. Никаких троп разглядеть было нельзя. Это верно для Боярова, потому как Миону оглядывался весьма уверенно. Скорее всего, он скоро бы сам определил нужное направление и нашёл дорогу к деревне духоборов, но в этот момент Бояров услышал выстрел, а затем и крики в отдалении. Ему показалось, что он узнал эти голоса, и крикнул в ответ. И скоро вдали, между снежных сугробов и занесённых деревьев появились фигуры людей, сноровчато двигавшихся на специальных конструкциях, самодельных снегоступах.
Увидав людей, Бояров закричал, замахал руками, их уже заметили и к ним спешили спасатели. Один, другой, третий, ещё, ещё. Оказалось, что в спасательную экспедицию вышли едва ли не все камышинцы. После того, как пропавшего учителя распознали, кто-то пальнул из ружья вверх два раза. Это был условный сигнал завершение операции. Начали подтягиваться и прочие, неравнодушные к несчастью люди. Андрея тискали, тормошили, даже те, кто не испытывал радости от общения с ним, чурался его присутствия. Боярова это растрогало. Он всем улыбался, жал руку. Рядом с ним стоял Миону Узала, уже собравший свои вещи в котомочку, которая висела теперь у него за плечами. На долю туземца тоже перепала щедрая порция благодарностей и восторга. Покончив с приветствиями, направились в Камышино, всей шумной гурьбой. Идущие рядом пытались рассказать Андрею о последних событиях, но так как говорили все разом, получалось шумно и непонятно. Пришлось дожидаться того момента, когда дошли до дома Глущенок.      
Когда Бояров не вернулся домой, первой панику начала Марфа Захаровна. Есть такое выражение – «убиваться». Это вовсе не означает какого-нибудь из способов покончить свою жизнь. Это скорей выражение крайней степени отчаяния, которая может привезти к самым серьёзным последствиям. Старуха Глущенко прибежала, набросив кое-как на плечи старый тулупчик, в избу Богодеевых, и принялась голосить, что пропал её Сашенька. Её не сразу поняли, ведь Александр её погиб несколько месяцев назад, а потом Савелий понял, что речь идёт о том её «сыне», исполнять обязанности которого, было поручено пришельцу, обосновавшемуся в Камышино, личность которого была довольно таинственной, как и обстоятельства, способствовавших его у них появлению. Андрей Бояров сделался участником общины духоборов, пусть и неполноправным, но довольно важным. Ему доверились настолько, что попросили заняться ремонтом Убежища, получившего ряд серьёзных повреждений после налёта банды хунхузов. Если бы тех восстановительных работ не провести, то Убежище стало разрушаться, а у духоборов не хватало умения и рабочих рук, чтобы проводить ремонт в условиях подземелья. Тут помощь пришлого человека оказалась очень нужна, и он показал себя дельным человеком: всё получилось если и не замечательно, то хотя бы добротно. Правда, горняк начал проявлять любопытство, понятное и простительное для каждого деятельного человека, но некоторые из общины этому воспротивились, потому как большинство из старообрядцев придерживается самых строгих правил недопущения посторонних в свои дела, но ведь аспирант доказал свою участливость, к тому же он и сам изрядно пострадал от российских властей. Почувствовав к себе недоверие, Бояров выбрался из подземного тайника и отправился вглубь тайги, чтобы обдумать, как себя вести дальше, после того, как ему продемонстрировали недоверие. Наверное, побродив под сенью елей и сосен, он бы успокоился, но – вот случай божьего промысла! – начался буран, и довольно сильный. Всё завертелось в круговороте снега и ветра, а снежные сугробы покрыли обильным слоем все тропинки в лесу. Вот в этот момент и заголосила старуха Глущенко.
Что тут прикажете делать?! 
Про плохую погоду говорят – «собаку во двор не пустить». Собаку! А тут человек пропал! Что учителя дома нет, никто и не подозревал. Нет человека, и – что? Домой ушёл, отдыхает. Заслужил свой отдых, вишь, какое дело провернул. Обиделся? Что ж. Жизнь наша такая, из несправедливостей и бед составляется. Кто-то весьма умный сказал, что жизнь нам дана, чтобы все её тяготы и сложности стойко преодолевать, чтобы через это закалиться и получить от судьбы подарок – удачу. Просто так удача-то не объявляется.
Собрались мужики в избе у Богодеевых, в затылках чесали, да друг на дружку хмуро поглядывали – в такую погоду в тайгу соваться-  дураков нет. Гиблое это дело. Не повезло учителю, так на всё воля Божья. А старуха Глущенко выла, мотались седые космы, растрепавшиеся от такого её горя. Потом кричать она перестала и заявила, что сама в тайгу пойдёт. Все мужики хай подняли, что это чистая смерть. Старуха заявила, что она своё уже отжила, а жить дальше вместо сына не желает. Тут неизвестно откуда возникла Настя Горевая и решительно заявила, что тоже пойдёт, вместе с тётей Марфой. Тут уже принялись кричать все, на взбесившуюся девку. Настя глаза в пол опустила, но вид у неё был такой, что она всё равно пойдёт. Тут уж стали решать по-настоящему. Старуху Глущенко, на пару с Настей, заперли в избе Глущенок, а вместе с ними осталась Глафира, мать Насти, приглядывать за обеими. Отец же Насти, Степан Егорович, решительно заявил, что он возьмёт верёвки подлиньше и обойдёт окрестности Камышино. Все снова принялись шуметь. Чего там окрестности осматривать? Если бы учитель находился поблизости, то успел вернуться. Надо искать дальше. Собрали партию добровольцев, которые должны были контролировать друг друга и пустились в поиски.
А буран становился всё сильнее, словно все духи здешних мест объединили усилия в попытке изгнать русских переселенцев, доказать им, кто здесь хозяин. Но, несмотря на то, что мир, казалось, ополчился на них, духоборы вышли на поиски учителя. Они обшарили все окрестности, но все их старания были напрасны. Все понимали, что неготовому к жизни в тайге человеку в таких условиях выжить невозможно. Невозможно!
Настя Горевая устроила форменную истерику. Марфа Захаровна ей вторила. Бедная женщина могла в любую минуту окончательно тронуться рассудком. И все это понимали, и старательно отводили от неё глаза, только бы не встретиться с ней взглядом. А старушка как раз всем в лицо заглядывала, словно от этого зависела жизнь Александра. Понятно, что Боярова, но Андрей был для матери Александром. Настя выла белугой, цепляясь за пожилую женщину и называя её мамой. Наверное, именно это и спасло Марфу Захаровну от безумия. Она обнимала Настю, называла её «донюшкой» и пыталась успокаивать.
Насмотревшись на всё это, Степан Егорович Горевой плюнул под ноги и с самым сокрушённым видом  вышел из избы. Потом оказалось, что он ушёл в тайгу на поиски, прихватив с собой всяческий запас, как это делают опытные таёжники. И – тоже пропал. Всё село духоборов заволновалось. И тогда Самуил Жабкин, здоровенный мужик необъятной наружности отправился в лес. Порывались и другие, но Савелий Богодеев им не позволил, а уже ночью вернулся Жабкин и притащил Горевого, который сам не мог идти, так вымотался и закоченел. Его сразу потащили в баню, где им занялась супруга, Глафира, и травник, дед Корней Митрофанов. Так закончился первый день, когда пропал учитель.
«Буря мглою небо кроет, – писал известный русский поэт, представлять которого нет необходимости, – вихри снежные крутя, то, как зверь она завоет, то заплачет, как дитя». Чтобы давать такие верные определения, мало наблюдать за бурей, надо побывать внутри  неё. Действительно. Природа умеет создавать самые разные звуки, которые туземцы объясняют присутствие в нашей реальности духов. Наука акустика даёт свои объяснения, а как всё происходит на самом деле, люди узнают, вне всякого сомнения.
За те два дня, что Боярова не было (нашли его на третий день) состоялось ещё три спасательных экспедиции, и это в то время, когда свирепствовал буран. Бывает так, что мать, у которой пропал ребёнок, в первое время сердится и придумывает для шалуна наказания, одно другого суровей и нравоучительней, но потом начинаются настоящие тревоги, которые растворяют в себе праведный гнев на непослушание; и в самом конце воцаряется паника, когда пропавшему готовы всё простить, лишь бы он вернулся, и когда это происходит, вместо наказания, которого ждёт (и страшится) сорванец его встречают открытые объятия матери. Вспомните картину Николая Лосева «Блудный сын», по мотивам библейской притчи, где стоит на коленях вернувшийся после длительных странствий сын, одетый в рубище, а к нему тянется его престарелый отец, готовый принять его в объятия. Вот и в данном случае, когда Марфа Захаровна подняла панику, большая часть камышинцев молча осудила пришлого аспиранта, который с Богом не знается, а вносит в их повседневную жизнь, если и не крамолу, то лишние треволнения. Лишь Настя Горевая отнеслась к призывам пожилой женщины с полной душевной отдачей, а за ней и другие ребятишки, ученики «школы» Боярова начали робко высказываться, что случилось с их учителем беда. Уже потом всё настолько завертелось, что к тому времен, как аспирант нашёлся, он сделался самым желанным гостем в Камышино.
Почему так случилось? Духоборы, в отличие от прочих старообрядцев, не настолько суровы душой. Они умеют радоваться жизни и устраивать свой быт так, что он становится своеобразной идиллией. Именно такое общество рисовали в средневековых пасторалях и называли «Аркадией» (в реальности -  центральная часть Пелопоннеса). Духоборы принимают жизнь такой, какая она есть, и налаживают её для себя, чтобы получить через быт благость. И ещё они считают, что всё (и беды и радости) идёт от Всевышнего, от Бога.
К вечеру второго дня абсолютное большинство камышинцев уверили себя, что учителя в живых они уже не увидят, что не может городской, цивилизованный человек выжить в условиях природной стихии. И, когда этот самый «почивший в бозе», появился перед ними, живой здоровый и даже весёлый, все решили, что это знак расположения к нему Всевышнего. Если у кого ещё и оставалось к пришлому какое недовольство, то оно сразу на этом и закончилось. Найденного Боярова под приветственные крики подхватили на руки и понесли домой. Часть приветствий и расположения перепало и на долю туземца, который это воспринял спокойно, как само собой разумеющееся. Считается, что человеку, даже постороннему, попавшему в беду, надо непременно оказывать помощь, и тогда можно быть уверенным, что когда-нибудь и тебе, в случае большой нужды, такую помощь обязательно окажут. Даже в лесу, в необитаемой избушке, где укрываются охотники во время промысла, принято оставлять запас продуктов, сухие дрова и спички для незнакомца, который, возможно, попал в горестное положение. Такого бедолагу, быть может даже не увидят, чтобы получить от него благодарности (что уж говорить о выгоде), но и это ничего не значит тем отзывчивым людям, которые сами для себя установили подобный закон (вот показательный пример, когда закон – во благо).
Неизвестно, кто больше радовался – Бояров ли, выбравшийся из положения, по определению – безвыходного, или камышинцы, которые демонстрировали самую искреннюю радость. Ещё недавно они вели себя довольно прохладно, по отношению к чужаку, выходцу (выбеглецу) из каторжного острога. И вот в один миг (за неполные три дня) всё изменилось. Каждый из камышинцев демонстрировал Боярову своё благодушие и симпатию. Конечно, больше всех была рада старуха Глущенко, которая даже, казалось, помолодела. Что же касается Насти Горевой, то она в первую минуту, как принесли (на руках) учителя, кинулась к нему обнимать, но потом сразу смутилась, и пока ошалевший от такого разгула общей к нему милости аспирант пришёл в себя. Девушка к тому времени уже пропала, должно быть – спряталась дома.
Всё это время среди людей находился Миону Узала. Он улыбался всем столь широко, что лицо его напоминало блин, политый маслом. Он в первый раз видел такой радушие. Весьма справедливо он считал, что оно адресовано и ему. После того, как Бояров рассказал, что ему пришлось пережить, часть восторгов пришлось и в отношении туземца, по полному праву. Бояров обратил внимание, что  теперь Миону ведёт себя так, как этого и ждут от туземца, то есть он говорил, коверкая фразы и демонстрируя небольшой запас русских слов, перемежая его словами на гольдском наречии. Должно быть, он решил попридержать в себе православного Степана.
Когда он остался один, Бояров вспомнил эту небольшую скрытность туземца и принялся размышлять на эту тему. Казалось бы, духоборам, людям воцерковлённым, то есть всей душой принявших веру, должен был быть ближе человек, пусть и абориген, азиат, но принявший христианскую веру, единоверец, по сути. Но потом понял, что не всё здесь так просто и однозначно. Сами судите: в одной семье может не быть душевного согласия, а ведь к ближнему своему у нас более высокие требования, чем к человеку постороннему, не связанному узами родства. Когда эти противоречия станут вопиющими (для вас), «несогласный» родственник переходит в разряд врага, тогда как человек посторонний, пусть даже говорящий то же самое, не вызывает столь резкого недовольства. Пусть он и другой веры, к нему относятся нейтрально. Он – чужак, сегодня он здесь, а завтра – неизвестно где, тогда как свой всё время рядом, маячит, и вызывает раздражение тем, что упорствует в своей «ереси» (инакомыслии). А что такое религия, как не семья, пусть и глобально масштабная, где Всевышний числится Отцом. Когда какое-то мировоззрение формируется как религия, все её носители суть единоверцы. Позднее начинаются разветвления, которые всё дальше отодвигаются друг от друга, становятся непримиримо чужими, вплоть до смертного боя. Так христианство со временем разделилось на западное и восточное, на католичество и византийство (православие). Ещё позднее католичество рассыпалось на десятки разновидностей и сект, да и православие, не столь подверженное изменениям, прошло через Реформацию, а те, кто остался при старых принципах, получил обозначение «старообрядцев» и подвергся гонениям. В самые напряжённые моменты обострения противоречий новоправославные священники и иже с ними (разные там «хоругвеносцы») закапывали приверженцев Старых Обрядов в землю. Живыми. А те, в свою очередь, сжигали себя сами, вместе с домочадцами (заживо), лишь бы не даться в руки и не быть перекрещену. Да и в Европе, которую ныне именуют не иначе как просвещённой (просвящённой?), случались кровопролитные «гугенотские» войны. А что это, как не гражданская война? И что самое парадоксальное, что одна из главных заповедей христиан гласит о любви к ближнему своему. Вот бы странно видеть две воюющие между собой армии, на знамёнах (хоругвях) которых начертана эта общая заповедь, забрызганная кровью христиан. Поэтому становится понятным опаска туземца объявить себя православным. Спокойней быть язычником. К тебе будут лучше относиться. Такой вот парадокс. Увы- увы…   
Степан остался Миону Узала, и оказался правым. То есть сделал правильный ход. Снова и снова он пересказывал всё, что сделал в течение считанных минут, какие у них оставались. А ведь за это время надо было успеть принять единственное верное решение, и не отступить от него ни на йоту (это такая буква, происходящая из финикийского языка, а сейчас из русского языка вымаранная, и выражение сие означает, что нельзя отступить ни на одну буквы, даже если эта буквы не имеет принципиального значения), ведь малейшая ошибка в действиях, а тем более в решениях грозит самыми фатальными завершеньями. То, что они остались живы, говорило само за себя. И героем здесь был туземец, гольд. Миону рассказывал восторженным слушателям, что он отправился на поиски брата, что брат был болен, но ушёл из родного селения, и – вот, пропал, нет от него ни слуха, ни весточки, а некоторые люди говорят, что видали его весьма далеко, аж в горах Сихотэ-Алиня. А Сихотэ-Алинь, это целая горная страна, длиною около 1200-от километров, и расположилась она между рек Уссури и Амур с одной стороны и Татарским проливом с другой, который ведёт в Японское море, то есть на самом краю земли. Дальше только остров Сахалин, «места отдалённые», куда ссылают самых отпетых преступников. А про сахалинскую каторгу ходят легенды не менее ужасные, чем эллинские мифы про Аид. И туда (Сихотэ-Алинь) занесло брата Миону Узала, охотника, следопыта, промыслового человека. Гольд отправился на поиски его, чтобы примириться, если он держит какую-то обиду. Духоборы Миону сочувствовали, давали советы, и даже остаться, не испытывать судьбу, ведь и здесь места богатые, привольные, а местные жители добры и наверняка примут его в свой род, свою семью. Кстати сказать, такие случаи были не редкость, и пришельцы приживались, и даже русские люди, попавшие в беду, а то и беглые преступники находили там пристанище.
От всего этого туземец немного ошалел, улыбался всем и каждому, жал руки, кланялся, благодарил. Его и в самом деле тронула отзывчивость и искренность приглашений. Не забывайте, что духоборы стали свидетелями богоугодного отношения к этим людям, один из которых (Бояров) был их соседом. Про то, что некоторым он ещё недавно совсем не нравился, уже забыли, этого как бы и не было. Вместе с учителем, за компанию, дождь благодарности пролился и на голову спасителя. Надо сказать, что гольду это было очень приятно, настолько, что он решил задержаться в Камышино на несколько дней, может даже на неделю. Как ведь в народе говорят: бьют – беги, а дают – бери. А ведь у бедного туземца не так уж много добра, то есть имущества. Добра, как чувства, у него как раз в избытке, потому как злой, прижимистый человек в тайге пропадёт, сгинет без следа. Миону решил воспользоваться удобным моментом (оказией), чтобы пополнить запасы продуктов, патронов, кой-какого материала, подремонтировать обувь, одежонку, разжиться снегоходами, да и прочим – по мелочи. Сами видите, всё это не терпит суеты.
Боярову было приятно, что духоборы столь приветливо отнеслись к его спасителю, ведь самому ему отблагодарить гольда было довольно сложно, но всё исправила община. Русь, государство руссов, на общине и поднялось, сделалось со временем державой. Просвещённый человек воспринимает эти процессы остро. Бояров понял, что как учитель, более того, как просветитель, одержал важную победу, причём неожиданно для самого себя. А ведь, честно говоря, это можно назвать жертвенностью. Да-да. Учитель начал проигрывать перед обществом духоборов, которые забрали бы от него своих детей, а полученные знания были бы объявлены вредными, но тут учитель как бы принёс себя в жертву Богу, отправившись в тайгу в канун снежного бурана. Но Бог оставил его в живых, как не принял смерть сына от Авраама. Значит – прав учитель. Он угоден Богу. Прошёл в его глазах легимитизацию. Теперь можно принимать от учителя знания, до следующего раза, до новых сомнений. А пока на следующее занятие учителя пришли все дети, какие были в Камышино, даже те, которые в школу ходить ещё рановато. Пришли и несколько взрослых. Если Савелий Богодеев и раньше хаживал на занятия, то Степан Горевой явился в первый раз. Пробовал пройти в избу и Самуил Жабкин, вытащивший из сугроба Горевого. Но был этот духобор столь массивен и громоздок, что ему не нашлось в горнице места, о чём он громогласно сожалел, разводя руками, как бы показывая, что можно назвать «косой саженью», о чём ребятам заявил Андрей, чем вызвал громкий хохот, а громче всех веселился сам Жабкин, как человек большой отличающийся добродушием. Каким-то образом на урок проник Миону Узала, неприметно устроился в уголке и внимательно вслушивался в слова Боярова, не переставая улыбаться.
В этот раз Бояров рассказывал детей о России, как она появилась из объединившегося союза славянских племён, как эти племена растворялись в единое целое, из которого формировалась русская нация, со своими особенностями, мотивациями и противоречиями, как Византия прививала Русь своей верой, как орды степняков подавили самобытность и формировали государственность. Если Европа стала Европой, когда греческий тип развития соединился с римской матрицей, то в нашем случае византийская политика менялась через призму Золотой Орды. Дети слушали, вытаращив глаза от старания понять слова учителя, а взрослые всё воспринимали нахмуренно. Надо понимать, что воцерковлённые люди вопросы веры воспринимают обострённо, а если глаголет человек не из их среды, то и насторожённо, как бы стараясь уловить то грань, за которой начитается пространство веры оскорблённой . Бояров понимал всю деликатность темы своей лекции и осторожно выбирал слова. Потом понял, что детвора перестала его понимать, и остановил дозволенные речи, как Шехерезада из арабских сказок. Только арабская принцесса прекращала говорить в преддверии рассвета, а Бояров замолчал, когда за окном стала темнеть.
– Ребятишки устали, – заявил Савелий Богодеев. – Им пора отправляться домой, кушать и отдыхать. Уроки продолжатся, но уже завтра.
Дети сразу оживились и потянулись к выходу. Уставши сидеть тихо и слушать учителя, они теперь дружно гомонили, обмениваясь впечатлениями об услышанном. Каждому что-то запомнилось своё, и он спешил поделиться своими мыслями с дружком. Несколько минут шум голосов перекрывал всё, но потом дети стали выходить наружу, и расходиться по домам. Удалились и те несколько взрослых, что приходили со своими детьми. В углу сидел Миону и мирно дремал, пригревшись. Шум голосов его не разбудил, и он продолжал улыбаться, не открывая глаз. Слышно было, как Самуил Жабкин разговаривает с Марфой Захаровной, которая суетилась у печки. В горнице остались Андрей Бояров, Савелий Богодеев и спящий Миону, который мирно сопел носом.
– Интересные вы вещи рассказывали, Андрей Илларионович, – признался Савелий. – Я вас с удовольствием послушал. Вон, и детей это заинтересовало. Немного сложно, они не всё поняли, но не всё ведь сразу. Главное было подмечено верно. Это про католиков и православных.
– Это я свои мысли излагал, – признался Бояров. – Постарался говорить проще.
– Всё равно это для них в новинку. Если бы эта школа была каждый, тогда бы ребятня лучше всё понимали и запоминали. Но я хотел бы поговорить не об этом. О таких вещах у нас редко говорили. Отец кое-что мне рассказывал, да и от стариков я немного узнал. Духоборы ведь от обычных православных верующих отличаются. Наша вера пришла к нам из Германии, от человека, которого звали Иаков Бем, или Яков Беме, его называли по-разному. Сапожник, и сам сын сапожника, он умел слышать Слово Божие, и не просто слышать, и уметь передать его другим, сформулировать так, чтобы его поняли и поверили. Так в Палестине проповедовал Иисус, а ещё до него этим же занимался Иоанн, названный Предтечи.
– Наверное, его можно назвать пророком. Так называли человека, передающего другим учение Бога. В средневековой Аравии, сын обедневшего купца из племени курейшитов, Мухаммед, пророчествовал о боге, которого он называл Аллахом. Сейчас эту веру поддерживают десятки миллионов последователей, а их вера именуется исламом, что в переводе с арабского означает «покорность». Мухаммед теперь зовётся пророком.
– Да, – согласился Савелий. – И Яков Беме тоже является таким пророком, но христианская церковь не желает его признания, как отвергли откровения  других людей, которые тоже умели слышать то, что закрыто для большей частей ушей. Христианские священники не дают право мессии тем, кто не отмечен римским папой. У православных на это имеется патриарх, в Иерусалиме – вселенский, а в Москве – московский. Лишь они позволяют говорить о Боге то, чего нет в священных текстах. Яков Беме грамоту изучал по Библии и по трактатам мудрецов древности, среди которых выделял Парацельса, который был замечательным медиком, пытался соединить науку и магию, занимался алхимией и изучал свойства веществ, а также - естество человека. Яков Беме считал, что Бог есть господство любви, а человека он создал для постижения созданного им мира, чтобы впоследствии распорядиться накопленными знаниями. Беме написал ряд трактатов, и ездил в Лейпциг, где рассказывал о своём учении влиятельным богословам, которые создали специальную комиссию, чтобы разобраться с ним. Прошло немало содержательных встреч с Яковом, после которых богословы заявили, что противоречий со Священным писанием нет, а мысли Беме весьма интересны и требуют дальнейшего изучения. На Беме накопилось много доносов, о его речах, которые называли вольнодумством и «ересью», и сапожник отправился в Лейпциг, чтобы объясниться, в противном случае его ожидала монастырская тюрьма. Но его учение поддержали богословы, и это меняло многое …
Когда аспирант начал свой урок, он собирался дать понятие ученикам о той стране, в которой они проживают, и всего величия которой они не могут видеть, а потом, по ходу дела решил им показать характер народа, то, что делает их русскими и чем они отличаются от других народов. И православие, как государствообразующая религия, играло в этом важнейшую роль. Как бы само собой дальше речь пошла о том, чем восточные христиане (православные) отличаются от западных (католиков), их мотивации и стремления. Потом сам понял, что детям в этом разобраться будет сложно и замолчал, а паузой воспользовался Савелий Богодеев и отпустил детишек по домам, сам же принялся рассказывать об особенностях верования духоборов и их связях с религиозными течениями Германии. Аспирант терпеливо слушал молодого человека, которому приходилось выполнять обязанности руководителя общины и напрягать постоянно свой разум. Андрей уже собирался как-то сворачивать этот день, со всеми его сложностями, но, как оказалось, весь этот рассказ Савелия предварял то, что он собирался поведать своему новому товарищу.
– Общение в Лейпциге подтолкнуло Якова Беве к новым размышлениям, довольно важным, о действительном месте человека в действительности. Он даже начал этот обсуждать со своими новыми оппонентами, которые отнеслись к его новым идеям с большим уважениям. У Якова был молодой спутник, помогавший ему вести подготовку к продолжительным выступам. Этот помощник, Питер Диметриус, делал записи, фиксируя ход мыслей нового пророка. Целую неделю Беве практически беспрерывно работал, днём общаясь с богословами, а вечерами и по ночам диктую Диметриусу новый трактат, обещающий стать самым его великим трудом. Когда комиссия закончила разбирать его дело, он успел надиктовать большую часть того, что задумал. Остальное он решил доделать дома. Они отправились с Диметриусом в обратный путь, но нервный подъём, который позволял Беве бодрствовать по двадцать четыре часа в сутки, сменился нервной лихорадкой. Да и сам пророк был уже немолод, и здоровье его оставляло желать лучшего. Он свалился в лихорадке, а через пару дней, совершенно для всех неожиданно, скончался. У Беве было много сторонников его учения и, при необходимости, он мог бы получить любую помощь, медицинскую или финансовую, но Питер Диметриус растерялся и не смог всё организовать. Беве умер, помощник его вернулся домой, а незавершённый труд начал свой путь, переходя из одних рук в другие. Дело в том, что трактат не был закончен, а последователи Беве искали достаточно осведомлённого человека, чтобы этот труд завершить.
– Но ведь это очень непростое дело, – посочувствовал Бояров. Такое в нашей жизни случалось.               
– Андрей Илларионович, – повернулся к учителю Савелий и придвинулся почти вплотную, – как вам Настя?
Последнюю фразу Богодеев сказал так тихо, шёпотом, что Бояров подумал – ослышался.
– Простите? ¬– переспросил он.
– Как тебе Настя? Настя Горевая.
Теперь Андрей понял, что всё происходит на самом деле. И – надо отвечать.
– Настя … – он немного замялся, раздумывая, что и как отвечать, – она … девушка хорошая … замечательная.
– Это все видят, – Савелий вздохнул и отвернулся. – Ещё полгода назад было решено, что она выйдет замуж за Тихона, моего брата. Оба они дружили. Горевые с нами не так уж давно, перешли из другой общины, когда мы собрались перебраться сюда с Северного Кавказа. Там её собрались украсть. Кто-то из горцев положил на неё глаз. На Востоке, да и на Кавказе, девушки созревают раньше, и браки заключаются, когда им тринадцать- четырнадцать лет, а то и меньше …
– Джульетте из трагедии Шекспира было тринадцать, – вспомнил Бояров, – Ромео было пятнадцать, а сколько там было страсти, и сколько легло трупов на сцену «жизни».
– Трупы, смерть, это нехорошо, – глухо отозвался Богодеев, продолжая смотреть в сторону, – мы взяли к себе Горевых и отправились сюда. Горцы остались в своём мире, но бедная девочка натерпелась страхов, её ведь в последний момент удалось отбить от кунаков- абреков. Только здесь она оправилась, сдружилась с нашими девчатами и ребятами, а Тихон ей определённо нравился. Они с ней  заговаривали о свадьбе. Казалось, что Настя забыло о том, что случилось. Но потом в нашей общине появился Башкин. Кстати сказать, его ведь тоже звали Тихоном. Вот уж кого можно назвать человеком противоречий. С самого детства он попадал в лихие ситуации, но умел из них выбираться. Но связался с нехорошими людьми, с беглыми каторжниками. Среди них есть всякие люди, есть и такие, кто много говорит о Боге. Вот за одним из таких и пошёл Башкин. Был он тогда пацаном. Годами … но по характеру уже горячий парень, которому кровь ударяет в голову. А он не умеет с этим совладать. Короче говоря, ушёл он тогда с каторжниками, а потом только слухи до нас доходили, что он вроде проповедника у них. С одной стороны распространяет Слово Божие, а с другой … крови на нём немало. Бывает так: человек человеком, а как выпьет лишнего или под влиянием гнева … или ещё какие обстоятельства … и словно демон в него вселяется. Вот и у Башкина такое случалось. Поймали его, на каторгу определили, так он оттуда сбежал, собрал шайку лихих людей, прошёлся по округе, пограбил немало, а потом заявил, что хочет грехи отмолить. Уж не знаю, что там было, но он всех «своих» собрал, начал он с ними говорить. Они тогда в землянке, в тайге прятались. Уж не знаю доподлинно, что и как там было, но землянка загорелась, и все они там сгорели. То есть не все – Тихон спасся. Почему-то дверь была заперта, когда там загорелось. Каким-то образом Башкин ту дверь вынес и наружу выбрался. Весь обгорел, но до нас добрался. Что уж там было, неизвестно, но полицейские исправники из Благовещенска прознали что-то и начали чинить следствие, кто и как спалил людей. Выживших-то не осталось, кроме Тихона Башкина, а и тот болен был так, что не чаяли его выжившим увидеть. Большей частью бредил и всё говорил про Огненное Чистилище. Когда к нам явились исправники искать Башкина, мы, как это обычно бывает, детей, женщин и стариков в Убежище проводили, да и Башкина туда же отнесли. Нельзя властям человека своего отдавать, даже если он и оступился. Тем более, что он ещё и не в себе был. Сказали, что дети и бабы в тайгу отправились, грибы- ягоды собирать, а что касается Башкина, то он действительно был, обожжён весь и разум потерял полностью; как только на ноги поднялся, как  тут же и сбежал. Куда и зачем, речи не было. Башкин и не говорил ничего, лишь мычал и рычал. Как сбежал он, так все облегчённо вздохнули – жалко его было и не знали, что с ним делать. Исправники  всё записали и к себе удалились, а мы в Убежище направились. Про безумие его мы недаром сказали: на него временами накатывало, тогда Жабкин и Пришлёпкин его полотенцами вязали, а самого Башкина водой холодной поливали, пока в нём дурь не кончится. Оказалось, что такой приступ случился и в этот раз. Схватил он того, кто рядом оказался, да полез на самое дно пещер, где бездонные колодцы имелись. Обычно из наших туда не совался никто. По делу только. Вот туда Башкин и полез. Получилось так, что в руки ему Настя Горевая попалась. Она его жалела. Пот с лица рушником утирала, когда его хвороба крутила. Глафира едва ума с горя не лишилась, а мы все полезли пропавших искать. Честно, так только Настю  и искали, а Башкин нам столько неприятностей доставил, что если бы он и пропал, так никто бы и не пожалел, хотя и грех это, признаю.
– Но ведь всё хорошо закончилось, – подсказал Бояров, даже чуть-чуть улыбнулся. Он уже слышал эту историю, да и хотелось подтолкнуть Савелия к окончанию откровений. Андрею хотелось отдохнуть, и, похоже, молодой староста это понял.
– Искали их несколько дней, а потом Башкин появился сам, и принёс девушку. Выглядел он нормально, учитывая то, что недавно обгорел и лежал разве что присмерти. Сказал, что им пригрезилось, что в Убежище вот-вот появятся полицейские. Те, кто там прятался, начали отходить внутрь. Настя помогала идти Башкину – он опирался на её плечо. Они прошли чуть дальше других. У Насти не выдержали нервы, и она побежала, провалилась в колодец, а Башкин полез за ней. Сорвался, потерял сознание. Какое-то время они провели там, Настя плакала, билась в истерике, а Башкин был в забытье, бредил. Каким-то образом он пришёл в себя и начал карабкаться вверх, тащил на себе девушку. В это невозможно поверить, но он вылез. Того колодца, откуда они появились, ещё не проверяли, да он и находился в стороне. Настя была без сознания. Степан, её отец, обвинил Башкина, что тот сам прыгнул в колодец и девушку утащил за собой в припадке безумия. Тот начал хохотать, впал в транс, весь трясся. Тогда же он совершил над собой насилие – оскопил себя сам. Мы решили, что он рехнулся окончательно. Но прошло несколько дней, и Башкин пришёл в себя. Теперь он говорил только о Боге, о том, что мир переполнился грехом, что он требует очищения. Он говорил, что Настя сама бросилась в колодец, чтобы не впасть в грех, что она совершила подвиг мученичества, и  что он прыгнул за ней, чтобы вернуть её в жизнь. Это весьма тёмная история. Сама Настя Горевая не сказала ничего. Она предпочла забыть об этой истории, но твой рассказ о шотландской девушке из шахты …
– Нелль. – подсказал Бояров. – Из романа Жюля Верна «Чёрная Индия».
– Да. Та история вернула её к жизни окончательно. До этого она мало общалась и даже со своими подругами, всё больше молчала. А теперь я спрошу тебя, Андрей, Андрей Илларионович, как тебе наша Настя?
Бояров почувствовал, как лицо его покрывается румянцем, словно был он студентом, и обсуждалось достоинство симпатичных им девиц. Что ему ответить на столь откровенный вопрос?
– Настя … она … замечательная … и я …
Слова находились с трудом. Они не слушались его и пытались выскользнуть, как лини, которых пытаться ловить руками.
– Она тебе нравится? – спросил Богодеев, испытующе глядя ему в лицо, и Андрей ответил ему, пытаясь говорить искренне:
– Да. Очень. Но она ещё совсем девчонка.
– Я вижу, что вы нравитесь друг другу. Настя предназначалась Тихону, брату, и они оба были расположены друг к другу, но дальше началось то, что можно назвать роком, или судьбой. К нам явился Башкин. По имени тоже Тихон. Потом он исчез, и снова появился, больной, раненный. За ним ухаживали, в том числе и Настя. Она девушка добрая, заботливая, знает травы, помогает деду Корею Митрофанову, нашему знахарю, лекарю. Для него она собирает травы, и помогает делать отвары из них. А потом это безумие Башкина, и падение в колодец. С этим непонятно: столкнул ли её туда Башкин, прыгнула она туда сама, спасаясь от безумца, либо то была роковая случайность. Но она Башкина возненавидела так, что даже моего брата от себя отталкивала, по той причине, что и он - Тихон. Мы верим, что имя несёт в себе тень судьбы. Неизвестно, как бы всё сложилось, но на Камышино напали бандиты, брат мой погиб, но появился ты, а потом она  оттаяла. Благотворно на неё подействовал твой рассказ. Я спрашиваю, готов ли ты соединить свою жизнь и судьбу с этой девушкой, успевшей пережить столько бед?
– Вопрос серьёзный, – откликнулся Бояров, – но надо бы продолжить его при ней. Я сам ей должен всё сказать, а там уже будем решать.
– Я отвечаю за нашу общину в целом, и за Настю в частности. – Признался Савелий Богодеев, ставший ещё более серьёзным. – Мы приняли её заранее в свою семью. И я чувствую ответственность. Девушки, они народ чувствительный, ранимый. В других селениях в такой ситуации девушку сочли бы «порченной», и ей трудно было бы завести семью и наладить жизнь. Я чувствую, что она особенная, и ей предназначена особенная судьба, то есть и избранник её должен быть соответствующим. И вот у нас появился ты, человек учёный. Если кого и считать особенным, то – тебя. К тому же я хотел бы предложить тебе некую миссию.
– Какую же? – спросил Бояров, у которого глава шла кругом от  всех этих событий. Он словно попал на страницы романов Эжена Сю или Понсона дю Террайля.
– Помнишь, я начал свой рассказ с Якова Беме, пророка из Германии, который воссоздал веру Иисуса, дав ей новое прочтение. Официальная церковь препятствовала самому Беме и его сторонникам. Комиссия, которую собрали в Лейпциге, должна была развенчать учение нашего пророка, но Яков сумел покорить богословов, доказав им те доводы, над которыми он работал. Эта его встреча подвигла его на написание нового трактата, который обещал стать главным его трудом, апофеозом. Он вложил в это написание всего себя, всю свою энергетику, выжав себя почти досуха. Результатом той интенсивной до жестокости работы стала его смерть. Пророк силён верующими, которые его окружают, а их вера, их любовь и дают ему ту силу, которая пророков отличает. А Беме был один, с ним рядом оставался лишь его помощник, а прочих Яков с собой брать не рискнул, опасаясь ареста, а то и казни. Его сила иссушила его самого. Даже Бог может сделаться беспомощным, если нет тех, кто в него верит.
– Это как винтовка без патронов, – предположил аспират.
– Скорее уж перо без чернил, – улыбнулся староста. – Однако после смерти пророка, остался его труд, пусть и не завершённый. После смерти пророка, Питер Диметриус не рискнул показать трактат. Он надёжно спрятал его. Позднее он показал рукопись самым верным последователям Беве. К тому времени их сообщество усиленно разделяли, и оно распалось на несколько групп. Диметриус с рукописи сделал несколько копий, чтобы труд Беве не пропал. Одна из копий находится у нас. Уже долгие годы мы ищем человека, который смог бы завершить работу нашего пророка. Я предлагаю тебе сделать это.
– Мне?!
Это предложение было настолько неожиданно, что аспирант не знал, что на него ответить. Судя по всему Яков Беве, хотя и служивший сапожником, был философом и возвысился до тех степеней, когда формулируют собственное мировоззрение, то есть способ постижения действительности в этом мире с программой его модернизации, то есть всё в немалой степени сложно. Он же, получивший образование горняка, увлёкся некоторыми политическими экспериментами, что закончилось для него не лучшим образом. Браться за работу над текстами религиозного содержание, это было сродни безумию, но и отказаться сразу было нельзя. Богодеев, молодой человек, вынужденный руководить религиозной общиной, конечно же желал приблизить к себе просвещённого сторонника, которого соблазнял будущими перспективами и красивой девушкой, а чем можно удержать человека, как не семейными узами. Настя Горевая была для Андрея очень симпатична, но он осознавал и все сложности её принадлежности к религиозной секте, которая весьма непросто отпускает тех, кто вовлечён в её «семью». Но и входить туда Бояров не спешил, хотя духоборы ему приглянулись своей человечностью и духовностью. Оно, общество будущего, будет всеми этими чертами отличаться. Но что ему сейчас ответить?
– Э-э, мало-мало кушать надо.
И Богодеев, и Бояров в состоянии изумления обернулись. За всеми этими разговорами они забыли о присутствии туземца, который устроился в уголке, и задремал там, пригревшись. Пока длился этот разговор, Марфа Захаровна затеяла стряпню в кухонном закутке, а громоздкий Самуил Жабкин, намеривавший сначала послушать учителя, переместился на кухоньку и предложил свою помощь престарелой хозяйке. Марфа Захаровна, конечно же такому предложению обрадовалась и принялась готовить угощение. Она поставила тесто, и начала разделывать свежую рыбу, свеженаловленную, которую ей притащили доброжелатели из числа соседей. А ещё она поставила варить похлёбку из картофеля и фасоли. Было и ещё что-то кроме этого. И, хотя большая часть гостей разошлась, старуха Глущенко кашеварила по полной программе. Аромат от рыбных пирогов распространился по всей избе, подняв на ноги Миону Узала, который то ли дремал, то ли бодрствовал. А уж тот во весь голос заявил, что пора бы усесться за стол.
Марфа Захаровна хлопотала, радостно исполняя роль хозяйки. Самуил Жабкин помогал ей, выставляя горшки на стол. Рыбные пироги источали завлекающие ароматы. Миону Узала заявил, что никогда ещё не пробовал таких пирогов. Посередине стола установили самовар, заправленный сосновыми шишками. Самовар, это такой кухонный механизм, в котором имелась ёмкость для кипячения воды и минипечь, набитая топливом, теми просмолёнными шишками. Чтобы создать тягу, Жабкин нахлобучил на трубу самовара сапог и качал его, то есть надавливал, чтобы сапог выполнял роль мехов при кузнечном горне. Температура быстро пошла вверх, и вода закипела. Для чайной заварки использовали травы, включая лимонник, дававший кислый терпкий вкус. Пока чай готовился, все отдали дань обеду, а потом долго сидели и тянули из кружек густо заваренный отвар. Миону несколько  раз признался, что это «мало-мало» хорошо. Он довольно щурился, а потом начал клевать носом, и неудивительно, так как к трапезе он отнёсся усерднее всех, а обильная пища предрасполагает к сонливости.
Хозяйка повела туземца устраивать его спать, так как Миону остался у Боярова. Богодеев и Жабкин отправились по домам, условившись, что разговор продолжится на следующий день. Скоро и сама Марфа Захаровна уснула, а Андрей Бояров всё лежал и размышлял о сделанном ему предложении. Что он имеет? Его перестали разыскивать, как беглеца из каторжного острога. Сейчас его как бы и нет. Наверняка родители и друзья получили известие, что такой-то осужденный преступник погиб, и его не стало. Родители переживают трагедия, да и друзья тоже. Впрочем, последние, с этой потерей смирятся, так как  борьба подразумевает проигрыш, и даже такой, фатальный. А вот с родителями всё непросто. Конечно, он им попытается переслать весточку, что жив. Но когда это ещё случиться, когда у него появится такая оказия. Надо ещё учитывать расстояние в тысячи вёрст, что также  отражается на времени. Но тут уж ничего не попишешь, да и операцию возвращения надо тщательно продумать и подготовить, а тут появилась возможность это время пересидеть, да ещё и не в худшем обществе. Здесь, в глубине дальневосточной тайги, его не будет никто искать. Что же касается манускрипта германского «пророка», то его ещё надо прочитать, чтобы сделать окончательный вывод. И, наконец, Настя Горевая. Бедная девушка, она пережила ужасные моменты в своей жизни. Врагу такого не пожелаешь. А ведь она красивая, умная, добрая девушка, способная принести счастье любому. Но причём здесь любой? Она ему нравится и даже запала в сердце. И он ей по нраву. Лучше всего сделать так: встретиться с ней и всё обговорить. Вот тогда будет принято взвешенное решение.
Как всегда незаметно состоялось погружение в сон. Только что он лежал в постели на тюфяке, набитом соломой, что шуршала под ним, когда он переворачивался с боку на бок, и вот он уже очутился в Убежище. Где-то горели лампы. Или факелы. Света было мало, но достаточно, чтобы всё различать. Неподалёку находилась Настя Горевая. Настенька! Она улыбалась ему и протягивала руки, чтобы заключить его в объятия. Наверное, их взаимные объяснения уже состоялось. Все сомнения, какие ещё оставались, были позади. На душе стало легко и даже радостно. Андрей тоже улыбнулся девушке, вытянул встреч ей руки и шагнул вперёд. И вдруг, неизвестно откуда, из сумрака вышатнулся Башкин. Скопец был страшен. Лицо его было покрыто шрамами и незажившими язвами от нарывов и ожогов, волосы грязны, всклочены и торчали отвратительными космами; одежда представляла собой рубище из грубой материи. Как в давешнем сне, где дело происходило в лесу, Башкин ухватил девушку и потащил прочь, скрывшись из глаз в одном из тёмных тоннелей. В воздухе эхом перекатывался её пронзительный вопль. Без размышлений Бояров кинулся в догонку. Надо бы обзавестись каким оружием, но под рукой ничего не оказалось, да и искать, не было времени. Налетая на бугристые стены и отталкиваясь от них, аспирант метался по коридору, выкрикивая имя Горевой. Временами Настенька откликалась, и тогда он бросался в сторону крика.  О подземное эхо обманчиво, и аспирант каждый раз оказывался не в том месте. Его переполняло отчаяние. Он остановился и страшно закричал- завыл, подняв лицо, залитое злыми слезами, к своду. Неподалёку послышался гнусный смешок. Рывком Бояров повернулся туда. В отдалении находился Башкин, ехидно извернувшийся, словно играл в театрализованной буффонаде роль негодяя. Надо признаться, что это у него получалось - быть негодяем. Насти рядом с ним не было!
– Где она?!
– Её больше нет, – развёл руки в стороны скопец, склонив голову ещё ниже, словно кланялся. – Нет её.
– Куда ты её дел?!
Голос Боярова гремел и раскатывался, наполняя эхом всё пространство лабиринтов Убежища.
– Я избавил тебя от неё,– вкрадчиво ответил противным фальцетом скопец. – Тебе поручили великое дело – исполнять обязанности нашего пророка. Женщине здесь не место. Вспомни нашего прародителя, Адама. Бог создал его и собирался наделить всеми возможными полномочиями. Он должен был повелевать нашим миром, освободив Создателя от этих ничтожных хлопот, но Адам поддался искушению. И к этому подтолкнула его женщина, которой он всецело доверял. Пророк должен быть ограждён от тех, кто может его предать, пусть не сейчас, а в отдалённом будущем. Но ведь и пророк служит людям из отдалённого будущего. А теми, которые готовы слушать его, он повелевает. А повелевать надо жёстко, без ничтожных сомнений, которые делают каждого из нас слабым. Пророку  быть слабым никак нельзя. И я предупредил твою слабость.
– Где … она?!!
Отчаяние, это такая яма без дна, в которую можно падать без остановки, и которая может тебя поглотить. И всё это время слышен глумливый смех в твой адрес, который только увеличивает страдания.
И тут Бояров увидел зияющий провал у ног скопца. Наверное, это тот колодец, куда он столкнул Настеньку. Бояров закричал, рванул ворот рубашки и кинулся вперёд, чтобы броситься в колодец.
– Не пущу …
Башкин встал в полный рост, раскинув руки. Казалось, он хочет задержать учителя, но вместе с тем он отодвинулся чуть в сторону, и обойти его не представляло сложностей…
– Андрей …
– Андрей …
Бояров сдержал порыв броситься к провалу и попытаться достать оттуда свою наречённую. Теперь глаза позволяли ему видеть других духоборов. Они стояли всюду: выглядывали из тоннелей, находились в отдалении, свешивались сквозь дыры в своде. Некоторых лиц он даже не узнавал. Они пытались его удержать от прыжка в колодец. Но ведь и Башкин желал того же! Неужели все они здесь заодно?! Прочь, прочь сомнения! Аспирант снова собрался прыгнуть. И вдруг услышал, как содрогнулось всё подземелье. Башкин вскрикнул и попятился, раскачиваясь из стороны в сторону. Что это? Землятресение? Но грохнуло снова, и от этого грохота в лабиринте закувыркалось эхо. И снова грохнуло. И опять. Теперь грохот был постоянно, складываясь в смутно знакомый ритм. Это же … Бубен? Бубен православного гольда Степана. Да вот он и сам, стоит в отдалении.
– Степан?
– Миону я, – послышался голос туземца. – Степан, однако, домой вернулся.


Глава 7
Потрясённый, Бояров разглядывал туземца, который стоял перед ним, держа в руках бубен и колотушку. Только что он устроил сольный концерт, что есть силы, отбивая свой ритм и завывая. Через пару минут появилась старуха Глущенко, сонно таращась на обоих. Они повернули к ней лица, и Марфа Захаровна спросила, обращаясь к обоим сразу:
– Ась?..
– Мы, мама, это …
– Камлаем, однако …
– Другого времени не нашли, – сварливо буркнула пожилая женщина и отправилась досыпать своё, шумно зевая.
– Ты чего это, Миону? – вполголоса спросил Андрей.
– Понимаешь, – ответил аспиранту Степан, который, похоже, снова проявился. – Я тут подумал, что, может быть, ещё не всё закончилось, и решил за тобой понаблюдать. На всякий случай.
– Как это – понаблюдать? Ведь я же спал.
– Ты, наверное, забыл, что я был шаманом, то есть умею видеть то, что не замечают другие.
– Как это? – удивился Андрей, потихоньку успокаиваясь.
– Так лекари видят болезни в здоровом на вид человеке, а знахари умеют видеть лечебные свойства растений, мало отличающихся друг от друга. Просто когда познаёшь суть вещей, то тебе многое становится понятным, и даже удивляешься тому, что другие этого не замечают. Собака может определить твой испуг или агрессию по запаху. Твои намерения и мысли отражаются в виде запахов. Это тебя удивляет?
– Н… нет. Но всё же … сон …
– Это другая сторона бодрствования. Я настроился на тебя, то есть представил, что я – это ты. Заставил себя поверить.
– А это возможно?
– Это не труднее, чем собаке отличать твои будущие намерения по запаху. Если ты станешь шаманом, то и ты научишься делать это.
– А если не научусь?
– То тогда не станешь шаманом, а будешь всего лишь делать вид, – начал сердиться Миону. – Дай же мне сказать.
– Прости, Миону.
– Я сейчас одновременно и Миону, и Степан. И ты.
– А это возможно?
Туземец сделал вид, что собирается колотушкой ударить Боярова по голове, и аспиранту пришлось спрятать научное любопытство подальше. Он знаками показал, что готов беспрекословно слушать и не задавать вопросов, которые кажутся дурацкими.
– Я настроился на тебя, – продолжил туземец, – и почувствовал в тебе волнение. Я ощущал, что ты оказался в замкнутом пространстве, где происходят удивительные вещи. А потом  ты дал знать, что находишься в серьёзной опасности, и я начал камлание, чтобы вибрациями бубна нарушить ту опасность, которая возникла внутри тебя. Если человек провалится внутрь своего «я», то это может печально для него закончится. Его личность могут забрать себе духи, а через его страхи на человека могут наслать болезнь.
– А … кто? – не выдержал Бояров. – Кто может наслать?
– Экий ты, – вздохнул туземец. – Да любой наш знает, что человек, рождаясь в этом мире, становится объектом вожделения для духов. Они вселяются в него, как бы вселяются, но не имеют на него влияния. Теперь я знаю, что человека защищает его душа, как бы печать от Божественных сил, но если человек живёт противно законам, то он эту душу в себе разрушают, и тем даёт власть тем зародышей  духов, что таятся внутри ...
Бояров затаил дыхание. Подумать только, средневековые богословы, изучая духовные книги, рассуждают о демонах, их влиянию на людей, и последствиях их деяний. А здесь простой, малообразованный человек почти тоже самое объясняет доступным языком. Люди учёные хотят подчеркнуть свою особенность, выражаясь малопонятными терминами и это считается признаком высокообразованного человека, но по-настоящему талантливый человек умеет изъясняться доступно. Французский учёный Луи Пастер буквально создал науку микробиологию, изучая микроорганизмы и возбудителей опасных болезней. Необразованные дикари считали человека прибежищем злых духов. Вирусы … а что, если это не просто микроорганизмы, а нечто большее. Если их считать «демонами», то можно как-то объяснить появление и распространение эпидемий. Тот же Чёрный Мор, пандемию бубонной чумы объявляли сопутствующим явлением прихода Антихриста. Это было Средневековье, но, возможно в будущем человечество с этим разберётся … Но уже через минуту Бояров подсмеивался над самим собой. Подумать только, он попал из конца века девятнадцатого, просвещённого, в век семнадцатый и начал жить по его параметрам, думать, как их предки. Бояров высмеивал себя, не слушая того, что говорил гольд. А он объяснял, как он понял опасность, нависшую над его русским другом.         
– … И, когда я увидел, что ты сейчас мало-мало станешь умирать, я принялся бить в бубен, чтобы напугать твоего духа, твоего демона. Я это успел сделать.
– Спасибо, дружище, – искренне отозвался Бояров. – Я этого никогда не забуду.
Аспирант ещё раз вспомнил Башкина, который пытался столкнуть его в провал колодца. Туземец назвал его скрывающимся в нём демоном. Сам Бояров считал, что это кошмар, последствия последних событий, что с ним произошли, когда он был на грани жизни и смерти. Новомодный австрийский врач и психолог Зигмунд Фрейд в своей книге «Толкование сновидений» доказывал влияние подсознания на содержание снов, привязывая их к скрытому эротизму и склонности человека следовать веления инстинктов. Цивилизованность человека ещё слишком мала, тогда как дикарский возраст чрезвычайно продолжителен. И все эти инстинкты скрываются в подсознании, и выныривают из него во время стрессов, или во сне. Всё это наблюдается во время сеансов гипноза, которые отлично иллюстрируют теории австрийского психиатра. Бояров склонен был верить скорее в то, что он балансирует на грани истерии, чем в мифического демона, принявшего вид сектанта с манерами маниакального фанатика. Андрей слишком впечатлился рассказом Савелия Богодеева, как Башкин чуть не погубил Настю Горевую, которая для аспиранта становилась всё дороже. Гольд продолжал что-то ему рассказывать, а учитель его уже почти и не слушал, размышляя о том, как будут развиваться отношения с этой необычной девушкой, похожей на верновскую Нелль. Незаметно для самого себя он заснул, так как всё ещё была ночь, а что касается Миону, так туземец долго вглядывался в лицо своего нового знакомого, соотечественника отца Алексея Сухих. Неизвестно, что станет с русским дальше, но гольд надеялся, что тот сможет побороть тех демонов, которые будут пытаться взять над ним верх. Похоже, русский достаточно смел и умён, чтобы противостоять злым силам. Миону решил рассказать русскому ещё кое-что и идти дальше, на поиски брата, Дерсу Узала. Русский, человек хороший, но брат всё же ему ближе. Запалив короткую трубку, Миону ещё немного посидел, прислушиваясь к себе, к своим ощущениям будущего, а потом тоже устроился спать.
Утром Бояров проснулся от шума. Кто-то возился за печью, стараясь не шуметь. Господи, как хорошо проснуться в своей постели, чувствовать, как растопленная печь распространяет тепло и ощущать ароматы чего-то аппетитного, что готовится в этой самой печи. Что может быть лучше этого? Разве что проснуться в кровати в объятиях жены. Жены молодой и любимой. Андрей вспомнил Настю. Ещё недавно он относился к ней, как к девчонке, повзрослевшей девочке, а сейчас … уже видит в ней женщину, свою женщину, которая вполне может стать его суженой. От этих мыслей на лбу у него выступила испарина, и сделалось жарко. Андрей сбросил с себя одеяло и поднялся на ноги.
– Проснулся, Сашенька? – послышался старческий дрожащий голос Марфы Захаровны. Она выглянула, обряженная в фартук поверх сарафана и нескольких кацавеек (когда она вставала, было ещё холодно). – А я уже поднялась. Не спится что-то. Решила вот чего-нибудь приготовить. Тебя кормить надо, да и гостя нашего, спасителя твоего.
Андрей вспомнил про Миону, и про всё. Что им пришлось пережить накануне. Туземец показал себя хорошим охотником, умеющим выживать в самых суровых условиях, к тому же обладающими качествами шамана. К представителям дикарского культа у людей просвещённых, образованных, отношение было весьма снисходительное. Да и как может быть иначе? Примитивные народности, живущие  в родовом строе, занимающиеся охотой, рыбалкой и собирательством. Так жили люди пять, десять, пятьдесят тысяч лет назад, на заре человечества. Но вместе с тем Андрей вспомнил свои кошмарные сновидения, в которых появлялся его таёжный знакомый и выручал его. Может не все его видения были бредом? Всё это можно изучить … вот только можно ли это сделать, находясь в центре тайги? К тому же ему сейчас не до этого.
– Мама, я, кажется, скоро женюсь.
– Давно пора, – старуха Глущенко выглянула из кухни, вытирая руки фартуком и улыбаясь. – Давно пора. Жаль, отец не дожил.
Вместо ответа Андрей тяжело вздохнул. Порою он забывал, что играет роль другого человека, парня, трагически погибшего в тайге, от рук преступников, что, потеряв самых родных людей, старуха подвинулась рассудком и приняла за своего сына беглеца из каторжного острога. Андрей Бояров был чуть старше её Александра, но черты лица их были схожи. Беглецу односельчане бедной старушки предложили побыть пока «сыном», и Андрей согласился. Он рассчитывал, что эта мистификация продолжится день, или два, а там бабка придёт себя, или – бывает и такое – разум покинет престарелое тело, и игра закончится. Но день шёл за днём, Марфа Захаровна упорно видел в нём сына. Приходилось продолжать игру, да и Боярову спешить было некуда. К тому же он внезапно сделался деревенским учителем, и местная детвора к нему потянулась, слушая пространственные лекции на тему истории, литературы, естествознания, физики, минералогии и прочим учебным дисциплинам. А ещё – самому учителю вдруг стало интересно с этими детьми, которые много чего умели и прекрасно были приспособлены к жизни в суровых условиях. И, наконец – Настя Горевая. Она отличалась от других деревенских девушек, выделяясь среди них статью, внешностью, внутренней тягой познать мир и ощущением необычного будущего. Ей было тесно в общине старообрядцев. Наверняка судьба предназначала ей необычную судьбу. Девушка чувствовала и это её смущало. Она была нервна. Казалось, что она прислушивается к чему-то, как будто ждёт голоса, который предскажет её дальнейшие шаги. Наверно, потому она так отнеслась к учителю, что ждала от него этой подсказки. А может, почувствовала, что он и есть – её судьба.             
Свадьба, женитьба, это большое событие для небольшой деревенской общины, где все друг другу браты, сваты, кумы и прочая родня. Для парня это суета, морока и будущие хлопоты, временами сладостные, временами докучливые, которые надо было пережить и с ними сжиться. Но для девушки – это крутой поворот в её жизни, отрыв от своей семьи, врастание в семью чужую. Чаще всего такой брак решался родителями, а когда был крепостной строй – то барином. Здесь такое понятие, как любовь, даже не рассматривалось. По канонам «Домостроя» девушка входила в семью её мужа на правах домашней работницы, самого низкого ранга. Все женщины проходили через это испытание, которые временами были очень суровыми, как жизнь на Руси простого люда, черни. Те женщины, которые через это уже прошли, вымещали на «новенькой» всё своё недовольство, словно хотели получить какое-то удовлетворение от чужих страданий. «Бог терпел, и нам велел». Словно это какой-то вариант испытания от бога. Так страдают новобранцы, только что попавшие в армию от своих же товарищей, которые пришли служить на год раньше и уже испытали вся тяготы службы, и теперь как бы мстят за собственные лишения тем, кто в это время был дома и предавался развлечениям. Вот так бывало и в семье, где молодая жена в полной мере вкушает все прелести  ведения семейной жизни. Оттого перед свадьбой девушки так много плачут и прощаются с детством, девичеством, подругами, перед тем, чтобы стать домашней рабыней. Так, чаще всего, и случалось. И было это горче, чем бедней и необразованней та семья, в которой будет жить молодая жена. Оттого на свадьбах девушки поют такие печальные песни похожие на плач, что они провожают свою подругу на то, чему не завидовали.
Так было на Руси, где за соблюдением обычаев следили православные священники, но у старообрядцев это было не совсем так. Иногда было хуже, когда религиозные каноны отличались суровостью, приближённые к монашеским, но бывало и наоборот. К примеру, духоборы в вопросах брака и семьи были мягче, и любовь не отвергали.
– Понимаешь, Андрей, – говорил Савелий, который был младше аспиранта, и тут же поправлялся, – ты сейчас Александр, не забывай этого. Так вот, Александр, в Библии сказано, что Бог есть любовь, и в основе брака между мужчиной и женщиной тоже должна быть любовь. Этим брак уподобляется Богу, потому как ему угоден. То, что происходит, ведёт к добру и несёт в себе счастье. Каждый человек ищет счастье. А когда находит его, благодарит Господа за безмерную доброту Его. Православные священники слишком зациклены на греховности человека и упираются на покаянии, признание в грехе, а через это к жертвоприношениям, угодным Богу, но ещё более угодным самой Церкви, её служителям и Помазанникам на престоле. Уличённые в многочисленных грехах людишки много каются, отрабатывают свои грехи и приносят выгоду тем, кто на них епитимию наложил. А есть и такие, в грехах обвинённые, кто плюёт на всё и пускается во все тяжкие, раз уж объявлен греховодником. Вот и Тихон Башкин таким сделался. Но не о нём речь. У нас по этим вопросам своё мнение, особое. И пророк наш, Яков Беве, в этом сыграл немаловажную роль. В его последнем трактате и про это расписано. Как только свадьбу сыграем, ты его книгой и займёшься.
Савелий Богодеев Боярова не спрашивал, а утверждал, как уже решённое. И Андрей его слов не отвергал. Он честно для себя решил, что попробует в старинных текстах разобраться, а если этого не получится, то честно признаться в своих неудачах. Всегда можно пожаловаться, что Беве был всё же пророком, тогда как он-то обычный человек, да ещё и неудачливый, раз на каторгу угадал. Но все эти сомнения будут потом, а пока что он готовился к свадьбе с Настей Горевой, которая волновала его всё больше.
Смотрин решили не устраивать, потому, как невесту все хорошо знали, включая и жениха. Смотрины обычно устраивают для сватов, приехавших из других местностей, деревень, территорий. Но сваты – обязательны. Со стороны Боярова- «Глущенки» отправились Савелий Богодеев и … Миону Узала. Туземца решили привлечь для этого важного дела, потому что и он, и сам Бояров были люди в Камышино пришлые, к тому же гольд приложил  руку к спасению учителя. Да и сам Узала камышинцам приглянулся, своим добродушием, весёлостью, умениями, да ещё и скромностью. С первых же минут гольд попытался уйти, но его остановили, потащили в село, пригрели и накормили. Потом Миону здесь всё заинтересовало. Его рассказы о поисках брата растрогали камышинцев. На туземца посыпались дары. Он всех сердечно благодарил. Потом началась подготовка к свадьбе, и Узала поручили роль свата. Часто ли туземцев облачают таким уровнем доверия? Это тоже Миону пришлось по нраву. Он надел подаренную ему рубаху, расшитую по вороту петухами, перетянул пояс красным кушаком, а через плечо ему повязали полотенце- ширинку. Марфа Захаровна пожелала стать свахой, для чего испекла большой пряник на меду, источающий такие ароматы, что Бояров решил, что в ходе приготовления его пошли и цукаты, и корица, и ещё какие-то пряности. Пряники считались исконными русскими угощениями, а пряники из Тулы ценились и за границею. Для сватовства Марфа Захаровна расстаралась чем-то оригинальным. Всё происходило по обычаю, и Савелий произнёс нарочитым басом все необходимые в ходе дела формулы, а Степан Егорович, облачённый в бархатный приталенный кафтан, гулко кашлял кулак и сердито отвечал, пока его Глафира не толкнула локтем. Потом дело пошло живее. Миону не говорил, что он и сам сделался Степаном; ему было всё вдвойне интересно, потому как он уже был на свадьбе у своих односельчан, когда он перебрался в Константиновку. Он часто кланялся Степану Горевому, как своему тёзке, чем его в конце растрогал, и он гольда обнял. Было всё как полагается: и рукобитие, и помолвка, и сговор, и благословение, обручение, заручение и прочие ритуальные действия, которые довольно сложны и несут в себе давние, в том числе и сакральные смыслы. Оказалось, что невеста обряжается в белое платье не как в знак чистоты и праздника. Оказалось, что это … цвет траура. Невеста как бы у себя дома «умирала», «умирала» для своей семьи, и «возрождалась» для жизни в семье мужа. Отсюда и фата- кружевной платок, которым закрывалось лицо. Так закрывают лица покойников, то есть тех, кто нашёл уже покой. И лицо молодой жене открывали тогда, когда обряд заканчивался, и она для новой жизни, уже в другой семье, «возрождалась». Так повелось делать ещё с языческих времён, где в каждой семье имелись свои родовые покровители, называемые домовыми, которые оказывали незримую помощь, а если кто из семьи был уведён, то могли бы того обратно вернуть, особенно своего любимца (бывало и такое), применяя потусторонние средства. Для этого и имитировалась смерть.
На все эти круговороты и экзерциции Андрей Бояров смотрел и дивился. Даже гольд Миону Узала в тех обычаях разбирался больше его, человека с университетским образованием. Да и верно, человек городской и деревенский представляют разные типы цивилизации, особенно если они проживают друг от друга на расстоянии в десять тысяч вёрст. Наверное, товарищи над Андреем потешались бы, глядя на него, обряженного в косоворотку, плисовые штаны и сапоги из красной козловой кожи, что считалось здесь высшей пробы шиком. Да и причёску ему соорудили, как у украинских парубков. Но все камышинцы были довольны, поздравляли его и хлопали по плечу столь азартно, что бедный жених едва держался на ногах.
Настю Андрей и не видел – ведь она как бы «умерла», но скоро ей предстояло «возродиться», уже для него персонально. А пока у неё, и её подруг, предстоял девичник, как это полагалось, чтобы все успели наговориться и обменяться впечатлениями, коих, вне всякого сомнения, у девиц скопилось в изобилии. Впрочем, свой мальчишник был и у парней. Наверное, в европейской части России, в крестьянской глубинке парни бы перепились самогонкой или крепкой брагой, но у старообрядцев этим зельем не злоупотребляли. В дом Глущенки набрались все парни, какие нашлись в Камышино, во главе с Савелием Богодеевым, и устроили большие посиделки, в которых участвовал и гольд Узала.
Как бы нам не хотелось, но на девичник заглянуть нам, хотя бы «одним глазком», не получится, да и нехорошо это. Пусть подружки посудачат, пусть пожелают счастливой жизни Насте, которой многое пришлось испытать, и схоронить уже одного суженого. Должен же человек стать, наконец, счастливым, особенно если это умница и красавица. А какие красивые песни поют девушки, какими красивыми голосами, заслушаться можно. Недаром малые детишки у них под окнами сидят, да и старики на завалинках заслушиваются. Но это летом, но и зимой засиживаются девушки надолго. И родители их не ругают. В такие дни задержаться позволительно.
Поют и парни, или играют в разные игры, а то и полночи разговаривают. Это очень важный период: переход парня во взрослую жизнь, сложную и противоречивую, в  которой он становится хозяином, а то и главой семьи. Миону Узала охотно сидел вместе со всеми, хотя он и был здесь почти самым старшим. Гольд был простым в общении, много слушал, искренне радовался, не обижался, когда над ним посмеивались, короче говоря – был своим парнем; никто ведь не знал, что он сейчас крещённый, православный Степан. И сам гольд этому пытался соответствовать. Но для всех он был туземцем. Пришлось Миону спеть несколько своих песен, под аккомпанемент бубна. Постепенно все стали расходиться, а жених и его «дружка» Савелий ещё долго сидели. Пили сбитень и говорили «за жизнь».               
– Знаешь, Андрей, – доверительно говорил Савелий, стараясь  говорить тихо, чтобы не разбудить Марфу Захаровну, которая заснула, утомлённая всеми сегодняшними событиями, – что Иисус Христос ратовал за то, что человек, простой обычный человек соответствовал Создателю, чтобы помыслами он был чист, чтобы стремления его соответствовали Божественному промыслу …
– Но ведь это нелегко, – перебил приятеля аспирант. –  Человек слаб своими страстями; он стремится жить нуждами сегодняшнего дня, а что дальше будет, он задумываться не привык.
– Не привык, – согласился молодой «староста», – и это беда его. Нежелание стать великим означает согласие оставаться посредственным, приземлённым, смердом. Так чего же жаловаться на справедливость?
– А так ведь проще, – подхватил Бояров. – Пусть другие бьются за правду, а кое-кто придёт на готовенькое, и заявит свои права на свою долю справедливостей. Так не бывает, за правду надо биться, – аспирант даже взмахнул кулаком, как это делали агитаторы на маёвках, на собраниях кружка «чайковцев».
– Учитель наш, Иисус Христос, пытался научить людей пройти этот непростой путь, названный им испытанием. Мол, кто пройдёт его, тот войдёт в Царствие Небесное.
– У нас это дело называют коммунизмом, – признался аспирант, – когда от каждого по способностям, и каждому по желаниям их.
– Как потопали, так и полопали, – вспомнил Савелий.
– И так можно сказать. Но ведь, чтобы к этому прийти, надо в том направлении двигаться. А на деле что получается?
– Что – получается? – послушно спросил Богодеев.
– Всё то же и получается, – с горечью ответил Андрей, – от чего шли, к тому и приходим. Вон во Франции затеяли революцию, крови пролили – реку можно наполнить, и что получилось?
– Что?
– Очередная империя появилась, а император Наполеон двинулся мир покорять, чтобы его своей «треуголкой» прикрыть. А народ, пролетариат, как был угнетённым, так и остался. В чём причина?
– А ты не знаешь? – спросил Савелий, заглядывая приятелю в глаза.
– Просвети меня, братушка, – слегка снисходительно попросил Савелия аспирант.
– Потому что не следуют тому, чему учил Иисус Христос. А ведь там всё было сказано.
– Э-э, брат, – протянул Бояров, – это ты хитришь так. Иисуса Христа давно уже нет, и нет тех, кто учение его своими ушами слышал, и распространить пытался.
– То апостолы были, которые здание Церкви Христовой строили.
– Вот только неизвестно кто цемент замешивал, – хмыкнул Бояров. – Во всяком случае, все батюшки, каких я знаю, твердили, что всякая власть от Бога и не нам менять её.
– Вот в этом и скрывается корень всех проблем, – вскричал Богодеев. – Учение Христа многократно переписывали, многократно растолковывали, чтобы, в конце концов, оно примирилось с Властью, сладостно соединилось с ней, дополнило друг друга – власть Неба и власть земли, то есть царя. И этот союз выстроен на хребте Народа, который назван рабом, божьим и царским, как божьего помазанника. А пророк наш, Яков Беме, как раз и учил, что учение Христа было искажено в угоду тем, кто для себя выгоды искал, чтобы своё «царствие небесное», но только на земле, построить. Для существования сладостного.
Слышно стало, как на печи заворочалась и закашляла Марфа Захаровна. Появилось заспанное лицо Миону Узала. Туземец только заснул, но громкие голоса разбудили и подняли его. Гольд поглядывал на собеседников с недоумением: все ведь уже разошлись по домам, а эти продолжали сидеть, словно их кто держал за столом, неволил, хотя хмельного ничего не было, что обычно к беседе продолжительной способствует.
– Спи, Миону, – улыбнулся гольду Богодеев, – мы тоже скоро отойдём. Кое-что обговорить ещё требуется.
Туземец с пониманием улыбнулся и снова спать отправился. Свадьба, это дело серьёзное, вдумчивое, и требует дотошного к себе отношения. Там одних ритуалов – немерено.
– Взбудоражился вот, – повиноватился Савелий. – Всё это слишком сложно для разумения. Батюшка наш не раз это всё обсуждал с представителями других общин, а я лежал на полатях и разговорам тем внимал. Очень мне было интересно, да не всё я ещё тогда понимал. Да сейчас ещё полного понимания нет. Уж больно странные материи Яков Беме рассматривал. А его последняя книга, так она вообще … самая сложная. Там он причины разбирает, почему люди не пытаются соответствовать заповедям Учителя. Ведь всё там не так уж и сложно.
– И почему? – хитро прищурился Бояров.
– Трудно связно ответить, – признался «староста». – Беме вон пытался найти объяснение. Мол, устройство мира отлажено таким образом, что те, кто руководит государством, всё на себя направили. А Церковь им всем способствует. Не в их интересах, чтобы люди менялись. Им надо, чтобы всё по-старому пребывало.
– Когда Иван III Васильевич измыслил иго татарское с Руси своротить, так патриарх тогдашний ему препятствовал с велениями, что «не им не ставлено, не ему и менять».
– Вот видишь, – обрадовался Савелий словам своего приятеля, – это подтверждает слова мои. Всё устроено так, чтобы прок был тем, кто всеми нами правит, а простой человек был и останется «подлым» сословием, хотя вроде бы с крепостным строем покончено.
– А ведь то, что мы говорим с тобой, дружище, – заметил Андрей, – вполне можно назвать крамолой.
– Я больше того скажу тебе, – завздыхал Богодеев, – что объявись сейчас Иисус Христос, как есть, босиком, или хотя бы на ослице верхом, как он в Иерусалим въезжал, и без трубного сопровождения Второго Пришествия, так его бы не захотели признать, чтобы не менять сложившегося положения, такого всем удобного.
– Сдаётся мне, что и здесь ты прав. Как раз над этими вопросами задумывались не только античные мудрецы, но и наши современники, философы и мыслители, а такой гигант мысли, как Карл Маркс предложил свою, разработанную им теорию развития общества, научно- экономическую, которая сейчас называется марксизмом. Он же написал, вместе с Фридрихом Энгельсом, «Манифест Коммунистической партии», где обосновал принципы построения общества будущего, которое он назвал коммунизмом. Кстати сказать, там довольно много взято из учения Иисуса Христа, с вопросами справедливости, честности и прочих вещей.
– Мы ещё поговорим на эту тему, дружище, – обещал Савелий, – а сейчас пора и об отдыхе вспомнить. Сейчас у нас самое главное дело, это устройство вашего с Настей брака. Для женщин этот вопрос важности чрезвычайной, ибо они семейным очагом заведуют.
– Ну, и для мужчин тоже свой смысл есть, – поддакнул Бояров, подмигивая товарища.
– Не без этого, – согласился Богодеев и, кажется, немного смутился.
Ночью Андрей увидеть Настеньку, получившей статус невесты, что сделало её нервной и взволнованной. Неожиданно ему приснились свои – мама, отец. Родители были мрачны. Здесь же присутствовали друзья Андрея. Они сидели за столом, одетые в чёрное. Судя по всему, здесь были поминки. Да и понятно. Ведь для своих он умер, погиб. Как частно бывает, что жизнь и смерть, горе и радость ходят рядом, рука об руку. Уж такое устройство жизни, сетовать над которым не было смысла. В своём сне Андрей постоял рядом со скорбными родителями и друзьями, которые не видели, не замечали его. Это ведь был всего лишь сон.
 Следующие дни были заполнены до такой степени, что, казалось, время уподобилось античному воину, бежавшему в Афины, чтобы сообщить грекам о победе под Марафоном. Помнится, тот воин испустил дух, успев провозгласить о победе. Вот и Андрей чувствовал полное опустошение. Честно признаться, до свадьбы он запланировал несколько учебных занятий с ребятами; негоже прерывать надолго учебный процесс, так как энтузиазм быстро тает, как и интерес к познанию нового, и учатся после перерыва не так охотно и более сложно.       
Хорошо, что было кому заняться всеми этими ритуалами. Это оказалось довольно сложной процедурой, в которой были задействованы самые разные люди, выполняющие определённые роли. Свадьба, это ведь не просто торжество и веселие, но появление ячейки общества, что повязано обычаями, в которых Бояров плохо разбирался. Геология, минералогия, химия, физика, эти довольно сложные научные дисциплины были им поняты и разобраны; а то, что является народными обычаями и какие в них скрываются смыслы, были для него тайнами за семью печатями. Хорошо, что нашлись у него здесь осведомлённые помощники в большом изобилии, которые всё за него сделали; на долю Андрея оставалось лишь волнения, которые его выжали, как прачки – выполощенное бельё.
На Руси, языческой, а потом и православной, крестьянской, свадьбы играли осенью, после уборки урожая, когда подводили итоги прошедшего года. Сейчас мало кто помнит, но изначально год на Руси начинался в сентябре. «Цыплят по осени считают», это из разряда подведение итогов. А новый год, как и новую жизнь, лучше начинать с начала. Убрав в закрома урожай, русский люд оттаивал и желал развлечений. Помните из уроков истории: хлеба и зрелищ? Хлеб собрали, можно было себя побаловать, а что самое лучшее? Долго думать не надо. Это – любовь. Когда появляется свободное время и человек сыт, он обращает внимание на противоположный пол. Отсюда и свадебная пора. Молодые парни, да и девки, с нетерпением этой поры дожидаются. Свадебный пир, да на весь мир. Своя община для крестьян, свой род, это их мир, и гуляют они свадьбы, да и иные празднества (масленица и т. п.) всей общиной, всем миром.
Андрею выдали костюм для свадебной церемонии. Это была расписная косоворотка, которую подпоясали широким кушаком. Нашли подходящие штаны, из плотного гладкого сукна, подобрали хромовые сапоги с высокими голенищами. Бояров мерил одежду, слушал советы, послушно их исполнял. Его подстригли и причесали. Он долго разглядывал себя в зеркало. Ещё не так давно он носил городской костюм и выступал перед студенческой аудиторией, в присутствии настоящих профессоров; да и сам он вскоре должен был стать профессором и читать лекции. А что сейчас? Он превратился в настоящего селянина,  и его не узнал бы никто из знакомых. Хотя … это ему сейчас на руку. Не надо забывать, что он был судим, и был осуждён. А то, что он сейчас готовится к своей собственной свадьбе, так любой из «сидельцев» острога, не задумываясь, поменялся бы с ним местами, да ещё бы полжизнью пожертвовал, как это говорится в сказках. «Сказка – ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок». Он – учитель, и сам ведает этими уроками. \
Но не в данной ситуации. Здесь он действовал по подсказкам. Это была не просто свадьба. Это было венчание. Андрей видел этот венец. В православных обрядах это была конструкция, напоминающая, пусть и отдалённо, «шапку Мономаха», выполненную из жёлтого металла, означающее золото. Такой «венец» держат над головами жениха и невесты, а батюшка гнусавым баском зачитывал текст священной книги, как это проделывается. Здесь венец был из луба, и изображал, стилистически, четыре женских фигуры, которые держались за руки. «Венец» что-то символизировал, но не будешь же вдаваться в расспросы. Не время сейчас и не место.
Признаться, всё действие Бояров не осознавал. То есть он был там, и во всём участвовал, но как-то отстранённо, словно это происходило во сне. Савелий Богодеев, и не он один, ему подсказывали, что и как делать. Настя Горевая была рядом, но она была настолько отстранена, что казалось одурманенной. Может, и в самом деле ей что-то там дали, из настоек деда Корнея, здешнего лекаря- травника. Она почти всё время молчала. Но за руку Андрея держалась крепко, не вырвешь.               
Пели песни, Андрею незнакомые. Пели дружно, слаженно. Недаром в храмах всегда присутствует хор, исполняющий псалмы и хоралы. Певческие голоса красиво переплетаются в пространстве под куполом, сливаясь с эхом. Но и в простой рубленой избе хоровое пение будоражило душу, и без того возбуждённую происходящим. Бояров даже почувствовал, что у него выступили слёзы. Всё-таки свадьба на Руси было целым событием, торжественным и символичным, как рождение долгожданного ребёнка, наследника рода. Среди прочих пел и Миону Узала, неожиданно продемонстрировав знание песен религиозного содержания. Никто этому не удивился. Всё восприняли как должное. Здесь всё было необычно, так почему бы ещё к этому не прибавиться толике.
Сначала пели, потом плясали, весело, неудержимо. Дети следили за событием, а потом умчались наружу и устроили там бросание снежками друг по дружке, а также катание на «ледянках». Для этого загодя приготовлены были необходимые средства: бралось обычное решето, сетка обмазывалась навозом, и выставлялось изделие на мороз. Когда всё замерзало, на таком решете можно было весело кататься с горки, усевшись верхом, что не устают делать дети, дождавшись зимней поры. Сначала из горницы исчезли мальчишки, а потом, следом за ними, умчались и девочки. Взрослым было не до них: свадьба это не просто развлечение, а целый ритуал.
Теперь Бояров мог целовать свою молодую супружницу, что он и делал, осторожно прижимая её к себе, и чувствовал, как она дрожит. Настя не поднимала на него глаз и полностью находилась «в себе»; правда, при этом выполняя всё, что полагалось делать невесте. В этом ей активно помогали подружки. Сначала девушки пели песни печальные, как бы прощаясь с Настей, которая расставалась с «девичеством». Потом свои песни затянули женщины постарше, где говорилось о браке, материнстве, женской доле. Песни были протяжные и голоса исполнительниц красиво переплетались друг с другом. Далее начались пляски. Для торжества использовался самый большой дом в Камышино, где проводились общие собрания. Раньше в этом доме проживал Тимофей Пришлёпкин, но он погиб в той стычке с хунхузами, в которой было разрушено и сожжено часть домов, и некоторые камышинцы погибли. Пока дома восстанавливались, здесь поселились погорельцы, но потом разъехались по вновь отстроенным избам, а сейчас здесь проходила свадьба.
Волнение Насти Горевой всё не проходило, и Бояров решил увести девушку к себе. Всё равно «молодые» должны были уединиться для своих послесвадебных дел. Настю Андрей повёл, на правах молодого хозяина, в дом Глущенки, где они проживали с Марфой Захаровной. Сама мать осталась в доме Пришлёпкина., где разговаривала со своими соседками, получала от них поздравления и тихо радовалась, как у неё всё хорошо сложилась. У неё, и у «Александра». Все уже привыкли, что пожилая женщина, перенёсшая трагичные утраты, пребывает в своём мире, и ей поддакивали, похваливая новую хозяйку в доме. Марфа Захаровна и сама была рада-радёшенька,, и готова была рассказать о своих радостях всем и каждому, и даже пришлому туземцу, с которым тоже доверительно поговорила.
Все настолько увлеклись свадебными церемониями, весельем, что никто не заметил, что виновники торжества улизнули, отправившись к себе. Или деликатно сделали вид, что не заметили, ведь довольно сложно долгое время находиться в центре внимания, когда все смотрят на вас, да и Настя Горевая (теперь – Боярова) держалась из последних сил.
Наконец-то они остались одни! Признаться, у Андрея сердце колотилось в груди, словно он только что поднял многопудовый мешок зерна. Он улыбался,глядя на невесту (теперь уже жену), чувствуя, что выглядит довольно глуповато. Надо было что-то сказать, что-то нежное, признательное.
– Настенька, сердечко моё …
Девушка подняла на него глаза, но тут же снова их опустила. Она попыталась закутаться в кисею свадебной фаты, словно озябла. Бояров нежно обхватил её плечи и привлёк к себе, желая поцеловать, пусть даже и не в уста, а хотя бы в щёчку. Но … Настя затрепетала, громко вскрикнула и оттолкнула его, сама едва удержавшись на ногах. Что это с ней? Учитель замер в недоумении, а потом решил, что девушка просто боится его, незнакомая с обычаями поведения супругов, опасаясь их, как чего-то незнакомого. Такое бывает, но и быстро проходит. Бояров, уже смелее сжал её в объятиях, попробовал губами найти её уста. Едва не попал, но Настя столь сильно толкнула его руками в грудь, что он зашатался от неожиданности, а его молодая жена отскочила назад столь проворно, что он успел схватить только фату, которая осталась у него в руках прозрачной тряпицей. Настя попыталась выскочить из комнаты, но, входя в горницу, Бояров плотно прикрыл дверь. Он всё же поймал свою супругу и прижал к себе, хотя она вырывалась от него, тоненько поскуливая, как обиженная собачонка. Так новобрачные себя не ведут. Бояров был озадачен. Надо было что-то с этим делать.
– Настенька. Ты чего это? Это ведь я. Андрей, твой  Андрей …
– Андрей?
Тело девушки столь сильно дрожало в его руках, что он испугался, не заболела ли она столь неожиданно. Впрочем, это мог быть и истерика от нервного срыва. В последнее время Горевая многое пережила.
– Всё в порядке, родная. Всё в порядке. Здесь никого нет, только мы с тобой.
Андрей шептал Насте успокоительные слова на ушко, и поглаживал её по спине, как кошку. Настя прижималась к нему и прятала на груди его своё лицо.
– Андрей … я боюсь …
– Нечего бояться. Тебя никто не обидит. Я не позволю.
Бояров тихонечко шептал Насте разные успокоительные слова, потом взял её на руки, положил на кровать, не снимая с неё широкого праздничного сарафана, и сам лёг рядом, продолжая говорить, рассказывая разные истории, происшедшие с ним здесь, в Камышино, и в далёких краях России западной, где был величественный Санкт-Петербург, именуемый северным Альбионом, соборная Москва, напитанная историческим событиями, Тверь, Ярославль, Великий Новгород и другие места, где он успел побывать. Все эти истории были забавными, несли в себе место веселье и шутки, словно жизнь там состояла из одних праздников и розыгрышей. Настя слушала его, схватив его за руку, держала крепко, словно находилась над пропастью и лишь эта рука удерживала её от падения.
– Видишь, – шептал её Андрей, – всё нормально. Я рядом.
– Я полежу так пока, – едва слышно откликнулась Настя.
Это были её первые членораздельные слова, а не крики и всхлипывания. Бояров её тут же обнял, стараясь касаться её легко и нежно.
– Конечно. У нас сейчас вся жизнь впереди, вместе.
Выяснилась и непонятная нервенность молодой супруги. История происхождения имела несколько лет. Когда-то в Камышино появился Тихон Башкин, сделавшийся к тому времени лихим  человеком. Башкин связался с преступниками, с беглыми каторжниками и даже пользовался у тех известным авторитетом. Шайка получила такую «известность», что полиция выделила специальную команду, которую возглавил опытный полицейский сыщик. Команду усилили казаками из станицы. Все они принялись выслеживать и преследовать доселе неуловимую шайку. На этот раз преследование сложилось на редкость удачно, и разбойники были выловлены. Вырваться удалось всего лишь нескольким человекам, среди которых был и Башкин. Наверное, Башкин собирался укрыться в Камышино, где провёл свои детские годы и где ещё помнили его. И с не самой худшей стороны. То ли беглецов снова выследили и обстреляли их, то ли Башкин решил не приводить своих опасных товарищей у духоборскую общину, только пришёл он туда один, и довольно сильно израненным. Появился он и попросил у камышинцев защиты. По старой памяти убежище ему предоставили.  Травник Митрофанов, дед Корней, занялся врачеванием ран «странника». А потом явились казаки в сопровождении полицейских. В таких случаях камышинцы прятались в Убежище, каким была система подземных пещер и коридоров, куда вёл ход из часовни. Туда спрятали беглеца, детей и стариков. Сыщики уверяли, что в село ведут следы опасного преступника, совершившего множество злодеяний. Духоборы, и Макар Богодеев, спокойно ответили, что да, к ним недавно заходил один человек, в окровавленных одеждах. Они его накормили, переодели, перевязали раны, дали припас в дорогу и отправили «с богом», потому как не пожелали связываться с татем. Сыщики покрутились по Камышину, но расспрашивать было особо некого – дети были в лесу, на реке, бабы ушли за орехами, да и прочие занимались прочими промыслами. Полицейский сыщик Крупорушкин собирался чинить в Камышино следствие, но казаки и другие полицейские принялись его отговаривать. Тем временем в Убежище спустился один из подростков, прятавшийся в самой часовне. Он услышал слова Ефима Крупорушкина, что всё здесь досконально проверит на предмет поискам преступников. Подросток и заявил, что в Убежище могут спуститься полицейские. Внизу началась если не паника, то суета. Настя Горевая находилась рядом с Башкиным. Она любила и знала множество растений и часто помогала старику- травнику в составлении лечебных отваров. Приглядывала она и за Башкиным, как за больным. Когда прятавшиеся в подземной пещере камышинцы начали уходить вглубь подземелья, чтобы укрыться там, Настя вдруг заметила, что Башкин направился не со всеми вместе, а украдкой двинулся в самый тёмный угол, где имелось тайное место. И тут Настя вспомнила, что Башкин «славился» самыми тёмными наклонностями. Он мог узнать про тот секрет, что хранили в своей общине духоборы, и попробовать тот секрет выкрасть, пользуясь общей неразберихой. И тогда девушка решилась действовать сама, на свой страз и риск. Она двинулась за Башкиным, и поманила его за собой. Неизвестно, как тот растолковал знаки девушки, но он осклабился и двинулся к ней. Горевая отодвигалась туда, где полы были испещрены глубокими провалами, в которых плескалась вода (там протекала подземная речка). Башкин ухмылялся и пытался ухватит её руками, пользуясь тем, что остальные ушли в противоположный конец подземелья. Настя ему улыбалась, но от объятий уворачивалась. Тихон Башкин был недостаточно ловок по причине ранений и усталости. Но он всё больше приходил в возбуждение. Наконец он рванулся и поймал девушку. Лишь тогда Настя попыталась кричать. Конечно же, свои пришли бы ей на выручку. Но Башкин закрыл ей рот своей рукой. Он начал хватать её руками и пытаться целовать. Кажется, он даже обещал «озолотить» её. Слов разбойника Настя почти не слышала. Она билась и пыталась вырваться. Из последних сил она ударила выродка по раненному плечу, и тот застонал, выпустив её из объятий.
То, что пересказывала Боярову Настя, не было привычным рассказом, взаимосвязанным и логичным. Она перескакивала с одного на другое, порою начинала плакать или повторяться, перечисляя какие-то ненужные подробности, а то и просто замолкала, замыкаясь на воспоминаниях. Было видно, что всё это до сих волнует её, тревожит, а кое-что она заставляет забыть себя, да и забыла уже, но вот вспомнила. Чтобы поведать супругу, раскрыться ему, словно исповедуясь, ведь стал же он ей самым близким человеком, и чтобы доказать всем, но прежде всего самой себе, что – самым близким, доверенным, и решилась ему рассказать всё, как на духу, но запал этот уже заканчивался, заканчивался прежде, чем вся эта история.   И Настя всё чаще замолкала, с трудом заставляя себя говорить, а потом и вовсе перестала. Как Бояров понял, девушка пыталась бежать от страшного Башкина, но тот поймал её за платье, рванул к себе в тот момент, когда она пыталась перескочить через опасный провал колодца. И Настя сорвалась вниз, рухнула в колодец, в котором шумела и булькала вода подземной речки. Девушка только и успела, что вскрикнуть. Судя по тому, что она это всё рассказывала своему супругу, она всё же выжила. Каким образом? Бояров это не до конца понял. Похоже, и сама Настя этого не понимала. Она провалилась в колодец, а потом за ней спустился Башкин, этот удивительный и страшный человек. Как он сумел вытащить её оттуда? Как вылез сам? Савелий Богодеев говорил, что Настю искали два дня, а потом появился Башкин, израненный, и принёс девушку, которая почти не подавала признаков жизни. Богодеев говорил, что они не смогли добиться от Башкина связных разъяснений. Он говорил всё больше междометиями, а потом и вовсе обезумел. «Безумие». Это слово больше всего подходило под действия Башкина, который говорил о Боге, грехах, а потом оскопил себя. Сам. Своими собственными руками. Скажите, что это не безумие? Неудивительно, что после всего этого девушка пребывала в состоянии психоза и депрессии, а дед Корней отпаивал её успокаивающими отварами.
Той ночью Бояров так к ней и не прикоснулся, как супруг. Они так и пролежали рядом, не раздеваясь, а потом Настя заснула, наплакавшись, наоткровенничавшись. Заснул и Андрей, который от всей этой истории разволновался, за Настю, за себя, что думал, ему и не заснуть вовсе. Но всё же отключился. Организму, психике тоже ведь отдых потребен.
Наверное, Читатель будет ждать, что герою не дадут покоя ночные кошмары, что так донимали его в последнее время, где будут присутствовать разные ужасы и сверхъестественности. Но … ночь прошла спокойно. Бояров и во сне видел, как он лежит рядом с Настей и держит её за руку, боясь шевельнуться. Может, это у него был такой тревожный сон, где он боялся Настю потревожить, взволновать. Она же во время сна успокоилась, расслабилась. Если личико её, красивое и даже прекрасное в обычное время, исказилось нервными гримасами и всё как-то скуксилось, то во время сна приняло привычный безмятежный вид, словно девушка парила над действительностью, как это свойственно красивым особам, осознающим свою божественную красоту и ждущих, что же от их той красоты получится.
Марфа Захаровна осталась ночевать в доме, где жил ранее Тимофей Пришлёпкин. Здесь же был и Миону Узала, и ещё несколько камышинцев, которые излишне ответственно подошли к веселию на свадьбе. В обычной жизни духоборы избегали употребления алкогольных напитков, но свадьба, это не просто праздник, а почти священный и богоугодный ритуал, ценности которого они разделяли всей душой. Для таких сакральных задач пользовались медовухами, напитками, настоянными на меду, дарованного Богом людям для услаждения их жизни, что наполнена трудом и лишениями. До поздней ночи жители села общались, вспоминали радости и горести, что они пережили в своей общине. Горестей было больше, на радости запоминались и обычно приходили на ум. Когда люди вспоминают былое, молодые года и даже юность, в памяти всплывают события радостные, а в целом жизнь запоминается своими испытаниями. Так уж было угодно Господу. Вот об этом и вспоминали камышинцы, и даже Миону что-то им рассказывал, про свою семью и брата своего, Дерсу. «Разве ты сторож брату своему?» - спросил кто-то туземца, и тот вздыхал горестно, потягивая незажжённую трубочку. Как только он проснулся, так сразу собрал свою торбочку, свои вещи и удалился в тайгу, не забыв взять те подарки, коими его оделили. За ним и Марфа Захаровна к себе домой направилась. Вроде и подремала всего ничего, но успела отдохнуть, и супруга во сне покойного увидела, радостью с ним поделилась о женитьбе сына их, а супруг её, во сне, не ответил, а лишь усмехался в свою бороду да ласково поглядывал. Любили они друг друга всю жизнь, да вот как всё получилось.
Дома Марфа Захаровна увидала молодых, как они спят рядышком, щека к щеке, не раздевшиеся. Ничего старушка- мать не сказала, а отправилась на кухню и принялась печь разжигать, да горшками да ухватами ворочать. Старалась не шуметь, да разве возможно это, когда руки уже старые и не такие ловкие, как в былые годы. Чашку уронила, потом ножик из руки выскользнул, а там и Настя подошла, помогать принялась, улыбнувшись ласково. Угощений со вчерашнего дня, свадебного, осталась немало, но старушка хотела приготовить чего-нибудь горячего, нынешнего.
– Как поспалось? – у невестки спросила, а та зарумянилась, глазки опустила. Ответила едва слышно:
– Хорошо.
А что ей другое ответить? Ведь и правда, у ней всё хорошо сейчас. Эх, молодость- молодость, у них вся жизнь впереди и видится вереницей счастливых событий. Сейчас вот свадьба, потом – детишки пойдут, дела семейные да жизнь счастливая, а как на самом деле сложится, один Бог знает. Впрочем, если Он к молодым будет расположен, так много и не будут бедствовать, а уж совсем без горестей, так на Руси почти и не бывает.
Снова отправились в избу Пришлёпкина. А там уже народец начинает подтягиваться, друг с другом здороваться, степенно и весело, в зависимости от возраста, от солидности. Молодых встретили шутками- прибаутками, да аплодисментами. Кто-то громко пошутил, что не чал из увидеть, благо как вряд ли выспаться довелось, затяжное это дело, молодое-то. Марфу Захаровну бабы поздравляли, а некоторые прослезились. Не осталась без слёз и Захаровна, но при этом сохранив добрую улыбку на старческих поджатых в гузку губах – своих-то зубов не так уж много и сохранилось, хотя и больше, чем у сверстниц во многих европейских губерниях России.
Продолжили празднества. Оказалось, что и для второго дня имеются свои действия, свои обычаи. Невеста, то есть уже жена, больше лица не закрывала, и теперь были видны её сияющие глаза, улыбающиеся ланиты, губы то есть. На второй день тоже пели песни, как бабы, так и мужики, и если в первый день песни были с грустинкой, а то и вовсе печальные, то сейчас грянуло настоящее веселье. Вот только Андрей его не очень-то и осознавал. Он и в самом деле плохо выспался. Порой ему даже казалось, что всё ещё продолжается тот день, который был вчерашним. Вдруг вспомнил про своего туземного знакомого, спросил про него, не найдя его лица, ответили, что уже ушёл, что поиски брата больше не может отдалять, с тем и распрощался. Это про Степана, вспомнил Бояров и почти сразу забыл про гольда. У него свои задачи, у того – свои.
Его ученики заглядывали то в окна, то в дверь избы, самые смелые да решительные заходили в горницу, где гулял их учитель. Андрей, увидав их, громко объявил о начале зимних «медовых» каникул. Некоторые растолковали его шутку, громко засмеялись, тоже начали друг над другом потешаться. Настя не выпускала руки Андрея, то и дело прижимаясь разрумянившимся лицом к его плечу. Она оценила деликатность Андрея, проявленную накануне, и была ему благодарна. Она станет ему верной и преданной супругой, готовой идти с ним, рука об руку по той дороге, которую называют жизненным уделом, или судьбой.   
Всё было, всё, что случается между молодожёнами, и оба они были искренни в своей страсти относительно один другого. И глаза их и слова говорили о любви и страсти, о своих ожиданиях от этого союза, заключённого, как это и полагается на небесах. Раньше Бояров не понимал этого выражения, но как только вкусил того блаженства, что несёт в себе брак, то понял его скрытый смысл и то значение, что подразумевается под формулой  «Бог есть Любовь». Познав это чувство и все сопутствующие с ним ощущения, он осознал себя подобием бога, столько сил у него появилось, душевных, да и физических. Любовь и в самом деле даёт, вливает в нас большие силы и возможности, стоит нам познать её и ответно быть любимым. В таком случае кажется, что всё тебе по плечу и нет пределов для воплощения желаний. Если бы мир людей был пронизан искренней любовью и чувства людей  не имели отторжения, то этот мир мог бы считаться царствием небесным, о котором говорили и пророки, и апостолы.
Дни летели за днями, как безмолвные и лёгкие снежинки, что порхают, опускаясь на землю и не подозревают, что может случиться оттепель, и они растают, растворятся без следа. Истинная любовь без следа не пропадает. Настя теперь улыбалась безмятежно и счастливо. Ей казалось, что жизнь замерла, даря ей минуты блаженства, растягивая их в дни, недели и, может быть – в месяцы. Она стала женой, женщиной и хозяйкой, хранительницей своего очага, который нашла в доме Марфы Захаровны, ставшей ей второй матерью, тогда, как и первая, Глафира, тоже хлопотала рядом и тоже светилась от счастья, ибо нет лучшего чувства для матери, чем осознания счастья своих детей. А Бояров …
О, Боярову приходилось сейчас сложно. Он буквально разрывался между делами и обязанностями. Лучшее из них было занятием слияния с Настей, подлаживания друг под друга, создания семьи, как ячейки общества, пусть даже это будет общество духоборов. Человек это существо социальное, если речь не идёт об анахоретах, или отщепенцах. Человек является частью общества, как мы уже говорили и силён обществом, умением в него встраиваться и взаимодействовать там, равно как и общество, сильно своими участниками, которые себя реализовали и продолжают быть активными. Бояров взвалил на себя обязанности сельского учителя и даже преуспел в своих занятиях, то есть дети его полюбили, им были интересно учиться, познавать новое, а родители их поверили, что те занятия идут детям на пользу. Впрочем, надо признаться, что учитель получил полное признание после свадьбы, когда сделался полноправным членом общины, когда Настя Горевая назвала его мужем, и родители её обняли зятя, когда Савелий Богодеев, ставший главою общины после смерти его отца, Макара Елизаровича. После всего этого и остальные духоборы начали выказывать Боярову свою участливость и участие. Лишь самые угрюмые старообрядцы (были и такие), держались в стороне, но и они не решались роптать на присутствие «чужака» в их небольшом коллективе, что недавно случалось, и не раз. Бояров с полным правом получил всеобщее в Камышине признание, а Савелий выказал ему полное своё доверие. Это были не просто слова о дружбе. Савелий Макарович поведал своему новому другу, Андрею, о тайне общины духоборов, что у них хранится рукопись последнего трактата Якова Беме, который свет ещё не знал. Перед смертью Беме начал спешно писать новое сочинение, в которое он вкладывал свои мысли о природе человеческих отношений в обществе, что людям мешает построить свою жизнь так, как завещал Учитель, Иисус Христос. По мысли Беме, само общество было устроено таким образом, что было невозможно реализовать заветы Мессии. Этому противоречило само устройство человеческих связей и мотиваций к действиям. Вот Беме и разбирал эти стимулы, поэтапно, шаг за шагом, и учил, как надо делать правильно, по евангельским заветам. Это был весьма сложный труд, и Беме вкладывал в него все свои силы, чувствуя, что его дни на исходе. Эта, почти круглосуточная работа его утомила настолько, что сердце его не выдержало, и он умер, не закончив до логического конца своего трактата. Наверное, священники и теологи догадались, чем решил заняться простой человек, считавший себя апостолом Христа и новым Пророком Христова учения. Его работа должна была стать Евангелием нового времени и получить признание у истинно верующих, которые не просто произносят слова молитв, но и воспринимают всё, применительно к существованию себя и веры, себя в вере. Ученики, которые оставались до конца рядом с Беме, скрыли его рукопись, которую искали посланники папского легата. Пришлось ученикам самим прятаться и спасать рукопись своего пророка.
В одно время с Беме жил другой сын сапожника, Томмазо Кампанелла, тоже великий мечтатель и философ, искавший пути, как сделать человечество счастливей. Только, в отличие от Беме, который искал возможности применить методы Иисуса, Кампанелла верил, что в силах человеческих создать своё учение, научиться быть людьми, равными пророкам в силе мысли и воплощении своих идей. Свои мысли Кампанелла выразил на страницах «Города Солнца», став первым, который выразил принципы учения о коммуне и коммунарах. Томмазо Кампанелла можно смело считать предвестником коммунизма.
Именно об этом думал Андрей Бояров, бережно перелистывая старые пергаментные странички. Конечно, он имел дело не с оригиналом рукописи, а с переписью, как называется копия, сделанная с рукописи. Скорее всего, та пачка бумаг была сделана уже с копии. Беме писал на немецком языке, а здесь был русский текст. Кто-то уже сделал перевод, но этот кто-то не был искусен в переводе и слова трактата плохо увязывались друг с другом. Текст получался довольно туманным и непонятным. Ясно, почему Богодеев попросил своего молодого, но весьма просвещённого товарища помочь ему с обработкой рукописи саксонского богослова- любителя. Может, для того Савелий и помог Андрею получить Настю Горевую, чтобы привязать беглеца к их общине, сделать его наперсным товарищем. Не самые лучшие мысли, но Бояров постарался об этом не думать. В конце концов, Настя ему понравилась, и он был рад, что всё так закончилось. Впрочем. Это всё же жизнь и это значит, что всё продолжается, и как будет дальше, зависит от всех них, от него, от Савелия, от Насти, от каждого из общины  духоборов.
Боже, как писали в старое время, какими словесными оборотами тогда пользовались. Ведь это страшное дело, воспринимать текст подобного изложения. Его сложно понять, почти невозможно истолковать. Сама тема непростая, а когда её пытаются передать подобными словесами, так и вовсе разобраться невозможно. Почему Александр Пушкин сделался таким популярным поэтом? До него поэты излагались языком почти невозможным для понимания, перегруженным метафорами и иносказаниями. За основу брали поэзию античности, Овидия там, Вергилия … Гомер, это отдельная тема, это – классик, проверенный временем. Но все прочие … Но им подражали, и эта поэзия была, что называется – канонической. Более удобной для применения её сделал … Михаил Васильевич Ломоносов. Да-да, тот самый известный российский учёный и естествоиспытатель, организовавший первый в России Московский университет и возглавивший его. Он известен открытиями в самых разных областях науки, изучал как атмосферу Венеры, так и Северный морской путь по Ледовитому океану, вдоль побережья Сибири. Ломоносов был и поэтом. Он разрабатывал теорию силлабо-тонического стихосложения, перевернув представление о поэзии тех лет. О Ломоносове и его одах горячо отзывался Александр Пушкин, который считал себя его учеником. Сравните стихи Гаврилы Державина и Александра Пушкина. А ведь Державин был всеми признанный поэт и считался придворным поэтом, как впоследствии – Василий Жуковский. Но сам Державин признал превосходство стиля молодого Пушкина и передал молодому поэту, вчерашнему лицеисту «пальму первенства». А сам Пушкин утверждал, что достиг всего благодаря применению методик Михаила Лермонтова. А ведь правильно выбранный и сформулированный язык меняет не только стиль, но и основу культуры, на которой базируется всякая цивилизация. Вот и Александр Николаевич Радищев, писатель и в большей степени – мыслитель, нашёл тот литературный стиль, который сделался привычным, и дал нам Гоголя, Толстого, Лескова, Достоевского и прочих классиков. А до них литература была уделом одиночек, и настоящих читателей было досадно мало, но после литературных наработок Ломоносова и Радищева русская литература сделалось массовой. Жители России стали много читать. И с каждым годом – всё больше. То, что в России стали много читать, произошло благодаря новациям Ломоносова, Радищева, Пушкина. Они перевернули литературу, повернули её к массовому читателю. То, что литература стала восприимчивой для всех, привело к распространению всеобщей грамотности и к общему росту культуры. Всё ведь в нашей жизни взаимосвязано, господа, и хорошее и, увы, плохое.
Весьма сложные противоречивые чувства испытывал наш герой. Ещё недавно он находился в острожном бараке, трудился, противостоял уголовным преступникам, и это противостояние едва не закончилось для него гибелью, но судьба была е нему милостива и предоставила ему шанс, который он использовал на все сто процентов. Мало того, что осужденный каторжник удачно сбежал, но его посчитали погибшим, что вывело его из числа разыскиваемых опасных преступников, но, кроме этого, он встретил и полюбил редкой красоты девушку, которая ответила ему взаимностью, стала его женой и готова стать верной спутницей его жизни. Этого мало? Ещё он столкнулся с настоящим артефактом, рукописью философского трактата, который может перевернуть сложившиеся в этом мире религиозные догмы, стать новой точкой  отсчёта деятельности христианской церкви, мерилом соединения враждующих ветвей одной из главных мировых религий. И в центре этих событий снова оказался он – Андрей Бояров, недавний аспирант Петербургского Горного института. Он начал разбираться с текстами недописанного трактата, довольно сложно написанного с весьма сложными формулировками. Он попытается со всем этим разобраться, но уже ясно, что здесь нужна помощь человека более компетентного, чем он, занимавшийся минералогией и геологией, классификацией камней, руд и минералов. А здесь нужен богослов, теолог, философ, мыслитель и знаток тех процессов, которые происходят в обществе. Признаться, Бояров знал такого человека. Он даже дружил с ним. Никифор Зяма был самым молодым профессором в Российской Академии наук, слыл пытливым умом и неординарным человеком. Студенты любили профессора Зяму и аудитории были переполнены, когда лекции читал Зяма. При своей популярности Зяма не гнушался общества студентов и молодёжи. Он и сам был довольно молод. Ему не было и тридцати лет, но он уже был известен своими работами на тему истории древней Руси, становления её и взаимодействия с остальным цивилизованным миром, а также влиянием христианства на исторические процессы в государстве и меняющегося менталитета славянского народа, и русского – в частности. Помнится, Бояров даже вступал с Зямою в диспуты, как называется спор между людьми учёными. Не то, чтобы специалиста по горному делу занимали православные, скорей уж хотелось поговорить со знающим человеком. А кто уж был горяч и аргументирован в споре, так это профессор Зяма. Вот про него Бояров всё чаще думал, прикидывая, как убедить Савелия Богодеева отпустить его в далёкую столицу для деловой встречи. Впрочем. Андрей не сомневался, что Савелий поймёт его желание сделать свою работу как можно лучше, чтобы она достойна славного имени Якова Беме. Чтобы это произошло, в первую очередь заинтересован был сам Богодеев, как община духоборов.
Пока что Бояров корпел над страницами, заново всё переписывая и делая дополнения к тексту, как он сам разумел. Беме возжелал изменить само человеческое общество, создать те мотивации, которые могли бы содействовать изменению людей к лучшему, сделать мотивы их благими. Это было весьма сложно, ведь вся наша жизнь была устроена по иным базисам, и новые основы должны были стать как понятными, так и убедительными. Как бы здесь пригодились светлые головы Кампанеллы, Маркса, Энгельса, даже Михаила Бакунина, который перевёл на русский язык «Манифест Коммунистической партии», где явно присутствовали раннехристианские тезисы. Бояров признавал, что он был в материализме и диалектике не силён, а многое, что и знал, уже забыл, да это уму было и не нужно, ведь он собирался отправиться на Урал искать и разрабатывать новые угольные месторождения, или искать базу для сталеплавильных заводов. Россия была на пике развития и ей нужны были, крайне нужны были источники сырья. Но, вместо этого, он был отправлен судом на каторгу. А теперь вынужден заниматься религиозными текстами. Нет, следует обратиться к человеку необходимой компетенции. Бояров даже обдумывал предстоящий разговор с Савелием Богодеевым.
День свой Андрей устраивал следующим образом: он просыпался довольно рано, в постели не залёживался, а сразу вставал и выходил из дому, раздетый по пояс. Там он делал зарядку, выполняя различные гимнастические упражнения и тем энергичней, резвей, чем холодней было во дворе, потом делал несколько высоких прыжков и кульбитов, чувствуя, что тело его готово к акробатическим приёмам, чтобы не терять в этом навыков, и начинал растирать торс снегом. За ним с крыльца наблюдали Настенька, которая тоже вставала, следом за супругом и наблюдала за ним с доброй улыбкой на устах, как следит иная мать за причудами разыгравшегося ребёнка. Все эти упражнения казались духоборам какой-то бравадой, игрой, непривычной для взрослого человека, но, если это тешит силу и ловкость молодого человека, то почему бы и нет. Потом за учителем стали наблюдать и ребятишки, особенно мальчишки- подростки, которые мигом затеяли перенять у учителя эти забавы. Так Бояров стал ещё и преподавателем гимнастики. А ведь это была раньше одна из основных дисциплин в учебных заведений, ещё с античных времён (само слово «гимназия» произошло от «гимнастика»). Потом Андрей отправлялся завтракать. К этому времени Марфа Захаровна растапливала печь и ставила разогреваться горшок с кашей, овсяной или пшённой. Настя ставила самовар и все пили чай, который настаивался на смородиновом листу или брался лимонник, мята. Много было разных ароматных трав, поэтому китайский чай, который завозился купцами из-за Амура, употреблялся довольно редко. А ещё Боярову понравился исконный русский напиток «сбитень», когда варился травяной отвар, в который щедро добавлялся мёд. Кстати сказать, с мёдом проблем не было. В Камышино было несколько бортников, у которых имелись на примете дикие борти с мёдом, а в скором времени собирались устроить собственную пасеку, и завести свою пчелиную «семью»- рой.
Школьные занятия. Бояров взвалил на себя эти обязанности, которые предложил ему Савелий Богодеев. Обычно при сельском православном храме открывают школу. Её так и называют – церковно- приходской, где сам батюшка ведёт занятия, преподавая арифметика, чистописание и – обязательно – Слово Божие. Иногда преподаются и другие предметы, русский язык, литературу, естествознание, если батюшка достаточно просвещён, но это скорее исключение, чем правило. Когда-то большая группа образованных людей, вдохновлённых публицистическими статьями Александра Герцена «пошли в народ», осознанно решив образовывать простонародье. Их потом так и назвали – народники. Это был порыв «культурной революции», когда грамотность прививали массам людей. Народников было не так уж и много, да и простые люди не спешили получить грамоту. К слову сказать, Церковь к этому отнеслась с насторожённостью, ибо лишние знания для простых людей оборачиваются крамолой, так как люди начинают задумываться: правильно ли устроена жизнь, в которой они живут, тот порядок вещей, который называют исконным. А задумавшись, люди начинают делиться своими сомнениями с прочими. Так вот крамола и начинает разрастаться, если этому не противодействовать. Вот по этой причине и не чувствуют сельские жители тяги к образованию, особенно истово верующие, где вера и жизненный опыт успешно занимает место образованности. Потому Бояров был удивлён и даже обрадован, что Савелий сам предложил ему роль учителя для детей, послушав его рассказы о Жюле Верне и героях его книг. А ведь французский писатель был дружен с Петром Кропоткиным, потомственным князем из одной ветви рода Романовых, который сам, силою мысли, пришёл к выводам об грядущих переменах в обществе, о социальных изменениях и поиске справедливости. Геолог и географ. Пётр Алексеевич Кропоткин, немало путешествовавший по Восточной Сибири, сердцем принял идеи революционеров и принялся разрабатывать теорию Михаила Бакунина, был вынужден эмигрировать в Европу, где в Париже познакомился с писателем Верном, прославившимся своими географическими романами. Два страстных поклонника географии нашли общий язык, и Кропоткин многое внёс в творчество французского писателя. В частности он рассказывал интересные факты из минералогии и геологии, которые Жюль Верн потом использовал в своём творчестве. Но не только о науке говорили эти интересные люди. Кропоткин поведал французу многое о революционных идеях, о революционерах, о тяге народа к свободе и свободному развитию общества. Именно под влиянием Петра Кропоткина появились такие герои, как капитан Немо (принц Дакар), который поддерживал освободительное движение в Индии, Матиас Шандор, венгерский революционер, прогрессивный инженер Сайрус Смит и многие другие. Жюль Верн собирался сделать и самого Кропоткина героем очередного романа, но тот воспротивился, объяснив, что его влиятельные родственники будут крайне недовольны таким творчеством и просил не упоминать его имени. (В конце жизни Жюль Верн написал всё же роман «В Магеллании» о своём русском друге, назвав его принцем и дав индейское прозвище. Потом этот роман переиздали под названием «Потерпевшие кораблекрушение на «Джонатане», уже после смерти Жюля, а его сын Алан внёс в роман изменения, сделав его более приключенческим, чем познавательным, каким он был изначально, якобы убрав «ненужные» длинности. Признаться, и сам Бояров увлёкся Жюлем Верном за его пристрастия в минералогии, оценив благотворное влияние учёного Кропоткина. Теперь и сам Бояров рассказывал сельским детишкам многое, что было для них недоступно и что раскрывало мир во всём его многообразии. Сначала аспирант рассказывал им то, о чём сам думал, то есть бессистемно, то одно, то другое, а как получил просьбу заниматься с детьми, к занятиям относился серьёзно и даже составил примерный план будущих уроков, чтобы знания подкрепляли друг друга, были взаимно последовательными.
С ребятишками Андрей занимался где-то до обеда, каким-то одним предметом, не разбивая время на уроки. Так получалось правильней. Да и ребятам было понятней. Потом был обед. Настя к этому времени что-нибудь готовила, а Марфа Захаровна, или Глафира, в этом ей помогали. У них была настоящая семья. Ребятишки убегали по домам, а «учитель» садился за стол. Настя, которая успевала слышать то, что Андрей рассказывал, выспрашивала у него то, что не расслышала или упустила, занятая кухонными делами. Андрей эти упущения устранял, заполняя их своими пояснениями, так что и Настя обучалась, без отрыва от домашних обязанностей. Всё было просто замечательно.
После обеда они с Настей гуляли и рассказывали друг другу, что было с ними до их встречи. Стиснув зубы, Андрей слушал о том, как его девушку, тогда – совсем юную девчонку, похищали горские абреки, как её готовили к свадьбе, как на неё ходили смотреть мужчины, женщины и дети того тейпа, то есть клана, которые и произвели кражу. Оказалось, что там это вполне обычное дело и порой случается так, что пустившиеся в погоню защитники похищенной девушки в пылу стреляют и убивают не только похитителей, но и саму жертву. Впрочем, она считается опозоренной и её смерть пусть и оплакивается родственники, но не считается такой уж трагедией. Сама жизнь на Кавказе такая. Потому Горевые и уехали оттуда. Настя тоже сильно переживала, когда Андрей поведал ей о тех опасностях, с какими столкнулся в каторжном остроге, проживая рядом с настоящими убийцами. В связи с этим как-то снова заговорили о Башкине, который тоже связался с беглыми каторжниками и даже, кажется, верховодил у них. Настя об этом человеке говорила неохотно, отмалчивалась, пряча лицо своё в сторону или на груди мужа. Андрей начинал её успокаивать, поглаживая по голове, а то и по спине, как кошку. Настя к нему ластилась и разве что не мурлыкала.
После обеденного отдыха Андрей усаживался за трактат Якова Беме. Для более качественной работы аспирант решил всё переписать заново, своей рукой, в привычном стиле, добавляя некоторые фразы от себя, переосмысливая сложные тексты. Писать было сложно, и дело продвигалось медленно, по той причине, что он исполнял роль не просто переписчика, а соавтора трактата, то есть старался всё понять, осмыслить и оставить в памяти, чтобы разобраться в содержании сочинения, докончить его. По ходу продвижения работы Бояров понимал всё отчётливей, насколько сложную работу он взялся выполнять. Но появился и интерес. Он чувствовал сейчас себя мыслителем, уподобляясь Марксу, Гегелю, Канту, тому же Беме. Это было необыкновенное чувство, словно он примеривался к тому, чтобы взлететь над суетной реальностью, но не как птица, как человек, способный к этому, как Дедал, к примеру, смастеривший себе и сыну крылья. Но «летать», это вам не фунт изюму потребить, здесь особые навыки потребны. А философский трактат сложить, может, ещё сложнее.
Что нас привлекает в книгах, к чтению? Человек начал постигать Природу, когда научился рассуждать, делать выводы, записывать свои рассуждения. На этом состоялась древняя Греция, подарив миру столько философов. Но этот мир, мир мыслителей, он отличается от мира обычных людей, с их пристрастиями, их интересами. Чтобы соединить эти два мира, и существует тот рукотворный мостик, который называется Литературой, то есть собранием букв («литера» суть «буква»), когда читатель имеет возможность погрузиться в текст, как ныряет с головой в водоём купальщик. И, какое люди получают удовольствие от купания, можно получить и от чтения. Читатели ищут в текстах разное: кому нравятся описания Природы, животных, людей, различных мест обитания. Других привлекают диалоги и скрытый в словах смысл (все трагедии и комедии с древнейших времён строились именно на диалогах). Третьих же интересовали сентенции, то есть рассуждения авторов, как о своих героях, так и об окружающем мире. Сочетание этих трёх важных составляющих и называется литературой. Это что касается литературы художественной, то есть изобразительной (отсюда и «художество»). Иное дело трактат научный, мыслительный, духовный, философский. Здесь замешаны иные кондиции, весьма сложные для обычного человека. Но ведь важно и то, чтобы автора поняли другие люди, не умеющие заглянуть ему в голову, понять той картины мира, в которой он живёт, с которой он взаимодействует, которую он хочет преподнести всему остальному миру. И здесь важно, чтобы его, то есть автора, поняли, а для этого необходимо научиться пользоваться понятными всем словами и выражениями. А вот это уже – непросто. В этом и состояла главная сложность для Боярова. Он настолько глубоко погружался в суть текстов Беме, что ему было сложно возвращаться в обычный мир, в Камышино, в объятия Насти. Над учёными людьми частенько подсмеиваются, над их непрактичностью, чудаковатостью, неумением взаимодействовать в нашем привычном всем мире, где столь легко ориентируются самые недалёкие люди. А ведь всё просто. Учёные, философы, теологи живут в своём собственном пространстве, а рядом с нами присутствуют как бы частично, душою оставаясь там, в своём особом мире. Отсюда и их чудачества. Отсюда и насмешки над ними. Но кто понимает всё это, тот не смеётся. Помните, как раньше относились к юродивым и блаженным? А ведь эти два мира, они – сродни. Бояров теперь это хорошо понимал. И хорошо, что Настя разделяла с ним эти чувства. Печально, когда родственники иного «великого человека» не желают его понимать, разве что, разделяя с ним те блага, которые дарят величие.
Бояров понимал, что он всё глубже погружается в мир Якова Беме, который выстраивал собственную версию развития человеческого общества. Для быстрого продвижения трактата, такое погружение  было необходимо, да и самому Боярову это стало интересным. Но, вместе с тем не надо было забывать и о том, что у них с Настей строилась своя семья, создавался свой собственный мир, свой «микрокосм», как выражались древние. То есть всё было и легче, и сложней.
Во всём этом и коловращался наш герой, старающийся выполнять обязанности сельского учителя, соавтора теологического трактата и … молодого супруга. Очень противоречивые обязанности, смеем вам сказать. Однако Бояров со всем этим как-то справлялся. Он даже отправился в Убежище, чтобы посмотреть, как там получилось, после окончания восстановительных работ, которые он недавно начинал. Точнее, начинал он, а заканчивали уже другие. Вместе с ним пошла и Настя, которая старалась быть как можно ближе к Андрею, привыкая к состоянию его жены.
Осмотрев поставленные крепи, Бояров остался доволен. Он изучил состояние сводов галерей. Настя подсвечивала ему фонарём. Она здесь хорошо ориентировалась. Попутно она ему рассказывала, что и как здесь было раньше. Зашла речь и о том дне, когда она была рядом с Башкиным.
– Он стоял вон там, – указала Настя рукой в тёмное пространство подземной галереи, – когда сюда примчался Кешка Кондратьев и крикнул, что казаки приехали с полицейскими сыщиками, и что они, возможно, полезут сюда. Все сразу загомонили и начали отступать в глубь пещер. А Башкин … он вдруг повернул вон туда.
Бояров покосился в тёмное пространство, куда указала супруга. Видно ничего там не было, но он представлял ту сторону, где было несколько тупиковых ответвлений.
– Башкин направился туда, – продолжала Настя, погружаясь в воспоминания, – а я … пошла за ним.
– Зачем? – спросил Андрей, прижав её к себе свободной рукой. – Ведь там же нет ничего.
– Как же – ничего? – ответила Настя. – Ведь там спрятана Книга Рода.


Глава 8
Бояров не обратил бы на её слова внимания, если бы Настя вдруг от него не отшатнулась. Фонарь в её руках начал раскачиваться, бросая на них обоих тени, словно  её вдруг сразил приступ сильного озноба. Показалось Андрею или нет, что на лице Насти появилась гримаса, исказившая его.
– Настенька! Милая! – протянул Бояров к юной жене руки. – Ты не заболела? И … про какой народ ты сказала? Книга народа … Какого народа?
Настя вскрикнула, уронила фонарь, а сама бросилась прочь, тут же исчезнув в темноте. К счастью, фонарь не разбился и не потух. Андрей подобрал его и поспешил в ту сторону, куда столь поспешно направилась Настя. Она не могла убежать в полной темноте. Он скоро нашёл её, прижавшейся к стене из базальтовых плит. Можно было подумать, что когда-то здесь была каменоломня, и галереи имели искусственное происхождение.
– Настенька, – Бояров сам был испуган столь неожиданной реакцией своей супруги на его недоумённые вопросы, в которых не содержалось ничего необычного или оскорбительного. – Тебе плохо?
– Да, – схватилась за него Настя. – Уведи меня домой.
Поддерживая девушку под руку, аспирант направился по галерее, держа фонарь на вытянутой руке. Эту галерею он уже успел запомнить и старался двигаться сноровчато, оберегая супругу. Эти молодые девушки, да ещё только что вышедшие замуж, они бывают переполнены впечатлениями, которые порой прерываются истериками. Так бывает с городскими впечатлительными барышнями, но деревенские девушки, они имеют более устойчивую психику. С другой стороны, они находились сейчас в обширном подземелье, и мог случиться приступ внезапной клаустрофобии, когда кажется, что многометровый слой грунта сей момент на тебя обрушится. Горняков проверяют на боязнь замкнутых пространств. С подобным психологическим недугом работать под землёй не рекомендуется.
Скоро они выбрались из потайного лаза. Там дежурил Тимофей Охлобыстин. Он помог Насте выбраться из колодца, а пока выбирался Андрей, Настя уже убежала.
– Что случилось? – озабоченно поинтересовался подросток, глядя на учителя. – Опять земля обвалилась?
– Нет, – задумчиво покачал головой Бояров, глядя вслед торопливо удалявшейся Насте. – Кажется, с землёй всё в порядке. Но я потом ещё раз всё проверю. С Настей что-то происходит. Может, голову закружило. Или ещё что, женское.
Оставив в часовне фонарь, учитель направился домой. Настроение его испортилось. Появилось какое-то тревожное чувство, какой-то опасности, какой-то неизвестности. Этот подземный тайник, это Укрытие, где спасаются духоборы, когда их селу грозит опасность … Они об этом с Настей и говорили. Настя показала ему закуток, куда направился Башкин, в то время как все остальные направились вглубь подземелья. А ведь там, в том тупике ничего не было, и он это отметил, а Настя ему возразила, мол, там находится книга народа, которую не должен был найти Башкин. Или нет. Она сказала – книга рода. Чьего рода. Горевых? Или всех духоборов? И что здесь такого, что так разволновалась Настя? Было непонятно и оттого тревожно.
По улице мела позёмка, срывая с сугробов верхушки. Бояров двигался домой, размышляя о последних событиях. День клонился к вечеру. Было уже довольно темно, и встречных людей было немного. В Камышино было довольно оживлённо, но когда начинало темнеть, народ перемещался по домам. Скоро должно быть Рождество, которое духоборами отмечалось как большой праздник, а после Рождества охотники покидали деревню и уходили в тайгу на промысел, добывать пушнину.
Это было одним из основных занятий обитателей Дальнего Востока, как туземного населения, так русских поселенцев, и приезжих из Китая, Кореи и даже Японии, хотя таких было немного. На Руси была в ходу поговорка, что осенний день год кормит. Суть её состояла в том, что крестьяне по осени собирали урожай, которым кормились весь год, и потому каждый осенний день был важен. На Дальнем Востоке всё устроено было немного по-другому. Здесь основной промысел приходился на заготовку пушнины, дававшей стабильный доход; при этом зверь должен иметь «зимний» мех, который был более пушистый и потому товарный. На пушных зверей охотились, когда начиналась зима и землю покрывал снег. Вот тогда многочисленные звероловы выходили на охоту. Главной целью были шкурки соболя, но ценились и другие меха. За пару месяцев некоторые удачники набирали столько шкур, что получали большую прибыль. Здесь важен был опыт, умение и удача. Зверька надо было выследить, убить и снять шкурку так, чтобы ничем её не попортить. И надо было умудриться накопить шкурок, и удачно продать, ведь купцам было важно получить больше прибыли, и одним из вариантов было – заплатить не так уж много. Было ли это обманом? Как посмотреть. Китайские купцы придумали для этого остроумную комбинацию. Туземные охотники зачастую нуждались, в продовольствии, снаряжении, одежде, разным бытовым вещам, необходимым в хозяйстве. Всё это китайские торговцы готовы были предоставить в кредит, то есть без денег, на первое время, в долг. Расчёт будет позднее, когда охотники наберут мехов и будут готовы к расчёту. И теперь туземцы должны отдавать шкурки не тем купцам, которые готовы были больше заплатить, а тем, кому были должны, а уж те не стеснялись в назначении удобной для себя цены. Вот так китайцы получали необходимую прибыль. И немалую. Конечно, был риск, что охотник погибнет до расчёта, поранит себя, а то и попытается сбыть шкурки на сторону. В таких случаях купцы проявляли жестокость. Они имели помощников, то есть подручных, могли охотников выследить и жестоко наказать их, вплоть до смерти. Но чаще всего просто шкуры отнимались, а в качестве наказания забирались жёны и дети. Впрочем, их можно было вернуть, отработав возросший долг. Но до этого жёнами китайцы пользовались как своими. Такие вот были там нравы. Но, надо сказать, что так китайцы поступали с туземным населением. С русскими переселенцами, старообрядцами они себя вели предусмотрительно, на рожон не лезли.
Духоборы из старообрядческой общины духоборов Камышино, как и прочие, занимались охотничьим промыслом. Они успели подготовиться, обновить ловушки, запасти порох, патроны, другой припас. Сезон должен был начаться после Рождественских праздников, и все заботы были направлены в эту сторону. Даже ребятня  говорили и помышляли только об этом. Отцы и старшие братья уйдут в тайгу на месяц, а то и на два. В Камышине останется минимум обитателей.
Из Убежища Настя убежала домой, к отцу с матерью. Бояров искал свою жену в доме Марфы Захаровны, но там Насти не оказалось. Тогда он отправился к Горевым. Там его встретил Степан Егорович, отец Насти. Горевой был нахмурен и встревожен. Он первым протянул руку учителя, пожал и они вышли во двор.
– Ты, это … – начал Горевой. Глядя то в сторону, то в глаза аспиранта, – Андрей Илларионович, на Настю не думай худого. Она девушка хорошая.               
– Я и не думаю, – ответил учитель. – Что с Настей?
– Успокоится она и вернётся к тебе. Разволновалась она, там, в Убежище. Вспомнила, что тогда пережила. Чуть ведь не погибла. Едва в себя пришла. Башкин ещё этот … А теперь вот снова … О чём вы там говорили?
– Рассказывала она мне о том происшествии, а потом …убежала вот.
– Я и говорю, память уж больно нехорошая. Понимать должен. Скоро успокоится. Иди пока домой. С ней Глаша сидит.
– Она там про книгу сказала, – признался Бояров.
– Про какую книгу? – удивился Горевой.
– Книгу Рода.
– А-а, – вздохнул Степан. – Лучше тебе об этой книге с Богодеевым поговорить.
– С Савелием?
– С Макаром Елизаровичем бы … Так ведь нет его. Тогда уж с Савелием. С ним, значит …
Признаться, эта неожиданная история с загадочной книгой какого-то рода Боярова заинтриговала. Он уже несколько дней с Богодеевым Савелием не виделся. Тот был занят будущими действиями религиозного характера. Не надо забывать, что наш герой, Андрей Бояров, находился в вотчине старообрядческого общества, где к вопросам и всяческим ритуалам относились серьёзно и даже с трепетом. Это было можно определить по свадьбе, где Андрею пришлось сыграть одну из главных ролей, и он это терпеливо делал, не роптал. А Рождество для духоборов было ещё важнее, ведь речь шла о рождении человека- бога, Иисуса Христа, давшего миру одну из самых масштабных религий. В мероприятиях маленькой общины Савелий Богодеев занимал важное место. Надо ли Боярову отвлекать своего приятеля? Поразмыслив. Андрей решил с ним перемолвиться несколькими словами, а серьёзно поговорить позднее.
Много дел бывает у руководителя религиозной общины, даже если она и не велика числом. Много дел, много забот. А если руководитель юн годами, то у него и вовсе не бывает свободного времени. К тому же к нему присматриваются свои же, тянет ли, мол, он дело, не надо ли его сменить на более опытного и старшего человека. Даже в таком дружном коллективе, как духоборы Камышино, и то у людей случались сомнения. Но Савелий оказался человеком дельным и свои обязанности выполнял. К примеру, взять пришлого Боярова. Другой бы на месте Савелия давно бы  с ним расстался, указал тому дорогу, а он, то есть отец его, Макар Елизарович, беглого у себя придержал и – не прогадали. Когда на их деревушку напали бандиты, Бояров оказал помощь, и деревню удалось отстоять. Да, были жертвы, и не такие уж малые, но ведь и преступники были настроены серьёзно. У духоборов была Тайна, и они её очень берегли. Савелий Богодеев рассказал Боярову о последнем трактате их «пророка», Якова Беме. Рукопись была незакончена. Савелий приглядывался к Андрею, но потом развернул перед ним и показал краешек Тайны. Бояров никак не ожидал в такой глуши, в дебрях дальневосточной тайги увидеть настоящий литературный артефакт. То есть саму рукопись он не видел, но держал в руках список, то есть переписанную летопись. Кстати сказать, «списком» старообрядцы называли и копии икон, переписанных с оригинала. Савелий Богодеев предложил Андрею Боярову стать «доверенным лицом», то есть не просто приобщиться к Тайне, но и попробовать дописать трактат Беме. Андрей не изучил и трети текста, а сейчас вдруг узнал ещё об одной книге. О ней ему ещё не говорили, хотя знали, похоже, многие, раз знала Настя Горевая. Надо было задать несколько появившихся вопросов, что и собирался сделать Бояров.
– Бог к вам в дом, – заявил Андрей, когда ему открыли дверь.
– И тебе Бог в помощь, – ответил Савелий, который выглядывал в открывшуюся дверь. Вид он имел немного осунувшийся, потому как спал недостаточно. – Случилось что?
– Да как сказать, – пожал плечами учитель, стоя на пороге.
– Заходи, – пригласил знакомца Савелий. – Рассказывай, что у тебя и как, только короче – забот невпроворот.
– Да я бы и не пришёл, – вздохнул Бояров, – так только вот непонятки у меня.
– Говори. Я слушаю.
– Ты просил меня, Савелий, поработать над трактатом Беме. Я начал этим заниматься. Дело сложное, моих знаний и умений не хватает. Продвигается работа плохо, но я стараюсь.
– Уж постарайся, брат, – попросил глава общины. – Уж ты постарайся. Если что понадобится, так ты мне говори.   
– Да не об этом речь, – поспешил продолжить Бояров, заметив, что его собеседник отворачивается от него. – Не об этом речь. Я тут ходил в Убежище с Настей, и она там обмолвилась ещё об одной книге, книге то ли рода, то ли народа. Я у неё переспросил, а она сначала вся побледнела, потом заявила, что без тебя не может о той книге говорить, а дальше и вовсе сбежала, к своим родителям, и сейчас там сидит, а к нам носа не кажет. Что мне прикажешь с ней делать?
– Ничего, – медленно ответил Савелий, глубоко задумавшись, – ничего не прикажу … Давай, я сейчас с ней поговорю, а потом …
– Расскажешь мне о той книге, о которой Настя обмолвилась? Я ведь сейчас для вас свой человек, и душой, и телом.
– Я это вижу. И я это понимаю. Но хотелось бы, чтобы и все остальные считали бы то же самое. Вот что … Я сейчас пойду к Горевым. Поговорю с Настей, с её родителями, а потом приду к тебе. Там мы и продолжим этот разговор.
Плечо к плечу, они вышли из дома Богодеевых, и двинулись – Савелий в одну сторону, Андрей же в другую. Шёл он и думал, сколько неожиданностей он пережил в последнее время, и что, проживая в отдалении от суетностей городской жизни, вовсе не означает это безмятежного спокойствия. Неожиданности могут появиться в любом месте и в любое время.               
– Мама, – спросил Андрей у Марфы Захаровны, – ты слышала про книгу народа?
– Какого народа? – переспросила старушка, которая примеривалась к ткацкому станку, извлечённому из подсобного помещения называемого клетью.
– Народа или рода.
– А-а, Книга Рода, – вспомнила престарелая мать. – Знаю про такую.
– И что это такое?
– И-и, сыночек, не моего это ума дело. Этим Богодеевы занимаются, по велению Аврелия Репникова.
– А это ещё кто? – удивился Андрей.
– Да ты что. Сашенька, – заулыбалась старушка. – С этой своей свадьбой ты про нашего патриарха забыл. Правда, он у нас недолго пробыл. С Макаром, да ещё с двумя- тремя нашими братьями в вере он беседовал, а потом снова уехал. Ты, верно, тогда дома отсутствовал, вот и запамятовал. 
– Наверное, – пожал плечами Андрей. – Я, мама, пойду, полежу немного, подумаю, ко мне скоро Савелий прийти должен.
– И то правда, – мелко закивала старушка, – полежи, а потом мне поможешь станок наладить. Надо ткани наткать. Теперь у нас семья прибавилась, надо и материей разжиться.
– Так давайте, мама, я вам помогу сейчас.
Производством материи занимаются суконные мануфактуры и целые фабрики, выпускающие ткани рулонами, но многие хозяева на Руси имеют ткацкие станки дома. Вообще, российские крестьяне – люди самодостаточные и умеют обеспечивать себя почти всем, а чего не хватает, им привозят купцы. Оттого сельские люди не зависят от города, а порой и от дворянства. Поэтому Русская православная церковь затрачивает большие усилия, чтобы сделать крестьян зависимыми и потому подневольными, но старообрядцы от православной церкви абстрагируются, и по этой причине их не любят, а иногда даже ненавидят, если батюшки с проповедями расстараются.
Подобные станки Бояров видал, но, так сказать, со стороны. Вот так, касаясь своими руками, он имел дело с ними в первый раз. На раму были натянуты нити основы, между которыми ходил небольшой челнок, как особая деревянная толстая «игла», которая тянула за собой другую нить. Это всё плотно упихивалось остроумным прижимным приспособлением. Скоро Андрей со всем этим разобрался и сумел станок наладить так, что можно было работать. Марфа Захаровна улыбалась ему.
– Я так и знала, что ты вспомнишь. Ты мне станок уже налаживал, а до тебя этим занимался твой отец.
Здесь старушка замолчала, вспомнив о гибели горячо любимого супруга. Бояров догадался об этом и спросил деланно бодрым голосом:
– А что вы задумали ткать, мама?
– Как – что? Полотно. А уж из него можно будет пошить что угодно. Хоть для тебя, хоть для Насти. А то и для вашего будущего малыша.
Что на это можно ответить? Бояров замешкался, но тут дверь распахнулась, и в дом вошёл Савелий, а следом и Настя Горевая, которая взглянула на супруга, но тут же опустила глаза, словно всё ещё пребывала простой девчонкой.
– Ага! – радостно закричал Андрей. – У нас появился гость. Мама, накрывай на стол. Вон тебе и Настя поможет.
Горевая тут же скользнула мимо них за печку, а следом за ней устремилась и старушка, радостно всплёскивая руками, хотя Савелий Богодеев был у них частым и желанным гостем. Бояров сидел за ткацким станком и улыбался в полный рот. К нему подошёл Савелий и принялся разглядывать станок, словно в первый раз его увидел. За печкой что-то обсуждали женщины, говоря так быстро, как это умеет делать только слабый пол.
– Решили поменять род деятельности, Андрей Илларионович? – поинтересовался Савелий.
– Я этих родов деятельности за последний год поменял столько, – признался Бояров, – что уже и забываю, которые из них по призванию, а какие – в силу необходимости.
– А с трактатом как?
– Продвигается, только медленно. А что скажешь про другую книгу?
– Не хотел я о ней говорить тебе, Андрей. То есть пока. Потом бы сказал. Обязательно сказал. Когда ты с этой закончишь. Тогда у тебя и опять необходимый интерес  появится.
– Непросто это всё. Ой, непросто. Беме этот ваш был всё же пророком, каким-никаким. То есть ему помогал Бог, вольно или невольно. Но я-то ведь не пророк. Мне приходится до всего самому доходить.
– Но ведь ты говорил, Андрей, про германского пророка, этого … как его … Карла…
– Маркса?
– Да-да. То есть у тебя всё же опыт какой-то имеется. Вот на него и обопрись.
– Есть у меня на примете человек один, профессор академии, Никифор Зяма. Тот как раз историей занимается, историей философии, религии, общества. Вот бы его для этой работы использовать.
– Но я на тебя рассчитываю.
– Понимаю. И даже польщён оказанным доверием. Но ведь Беме был не простым человеком. Сложно уследить за полётом его мысли и рассуждений. И вот здесь помощь моего хорошего знакомого, приятеля, будет необходимо. Ведь тебе, Савелий, нужна работа, выполненная на уровне вашего пророка.
– Да.
– И я к тому же. Вот я и предлагаю лучший вариант. Но мы об этом ещё поговорим. Давай пока что вернёмся к новой книге. Что это такое?
– Книга Рода. Это мы её так назвали. На самом деле это нечто особенное. Я не могу ответить определённо. И отец бы не ответил. К нам приходил Аврелий Нилович Репников, наш … патриарх, мудрый человек, можно сказать – святой, и, вместе с тем – мыслитель. Он дружен со Львом Толстым и переписывается с ним. Он листал эту летопись и даже в ней разобрался, пусть и не полностью. Он и назвал это собрание рукописных листов Книгой Рода.
– Кажется, – неуверенно заявил Бояров, – что Род, это божество из пантеона древних славянских богов.
– Вообще-то, – ответил Савелий, – Род находится вне этого пантеона. Он вообще прародитель всего. Он – создатель и богов, и людей. Он, и Рожаницы.
– А это ещё что?
– Не что, а кто. Их тоже можно причислить к богам. Они отвечали за продолжение рода. Заметь – тоже род. Их две. Мать- Рожаница, и Дочь. Лада и Леля. Лада представляется женщиной в летах, имеющей обильное потомство, любимая своими детьми. От этого и пошло выражения – «лад», «ладно», «ладить», «налаживать отношения». Во всём этом замешан домашний уют, что очень важно для всех женщин. Поэтому Ладу чтили все женщины. А молодая Леля была Рожаница, если так можно выразиться – предстоящая, которая готовится стать матерью. От неё и пошли выражения «лелеять», то есть беречь семью, домашний очаг.
– Помнится, мы говорили как-то с Никифором о богатстве русского языка, который несёт в себе множество значений, большинство которых люди даже не подозревают, и тем обедняют себя.
– Я мало что знаю из всего этого. Репников нам говорил о том, что наш язык несёт в себе знания из предыдущих эпох, которые бесследно прошли. От них и остался нам язык, письменность. Но её поменяли, а старую письменность, глаголицу, похерили, хотя как раз она и несла в себе те, старые образы. На Востоке, в Индии, тоже существовала письменность, похожая на нашу.
– Санскрит?
– Не знаю … – неуверенно пожал плечами Савелий. – Об этом мы говорили мало, а ныне так и вовсе перестали говорить. Кажется, и об этом говорил Аврелий Репников.
– Но как у вас оказалась эта самая книга?
– Это очень загадочная история, – признался Савелий. – Всего я не знаю доподлинно. Я ведь ещё довольно молод и только начал постигать секреты нашей общины, когда на нас всё это свалилось.
– Что случилось, я в курсе.
– А что касается Книги Рода, то это не совсем книга, не талмуд, не фолиант, не инкунабула. Это собрание свитков, сделанных на бумаге, похожей на папирус, только гораздо прочнее его. Они сложены были все вместе и упакованы в такой особый цилиндр из толстой кожи. Я уже говорил, что у нас имеется раритет, наш талисман, творение пророка Якова Беме. Нашей мечтой было каким-то образом завершить труд пророка и представить свету этот трактат, который может стать новым Евангелием.
– Евангелие, – вспомнил Бояров, – это жизнеописание Иисуса Христа и его деяний.
– Беме писал об Иисусе Христе и его учении, – горячо ответил Савелий, – каким оно было первоначально, но я имею ввиду само слово «евангелие», что означало «благая весть» в переводе с греческого. Вот такой благой вестью и должен был стать последний трактат Беме. Всё это очень сложно. У нас не нашлось человека, достаточно учёного, чтобы завершить его. Конечно, мы делали попытки, и не раз, но … всё это непросто. К тому же нас всё время преследовали …
– Кто вас преследовал? – спросил Бояров, так как его молодой приятель замолчал, глубоко задумавшись.
– Скорее уж – что, – ответил тот. – Наверное, такого рода работа уже несёт в себе образ чего-то божественного, учитывая, что обычно пророку диктуют нужные слова, свыше. И, наверное, эта рукопись, пусть и незаконченная, несёт в себе некоторый заряд святости, потому как она притягивает к себе разные силы, божественные и прочие. На нас, на нашу общину стало сыпаться всё больше разных неприятностей и даже несчастий, но каждый раз мы счастливо избегали беды, словно нас защищали некие покровители с Неба. Но трудно защищаться всё время, не зная от кого надо ждать нападения. Нам приходилось периодически перебираться с места на ме6сто. На первое время неприятности прекращалось, но потом каждый раз всё начиналось сначала. Вот как на Кавказе, где на наше село напали абреки, а Настю Горевую так и вовсе похитили. Мы пытались потом разговаривать со старейшинами горского тейпа, но если судить по неопределённым ответам, горцы и сами не поняли, что заставило их напасть на нас. Говорили о молодёжи, об их чрезмерной горячности, об их желании получить авторитет, который у них зарабатывается именно таким образом. Мы предпочли отступить и покинуть их край.
– А как вы попали сюда, в Приамурье? – спросил Бояров, хотя его не так уж и занимал этот вопрос. Главное, что они оказались здесь, когда это было ему нужно.
– Есть такие люди, которые умеют находить воду, определить водоносное место.
– Да, – кивнул Бояров. – Их называют лозоходцами.
– Да. Они бродят по местности и держат перед собой веточку, рогульку, лозу. Там, где она дёргается, якобы находится подземный источник. Там и роют колодец. Так вот, существуют такие люди, которые умеют находить и место для поселения.
– Не очень удачное, – заявил Андрей, – учитывая нападение разбойников на ваше село. Извини, конечно, за напоминание.
– И абреки на нас нападали на предыдущем месте, от этого не откажешься. Я уже говорил, что нас преследуют «случайности», словно кто их специально к нам притягивает. Но какое-то время мы живём совершенно спокойно. И если бы не помощь в выборе места, то несчастья, скорее всего, начинались бы раньше.
– Вы и сейчас покинете это место?
– Нет … не знаю … Мы будем ждать решения Аврелия Репникова. Дело в том, что мы не просто так выбрали это место. Его нам «подсказали» примерно таким же образом, как лозоходцы находят подземную воду. А мы искали возможность иметь Убежище, какой-нибудь скрытый грот или подземную пещеру, откуда можно устроить потайной выход. Это нам крайне необходимо для защиты наших стариков, женщин, детей, больных. И это место нам очень понравилось. Здесь имелась цепь подземных пещер, и некоторые ранее использовались кем-то, задолго до нас. Было удобно всё скрыть и немного достроить Убежище. А потом мы нашли скрытый в одной из пещер тайник. Там, похоже, долгое время кто-то обитал, даже после того, как люди ушли из тех мест. Там мы и нашли рукописную летопись, писанную древними письменами. Вот тогда у нас и появился Аврелий Репников. Он привёл человека, который разбирался в древних написаниях, Ульяна Духовитного. Репников прожил у нас почти месяц, знакомясь с древним манускриптом, а потом заявил, что его надо сохранить любой ценой, что в нём сказано о том, что было на Руси до того, как она стала Русью.
– Про Гиперборею? – спросил, улыбаясь, Андрей.
– И про неё тоже, – серьёзно ответил Савелий Богодеев.
Для Андрея стало шоком то, что он услышал. По словам Савелия, пересказывавшего Книгу Рода, когда-то существовал целый континент, названный Гипербореей, то есть там, где дует северный ветер («борей»). Всё это граничило с мифологией и античными легендами, не подтверждёнными официальными научными кругами. Но тот же приятель Боярова, молодой профессор Зяма, не раз говорил ему, что люди науки не любят копаться в истории, в дальней истории, в те времена, когда зарождалось нынешнее человечество. Зяма говорил, что некоторых таких историков- искателей постигла суровая судьба: их преследовали служители культа, и не только христианского. С ними случались разные несчастья, которые могли посчитаться Роком; в конце концов, историки сделали надлежащие выводы и перестали лезти  туда, где их не желали видеть. Так что мифология так и осталась мифологией, а Гиперборея как-то перекликалась с Атлантидой, столь же легендарной и мифологичной. Может даже Атлантида была более реальна, чем Гиперборея. Так было, наверное, потому, что за изучение Атлантиды не преследовали, то есть с исследователями не случались разные несчастья, как с искателями Гипербореи.
В сбивчивом и, верно, неточном пересказе Богодеева тот континент или большой остров, что назван Гипербореей, был населён народом гипербореев, людей высокого роста, умных красивых, образованных, отдалённых потомков титанов из греческой мифологии. Что там у них происходило, и как они жили, Богодеев не уточнял, хотя в книге об этом что-то говорилось. Был Савелий молод, недостаточно образован и не углублялся в детали подробностей, что свойственно людям просвещённым. Но Савелий рассказал, что гипербореи начали воевать с другим большим народом. Бояров расспрашивал своего приятеля, но тот толком не знал, и Андрей уже сам сделал вывод, что речь шла об атлантах. Что уж там не поделили два великих народа, но между ними вспыхнула непримиримая вражда, закончившаяся кровопролитной войной, в которой оба народа фатально пострадали, а их государства исчезли. Атлантида погрузилась на дно морское, а Гиперборея … частично тоже скрылась под водой, но большей частью была покрыта многометровым льдом. Судя по всему, их оружие, с помощью которых проходила война, можно смело причислять к божественному, по своему воздействию. Здесь и разрушение континента серией землетрясений, и опускание земляных пластов, и масштабное оледенение. К счастью, теперешние люди таким оружием владеть не могут, но, к примеру, молодой английский физик Эрнест Резерфорд читал доклад об энергии, связанной с распадом атомных ядер и извлечением при этом столь больших порций энергии, что можно было сравнить их с божественными силами. Впрочем, это могла быть и фантазия молодого учёного, лежавшая в русле  теории, которая могла и не воплотиться на практике.
Честно признаться, так Бояров даже испытал раздражение, до такой степени его не устроил пересказ Богодеевым текстов старинной книги. Он даже высказал это вслух, обидев Савелия.
– Я говорю, что Аврелий Репников привёл своего человека, Ульяна Духовитного, который целыми днями сидел, перебирая листы древнего манускрипта. Репников повелел документ запечатать, чтобы не повредить и не потерять его.
– А вот это правильно, – унял своё недовольство аспирант. – С древними документами надо обращаться крайне щепетильно. Посмотри, как я обращаюсь с трактатом вашего пророка.
– Это список, – уточнил Савелий, – сделанный со списка. Но всё равно мы благодарны. Но с Книгой Рода всё ещё сложней. Мы не знаем, что с ней делать и как нам быть. Кажется, это не знает и сам Аврелий Репников. Он уже давно должен у нас появиться и сказать, что нам делать с книгой.
– Я не знаю, что вас скажет ваш Репников, но знаю, что скажу я, – уверенно заявил аспирант. – Волею судьбы, не знаю уж за какие заслуги, но в ваши руки попал уникальный документ, свидетельство древности человечества и его запутанной истории. Эту вашу книгу надо сохранить любой ценой.
– Я думаю так же, но это может быть связано с большими опасностями для нашей общины. Если кто посторонний узнает про Книгу Рода, я уж не говорю о трактате Якова Беме, над которым ты работаешь, то … я не знаю, что тогда будет, и я боюсь себе это представить. Мы и тебе не хотели говорить о Книге Рода. Ты узнал о ней совершенно случайно. Настя Горевая, сказавшая тебе, ужасно переживает. Она теперь – твоя жена, но она же и член нашего сообщества, общества духоборов. И это её гнетёт, как бы противореча, одно другому.
– Я сожалею, – заявил Бояров, прижимая руки к сердцу, – и обещаю, что ни одна душа не узнает от меня о ваших тайнах.
– Да, ты обещаешь, но вместе с тем и заявляешь, что люди должны узнать об этом уникальном документе. Какие твои слова искренни?
– И те, и другие. Я и в самом деле не желаю вам зла, тем более, что я теперь с Настей, то есть и с вами. Но, вместе с тем я осознаю важность, в самой высшей степени, для прогрессивного человечества, которое не осведомлено о многих тайнах нашей истории. Некие силы заинтересованы, чтобы люди оставались невежественными, чтобы они прозябали в этом своём незнании, которое делает людей зависимыми от той системы мировоззрений, которая заведомо ущербна и стоит препоной в деле образования людей, в деле развития цивилизации.
– Это всё высокопарные слова, – ответил Богодеев, – а что за ними стоит, зависит от тебя. Я хочу думать, Андрей, что ты говоришь искренне, но вынужден требовать от тебя следования наших интересов, наших обычаев.
– Я готов с этим согласиться, – горячо пообещал Бояров, – и продолжу работу над трактатом Беме, но я … прошу … надеюсь, что мне покажут ваш древний манускрипт, и я буду убеждать вас … вашего Репникова … поделиться вашей Тайной … пусть даже не со всеми людьми, а хотя бы с несколькими … хотя бы с Никифором Зямой, который проводит исследования в близких сферах, в том числе и касательно Гипербореи.
– Это решать не мне, – глухо ответил Савелий Богодеев, глядя в сторону, – но одно могу сказать точно, что скажу за тебя слово, когда у нас появится Репников. Не дурной ведь, кое-что понимаю. А дело слишком серьёзное, чтобы легко согласия давать. Мне за всю общину отвечать, а я ощущаю, что эта ноша не по мне.
Поговорили ещё. Богодеев признался, что к ним в общину Аврелий Репников приезжает чаще, чем к прочим. То, что его до сих пор не было, после нападения хунхузов из Маньчжурии, было необычно. Наверное, у главного духобора были другие, ещё более важные дела. Или что-то его задерживало. Или он был болен, если не предположить худшего. Впрочем, в последнем варианте слухи бы уже до них докатились, от одной общины до другой. Признаться, тяжело приходилось молодому Богодееву. Хотя и пользовался он своей репутацией, но был настолько молод, что дело его отставки являлось несомненным, как только появится Аврелий Репников. Тот либо сам назначит достойного, либо приведёт нового главу с собой. Пока что духоборы подчинялись Савелию Макаровичу, хотя отводили глаза в стороны, но и не перечили. Не до того было. Приближался Сочельник, канн Рождества Господня.
Хорошо, что свадьбу успели справить до Филипповского, иначе – Рождественского поста, который продолжался сорок дней и был довольно строг. Наименование Сочельник праздник получил от лепёшки («сочень») на конопляном масле, какими питались верующие в тот день. А само Рождество было едва ли не главным праздником православных, пусть и старообрядцев (после Пасхи) и проходило торжественно, с песнопениями. Правда, известный христианский теолог Климент Александрийский (Тит Флавий Климент), стремившийся объединить христианство с обширнейшей эллинской культурой, переносил праздник Рождества на 20-е мая, найдя для этого веское основание, но прочие богословы- теологи с ним не согласились и Рождество справлялось зимой, после окончания зимнего солнцестояния, когда рождение Христа понималось как «Рождение Солнца Правды». В навечерие совершаются Царские Часы, а Всенощные бдения начинаются с Повечерия, когда все прихожане пели «Яко с нами Бог». Пели торжественно, и взрослые, и дети, стоявшие рядом. Всё происходящее было полно смысла и последовательно.
Андрей Бояров тоже принимал во всём участие, расположившись между «матерью», Марфой Захаровной, и супругой, Настей Горевой, теперь уже – Бояровой. Андрей всё делал так, как Настя, и та ему улыбалась, незаметно держась за его руку. Если бы кто попросил Андрея повторить все действия, то он не смог бы. Всё перемешалась в его голове, он просто повторял то, что говорят и делают другие, стараясь быть незаметным, раствориться среди других. Начинающий учёный, здесь он был неофитом, новичком, и не скрывал этого. Может, в иных обстоятельствах, он бы абстрагировался, отошёл от этих людей. Переждал бы всё в сторонке, но он честно старался быть, «как все», не выделяться среди прочих духоборов, чтобы понять их чувства и стремления, чтобы ему было легче погрузиться в суть текстов Беме. И он старался.
И горести, и радости, всё когда-то заканчивается. Радости заканчиваются даже раньше, незаметно, потому что мы живём ими, тогда как горести над нами довлеют, пытаясь подмять, овладеть нами. Прошли и Рождественские празднества, завершившись праздником Обрезания Господня, когда младенец получил имя Иисус, которое предрёк Деве Марии архангел Гавриил.
От этих религиозных терминов и учений у Боярова начала пухнуть голова. Он начал понимать погружённость старообрядцев в свою веру. Они жили ею, впитывая её душой. Религия сделалась смыслом и образом их жизни, по крайней мере, во время многочисленных праздников и постов. Только теперь аспирант понял настоящий смысл большого сорокадневного поста, когда всё мирское, привычки, помыслы, ощущения отступают, как бы растворяются. Очистившись, Иисус Христос смог воспринимать голос Господа, находясь в пустыне.; организм получает большую чувствительность, но, вместе с тем, подвержен и галлюцинациям от голода. Так что неудивительно, что можно услышать голоса. Сам Бояров тоже постился, но не столь истово, да и мысли у него не были сосредоточены, как у других духоборов, на этом. Размышлял Андрей и о трактате Беме, о Книге Рода, к которой он только прикоснулся, но больше всего думал о том, что хорошо бы вернуться в привычный мир, и не одному, а хотя бы с Настенькой, к которой испытывал сладкий трепет, вполне подходящий под определение любви.      
Всё, что происходит с нами, с нами же и остаётся. Если мы умеем делать из этого выводы, то это называется жизненным опытом, а если умеем извлекать выгоды, то это уже иные материи - прагматизм. Но мы говорим о впечатлениях. Взять того же Боярова. Он занимался учёбой. Вёл жизнь светского интеллигентного человека, и жизнь представлялась для него в самых радужных тонах, перспективах, казалось наполненной смыслами. Он должен был войти в эту жизнь (практически уже вошёл) востребованным специалистом- горняком, окружённый верными товарищами, и сам играющий большую роль гражданина великой страны. Но тут … судьба с ним выкинула «фортель» и показала, так ли нужны государству патриоты, что государство (в лице своих чиновников) само готово думать за всех, а дело граждан не умничать, а выполнять то, что им предписывается; если же ты берёшь на себя слишком много и начинаешь «играть в политику», то государство может пребольно щёлкнуть тебя по носу и показать твоё действительное место в этой жизни. И тогда жизнь поворачивается к тебе другой, теневой стороной, с которой ты не был раньше знаком. Да, ты кое-что слышал, от товарищей, из газет, в смутных слухах, а потом сам погружаешься в судебный процесс (над тобою – процесс!) и тебе кажется, что Россия погрязла в таких же процессах, что везде судят и выносят приговоры, что везде окна забраны в металлические решётки. Но время идёт, и суд, каким бы он ни был, заканчивается. Теперь тебя везут на каторгу, если тебе совсем уж не повезло. И ты начинаешь понимать, насколько велика держава, в которой волею судьбы ты проживаешь. Ты понимаешь, что слово «бескрайность» не просто словесный парадокс, но что это – данность, в которой ты отныне растворяешься, как иные вещества в кислоте. Уцелеешь ты или нет, теперь зависть только от тебя, но видит Бог, растворилось слишком много людей, и не только окаянных преступников, но и людей твёрдомыслящих, желающих для страны не просто добра, но - блага, для общего будущего. Вот этих людей особенно жаль. Вместе с тем ты начинаешь понимать - насколько велика страна и слова о величии перестают для тебя быть пустым звуком. Но потом начинаются настоящие трудности, похожие на мельничные жернова, которые готовы перемолоть тебя, вместе с твоими идеалами. Очень трудно здесь остаться собой, не сломаться, не опустить рук, не признать своих «ошибок», тем более, что если признаешь, то срок могут скостить, ибо государству (в лице своих чиновников) проще вернуть сломленного человека назад, в общество, где он собою будет демонстрировать напрасность тщет, являть собой пример для тех, кто ещё только собирается заняться политикой.
Это одна сторона дела. Но есть и другая. Бояров хорошо узнал и полюбил мир Санкт-Петербурга, студентов, профессоров и прочий люд. Потом ему пришлось столкнуться с миром судейских, жандармов, прокуроров. Потом открылся мир каторги. А ведь это тоже был целый мир, состоящий из тюрем, острогов, рудников и целых отраслей, где было задействовано немало профессий, множество людей, частью которой была Хива, мир уголовный (название пошло от Хитрова рынка, подобия Двора чудес, описанного Виктором Гюго в романе «Собор Парижской богоматери»). Конечно же, Бояров читал этот замечательный роман и дивился похождениям поэта Пьера Гренгуара, и никогда не мог помыслить о том, что сам когда-то погрузиться в мир преступлений и каторги. Но это случилось, и бедный аспирант попал в «преисподнюю». Ему так казалось в первый дни, но потом шок прошёл и аспирант понял, что и в этом мире можно как-то существовать, но не более того. Чтобы здесь выжить, надо этот мир принять душой, то есть впустить его в душу, а что это как не падение. Не лучше ли смерть. Идеалист и прагматик придут к разному, диаметральному мнению. Бояров предпочёл остаться собой, но тут судьба расщедрилась на «подарок» для него: побег, и наш герой попал в мир дальневосточной тайги, с хищниками четырёхлапыми и двуногими. С двуногими Андрей уже научился иметь дело и дал достойный отпор. И тогда для него открылся новый мир – религиозных обрядов и мировоззрений. Наверняка он бы не задержался здесь, но тут его посетила любовь, которая, как известно «нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждёшь». И Бояров остался в этом мире, в котором обитала его молодая жена Настенька, и где его ждали необыкновенные встречи с произведениями философов и историков прошлого, где само Прошлое предлагало ему познать тайны. Бояров должен был стать горным инженером, или преподавателем горных наук, а ему предложили путь исследователя незримых материй. Насколько изменчива наша жизнь …
Часть жизни Бояров был обычным человеком, каких кругом было тысячи, да что там – много больше, потом сделался политкаторжанином. Это было совсем другое дело. Но сам Бояров понимал, где-то в глубине души, что и каторга имеет свой смысл, что и она нужна, что государство, всякое государство имеет право на защиту, и что эта защита срабатывает, если оно, то есть государство, не перебарщивает с несправедливостями. А если нет, то уж извините … тут уж вы сами виноваты. Далее – мир старообрядцев. Про этот мир Бояров вообще не знал. То есть знал, но он был для него чем-то давно забытым. Никон, боярыня Феодосия Морозова, протопоп Аввакум … Всё это должно было кануть в Лету, но оно сохранилось, а потом его самого туда забросило, словно героя только что появившегося романа английского писателя Герберта Уэллса. Кажется, что время здесь остановилось и топчется на месте. Всё здесь так, как было и сто, и двести лет назад. Конечно, появились автоматические ружья, где-то функционирует телеграф, химия шагает вперёд семимильными шагами, но это где угодно, но только не в Камышино. Даже такие государства, как Китай и Япония, долгое время ведущие политику изоляционизма и тяги к прошлому, поняли свои ошибки и начали исправлять их, вводя у себя всё больше новинок, а старообрядцы продолжают оставаться приверженцами прошлого. Хотя, с другой стороны, приняли ведь они к себе Боярова, хоть он и не принадлежал их миру. Да, он изгой, преследуемый законом, но ведь он не разделяет всей душой традиции их веры. Странные времена, странные нравы, и лучше не вдаваться в подробности, чтобы не приуныть. Будет и на нашей улице праздник.
После окончания Рождественских праздников (целого букета праздников) почти всё мужское население отправилось на охоту за пушниной. Здесь, на Дальнем Востоке, это один из главных предметов промысла. Туземные охотники, такие, как Миону Узала, на охоту вышли ещё раньше. Их, свои боги, к ним настроены более примирительно, не требует такого почтения, как у Бога православного. Они скорей родовые покровители, чем боги, требующие жертвования и почтения. С ними легче договориться. Теперь вот и русские охотники вышли «на тропу». Может быть, и Бояров отправился бы с ними, чтобы как-то разнообразить свою здесь жизнь. Но, не надо забывать о его обязанностях сельского учителя и продолжателя трудов Якова Беме. И – самое главное – у него продолжался «медовый месяц» его отношений с Настей Горевой, его молодой женой. За эти последние дни они стали друг другу ещё ближе. Андрей никогда не задумывался над смыслом выражения «жить душа в душу», но теперь понял его и был полностью согласен. У них с Настей душа была – одна на двоих, общая. Любовь, духовная и физиологическая, изменила их души так, что они тянулись друг к другу, сделались сродственными. Говорят, что супруги понимают друг друга без слов, с поправкой – любящие супруги, равно как матери (а порой и отцы) со своими детьми. Именно по этой причине – родственности душ, когда улавливаются не сколько мысли, сколько эмоции, настроение. Но ведь и это – почти телепатия.               
С утра и примерно до обеда Андрей принимал у себя школьников, которые собирались в избе Пришлёпкина и чинно занимали свои места за длинным столом, у окна и на широкой лавке вдоль стены, кто где устроился. Сам Андрей рассказывал им урок по одному из предметов, будь то математика, русский язык, правописание, природоведение или физика. Бояров даже научился составлять заранее подобие конспекта, чтобы не забыть поведать о чём-то важном. Ребята, детвора, включая и девочек, которых всё же меньше, чем мальчишек, его внимательно слушала и запоминала, что радовало учителя. После своей «лекции» он переспрашивал ребят, чтобы понять, как они разобрались с уроком. И каждый раз с удовольствием убеждался, что его слова услышали и запомнили. Через день- два он возвращался к предыдущим темам и убеждался, что урок ребята затвердили, что далеко не всегда получается у городских школьников. И, что тоже радовало, если ребята чего не поняли с его слов, они не стеснялись переспрашивать. А какое без этого учение? Иногда, когда случались уроки литературы, географии или астрономии, Андрей пускался в пространственные рассуждения, вспоминал Беллинсгаузена, Пушкина, Ломоносова и даже космические идеи калужского учителя Константина Циолковского, которые начали появляться, как курьёз и экзотика, на страницах газет. Ребятам было интересно всё это слышать.  Девочки растапливали самовар и все садились пить чай, настоянный на кипрее, лимоннике, листьях смородины. Чай получался очень ароматным. С собой ребята приносили кто кусок пирога, кто шаньгу, а кто и целый калач. Бояров тоже вносил свою лепту, и они занимались чаепитием, вспоминая тему прошедшего урока и задавая дополнительные вопросы. Потом дети расходились по домам, и Андрей отправлялся домой тоже. В избе оставался «дежурный», каким каждый побывал по очереди, подметал горницу, расставлял сдвинутые или упавшие предметы по местам и только тогда шёл к себе. Дома Андрей пересказывал про урок и вспоминал разные уморительные комические случаи Насте, которая собирала на стол и его внимательно слушала. Настя иногда и сама посещала эти занятия, хотя теперь она уже была замужней женщиной и выбыла из категории обычных школьников. У замужних женщин дел гораздо больше по ведению домашнего хозяйства, хотя Настя уроками очень интересовалась и находила их занимательными, в чём Андрей ей потворствовал. С его подачи учёба выглядела делом весёлым и привлекательным. Бояров надеялся, что сумеет дать ей среднее образование прямо на дому, пусть и в чуть сокращённом виде.
Во время обеда Настя успевала рассказать супругу все новости, что случились в Камышино. Читателю, наверное, подумается, что никаких происшествий в отдалённом таёжном поселении не может быть, но они и там случались, а человек охочий и любопытный может своим пересказом их расцветить до полновесного рассказа. Этим Настя и занималась, к полному удовольствию Андрея. После обеда они отдыхали, не упуская возможности, лишний раз приласкать и поцеловать друг друга. Затем Настя отправлялась навестить родителей или кого из былых подружек, чтобы посудачить с ними, а Андрей тем временем погружался в рассуждения Беме. Доморощенный саксонский философ последовательно создавал систему человеческих отношений, в которых можно было использовать заветы Спасителя в повседневной жизни. Обычно получалось так, что учение Христа были как бы отдельно, жизнь людей тоже отдельно, а вместе они сочетались трудно, ибо кое в чём противоречили. Нельзя же всем делиться и всем желать только добра. Торговцы частенько обманывали и обвешивали своих покупателей, но вместе с тем являлись ревностными христианами. Вот Беме и пытался эту систему взаимоотношений отладить должным образом. Это оказалось делом сложным, но, как показали примеры Беме, возможным. Андрей сам пытался понять рассуждения саксонского сапожника- богослова, анализировал его выводы. Кое с чем был согласен, некоторые рассуждения отвергал, но не просто так, а пытался подобрать такие аргументы, чтобы они соответствовали общему направлению трактата. Порой он испытывал безмерное уважение дальновидению этого человека, которого вполне обоснованно считали пророком. Надо напомнить читателю, что пророком считался тот, кто мог слышать слова Всевышнего и передать эти слова остальным людям. Мухаммед, основатель ислама, тоже был пророком, но передавал он слова в своей интерпретации.
Порой Андрей засиживался глубоко за полночь, и тогда за ним являлась Настя, забирала из его рук вороха исписанной бумаги и уводила его с собой, чтобы супруг не утомлял себя тем, чем мог заняться и завтра, и послезавтра. Только тогда Бояров начинал воспринимать реальность, до такой степени он уходил в тексты. Монахи- отшельники, анахореты могли сутками пребывать внутри религиозных текстов, что заканчивалось галлюцинациями и даже «откровениями», потому как не было такого человека, который следил бы за ними, за их бытом и здоровьем, а если слишком уж поддаться своей работе, то она может перейти в стадию «фобии» и взять над своим исследователем верх.
Бывало так, что Андрей просил у Богодеева соизволения прикоснуться к Книге Рода. Савелий частенько сам заходил к аспиранту и видел все его старания и как учителя, и как продолжателя труда Якова Беме. Молодой человек видел, что труд начал приносить свои плоды в виде исписанных страниц текста. Он и сам перечитывал эти листы. Понял он не всё, но разобрался в главном: что их  гость и в самом деле может закончить трактат, хранившийся в их общине долгие годы. В благодарность Савелий и разрешал аспиранту посмотреть старинную летопись.
Если над трактатом Беме Андрей Бояров мог работать и дома, просматривая то, что написал накануне, чтобы ему было легче продолжить работу дальше, а то и вернуться почти к началу, если чувствовал, что ушёл слишком в сторону от первоначальной задачи, то, чтобы взять в руки Книгу Рода, надо было спускаться в Убежище и идти довольно долго по подземным коридорам, держа над головой фонарь. В потайном отростке одной из галерей, не отличающейся от других был устроен тайник, убежище в Убежище. Если быть точным, то оно там уже было, когда духоборы наткнулись на это место, с сетью подземных пещер. Потом Аврелий Репников сказал им, что ничто важное не происходит в нашей жизни случайно. Должно быть они всеми своими действиями кому-то доказали свою пригодность и допущены к Тайне. Так им открылось сначала Убежище, которое они использовали для своих нужд, выстроив на поверхности первые дома Камышино, а потом обнаружился тайник с Книгой, которую долго изучали, осматривали Репников и Духовитный. Они и объявили объёмистый фолиант священной, канонической книгой Древней Веры. Собственно говоря, речь там шла не сколько о вопросах Веры, сколько об устройстве древнего мира, до Вавилона, Шумера, Ассирии, Египта, до «добиблейских времён». Священных книг имеется не так уж и мало. «Регведа», «Упанишад», «Махабхарата», да мало ли их, которые отвергаются основными религиозными конфессиями и практически запрещены для изучения. Хранятся они в таких вот забытых тайниках где-нибудь в пещерах Тибета, Алтая или Анд. А ему, Боярову, удалось коснуться краешка этого Чуда, самому лицезреть то, что можно назвать Историей в полном смысле этого слова.
Вместе с Богодеевым и ещё одним духобором, который постоянно дежурил в Убежище (дежурство длилось по две недели, а потом люди менялись, и занимались этим самые достойные из общины), Бояров входил в тайник, который был устроен за поворачивающейся базальтовой стенкой, механизм которой был столь умело сконструирован, что действовал неизвестное количество времени, много веков. И почти не пострадал. Одна из причин того, что Боярова допустили до этой тайны было то, что он весьма умело подремонтировал обрушившиеся своды галерей и доказал свою пригодность как мастера, так и инженера. Бояров исследовал механизм укрытия тайника и поправил все помехи, что накопились за множество лет. Тогда он в первый раз увидел эту книгу. А ещё он догадался, что всё это послужило недовольством представителей старших поколений общины духоборов, которые, по многолетней привычке, относились недоверчиво ко всем посторонним людям, не делая исключения и для Боярова. Они допускали его присутствие в Камышино, в общине, даже согласились, скрепя сердце, на свадьбу с Настей Горевой, но то, что чужаку показали труд Якова Беме, было им противно, а ещё более, что рассказали и показали Книгу Рода, которая казалась этим религиозным людям Даром от Высших сил, от Бога, что даден им за праведность жизни и помыслов. Андрей это подспудно чувствовал, но надеялся, что недовольные постепенно привыкнут к нему и смирятся с тем, что он тоже причастен к их Тайне. Он трепетал, где-то глубоко внутри от прикосновений к листам древней Книги, изготовленной из непонятного, хоть и тонкого, но прочного материала, похожего нам папирус. Бояров хотел бы погрузиться и в содержание этого манускрипта, но он не знал букв, которые похожи были на буквы глаголицы, на санскрит, на тайский алфавит и даже на древний арамейский. Порой ему казалось, что он узнаёт некоторые слова, но содержание рассыпалось, смысл не улавливался. Наверное, это было даже хорошо, потому что умей он это читать, то забросил бы уже трактат Якова Беме и погрузился в Книгу Рода, наверняка содержащую в себе если не все, то многие тайны Мироздания, наверняка известные древним, если не всем, то тогдашним мудрецам и учёным. Богодеев говорил, что этот язык, на котором написана книга, известен Ульяну Духовитному.
– Кто он такой? – как-то спросил Бояров, с сожалением закрывая манускрипт.
– Я точно не знаю, – признался Савелий. – Он появляется вместе с Репниковым, когда необходимо его присутствие, но из разговора того с отцом, который я слышал, я понял, что Духовитный явился из отдалённого скита где-то на Алтае, где остались ещё адепты древних верований, и что эти адепты иногда выходят в свет, где исполняют только им одним ведомую миссию, о которой они не говорят никому. С Репниковым Духовитного объединяет что-то вроде дружбы, Ульян охотно согласился помочь нам разобраться с Книгой Рода. Кажется, он знает что-то про неё, но не рассказывает. Ульян говорил, что она написана на том языке, на котором говорили и писали в Гиперборее.
– Но ведь это не более, чем легенды, – неуверенно предположил Андрей.
– Я не знаю, что на это сказать, – признался Савелий.
То есть Бояров про всё это почти ничего не знал, но он прикасался к этому. И к рукописи, что сама по себе было раритетом, и к манускрипту, что вообще было делом невозможным. Невозможным по всем параметрам, однако, всё это существовало на самом деле. И это было самым настоящим чудом. Судите сами: он бежал из тюремного острога, уцелел в схватке с опаснейшими преступниками, повстречал удивительных людей, ему предложили дописать работу средневекового мыслителя, дали подержать в руках наследие древних цивилизаций, и ещё – он женат на самой прекрасной девушке, какую только можно представить. Красавица античных времён Елена Прекрасная стала причиной полноценной войны между эллинскими племенами. Так его Настенька ничем не хуже той Елены. Разница только в том, что Елена Троянская была дочерью Зевса и Леды, то есть была царских и даже божественных кровей, знала себе цену и могла свою красоту подчеркнуть и усилить одеждой, причёской и разными женскими ухищрениями, тогда как его Настя была самой обычной девушкой, обладающей своим собственным умом и обаянием, не владеющая секретами красоты, сама естественная, как  природа. Просто ему, Боярову, так повезло: встретить её и понравиться ей. Остаётся малое: сделать её счастливой. А для этого надо больше времени посвящать ей, проводить с ней, дарить ей свою любовь и расположение. Не так уж это и много. Но ведь есть ещё и Книга Рода! Есть ещё и просьба дописать труд пророка духоборов!! И всё это ждут от него. Не разорваться же ему, в самом деле!!   
Дни проходили за днями, Бояров учительствовал, погружался в текст Беме, проводил время в объятиях супруги. Если это не воплощение счастья, то что же тогда – счастье?
Невозможно всё время проводить за столом, когда твоя голова не покрылась сединами, а стан не согнуло временем. Хочется размяться и показать удаль молодецкую, Бояров со своими «учениками» рьяно взялись и отстроили в кратчайший срок целый снежный городок- «крепость». Есть такая забава – «взятие снежной крепости». Ребячья компания делится на две части, на две команды, одна из них «крепость» атакует, а вторая – защищает. Сражение происходит при помощи снежных «снарядов», снежков, которых можно заготовить великое множество. И – начать забаву.
Все ребятишки – и мальчики, а следом и девочки – разделились на две команды. Одна взялась крепость защищать, здесь детей было поровну, а в нападающей команде были одни мальчишки. И сам Бояров занял место в игре: он стал комендантом «снежной крепости» и генералом. На голову он соорудил треуголку, наскоро сшитую из рукава старого тулупа. Треуголка должна было сделать его похожим на Наполеона. Для смеху. Все заняли свои места. Андрей поднял вверх ствол ружья, заряженного только порохом и – бабахнул. Потеха началась.
Игра была простой: одни нападают, другие защищаются. Ясное дело, что защищаться проще – знай нападающих снежками закидывай. А тем надо в крепость прорваться и флаг снять с флагштока, вместо которой подняли оглоблю. Бояров устроился на возвышении. Он решил не бросать снежков в ребятню, а командовать ими, одновременно следя, чтобы никто в пылу «сражения» не поранился. В игре появляется не менее азарта, чем в настоящем бою или где-нибудь за карточным или бильярдным столом. Человек азарту подвержен, даже если он юн годами, особенно если он юн годами. В минуты азарта люди не осознают окружающее полностью, погружаясь с головой в «игру». Вот он и поставил своей задачей наблюдать, чтобы игра не вышла из-под контроля.
Нападающую команду возглавляли лучшие ученики Боярова – Кешка Кондратьев и Тимка Охлобыстин. Они разбили своих людей на две группы. Одна атаковала «крепость» спереди, а вторая должна напасть с тыла, но не сразу, а как только защитников захватит азарт сражения. Ровно так и получилось. Мальчишки- защитники бросали в наступавших снежки, стараясь кидать быстро и точно. Удачный бросок сшибал шапку и заставлял отступить. Кондратьев придумал прихватить с собой несколько стареньких решёт, используя их в качестве щитов. Девчонки быстро лепили новые снежки и передавали наверх защитникам. Все кричали и общий шум только нарастал. Признаться, даже сам Бояров увлёкся «сражением». Нападающая сторона то наступала, то отходила, прикрываясь «щитами». Андрей то руководил «своими» защитниками, то подсказывал нападавшим, что являлось не совсем правильно, ведь он был начальником «крепости». И в этот момент выступила группа Тимофея. Их набралось несколько человек (не должно было насторожить малое количество нападающих), но все ребята быстрые и ловкие. Они подошли вплотную, двое встали у стены, а ещё двое вскарабкались им на спины. Сам Охлобыстин должен был перелезть через стену и стащит с оглобли флаг, чтобы вот так – разом! – закончить штурм победой. Конечно, те ребята, что были назначены охранять заднюю часть снежного укрепления, перебежали вперёд и приняли самое активное участие в «перестрелке» снежками. На этом и строилась «военная хитрость». Эту уловку заметил, в самый последний момент, учитель и закричал, замахал руками, указывая на «засадный полк», про который рассказывал ребятам давеча. Андрей так вытянулся, что вывалился со своей смотровой площадки и рухнул вниз под общий смех. Смеялся и сам Тимка, и только потому не сорвал знамени. У него был вполне реальный шанс закончить игру убедительной победой. А если бы ещё нападающая сторона в этом момент навалилась «всем миром», то они бы точно выиграли. Вот только все ребята вдруг отступили. Мало того, они повернули назад.
– Куда вы? – кто-то крикнул им из защитников.
А потом все начали выбегать из «крепости». Бояров выбрался из кучи снега, бывшей складом налепленных снежков, куда он приземлился, и тоже побежал на крики. Что там случилось?
Оказалось, что из тайги вышли несколько охотников- камышинцев. И они кого-то несли на руках. Неужели кто-то был ранен или убит? Кто же это?!


Глава 9
Оказалось, что камышинцы принесли человека, найденного в тайге. Наткнулся на него Самуил Жабкин, который налаживал ловушки на соболя, устанавливая их на тропинке, которую протоптали эти маленькие хищные зверьки, обладающие столь ценным мехом. Их выследили Артемий Тюкалов, отец Пафнутия, и Нил Сидоркин. Кстати сказать, наткнуться на ареал обитания пушных зверьков довольно сложное дело, но если знать их привычки, но и не самое сложное. Тут необходимо всё устроить столь ловко, чтобы и наладить ловушки и не спугнуть острожных зверьков. Вот Жабкин и пытался подобраться к нужному месту, используя бурелом, чтобы потом следы своего присутствия замаскировать. И там он увидал лежавшее тело, которое уже успел запорошить утренний снег. Самуил ткнул в «сугроб» палкой и тот … шевельнулся, а потом застонал. Тогда-то охотник и понял, что это и не упавшее дерево, занесённое снегом, а человек, ещё живой человек. От охоты пришлось отказаться, конечно же. Тюкалов и Сидоркин находились поблизости, выявляя другие пути передвижения соболей. Они подбежали, услышав крик Самуила. Лежавший человек уже не подавал признаков жизни. На его лицо падали пушистые хлопья снега и почти не таяли. Если бы не Жабкин, который полез сюда, пытаясь выбрать удачное место для установления ловушек, то они бы не заметили тела. Быть может – потом, весною. Но это случилось, и охотники позабыли про свои планы на этот день.
– Кто это? – спросил Жабкина Сидоркин, с жадным любопытством разглядывая лицо найденного человека.
– Не знаю, – признался Самуил, – но точно не из наших. Обгорел-то как …
И точно, похоже, что этот человек чудом выскочил из огня. Волосы почти сгорели, а лицо потемнело и покрылось кровоточащими волдырями, к тому же на лицо налип мох и прочий мусор, какой встречается в лесу. Одежда тоже сильно пострадала и зияла прожженными прорехами.
– Ишь ты, – пожалел бедолагу Тюкалов, – досталось ему. Надо его к нам тащить.
Разговаривать смысла далее не было, и они потащили незнакомца, положив тело его на срубленные ветви ели. Самодельная волокуша позволяла транспортировку более или менее ровно, без толчков, хотя и совсем без них обойтись было нельзя. Пораненный несколько раз глухо простонал и лишился чувств. Природа сама помогала, отключая от невыносимых стараний. Охотники увеличили скорость движения. Идти было не близко, более десятка вёрст, но они их прошли ходко.
Как только показались избы Камышино, измученные охотники увидали гомонящих детей, затеявших коллективную игру со снежками, Тюкалов крикнул. Его голос узнал Пафнутий и кинулся на зов, но тут же его обогнали старшие ребята. Затем подоспел учитель и все вместе, с охотниками, они потащили пострадавшего в село. Кто-то из детей устремился туда ещё раньше.  Для Боярова это была экстраординарная ситуация, и он даже немного растерялся, но все прочие, и даже детишки, суетились меньше его, а делали то, что надо делать в подобной ситуации. Обгоревшего потащили, на той же самой волокуше, к старику Корнею Митрофанову, а тот уже был готов. Почти сразу подбежала и Настя Горевая, точнее уже Боярова. Она принялась помогать старику раздевать несчастного, осторожно отделяя от тела лохмотья одежды, повреждённые огнём. Также с лица смывали копоть, обрабатывая поражённые участки тела. Настя действовала деликатно, умудряясь удалять грязи и мусор с обгорелого лица. Скоро оно было почти открыто.
– Дедушка Корней, – повернулась к старику знахарю побледневшая Настя. – Это же … Башкин.
– Башкин? – охнул травник, исполнявший обязанности лекаря. – Но откуда же он здесь взялся?
Действительно, несколько месяцев назад те старообрядцы, которых привёл с собой этот самый Башкин, сейчас здесь находившийся, вернулись в свою общину, за восемьдесят вёрст от Камышино. Эти сёла общались между собой, не постоянно, но частно, обмениваясь новостями. Что же случилось в Обрядово? Почему Башкин оказался здесь, и в таком состоянии? Это загадки требовали ответов, тогда как этот человек пострадал настолько, что вряд ли от него можно получить хоть какой-то ответ. Вряд ли он сможет выжить, получив такие повреждения. Савелий Богодеев поговорил с теми духоборами, что находились в Камышино (таких было немного), и никто не мог дать необходимых разъяснений. Решили послать в Обрядово Жабкина и Сидоркина, чтобы они там всё узнали. Охотники взяли в дорогу сколько-то необходимых припасов и тут же удалились. Летом можно было бы съездить на лошадях, но зимой удобная дорога сильно отклонялась в сторону, а короткий путь проходил по бездорожью и буеракам, где проще было идти на лыжах. Оба охотника были легки на ногу и обещали вернуться в скором времени. Им посоветовали быть осторожней и не лезть, если там всё будет опасно. Это могли быть и свои разбойники, шайки которых иногда выходили из тайги, а то и хунхузы, забиравшиеся сюда из Маньчжурии. Зимой разбойники озоровали реже, отсиживаясь в дальних ущельях, где готовили укрытия для зимовки. Беглые каторжники предпочитали отсиживаться в тайниках или даже в отдалённых кержачих скитах, не поддерживавших ни с кем отношений. Бывали и такие, весьма странные.
Настя продолжала помогать Митрофанову ухаживать за увеченным, а на расспросы Андрея почти не отвечала. Сказала лишь, что мысленно проклинала этого человека и теперь чувствует свою вину за то, что с ним случилось. Башкин пребывал где-то на полпути между жизнью и смертью, но продолжал, видимо, упорно бороться за жизнь. Там, в его организме, происходили какие-то процессы, в которых могли бы разобраться большие специалисты, вроде Пирогова, Сеченова или Бехтерева. Но их здесь не было, а был старый, умудренный жизнью травник, умевший находить такие травы, которые могли вернуть жизнь, но он не был волшебником, хотя и старался помочь изо всех сил. Чем настоящий специалист отличаются от обычных людей? Тем, что иногда он может сделать невозможное, в силу того, что он знает своё дело, и как его надо делать. Но и Митрофанов был не лыком шит. Он приготовил из облепихи масло и осторожно втирал его в поражённые участки. Сначала он действовал сам, а потом это исполняла Настя и ещё одна женщина, которая тоже помогала Митрофанову. Сам травник занялся приготовлением снадобий, которые должны были втащить больного обратно в жизнь.
– Душа его сейчас болтается между жизнью и смертью. То ли туда, то ли сюда. Ему сейчас толчок нужен, чтобы ему к нам выбраться. Вот этим я сейчас и занимаюсь. Знаешь, Настенька, травы, они необыкновенную силу имеют. Надо только уметь этим всем пользоваться, знать секреты. Одни травы лечат одно, другие – другое. Сочетания трав излечивают третье. Можно подобрать средство от любого недуга. К примеру, вот это растение – маралий корень, иначе – левзея. Оно даёт организму силы. Когда больной придёт в себя, будем поить его отварами из этого и других растений.
– Откуда вы всё это знаете, дедушка Корней? – спросила Настя, преданно заглядывая травнику в глаза.
– И-и, девонька, – заулыбался, прищурившись, старик, казалось, что его глаза тонут в глубоких морщинах, – я всё жизнь учусь.
– У кого?
– У всякого, кто может мне урок преподать. Сначала – у деда с бабкой, они известные знахари были, много чего знали и умели, потом у других людей перенимал, а ныне всё больше за Природой посматриваю. Как-то наши охотники поранили оленя, тот от них скрылся, а потом нашли его, как он жадно поедал растущую траву красной гвоздики. Так вот, гвоздика эта помогает крови останавливаться, а ране заживляться. Это всего лишь один из бесчисленного количества примеров, как можно использовать окружающие нас растения. Ты вот знаешь, что имя моё означает?
– Корней, – пожала плечами Настя. – Имя как имя.
– И-и, девонька, – снова заулыбался травник, который всегда покровительствовал своей молодой помощнице. – Надо стараться видеть суть вещей. Имя «Корней» значит «Знающий корни». Папка с мамкой так меня назвали по наущению деда с бабкой. Это они ещё тогда меня к лечению готовили. Начинать надо с самых младых ногтей, тогда толк большой выйдет.
Много времени проводила Настя у Митрофанова, а потом приходила домой, то есть к Боярову, всё ему пересказывала. Андрею хотелось проводить с ней всё своё время, но … у обоих были свои обязанности. Но Андрей всё же нашёл время зайти к травнику и посмотреть на обгорелого Башкина. К тому времени его вымыли, почистили, переодели и он стал выглядеть лучше, чем был тогда, когда его принесли в селение. Те, кто его видели в первые часы, как он очутился в Камышино, были уверены, что тот не жилец. Чудо, что он как-то добрался до их села. У Андрея было двоякое чувство, когда он рассматривал увечного. Ему показалось, что Башкин задумал с ним какую каверзу и теперь выжидает, чтобы в нужный момент открыть глаза и сделать то, что он затеял. Этой мыслью он поделился с молодой женой, а та ему ничего ответила, промолчала, поджав губы. Женщины, они жалеют несчастненьких. Бояров посмотрел, посмотрел, да и удалился к себе. Он снова засел за рукопись  Беме и пытался домысливать его выводы. Уж как получится, а если духоборам не понравятся его выводы, то пусть они найдут кого-то более сведущего. Если честно признаться, так аспиранта очень заинтересовала Книга Рода, которая содержала в себе нечто загадочное. В своё время Платон тоже вскользь упомянул слова афинского архонта Солона, в которых тот поведал о чудесном острове Атлантида, погрузившегося в воды в ходе катаклизма. И сведения те были до обидного скудны, а ведь так хотелось знать больше о тайнах Прошлого. Быть может, в этой старинной книге- летописи что-то говорится и об Атлантиде, и о других тайнах, про Гиперборею, про события, которые давно забыты и канули в Лету, но, может быть, не бесследно. Книга была у него в руках, он перелистывал её древние листы, казалось, от неё исходит запах чего-то необычного. Быть может, именно так пахнут тайны. Как бы то ни было, но завеса эта приоткроется, когда здесь появится Аврелий Репников, духовный глава духоборов, который уже держал эту книгу и перелистывал её страницы. Он и предположил её содержание. Репникова тогда сопровождал Духовитный, человек очень образованный, и образование он получил на Востоке, который хранит, наверное, все тайны мира. Савелий Богодеев обещал, что и Репников, и Духовитный появятся в Камышино, что они не оставляют общину без должного внимания, особенно с тех пор, как был обнаружен тайник с древней рукописной книгой. Репников вполне мог бы забрать её и увезти с собой, но он предпочёл оставить её здесь, словно она должна была попасть в руки Боярова.
Честно признаться, Андрей уже почти забыл Артура Гиллингса и его необычный перстень. События, связанные с ними, походили на сказку или роман Луи Жаколио «В трущобах Индии». Помнится, тот англичанин даже пригласил его приехать в имение Пондишари, что находилось где-то на юго-восточном побережье. Если бы он был Синдбадом-мореходом из арабских сказок, то направил туда маршрут очередного похода. И этот чудесный перстень с камнем, камнем Бодхидхармы … Он скрывал в себя тоже и сказку, и легенду, и древнюю историю. И этот загадочный перстень Бояров тоже держал в руках. Но на нём не было начертано так много текста, прочитав который, можно погрузиться в секреты жизни древних народов, как это смог сделать Жан Франсуа Шампольон. И теперь, перебирая руками страницы древней книги, притрагиваясь к удивительным буквам, Андрею вспомнился тот перстень и то чувство, которое он испытал, надев его на память. До сих пор встречаются артефакты, которые считают принадлежностью богов, такие возможности они в себе хранят. Андрей в это никогда не верил, точнее, не думал об этом, но примерив тот перстень и испытав ощущения всемогущества, наполненность  некими ощущениями, он был готов поверить самым фантастическим предположениям. Жаль, что тогда Артур Гиллингс почти насильно стащил с его руки перстень, оборвав волшебное чувство сопричастности к чему-то великому (быть может даже – божественному). Гиллингс тогда отговорился, что перстень является важным семейным атрибутом, талисманом. А может быть, носи Бояров тот перстень на пальце, он смог бы не только легко не только дописать трактат Беме, но и прочитать древнюю книгу? Впрочем, проверить сейчас то ощущение невозможно.
Из тайги приходили охотники, приносили добычу, отогревались, парились в бане и снова уходили в тайгу, пополнившись припасами. Забредали китайские купцы. Скоро должен был наступить Новый год, по их особому, Лунному календарю. Непривычно, что праздник приходился на февраль, хотя, если разобраться, то когда-то и на Руси год начинался в сентябре, до Петра I, который много чего поменял на Руси, а ещё раньше, где-то в веке пятнадцатом, Новый год встречали в марте.
Башкин начал подавать признаки выздоровления, шевелился, пытался повернуться, а потом прибежала радостная Настя и сообщила, что больной пришёл в себя совсем и заговорил с дедом- травником. Теперь Горевая- Боярова была свободна от той епитимьи, которую она наложила на самого себя. Она была столь радостна, что это лихорадочное возбуждение передалось и Андрею, который обнимать её, целовать; постепенно эти объятия перешли в нечто большее, и между ними случилась такая волнующая страсть, что они ей предавались до самого утра, испытав настоящее блаженство, которое сменилось усталостью и опустошённостью. Только сейчас они заметили, что старуха Глущенко куда-то удалилась, проявив деликатность и оставив их наедине.
Проснулся Бояров довольно поздно. Насти рядом не оказалось. Она встала раньше. Когда, Андрей не уловил – супруга тихонечко поднялась и занялась своими делами. Андрей услышал, как она что-то делала на кухне и напевала там песню, стараясь делать это тихо. Девичьи песни чаще всего грустные, протяжные, но есть и весёлые, хотя таких было мало. Бояров лежал, слушал голос жены (!) и улыбался. Быть женатым человеком оказалось очень хорошо. Конечно, он знал, что крестьянский быт весьма тяжёл и радости в нём не так уж и много. Бедные женщины тянут на себе большой воз проблем, и свои чувства выражают в песнях. Оттого столь много печальных заунывных песен в народе. Для себя Бояров решил вырвать Настю из деревенского быта, увезти в город, познакомить с родителями, своим окружением. Настя – девушка, обладающая живым умом, и должна прекрасно вписаться в городские условия. Даже если жить они будут не в Санкт-Петербурге (не надо забывать, что официально его уже нет в живых), но можно будет взять другое имя, того же Александра Глущенки, и жить по его паспорту, который ему смогут выправить. Так что жизнь продолжалась, со всеми её радостями.
Андрей представил себе Настю, одетую в норковую шубку, с кружевным платком поверх шляпки, и ему сделалось смешно. Наверное, Настя будет подражать походкой городским барышням и поглядывать на них искоса, чтобы не оплошать. Было забавно представлять это. Он засмеялся и начал подпевать жене, путаясь в словах, и напевал то, что на ум приходило. Настя услышала его, запела громче, а потом прибежала к нему.
– Ты уже проснулся?
– Кажется, да. Но мне ощущается, что мой сон продолжается, и я в этом сне счастлив.
– А я там есть?
– Конечно. Вон же ты.
– А я тебе поверила, – девушка шутливо махнула в его сторону вышитым полотенцем, которое держала в руках. – Если проснулся, то надо вставать. Негоже валяться.
– А я вчера здорово потрудился. Вот теперь и отдыхаю.
– Это когда же?
– Забыла? Мы с тобой трудились вместе.
Настя зарделась, снова махнула на него полотенцем, а потом спрятала разрумянившееся лицо в ладонях, повела плечами.
– Вставай, давай. Там, кажется, охотники из тайги пришли, целой группой, а с ними и Тюкалов, и Сидоркин.
Андрей вспомнил, что те отправились в Обрядово узнать, что там произошло, почему Башкин появился, весь обожжённый. Быстро собравшись, он вышел из дому, хотя Настя не отпускала его, собираясь напоить чаем. Она успела напечь блинов и собиралась будить его, чтобы угостить, а теперь получалось, что муж почти что сбежал от неё.
– Пойдём вместе, – предложил Андрей, но Настя отказалась, отвернувшись в сторону.
Влюблённые, они частенько показывают эгоизм и чувство собственности над своей «второй половиной». Надо было бы остаться и попить чаю, но уж больно не терпелось услышать рассказ посланцев. Бояров накинул на плечи тулупчик Сашки Глущенко и выскочил из дому. Идти было недалеко, но с утра было морозно, и Бояров успел замёрзнуть, пока бежал. Он всё сильнее кутался в старенький тулупчик, закрывая воротником уши, так как шапку в спешке забыл натянуть на голову.
Когда он вошёл в горницу Богодеевых, в клубах пара, словно вошёл в баню, в комнате было уже довольно много народу. Здесь собралось почти всё мужское население Камышино, кто не был на охоте. Не было старика Митрофанова, а также тех, кто дежурил в Убежище и обходил окрестности села. Остальные толпились, окружив стол, за которым сидели оба «гонца». Они уже успели поговорить с Савелием и теперь угощались чаем, подливая его из вёдерного медного чайника, купленного в Иркутске. Несколько раз они начинали рассказ, но каждый раз распахивалась дверь и, в клубах морозного воздуха вваливался очередной гость. Тогда гонцы решили вволю напиться чаю, пока придут все, чтобы больше уже не отвлекаться. Наверное, они посчитали Боярова последним, потому что отодвинули стаканы и принялись обстоятельно вытирать вспотевшие лица полотенцами.   
– Говорите, давайте, – кто-то попросил из любопытствующей толпы. – Больше нет никого. Остальные – заняты.
– А что там сказывать, – начал Артемон Тюкалов, почёсывая под бородой так, что слышен был треск. – Направились мы в это Обрядово, чтобы всё там разузнать.
– Сначала мы в Падерино решили заглянуть, – тут же встрял Сидоркин, мужичок небольшого роста и довольно суетливый, с редкими рыжими усами, как два клочка. Был он уже взрослый, но до сих пор выглядел подростком. – Падерино в стороне, но к Обрядову ближе. А вдруг там что знают. Всё равно бы туда пришлось идти.
– Верно, – подтвердил Тюкалов. – Это мы уже в дороге сообразили и повернули туда. У меня там кум живёт. Вот мы у него и остановились.
– День там провели, знакомых своих обошли, – продолжил Сидоркин. – Конечно, первым делом про Обрядово расспрашивать стали, но в Падерино никто ничего не слышал. Тоже встревожились, с нами решили идти.
– Это мой кум, к которому мы в первую очередь явились. Он в Обрядово часто ходил, но потом с Башкой как-то ругнулись, да так крепко ругнулись, что Башка чуть кума не зашиб. Вот он и перестал туда заглядывать. Этот Башка у них в последнее время за старшего стал, как их прежний болеть начал, простудившись после того, как позапрошлой зимой на речке в прорубь провалился. А теперь кум взволновался и с нами идти собрался. А нам что, жалко, что ли.
– Вместе веселее, да и кум его, Остап, окрестности лучше нас знал, короткой дорогой и привёл. Пришли, а там и правда – всё погорело.
– Не всё погорело, – аж вскочил с места Нил Сидоркин и принялся размахивать руками, как бы указывая ими то в одну сторону, то в другую. – По окраинам дома остались целыми, а что в центре было, то всё сгорело. Мы до ночи дома обходили, искали, не уцелел ли кто.
– Нашли? – спросил кто-то с надеждой в голосе.
– Где там, – махнул рукой Тюкалов, – сгорели все, как головёшки. Смотреть не на что. Они в самой большой избе собрались, будто на сход. Может, совещались о чём-то …
– Тёмное это дело, – плаксивым голосом прервал его Нил, – ох, тёмное. У меня всё нутро перевернулось, сердце сжалось.
– Да, мы его с Остапом чаем отпаивали. Собирались в Падерино возвращаться, темно уже было, но решили в Обрядово остаться, да ещё посмотреть, уже утром. Думали, что при дневном свете ещё что найдём, чего не заметили.
– Ну и как там, братцы? – кто-то спросил нетерпеливо. – Нашли чего?
– Найдёшь там … – вздохнул тяжело Тюкалов. – Только намаялись ...
– А что так?
– Сами бы там побывали! – как-то с надрывом ответил Сидоркин, почти что выкрикнул, но словно пожаловался. – Призраки там, поселян сгоревших.
– Ну, – тот камышинец, что проявлял любопытство, недоверчиво качнул головой, – и вы их видели?
– Мы их слышали, – снова начал говорить Тюкалов, потому как Сидоркин опустил голову, явно снова всём мысленно переживая. – Мы там спать легли. Печку затопили, помещение согрели, задремали уже, как вдруг …
– Постучали в дверь! – выкрикнул Нил Сидоркин и несколько раз с силой грохнул кулаком по столу так, что запрыгали баранки. Кто-то охнул. – Тут Тарас проснулся и направился, чтобы дверь открыть, а я соскочил как был, в исподнем, да в ручку вцепился, не дал ему отворить, дверь-то … Как представил себе, как они стоят там, чёрные да обгорелые, как … головёшки, так из меня дух едва не вышел.
Кто-то из слушателей хихикнул, но его не поддержали. Дело, действительно, было непростым, со смертью связанным. А с погостами всегда было непросто. Кладбищенских сторожей держали не для того, чтобы воров там ловить, а против другого. Мужики могли много разных страстей порассказывать, но сейчас собрались не для того. Они разом загудели, обмениваясь мыслями, что там могло произойти в Обрядово. Даже Боярову стало интересно. Хотя все его мысли были заняты книгами, трактатом Беме и старинным манускриптом, пришедшим откуда-то из доисторических времён. По сравнению с этим происшествие с обгоревшим Башкиным было сплошным недоразумением. Правда, случалось, что наиболее фанатично настроенные староверы предпочитали покончить с собой, устроив самосожжение, чем открыть двери для властей. Но такой исход не укладывался в голове у аспиранта. Времена были теперь другие, не какое-то там дремучее средневековье, а просвещённый девятнадцатый век, век развития науки и торжества новых философий. Один Маркс чего стоил! А ведь были и другие философы, мыслители. По глубине мысли они могли равняться со многими античными мудрецами, а век двадцатый обещал стать переломным, приблизить человечество к тому, что духовенство называло «царствием небесным». И, зная всё это, было смешно слушать какие-то тёмные представления этих плохо образованных мужиков. Подумать только, они организовали своё собственное следствие и попытались провести его так, как это им представлялось, вместо того, чтобы отправиться в ближайшее отделение полиции, где можно было бы получить весьма квалифицированную помощь. Именно так поступил бы сам Андрей Бояров.
Сделав по инерции ещё несколько шагов, сам Андрей, которые это обдумывал, остановился. Здесь надо было сделать поправку. Так бы Андрей поступил раньше, до того, как вся его жизнь перевернулась самым бесцеремонным образом. Да, он заигрался в переустройство общества, но ведь это было свойственно большому количеству интеллигенции, которая … которая чувствовала свою ответственность за многие несправедливости, какие чинились относительно простого народа, вынужденного пребывать в состоянии дикости, не менее вопиющей, чем дикари господина Миклухо-Маклая. Наши мужики, обладающие умелыми руками, почти что насильно заставлялись быть необразованными, стараниями Православной церкви и безумной внутренней политикой Императорского двора. Те же старообрядцы, которые столько натерпелись от царской власти, уже не станут обращаться за помощью ни к одной из ветвей власти, разве что к медицинской … Подумав, Бояров решил, что и к медицинской не будут обращаться тоже. Потому старообрядцы и преследуются столь нещадно, что не признают этого государства и живут так, словно его и нет. Потому и относятся к ним, как к опасным террористам, ведь и те и эти с государством не «якшаются» демонстративно.
Уповать на то, что старообрядцы отправятся за помощью в город, не стоило и пытаться. То, что случилось в Обрядово, может так и остаться тайной. Сколько подобных тайн так и осталось неразгаданным. Но уж такова жизнь … Теперь и сам Бояров прикоснулся к одной из тайн. Нет, сразу к двум. А ведь есть ещё и та, которую унёс с собой Артур Гиллингс, который так неожиданно появился в окрестностях Камышино, вступил в поединок с убийцей Футо и снова ушёл в неизвестность, унеся с собой секрет рубинового перстня. Что ж … теперь и у самого Боярова есть что разгадывать.
Заглянув домой, Андрей направился в Убежище. Ему не терпелось дотронуться до старинных страниц древних книг. Богодеев позволил ему изучать Книгу Рода, когда это аспиранту понадобится … при условии, что он будет трудиться над завершением трактата Якова Беме. Наш пострел везде поспел … Он должен поспеть везде. Включая и занятия с камышинскими детьми. Разве при такой нагрузке можно заскучать?
Скоро Башкин пришёл в себя до такой степени, что начал подниматься на ноги и даже как-то вышел из дома Митрофанова, где он всё это время находился. Дети всегда любят сказки, слушать их и рассказывать друг другу, особенно сказки – страшные. Когда Башкин выбрался на улицу, он походил на Кащея Бессмертного, как его обычно описывали, то есть это был не человек, а мощи. Такое бывает после продолжительной и тяжёлой болезни, вытянувшей  из больного все силы. Вот и Башкин. Это был ходячий скелет. Хорошо, что было видно только его лицо. Да и то - не полностью. Когда его принесли охотники, он был весь покрыт ожогами, которые его едва не свели на «тот свет». Но, видимо, Башкин имел большую жизненную силу. Случаются такие люди. Бояров слышал, что в столице появился некий Новых, назвавшийся «старцем» Распутиным. Он тоже имел большую жизненную силу и умел влиять на людей, особенно на женщин. Он подчинял их своей воле и внушал им то, что хотел. Наверное, тому, кто захотел бы убить его, пришлось бы здорово постараться, чтобы «старец» Распутин перестал дышать. Бояров этого не знал, но он это чувствовал. Вот и этот Башкин производил подобное впечатление. Небесные силы вложили в него большое содержание, но Башкин не знал, как этим распорядиться. Вот и бросало его из крайности в крайность. Он то примыкал к шайке разбойников, и даже какое-то время возглавлял их, то погружался в религиозные ритуалы с неистовой силой. Он сам расправился с преступной шайкой, своими руками, а часть их заставил уверовать в своего Бога и попроситься в общину. Но всё тогда закончилось весьма трагично, когда все там сгорели, все, за исключением самого Башкина. Он вернулся в Обрядово, где жил до того, как его направили на каторгу. А теперь вот не стало и Обрядова. Что там произошло? Это было необычно, и это было интересно. Вместе с тем это не стоило того, чтобы ломать над этим голову. Для этого существует Видок, литературный сыщик Шерлок Холмс, рассказы и повести о расследованиях, которые начали покорять мир. Но для человека цивилизованного, просвещённого всё это было не так интересно, как то, о чём могла поведать та же Книга Рода, в которой тайн могло оказаться на порядок больше, чем в трагично сгоревшем Обрядово.
Когда Настя занималась Башкиным, ухаживая за ним, помогая врачевать старику травнику Митрофанову, Бояров разбирался с трактатом Беме, то перечитывая старые страницы, чтобы влиться в смысл слов саксонского мыслителя, то заново просматривал то, что написал уже сам, сравнивая куски текста немца и свои, насколько сильно они рознятся – они не должны так уж отличаться, ведь он продолжал трактам Якова Беме, а не писал свой собственный, хотя у него уже появились и свои мысли, свои предложения, но Андрей старался подходить к этой работе корректно. Для того, чтобы продолжить этот труд, надо было всё время возвращаться к уже написанному. Надо было всё время погружаться в смыслы уже написанного. Но для этого необходимы условия и в первую очередь, чтобы не отвлекали. Но дома не всегда это получалось. Марфа Захаровна то и дело подходила к «сыну» и что-то у него спрашивала. Наверное, ей доставляло радость, что она в любой миг могла с ним поговорить, тогда как другие женщины Камышино не видали своих мужей и сыновей продолжительное время, так как сезон охоты на пушных зверей мог длиться по нескольку месяцев, в течение которых охотники пропадали в тайге, если и появляясь в селе, то на день- два, и сразу возвращались в дебри тайги, оставляя своих родных. А её сын был здесь, рядом. Старушка была довольна и хлопотала по дому, стараясь вести домашнее хозяйство. То, что в доме появилась ещё одна женщина, пришлось Марфе Захаровне по душе. Она то и дело приближалась к «сыну», используя для этого малейшую возможность. Она привыкла, что тот больше не уходит из дому надолго, для охоты или иного «промысла». То, что раньше её сын не учительствовал и не сидел над книгами и, тем более, этих книг не писал, старушку не очень занимало. Не то, что она была до такой степени недалёкой, как это случалось, и не редко, в деревнях, просто Глущенко не давала себе время на раздумья, стараясь каждую минуту использовать для домашних дел. Боярову приходилось проявлять терпение, чтобы продолжать работу над трактатом, Но, когда в доме появилась и Настя, писать стало уже невозможно – женщины всё время его отвлекали, не давали возможности сосредоточиться. Кстати сказать, это довольно серьёзная проблема для философов, писателей и разного рода учёных, которые по этой причине не могут работать дома, а вынуждены заниматься делом вне родных стен, в домах творчества, в лабораториях или академии.
То, что Настя всё время теперь была рядом, Андрея очень радовала, но временами, когда он хотел бы углубиться в занятия, эта близость его начинала раздражать. Почему любимые нас раздражают? Наверное, по той же причине, что нельзя питаться только вкусностями. Поэтому Бояров всё чаще отправлялся в подземное Убежище, чтобы корпеть там, в полном одиночестве. Уж там-тио ему никто не мешал. Разве что … темнота. Надо было всё время пользоваться фонарём или свечой, но от этого было трудней дышать – кислород в пламени сжигался, а новый воздух поступал довольно плохо, по причине отдаления подземного тайника от поверхности. Да и начало портиться зрение. Так что проблемы всё равно оставались.
Бояров то сидел дома, занимаясь учёбой с детьми, или оделяя своей супружеской любовью Настю, а то на целые дни уходил в Убежище, оставляя молодую жену, предоставленную самой себе и домашним делам. Надо сказать, что русские женщины в своём замужестве чрезвычайно терпеливы и несут супружеский воз, не уповая на многочисленные трудности. В этом они близки к женщинам Азии, где у тех права отсутствуют повсеместно, разве только находящееся в гареме своего повелителя жёны  избавлены от бесконечного числа работ, но они лишены и прав. «Не видеть белого света» - такое высказывание подходит для краткого описания жизни женщин простонародья. Казалось бы, что рабство, крепостничество осталось в прошлом, но … работы от этого не становилось меньше. Только развитие цивилизации, нового хозяйствования и – главное – рост культуры, отношения людей друг к другу, что-то меняли. Бояров принадлежал к прогрессивной части россиян, и свои привычки он внёс в свою семью, и Настя это ощущала на себе, ценила это и была благодарна супругу, и это повышало её к нему обожание, любовь и … тягу всё время быть рядом. Всё это имело свою обратную сторону – Бояров не мог продолжать работу над трактатом Беме, не говоря уже о Книге Рода, которая всё больше привлекала его к себе. И Андрей не мог Настю оттолкнуть от себя, просить её оставить его и дать ему больше свободного времени. Когда она чувствовала, что Бояров хотел бы побыть одному, то впадала в расстройство, сравнимое с депрессией, и начинала плакать, горько и безудержно.
– Мне плохо без тебя, тоскливо, – жаловалась Настя, когда он обнимал её вечером, прижимая к себе. – Я … не могу без тебя.
– Мы же всё время рядом, – улыбался Андрей, которому это слышать было радостно. – Я никуда не ухожу.
– Я должна тебя видеть, – признавалась Настя, то глядя ему в глаза, то пряча своё лицо у него на груди. – Разве это плохо?
– Хорошо, моя голубка. Почему бы тебе не сходить к своим подружкам, с которыми ты так много общалась?
– Но … – замялась Настя, – сейчас ведь всё изменилась, и я не та, что была раньше. Теперь меня занимают другие вещи.               
Действительно, женщины и девушки говорили и думали о разном, сами их мысли менялись. Теперь Настя занимало другое. Она чаще проводило время с Марфой Захаровной и своей мамой, чем с былыми подружками. Да и те, казалось, меньше искали с ней встреч.
– А этот … Башкин, – вспомнил Бояров. – Как он там? Что с ним?
– Башкин? – Вздрогнула Настя и даже немного отстранилась от мужа. – Не знаю. Я боюсь его. Я больше туда не хожу.
– Но ты столько времени проводила у старика травника, – удивился Андрей. – Я думал, что ты ему помогаешь в лечении.
– Я ему действительно помогаю. Но не всегда. А этот Башкин … Он был совсем плох. Дед Корней нуждался в моей помощи. К тому же … я желала зла этому человеку. Ну … Башкину. Это – грех, и я заставила себя ухаживать за ним. Но сейчас он пришёл в себя. Он уже сам ходит. И я не могу там быть. Не хочу. Не говори мне про Башкина, а то я заплачу.
– Отчего так? – удивился Андрей.
– Он злой, нехороший. Мне кажется, что он несёт зло. Для тебя. Для меня. Для всех нас.   
– И что же с ним?
– Кажется, он решил остаться у нас. Ему некуда идти. И он ещё слаб.
Последнее время Бояров мало интересовался тем, что творится в Камышино. У него слишком много было своих дел. Он учительствовал, занимаясь образованием здешних ребятишек, и составил неплохую программу, куда входили уроки по самых разным дисциплинам, больше того, чему обычно обучали деревенских детей. Кроме уроков, Бояров читал им лекции по литературе, природоведению и рассказывал об известных людях прошлых времён. Параллельно с этим Бояров продолжал дописывать трактат немецкого богослова, что само по себе было сложным делом. Но и это – не всё. Он пытался постигнуть то, что было содержанием Книги Рода, настоящей реликвии, оставшейся от древних времён. При этом Бояров был ещё и молодым мужем сельской красавицы, которая успела пережить в своей непродолжительной жизни множество испытаний, и Андрей помог её стать счастливой. Помог он и Марфе Захаровне, вдове Глущенко, потерявшей единственного сына. Он не дал скатиться в безумие, когда от всех испытаний рассудок её пошатнулся. Он занял место её погибшего сына и оставался им для бедной матери, которая как бы излечилась от своего душевного недуга. Жители Камышино по достоинству оценили такое поведением пришлого чужака среди них, признали его своим. Но не все. Некоторые продолжали оставаться отчуждёнными. Их было немного, но их стало больше, когда Тихон Башкин решил остаться в селе, по крайней мере, до тех пор, пока окончательно не выздоровеет, не «встанет на ноги».
 Фактически он на ногах стоял и отвечал на все вопросы. Так Башкин рассказал, что там случилось в Обрядово. Община, которая там проживала, отличалась фанатичной приверженностью к религиозным вопросам. Какой у них там возник конфликт и вокруг чего, Бояров так и не понял, да он такими вопросами и не задавался. Он был среди духоборов, жил с ними, даже участвовал в молебнах, но … не более того. Он был в первую голову учёным, выполняющим работу с богословскими текстами, а не банальным верующим. После того, как трактат будет закончен, а Бояров планировал его завершить к лету, максимум – к осени, у него могли появиться иные планы дальнейшей жизни, конечно же, с Настей, ставшей его женой. К тому времени они должны стать настолько близки, что … Что – что? А там будет видно. Бояров не очень-то и скрывал, что хотел бы вернуться в Большой мир.
Всё это несло в себе большие вопросы. Старообрядцы держались изолированно от остального мира, насколько это у них получалось. Духоборы были довольно демократичны (если здесь подходит это слово). Они не чурались других людей, но и не искали с ними контактов. С местными туземцами они общались много и охотно, имели контакты с китайскими купцами и американскими торговцами. Были связи и с некоторыми русскими негоциантами, которые торговали со старообрядцами и сами разделяли их верования. Были и такие. Те, кто проживали в Обрядово, были от всех отчуждены. Всё у них закончилось очень и очень трагично. В Камышино ожидали приезда Аврелия Репникова, который должен был лично переговорить с Башкиным по поводу того, что произошло.
Тихон Башкин выглядел ужасно – живые мощи – когда он покинул домик травника. Старик Митрофанов уговаривал больного человека остаться, но тот не желал его слушать, а решительно направился прочь. К тому времени зимам уже шла на убыль, но морозы пытались отыграть сдаваемые позиции. Ночами было холодно, хотя днём всё таяло. Башкин показал себя самым отчаянным человеком. Он не захотел ни у кого останавливаться, взял кайло, заступ и начал копать себе яму.
У верующих встречаются настоящие фанатичные аскеты, которые готовы взвалить на себя самые безумные обеты. Один такой (Симеон Столпник)  просидел на столпе свыше сорока лет, а другой – преподобный Лука – аж сорок пять. Одни приковывали себя цепями к стене, другие жили в пещере или вырубленной в скале келье, готовы были совершать любые безумства, чтобы подчеркнуть свою неистовую жертвенность в вопросах веры. Тем они поражали воображение единоверцев и стяжали славу великомучеников, то есть страдавших за веру, пусть даже страдавших по своей инициативе.
Сначала Башкин вырыл себе яму, в которой и ночевал, обогреваясь пламенем костра. Потом начал яму расширять и преобразовывать её в землянку. К тому времени у него появился сначала один добровольный помощник, Самуил Жабкин, который нашёл его в тайге, потом к ним присоединился Питирим Сорока. Он сначала громко читал молитвы, глядя на подвиг (от слова «подвигнуть»), совершаемый братьями, Башкиным и Жабкиным, а потом и сам присоединился к ним. Землянка получилась вместительная, на несколько человек. Сначала Башкин жил там один, а другие приходили для бесед, но потом к нему перебрались три человека и стали жить там постоянно. Прочие камышинцы относились к ним уважительно. Савелий Богодеев видел всё это, но ничего не говорил. Он понимал, что до сих пор держался исключительно на авторитете отца, долгое время возглавлявшего общину, а то, что нового руководителя до сих пор не переизбрали, говорило о том, что такого яркого лидера пока что не было. А теперь вот появился Башкин, мученик. Да, он прошёл через каторгу, состоял в бандитской шайке, но кто был одним из ближайшим учеников Мессии - Симон, рыбак, успевший позаниматься и разбойным промыслом. Потом, вместе с братом Андреем, он отправился с Иисусом, и получил от него прозвище «Кифа», то есть «Камень» зак свою твёрдость. В переводе с еврейского это и есть «Пётр». Именно Пётр стал первым епископом складывающейся христианской Церкви. После мученической смерти (он был распят на кресте, вниз головой, в компании с апостолом Павлом) Пётр встал на страже входа в рай, пропуская туда души праведные, а прочих изгонял в ад. Всё это не раз рассказывалось в проповедях, и тема раскаивания былых грешников и выполнения ими подвигов во имя веры была постоянной. Башкин, со всеми его прегрешениями, вписывался в эту картину.
Наверное, Савелий Богодеев решил дожидаться появления духовного вождя духоборов Аврелия Ниловича Репникова, который должен расставить все точки над «и» в проблемах, начавших зреть в Камышино. Пока что Савелий делал вид, что ничего особенного не происходит, а всё развивается так, как должно развиваться. Довольно опасная позиция, надо отметить, которая играла против него. Положение лидера не должно оспариваться, а если это происходит, то лидер должен пресекать это сразу же, в самом начале, иначе его дела могут плохо закончиться. Для него, и для подчинённого ему коллектива. Но не надо и забывать, что место лидера досталось Савелию как бы «в наследство», а сам он на этом не настаивал. Он выжидал, уповая на своего Бога, на его расположение.
А Бояров обо всём этом не думал. У него было своё дело, и не одно, а целых два, и даже три. Он занимался с детьми, то есть учительствовал, преподавая им сразу несколько предметов, как это и водится у деревенских учителей, а потом брал в руки тексты средневекового саксонского мыслителя и продолжал дописывать его трактат, словно влезая в шкуру Якова Беме, а точнее – в его голову, стараясь настроиться на его «волну», как бы это мог делать немец. А ведь это очень непросто. Сами попробуйте такое повторить. Скажи кто Андрею, что он сможет это делать, так не поверил бы, ни за что. Однако же – получалось. Савелий Богодеев читал то, что писал Бояров и кивал головой, соглашаясь с написанным. Вот только кто он, этот мальчишка? Может ли он понять качество содержания тех текстов, над которыми он работа? Кто-то в Библии сказал, что слово изречённое есть ложь. Там многое имеет другое значение. Вот и эта фраза говорит о софизмах, то есть ложных истинах, которые за умно составленными фразами скрывают пустословие. Написанный Бояровым трактат, то есть дописанный за Беме, будет оценивать Репников. За ним будет последнее слово.
Это касательно Якова Беме и его трактата. Надо сказать, что Бояров в этом отношении был добросовестен, то есть работал на совесть. Но потом ему показали старинный манускрипт, дошедший до нас с древнейших времён. И аспирант был очарован этой Книгой. Вот чем ему бы хотелось заняться, во что бы хотелось погрузиться, что называется – с головой  Историки, работающие с архивными документами, поняли бы его. Вот это – настоящая цель. Но и труд Беме тоже завидная задача. И как между двумя этими достоинствами быть? Не разорваться же? И Андрей решил сделать финт, который он назвал «ход конём». Он решил сделать свою Настю … деревенским учителем, чтобы снять с себя часть обязанностей. Ему катастрофически не хватало времени, а здесь он это время немного выигрывал. Вы скажете, что какая из Насти учительница, если она сама была малограмотна? Это – не совсем так. Во-первых, Настя Горевая (теперь – Боярова) была девушкой способной и ловила знания что называется – на лету. Во-вторых, она сделалась женой аспиранта, человека учёного, специалиста по работе со знаниями, и кого-кого, а жену свою, любимую и способную, Андрей мог подтянуть до необходимого уровня в к4ороткое время. И – в-третьих, в девятнадцатом веке возможность преподавать сельским детям позволяли выпускницам гимназии, закончивших это учебное заведение с похвальным листом. А такой «лист» Андрей был готов Насте априори. Конечно, сама Настя от этого предложения отказывалась всеми силами, но муж её убедил, что она с этим справится, что он ей, без всяких сомнений, обязательно поможет, и что это сделает Настю популярной среди своих подруг. Выражение «первый парень на деревне» очень много значил для парней, как и «первая девушка».
Так у Андрея Боярова появилось дополнительная возможность заняться документами, что он и сделал, с большим энтузиазмом. Но … не сразу. Сначала ему пришлось Настю на учительскую работу поднатаскать. Вообще-то это термин из словарного применения собачников, которые приучают собак перед охотой грамотно выходить на дичь. Это дело не простое и требует обучения, старательного и дотошного. Позднее этим словом («натаскивать») стали определять доводку каких-либо умений, чтобы не были они слабенькими. «Натаскивают» обычно новичков. Так ведь и Настя была таким новичком. Честно признать, так её обучили только читать да писать, с грехом пополам, счёту там арифметическому, а всё остальное обучение было связано с ведением домашнего хозяйства. Но ведь для деревенской девушки это гораздо важнее, чем азы атмосферной физики. Не всем ведь суждено стать Марией Склодовской (по мужу – Кюри).
Это надо представить, как волновалась Настя, когда Андрей заявил ей, что хочет поручить ей обучать деревенских детей. Как они отнекивалась всеми силами, как прятала зардевшееся лицо в переднике, как не желала слушать слов Андрея. Но тот сумел переубедить её. Первый урок Настя провела для Марфы Захаровны и та внимательно слушала «дочку» и что-то её даже отвечала. А потом она вышла в «класс» и стала заниматься с камышинский детворой. Сначала ребята над ней подшучивали, но потом стали относиться серьёзней, называть Настасьей Степановной и слушать её. Удивительное дело, как Настя быстро освоилась с новым для себя делом. Сначала Андрей составлял для неё план занятий, придумывал задачки, тексты диктантов, темы для лекций, а потом … сама Настя стала делать это сама. Все её уроки были связаны с деталями сельского быта, понятного детям, и эти её особенности помогали ученикам быстрее понимать темы уроков. Скоро Андрей смело оставлял Настю с учениками и полностью отдавался философским текстам, чтобы быстрее выполнить порученную ему Богодеевым работу. После этого Савелий не откажет ему познакомиться с Книгой Рода ближе. Скоро в Камышино должен был появиться Репников, которого часто сопровождал Ульян Духовитный. Этот человек разобрался с древней книгой и мог помочь Боярову. По крайней мере, Андрей на это уповал.
Зима, которая никак не хотела сдавать позиций, начала откатываться. Ночами было ещё морозно, но весеннее солнце своими лучами подтаивало сугробы, которые с каждым днём становились всё ниже и темнее. Из-под них весело журчали ручейки. Жители Камышино готовились к весенним работам, подготавливали рассаду для огородов, ремонтировали инструмент, готовились перекапывать землю. Весной даже для детворы находилась в изобилии работа. Бояров вынужден был прекратить занятия и распустить детей «на каникулы». Это были особые каникулы, когда не отдыхают, а работают. Это школа для ребятишек было видом отдыха. Было видно, что Настя сожалеет, что её учительство закончилось. А она только-только вошла во вкус. Теперь она снова переходила в разряд жены (пусть и любимой) и домохозяйки. Осталось чувство сожаления, что она коснулась чего-то нового, необычного, волнующего. Взять в руки что-то такое, а потом это выпустить …
Жизнь в Камышино продолжалась, но что-то в общине начало меняться. И это ощущал каждый из камышинцев, кроме, разве что, младших детишек и Андрея Боярова, который как бы здесь пребывал, но душой и интересами присутствовал больше в текстах старинных книг … и рядом с Настей, которую он любил ещё больше, чем это было в начале. Теперь она открывалась перед ним с новых сторон. О близких людях, друзьях, говорят, что с ними пуд соли съел. Вот и с Настей так. Давно истёк «медовый месяц», но Андрей сумел сохранить в себе первоначальную восторженность чувств. Может по той причине, что простые бытовые проблемы проходили мимо него, он их не замечал. Не замечал и изменения в отношениях камышинцев.
В этом большую роль играл Тихон Башкин. Сначала его было мало видно, Он сидел в своей яме и молился там, молился истово, почти без перерывов. Люди религиозные умеют замечать искренность веры. Искренность и истовость. И эта истовость завораживала. Завораживала и пугала. Бывают такие люди, что истязают себя сами, взваливают на себя разные тяготы, которые не в силах преодолеть простой человек. Не может заставить себя страдать добровольно. Разве это разумно? Любой ведь отступит. А если этот человек не отступает, значит, ему помогают, и эта помощь – свыше, от Бога. Так это выглядит для людей религиозных, и этот пример делает их фанатичными, заражает своей истовостью. Всё больше камышинцев присоединялось к группе, концентрирующейся рядом с Башкиным.
Если Андрей Бояров не замечал изменений, которые происходили в Камышино, и которых пока что было немного, то Савелий Богодеев эти изменения и видел, чувствовал. Именно этого он и опасался. Того, что его авторитета будет недостаточно, чтобы изменить ход дела, когда к этому придёт необходимость. Это всё Башкин. Он всегда был смутьяном, и когда был молодым и отчаянным, когда он пристал к каторжникам и покинул своих, и теперь, когда они вернулся и вёл себя так, словно был святее всех святых. Теперь Савелию нужны были сторонники, на которых он мог положиться. Если бы дело касалось хунхузов, или даже полицейских приставов, то он мог бы положиться на каждого из односельчан, но теперь, когда беда исходила от одного из единоверцев, всё становилось зыбким и ненадёжным. Савелий видел, какими глазами смотрели в лик Башкину люди, его соседи и проверенные товарищи. И эти лица его пугали. Хотелось понять, на кого можно было положиться.
В ком он был уверен на сто процентов, был Бояров. Это было и хорошо – аспирант был сильным и просвещённым человеком, настоящей личностью, но, вместе с тем, он был и чужаком, которого приняли в духоборскую общину, но которой он не принадлежал душой, верой. Если Богодеев будет держаться Боярова, сделает его своей главной опорой, то другие духоборы отвернуться от такого главы, который и годами молод и подвержен чужому влиянию. Здесь нельзя было ошибиться. Помочь мог только визит Репникова, ожидаемый с большим нетерпением визит.
Весна несёт с собой десятки забот для селян. Здесь и подготовка земли, и посевная, да мало ли чего ещё. Работали все, от мала до велика, старики и даже малым детишкам дело находилось. И Андрей Бояров помогал «матери», старухе Глущенко, которая с увлечением сажала семена овощей, или пророщенную рассаду. Крутилась здесь же и Настя, а потом все шли к Горевым и помогали им. Большая часть камышинцев приходилась роднёй друг к другу и все помогали, перемещаясь со двора на двор. Но потом страда начала подходить к концу и снова заработала «школа» Всё это время Андрей свою Настю натаскивал по разным видам школьной «науки» и с удовольствием замечал, что та проявляет всё больше и больше сообразительности. Теперь она могла преподавать с большим правом, чем это было вначале. Да и сама Настя с этим освоилась и привыкла. Иногда Савелий Богодеев приходил на уроки и сидел где-нибудь в уголке, слушал. Иногда, в шутку, Настя обращалась к нему и спрашивала, как с ученика. К удовольствию детей, Савелий послушно отвечал урок и показывал свои знания. Было видно, что и ему это нравится.
– Хорошо ты с обучением работу построил, Андрей Илларионович, – похвалил аспиранта Богодеев. – И за ребятишек спасибо, а за Настю в особенности.
– Так ведь она мне, чай, не чужая. Для кого тогда стараться, как не для неё. К тому же …
– Что – к тому же? – переспросил Савелий.
– Мне особо-то и стараться не пришлось. Настя, девушка очень сообразительная. Знания, что называется – на лету ухватывает. Ей только начни объяснять, так она сама до много доходит. Мне и стараться-то не надо.
– Хорошо, коли так.
– Да и прочие ребятишки к знаниям тянутся, не отлынивают.
– Значит, со школой затея получилось?
– Вне всякого сомнения.
– А как там с рукописью Беме?
– И здесь всё хорошо продвигается. Я надеюсь закончить в самое ближайшее время. Конечно, работа этого человека от моей отличается, невооружённым глазом видно, но общую мысль у этого человека, замечательного мыслителя, кстати сказать, я уловил, и удачно продолжил.
– А в чём там суть, не подскажешь? Только коротко, двумя словами.
– Отчего же не подсказать. Вот только насчёт двух слов … Но если коротко, то Беме рассуждал, что Иисус строил своё учение на изменении человека, его желаний, стремлений. Его заповеди: не убий, не укради, чти родителей, все прочие должны были подтолкнуть людей выстраивать свою жизнь, исходя из этого. Но общество устроено не совсем так. И если пытаться жить по заповедям Мессии, то невозможно преуспеть.
–Там сказано о воздержаниях, – улыбнулся Богодеев.
– Да, но это хорошо для монашеской общины, а в мирской жизни здесь множатся сложности.
– И что же предлагал Беме?
– Яков Беме предлагал радикальные решения. Он отменял многие канонические тексты. По мыслям саксонского сапожника …
– Скорее уж – пророка … – прервал аспиранта Савелий.
– Да, – согласился тот. –  Пророка по замыслам. Так вот, Беме отметал многое, что, в совокупности, учило жить по канонам, и выходило, что людей подчиняют власти. Власти Церкви и – вместе с ней – власти мирской. Подчинение, вот главная мысль. А развитие человека, развитие человека по принципам Иисуса как-то отходило на дальний план, от всего этого отвлекали пространственные рассуждения о словах и намерениях Бога. Там много тумана, который растолковывается так, как нужно Церкви и Власти, которые двигаются рука об руку. Беме начал, а я продолжил, взял на себя смелость снизить влияние Церкви на жизнь, а сделал основой не тексты канонических книг, а сами заповеди, каким образом можно устроить общества, если руководствоваться ими.
– И как? – спросил Савелий, немного помолчав. – Получается?
– Сначала – нет, – признался Бояров. – Уж слишком всё в Церкви расписано досконально. А потом, потихоньку, полегоньку, одно, другое, начало друг с другом складываться. Говорю, скоро должен закончить. Тогда от меня всё сделано будет. Остальное всё ваше.
– Что – наше?
– Принять это. Или не принять. Это ведь весьма сложно – начать думать по-другому, если всё жизнь заставляли думать так, только так и никак не иначе.
– Хорошо. Я всё внимательно перечитаю, – Богодеев задумался и тряхнул головой, – то есть мы все внимательно перечитаем, и я, и Репников, и все остальные.
– Боюсь, – признался «учитель», – что за этими строчками вы будете видеть только меня, а никак не Якова Беме, сапожника из Саксонии, который был больше, чем просто сапожник, и, может быть, больше, чем просто человек. Знавал я одного человека. Не лично, но слышал не раз. Это – Николай Фёдоров, простой библиотекарь, но вместе с тем и самый необычный человек. Незаконнорожденный сын князя Гагарина, он сделался мыслителем и философом, как античные учёные, и рассматривал самые сложные вопросы, находя для них неожиданные ответы. Мне кажется, что он сумел бы дописать этот трактат, трактат Беме, не хуже его первого автора. Что они с Беме нашли бы общий язык. Фёдорова тоже можно причислить к лику пророков, и хотя бы по этой причине официальная Церковь ни за что не признает его.
– Он тоже изучал учение Христа? – спросил Богодеев.
– Тут немного другое, – усмехнулся Бояров. – Фёдоров утверждает, что можно преобразить всю Вселенную в рай, в «царство божие», а человечеству придумал «Общее дело». Так он назвал свой проект преображения, в котором должно быть и бессмертие живущих, и даже воскрешение умерших.
– Для Страшного Суда?
– Нет, для общей бессмертной жизни.
– Удивительно. Расскажи мне о нём.
– Я знаю немного. К нему относятся, как к чудаку, но в его теории скрыто гораздо больше, чем красивая сказка …
Андрей принялся рассказывать Савелию Богодееву то, что он знал про Фёдорова. К библиотекарю относились люди, как к чудаку, даже как к блаженному, чуть ли не юродивому. Есть такие, ненормальные, которые, направо и налево, кидаются хулой, грязными ругательствами, а их жалеют и подают милостыню. Больных этим недугом называют похабами. Отсюда и похабство, суть сквернословие. Считается, что в такого юродивого вселился бес, но Бог его в том теле запер, не даёт ему выбраться, вот он и бесится. Такому юродивому и дают подаяние, что жалеют его и как бы поддерживают. Это – похабы, а есть и другие, которые всегда улыбаются, видят кругом только хорошее; для них вроде как всегда солнышко светит. А есть ещё те, что улыбаются и говорят вещи сложные и непонятные, даже – удивительные. Ладно бы при этом вид имели – серьёзный, недоступный, а то ведь – как все. Вот и Фёдоров тот. Те, кто в его слова учения вдумывается, начинает понимать, что в словах тех смыслы глубокие скрываются. Для прочих – бред юродивого. Услышал, посмеялся и дальше направился по своим каждодневным делам. Но некоторые относятся к этим словам, как к откровению. Или взять работы о ракетодинамике калужского учителя Константина Циолковского, который вполне серьёзно строит планы освоения Солнечной системы.
– А каким образом здесь можно говорить о Боге? – осторожно спросил Богодеев.
– Наверное, это покажется тебе странным, – ответил Бояров, глядя Савелию в глаза, – но практически – никак.
– Я это предчувствовал, – вздохнул тот. – Знаешь, Андрей, я чувствую, что ты человек хороший, положительный, но в нашем обществе тебе будет трудно, как трудно занозе в пальце. Я боюсь, что …
– Я тебя понимаю, дружище, – положил руку на плечо приятелю аспирант, – и обещаю, что с моей стороны у тебя неприятностей не будет. Свои взгляды и умозаключения я не буду у вас распространять. Немного позанимаюсь с ребятишками – они у вас жадны до знаний и проявляют редкостную смекалку, какую не часто встретишь у городских детей.
– Нам приходится быть сообразительными, – кивнул Савелий, – чтобы выживать в самых суровых условиях, взрослым и детям.
– Я об этом и говорю. Я передам часть своих знаний по некоторым школьным дисциплинам, а потом я уеду, возьму Настю с собой и – уеду. Пора мне возвращаться домой. Там, в Санкт-Петербурге – другой мир, почти как другая планета, вспоминая работы Циолковского. Мне кажется, что в том, моём мире Насте понравится.
– Ей там будет тяжело.
– Конечно, тяжело, как тяжело детям постигать знания, а студентам – науку. Но Настя – девушка сообразительная. Да и я ей буду помогать. Она привыкнет к городу, полюбит его, найдёт там себя.
– Я и не сомневаюсь в этом, – кивнул Савелий. – Но тут есть ещё один важное обстоятельство. Прости, что это говорю тебе я.
– А что такое? – забеспокоился Бояров. – Случилось что?
– Нет. Или – да. Это уж как посмотреть.
– Давай, – потребовал учитель, – говори. А то лопну от любопытства.
– У Насти … то есть у вас с ней … будет ребёнок … в своё время …
– Ну, не фига себе, – Андрей почувствовал, как у него подкашиваются ноги. – Вот это новость! А ты откуда знаешь?
– От Горевых. Настя им сказала, а тебе вот, никак не решается. Ты всё время чем-то занят. На месте десяти минут не проводишь. Не слушаешь ничего. Всё своими делами занят. Настя даже всплакнула по этому поводу.
– Ну, конечно, – кивнул Андрей. – Ты же меня сам столь важным заданием нагрузил – дописать трактат за вашего пророка. Это ведь не фунт изюма скушать. Плюс эта ваша Книга Рода. Я за ней чувствую огромный познавательный потенциал, как … как … у вашей Библии. Поверь мне, не меньше. Да ещё и учительство … то-сё … Ну, надо же … вот эта новость …
Они продолжали говорить, и Богодеев убеждал друга, что теперь Насте надо заняться собой, своим здоровьем, всем прочим … А здесь у неё родители, подруги- знакомые, здесь у неё всё родное, и ехать куда-то, это почти что рвать пуповину …
– Да я всё понимаю … точнее, ничего не понимаю …
Торопливо распрощавшись, Андрей помчался домой, расспрашивать всё из первоисточника. Как только он заговорил, Настя побледнела и … ударилась в слёзы. Она опасалась, что её супруг собирается покинуть Камышино. А как быть ей? В её положении срываться с места и ехать куда-то? Настя этого боялась, боялась до дрожи в руках, за себя и за будущего ребёнка. А вдруг это станет причиной ухода Боярова? В это Настя не хотела верить, точнее – боялась поверить. И теперь, когда Андрей начал её расспрашивать, она и разревелась. Примчалась Марфа Захаровна и … зашумела на сына. Оказалось, что про эту новость знали уже, наверное, все … все, кроме него, папаши. Вот такая история.
Уже потом оказалось, что своей новостью Настя поделилась, конечно же, с мамой, ещё с Марфой Захаровной, «мамой» Андрея. Глафира рассказала Степану, как же не сказать мужу, тем более, что он Насте приходился отцом, а уж тот пошёл советоваться с Богодеевым, как главой общины. Надо помнить, что Горевые примкнули к общине, когда та была переселена в Закавказье и где девушку пытались похитить абреки. Горевые у духоборов были не то, что чужие, просто у старообрядцев взаимоотношения строились даже не годами, а десятилетиями. Что уж тут говорить про Боярова, который у них «без году неделя». Свою роль сыграла то, что Боярова преследовали власти, и то, что община крупно пострадала, а Бояров принял в их защите самое деятельное участие. И, наконец, что его старуха Глущенко приняла сыном. Говорят, что у индейцев Северной Америки существовал обычай – если женщина племени заявляла свои права на пленённого противника, то того принимали в племя как своего, присматривали за ним, конечно, в первое время, не без этого. А когда этот человек оказывается для племени полезным, то он приобретает все права, особенно если вождь показывает ему расположение. Вот как у Боярова, в данном случае.
Почти неделю Бояров находился в состоянии радостного возбуждения, знаменующего переход к новому этапу в его жизни. Почти так же было, когда его осудили в каторге и отправили в Сибирь, чуть ли на край света, как отправляют французского преступника в Гвиану (расстояние от Санкт-Петербурга до Благовещенска не очень отличается от расстояния Париж- Кайенна). Судьба распорядилась столь странным образом, что именно здесь Андрей встретил своё счастье. Во всяком случае, именно это он и ощущал. И остальные камышинцы относились к нему доброжелательно. Правда, не все. Тихон Башкин демонстративно не замечал учителя. Те, кто находился с ним рядом, тоже старались не общаться с аспирантом. Правда, занятый собой и своей семьёй, Бояров не замечал этого. У меня сейчас было много своих забот. Да и сторонники Башкина озаботились, что землянка, где проживал скопец- мученик, по весне стала разрушаться, и они решили строить новый дом. Как это и бывает, к ним присоединились и их соседи. Бояров тоже собирался прийти помочь, но Савелий Богодеев ему отсоветовал, да Андрей и не был силён в строительном или плотницком промысле. Он больше суетился дома, не зная, как себя лучше применить и помочь Насте. Вокруг девушки хлопотала её мама, Глафира Яковлевна, но в ещё большей степени ¬ Марфа Захаровна, которая всем сердцем прониклась своей «дочкой». К ней, старой Глущенке все так привыкли, что не очень-то соблюдали условия «игры», а та не обращала внимания, что невестка её «Александра» именует Андрюшей или Андрейкой. Они, молодёжь, часто дают друг другу прозвища, а то и чужие имена.
Не найдя дома особого применения, Бояров снова начал заниматься с детворой. Занятиям в школе пока что объявили каникулы, но учитель решил позаниматься с детьми спортивными упражнениями. Сначала он рассказал про героев античных мифов, про Геракла, про его подвиги. Потом перешёл к былинам. Про Илью Муромца, Добрыню Никитича, про других богатырей дети слышали. Бояров рассказал про Никиту Кожемяку. Тот был менее известен.
– В сказках он назван Никитой, иногда – Кириллом. Кожемяка, это его прозвище, потому что он с юных лет занимался в кожевенном промысле, а кожи мять, делать их более эластичными, это важный, но очень трудоёмкий процесс. Кстати сказать, этот человек упомянут в одной из летописей, где он назван Яном Усмошвецом. С юных лет проделывая трудную работу, он обрёл такую силу рук, что как-то, ругаемый за что-то отцом, в сердцах рванул кожи, которые он разминал и … порвал их на части.
Ребята, услышав это, оживлённо загудели, обмениваясь друг с другом впечатлениями. Дублёные кожи по прочности можно было сравнить с металлом, право слово. Не даром в старое время из этих кож делали нагрудники для солдат (вроде кирасы).
– Прослышав про это деяние, сравнимое с подвигом, молодого человека, вчерашнего подростка, подвергли суровому испытанию. Его поставили на поле, а к нему направили быка, ткнув его раскалённым прутом. Бык кинулся на парня, а тот ухватил его за голову, а другой рукой вырвал из его шкуры целый кусок, вместе с мясом. Бык взревел и бросился прочь. Так началась слава сильнейшего бойца. Про него сказывали былины, в которых он одолел Змея и спас княжескую дочь. Было так или это всего лишь сказки, не так уж и важно, здесь надо извлечь другой урок.
– Какой? – спросил Тимка Охлобыстин.
– Можно выработать необыкновенную силу рук, если мять те же необработанные кожи. Сначала, конечно, поменьше, а потом, дай бог, дойдёт и до настоящей силы.
– Ты нам покажешь, как это делать? – спросил Пафнутий Тюкалов.
– Конечно, покажу, – улыбнулся Бояров. – Родители вам спасибо скажут, если вы с этим делом справитесь. Говорят, что в Китае есть монастырь, называется Шао Линь. Там обитают монахи, которые вырабатывают в себе особую силу и умения, чтобы сражаться с врагами.
– Монахи учатся убивать? – удивился кто-то из детей.
– Скорее – защищаться, чтобы уметь защищать других. Так вот, у них есть упражнения тренировать пальцы. Они насыпают песок в котёл и бьют по нему кончиками пальцев, бьют сильно и долго.
– Но ведь песок бывает мягким.
– Смотря, какой песок. Они берут крупный. Постепенно в песок добавляются камешки, галька. Через полгода упорных упражнений пальцы приобретают крепость стали. Руками монахи могут расколоть валун …
– Такого не может быть, – заявил Кешка Кондратьев. – Батя как-то по валуну бил кувалдой и – ничего. То есть валун целый остался. А тут – рука.
– Наверное, надо как-то по особому бить, – предположил Пафнутий. – Правда, Андрей Илларионович?
– Здесь важна скорость и правильное расположение руки, – подтвердил Бояров.
– Всё равно не поверю, – упрямо заявил Кешка. – Пока своими глазами не увижу, не поверю.
– Тебе – что, – спросил Тимка, поворачиваясь лицом к Кешке, – надо монаха из Китая везти?
– Не надо, – помотал тот головой. – Всё равно он ничего не сделает. Это всё в сказках получается, а не на самом деле.
– А если я сейчас рукой сломаю, – предложил Бояров, улыбаясь, – к примеру, оглоблю, ты поверишь?
– Рукой? – переспросил Кондратьев. – Оглоблю?
– Тогда поверишь?
– Ну-у, – задумался Кешка. – Увидеть сначала надо. Говорить-то легко …
Ребятня тут же умчались и притащили оглоблю, толстую, как рука взрослого человека. Бояров её осмотрел и поместил на плетень, чтобы она там крепко держалась. Кондратьев тоже осмотрел оглоблю, даже очень внимательно, опасаясь подвоха. Оглобля была совершенно целая. Бояров закатал рукава рубашки, подвигал руками, разминая мышцы, несколько раз поднёс руку к оглобле, примеряясь и выбирая нужное место, а потом громко вскрикнул и нанёс столь быстрый удар, что ребята не уследили за его рукой, хотя наблюдали в оба глаза. Движение было стремительно, как молния. Послышался треск, и оглобля распалась на две части. Все ребята кинулись к обломкам и принялись их крутить, разглядывая. Бояров едва сдержал стон. Такие упражнения нельзя делать без предварительных тренировок, а он уже давно их забросил, делая порой только гимнастические упражнения. Но, когда-то, Андрей такое проделывал и сейчас решил удивить ребятишек, и – едва не повредил руку – всё-таки оглоблю притащили очень крепкую. Но это стоило того, чтобы рискнуть. Ребята гомонили и разглядывали Боярова так, словно он не оглоблю переломил, а победил того самого Змея из сказок, Горыныча, то есть с горы. Андрей повернулся и увидал, что неподалёку стоит Башкин, который умел неслышно подходить и появляться, когда его не ждут. Такая способность у него осталась с тех пор, когда он ещё общался с каторжниками и входил в их шайку. Медленно Бояров от него отвернулся. Ему не хотелось  ни говорить с этим человеком, ни общаться. Именно Башкин был причиной нервной болезни Насти, когда она едва не пропала в Убежище, провалившись в тот же колодец, что и скопец. Впрочем, помнится, оскопил себя Башкин именно после того случая. Что-то во всём этом было неправильно и непонятно, но вдаваться в подробности Андрей не спешил. Ему и без того хватало здесь тайн.
– Андрей Илларионович! Андрей! – кричали возбуждённые дети. – Ты нас научишь таким штукам?
– Давайте, я вас сначала научу кожи мять, – отшутился учитель, – а потом их рвать по-богатырски…
Но ребята хотели и этого. Как же, они своими глазами, своими руками прикоснулись к сказке. Они хотели продолжать. Они восторженно кричали и размахивали руками. Бояров прижал повреждённую руку к груди. Она всё сильнее болела. А ведь этой рукой он делал записи, работая над трактатом Беме, над страницами Книги Рода.
– Как можно делать такое? – ребята хотели немедленно узнать секрет «смертельного удара», как они его тут же назвали.
– Надо делать всё так быстро, как только можно, и ещё быстрее. И не сомневаться, что сможешь сделать это.
Андрей отправился домой, а навстречу ему спешил Савелий Богодеев.
– Андрей! – Савелий был возбуждён. – Андрей Илларионович! Я рад, что нашёл тебя. Только что к нам прибыл Репников, Апрелий Нилович!


Глава 10
Апрелий Репников был похож на известного русского писателя Льва Николаевича Толстого, каким его изобразил Илья Репин. От такого фамильного (по фамилиям) сходства Андрей заулыбался, когда подошёл к руководителю всех духоборов России. Может сходство с писателем заключалось в похожей бороде и косматых нависающих бровях, а может в суровом виде и выражении глаз, что этому человеку дано знать многое. А может, это заключалось в простоте одежды, как одеваются простолюдины. С улыбкой Бояров протянул руку для пожатия Репникову, а тот сначала всмотрелся в него, а потом на пожатие всё же ответил. Тут Бояров вспомнил, что старообрядцы рук друг другу не жмут, а предпочитают объятия и троекратное целование, как знак большого уважения. Своим приветствием Андрей показал, что он здесь человек скорей посторонний, чем свой. Савелий Богодеев нахмурился и отвернулся в сторону, делая вид, что не заметил оплошности приятеля. Сами они не замыкались на таких мелочах, а при встрече могли просто хлопнуть друг друга по плечу. Этого казалось, было достаточно. От всего Андрей пришёл в большое смущение, отступил назад, а потом отошёл ещё дальше, где и затерялся. Там к нему подошла Настя, прижалась к его плечу всем телом, которое заметно начало грузнеть. Андрей её приобнял и начал успокаиваться. Да, первый шаг к общению получился немного скомканный, но это не беда – главное знакомство – ещё впереди, когда Репников будет знакомиться с законченной рукописью Беме, законченной им, Бояровым. Сам Андрей понимал, что его авторство будет для него анонимным, что этот трактат Беме должен стать руководствующей книгой для духоборов, а Беме уже стал для них пророком, а Бояров … что ж, он только внёс свою лепту, существенную, и это для него должно отметиться. Про себя Андрей решил, что будет просить Репникова отпустить их с Настей из Камышино в Россию. Может даже – в Санкт-Петербург. Наверняка, этот человек в силах помочь с документами или ещё как. Планировал Андрей поговорить с Репниковым и относительно Книги Рода. Ведь это сенсация для мировой науки. Это как … пересказ Платона о разговоре философа Солона с одним из египетских жрецов об Атлантиде. Других-то свидетельств – нет. Так и про Гиперборею – одни только легенды.
Подумав, Бояров решил пока что «не высовываться», а быть скромным и незаметным. Пусть Савелий Богодеев сам расскажет, чем и как занимается человек, оказавшийся для общины духоборов таким полезным. Себя хвалить и навязывать – лишнее для человека интеллигентного и культурного. То, что разговор с Репниковым должен состояться, Андрей не сомневался и к нему готовился. Надо было показать себя в самом выгодном свете. «Молодые» устроили большую уборку в доме Марфы Захаровны, Настя Андрея подстригла (голову и бороду), постаралась его приодеть. Старушка Глущенко тоже суетилась, как могла.
В представлениях Боярова Репников, которого можно было назвать духовным вождём всех духоборов, должен был явиться к Боярову, чтобы посмотреть на него и поговорить с ним. Ведь Андрей чувствовал себя человеком незаурядным, талантливым. Обратился ведь к нему Савелий Богодеев с просьбой – не абы какой пустячной – а дописать трактат, считающийся духовным завещанием их пророка. Кто другой мог бы это сделать? Но … время шло, а в дом их никто не стучал. Словно кто им объявил бойкот. Минуты тишины наполнялись тревогой.
– Я пойду, Андрейка, – предложила Настя, – узнаю, что там, да как.
– Не надо, – заявил аспирант. – Я сам пойду. Похоже, мне с самого начала следовало себя показать и ответ держать.
– За что? – встревожилась Настя.
– Не знаю, – признался муж, – потому и тревожно на душе.
Больше всего Андрею хотелось сейчас отправиться в Убежище и продолжить изучать старинный манускрипт, исписанный неизвестными буквами. Этот язык был знаком Ульяну Духовитному, спутнику Репникова. Андрею очень хотелось пообщаться с этим Ульяном, но тот почти не отходил от своего патрона. Надо было проявлять инициативу самому. С Савелием Богодеевым Андрей был в самых лучших приятельских отношениях. Вот к нему Андрей и отправился.
Постучав в дверь, Бояров вошёл в горницу. Авдотья Никитична, мама Савелия, была одна, занималась домашними делами.
– Авдотья Никитична, мир дому вашему, – поздоровался Андрей. – Я хотел с Савелием поговорить.
– Нет его, – отозвалась хозяйка. – Ушли они.
– Куда? – Андрей постарался скрыть, что разочарован неудавшимся визитом.
– В Убежище они отправились, – Авдотья перешла на шёпот. Про Убежище камышинцы старались не говорить вслух. – С этим … Репниковым.
– Давно ушли? – Андрей не знал, что и спросить, прежде чем уйти.
– Да с час уже. Наверное, скоро вернутся. Подожди.
Бояров собирался попрощаться и выйти, но в последний миг передумал. Он немного потоптался посередине комнаты, погладил тёплый бок печи, а потом спросил у хозяйки.
– А что, Авдотья Никитична, что гости-то говорят?
– Они много чего говорят, – сразу откликнулась женщина. – Всего не упомнишь, о чём говорили. А ты чего у себя засел? Тебе надо было давно сюда явиться.
– Да я сам уже жалею, – признался Андрей. – Я как бы человек пришлый у вас, а те люди серьёзные, я и хотел показать скромность свою.
– Оно конечно хорошо – скромным быть, – согласилась Авдотья Никитична, – но это для девки лучше, а мужик … он должен себя показать, чтобы его уважали.
– Так я себя у вас уже показал, – немного с досадой ответил Андрей. – Доказал, что я для вас – человек нужный.
– Доказал, – снова согласилась хозяйка. – А этот … Башкин, мученик, кричал громко, что все беды в общине от тех, кто несёт в неё что-то своё.
– Это он про меня говорил? – решил уточнить Бояров.
– И про тебя, – кивнула бабка Богодеева, – и про все новшества. Савелий за тебя много говорил. Был бы ты рядом, тоже бы слово нужное вставил.
Что на этот ответить? Да нечего ответить. Бояров промолчал, потоптался немного, да и отправился восвояси, огорчённый, словно напортачил чем. Дома ходил из угла в угол, не зная, куда приложить руки. Так ничего не придумав, снова пошёл. Думал опять к Савелию идти, однако просто решил пройтись по селу. Обычно, когда он куда шёл, всякий встречный приветствовал его, а многие останавливались для разговора. Конечно, «многие» сказано для красного словца, ибо не было в Камышине много народа. Сейчас, когда аспирант шёл по улочке, его как бы не замечали, но все ребятишки, по старой памяти, приветствовали его с упреждением, то есть, едва увидев, ещё с отдаления. А взрослые проходили мимо, отвернувшись. Нет, два- три человека поздоровались, но не остановились, а тут же прошли мимо. Что это значило? Прежде всего  то, что Башкин, с самого начала настроенный против Боярова, начал «агитационную» работу против него.
Сказать, что это расстроило Андрея, было не совсем верно. Конечно, Боярову в Камышино было спокойно, он с этим местом почти что сроднился, тем более, что взял себе в жёны девушку отсюда. Но Горевые здесь тоже были не коренные жители. К тому же Бояров сразу себя настроил на то, что здесь не останется. Уедет, как представится случай. И Настю с собой заберёт. Вот только то, что она уже ждёт их ребёнка, немного усложняло ситуацию, но не делало её фатальной. Во все временам бабы, даже беременные, следовали за своими мужьями, а уж Бояров постарается сделать этот переезд максимально комфортным для Насти. И с этим бы не надо промедлять. А значит – надо как можно скорее переговорить с Репниковым, расставить все точки над «и», попросить того помочь с отъездом.
Как только Андрей для себя всё решил, словно по команде свыше, он увидел Савелия, который двигался от часовни. Богодеев был не один, а с несколькими камышинцами, среди которых был и Репников. Решительно аспирант направился к группе идущих навстречу. Бояров на ходу склонил голову, и открыл было рот, чтобы поприветствовать встречных. И Савелий начал улыбаться, увидав своего приятеля. Он приготовился представить его Репникову, который внимательно смотрел на Боярова и явно готовился что-то ответить. И в этот момент из-за их спин вышатнулся Башкин, который следовал позади, но, увидав «учителя», весь как-то возбудился и теперь кинулся навстречу, кого-то отодвинув со своего пути. Савелий начал поворачиваться к Репникову, как на него налетел Башкин и ткнул ему прямо в кадык, да так ловко, словно не бил его, а пытался отодвинуть, потому что не остановился возле Богодеева, а направился к Боярову. Никто этого вероломного удара не заметил, и даже сам Савелий, который не смог сказать ничего, лишь хрипел и держался за горло, словно хотел что сказать, да слюной поперхнулся; при этом Богодеев шатался – наверное, сознание его помутилось. А Башкин уже нацеливался ударить Боярова. В углах рта «мученика» выступили клочья пены, как при «падучей», а глаза закатывались. И так сделалось Андрею обидно, что он вынужден претерпевать выходки этого человека, который изображает из себя похаба (юродивый, рассыпающий кругом хулу). Андрей упредил нападения Башкина и сам оттолкнул его от себя, с трудом сдержавшись от полновесного удара. Но, видимо, всё же ударил, потому что Башкин отлетел от него и покатился по земле, а лицо неожиданно раскрасилось кровью. Бояров остановился, и тут к нему кинулись сразу несколько камышинцев, что оказались поблизости. Кто-то сунул Андрею кулаком в лицо, кто-то бил его в бок. От неожиданности Андрей ничего не мог ни сделать, ни сказать, лишь отступал. А Савелий не мог сказать слова, чтобы остановить инцидент.
Выждав несколько мгновений, что-то повелительно крикнул Репников и драка сразу прекратилась. Башкина подхватили на руки. Он был без сознания или изображал это. Лицо его было залито кровью, которой оказалось неожиданно много. Бояров отступил на несколько шагов. Камышинцы выкрикивали угрозы в его адрес, и он посчитал лучшим развернуться и удалиться к себе. Его поход к Репникову завершился редкостной неудачей.
Что же сейчас делать? Андрей прикидывал, что скажет и к кому пойдёт, но тут дверь распахнулась, и на пороге появились гости. Это был Савелий и … конечно же, вместе с ним был духовный вождь духоборов.
– Андрей Илларионович, – слабым голосом произнёс Савелий, – мы к тебе пожаловали сами.
– Милости просим, – послышался голос Марфы Захаровны, – проходите, гости дорогие.
– Прошу прошения, – поклонился Андрей, не решаясь протягивать руку гостям, – за то, что случилось на улице. Я ничего этого не хотел.
– Да, – кивнул головой Репников. – Получилось всё на редкость не вовремя. Эти люди, они как с цепи сорвались. Извините, Савелий Макарович, что я такое про наших говорю, но было всё это видеть весьма странно.
– Да я и сам ничего не понял, – ответил молодой парень. – Я только открыл рот, чтобы сказать, представить своего товарища, как вдруг … словно кто ударил меня …
– Башкин и ударил, – мрачно заявил Андрей, – я это прекрасно видел.
– Да что вы такое говорите, – отказался верить Богодеев, – такого просто не могло быть. Это не более, чем досадная случайность. Мы все видели, насколько был возбуждён этот человек, Тихон Башкин. Ещё вчера он сидел в своём доме … чуть не сказал – в землянке, где он жил раньше, но пришёл Апрелий Ниловичи и этот Тихон впал в большое возбуждение. Он оказался всюду … он много говорил … обвинял … проповедовал …
– Да, – подтвердил Репников, – но для этого я и пришёл сюда – чтобы разобраться в слухах. Но это не так просто …
– Особенно когда так много и страстно говорят, – добавил Богодеев. – Мы пошли к вам, Андрей Илларионович, и Тихон тоже двинулся тоже, но он демонстрировал, насколько он слаб и еле передвигается, но, как только он увидел вас, как весь задёргался и кинулся вперёд, задел в спешке Савелия Макаровича …
– Он ударил его, – мрачно заявил Бояров. – Голову даю на отсечение. Это был удар знающего человека.
– В прошлом Тихон и в самом деле якшался с каторжниками, – подтвердил Савелий, покосившись на Репникова.
– Он говорит, что распространял среди них слово Божие, – глухо отозвался величественный старик. – Действительно, многие перестали творить преступления и открыли свою душу Богу.
– Я говорю то, что хорошо видел, – упорствовал Андрей, – но вы можете мне не верить. Он напал на Савелия, а потом кинулся ко мне. Он бы и меня ударил, если бы я не оттолкнул его.
– Весьма сильно оттолкнул, – буркнул Репников. – Так, что Тихон облился кровью.
– Я … не понимаю, как так получилось, – был вынужден оправдываться Андрей. – Я не хотел той безобразной драки. Я искал встречи с вами, уважаемый Аврелий Нилович. Мне хотелось бы поговорить …
– Мне хотелось того же, – сказал старик, – но получилось всё слишком плохо. Эту драку видели многие, и обвиняют в ней вас, как чужака.
– Я не хотел, – опустил голову Бояров.
– Я это понимаю, – по голосу Репникова можно было понять, что он говорит искренне. – Но члены общины настроены против вас. И с этим надо считаться.
– Хорошо, – Андрей поднял лицо, которое раскраснелось от обиды. – Я готов покинуть село. Но я сделал всё, чтобы помочь этим людям.
– Обстоятельства сложились против вас, – вздохнул старик, – и с этим надо считаться.
– Я готов уйти, – повторил Бояров, – но моя жена …
– Они только недавно поженились, – сообщил Савелий. – К тому же Настя ждёт ребёнка, первенца.
– Эк вы, поспешили как, – крякнул Репников. – Тут, конечно, не до путешествий.
– Я не оставлю Настю! – воскликнул Андрей. – Я люблю её!
– Я тоже люблю его! – послышался крик и в комнату вбежала девушка, лицо которой было заплакано. Марфа Захаровна попыталась остановить её, задержать, обнять, но Настя от неё увернулась и кинулась к супругу.
– Никто вас разлучать не собирается, – буркнул Репников, стараясь не глядеть на молодую женщину.
– Тихон злословил про неё, – осторожно заявил Савелий. – Я сам слышал.
– Он заговаривается, – ответил Репников. – Тихон вроде юродивого. Возможно, он повредился головой. Ещё недавно он был на той стороне жизни.
– Настя ухаживала за ним, – сказал Богодеев. – Она помогала нашему травнику, старику Митрофанову.
– Хвала ей за это. Я сказал, что молодых никто разлучать не собирается. А то, что всё повернулось, таким причудливым образом … в жизни ещё не то случается. Я посмотрел на то, что вы написали, Андрей Илларионович, и хотел бы с вами поговорить … с глазу на глаз.
Услышав это, Савелий Богодеев поднялся, взял шапку и попрощался с хозяевами. Марфа Захаровна обняла-таки невестку и повела её в другую комнату, что-то утешительно ей рассказывая. Настя ещё всхлипывала, но слушала, что ей говорят. Андрей и Репников остались одни.
– Я проглядел трактат, – продолжил говорить старик. – Я и раньше его читал внимательно и решил, что он должен быть законченным. Пожалуй, ты с этим делом справился. Не совсем так, как я ожидал, но получилось очень неплохо. Это – моё ощущение. Будем это ещё и ещё изучать. Ульян сейчас этим занимается.
– Я старался …
Боярову было радостно слушать эти слова признания. Любому автору лестно слушать добрые слова, относительно написанного им, но если сказано про работу серьёзную, мыслительную, философскую, то эта радость – вдвойне, пусть даже Андрей не весь трактат написал, а только его заключительную часть, но и она важна, потому как там сказаны все выводы. А ещё – это духовная книга, то есть её будут постигать душой.
– Честь тебе и хвала, – голос Репникова стал благожелателен, как только посторонние люди удалились. – Ты вправе требовать вознаграждения за свою работу.
– Вы знаете, впрелий Нилович, – признался Бояров, – была у меня мысль остаться в этой общине совсем. Но … у меня есть родители, друзья … я для них – погибший. Им уже сообщили о моей смерти. Мне жалко родителей. И ещё … я – человек науки. Я это понял, когда продолжал работу Якова Беме. А ещё я это понял, когда мне в руки попала Книга Рода.
– Савелий признался мне в этом, – вздохнул Репников. – Лучше, чтобы об этой книге никто не прознал.
– Такого рода вещи не должны пропасть, – воскликнул Бояров. – История человечества – донельзя выхолощена. Мы не знаем столько, что делается страшно …
– Делается страшно не когда не знаешь, – ответил старик, – а когда, наоборот – ведаешь. Многие знания есть многие печали, это ведь недаром изречено Экклезиастом. Вот от этих знаний и надо людей защищать.
– Людей надо образовывать, чтобы они могли своими знаниями управляться правильно.
– Вот видишь, как мы с тобой по-разному мыслим, – усмехнулся старик. – Так ты чего мне про Книгу Рода сказать хочешь?
– Позвольте мне, Аврелий Нилович, эту книгу поизучать, – попросил Андрей. – Я чувствую, что она несёт в себе истины.
– Как же ты её изучать собираешься? Или язык понимать начал?
– Только самое чуть. Но ваш человек … Ульян Духовитный. Он этот язык понимает. Он мне разобраться поможет.
– Он язык действительно ведает, – согласился Репников. – В этом отношении Ульян – уникальная личность. Но эта книга – запретна. Её нельзя открывать для всех.
– Хотя бы часть её …
– Часть … Подумать надо.
– Мне Ульян помог бы её переписать, – торопливо заговорил Бояров. – То, что можно. А я найду человека, который мог бы изучить это. Знающий человек. Никифор Зяма. Мой друг. Это было бы начало нового века для российской науки. А про вашу Книгу я никому не скажу. А вам, Аврелий Нилович, в проделанной работе – отчитаюсь.
– Признаю, что в словах твоих некоторый резон имеется, но … тут всё от моего единоличного решения зависеть не может.
– Что же, на голосование этот вопрос ставить прикажете? – в сердцах воскликнул аспирант. – Собраться всем камышинцам и порешить, быть Книге Рода или навеки затворить её в землю …
– Не надо вот этого, – нахмурился Репников. – Не то к согласию нам не прийти … Я вот что предложу тебе, друг наш. Ты пока в Камышино останься, вон Савелию помоги: у тебя славно с детворой получается, мне уж рассказали. Ульян с тобой останется, да Книгой Рода займётся. А я уйду. Надо мне со знающими людьми посоветоваться. Да, тот трактат, что ты закончил за Беме, я с собой прихвачу. Его мы тоже покрутим, почитаем внимательно. Если всё так получилось, как я прикидываю, то, надеюсь, и со второй Книгой больших проблем не будет. Я попрошу Ульяна заняться её переводом, а потом, даст Бог, к этой работе и ты подключишься. Если не всю Книгу, так её добрую часть ты получишь – то, что Ульян перепишет, а вся Книга останется у нас. Это наш талисман. Это нам Богом дадено, чтобы помнить о том, что было когда-то.
– Спасибо вам, Аврелий Нилович! – поклонился старцу Бояров. – Именно такое решение я и надеялся услышать.
В это время скрипнула входная дверь, и в горницу вошёл Тихон Башкин. С головы он стащил свою шапчонку и несколько раз истово перекрестился, низко склонив голову. Потом он поднял лицо, заросшее волосом чуть не до глаз, скрывая болезненную худобу черт.
– Извиниться я хочу, – заговорил Башкин неприятным писклявым голосом, – перед вами, владыка, и перед Савелием. Гордыня во мне взыграла, и желание всё повернуть так, как Господу угодно будет.
– Сам определял, – спросил Репников немного сухо, но не зло, – что делать надо, или подсказал кто?
– Слышу я голос в душе своей, – ответил Башкин, глядя в пол. – А душа-то, она с Богом связанная. Вроде как частичка его в каждом из нас.
Говорил Башкин обычно с надрывом, а то и с привизгиваниями, кривя головой и дёргая ею, словно в припадке. Говорил часто непонятными словами и всё какими-то намёками. Люди, которые его слушали, пытались его речи растолковать. Порой эти толкования оказывались причудливыми, но иногда всё ложилось столь удачно, что Башкин, больше похожий на юродивого, а то и на увечного каторжника, казался проповедником, которому открыто то, что все не замечают. Бояров знал, что есть такой приём: говорить недосказанностями, а слушатели сами всё расставят, как надо. Французский врач и астролог Нострадамус внезапно сделался настоящим пророком, написав книгу «Столетия», написанную рифмованными четверостишиями- катренами, в которых он давал предсказания о разных событиях, в большинстве своём ещё не случившихся. Предсказатель настолько туманно выражался, что каждый стих можно было растолковать многими способами. Несколько раз толкования были столь удачны, что Нострадамус прославился, получив славу человека, знающегося со сверхъестественными силами. Вот и теперь Башкин тоже что-то там говорил, и говорил уважительно. Репников ему ответил, как бы отпуская грехи. Башкин ушёл.
– Вы осторожней с этим человеком, – сказал он Богодееву, и посмотрел на Боярова, как бы говоря и ему. – Он может здесь, у вас, взять большую силу, а я не уверен, что это будет хорошо.
Богодеев, а за ним и Бояров уверили старца, что не упустят Башкина и будут за ним приглядывать. То, что этот человек мог слышать их разговор, они не подумали, а у Андрея была эйфория: он уже считал себя обладателем уникальной книги, пусть и переписанной, но с помощью которой он думал попасть в историю, в самом возвышенном смысле. И не в какую-то там, а в международную. В своё время философ Платон упомянул в диалоге «Критий» о мифическом острове Атлантида и дал тему для дискуссий мечтателям и учёным на тысячи лет. А здесь сказано о Гиперборее и древней цивилизации, и сказано довольно подробно.
По-прежнему Бояров пытался учительствовать. Но учеников у него заметно поубавилось. Вроде против него худого слова не говорилось, но отношение людей потихоньку менялось. И далеко не надо углубляться в поисках. Это всё были происки Башкина, который едва ли не каждый день проповедовал среди тех, кто приходил к нему в дом. Надо заметить, что старообрядцы относились к религиозным делам на редкость серьёзно. Если где-нибудь в центральной России православные крестьяне и посещали церковь (повсеместно посещали), то в остальное время были заняты своими каждодневными домашними проблемами, которых всегда в хозяйстве имелось в чрезмерности. Никто ведь бедному крестьянину не пытался помочь, и жизнь складывалась суетно. Недаром в ходу была присловица, мол, на бога надейся, а сам не плошай. Вот они и пытались не плошать. А на боговы заповеди не так уж и смотрели, если они входили в какое-то противоречие с обыденной жизнью. Но у старообрядцев всё было устроено не так. Вопросы веры блюли и блюли чуть ли не истово. Некоторые общины больше напоминали монастыри, чем крестьянские хозяйства. Им приходилось работать так много, чтобы всё успеть, что это уже напоминало рабство. Да они и не скрывали этого и называли себя «рабами божьими», а тех, кто заговаривал об иных возможностях жизнеустройства, обвиняли в служении «нечистому» и переставали с ним общаться. Наверное, вы нас уже понимаете, что Бояров пытался быть не просто деревенским учителем, но и преподавать жизненные позиции, ведь он посещал философские и марксистские кружки и считал нужным рассказать погрязшим в таёжной глуши людям про многое, о чём они и не подозревали. Это касалось не только образовательных тем.
На всё это и напирал Башкин, указывая на чужака, который «проник» к ним после бегства из острога. Что это, как не искушение, как не потрясение тех основ жизни, какими они долгие годы руководствовались, а «учитель» завёл речь о несовершенности тех укладов. Савелий Богодеев советовал Андрею на эту тему не говорить, и Бояров с ним соглашался, но, когда вёл урок, входил в состояние радостного возбуждения, которое можно назвать вдохновением, и тогда начинал говорить без утаек то, о чём думал, и чему переживал. Оно, вдохновение, очень нужное чувство для людей творчества, искусства, науки. Оно приходит откуда-то свыше и дарит большие возможности. Древние греки, люди просвещённые, говорили о музах- покровительницах, которые и дарили это самое вдохновение. Но в христианстве такого понятия не было, и растолковать всё было сложнее. А Башкин всё называл искушением и ссылался на «лукавого» (тот, кто склоняет кривить душой).               
Вдохновение, это полезное чувство, и Бояров хотел использовать его в полной мере. Посетило оно его, когда Андрей работал над трактатом Беме. Сначала у него ничего не получалось. То есть он трудился, находил нужные фразы и те направления, в которых надо сосредоточить свои усилия, а потом … он как бы настроился на ту волну, на которой работал Яков Беме. И сразу начал понимать, что и как тот думал. Это и было – вдохновение. Оставалось не терять настроения, не терять «волны». На далёких Гавайских островах местные аборигены обладали удивительным искусством: они садились на доску, дожидались нужной волны, и направляли доску так, что она плыла на гребне этой волны. Это было, как идти по воде, словно посуху и выглядело почти чудом. Это умение у гавайских туземцев переняли и уже белые люди, спортсмены, повторяли этот «подвиг». Вдохновение похоже на это искусство. Здесь главным – не терять его, не соскакивать с гребня. Бояров ровно потому и смог закончить трактат, что он сохранил в себе это чувство. Не надо забывать, что занимался он минералогией и горным делом, а не религией и философией, но проникся духом рукописи и выполнит поручение, которое ему дали. Сыграло свою роль и та эйфория, та восторженность, та влюблённость, которую переживал Андрей. Он только её чуть перенаправил, с Насти на Беме. Невозможно? Полистайте трактат. А тут ещё один манускрипт, Книга Рода, ещё больший уникум, предмет будущей главной сенсации века, для учёных, историков, для всего человечества, но это уже – в перспективе. И чувство вдохновения ещё не улетучилось. Поэтому Бояров не стал сильно огорчаться, что камышинцы всё меньше доверяют ему образовывать своих детей. Он даже решил сделать «ход конём» и поставил учительницей Настю Горевую, то есть теперь уже Боярову. Настя оказалось девушкой сообразительной, и быстро усвоила множество знаний и не раз помогала своему мужу в «школе». И вот теперь Андрей доверил ей свой «класс». Сначала Настя чувствовала себя «не в своей тарелке», но потом поняла, что в «школу» ходят свои же ребята, с кем она недавно проводила много времени. А ещё важно было то, что в «классе» её приняли как учительницу и внимательно слушали. Начали ходить несколько девочек, которые раньше не приходили, и отток детей из класса прекратился. Жаль только, что это была временная мера, потому что Настю всё больше занимало предстоящее материнство, и она собиралась, со дня на день, полностью на это переключиться. Но пока что занималась с детьми и делала это на редкость старательно.
Вдохновение. Как хотелось Боярову отправиться в Убежище, засесть там и основательно погрузиться в текст Книги. Книги Рода. Он согласен торчать там днями и ночами, лишь бы продвигалось переписывание. Но он не мог разобрать текста, не зная языка. Так было. Но появился Репников и привёл с собой Ульяна Духовитного, который как раз в буквах толк знал. Репников отправился дальше, по делам общин духоборов, но своего помощника он оставил в Камышино, как раз в помощь Боярову. Когда он уходил, он прилюдно обнялся с «учителем» и благословил его. Для камышинцев это много значило. Они перестали избегать «учителя» и даже разговаривали с ним, правда недолго и тут же ускользали по делам, которые были все важные и все безотлагательные. Андрей на всё это не обижался и смотрел философски.
Хотя ему хотелось всё время проводить в подземной пещере Убежища, оставив все домашние дела своей «матери», а учительские обязанности молодой супруге, Андрей понимал, что всё время пропадать там нельзя. Хотя бы потому, что его тянуло к Насте с неодолимою силой. К тому же нельзя забывать, что у него в Камышино появился влиятельный недоброжелатель, который только и искал повода в чём-то обвинить чужака, который как бы уже и не чужак. В том-то и дело, что как бы. В делах религии человек неверующий априори является чужаком, а Бояров не мог себя заставить сделаться богомольным. Это было бы обманом.
В конце концов, аспирант придумал для себя обязанность учителя гимнастики. Он демонстрировал детворе физические упражнения и заставлял их повторять. Детям было интересно и напоминало игру. Взрослые на это дивились и считали чем-то пустяшным, ненужным, но уже не протестовали. Валяет дурака человек, и ладно, лишь бы детей не сбивал с пути праведного. А сила, она никогда лишней не будет. Это – точно.
Когда Репников уходил из Камышино, он дал Савелию важный совет, чтобы он не упускал из рук инициативы, чтобы он держал вожжи управления в своих руках. После того, как Башкин собирал у себя сторонников и читал им проповедь, то же самое делал Богодеев. Да, ему приходилось сложней. Надо было находить такие слова, которые должны были не оставить равнодушными членов общины. Но Савелий был умным и у него это получалось. Важно было ещё то, что люди помнили его отца, который пользовался непререкаемым авторитетом в общине, и этот авторитет распространялся и на его сына. Дот тех пор, пока он не наделает ошибок. По этой причине и Савелий, и Андрей перестали часто встречаться и долго разговаривать. Башкин делал вид, что это его нисколько не интересует.
Хоть Андрей и занимался с детворой физическими упражнениями, построил своими руками турник, шведскую стенку, соорудил из ушатов, набитых песком, что-то вроде гирь, он находил время, чтобы забраться в Убежище и присоединиться к Ульяну. Тот почти всё время проводил в подземном тайнике. Дал ли ему указание Репников или он сам проникся важностью задачи, а может ему пришёлся по вкусу аспирант, Ульян демонстрировал дружелюбие и даже начал учить Андрея той письменности, в какой была сделана Книга Рода. Бывало, что Бояров брал манускрипт и залезал куда-то в середину и пытался что-то прочитать оттуда. Тогда Ульян мягко забирал книгу у него из рук и уходил к себе за стол. Это было что-то вроде запрета, что посторонний человек, не член общины, не должен брат реликвию в руки, а уж тем более пытаться её разобрать. Да, к аспиранту относились снисходительно, но, в любом случае, Книгу Рода ему никто не отдаст. Да он и чувствовал это, и на манускрипт не претендовал. То, что часть его переписывалась, и это делалось для него, уже это было замечательно, о большем можно было и не мечтать. Правда, сейчас в Убежище заглядывал и Башкин, который начал говорить, что опасается за сохранность духоборского талисмана, и демонстративно поглядывал на «чужака». Ну, как прикажете в подобной ситуации себя вести? Понятно, что надо делать вид, что не происходит ничего необычного.
Но Башкин заявил, что поставит в Убежище своего человека, чтобы тот следил за сохранность реликвии, талисмана духоборов. Спорить с ним? Себе дороже. Богодеев посчитал, что лишний человек там не помешает. Неожиданно начал возражать Духовитный. Специалист по «допотопным» языкам заявил, что ему будет мешать посторонний человек, отвлекать его, не давать сосредоточиться. Страж обычно сидел тихо, дремал. Работа у него была такая. Но когда их стало двое, стражей, они начали разговаривать друг с другом, переговариваться от нечего делать. А ведь там, в подземелье абсолютное безмолвие и каждый шорох отчётливо слышен. Вот Ульян и начал протестовать. Гнать второго? Так Башкин готов был обвинить в подготовке какого-то заговора. С него, с его подозрительностью – станется. Тогда было предложено Жабкину, самому преданному скопцу человеку, который ходил за ним как собачонка и слушал каждое его слово, дежурить не в тайнике, но поблизости, в подземном тоннеле. Ему даже было позволено при малейшем шуме туда, в тайную комнатку заглядывать, а когда там появлялся Бояров, заходил и Жабкин и внимательно наблюдал. Такой вот почётный караул.
Может быть, скопец рассчитывал, что аспирант будет возмущаться, начнёт скандалить, напоминать, что «старец» Репников благоволит к нему, но Бояров почти никак не отреагировал на последние события. Кажется, ему даже надоели все эти бумажные дела, и он несколько дней вообще не заглядывал в Убежище, занимаясь с детьми и больше времени проводя с Настей. Та провела ещё пару занятий и сообщила, что больше не может заниматься с детьми, что у неё скоро самой появится ребёнок, собственный, и все её мысли теперь вертятся вокруг него. Андрей сообщил, что это всё замечательно, и он сам мог бы заниматься школой, деля время между Настей, занятиями, гимнастикой и Убежищем. Супруга, было, обрадовавшаяся приветливостью мужа, сообразило, сколько времени Бояров отводил на то, чтобы находиться вне семьи и приуныла, даже и всплакнула. У них, беременных женщин, часто случаются резкие перепады настроений, особенно у тех, кто ждёт своего первого ребёнка и испытывает понятные страхи перед тем, как она выдержит всю эту новую жизнь, которая и манит её, но одновременно и пугает. Боярову пришлось постараться, чтобы её успокоить. Потому он несколько дней не появлялся в Убежище.
В очередной раз выбравшись наружу и занявшись гимнастикой, Андрей увидел стоявшего неподалёку Башкина, который его разглядывал. Обычно скопец не скрывал ненависти, казалось, что он готов разразиться руганью. Такое и случалось, но лишь тогда, когда рядом никого не оказывалось. Если рядом кто был, Башкин демонстрировал редкостную сдержанность; он смиренно здоровался с аспирантом и шёл дальше, не поднимая глаз. Но сейчас он был весел, словно устроил какую-то пакость для Боярова. Так он глядел, а потом Андрей обнаружил, что турник сломан. Ничего доказать было невозможно, но Андрей не сомневался, что его личный недруг приложил руку сам или попросил кого из ближайшего окружения. Странно, но прочие камышинцы относились к Башкину весьма приветливо. Впрочем, чему здесь удивляться. На Руси всегда привечали всяких убогих, юродивых и мучеников, а люди истово верующие называли их святыми. Взять хотя бы Василия Блаженного, которого считали ясновидящим. Он разгуливал по Москве, зачастую совершенно голым, и говорил непонятное. Но мог и кому-то сообщить о скорой смерти, не ошибаясь. Вот и Башкин вёл себя, словно он пребывал в этом мире случайно, что ему ведомо тайное, а людям он готов оказать покровительство и помощь своими молитвами. Вот люди его и пестовали, старались всячески его одарить, а некоторые, как Жабкин, ему даже кланялись, как «старцу». Башкин сам всем кланялся, улыбаясь, лишь к Боярову он не скрывал ненависти, указывая на него пальцем и называя бесом. Сначала камышинцы своего учителя защищали, заступаясь перед «мучеником», но потом начали задумываться. У Боярова тем временем число учеников сокращалось, но это его не очень огорчало. Сам для себя он решил, что как только Духовитный закончит переписывать Книгу Рода, пусть и не всю, а хотя бы часть её, он покинет деревню и начнёт своё возвращение в мир, большой мир, который он покинул и для которого его,  как бы уже не было в живых.
Всё это он уже обговорил с Савелием Богодеевым и – частично – с Репниковым, который даже обещал помочь с бумагами, выправив для него паспорт, как будто он и в самом деле – Александр Глущенко. Всё бы хорошо, только вот как быть с Настей, которой скоро предстояло разрешиться от бремени. Тащить её с собой было неразумно, а как быть, он ещё не продумал. То есть, думать об этом было надо, и никуда от этого не деться, но … всё как-то откладывалось на потом, потому что время ещё было, ничто не заставляло его бежать из Камышино, и … Андрей не спешил.
Заметив этот взгляд, брошенный на него Башкиным, Андрей дёрнул плечами, словно на него попали помои, которые плеснули в его сторону. Можно было об этом забыть, тем более, когда он покосился в ту сторону и обнаружил, что скопец уже пропал, словно его там и не было. А может ему Башкин просто померещился? Но Андрей понимал, что тот там был и чему-то радовался. Аспират занялся утренней гимнастикой, которую сделал своим ежедневным ритуалом, как молебствование для некоторых. Подошли несколько подростков, из его учеников, которые продолжали ходить на учёбу или крутились поблизости. Честно сказать, когда Настя прекратила занятия, Бояров объявил начало летних каникул, того момента, который ждут, с нетерпением, все  городские школьники, отличники и нерадивые в равной степени, когда можно ни о чём не думать, а предаться радостям отдыха. Так ведь и взрослые ждут своего отпуска, как манны небесной. Каникулы каникулами, но ребята продолжали крутиться где-то рядом, готовые откликнуться на просьбу, если такая у учителя появится. И ещё, они тоже выполняли гимнастические упражнения, повторяя их за Андреем, и было видно, что это им нравится.
После гимнастики Бояров немного времени провёл дома, возле Насти, словно давая знать, что вот он, здесь, и так будет всегда. Это женщинам очень нравится, особенно когда супруг что-то делает по хозяйству. Но делать что-то Андрей не стал, да ещё и не шёл из памяти этот взгляд. Бояров отправился к Богодееву, но тот куда-то ушёл. Немного потоптавшись на улице, Бояров пошёл в сторону Убежища, где не появлялся уже дня два. Это он делал постоянно, чтобы не привлекать своего жгучего интереса к Книге Рода. Только бы дождаться того списка, которым занимался Духовитный. Ульян понял интерес аспиранта к этому. Он сам прочитал дописанный за Беме трактат и испытывал к Боярову искреннее уважение. Так же говорил и Репников, которого Ульян любил и уважал. Ульян решил помочь аспиранту и переписывал тот кусок текста, который ему указал «старец». Потому переписчик старался, как мог. Он почти не выходил на поверхность, отдавая делу переписывания все силы. То, что делал он, не мог сделать никто другой. Бояров появлялся в Убежище, приветствовал Духовитного, проглядывал исписанные разборчивым почерком листы, коротко высказывал комментарий или просто восторженность и уходил.
Бояров решил, что сейчас самый удобный момент посетить Убежище. Накануне «мама» Марфа Захаровна, вместе с Настей, напекла пирогов, рыбных и ягодных, и Андрей набрал стопку их и направился угостить своих друзей. Ульян сидел в тайнике уже целую неделю. Надо было убедить его подняться, сходить в баню, да хотя бы просто погулять на свежем воздухе. Надо следить за здоровьем. Травник, дед Корней готовил подкрепляющие отвары из лечебных трав, но они не могли заменить собой природу. Это и собирался сделать Андрей.
Часто кто-то из подростков бродил возле часовни, караулил вход в Убежище. Это было делать необязательно: хватало и того человека, что находился в самом тайнике, но ребята сами на себя брали такую обязанность. Но иногда, разыгравшись, они забывали об этом и оставляли свой «пост», взятый на себя добровольно. Кстати сказать, само слово «пост» возникло в своём религиозном значении, а уже потом появились связанные с караульной службой обязанности. Так тот пост, который шёл от веры, исполнялся гораздо надёжней того, где несли обязанность внешнюю. И даже ребята старались не поддаться искушению игры. Увы, иногда искушение оказывалось сильнее.
Вот и сейчас у входа в часовню никого не было. Знать, опять ребятня что-то затеяла. Андрей забрался вниз и спустился по лесенке. Когда он спускался в первый раз, то чувствовал тревогу и интерес. Всё было необычно, и спрятанный под полом лаз, и тоннель, который уходил куда-то в темноту. Идти пришлось долго. Ладно бы просто шагать, но двигаться приходилось, согнув спину. Для ребятни или людей старых, согбенных годами, это было не так уж и сложно, но для взрослого человека – довольно затруднительно. К тому же на пути было несколько замаскированных ям, глубоких колодцев, в которые можно было провалиться, если не знать, куда надо ступать. Провалы были глубокими, а в двух или трёх – имелась вода. Таких ходов там было довольно много. Казалось, что здесь находится целый лабиринт, каких немало было нарыто в Греции и иных местах. Говорят, что в Испании и Ирландии есть целые тайные города, где можно жить долго, не выходя на поверхность. Может, это были такие легенды. Карбонарии, «угольщики», выходцы с Сицилии, тоже имели подземные укрытия, а христианская церковь не зря сначала называлась церковью катакомбной, потому как сначала храмы свои устраивала в пещерах, а уже потом стали отстраивать их в величии камня.
То на корточках, то согнувшись в три погибели (не правда ли – странное выражение), Бояров полз вперёд. Дорогу до тайника он изучил так, что мог бы двигаться и без фонаря, что называется – на ощупь. Но светильник он с собой брал, чтобы не угодить в провал. Они могли появиться и сами: никто не мог застраховаться от появления сейсмических каверн. Это он заставил камышинцев под рукой держать лампы и запасные фонари. Запас карман не тянет, но может выручить в случае беды.
Мысль про беду у него скользнула и тут же пропала. Какая тут может быть беда – никто из посторонних в Камышино не появлялся. Да, здесь был Аврелий Репников, но он был у духоборов кем-то вроде духовного вождя. Он, и Яков Беме, за которого Бояров дописывал опус. К тому же Репникова в Камышине не было: он отбыл куда-то, обещав позаботиться о паспорте для Андрея, для него и Насти. Правда, той ещё представляло ещё разрешиться от бремени.
Какое-то время Андрей думал об их ребёнке, как он (или она) изменит их жизнь. Но через всё это проходили тысячи молодожёнов до них, и будут проходить даже через сто лет, когда всё будет устроено совсем по-другому, а что всё переменится, Бояров ни минуты не сомневался. Вся стана начинала ворочаться, и скоро эти «ворочания» многое у них переменит, так что можно не сомневаться насчёт Будущего. Но то, что его что-то ожидает, что-то тревожное, это его тревожило всё сильнее.
Бывало так, что долгое время находящиеся в изоляции люди, в тюремной ли камере или, как здесь – в подземном тайнике, теряли связь с действительностью и порой так сильно, что это могло сказаться на рассудке. Так могло быть с одним изолированным человеком, даже с двумя, если они станут искать причину своих сомнений друг в друге. Но такое может случиться с людьми слабыми, ничем не занятыми, праздными или лишёнными радостей творчества. Но здесь-то … всё по-другому. К тому же их там даже не двое, а трое. Третьего поставил Башкин, караулить да приглядывать. Потому Бояров и перестал туда, что ни день, заглядывать, чтобы дурных мыслей не возникало у камышинцев. Они на него коситься стали, после наговоров Башкина, «страдальца». Что же касается Андрея, тот всеми силами старался демонстрировать дружелюбие. Пока у него это получалось. Конечно, благодаря тому, что за него Настя Горевая вышла, девка здешняя, камышинская, но и про неё в последнее время заговорили, что тоже из «пришлой» семьи. У них, у старообрядцев, если ты не в третьем поколении здесь, то значит – пришлый и на тебя косятся и случись что, в первую очередь подозревать начнут во всяких безобразиях и злоумышленности.
Эх, быстрей бы со всем этим закончить и убраться отсюда. И Настю за собой увести. Уехать с ней в Санкт-Петербург, а если там худо будет, так за границу податься, куда-нибудь во Францию. Или вон в Моравию. Там горные инженеры всегда нужны. Чтобы себя поддержать, Андрей начал напевать песню, сначала студенческую, «Гиаденамус», а потом самую что ни на есть революционную, «Интернационал», песню, сочинённую Эженом Потье, французским поэтом, участником Парижской Коммуны 1871-го года. Слова песни эхом перекатывались, отталкиваясь от сводов и каменных стен. Жаль, что не успел камышинских ребятишек познакомить с Парижской Коммуной, рассказать им про идеи равенства, братства, справедливости, свободы. Рассказать про Великую Французскую революция, про жирондистов, Конвент, про Робеспьера, Дантона, про Марата, про Бриссо. Всё это им было бы интересно. Но может, он ещё успеет это сделать …               
Задумавшись, Бояров ударился головой о сталагмит, карстовый нарост на потолке, да столь сильно, что едва устоял на ногах. А всё потому, что ускорил шаги, смотрел под ноги, забыл, что и голову беречь надо. О революции вспомнил, что произошла во Франции более века назад. А ведь те, кто ту революцию совершал, почти все пострадали: им снесли голову машиной доктора Жерара Гильотена, которую и назвали в его честь гильотиной. Ходили слухи, что и сам доктор стал жертвой своей конструкции, но то были лишь легенды. Гильотен дожил до 1814-го года и не любил, когда ему напоминали о гильотине. Он говорил, что желал облегчить участь казнимых людей, избавить их от мучений, сделать смерть мгновенной. Боже, какие мысли лезут в голову …
Петь Бояров начал для того, чтобы показать, что это он идёт, что он не скрывает своего присутствия, и делал это для того человека, которого поставил сторожить Башкин. Всеми силами Андрей старался показать себя человеком открытым, которому не было причины строить какие-то там козни, что-то там злоумышлять. Вот он- я, словно бы говорил Бояров, но … никто не вышел ему навстречу. Его должны были услышать, но, наверное, настолько к нему привыкли, что не стронулись с места.
Было темно. Андрей протянул вперёд руку с фонарём. Странно, в тайнике должна светить лампа, но её не было видно. Казалось, что там и нет никого. Могли там решить подшутить над ним и, заслышав звуки песенки, погасить светильник и затаиться? Такое могло прийти в голову ребёнку, но не взрослому человеку. Стало тревожно. Стараясь действовать осторожно, Андрей заглянул внутрь укрытия. Первое, что он увидел, была большая лужа крови, разлившаяся на полу. Бояров поднял дампу и увидел … Боже ж ты мой, что он увидел …


Глава 11
Не надо было сюда входить. Это понял бы каждый здравомыслящий человек, знакомый со следствием и миром преступлений. Но … Бояров увидел на полу раскиданные страницы и узнал в них те самые бумаги, которые заполнял Ульян Духовитный, переписывавший Книгу Рода. Они, эти страницы, валялись по всему полу и словно взывали оттуда к Андрею, чтобы он собрал их, защитил, как малых деток. Для любого учёного предмет его исследований и есть детище. И он не выдержал, кинулся внутрь тайной комнаты, стараясь не смотреть на мёртвые тела, что там находились.
Они были все здесь, все, кто находился в тайнике, то есть Ульян Духовитый, Серафим Чашников и Савва Ухваткин, которого привёл сюда сам Башкин. Они лежали по углам этой комнаты, вырубленной из базальтовой пещеры, приспособленной для хранения Книги Тайн, а потом здесь же Ульян Духовитный приспособился переписывать манускрипт. И вот чем это закончилось.
Собрав разбросанные листы пергаментной бумаги, Бояров бережно сложил их и спрятал за пазуху. Лишь теперь он отправился в обратный путь. Но прежде он удостоверился, что здесь уже живых не осталось. Тела уже остывали. Знать тот, кто это всё сделал, побывал несколько часов назад, то есть где-то перед рассветом, когда самый сладкий сон. Он побеждает самых терпеливых сторожей. А здесь, когда непосредственной опасности не было, сторожили абы как, то есть больше для вида.
Почти добравшись до выхода наружу из этого подземного лабиринта, Андрей остановился. Ему пришла в голову мысль, что его могут обвинить, что эти убийства – его рук дело. Кто он для духоборов? Каторжник, беглец из тюремного острога. Да, они дали ему защиту у себя, они видели его в бою, когда он помог им отбить атаки шайки опасных таёжных разбойников, убивших более десятка их соседей. Уже потом он показал себя учителем, несущим знания их детям, взял замуж девушку из их села, но он так и остался чужаком, это надо признать, для большинства камышинцев. Бояров чувствовал отчаяние. Что можно было сделать? Ничего исправить было нельзя. Ясно, что теперь Башкин обвинит его во всём. И отрицать «очевидного» нельзя.
Бояров отправился к Савелию Богодееву, который был его младше почти на десяток лет. Андрей всё честно рассказал ему, как всё было, как он попал туда, как растерялся, как собирал разбросанные исписанные листы, оскальзываясь в натёкшей крови и оставляя в ней следы подошв.
– Боюсь, что этой для тебя может плохо закончиться, – высказал свои сомнения Савелий, почти повторив мысли Андрея.
– Но ты же понимаешь, что это не я, – заявил, глядя ему в глаза Андрей.
– Я-то тебе охотно верю, – отозвался Богодеев, – но всем прочим доказать будет весьма сложно. Если бы тела нашёл кто другой.
Если бы так. Но Андрей чувствовал, что вокруг него сжимается незримое кольцо. В своих ощущениях он не ошибся. Но что теперь делать?
– Тебе надо покинуть село, – решительно заявил Савелий. – Я сам буду говорить в твою защиту. Скажу, что отослал тебя к Репникову …
– Меня видели, как я шёл сейчас к тебе …
Действительно, он видел кого-то, и прошёл мимо, до такой степени был возбуждён. Это чувство было начертано у него на лице. Этого нельзя было скрыть. Пусть Духовинтый был пришлым. Его привёл с собой Репников. Но остальные двое здешние. Их все знали. И вот теперь их убили. Им вонзили нож в грудь. Сначала одному, а потом и другому. Духовитному – сломали шею сильным ударом руки, а может и дубинкой. Но почему убитые не сопротивлялись. Дурак поймёт, что пришёл хорошо известный им человек, который внезапно напал на них.
– У тебя разбита голова? – заметил Богодеев и тронул Андрею голову. Тот отдёрнул ей.
– Да. Ударил там о сталагмит.
Ударил. Или ударили. Бояров видел, что это выглядит отговоркой. Даже для его приятеля Богодеева.
– Хорошо, – согласился он, чувствуя в груди пустоту и безысходность. – Я готов уйти. Но как же … Настя?
– Она не сможет с тобой пойти, – тут же заявил Савелий.
– Но я не могу оставить её здесь, – почти закричал Андрей. – Она … должна пойти со мной.
– Сможешь, – нахмурился Савелий. – Всё произошло слишком быстро. Я думаю, что ты должен отыскать Репникова и всё объяснить ему, а я здесь попробую тебя оправдать, насколько эту у меня получится. Эх, жаль - Пришлёпкина нет. Он бы по следам смог во всём разобраться. Да и за Настей я здесь присмотрю, родители её. А ты потом появишься, когда страсти улягутся. Мы будем все это изучать. Да и слово Аврелия Ниловича играет большой вес.
Следы … да, в тайге по ним человек знающий всё может прочитать. Недаром кто-то сказал, что ничто на земле не проходит бесследно. Знать, тоже следопытом был. В тайге ничего не скроешь, но там, под землёй … там слишком много камня, на котором не остаётся следов, да и темно там. Не найти даже того сталактита, о который он голову расшиб. А ведь ему разбитую, ушибленную голову в укор ставить будут. Скажут, что дрался он там, в тайнике подземном, что он – опытный убийца, боец, знающий приёмы рукопашных поединков, что убить ему ничего не стоило, а то, что в этом никакого смысла не было, этого в расчёт брать не будут. Выдающийся юрист Анатолий Фёдорович Кони или опытный адвокат Фёдор Никифорович Плевако могли бы что-то доказать логическими конструкциями, но в данной ситуации и они бы здесь сплоховали, хотя бы по той причине, что их, чужаков, и слушать бы не стали. Почему русский бунт получается бессмысленным и беспощадным? Потому, что вместо слов применяется топор. Как снизу, так и сверху.
– Хорошо, – тяжело согласился Бояров, – я готов уйти. Но … мне надо собраться, проститься …
– Скажи ещё подготовиться, – почти зло оборвал его Савелий. – Пять минут у тебя. Сейчас я служу продукты в мешок и – беги. Промедление – смерти подобно. Мужики наши догонят тебя, и … не знаю, что тогда будет. Возможно, в землю живого закопают. Подумай, как Настя на это реагировать будет, как Марфа Захаровна … Она ведь почти в себя пришла.               
Куда не кинь – всюду клин. Кто-то всё подготовил на редкость тщательно. Кто? Да тут и гадать нечего. Башкин это. Может, придумывал и не один, но он всему голова.
– Ладно, – согласился Андрей. – Я-то убегу, а Настя? Что с ней будет?
– Я за ней присмотрю, – обещал Савелий, но смотрел при этом в сторону.
– Ты за собой сначала присмотри. Этот Башкин … Теперь ведь твоя очередь. Он готов старшим стать в селе вашем. А потом … сколько сёл он уже сжёг?
– Времени нет - над этим рассуждать. Я тебя понял и уже прикидываю, на кого можно положиться, кому в своих подозрениях довериться. Но сейчас тебе найду уйти ...
Приходилось ли Читателю спешно куда собираться? Когда хватаешь одно, потом другое, бросаешь, тянешься трясущимися руками к третьему и знаешь, где-то в глубине души, что самое-то главное не возьмёшь, не подумаешь о нём, забудешь, а когда вспомнишь, будет уже поздно. Бояров делал и делал быстро, и Богодеев ему помогал, потом выскочил из дома, огляделся, заскочил обратно и снова выскочил, но уже тащил Андрея за собой, а тот едва перебирал ногами, очумевший от неожиданности, но трогал себя рукой, проверяя сложенные торопливо листы, которые были спрятаны за пазухой. Единственное, что осознавал Бояров, так это то, что часть переписанного Ульяном Духовитным ему удалось собрать, сложить и спрятать у себя. Да, Ульян переписывал это для него, это была своеобразная плата аспиранту от духоборов, точнее от Репникова, Духовитного, Богодеева и ещё нескольких, умеющих заглянуть в день завтрашний, а прочие … впрочем, почти все живут, глядя в день сегодняшний, а на завтра уже фантазии не хватает.
– Куда теперь? – спросил Савелий аспиранта.
– Не знаю, – признался тот. – Не думал. Точнее, размышлял, но не думал, что сорвусь так внезапно. Мысль была податься в столицу, в Санкт-Петербург. Там у меня родители, друзья, учителя, там у меня связи. Там я думаю укрыться. В случае чего перебраться в Польшу, Финляндию, ещё дальше, за границу. Но это – потом. Сначала – книга Рода. Она должна стать национальным достоянием России, всего человечества.
– Понятно, – торопливо кивнул Богодеев, – это – в отдалённом будущем, а пока тебе надо отсюда куда-то добраться. Репников подался к Байкалу. Там, под Иркутском, несколько наших общин. Можешь попробовать найти его там. Он тебе обещал помочь с бумагами, документами. Но это – весьма далеко. Ближе – добраться до побережья, найти купцов, японских или американских, попроситься к ним на корабль, а уже оттуда добираться домой. Я тут немного тебе собрал золотишка, деньжат иностранных, тебе это поможет. А за Настей мы присмотрим, потом заберёшь её, и дитя, Бог даст …
Всё это они говорили на ходу, оглядываясь – то один, то другой. На их счастье, никого рядом не оказалось. Все были заняты, что-то делали дома, или в окрестностях Камышино. Андрей ещё раз обернулся. Ему показалось, что он снова уходит, бежит из дома. Наверное, то же самое чувствует ребёнок, когда рождается и рвётся пуповина, связывающая его с матерью …
– Ну всё, с Богом …
Сапоги шагали по дорожке, где ходил, наверное, раз сто. Когда он ещё вернётся сюда. Бояров повернул голову и оглянулся. Богодеев помахал ему вслед и быстро развернулся. Он направился к селу, а Бояров пошёл прочь.
+ + +
– Откуда это ты?
Савелий вздрогнул. Только что он размышлял, выстраивая линию защиты своего товарища, попавшего в беду. Только он подумал о Башкине, как Тихон оказался перед ним, незаметно оказавшись на пути. Вот только что его не было, а сейчас он уже был здесь. Просто волшебство какое-то …
– Прогуляться вышел,– нехотя ответил Савелий. Ему не хотелось откровенничать с этим человеком. С кем угодно, но только не с ним.
– А где?..
– Кто? – переспросил молодой человек, и сразу сообразил, о ком его хотел спросить его Башкин. Но тот сразу развернулся и отошёл прочь.
– Ты про кого спрашивал? – попробовал догнать Башкина Богодеев, но тот поспешно удалялся, буркнув о какой-то надобности.
Проводив его подозрительным взглядом, Савелий решительно повернулся и направился к Убежищу. Надо было самому всё внимательно рассмотреть, а уже потом собирать народ. Проходя этим путём множество раз, Савелий добрался до тайника и начал его осматривать, стараясь не обращать внимания на трупы. Но это было невозможно. Ульян Духовитный лежал на полу. В него была сломана шея. Тот, кто сделал это, был здесь своим. Он вошёл и спокойно приблизился. А потом сломал Ульяну шею. Тот ли повернул голову, обхватив его руками, то ли ловко ударив. Потом сразу повернулся, выхватил нож и нанёс им удар в шею ближайшего сторожа. Потом прыгнул и так же сноровчато завалил второго. А потом спокойно удалился. Через какое-то время пришёл ещё один человек. Это был Андрей Бояров. Он вошёл туда и всё увидел. К его появлению там всё было залито кровью, которая натекла из убиенных тел. Несколько луж залили всё помещение, и без того небольшое. Бояров кинулся собирать листы раскиданной рукописи. Должно быть, её специально так кинули, чтобы человек, который бросится эти листы собирать, оставил здесь столько следов, чтобы можно было не сомневаться: кто убийца. Это было сделано специально для Боярова, тем, кто его ненавидел. Но все в Камышино относились к нему хорошо. Все, кроме Башкина.
– Догадался, – послышался голос позади. – Я это там понял, наверху.
Савелий оглянулся. Позади него стоял Башкин и с сожалением глядел на лежавших на полу людей. Им убитых людей.
– Зачем ты это сделал? – спросил он у мученика и тот ответил ему, но-прежнему не подымая глаз:
– Это была жертва, необходимая Господу.
– Что ты такое говоришь? – удивился Богодеев.
– Бог тогда принимает настоящую веру, когда ему приносишь жертву. Самая лучшая жертва – человеческая.
– Но ведь Ухваткин был из твоих людей. Неужели его не было жалко?
– Было, – вздохнул Башкин. – Но Бога я люблю больше. Я принёс ему жертву. Я наказал тех, кто сделал свою веру игрушкой, принёс её тому, кто не несёт в душе Бога. Он должен будет ответить за всё. Где он, ты не сказал мне.
– Ты говоришь об учителе? – Богодеев почувствовал страх. Перед ним был больной человек, от которого можно было желать чего угодно.
– Да. Где он?
– Он … ушёл. Его больше нет в Камышино.
– Он был здесь? – спокойно спрашивал скопец неприятным писклявым голосом. – Он видел всё это?
– Да, – согласился Савелий. – Он видел. Он не выдержал этого зрелища и ушёл.
– Он не ушёл, – покачал головой мученик. – Он сбежал, убоявшись гнева Божия.
– О чём ты говоришь? – Савелий старался говорить чётко. Он не хотел показать, что сам боится Башкина. – Ты это сделал.
– Я вершил суд, – глухо заявил Башкин. – Суд Божий, который должен пасть на голову безбожника. Но сначала я покарал тех, кто оказывал ему помощь. Потом я отправлюсь к нему. Но сейчас наступила твоя очередь.
Богодеев закричал и кинулся на этого человека, которого принесли в их село на руках, потерявшего сознание, обожжённого, обессиленного. Теперь он крепко стоял на ногах. Он схватил Савелия и сжал его с такой силой, что Савелий захрипел и потерял сознание.               
+ + +
Бояров двигался по тропинке, петляющей по лесу. Сначала ему было идти … пожалуй, можно сказать даже – страшно. Страшно не потому, что он был боязлив, а что поменял свою жизнь, слишком круто и неожиданно. Конечно, для себя он решил покинуть Камышино и двинуться в тот мир, в котором он столько лет жил и который считал своим. Да, Андрей выпал из него, для себя неожиданно, но он был достаточно молод и силён, чтобы, обдумав всё, вернуться обратно. Да, он теперь себя обременил семьёй, но это была ноша нужная для него. Он всё сделает, чтобы вернуть себе семью, не вернуться туда, не пытаться вписаться всеми силами в старообрядческую общину, а забрать с собой Настю и ребёнка. Да, к тому времени, как он сможет попасть туда, ребёнок должен уже родиться. Бояров был уверен, что жизнь в России поменяется. Он всё сделает, чтобы это произошло, и его ребёнок будет жить в той новой, обновлённой России, где счастья будет, должно быть, больше, и надо постараться для этого ему, всем россиянам, чтобы счастья хватило для всех. Но это всё впереди, и для этого придётся очень постараться, а пока … пока надо выжить и найти способ, как это сделать.
Для этого надо было сделать выбор: куда направить стопы: искать ли Репникова, который обещал оказать помощь, либо, пользуясь близостью границы, бежать из России, ставшей для него опасным капканом, и уже оттуда, из-за границы, пытаться что-то предпринять. Вот этот выбор и был самым мучительным, потому что нельзя было ошибиться, потому что ошибка могла окончиться ничем, то есть после ошибки уже ничего не будет: ни самого Боярова, ни возможности исправить эту ошибку. А ведь такая возможность у него была: возможность всё решить заранее. Но, обычно, мы всеми силами отдаляем от себя решение, всеми силами погружаемся в обыденность, в рутинность. Почти все так делаем, потому наша жизнь такая серая, скучная и разнообразная.
Шёл Бояров и вздыхал, вздыхал и шёл. Много раньше, когда в стране ничего не было, кроме повседневности и религии, находились люди, которые над этим задумывались: они уходили в «пустыню» (так называли местность, пусть даже и в лесу, но где нет никого) и всё тщательно обдумывали. Таких называли «пустынниками» или «отшельниками». Некоторые писали книги, манускрипты, о результатах своих размышлений. Таким был Николай Фёдоров, придумавший «Общий дом человечества». Таким был Яков Беме, книгу которого дописывал Бояров. А сколько из этих отшельников остались безвестными? Сколько их работ пропало, не было закончено, осталось в их головах. Быть может, кто-то из них придумал, как надо было развиваться человечеству, куда двигаться, и он всё решил, но сгинул со света, пока не донёс свою теорию до потомков. Вот кто-то написал то, что назвали Книгой Рода. Узнав всего лишь незначительный кусочек, Бояров и то восхитился, и возжаждал узнать всё, захотел поделиться своими знаниями со всеми, кому не всё равно – как жить дальше, не всё равно, что было до нас. Теперь Боярову надо как-то добраться до этих неравнодушных людей, поделиться с ними. Одного такого Бояров знал. Это был Никифор Зяма, филолог и философ, интересующийся самыми разными делами. К примеру, он был уверен, что Иисус Христос вовсе не умер, что он остался жив, даже женился на Марии Магдалине, что он просто отдалился от всех, что о его жизни знали несколько человек, которые это своё знание тщательно скрывали, защищая Учителя. Иисус поддерживал с ними связь и наблюдал, как развивается его учение, получившее название «христианство». Зяма рассказывал Боярову, как Иисус пытался влиять, как у него это плохо получалось, как он обзавёлся несколькими помощниками, помог им организовать монашеский орден, ставший впоследствии рыцарским. Это было довольным интересным делом, всё это «раскапывать» в архивах, но Бояров увлёкся идеями марксизма, философскими, мировоззренческими доктринами, которые могли изменить настоящее и обернуться в будущем справедливым социальным строем, так что он слушал рассказы Зямы в пол-уха, а потом и вовсе забыл, но сейчас вот вспомни. Определённо, надо с Зямой списаться, всё рассказать ему, показать то, что удалось унести из старообрядческого тайника.           
Теперь, когда Андрей определился, что ему делать, он даже приободрился. Теперь было легче решить для себя, что за границами скрываться большой нужды не было. Сибирь была целым миром, где можно было прятаться, скрываться годами. Здесь он найдёт Аврелия Репникова, расспрашивая о нём старообрядцев. Даже придерживаясь разноконфессионных версий, они ему помогут. Надо направиться в Благовещенск, а уже оттуда постараться перебраться к Байкалу. Это – длинный маршрут, но не такой продолжительный, чем если бы стремиться попасть в Санкт-Петербург. Интересно, как там себя чувствуют Настя, Марфа Захаровна, Савелий Богодеев?
+ + +
  – Он не мог этого сделать! – выкрикнула Настя Боярова, невольно поддерживая свой живот. – Не такой он человек!
– Он безбожник, – заявил Башкин своим писклявым голосом. – Безбожник может сотворить что угодно.
Камышинцы, что собрались вместе, глухо переговаривались. Одни приняли сторону Башкина, и таких было большинство, а другие окружили Горевых, Настю, Марфу Захаровну. К ним жалась Авдотья Никитична, обычно женщина молчаливая, но сегодня, когда пропал её сын Савелий, пыталась сказать что-то в его защиту, но от вечной привычки помалкивать, у неё это плохо получалось, лишь отдельные слова, не связанные друг с другом. С тем, что от безбожника можно ожидать всякого, было согласно большинство, вот только считать тем безбожником их учителя согласны были немногие, а Настя, так и категорически - против.
Днём Настя почувствовала, что её снедает тревога: Андрей давно уже не заглядывал домой. С утра он поднялся, отправился делать утреннюю гимнастику, после которой испытывал некий подъём, толкающий его на немедленное действие. Он мог заняться делами домашнего хозяйства, а мог затеять другое дело. Она несколько раз выскакивала и оглядывала окрестности дома, но супруга не было видно поблизости. Она вполне могла бы махнуть рукой на его чудачество, но чувство растущей опасности толкало её изнутри. Деревенские люди привыкли прислушиваться, когда внутреннее чувство её тревожило. Андрей мог отправиться в Убежище и торчать там чуть не до ночи. Так раньше случалось, и не раз. Настя порывалась отправиться туда самой, но чувствовала себя не так уж хорошо, чтобы лазать по подземным коридорам, да её и, признаться, не хотелось туда соваться. Углядев возле калитки Тимку Охлобыстина, Настя попросила его слазить в Убежище и, если Андрей окажется там, попросить его явиться домой, хотя бы для обеда. То, что на душе у неё росла и крепла тревога, молодая жена не стала говорить, решив, что так на неё действует беременность.
Вот так, подростком Тимкой, было снова обнаружена сцена убийства, убийства нескольких человек. Обнаружив лежавшие убиенные тела, Охлобыстин побежал не к пославшей его Насте, а искать Савелия Богодеева, исполнявшего обязанности руководителя общины, хотя был для этого молод годами. Конечно же, Тимофей Богодеева не нашёл, но встретил взрослых мужиков и не удержался, чтобы не поделиться с ними новостью, которая так и просилась у него с языка. Слушатели его не поверили подростку и сами полезли в подземелье. А потом … потом всё закрутилось. Сюда легло и то, что пропал также Савелий Богодеев.       
Первым заявил, что виной всему учитель, «великомученик» Башкин, который это сказал почти сразу. Его не хотели слушать, но потом … слушать стали. Другого объяснения ни у кого не было.
– Этот человек – преступник, – убеждал скопец пронзительным пискливым голосом. – Его для того и послали на каторгу, что он опасен. Такие могут показать себя нужным людям и добрым в общении, но потом … выждав …
– Нет, – закричала Настя, не выдержав страшных обвинений. – Он не делал этого!
– Тогда где же он? – спросил Башкин, поверну голову и глядя ей в глаза. – Это должна говорить не ты, его жена, а он. Известно, что муж и жена – одна стана. Ты и не будешь говорить ничего другого.
После этих его слов, злых и жестоких, сразу заговорила все. Кто-то защищал учителя, кто-то вспоминал про него разные мелочи, кто-то хулил, кто-то просил во всём разобраться, но равнодушных, промолчавших, не оказалось. Все друг друга тянули за одежду и требовали выслушать. Казалось, кто-то был готов затеять драку, отстаивая своё мнение, которое считал единственно правильным. За всем шумом не было слышно как громко, что называется – в голос, заплакала Настя. Её обняли и увели прочь сразу две женщины – её мама и «мама» Боярова, то есть умершего Саши Глущенко. Только тогда начал стихать шум. Сказалось то, что не было Савелия Богодеева, который на правах главы следил за порядком  и призывал к нему. Замахал руками Башкин, привлекая к себе внимание. На него хмуро поглядывали. Кто-то даже невнятно ворчал.
– Я понимаю, – заявил «мученик», – что вам не нравятся мои слова. Мне и самому они не нравятся. Да, мне этот человек показался чужим. В его душе я не нашёл Бога и тем оттолкнул его, не принял. Я сразу понял, что он несёт с собой беду. Вспомните, как только он появился, пришли и разбойники.
– Он сам с ними дрался, – выкрикнул кто-то из-за спин.
– Да, он сам с ними дрался. Он это умеет делать – убивать других. Тот, кто убил наших товарищей, Ульяна Духовитного, тоже это сделал умеючи. Чужой не смог бы туда пройти, не смог бы встать с ними рядом, не смог бы нанести первых предательских ударов. Но именно так всё и было сделано.
Снова послышалось недовольное ворчание. Камышинцам учитель понравился. Они почти приняли его в свою общину, хотя тот к ним и не просился. Он был изгоем, ему некуда было идти, но учитель держался свободно, даже женился на камышинский девушке, самой симпатичной, показал себя дельным человеком. Такой мог общине пригодиться. Что тот тать, убийца, в это не хотели верить, даже самые верные приверженцы Башкина. И тот это почувствовал, потому что сразу поменял тактику, поменял на ходу.
– Вы не хотите мне верить, – начал оглядываться по сторонам скопец, вглядываться в лица, и от его взгляда отворачивались. – Я бы и сам не поверил, не захотел бы поверить, если бы не мои чувства. Этот человек сумел влезть к вам в душу. Это он умеет делать. Мне надо спасти ваши заблудшие души. Я пойду и приведу этого человека обратно. Мы все спросим с него. Заставим его сознаться.
Сказал и вышел из общей избы, в которой собрания проводили. Все загомонили, принялись новости обсуждать. Скоро кто-то из баб забежал в дом к Горевым и рассказал, что скопец собрался учителя догонять, обещал его вернуть обратно и допрос ему учинить.
– … Он говорил, что неслучайно Савелия найти не можем, – частила заглянувшая бабёнка, с любопытством поглядывая на Настю, – мол, и с Савелием грех на Андрее лежит. Обещал всё узнать, расследовать …
– Какой из него следователь, – нахмурился Степан, отец Насти, – с ним самим, с Башкиным этим, следователь нужен. Что-то слишком часто люди мрут там, где он появляется.
– Он его найти хочет, догнать, – с надрывом заявила Настя, – чтобы убить его. Я сама пойду Андрея искать. Сама хочу защитить его.
– Что ты, девка, вздумала, – ругнулся на неё отец, тогда как мать заголосила. – Да кто тебя отпустит? В твоём-то положении. Да и Андрей-то твой парень не промах, он от Башкина этого защититься сможет. Не с такими сталкивался.
– Но ведь этот, Башкин-то, – заплакала Настя, – настоящий убивец он. Чувствую я.
– Знаешь, Настя, – сказал ей отец, – я вот в подземелье хорошенько посмотрю, может, и найду Савелия.
Этот разговор соседка слышала. Она почти что ушла, но часть разговора до неё донеслось. Уж очень это любопытное дело, чужие-то разговоры- секреты. Конечно, то, что она услышала, пересказала подругам, а те передали дальше. К вечеру об этом знали все жители, но случившиеся убийства перебивали прочие новости. Об этом надо было сообщать властям. Скрыть убийства значило разделить за них ответственность. Рассказать должен был Савелий Богодеев, как исполняющий обязанности главы общины, но его не было. Селяне беспомощно поглядывали друг на друга, словно просили совета или поддержки.
– Я пойду искать вашего безбожника, – заявил между тем Башкин, – может статься, что и ваш старшина с ним. Нет, так обойдёмся этим Бояровым. Если придётся, так отправлюсь до города, расскажу исправнику, как всё было, а уж он решит, присылать ли сюда полицейского следователя либо сразу заявлять студента вашего беглого в розыск.
Снова камышинцы начали переглядываться. Они держались в стороне  от привычных отношений власти государства. Они были как бы в стороне. Являлись гражданами государства, но … лишь номинально. Духоборов, да и прочих старообрядцев именовали сектантами и преследовали, а иногда просто делали вид, что их не существует. Духоборов это вполне устраивало. Они строили свою жизнь сами, ничем от государства не завися. Мелочь? Но это пример для других, что государство людям не так уж и нужно, в обычных условиях. Оно, это государство, чувствовало такие позывы и выстраивало внутригосударственные отношения таким образом, чтобы население в нём нуждалось, всё больше и больше. С государством, с чиновниками, старообрядцы дел старались не иметь, а тут человек сам вызвался идти к исправнику. Так пусть и идёт, не надо чинить ему препятствий.
Вместе с Башкиным начали собираться ещё несколько человек, из тех, кто держался его и внимательно слушал его речи, но Тихон заявил, что должен идти один, что в этом деле спутники ему ни к чему, а могут даже помешать при переговорах. Такие аргументы можно было растолковать по-разному, в пользу «мученика» и против него. Всё это мог бы объяснить Андрей Бояров, Аврелий Репников, даже Савелий Богодеев, но никого из них в Камышине не было, и староверы просто разошлись по домам.
Андрея Боярова вышел проводить Савелий Богодеев, а когда уходил Башкин, провожающих не было, то есть из околиц видны были лица людей, но они просто смотрели вслед, смотрели ему в спину, но если бы они имели возможность видеть его лицо, то ужаснулись бы, или удивились, по меньшей мере. Лев Николаевич Толстой утверждал, что глаза есть зеркало души, они отображают её порывы, мы можем предложить больше: что лицо человека отображают его суть и мысли, своим выражением, мыслями. Черты лица Башкина были искажены судорогой, это выражение можно было назвать дьявольским.
Андрей Бояров судорожно размышлял, стоя и тут же разрушая здание своих намерений, чтобы заняться «строительством» нового. Потом он утвердился в определённых мыслях, и путь его перестал петлять. Теперь он двигался в определённом направлении. Башкин же, покинув пределы Камышино, сразу устремился в определённом направлении. Он не утруждал себя мыслями, а тем более – сомнениями. Для себя они всё уже решил, давно и бескомпромиссно. Надо было догнать Боярова, обязательно разыскать его, и сделать это лучше всего в Благовещенске, которого недоучившемуся студенту не миновать.
Получилось так, что Башкин в своих предположениях не ошибся, мало того, он успел обогнать аспиранта и войти на улицы Благовещенска первым. Сам город Благовещенск расположен был на слиянии двух рек: Амура и Зеи. Из шести постов, расположенных неподалёку друг от друга в 1856-м году, выделен Усть-Зейский пост, куда стали направлять продукты и иное снаряжение для обеспечения войск распоряжением генерал-губернатора Восточной Сибири Муравьёва, ставшего именоваться графом Амурским. В следующем, 1857-м году пост стал Усть-Зейской станицей, и сюда поселили несколько казачьих семей. 9 мая 1858 года заложили строительство храма во имя Благовещения Пресвятой Богородицы, позднее так назвали и город, связанный именем Божьим. Этот город заполнялся служивым, чиновничьим людом, встречались иностранные купеческие миссии и разного рода авантюристы. Здесь можно было решить разные вопросы, имея деньги, но цену имела и пушнина, которая ходила наравне с самыми твёрдыми валютами. Надо было только знать, к кому подойти, чтобы решить нужный вопрос. Для того чтобы это знать, надо было в этих компаниях вращаться, быть на «короткой ноге» с чиновниками и купечеством. А в этом были сложности.
Если задаться целью и потолкаться в торговых рядах, можно встретить там неких ушлых людишек, которые сами в этих операциях не участвуют, но показывают свою осведомлённость в этом сложном деле. Некоторые лишь играют определённую роль, но встречаются и такие, и весьма в небольших количествах, которые действительно представляют действительное участие, а не пыжатся. Они и в самом деле могут помочь вам (за определённую мзду), в самых разных проблемах. Именно этим и занимался Бояров, переходя от одного магазинчика к другому, прислушиваясь и – главное – приглядываясь. И ему показалось, что он нашёл, что искал. Точнее – кого искал. Это был невзрачный, незаметный человечишка, почти карлик, с потёртым лицом, словно сложенным в кукиш, с залысиной на макушке, который тёр пятернёй эту залысину, наблюдая за людьми. Он заметил и Боярова и то, что тот за ним тоже смотрит. Вот тогда он и распрямил спину и стал сразу выше ростом, а его «приземлённость» оказалась от привычки горбиться, втягивать голову в плечи. Маленького человека почти и не замечают, а он сам может видеть и знать многое. Он лихо подмигнул Боярову и глазами поманил его за собой.
– Я заметил тебя, дядя, – сказал этот человек, умудряясь шевелить кожей лица, всеми морщинами, словно от этого к нему должно появиться дополнительное доверие. – Вижу, что тебе что-то надо. Может, и я тебе чем-то помогу?
– Может, и поможешь, – пожал плечами Бояров и «забросил удочку». – Надо мне человека нанять, чтобы меня довёз до Читы. Мать там у меня, болеет сильно, в Богородском монастыре находится, увидеться с ней хочу. Я там когда-то жил, в ремесленном училище преподавал, а потом на прииски подался, оторвался от дома, а сейчас до меня вести плохие дошли и собираюсь вернуться домой, спешно вернуться …
– Заплатить-то найдётся чем, – неслышно шепнул человечек, – золотишко, небось, намыл?
– Да какое там намыл, – жалобно отмахнулся проситель. – Несколько шкурок припас.
Бояров сам для себя придумал такую «легенду», будто был он золотоискателем, неудачливым, а потом азарт у него улетучился и решил он к себе вернуться, да и родных навестить, стал справки наводить, да узнал самые плохие новости. У него действительно было несколько шкурок, которыми он думал пожертвовать, а когда доберётся хотя бы до Читы, тогда и будет искать способов поговорить со старообрядческой общиной. Они тоже между собой не все добрые отношения поддерживают, но – слухами земля полнится. Там он будет искать Репникова и способов переправиться в Россию. Сейчас это казалось вполне реальным.
Бывает так, что самые фантастические проекты кажутся легко выполнимыми. Это значит, что вы поймали за хвост мифическую птицу удачи. Когда прёт удача, надо это использовать. Да и кто в нём увидит какого-то там беглого каторжника? Они, эти беглые, с виду – совсем другие. Доктор Чезаре Ломброзо подробно описывал криминальные типы, хорошо укладывающиеся в ту или иную схему, ни для одной из которых Бояров не подходил никаким боком.
– Пожалуй, я тебе помогу, – хлопнул шапчонкой об пол странный мужичок, – а ты потом вспомни про Фому в том монастыре, где твоя родительница дожидается. Ведь дожидается?
– Очень на это надеюсь, – плаксиво подтвердил Андрей, сам удивляясь своей актёрской роли, которую он для себя придумал и которой старательно придерживался. – Сам вот спешу добраться дотуда.
– Только нам придётся отсюда убраться, – вздохнул Фома (если это был Фома).
– А чего тут не так? – удивился Андрей и с подозрением покосился по сторонам.
– Больно много здесь чиновников судейских, – заговорил Фома, – которые с подозрением относятся к беспаспортным скитальцам … Или у тебя с документами всё в порядке?
– Нет их у меня вовсе, – признался Бояров. – То ли потерял где, то ли их у меня выкрали. Тёмная история, которую вспоминать не хочется.
– У всех нас таких историев хватает, – с сочувствием вздохнул Фома. – Вот для этого я и предлагаю отправиться в станицу Игнатьевскую. Там и мой знакомый проживает, там обо всём и договоримся.
Ударили по рукам. Андрей новому знакомому купил выпить и сам с ним усидел стаканчик, а тот, дыша перегаром в ухо, быстро нашёптывал ему историю становления Благовещенска, как часть казачьего войска сразу стала отстраиваться отдельно, и их усилиями появилась Верхне-Благовещенская станица, а потом и Игнатьевская, где кроме казаков селились и другие люди, вот, к примеру, и знакомец Фомы, нужный Андрею (назвавшемуся Демьяном)  человек, промышляющий извозом.
– Здесь идти-то совсем недалече, – восторженно говорил Фома и даже Андрея за рукав, как бы желая, чтобы тот двигался живее. – Идти-то всего вёрст пять, может – шесть, но вряд ли больше семи. Тут ведь, добрый человек …
– Демьян, – напомнил Бояров, вспомнив известную басню русского писателя, академика Ивана Крылова про демьянову уху.
– Тут ведь, добрый человек Демьян, – продолжил Фома, – бывает так, что идёшь один и размышляешь о своей трудной жизни, полной бед и козней, и кажется та дорога тернистой, но если шагать по ней с добрым приятелем, то путь будет короток и лёгок, потому как добрая беседа сокращает утомительность пути.
Слушая речь своего нового товарища, Бояров размышлял, что каждый человек в своей жизни имеет программу-минимум и программу- максимум. Минимум близка каждому. Это - создать семья, жениться, завести ребёнка, найти хорошую работу, выстроить дом, посадить сад, ну, и так далее. Максимум же делается для души и для того, чтобы войти в историю, чтобы потом вспоминали о нём, чтобы про его жизни учили в школе, а то и сочиняли легенды. Это и есть – максимум. Вот как если бы он донёс Книгу Рода до Зямы, до Никифора, а тот её бы изучил и опубликовал. Это, конечно, не что Карл Маркс с его «Манифестом коммунистической партии». Эту работу перевёл на русский язык Михаил Бакунин и тем вошёл в историю. Не только своим переводом, другими своим работами, но тот перевод войдёт точно. Вот и Бояров дописал трактат за саксонского сапожника Якоба Беме. Так распорядились карты Судьбы, какие применяют боги. Сам Бояров был неверующим, агностиком, но верил в то, что Судьба в их жизни присутствует и играет важную роль. Он задумался.
– Слушай, Демьян, – толкнул его под локоть Фома, который всё это неутомимо болтал, что-то рассказывая, – ты меня совсем не слушаешь. О чём ты думаешь?
– Да … – замялся Андрей, – мысль пришла: откуда что берётся. Вот был такой композитор Моцарт, Амадей. Так он начал играть фортепиано с трёх лет, а уже с пяти сочинял музыку. Разве может человек, даже самый талантливый, разбираться в столь сложных делах? Откуда в нём рождаются звуки, которые ложатся на нотные листы? Ты как думаешь?
– Как я думаю? – озадаченно переспросил его Фома. – Да никак я не думаю. Меня волнует что угодно, но только не твой композитор … Как там его? Мадей?
– Амадей Моцарт, – машинально поправил попутчика Бояров.
– Моцарт, – повторил тот. – Ну, надо же. Интересно, все преподаватели такие?
– Нет, только я.
– Теперь я тебе верю, – заглянул Фома Андрею в лицо, – верю, что ничего у тебя с золотишком не получилось. В него верить надо, и быть готовым отдать всего себя, с душой и потрохами.
– Да я душу свою для другого готовил, – буркнул Бояров, отодвигаясь от своего попутчика, который сразу стал казаться крайне несимпатичным.
– Для бога, что ли? – переспросил тот. – Так знай, у нас, на Руси, с  богом не так, как где-то там, а что касается Сибири, так его здесь и вовсе не сыщешь. Если бы он здесь был, позволил здесь каторгу устроить?
– Не знаю, – ответил Бояров, – мне бы детей наукам обучить, а как оно в жизни устроено, они потом сами разберутся.
– Шутник ты, паря, как я погляжу, – мелко и часто захихикал (и довольно мерзко) Фома. – С тобой вместе идти интересно, а то другие либо про водку, либо про баб.
Снова Фома начал что-то там рассказывать и Бояров его как будто слушал и даже участвовал в разговоре междометиями. Большего Фоме было и не надо. Разговором он считал свой длинный монолог и временами забегал на пару шагов вперёд и внимательно смотрел на лицо попутчика, чтобы определить – насколько внимательно его слушают. Оказывается, для некоторых это важно: как их слушают, и они получают от этого удовольствие. Если бы этот Фома был агитатором какого-нибудь революционного кружка, то пользовался бы успехом у слушателей. Его вполне могли бы по этой причине арестовать, судить и отправить в Сибирь, к примеру, вот сюда.
Эта мысль показалась Боярову настолько забавной, что он засмеялся. Фома как раз в это время пошутил, и смех этот пришёлся «в пору». Теперь хохотали оба, но каждый над своим. Фома покровительственно похлопал Андрей- «Демьяна» по плечу и сообщил, что за разговорами они уже почти добрались до места.
В Санкт-Петербурге или, к примеру – Москве, люди перемещаются в повозках и делают это для скорости. Они, люди больших городов, всегда спешат и их дела не требуют отлагательств. В провинции жизнь течёт неспешно, а где-нибудь «у чёрта не куличках», к примеру – той же Сибири, так там вообще жизнь, можно сказать – остановилась. Вот-вот, кажется, встретится им путешественник Хабаров, а то и казачий атаман Ермак Тимофеевич, прозванный Токмаком.
Станица Игнатьевская показалась, когда уже небо сделалось совсем тёмным. В последнее время Бояров много ходил ногами и мог пройти и большее расстояние, но и он утомился. Это было видно по его лицу. Казалось, что он с трудом переставляет ноги.
– Эк, тебя разобрало, братец, – озабоченно говорил Фома. – Давай сделаем так: я тебя сведу на постоялый двор, ты там отдохни, а я от твоего имени переговорю с возницей. Шкурки твои ему пообещаю, а ты потом с ним сам договорись. Хорошо?
В криминальных романах, да хотя бы того же господина Крестовского, все постоялые дворы являются прибежищем для преступных шаек. Чем дальше от полиции, тем больше шансов столкнуться с этими язвами общества. Когда Бояров был просто студентом, подобные истории он не принимал на веру и выслушивал со скептической усмешкой (если выслушивал), считал это выдумками с лёгкой руки Владимира Гиляровского, репортёра Божьей милости, умеющего рассказывать завлекательно, но как попал в тюремные стены, каторжный острог, подобных историй понаслушался в удручающем избытке, но потом, попав в старообрядческое селение, о подобных кошмарах забыл, но теперь, услышав про постоялый двор, должен был бы вспомнить, но … был слишком уставшим и смертельно желал отдохнуть, преклонить голову на подушку, да и Фома весьма утомил его своим многословием. Правда, потом он показал себя верным товарищем: помог добраться до самого двора, объяснил всё половому, Андрей только назвал себя Демьяном, а Фома всё нужное сделал, для ночлега, втолкнул попутчика в комнаты, указал ему кровать, и тот почти не помнил, как разделся и завалился спать.
Древние недаром сравнивали сон и смерть. И в том, и в другом случае человек выпадает из реальной жизни во что-то тёмное, непонятное, только в одном случае он там и остаётся, совсем, то в другом возможно пробуждение, пусть и кошмарное, но пробуждение.
Бояров ещё как-то осознавал, что находится не дома, что он в чужом месте, что он там засыпает. Ещё вчера было ещё всё нормально, он был учителем, трудился над рукописью, занимался с детишками, пользовался уважением, но это всё вдруг рухнуло в один миг, и он этим был поражён так сильно, что был вынужден бросить всё и бежать, не решаясь сказать о своей невиновности, потому что и другие были поражены этими страшными преступлениями, этими убийствами … Точнее, ещё не поражены, но дело нескольких часов, а там … надо кому-то предъявить обвинение, и кандидат в обвиняемые уже есть, уже и назначен, а то, что он не виноват вовсе, так с этим можно и не считаться, сколько таких случаев. Легче ведь обвинить, чем копаться в каких-то доказательствах … Всё это мучило Боярова и в это он погрузился, как только погрузился в сон.
Вот снова он шагает по подземному коридору в камеру тайника, где Ульян Духовитный переводил Книгу Рода на привычный славянский язык, называемый ранее кириллицей, а сейчас - просто русским. Андрей шёл и уже знал, что он увидит. Он это уже видел и видел на самом деле, своими глазами, но там, во сне, он как бы перенёсся во времени, на день назад. Это как у ясновидящих, которые переживают, в своём сне, предстоящие события, и могут (иногда – косноязычно) эти события пересказать. А здесь «предсказание наоборот», он эти события переживает заново, они уже свершились, сделать ничего нельзя, можно только смотреть по сторонам. Раньше-то он шёл бездумно, а теперь знает, но это знание его гнетёт, жмёт к земле, но он успевает приметить то, что глаз его видел и раньше, но не обратил внимания: на тень того, кто прячется в глубине тоннеля, среди обычных теней, в глубокой темноте. Его почти и не видно, его и не видно, если не всматриваться в нужном направлении, но он чувствует, куда надо смотреть и напрягается … А впереди кровь и неподвижные тела и он сам, не в силах остановиться, замедлиться, рассмотреть внимательней. Надо бы остановиться, вернуться назад, дотянуться до того, кто прячется, но … тело не слушалось его, оно двигалось. Тогда Бояров закричал, перевернул себя, там, внутри, всё перед глазами поплыло, но он потянулся назад, сделал один шаг, другой, и увидел … да, он увидел «мученика», который прятался там, в сосредоточии темноты, и Башкин держал … держал Настю, обхватив её за шею, тонкую нежную шею, своими грубыми руками.
– Ну, что, – запищал, заскрипел скопец писклявым голосом, – ты нашёл то, что хотел найти?
Настя беспомощно шевелила губами, силясь что-то сказать, но не могла издать и звука. Из её глаза скатилась слезинка, оставив на щеке мокрую дорожку. Бояров закрыл глаза и убедить себя, что это всего лишь сон, что на самом деле ничего подобного не было. Вот сейчас он отвернётся и пойдёт туда, где найдёт убиенные трупы, а Настя … она осталась дома и с нею родители, Савелий, все камышинцы, которые не дадут Настю в обиду. Да, она была Горевая и хлебнула в своей жизни уже немало горюшка, но вот появился он, Андрей Бояров, и взял на себя ответственность за её жизнь и счастье, и он сделает всё, чтобы … Он открыл глаза. Сон, это неприятный, ужасающий сон продолжался, но Настя из этого сна пропала, исчезла, а в руках Башкин держал Савелия Богодеева, и ему было сложнее держать его, потому что Савелий вырывался, пытался разжать стиснутые капканом пальцы на своей шее. Андрей закричал, дёрнулся куда-то в сторону и … проснулся.
Сны бывают разные, глубокие и поверхностные, кошмарные и радостные, связанные с разгулом и целомудренные. Они бывают такими реальными, что, проснувшись, не понимаешь разницу, спишь ты ещё или не спишь уже. Вот и Бояров, проснувшись, лежал и рассматривал потолок, силясь разобраться, где же он находится. Потом вспомнил свой поход в Благовещенск, встречу с разговорчивым мужичком, назвавшимся Фомой и путь в Игнатьевскую станицу, где он и уснул, добравшись до постоялого двора. Последнее, что он помнил, было мыслью, что постоялые дворы являются пристанищем для разбойничьих шаек, с точки зрения некоторых литераторов, придумывающих всякие мудрёные сюжеты, которым не дают спать спокойно лавры Эжена Сю, написавшего «Парижские тайны» и, дав тем пример всякого рода досужим писакам.
Андрей поднялся, надо признаться – не с первой попытки. Уж больно много он прошёл накануне, а поспать успел недостаточно. Хорошо спится уставшему человеку дома, где даже стены помогают, если верить поговорке. А секрет здесь прост: человек доверяет своему дому, и вольно и невольно, а в незнакомом месте чувствует, исподволь, тревогу, человек же беглый – тревогу вдвойне. В коридоре увидел человека, который сметал веником мусор. Бояров обратился к нему:
– Послушай, мил человек. Я тут вчера поселился, ночь переночевать, но не один был, а с товарищем. Его Фомой звать вроде бы. Не скажешь, где мне найти его?
Невысокий, весь какой-то скукоженный мужичок, заросший едва ли не до глаз клочковатой бородой, вместо ответа указал веником куда-то в конец коридора. Там тоже было несколько дверей, ведущих в комнаты, должно быть, для постояльцев. Все двери были затворены, все, кроме одной, дверь которой была приоткрыта, словно бы специально для него. А может и в самом деле, Фома ожидал, что его товарищ подымется и, первым делом, отправится на его поиски. Ломать над этим голову не стоило. Надо было войти туда и проверить. Бояров так и сделал. Пошёл по коридору и распахнул двери. Фома там не обнаружился, но в комнате был другой человек, незнакомый, который как раз таращился в окно, повернувшись в двери спиной. Услышав скрип отворяемой двери, он повернулся и сказал:
– Ну что, студент, вот мы с тобой и встретились.
Невероятное дело, но он увидел Башкина, который стоял перед ним и улыбался в своей обычной дьявольской манере. Бояров собирался затворить дверь и бежать отсюда, но вдруг на его голову обрушился сильный удар и … наступила темнота.


Глава 12
Самый первый убийца, если рассматривать происхождение мира по Библии, был Каин, первенец Адама и Евы, убивший своего брата Авеля, и сказавший потом: «Разве я сторож брату своему» на вопрос: «Каин, где брат твой Авель?». Считается, что всё дело в дьяволе, который искусил Еву плодами с древа познания добра и зла, и что Ева подтолкнула к первородному греху и Адама, разделив с ним этот, самый первый грех непослушания. Всё это и воплотилось в Каине. Со временем имя Каин стало нарицательным именем страшного преступника.
Со временем этим именем стали называться преступники, бравирующие своим положением. Расскажем про одного из них, Ивана Осиповича Ефремова, жившего давно, ещё в середине XVIII века. На тёмную «дорожку» Ванька Ефремов ступил рано, ещё подростком. Он тогда работал на купца и приглядел, как тот прячет денежную выручку в специальный металлический ящик. Он умудрился вытащить спрятанный ключ, достать из ящика столько денег, сколько ему было унести по силам и - был таков. Но на воротах оставил начертанную своей рукой надпись: «Пей воду, как гусь, ешь хлеб, как свинья, а работай чёрт, а не я». Это говорило о браваде подростка, о том, что он всё обдумал и уже выстроил для себя цели, каких и придерживался в жизни.
Первым делом молодой человек, совершивший столь дерзкий проступок, направился в кабак, отметить для себя начало новой жизни. Там он встретил Петра Максимушкина, известного позднее как «Камчатка». Ваня Ефремов хвалился перед новым знакомцем и показал тому нож, а потом сказал, что ему человека порешить, как воды напиться. Кажется, тогда Максимушкин его и назвал Каином, сказал это с восхищением. Ефремову это прозвище понравилось, и он оставил его себе для постоянного употребления. На следующий день, как только молодой вор пришёл в себя, сунул себе за пазуху столько монет, сколько мог нести и отправился в тот район города, что назывался «Китай-городом», где имелось масса торговых лавок, кабаков и где можно было знатно провести время. Молодой человек был щедр, тратился налево и направо, чем привлёк к себе внимание стражи. Молодого повесу прихватили под руки и поволокли … «куда надо». Но Ванька начал вырываться, а потом закричал: «слово и дело».
Что это за такие волшебные слова, что подозреваемому молодому человеку перестали крутить руки, а сопроводили его, довольно вежливо, в «тайный приказ», где в подробности расспросили? «Слово и дело» мог выкрикнуть любой человек, и его обязаны были выслушать. Так говорили о случаях, где шла речь о крамоле. Вот как в данном случае. Наверное, этот молодой человек был сообразительным и мог принимать решения, что называется – на ходу. Когда он работал на купца, то слышал от него разные выражения, в том числе и хулительные, и даже – страшно подумать – в адрес власти. Только надо этот факт правильно изложить. Что Ефремов и сделал. Теперь взялись и за купца. Тот растерялся до такой степени, что не стал отрицать своих же слов. Он их пытался объяснить. Правда, его мало кто слушал. Ефремов тогда вышел «сухим из воды» и сделал несколько важных – для себя – выводов. Правда, она может быть и силой, но ею надо уметь пользоваться. И - не надо теряться. Смелость, как известно, города берёт. То, что купец был обворован, прошло как-то мимо внимания следователей. Они искали не воров, а тех, кто злоумышляет против царя и властей. «Досталось» купцу в полной мере, ну и Ефремову Ваньке тоже, в другом смысле слова «досталось».
Удачливым прослыл Ефремов, «Ванька-Каин». К нему прибились несколько человек. Был Каин среди них не самым старшим, но самым решительным – точно. Решили «обнести» людей состоятельных – придворного лекаря и портного, обшивающего высоких персон при Дворе. Один человек из шайки незаметно проник внутрь дома и сумел там затаиться, чтобы, ночной порой, открыть товарищам, «подельникам» двери. Действовали быстро, споро, успели (в том и другом случае) много чего вынести. Каждому из участников шайки досталась его доля, но самый большой куш взял себе Каин, как атаман, как придумавший и организовавший «скачок». Ещё Каин сказал, что надо иметь свободные средства, для помощи себе, для подкупа нужных людей, в том числе и в полиции, много для чего. Этот запас он назвал «общаком», мол, общие деньги, для своих. Так появился воровской «общак», хотя своя казна была и у других шаек. Иван Ефремов первым сформулировал, для чего ворам нужны деньги. Не только для гульбы, мол.
Для своих разговоров применяли свой, особый  язык. Такое уже случалось ранее. Учёные люди называют язык социальных групп жаргоном, от французского слова «арго» (не путать с кораблём Язона из древнегреческих мифов; их так и называли – аргонавты). Есть версия, что в основе украинского языка много корней их языка (можно сказать – разбойничьего) казаков, в частности Запорожской Сечи, которая представляла собой подобие острова Тортуги, что находился в Карибском море, и являлся прибежищем для пиратов. Казаки, конечно, пиратами не были, но ходили в доблестные походы против османских турков, крымских татар, польских шляхтичей. Воевали, но не гнушались и тем, что именовали трофеями. Честно сказать, для того и воевали. Работать руками, тем более – на земле, считали для себя зазорным. Так и те, кто потом объявили себя «ворами в законе» тоже принципиально не работали. И казаки, и криминальные преступники говорили на своём, особом языке, который называли «феней», а между собой этот язык они называли «блатной музыкой». Непонятно? Этого и надо было. А «феней» этот язык назвали, отталкиваясь от бродячих торговцев, офеней, торговавших из коробов, носимых на груди, с помощью ремня, откуда торговали книгами, иконами, лубками, лентами, иголками, всяким дешёвым ширпотребом. Они и говорили на своём тайном языке, который воры перенимали для себя и для своего потребления. Тот же Ефремов- Каин требовал от своих сообщников, чтобы они говорили так, чтобы их не понимали посторонние. Сначала его (язык) называли «тарабарщиной», а уже потом «феней» («ботать по фене»).
Для следующего «дела» Каин приглядел дом Татищева. Скажем несколько слов про этого замечательного человека. Пётр I, или Пётр Великий, потому и назван Великим, что умел разглядеть и приблизить к себе людей примечательных, способных. Был среди прочих и Татищев. Василий Никитич происходил из семьи крепкого тверского помещика и приходился даже родственником царицы Прасковьи, вдовы Ивана V. Сам Василий Иванович показал себя талантливым администратором и организатором, был даже губернатором такого неспокойного и приграничного места, как город Астрахань, но душою тянулся к науке, к путешествиям, землемерию, этнологии. Писал пространственный труд по истории России («История Российская с самых древнейших времён» в пяти томах). И этого человека Каин решил «обнести». Причём сделали по-хитрому: во двор запустили курицу, якобы сбежавшую, а пока её ловил шустрый подросток, внимательно осмотрел заборы, амбары, домашние службы, какие есть запоры, есть ли собаки.
Потом, обнаружив слабые места, проникли в дом, нахально, среди бела дня, начали быстро выносить оттуда добро, но спохватились дворовые слуги; тогда все узлы начали кидать через забор. А ловкий Каин приготовил целую комедию. Снаружи ехала повозка с ухоженной барышней. Но что-то там в повозке поломалась и она остановилась, как раз у того забора. Барышня прогневилась, начала кричать, бить по щекам провинившихся лакеев, к потехе ребятни, «лакеи» разбегались от неё. Тут через забор полетели вещи. Эти узлы тут же были подхвачены, сложены в повозку, которая тут же унеслась прочь. Девку ту потом Каин щедро наградил деньгами. Она ещё ему как-то помогала.
Каин не только «работал» с компанией. Чаще всего он выходил «на промысел» в одиночку. Тут не надо долго готовиться, достаточно иметь ловкие руки и смелость. Правда, здесь нужна и удача. Именно на удачу больше всего и уповают воры. Как-то в Гостином ряду Каин «примерился» к группе купцов. С одним ему управиться получилось, с другим – тоже, но на третьем удача его закончилась. Вора поймали за руку, Тот было пытался вырваться, имитировал припадок, но его купцы здорово на него осерчали, столь сильно, что начали его бить металлическими прутьями. Могли и забить до смерти. Каин едва успел среагировать. Применил метод, который уже опробовал, то есть принялся кричать: «слово и дело». Конечно, потащили его в Тайный приказ. Здесь он имитировал потерю памяти. Ему поверили, уж больно сильны были нанесённые ему побои. Надёжный приятель Пётр Камчатка послал к нему девку, ту самую, что барышню изображала. Девка представилась невестой вора, принесла гостинец, несколько калачей. Изувеченного вора пожалели – передали ему дар, а в тех калачах были запечены отмычки, какими колодные цепи можно было отомкнуть. К тому времени Ефремов был достаточно ловок, чтобы уметь справиться и не с такими замками. Он умудрился сбежать с Тайного приказа до того, как с ним начали разбираться пыточных дел мастера.
Сбежавший ночной порой Ефремов и здесь учудил. Пробираясь в почти полной темноте, он наткнулся на дорожный возок, где ночевал татарский мурза. Денежный мешок он спрятал под голову, точнее – использовал его в виде подушки. Ванька-Каин осторожно привязал его ноги вожжой к лошади, а потом стеганул её. Испуганная лошадь рванулась прочь и вытащила ошарашенного мурзу вон. С мешком, набитым серебром, Каин помчался прочь, а вокруг него начиналась суета, какая случается в таких обстоятельствах. Что сделает любой человек в положении беглеца? Правильно – затаиться. Но не таков был Каин. Он явился с кучей денег к знакомому кабатчику, потом разделся догола и … отправился в полицию, где заявил, что мылся в бане, а там его обворовали. «Оказавшийся» случайно там кабатчик подтвердил личность иногороднего гостя. Так Каин получил новый «чистый» паспорт, с которым можно спокойно жить. Сказавшийся пилигримом Каин, получив паспорт, направился в Греческий монастырь, где приглядел одного грека, показавшегося достаточно состоятельным. Конечно же, вор залез к нему в келью и ограбил его. Вот только из монастыря так просто уйти довольно сложно. Каина схватили и потащили в полицию, но тот успел перекупить несколько человек, которые заявили полицейскому следователю, что пойманный находился в это время с ними. Подтвердил это и полицейский вахмистр, который тоже оказался охоч до взятки. Коррупция, она и в старое время была в ходу, и всегда находились служивые люди, жадные до наживы. Ещё историк Ключевской говорил про Русь одним словом: «воруют». У этого слова много значений. Воровать, то есть, можно по всякому, это как совесть дозволяет. Многие с нею умеют договариваться.
Разжившись, можно было тихо и спокойно жить и даже неплохо устроиться, обзавестись друзьями, семьёй. Кажется, Ефремов пытался это сделать, но каждый раз оказывалось, что Каин брал над ним верх. Он пристал к жестокой банде Михаила Зари, сам чинил зверства, перешёл в состав другой шайки, где быстро выбился в вожаки. Ванька-Каин отличался фантазией, многогранностью, каждый раз придумывал всё новые и новые выходки. А потом решил сдаться и явиться к властям с повинной, сказал, что больше не может держать грех на душе, сказал, что знает всех криминальных преступников Москвы и Подмосковья. Его признания выслушал начальник Сыскного приказа Пётр Донской и сам отправился, в сопровождении отряда из четырнадцати солдат. В одну ночь они взяли более тридцать воров, по указке Каина. Иван Ефремов сам был там.
Уже после этого персонажа, сложного и противоречивого, приходит на ум личность французского сыщика Эжена Франсуа Видока, который, будучи солдатом, сбежал из армии, дезертировал, сделался преступником, совершил множество преступлений, но потом раскаялся и пошёл служить в полицию. Будучи знатоком криминального мира Парижа и Франции, был успешен в деле поимки преступников и, в конце жизни, открыл первое охранное агентство, ведущие частные дела для заказчиков услуг. Он написал книгу о своей жизни и судьбе, сделавшись знаменитым. Может, совесть проснулась и в душе Ивана Осиповича Ефремова?
Но всё было проще, но вместе с тем и сложнее. Как-то Ванька-Каин встретил беглого солдата Алексея Соловьёва, который, по собственному почину вёл картотеку на всех преступников, которые попадались ему, а Соловьёв был активен и посещал все притоны. Он и сказал как-то Каину, что у него имеется такой список, по которому Соловьёв может знать всех преступников, а если тех арестовать разом, то он, то есть Соловьёв, может претендовать на роль главного преступника стольного града, за неимением других. Сказал он это в сильном подпитии и как бы в шутку, но список он Каину показал. Этим списком Ефремов и воспользовался. Только не Соловьёв, который потом пропал без следа, сгинул, а сам Ефремов, то есть Каин, сделался тем преступником, выше которого не было. Он знал каждого из оставшихся бандитов, и был посредником между ними. На острове Сицилия существовала организация, сначала противодействующая богатым землевладельцам, а потом просто ставшая разбойничьей. Называлось она мафией. Заправлял ею человек, именуемый «капо ди тутти капо», то есть вожак над всеми вожаками. Таким вожаком стал и Ефремов- Каин. Он имел поддержку у властей, помог Сыскному приказу покончить с уличными грабителями, хулиганами и намекнул некоторым, что имеет прикрытие на самом верху. Наверное, Ефремов мечтал, что за такую большую услугу ему дадут большое денежное вознаграждение, важную должность, вполне возможно – даже в полиции, но никаких предложений не поступило, а вознаграждение составило … три рубля. По тем, старым временам сумма не совсем малая, но у самого Каина было уже гораздо больше.
Наверное, кое-кто ждал, что Каин возмутится и отшвырнёт эти три рубля,  унизительную для него подачку, но … Ефремов поступил по-другому. Он поблагодарил, высказался, что это для него честь - работать на порядок в России и что он готов и дальше идти рука об руку …. Он много чего тогда наговорил. Мало того, он женился и показал, что намерен вести жизнь добропорядочного мещанина. Так и было. Днём.  Ночью же он становился совсем другим человеком. Английский писатель Роберт Луис Стивенсон написал, много позже жизни Ефремова- Каина повесть про доктора Джекила и мистера Хайта, а ещё раньше драму «Дикон Броуди», где рассказывалось как раз про такую «двойную» жизнь. Ночью Каин возглавлял шайку грабителей. Вернее, у него было даже несколько шаек, и он периодически их задействовал. В это время, и днём и ночью, он много говорил. Днём он привлекал на свою сторону людей добрыми словами, а ночью – набирал сообщников, причём, чем дальше, тем тёмная сторона в его жизни присутствовала всё больше. Он даже не гнушался пытками, чтобы заставить иного строптивого вора признать свою власть. Он был настоящим владыкой криминального мира Москвы и прилегающих городов, куда частенько наведывался. На лице он носил тёмную маску, что скрывала черты его лица. Никто не должен был узнать добропорядочного мещанина. «Общак» под его управлением постоянно увеличивался. Ефремов не стеснялся использовать его для подкупа лжесвидетелей, кабатчиков, полицейских, адвокатов, всех трудно упомнить, а Каин держал в голове все нити, опутав весь городов этими невидимыми связями.
Его связь с преступниками уже трудно было скрыть и Ефремов отправился в Сенат, где написал прошение на то, что вынужден встречаться с настоящими преступниками, поддерживать с ними тесные отношения, но для того лишь … чтобы заставить их отказаться от преступных деяний. Он писал, что считает важным знать, что они злоумышляют, чтобы успеть предотвратить если не все, то хотя бы часть тех деяний. Он писал, что готов сотрудничать с полицией, чтобы дать ей знать, если готовиться что-то важное. Не правда ли, довольно хитрый ход? Помните, как миледи из романа господина Дюма попросила у кардинала Ришелье охранную грамоту, где было сказано, что податель сей бумаги действовал с согласия и поручения Ришелье и сделано это для блага Франции? Так вот, Каин получил примерно такого же содержания документ, что податель сего действует с согласия и ведома Сената. Теперь у этого человека были развязаны руки, и он их радостно потирал, представляя, как он развернёт свою деятельность, имея такое прикрытие на случай, если его поймает полиция. Ведь сам Ефремов (или как там была у него новая фамилия) доказал чиновникам Сената, что в отношение его возможны всякие провокации, как со стороны полиции, так и со стороны преступников. Напомним, что это было в декабре 1744-го года.
Каин сдал властям нескольких мелких воров и мошенников, а также ряд налётчиков, которые прибыли из других городов, а «своих» собрал под своей рукой и лично организовал несколько дел. Казалось, что теперь ему ничего не угрожает, надо лишь приводить, время от времени, какую-нибудь шушеру в руки Закона. В 1748-м году в Москве случился грандиозный пожар. Был ли как-то к этому причастен наш антигерой, неизвестно, но то, что этим случаем воспользовались преступники, и по Москве прокатилась волна грабежей, это известно доподлинно. Это наделало много шума. Послали даже генерала Фёдора Ушакова (не путать с адмиралом Ушаковым), который возглавил специальную следственную комиссию, разобраться с преступностью. Примерно так же действовал маршал Советского Союза Георгий Жуков, когда попал в опалу и был направлен руководить Одесским военным округом, где решил очистить Одессу от преступников. Мало никому не показалось. Конечно же, генерал заинтересовался личностью того, кто взялся бороться с преступностью с «той стороны». Это был конец Каина? Все подумали именно так. Но сам Ванька-Каин поступил весьма сурово: он сдал своего ближайшего помощника Петра Камчатку, который «делил» с ним лавры «короля преступного мира» (Камчаткой его прозвали потому, что он хвалился, что якобы сбежал с Сахалина на Камчатку, откуда сумел вернуться). Ушаков и деятели из Сената поверили в слова Ефремова, но вот воровской мир такое «предательство» отметил. Отметили и продажные полицейские и сыщики из Сыскного приказа, которые решили, что раз Каин отказался от своей «правой руки», то до остальных дело дойдёт, если не сейчас, так очень скоро. А тут и сам Ефремов дал оплошность. Он взял и похитил молоденькую шестнадцатилетнюю девушку, дочку какого-то солдата. И не ради какого-то там выкупа. Дело в том, что Ефремов … влюбился, хотя уже имел официальную жену и нескольких любовниц.
Необходимо напомнить читателям, что Каин как бы совмещал в себе две разные личности. Один человек был уважаемым мещанином, совершающим какие-то там коммерческие сделки, а второй был … как бы это сказать … «воров в законе» тогда ещё не было, но именно Ванька-Каин начал это дело. А тут такая вот загогулина.
Официальная жена (и любовницы) принадлежали официальному лицу, а вот король преступного мира считал себя свободным от всех обязательств (он даже не пожалел того, кто считался его ближайшим другом – Петра Камчатки). А тут какая-то девчонка …
В народе приметили – «седина в бороду, а бес в ребро». Вот и в Каине взыграла кровь. Да и девчонка было на редкость смазливой и бойкой. Ей понравилось внимание к ней столь авторитетного человекам. Она вовсю крутила хвостом и вела себя вольно. Да и сам Каин заявил ей, что женится на ней. Может быть, и в самом деле женился … но его арестовали по приказу генерал-полицмейстера Татищев, Алексея Даниловича. Начали Каина допрашивать с пристрастием. Он понёс какую-то невразумительную чушь, начал отнекиваться, а когда на него насели, пошёл «проверенным путём», то есть принялся кричать «слово и дело». К нему явился следователь из Тайного приказа. И снова Каин начал что-то там сочинять. Вот тогда его поволокли в пыточную камеру, чтобы зря не выкрикивал слов. Вот тогда Каин и заговорил по-настоящему.
Ефремов начал рассказывать о продажных полицейских чинах, как он сам заносил деньги, как брал арестантов и выводил их из заключения. Много чего поведал этот человек. При нём держали специального писаря, который неустанно работал пером. К тому времени блажь с девицей прошла, та куда-то улизнулась, а сам подследственный довольно хорошо устроился. Его давно уже не таскали в пыточную камеру, обращались вежливо, как с важным свидетелем, а он сыпал сведениями, а в свободное время весело проводил время. У него там даже завелась своя компания, кое-кто из былых дружков. Вместе с ними, по ночам, в карты играли и караульные. Частенько в арестантской появлялась жена Ефремова, которая решила отвоевать те «позиции», которые едва не утратила. Следствие по делу Каина, которое становилось всё более объёмным, продолжалось где-то около двух лет и закончилось тем, что был вынесен приговор Сенатом, после чего Каин был бит кнутом, ему вырвали ноздри на носу, а потом наложили буквенное клеймо, на обоих щеках и лбу, которое складывалось в слово «В.О.Р.». Выражение «на лбу написано» («на лице написано») именно оттуда. Каина, за все его многочисленные преступления вполне могли и убить, через повешение, Но, во-первых, сам Каин никого не убил, хотя и угрожал часто, не замарал рук кровью, а во-вторых, императрицей Елизаветой Петровной смертная казнь была запрещена. После этих манипуляций Каина отправила на каторжные работы. Пожизненно. Такова была жизнь этого человека. Остаётся добавить, что корда он не был занят своей «профессиональной» деятельностью, то был весёлым и компанейским человеком, любил застолья и женское общество, но в остальном это был страшный человек, ставший легендой ещё при жизни и сформулировавший то, что назвали позднее «воровским законом».
Мы рассказали, весьма кратко (более подробно Каин написал про себя сам в книжке, которая называется «Жизнь Ваньки Каина, рассказанная им самим») не просто так. Можно было рассказать, к примеру, про настоящего графа, Фёдора Ивановича Толстого, прозванного «Американцем», карточном игроке, не гнушавшемся и разбоем, но речь пойдёт всё же о Каине, но не том Ефремове, что кончил жизнь на каторге, а о его «последователе», Иване Петрове, тоже назвавшимся Каином, и тоже прошедшем трудную дорогу, которая тоже привела его на каторгу под Благовещенск. Мы уже сказывали, как аспирант, угодивший в беспощадные лапы Закона, столкнулся с Петровым-Каином, как бежал из острога и пропал в тайге, пропал совсем, если верить казакам, посланным вдогонку за беглецом.
Петров, как и Каин-Ефремов, имел тайную связь с полицейскими, которую он поддерживал. Потому его и выпустили на волю из острога, мотивируя это тем, что он помог прекратить бунт заключённых, едва не состоявшийся в остроге. Кузьма Нилыч Двинский, когда-то состоявший в императорской гвардии, но заканчивавший службу в должности начальника тюремного острога, написал бумагу, в которой ходатайствовал за мещанина Петрова. Бумагу ту рассмотрели и просьбу удовлетворили. Петров постарался вытащить оттуда и своего дружка, Ефима Гольдштейна, который отзывался на прозвище Фима Бельмо, был когда-то конокрадом и даже за ним числили убитого, но, если верить словам Петрова, то встал на путь исправления и даже хотел отправиться в монастырь, креститься там и просить приюта, чтобы не возвращаться домой, где его никто не ждал, даже старые дружки. Оба преступника, бывшие каторжники, поселились, временно, в слободе, чтобы дожидаться оказии и перебраться ближе к центру России. Петров хотел добраться до Екатеринбурга, столицы Сибири, где можно было как-то устроиться. А Гольдштейн говорил, что там у него имеются родственники, работавшие на тамошней гранильной фабрике по обработке малахита.
Пока что два эти примечательных человека проживали в окрестностях Благовещенска, стараясь держаться неприметливо, но, по своему обычаю, Петров приметил для себя несколько человек, которых решил держать при себе. По своей привычке Иван Петров был человеком общительным. Теперь в нём трудно было узнать былого каторжного преступника. Как и многие из них, он умел маскироваться и принимать нужный вид. Итальянский доктор Ломброзо имел теорию о типаже преступника, где говорилось, что преступники имеют во внешности отличительные черты, руководствуясь которыми, их можно вычислить. Они даже могут преступниками не быть, но легко в это состояние скатиться. Позднее эту теорию опровергли, но тогда она имела множество сторонников. Мы же считаем, что не особенности внешнего облика заставляют человека совершать преступления, а их характер меняет их облик. Человек, мимикой, может показать, как он относится к миру и окружающим. Со временем эта гримаса делается его лицом. В этом-то всё и дело. Но некоторые люди, к примеру – профессиональные актёры, могут из себя изобразить кого угодно, в силу своей профессии. Могут это делать и женщины, а также преступники, в особенности те, кто занимается мошенничеством. Петров, Ванька- Каин мошенником не был, но умел изобразить из себя солидного человека. Сами посмотрите: был он человек среднего роста, но широкий в плечах, с крупной головой, какими называют «львиными». Может, когда-то голову украшали длинные волосы, как это полагается «львиной голове», но теперь волосы были коротко подстрижены, что маскировало намечающуюся лысину, к тому же много было седых волос, какие принято именовать благородной сединой, если человек соответствовал статусу благородности. Конечно, Петров не тешил себя принадлежностью к иным сословиям, но и роль каторжника он с себя решительно сбросил. А для этого пришлось поменять выражение лица. Если раньше он брезгливо вытягивал губы и смотрел из-подлобья, то теперь старался это делать иначе, смотрел чуть с прищуром, словно имел неважное зрение и всматривался с собеседника (зрение у него было нормальное). Лицо, широкое, круглое, с небольшим носом, сразу сделалось не таким простоватым. Давно подмечено, что если человек заведёт аккуратную причёску и сдержанные манеры, то, каким бы неприятным он не выглядел, внешность его «исправиться», и люди будут его воспринимать в лучшем виде. Теперь, освободившись из острога, Петров умудрился приобрести в Благовещенске сюртук и приличные штаны и сразу перестал походить на преступника. Его можно было принять за чиновника средней руки или управляющего не очень крупного имения. Конечно же, в европейской части России, либо в таком крупном городе, как Екатеринбург, где Петров хотел пока что «устроиться», в чём должен подсобить Фима Бельмо. То есть теперь уже, виноваты-с, не Фима, а Ефим Гольдштейн.
Этот человек, начинавший конокрадом, потом занявшийся грабежом, а в конце ставший обычным каторжником, имел самую устрашающую внешность. Это был сухощавый мужчина высокого роста, но высокого за счёт длинных рук и ног (когда сидел за столом, был не выше прочих). У него было вытянутое лицо, хрящеватый нос крючком, рот узкой полоской, запавшие щёки и провалившиеся в орбиты глаза, которые горели яростным огнём, когда Фима хмурил кудловатые брови. На лице было несколько шрамов, полученных в ожесточённых драках, когда Фима защищался от жертв совершаемых им грабежей. Это сначала он выглядел недостаточно убедительным по причине излишней худобы. В одной из драк ему повредили левый глаз, который помутнел и казался белым шариком. Когда Фима хотел кого-то напугать, он закатывал второй, здоровый глаз, и тогда лицо его напоминало лик мертвеца. При этом Фима хрипел и пускал изо рта пену. Тут кого хочешь – напугаешь, а если ты ещё размахиваешь здоровенным тесаком, переделанным из лезвия косы-литовки, то вообще – слов нет. Из-за этого глаза Фиму прозвали Бельмом, а за нахрапистость, его приблизил к себе Каин, сделал своим доверенным лицом. Так было в тюремном остроге, где Бельмо не раз доказывал свою преданность, а когда Гольдштейн рассказал Каину про двоюродных братьев, что трудились в Екатеринбурге, Петров понял, куда надо отправиться после освобождения. Гранильная фабрика по обработке полудрагоценных камней, это почти что золотое дно, Клондайк из Русской Америки с проданной Североамериканским Штатам Аляски. Вот где можно зажить припеваючи, а уже потом вернуться, и не в Москву или Санкт-Петербург, а в Европу: Гельсингфорс, Варшаву, и дальше – в Вену, Берлин, Париж. Только для этого надо постараться, да и поймать, на разживу птицу-удачу, а без неё деловому человеку «не в кайф». Теперь Каин принялся из Фимы Бельма «делать человека». Конечно, речь шла о внешнем виде. На преступной тропе, да и в каторжном бараке надо было выглядеть как можно страшнее: если напугаешь противника, то он готов признать своё поражение ещё до столкновения, до стычки. Совсем иное дело происходит в обычной жизни. Здесь в ходу противоположное – благообразность. Вот Каин и приказал Бельму поменяться внешне: улыбаться людям, кланяться, научить жать руки, а не ломать их. Для того он и задержался в Благовещенске: чтобы прибыть в Екатеринбург парочкой торговых людей, желающих проводить коммерческие сделки, операции.
Оба этих человека сидели в гостевой комнате постоялого двора, играли в карты и занимались обсуждениями предстоящих дел, как криминального свойства, так и коммерческого. Оказалось, если вникать в суть, то между ними находилось много общего. Это чрезвычайно насмешило Бельмо, и он принялся хохотать.
– Вот так, – заявил ему Петров- Каин, – хохотать необязательно. Смейся беззвучно. Твои шрамы теряются среди морщин, а улыбка меняет лицо не хуже грима. Теперь я верю, что ты есть Ефим Израилевич Гольдштейн. В самой фамилии у тебя находится золото. Надо заставить то золото пустить нам на службу.
Они какое-то время обсуждали разницу и похожесть торговли и «гоп-стопа», но их почти светскую беседу прервал половой парень, Стёпка, который готов был бесконечно слушать рассказы об удачливых ворах и грабителях. Каин таких молодых простаков с развесистыми ушами навидался. Именно из таких и получаются «шестёрки», подручные у грабителей, которые и сами, когда совсем замажутся, тоже становятся преступниками. Стёпка пока ещё только всё воспринимал, жадно слушал истории, которые были всего лишь легендами и почти все неправдой. На этот раз Стёпка пришёл, чтобы говорить:
– Там Башка появился, – быстро и радостно говорил он, одновременно швыркая вечно забитым носом. – Мы думали, что он давно в тайге сгинул, а он появился. Где-то отсиживался, значит.
– Не мешай нам, – прикрикнул Фима. – Понадобишься, кликнем.
Стёпка послушно повернул к двери, покосившись на них озорным глазом (второй прятался под длинной чёлкой, которую Стёпка сбрасывал резким движением головы).
– Постой, – остановил его Петров. – Это Башкин что ли? Что он здесь делает?
– Ищет кого-то, – сразу остановился, лихо развернулся и радостно заговорил половой. – Я сразу понял, что надо вам сказать об этом. Если Башка кого-то ищет, значит, что-то от него хочет.
– Давай, иди к нему, повертись рядом, – начал командовать Каин, сразу преобразившись и перестав походить на «доброго дядюшку», на которого и так мало походил. – Как только узнаешь что-то конкретное, бегом ко мне. Всё понял?
Стёпка радостными жестами изобразил полное понимание и готовность. Стало понятно, что он ещё совсем подросток, который всеми силами старается показать, какой он уже взрослый и внимательный человек.
– Зачем нам это всё нужно? – заявил обиженный тоном Фима. – Ведь мы уже решили отправиться в Екатеринбург.
– Сам подумай, кореш, – проскрипел недовольно Каин, – что нам недобно туда прибыть людьми состоятельными, то есть при деньгах. К нам тогда больше доверия будет. Мы тогда быстрее всё провернём там и в столицы отправимся. А Башкин … это интересный человечек. Он из староверов вышел, делом занялся, в «люди» вышел серьёзные. У него авторитет немалый.
– Но я слышал, что он снова от тех дел отошёл, – продолжал не довольствовать Фима. Честно сказать, он уже привык, что у Каина – правая рука, что сделался незаменимым помощником, а в Екатеринбурге они должны были ещё сблизиться, а тут этот Башкин …
Пока Гольдштейн думал, как своё недовольство сформулировать и отговорить атамана как-то себя проявлять здесь, снова явился Стёпка, уселся прямо на кровать Фимы и начал говорить быстро, взахлёб, торопясь рассказать всё, что узнал.
– Кажется, Башка ищет человека, который должен у нас появиться и попробовать перебраться дальше, вероятно, к Байкалу.
– Ты точно это узнал? – спросил Каин, пытливо заглядывая в глаза молодому человеку.
– Век воли не видать, – бойко откликнулся тот, показав соответствующий жест рукой. – Я узнаю всё что надо, ты только скажи, Каин.
– Я не Каин, – миролюбиво ответил освободившийся каторжник. – Я теперь господин Петров и собираюсь сделаться купцом, но эта история, с Башкой заинтересовала меня. Ты, Стёпка, правильный пацан и узнаешь всё, что нужно. Я правильно понял?
– Замётано, – весело крикнул парень и опять скрылся за дверью.
– Ты что придумал … Петров? – недовольно спросил Фима.
– Я подумал … – вздохнул Каин. – Я вспомнил, что говорили про Башку. Тот был лихим человеком и немало успел натворить … грешков. Но у него был бзик. Он родился и вырос среди староверов, много говорил про Бога. Это мало соответствовало одно другому: его слова и дела. Было даже, что он возглавил шайку деловых людей. Его там уважали. А потом у него, наверное, «поехала крыша». Он уговорил их всех податься в тайгу и устроить там свой монастырь, скит по-ихнему. Не знаю, что там у них произошло, но потом тот скит сгорел, а Башка один остался.
– И что?
– Он потом в свою деревню вернулся, и я слышал, краем уха, что и она сгорела.
– Это совпадение, – упорствовал Фима.
– Может быть, – согласился Каин, – но скорей всего – нет. Если Башка сюда приполз и кого-то ищет, то здесь может пахнуть золотишком. Эти староверы … они золотом промышляют, моют где-то там, у себя на тайных приисках, чтобы, если погонят их куда, легче на новом мечте подниматься было. А Башка … он человек ушлый. Он своего не упустит. А мы не упустим его, если правильно себя поведём.
– А если подойти к нему и прямо спросить с него – чего он задумал?
– Так у него – привет в голове, – усмехнулся Каин. – Неизвестно, что он скажет. Может, он захочет, чтобы и мы сгорели, за грехи наши? Вот я и подумал: пусть Стёпка вокруг него покрутится, разузнает всё, а уже потом мы появимся и у Башки спросим, что там да как.
В Благовещенске про освободившегося каторжника (двух освободившихся каторжников) кое-кто был осведомлён, но они держались тихо и – можно сказать – скромно. Иногда преступники осознают всю пагубность своей прежней жизни. Это называется – встать на путь исправления. Но относительно личности Каина такой исход почти исключался, но каторжник вёл себя безупречно, к тому же имел с органами весьма прочные связи и, если и был за ним какой присмотр, то его не было заметно. А визит какого-то там полового, служки при постоялом дворе, вообще не имел значение. Так что всё было нормально.    
Целую неделю Ефим Гольдман «репетировал» со своей внешностью, строя рожи на всякий лад. Петров хотел добиться от него простоватого вида. Фима спорил, что торговец не может иметь простоватого вида, но что Иван возражал ему, что он будет торговцем начинающим, и вообще простоватый вид купца может обмануть его конкурентов и принести пользу. И у Фимы уже начало получаться. Не совсем так, как задумывалось, то есть не простоватость, а отстранённость, но это всё же лучше той хищнической гримасы, которая стала его постоянным лицом. Каин объяснил Фиме, что слово «личина» является названием маски и что те гримасы, какие мы принимаем для своего лица, показывают нашу истинную суть.
– То выражение, – пробовал он объяснить Фиме, – показывает наши намерения, нашу душу, и надо постараться, чтобы обмануть окружающих. Получится у тебя, тогда и у нас всё получится.
Сам он этим искусством владел довольно прилично. В молодости он даже играл на сцене, но потом обокрал импресарио и предпочёл дорожку преступника многотрудной жизни актёра провинциального театра. Впрочем, о тех временах он вспоминал редко, по крайне мере – вслух.
С Бельмом Каин встретился первый раз на Нижегородской ярмарке, где Фима присматривался к лошадям. Он в то время водил дружбу с цыганами, которые помогали ему красть лошадей. Это был известный цыганский промысел, и они пользовались услугами Фимы, пока тот не попался. Так вот Иван Петров видел, как Фиме крутили руки. Сам он попал в руки Закона чуть позже, за грабёж, и попал случайно, в тот же острог, куда сослали Фиму, в то время уже имевшего прозвище Бельмо. Там Каин признал Фиму, и они сделались друзьями с той поры и до сих пор были неразлучны. Они и дальше собирались действовать вместе, по крайней мере, так говорил Каин, а Бельмо … тот привык слушать слова своего более опытного товарища и с ним всегда соглашался.
Скоро  снова явился Стёпка, который старался держаться гордо, но было видно, как он устал, мотаясь по Благовещенску из конца в конец, отговорившись у хозяина постоялого двора по какой-то надобности. Конечно, в то время город этот был невелик, скорее даже поселение, но ведь Стёпка успел его пробежать несколько раз.
– Узнал что? – спросил Каин- Петров, сурово поглядывая на молодого человека.
– Узнал, – выдохнул тот, – только дайте отдышаться, тогда всё расскажу.
Петров достал из саквояжа початую бутылку шустовской водки и налил стаканчик.
– Давай пей, – приказал каторжник. – Так ты быстрее в себя придёшь.
Подросток лихо опрокинул в себя стаканчик и закашлялся. Фима гулко постучал ему по спине и посоветовал сначала воздух из себя выдохнуть, а уже потом пить. Стёпка кивал головой, слушая его. Потом он начал рассказывать.
– Сначала я крутился возле Башки, ну, Башкина Тихона, смотрел, с кем он говорил, потом услышал, что Фома Гордеев, его чаще просто Фомкой кличут, повстречал одного типуса, из староверческого посёлка. Так этот Фомка ему обещал устроить встречу с возчиком, который его к Байкалу свезёт. Они с ним, то есть Фомка с тем старовером в Игнатьевскую станицу подались,  чтобы завтра уже выехать.
– Башка об этом знает? – спросил Каин, хищно сощурив глаза.
– Конечно, знает, – часто закивал Стёпка. – Он первый прознал, а я рядом находился, потому и подслушать успел.
– Он тебя срисовал?
– Не знаю, – задумался подросток. – Наверное, нет. Я в другую сторону смотрел, но внимательно слушал. Башка, кажется, туда отправился, в ту станицу, а к вам полетел, чтобы его как-то упредить.
– Молодец, – похвалил молодого человека Петров. – Рубль заработал, серебряный, а также моё доброе слово.
– Давайте я вас туда сведу, – предложил обрадованный Стёпка, – да так, что раньше Башки там окажемся.
– А давай, – махнул рукой Каин, – соглашаясь с предложением подростка.
Это было заманчиво – вырвать добычу из-под носа Башкина, человека загадочного, то ли преступника, то ли фанатичного верующего. Могло быть и так, что он преследует того человека именно по вопросам веры. Это как будто вернулись времена Святой Инквизиции с их яростными приговорами и следствием. Интересно будет посмотреть на всё это. А если окажется, что человечка того Башкин собирается ограбить, то что ж, Каин надеялся опередить его.
К тому времени преступники договорились о собственных правилах, по которым выстраивали свою жизнью и деятельность. Эти правила назвали Законом, своим Воровским Законом, а самые авторитетные преступники объявлялись «Ворами-в-законе». Это было подобие криминального дворянства, где тоже строго соблюдалась иерархия, а правила становились Законом. Это должно было стать государством в государстве. В своё время строители-каменщики организовались и собрали Ложу, из чего получилась организация масонов. На острове Сицилия преступные шайки образовали Мафию. Далеко в Азии, на островах Японии, преступники организовали свою шайку и назвали её Якудза. Себя они раскрашивали многокрасочными татуировками в знак принадлежности к этой Якудза. Ефремов- Каин тоже предложил делать татуировки с разными изобразительными значениями, по которым осведомлённые люди будут знать, что ждать от носителей этих криминальных наколок. Сам Ванька-Каин считал себя не просто королём уголовного мира Российской империи, но даже стоящим над самим законом, как юридическим, так и воровским. К примеру, если Башкин считал себя преступником, то имел по воровскому Закону право на избранную им «жертву», конечно, если он этого Закона придерживается, является его составной частью. А ежели нет, то всякий имеет право перейти ему дорогу. Сам Каин считал, что имеет право в любом случае, как и на то, чтобы разбираться во всём самому. Этим он и решил заняться.
Стёпка всеми силами пытался показать себя с «правильной» стороны. Он действительно знал сам Благовещенск и его окрестности. Несмотря на то, что дело было поздно вечером и солнце опустилось за горизонт, он уверенно шагал вперёд и увлекал за собой спутников. Они послушно следовали за ним, но когда сделалось совсем темно, Фима Гольдштейн (он же – «Бельмо») начал ворчать, всё громче и громче.
– Зря мы поверили этому шкету. Он только пыжится перед нами, а сам давно потерял дорогу, но боится признаться в этом нам.
– И правильно делает, что боится, – ответил ему Петров. – В некоторых делах ошибки не прощаются. Но я думаю, что он постарается … очень постарается … хотя бы для того, чтобы дожить до завтрашнего дня.
Они говорили в полголоса и обращались друг к другу, но слова их были прекрасно слышны их спутнику, взявшемуся их сопровождать. Должно быть, он всё понял и растолковал для себя, но не подал виду и продолжал двигаться вперёд, почти бежать. И в самом деле, останавливаться сейчас и начинать жаловаться, было бы неразумным и чреватым признать свою несостоятельность в том, в чём недавно хвалился. Но угрожать ему, почти подростку, было слишком жестоко. Но на Руси пропадали люди всякого возраста, разных сословий, без всякого следа, их не могли найти, а, честно сказать, так не очень и старались. Конечно, это касалось простолюдинов, увы, увы, но порой пропадали и важные персоны. Пока мы это вам рассказывали, впереди показались огни, а ещё через несколько шагов появились очертания домов слободы и укреплённый на столбе фонарь.
– Я же вам говорил, – обрадованно (и облегчённо) заявил Стёпка, – что проведу вас.
– Ещё ты говорил, – тут же заявил Гольдштейн, – что придёшь вперёд Башки. А вон он, уже здесь.
Действительно, впереди виднелась фигура высокого сухощавого человека, который поднимался на крыльцо дома, где находился постоялый двор. Его было хорошо видно, потому как его освещал фонарь, повешенный у входной двери, чтобы его было можно разглядеть посетителям ночлежки. Петров ускорил шаги, тогда как провожавший их молодой человек почти остановился, но на него уже не обращали внимания.
– Эй, Башкин, – заговорил Петров, – постой-ка, у меня есть тебе что сказать.
Башкин (а это действительно был он) остановился, поражённый. По его лицу прошла судорожная волна, но совсем не страх был её причиной. Скорей он был недоволен, что его остановили в ту минуту.
– Кто вы? – спросил он недовольным тоном. – Я вас не знаю.
Голос его был высок, пискляв и даже скрипуч, словно петли двери, которые давно не смазывались. Башкин сделал движение, чтобы отворить двери.
– А я думаю, – повысил голос Петров, делая неторопливые шаги к той же двери, – что ты про меня слышал много.
– И кто же ты? – Башкин положил руку на ручку двери.
– Ванька-Каин. Ты слышал это имя?
– Ты – Каин? – переспросил Башкин (кадык на его шее поднялся и опустился). – Но я слышал, что он на каторге.
– Каторги приходят и уходят, – глумливо хихикнул Гольдштейн. Вся его «интеллигентность», которую он изображал, вмиг куда-то подевалось, а звериная сущность выперла наружу, – а люди остаются. С каторги не только бегут, и удачно бегут, но оттуда и выходят, через ворота.
– Откуда мы сразу направились сюда, – спокойно заявил Петров, почти с теми же интонациями, – чтобы встретиться с тобой, Башка.
– И зачем я тебе нужен, Каин?
Было видно, что Тихон Башкин знал про самого Каина, про те дела, которые он совершил и про те, которые ему приписывались. Он не ожидал, что такого человека могли с каторги отпустить. Но подходивший к нему человек, похожий одновременно на чиновника, так на него глянул, что Башкин ему поверил.
– Я слышал, что ты тут охотишься за кое-кем.
Башкину было неприятно, что на пути у него встали. И кто? Тот, кого называли королём преступников, который оказался, по каким-то непонятным причинам и обстоятельствам здесь, когда Башкин считал, что бежавший «учитель» уже у него в руках.
– Это … беглый каторжник, – выпалил он. – Его … до сих пор разыскивают.
– Каторжник? – глаза Каина сразу сузились (он-то рассчитывал поживиться на разногласиях между староверами и получить за это мзду). – Тогда тем более я его видеть должен. Ты ведь знаешь, Башка, что я имею на это право?
– У нас и к тебе вопросы имеются, – заявил Гольдштейн, тоже поднимаясь на крыльцо. – Говорят, что за тобой грешок числится. Ты возглавил компанию хороших ребят, а потом они оказались сожжёнными.
Невольно Бельмо попал в самую что ни на есть точку – Башкин действительно уговорил шайку преступников, которых возглавлял, бросить тот «дьявольский» промысел и усердными молитвами искупить причинённый ими вред. Невероятное дело, но преступнику- проповеднику удалось достучаться до их сердец, но слишком уж суровую епитимью он им назначил. Скоро они начали жаловаться на бесконечные тяготы, которые они сравнили с каторгой, добровольной каторгой, которую им назначил их же предводитель. Башкин же себя воспринимал пророком, а они, то есть пророки, очень суровы (взять деяния то же Моисея), вот и сжёг их всех Башкин, вместе с собой, вот только ему удалось выжить, а прочим – нет. Своим вопросом Гольдштейн сильно досадил Башкину, но смутить того не смог. Разве можно смутить пророка?
– За все свои деяния я отвечу перед Господом Богом, – начал говорить Башкин и голос его делался всё более грозным и неприятным, – а ежели ты хочешь взять на себя его обязанности, так я …      
Это было сказано с такой страстью, переходящей в ярость, что Бельмо отступил перед Башкой назад. И это Бельмо, который был грозой всего каторжного острога. Каин посылал его вершить свою, ночную власть, и он делал это, добиваясь повиновения одним своим грозным видом, а ведь были ещё и его сильные руки, которыми он мог гнуть подковы, по его уверениям. А здесь … Бельмо ощерил рот и приготовился прыгнуть вперёд, но тут Каин положил руку на его плечо, смирив одним прикосновением.
– Будет вам, – прикрикнул он  – Решим это дело полюбовно. Имеется человек. На него претендует Тихон Башкин. Но на него претендуем и мы.
– С чего это – вы? – буркнул Башкин недовольно.
– Сам же сказал, что он – беглый каторжник, – напомнил Каин. – А ведь я такой, сам должен знать. Я всё должен про каторжников знать. На то я их король, коронованный особым, Воровским Законом, который не менее строг, чем закон общий, для всех который. Вот я и должен разобраться с этим всем. Скажешь не так?
– Не так, – мотнул головой Башкин. – Ты говоришь об уголовных каторжниках, а этот … он совсем другой. Он у нас в учителях ходил, а потом …
– Что – потом? – спросил Каин, уловив, что Башкин замолчал.
– А потом он у нас кое-кого убил и сбежал, и я его поймать должен. Чтобы наказать.
– Вот видишь – убил, – поднял палец Каин. – А ты говоришь – политический. У них всё по-другому устроено. Они на криминал не размениваются. Они даже грабёж, каким занимаются, экспроприацией называют. Экспроприация, мол, экспроприаторов, а по нашему – вор у вора дубинку украл.
– Что же делать будем? – спросил Ефим Гольдштейн, словно случайно доставая из-за пазухи зловещий тесак и тут же спрятав обратно. Из-за угла поглядывал Стёпка, который сбежал, но вовсе не удалился, а топтался поблизости, готовый в любой момент оказаться рядом, сжимая в кулаке свинчатку. С него станется.
Башкин, видя всё это, не растерялся и не отступил, а, наоборот, раздвинул губы в улыбке, которая больше походила на звериный оскал, чем на усмешку. Может, он сжимал рукой рукоять ножа, готовый к удару им. Каин почувствовал беспокойство, но, верный себе, не подал виду.
– Мы все здесь люди интеллигентные, – сказал он, усмехаясь, чтобы было понятно, как он шутит, – и умеем всё перевести в другие кондиции. Поэтому я предлагаю наши разногласия перенести в игру. Давайте раскинем карты и попробуем нашу удачу.
– Что будет ставкой? – спросил Башкин.
– Жизнь, – ответил Каин и произнёс, грассируя, нараспев. – Что наша жизнь – игра?!
Да, Читатель, человеческая жизнь может быть поставлена на кон в карточной игре. Такое возможно было, когда садились играть настоящие криминальные преступники, убийцы. Были возможны разные варианты. Ставилась своя жизнь, либо жизнь конкретного человека, либо жизнь того, кого должен убить проигравший в этой страшной игре. Чаще всего играют на деньги, а жизнь ставят в исключительных случаях. Наверное, этот случай был таким исключением. А может, Каин рассчитывал на то, что превосходит Башкина силой и количеством подручных. Но, так или иначе, Башкин с ним согласился. Он был уверен, что является пророком, что его руками действует сам Господь и ни минуты не сомневался в исходе игры.
Их появление в заведение заметили, но хозяева сразу разобрались, кто к ним явился, и выжидали, чем всё закончится. Закончилось намерением сыграть в карты. В то время в карты играли все, от мала до велика. Отдельные любители перемещали по игровой доске шахматные фигуры, но в массовом ходу были карты. Почти все ставили на кон деньги, а взятки именовали банком, который забирал выигравший. Чаще всего играли в покер, вист или кинга, дамы раскладывали пасьянс, а в простонародье резались в дурака. Играли и на каторге (как же без этого; именно там и проигрывали жизнь). Только там в ходу были самые простые игры. Уж слишком много было умельцев передёргивать карты, а чем игра проще, тем и обмануть противника сложнее.
Хозяин постоялого двора отвёл «дорогих гостей» в отдельную комнату, ни о чём не расспрашивая, кланяясь и пряча глаза. Это был самого обычного вида крепенький бородатый мужичок и простенькой стрижкой, старающийся с ладоней стереть пот, который тут же выступал. Таких в любом месте можно встретить, сотнями. Башкин пытался поймать его взгляд, но это не получалось и он всё сильнее хмурился, начиная чувствовать неуверенность, которой быть не должно (ведь за его спиной стоял сам Бог). Кто же был за Петровым, то есть Каином?
Сели за стол, достали колоду потёртых карт. Хозяин умчался ставить чай. Каин принялся карты перемешивать, перетасовывать, ухмыляясь.
– Ты, верно, слышал про меня, Башкин? – спросил Петров, разглядывая свои же карты, словно что искал на них незнакомое раньше.       
– Слышал, – коротко подтвердил старовер, всё больше хмурясь.
– Наверное, слышал и то, что меня королём кличут, властелином преступного мира?
Башкин не ответил, лишь пожал плечами.
– А ты не задумывался, друг ситный, отчего это у меня такой титул? Можешь и не отвечать. Сам тебе поведаю, а не поверишь, так вон Бельмо подтвердит, то есть теперь Ефим Израилевич Гольдштейн, мой первый министр, если, конечно, потянет это.
Фима Бельмо довольно осклабился, состроив столь ужасную гримасу, что Башкин нахмурился ещё сильнее и даже Петров поморщился (не может быть первый министр с такой зверскою рожей).
Дальше Петров разразился длинной речью, которую нам придётся перевести, так как она, хоть и говорилась на привычном нам языке, но со столь обильным уголовным жаргоном, что временами было трудно понять. Петров специально так сделал, чтобы подчеркнуть тот смысл, который он вложил в свои слова. А сказать он хотел вот что:
С давних пор на Руси сложился строй, в котором пришлось жить её жителям. То есть сначала было всё нормально, как у всех, в Европе, да и прочих странах. Были князья, были простолюдины, была дружина, были торговцы, ну, и так далее. Но потом пришли завоеватели, много племён, какие собрали монгольские племена и присоединили к себе, насильно или добровольно. Получилась большая армия, которую назвали ордой. И эта армия Русь покорила. До этого на Русь кто только не ходил, и половцы, и печенеги, и хазары, всех и не перечислишь, а многих народов уже и не осталось вовсе, многие влились в Русь, как, к примеру, скифы, сарматы. Но с Русью совладать было сложно. Даже могучая Византия, Второй Рим, или Восточная империя с этим не справилась, но получила приколоченный к вратам Царьграда золотой щит. После этого (и – до) византийцы стали посылать свои посольства и склонять князей к принятию христианства, своего, византийского (было ещё и западное, католическое, которое тоже Руси предлагалось). Как известно всем нам из уроков истории Владимир Святославович всё же принял византийское христианство, ставшее православием. Не упоминается, что он и католичество принял до этого, но история пишется победителями, в то числе и Церковью, а так как Владимир сделался православным, то этот факт и стал главным. Ему были прощены многочисленные преступления, которые он творил, как по отношению своих соотечественников, так и с чужими. Но законов тогда особых не было, «Русская Правда» появилась позднее, то на деяния князя (тем более – Великого) внимания не обращали, то есть ему внимали, и – с трепетом. Что князь сказал, то и есть – закон. Очень, между прочим, удобно. С точки зрения самого князя. А что же народ? С народом всё было сложнее. … Мы уже упомянули, что на Русь наехали завоеватели, большим числом. Если раньше завоевателям давали достойный ответ, то теперь, с принятием христианства, всё стало совсем по-другому. Народу объявили, что они теперь «рабы божьи» и их поставили на колени. Молиться удобней и работать на своих господ. Сражаться только неудобно с ворогом. Да и князья перестали друг с другом договариваться. Они ведь теперь были господами. Легко ли такому с соседом договариваться? Самолюбие не дозволяет. Пусть лучше к нему договариваться идут. Так, вразнобой, монголы и одолели князей. Сказали, что Русь завоевали. А это она под Византию легла, приняв её христианство со всеми сопутствующими явлениями, включая и рабство. Было объявлено, что наступило монгольско-татарское иго. Интересное было иго: завоеватели расселились, кто – в Крыму, кто – под Казанью, кто – под – Астраханью, кто – в Сибири, и так далее. А дань для них сами князья собирали, а при них имелись представители Орды, назвавшейся Золотой. Не всю дань отдавали, оставалось и себе. Потом стали оставлять себе всё больше и больше, пока совсем отдавать не перестали, а завоевателей выгнали. Не сразу, а по истечении нескольких веков. На стаже этого порядка стояла Русская православная церковь. Не прямо конечно, а фигурально, заявляя прихожанам, что всякая власть «от Бога». Вот он у них какой «хороший» Бог оказался, что бдительно следил, чтобы православная Русь оставалась под данью («подданной») исламской Орды. Иван III Васильевич пытался исправить положение дел, но тогдашний патриарх (то ли Феодосий, то ли – Филип) заявил сурово, мол, не тобой ставлено, не тебе и менять. Но всё же Иван Васильевич начал, а потом продолжилось, и закончилось Иго, то есть, как бы закончилось. Простонародье, смерды как работали на господ, так и продолжили работать. Если раньше все жизненные несправедливости списывались на чужеземцев, «басурман», то теперь отбрехиваться не стали. Вот тогда и начались на Руси крестьянские восстания, когда уже совсем моченьки терпеть не стало. Иван Болотников, Емельян Пугачёв, Степан Разин. Это из самых больших и масштабных восстаний, а ведь были и ещё, более мелкие, на территории одной лишь одной из губерний, почти каждой. И это в провинциальной, крестьянской России, которая была прочно поставлена на коленн послушания Церковью, которой привыкли подчиняться безусловно, послушание которой всасывалось с молоком матери, а в промышленных городах появились своеволия, почерпнутые из трудов философов- мыслителей, по большей части из Франции, все эти вольтеры, руссо и прочие вольнодумцы, где дело закончилось революцией. Вот где настоящий кошмар для власти! Но на Руси-то не было настолько влиятельных мыслителей. Но на всякий случай появилась жандармерия, а потом и Охранный корпус. Жандармерия появилась сначала во Франции. Так называли тяжеловооруженных кирасиров. Что-то вроде частей специального назначения. Потом они появились в Германии и Австрийской империи, но как часть полиции, сначала военной, а потом специализированной, аналог Внутренних войск, это уже было в Российской империи. Они должны были крушить крамолу военными методами. Декабристы там и прочие нигилисты. Они не очень были понятны народу, так как возникли они среди дворянства и интеллигенции, как силы, которые могли заглянуть в завтрашний день и понять, куда приведёт развитие государства. А народу-то было понятно другое, то, что увидел Александр Сергеевич Пушкин, что он описал в повестях «Капитанская дочка» и «Дубровский».
Вам, наверное, уже понятно, что мы вам рассказываем не совсем то, что говорил Петров Башкину. Это было как трамплин для самого рассказа, как частица «ну» для начала составления фразы. Но дальше уже было ближе к сути.
Разбойник. Это не просто промышляющий грабежами малый, но скорее вольнодумец. Недаром те крепостные крестьяне, что не желали больше терпеть над собой барских издевательств (одна Салтычиха чего стоит), бегут от хозяина и прячутся в лесу, а самые деятельные стремятся на Дон, присоединиться к казакам. Те промышляли тоже грабежами, но уже выбились из разбойничьего статуса, стали чем-то большим. Их даже признала императрица Екатерина, потому и названная Великой, что умела заглянуть в послезавтра. Теперь казаки защищали русские рубежи и обещали сделаться лучшими бойцами если не в мире, то хотя бы в Европе. Польская шляхта, крымские татары, османские турки, все они попробовали казацких клинков. Все помнят песню про Стеньку Разина, про его челны, про его товарищей, как он бросает за борт пленённую персидскую княжну. Ему ничего не жаль. Он разбойник, казак, почти что – царь.
Когда народное недовольство наполняется гневом, за все те несправедливости, которые становятся нормой, с точки зрения построения государства, то восстание получается масштабным. Если мятеж побеждает, то он называется революцией, а не получилось победы, то – извините. Но это извинение только на словах. Там всё больше палачам работа. Но пока до них дело дойдёт, то ширится волна народного гнева. На власть ширится, а что касается царя, то здесь сложнее. Надо только «своего» царя поставить, который за народ, а сказать по-правде, за ту часть населения, что взяла на себя право решать, как всё устроить. Тот же Емельян Пугачёв, настоящий донской казак, хорунжий, вернувшийся после ранения домой, ставший бродяжкой, уловил волну недовольства и объявил себя императором Петром Фёдоровичем, чудесным образом оставшийся живым. Вот то, что народу было нужно – «свой» царь, «мужицкий», знавший все их горести и беды. Вот и полыхнуло на Руси, в России. Да, мятежники даже взяли Казань, на день, но этого дня населению хватило «за глаза». Насиловали женщин, убивали детей, стариков, грабили всех, сжигали дома. Это было самый настоящий кошмар. Это называется «власть тьмы». Такое нельзя было прощать. Срочно замирились с Турцией, и небезызвестный полководец Суворов отправился на Пугачёва. Тогда русская армия была сильнейшей, а им противостоял … их можно было назвать сбродом, то есть те, кто собрались вместе, «сбрелись». Были там и казаки, опытные бойцы, на абсолютное большинство составляли простые мужики, с топорами и вилами. Им ли воевать с опытными солдатами, возглавляемыми самим Суворовым. Пугачёва пленили, посадили в клетку, судили и четвертовали, то есть отрубили руки, ноги, голову. На этом «мужицкий царь» закончился. А ещё раньше был другой донской казак – Степан Разин. Он тоже умел воевать и успел сделать многое, но тоже не победил. А у Пугачёва могло это получиться, именно потому, что он себя царём называл. Отталкиваясь от этого факта и решил действовать Петров, назвавшийся Каином.
– Знаешь, Башка, – признался он, – сидел я себе на каторге и думал, что хорошо быть царём …
– Сижу на нарах как король на именинах, – пропел Бельмо, состроив уморительную рожу, но которая у него получилась настолько глумливая, что Петров даже поморщился.
– Все эти казаки, Разин, Пугачёв и прочие, – продолжил каторжник, – потому проиграли, что надеялись на поддержку мужиков, основного населения Руси, а ведь те боятся всего, а когда перестают бояться, то настолько отчаянные, что их ярость скорее безнадёжная, чем та, с которой войну выигрывают. Они уже как бы с жизнью прощаются, хватая напоследок всё, до чего руки могут дотянуться. А это не то, что нужно для победы. Это скорее называется - беспредел. А у нас ведь есть свой Закон, пусть даже он воровской, но всё же – закон.
– И что ты решил? – поинтересовался старовер, которому было странно всё это слышать. Для него мир имел свою структуру.
– Сначала я не мог ничего придумать толком, а потом одного человека послушал. Он не нашего круга, не уголовного. Он себя называл анархистом. Андрей Бовыкин, как сейчас помню. Он потом бежать пытался, вплавь Амур переплыть, да потонул. Это все видели. Но он рассказывал, что все законы надо отменить. В этом и состояла его анархия. Правда, он говорил, что граждане должны быть настолько образованы, что им государство будет ни к чему, что они без него справятся, и жизнь свою наладят.
– Ха-ха-ха, – залился Бельмо, схватив себя за бока и держа руки так, чтобы из рукава не вывалился туз, который он туда тайком сунул.
– А я вот решил, что всё должны начать политические. У них для этого целые организации собраны. Пусть на них жандармы да Охранное отделение охотятся, но как только они дело начнут, да ещё царя повалят, вот тогда нам, уголовным подняться надо будет. Этих, политические которые, свалить легче тогда. Они от нас ничего не ждут. Они на полицию да жандармерию нацелены. А мы, как их свалим, так сразу народу заявим, мол, берите, кому что надо. Мол, фабрики – рабочим, землю – крестьянам …
– Всем сестрам по серьгам, – вставил Бельмо, расплывшись в широкой улыбке: ему такая сказка пришлась по нраву.
– Тут главное, не жадничать. Народ всему рад будет. На первое время ему хватит. Тем временем всех богатеев к рукам прибрать можно будет. Собрать всех этих миллионщиков, и заявить им, мол, можете и дальше работать, но под нашим чутким руководством. К тому времени, как народ очухается, всё будет уже по-новому: скинем всё дворянство и заставим их работать, а полученный продукт пойдёт на общую пользу. Я тут прикинул, что всем должно хватить, и нам – в том числе. А мы станем как бы новым дворянством. Конечно, всё это как-то придётся назвать, но это уже потом, как у нас всё получится. Как тебе такой расклад?
– А где здесь место Богу? – спросил Башкин.
– Как это где? – деланно удивился Петров. – Где и был: на небе. Как нам батюшки говорили, мол, всякая власть от Бога. Вот пусть Бог нас к власти приведёт, а мы его отметим. Ох, как отметим. Такие суммы на вашу церковь отвалим …
– На нашу? – ощерился Башкин.
– А у тебя какая? – удивился Петров. – Разве не христианская? Какая церковь нам поможет, той и мы поможем. Давай, сыграем, а то наш клиент поднимется скоро. Никак уже светать начинает.


Глава 13
У Андрея Боярова было такое чувство, что на его многострадальную голову обрушился весь этот злосчастный постоялый двор. Последнее, что он видел, это торжествующее лицо Тихона Башкина, который-таки выследил его, догнал, несмотря на все старания аспиранта успеть покинуть Благовещенск. Дело-то было нескольких часов. Он нашёл возчика, согласного его свести в сторону Байкала, где должен находиться Аврелий Репников, духовный вождь духоборов, к словам которого прислушивались старообрядцы (и не только духоборы). Он, наверняка, помог бы Боярову, к которому чувствовал расположение, и не только потому, что Бояров помог закончить рукопись Беме, пророка из Саксонии, умершего сотни лет назад.
Но этот Башкин … он с ним поздоровался, глумливо глянул, а потом … потом на него обрушился потолок … то есть на Андрея. Нет, это всё-таки был не потолок. Его ударили, ударили по голове, очень сильно и умело. Андрей застонал и попробовал руками пощупать голову, но … это у него не получилось. Это было удивительно.
Теперь Бояров постарался взять себя в руки, сосредоточился. Кажется, в голове у него немного прояснилось. Достаточно, чтобы понять, что он связан, и не просто связан, а примотан к стулу, на котором сидел и узел завязан довольно искусно. Неужели Башкин постарался? Аспирант посмотрел в сторону и увидал этого самого Башкина, с появлением которого начались неприятности. И это ещё сказано мягко.
Каждое движение отдавалось в голове болевыми спазмами. Наверное, он получил сотрясение мозга. Тот, кто ударил его, не церемонился. Такими ударами пробивали голову. Его счастье, что он в последнее время не стригся и украсил голову большой шевелюрой, стараясь изобразить странника. Его причёска сыграла роль рессоры в карете. Иначе всё могло быть хуже. Но где это он? Это место не похоже было на ту комнату, в которой он ночевал на постоялом дворе. Там стояла примитивная кровать, больше похожая на ящик, в который поместили полосатый тюфяк, набитый лежалой соломой, пропахшей пылью и клопами. Если его и тревожили эти мерзкие вездесущие насекомые, от которых он немало  страдал в острожном бараке, то он устал так сильно и спал столь крепко, что ничего не помнил и не осознавал. Но он смутно помнил комнату, куда его отвели. Помнится, там была примитивная кровать- ящик, рассохшийся шкаф со скрипучей дверцей, где можно было повесить верхнюю одежду. Впрочем, её можно было разместить и на приколоченных к стене рогах лося, сброшенных им во время весеннего гона. Это он помнит, но здесь, в той комнатушке, куда его поместили, ничего похожего не было. Вдоль стен стояли какие-то лари, покрытые толстым слоем пыли, да на стенах висело всяческое старьё, рваная одёжа, какие-то верёвки, обрывки сетей, развалены поленья, словно на пол швырнули вязанку раскатившихся дров. И стоящий посередине стул, к которому и привязали Боярова. Чего ему ждать? Порой ожидание может обернуться пыткой. Для того частенько допросы в полиции проводили поздно, дав подследственному время, чтобы помучиться сомнениями Может и здесь будет что-то похожее. Но Башкин … От него таких поступков нельзя было ждать.
И вдруг дверь пронзительно заскрипела, медленно распахнулась, и в каморку вошёл … не Тихон Башкин с его характерной внешностью религиозного фанатика, блистающего горящими глазами. Этого, вошедшего человека Бояров не признал, в первые минуты встречи, хотя тот не скрывал своей радости.
– Сколько лет, сколько зим, студент …
– Каин … – наконец признал того Бояров. – Тоже сбежал.
– Увы, – развёл руками каторжник. – Где уж ним побеги устраивать. Здесь другое. Закончилось моё наказание, распахнулись каторжные ворота и мне пожелали счастливого пути и хорошей жизни. Вот, хотелось бы тебе хорошей жизни, студент?
– Не студент я, аспирант, – скрежетнул зубами Бояров, – и то, в прошлой жизни. Вот она была - хорошей.
– Что ж ты её так не жалел-то? – хохотнул Каин. – Ну и ладно. Что было, то быльём поросло. Я ведь тебя живым-то увидеть уже и не чаял. Комендант нам объявил, что погиб ты, Андрей Бояров, погиб во время своего побега. А ты вон, на-ка, живой оказался. Расскажешь секрет свой? Ведь есть же какой-то секрет.
– Нет секрета, – мотнул головой Андрей. – Кто-то другой погиб, кого за меня приняли. А я у старообрядцев проживал.
– Так и сидел бы и дальше у них. Или плохо тебе там было? С Башкой вон не ужился? Очень он на тебя серчает. По секрету скажу, кого он не любит, так со света сживёт, задушит либо сожжёт. Ты бы какой конец для себя выбрал?
Бояров опустил голову. Было видно, что Каин с ним играет, как кошка играет с мышью, делая вид, что дремлет.
– Ты не подумай, что я на тебя зло затаил, – вкрадчиво продолжил Каин. – Бельмо – да, он из тех, кто злой памяти придерживается. Он и тебя от души врезал, сразу хотел жизни лишить, но то ли практики не хватает, то ли расслабился, а может, у тебя голова столь туго знаниями набита, что не сразу и прошибёшь. Но я тебе Фиме не отдал. Живой человек всё же. Но ты и нас пойми, у нас свой Закон, особый, воровской. По нему Фима на тебя свои права заявить может. А может и промолчать, если я за тебя спрошу.
– А какой тебе интерес, Каин, – не выдержал Андрей, – за меня с твоего дружка спрашивать?
– Их человеколюбия, – тут же отозвался бывший каторжник. – Поверишь ли ты мне?
– Нет, – мотнул головой аспирант. – В голове это не укладывается.
– Вот ты какой, – вздохнул Петров, – не желаешь в людей верить. А я, может, как на волю вышел, так задумал жизнь в корне изменить. У меня, может, в жизни великая цель появилась. Хочешь, я тебе о ней расскажу?
Андрей понимал, что Каин затеял с ним какую-то свою игру, но в чём она заключается, не мог понять. Лучше всего соглашаться с противником, тем более, если руки связаны и ничего другого он сделать не сможет.
– Давай, – согласился аспирант. – Я готов слушать.
– Но ты мне поверь, студент, – заявил собеседник, стараясь делать честный вид. – Я вот решил, что хочу … царём быть.
В других бы обстоятельствах Андрей захохотал, ударяя себя ладонями по бокам. А может, Каин сошёл с ума? Или  продолжает издеваться над ним?
– Вижу, что не хочешь верить мне, – вздохнул Петров. – Так давай, напрягись. Видишь, я с тобой на обычном гражданском языке говорю, совсем не по фене. Посидел я с вами, политическими, послушал вас и, вот, задумался. Вы хотите царю скинуть, нашего царя, батюшку, богопомазанного. Сначала я и слушать не хотел, да и не моё это дело. А потом задумался. А ведь через него, через царя этого, на каторгу и я попал. В чём-то, может, и сам виноват. Но уж больно вы убедительно говорите. Хорошо, я и сам готов поучаствовать в этом. У меня и людишки найдутся. Поможем. Но потом вы власть к рукам прибрать собираетесь. А как мне быть? Моим людям? Порядок начнёте устанавливать. Первым делом уголовных преступников похватаете. Они, мол, во всём виноваты. И народ радостно подхватит, мол, держи вора. А это уже мне никак не подходит. Что же делать? Один выход: самому в цари идти.      
– В цари? – не выдержал и усмехнулся Бояров.
– Вот именно, что – в цари, – тут же отозвался Петров. – Я тут подумал, что нелегко мне будет. Себя ломать придётся. И я это уже начал делать. К Двинскому подошёл. Говорю, мол, Кузьма Нилыч, не могу видеть беспорядки эти. Зато могу помочь вам отсюда, с самого дна каторжного. Знаю, кто баламутит здесь. Мы с ним сами поговорим.
– Это кого же вы выбрали? – полюбопытствовал аспирант, ставший каторжником, политическим преступником.
– Пришлось жертву выбрать. «Шершня», помнишь?
Бояров вздрогнул, вспомнив ту ночь в острожном бараке, как подкрался к нему тот несчастный, разбудил, предупредил, что сейчас придут его убивать. Это и был тот самый Шершень.
– Ага, вспомнил, – улыбнулся, ощерившись, Каин. – Правильно, значит, мы его тогда вычислили, не ошиблись. Вот его и назначили на роль заводилы, закоперщика, то есть. Мол, вот он, всех баламутель. А чтобы его избавить от допросов, удавочку на шею затянули. Нет человека, нет проблем. А я со своими переговорил и сразу всё затихло. Так и вышло, что не стало Шершня, и смуте закончилось. Очень меня Двинский зауважал.  Чуть что, меня к себе вызывает, советуется. Потом мы с ним договорились тайно встречаться. А потом я себе освобождение выговорил. Всё честь по чести. А ещё у меня письмецо имеется, припрятано, на имя жандармского ротмистра в Екатеринбурге. Фима думает, что мы к его родственникам едем, у фабрики устраиваться, для совершения коммерческих операций. Правильно думает. Всё так и будет, но это на поверхности, а невидимо будет сотрудничество с некими людьми (я их и сам ещё не знаю) на благо царя- батюшки.
– Но ты же сам хочешь царём сделаться.
– Очень хочу, братец, и очень для этого постараюсь. Бандиты, разбойники, если они пойдут на сотрудничество с полицией, с жандармерией, там таких дел закрутить можно.
– Но как для этого царём стать? – не удержался от вопроса Андрей.
– А вот тут твоя помощь мне понадобится, студент, – перешёл почти на шёпот Каин. – Здесь без тебя мне не обойтись, Ну, совсем никак.
– Не буду я тебе помогать, Каин, – с отвращением ответил Бояров, – да и не вижу, какая от меня может быть польза.
– Может быть, студент, очень может быть, – снова заулыбался Каин. – Я ведь тебя не прошу стать доносчиков, каким-нибудь провокатором. Господи, упаси меня от искуса. Занимайся своим делом, то есть приближай всеми силами свою революцию. Меня только не забудь предупредить, когда время настанет.
– Чтобы своих людей в полиции предупредить?
– Да зачем это мне, – искренне удивился Петров. – Я ведь тебе уже рассказал о своей мечте. Когда всё зашатается, вот тогда у меня и появится шанс царём сделаться. Рассказывали мне как-то про одного корсиканского юношу из бедного рода, который, чтобы из нужды выбраться, пошёл служить в армию Франции. А потом случилась революция, так этот Бонапарт столь удачно свои таланты использовал, что сделался не просто царём, но целым императором. Мог бы прожить в своё удовольствие, но он решил подмять под себя весь мир, и этого он смог сделать, но на России споткнулся.
– А ты эту Россию под себя метишь?
– Да, студент. Я как-то книжку одну читал, тоже одного французика, и там мне одна фраза приглянулась. Галантерейщик и кардинал – это великая сила. Эх, нет сейчас Александра Христофоровича Бенкендорфа, вот был великий человек. Не хуже кардинала Ришелье из той книжки. Вот бы с ним нам «поработать». Мы бы с ним города освободили от преступности.
– Своих бы сдал? – с отвращением спросил Бояров.
– Зачем бы я сдал? – удивился Петров. – Без преступности я Бенкендорфу ни к чему буду. Я организовал бы дело так, что с улиц мои люди переместились бы в другие места, более выгодные. Может, тогда бы мне и место царя ни к чему было? Да ладно, мечта она и есть мечта. Я буду всеми силами готовиться к тому моменту, когда вы царя скинете. Вот тогда я и появлюсь.
– Мы не дадим тебе занять это место.
– Кто смел, тот и съел. Вот тогда мне и пригодится дружба с жандармами да Охранным корпусом. Вот тогда мы и с революционерами закончим сотрудничать. Вот тогда и наступит для нас великий час.
– Это самое настоящее предательство! – торжественно заявил Бояров.
– Разве? – удивился Каин. – Это по отношению к кому? Присягу на верность я давать никому не собирался. Я самому себе верен.
– Предательство по отношению к России!
– И здесь тоже – нет. Я не собираюсь её немцам отдавать, французам там или англичанам. Я её для себя приберёг. Скажу тебе по секрету, студент, Россия, она, как женщина, к разбойнику тянется, к лихому человеку. Да, я много дел натворил, но против России не виновен, а для неё я готов много чего сделать полезного.
– Чего, например? – спросил Бояров, презрительно щурясь и готовый заранее раскритиковать и осмеять Каина, но тот на него внимательно посмотрел и заявил:
– Вижу я, что ты не хочешь мне навстречу идти. Всякие гадости готов сказать. Забыл, наверное, что сидишь здесь, по руками и ногам связанный, твоя жизнь зависит от моей доброжелательности. Тебе бы надо вежливость проявить, заинтересовать меня чем, улыбнуться угодливо.
– Улыбнуться? – вырвалось у Андрея.
– Да. Иначе вспомню я, как мы с тобой расстались, студент, года два назад. Нехорошо ведь расстались …
Бояров мысленно вздохнул и поёжился. Там, в каторжном бараке, он был окружён десятками людей, которые относились к нему по-всякому. Но там он был не один. Каин с этим тоже должен был считаться. А здесь …
– Вижу, что проняло тебя, – заметил Каин. – Теперь, верно, на язык-то воздержанней будешь. И я отойду – соответственно. Ладно уж, кто старое помянет … Но вижу, что нет у тебя желания со мной сотрудничать. Не хочешь со мной хитрить, что-то там обещать, чтобы потом в спину ударить … Ну, и ладно. Не ты, так с другими договорюсь. С каждым человеком можно договориться. Только с фанатиками нельзя. С такими, как Башка. Втемяшит что себе в голову, нипочём не переубедишь. Решил вот с тобой посчитаться … не знаю, что там между вами случилось … Бабу, может, не поделили? Хотя, какая теперь для Башки баба? Он может потому и злиться, что с ними сделать уже ничего не может. Ха-ха-ха …
Каин ещё что-то там говорил и от смеха трясся, а Бояров думал, как ему сейчас от Каина вывернуться. Наверное, надо было прикинуться, что готов пойти на сотрудничество, но ведь Каин не простак, не поверит, он свою выгоду ищет. Они, уголовные, человека стараются кровью повязать. Заставит, к примеру, Башкина этого убить, горло ему резать, или вон Фомку Гордеева.
– Каин, я голоден, – признался аспирант. Это было правдой. Уже прошли сутки, как он в последний раз принимал пищу.
– Ага, – обрадовался Петров. – Теперь ты готов со мной говорить. Хотя бы на такие вещи. Я могу на тебя надеяться, что ты не сбежишь от меня?
Андрей обещал. Он думал, что ему развяжут и проведут туда, где можно пристроиться, пообедать, а может он ещё что узнает или воспользуется удобным моментом. Но Каин ему всего лишь развязал руки и вручил плошку с какой-то похлёбкой. Сам он уселся рядом. Перекусив, Бояров воспрянул духом. Он попросил Петрова отпустить его оправиться, по естественной природной надобности. И снова Каин с ним согласился. Сам вывел аспиранта из комнаты и показал отхожее место. Бояров вертел головой, озираясь по сторонам. И пусть он это делал несколько мгновений, а потом устремился в указанном направлении, Петров за ним следил с торжественной ухмылкой на лице. Если Бояров и надеялся, что они всё ещё находятся в Игнатьевской станице, где проживало немало служивых казаков, то выяснилось, что никакой станицы там нет, а есть лесные заросли, состоящие из ёлок и других деревьев как хвойных пород, так и лиственных, а дом, в котором они были, есть охотничья заимка, или что-то подобное. Эх, надо бы ему прямо сейчас оттолкнуть Петрова да бежать прочь, куда глаза глядят. Но … известно, что хорошая мысля приходит опосля. В следующий миг подошёл Бельмо, накинул на ногу петлю на шнуре. Теперь, дёрнув за верёвку, он свалит аспиранта, если тот решится на побег.
– Давай, не стесняйся, студент, – подталкивал Боярова Каин, – здесь все свои. Чужих нет.
– Может, он ещё на баньку рассчитывает? – поддержал насмешки Гольдштейн.
– Так может, ты банщиком у него поработаешь? – смеялся Петров, который испытывал от чувства свободы какой-то подъём.
– Я ему лучше Башку приведу, – хохотал Фима. – Уж больно у того руки чешутся.
– Отставить Башку, – в миг посуровед Каин. – Ему ещё предстоит одно дело.
Оправившегося Боярова Каин потащил обратно, в каморку и снова крепко привязал к стулу.
– У тебя было время подумать, – заявил решительно Петров. – Рассказывай, какие у вас общие дела с Башкиным.
– Нет никаких дел, – помотал головой аспирант. – Он сам по себе, я – тоже. У старообрядцев за учителя был. Пересидел у них зиму, окреп, а сейчас решил в Россию перебираться. Вот и весь сказ.
– Весь? – не поверил Каин. – Отчего же он тогда так резво за тобой рванул? Так резво, что привлёк даже внимание. Мы с Фимой уже собирались по своим делать податься, а тут вдруг Башка появляется, да шухер подымает. Тебя, стало быть, разыскивает. Не за просто же так.    
– А с ним, Башкиным вашим, не всё в порядке самим, – не выдержал Бояров. – Его в лесу нашли, всего обгорелого. Начали лечить, едва от смерти спасли. Мужики из Камышино, это где я жил, отправились в ту деревню, где Башкин проживал и нашли её сгоревшей. Похоже, что сами они её и сожгли. Набились все жители, сколько было, в несколько изб, закрылись и – подожгли. Только вот Башкин и уцелел. И то, непонятно как. Только выздоровев, продолжал вести себя странно, вырыл себе землянку, молился там, день и ночь, а потом стал проповедовать, и такие жуткие вещи говорил, что я решил уйти оттуда, подобру- поздорову.
– Бежал, значит, – догадался Каин. – Это я могу понять. В каждом человеке есть чувство сохранения себя. Верующие это ангелом называют, хранителем, который помогает тело сохранить, а вместе с ним и душу. Вот он тебе и шепнул спасаться. Шепнул ведь?
– Не помню я, – пожал плечами аспирант.
– Чаще всего это во сне происходит, – нравоучительно заметил Петров. – Такие сны называют вещими. Мне вот тоже сон приснился, где я на престоле сижу, и тысячи людей мне кланяются. Знаешь, студент, какая на душе лепота наступила. Вот я и предлагаю тебе сотрудничество.
– Это, оглушив и связав? – спросил Андрей.
– Бельма работа. Он постарался, – признался Каин. – Я, как тебя увидел, взволновался, порешить тебя хотел даже, но потом одумался. Раз тебя Бог хранит, удачей наделяет, так лучше с тобой в дружбе находиться, и через это тоже удачу иметь. Тебе и делать-то не надо ничего. Занимайся своими делами, революцию приближай, только чтобы мне шепнул, когда готово всё будет. Чтобы я готов был.
– Ага, – кивнул с серьёзным видом собеседник его, – а ты тогда отправишься к своим друзьям из жандармерии и всё им откроешь. Тогда и революция закончится, не успев начаться.
– Что ты такое говоришь, – нахмурился Каин. – Я же тебе всё рассказал про мечту свою. Не нужно мне, чтобы мятеж ваш сразу закончился. Я бы даже помог своими людьми, какие будут. Мне, наоборот, надо, чтобы всё серьёзно получилось, чтобы этого царя вовсе не стало. Только тогда моё время придёт. Вот тогда и мне надо будет стараться. Но никак не раньше. Видишь, для тебя – самое то, что нужно. По рукам?
– Нет, Каин, – попытался отодвинуться от каторжника Бояров (неудачно). – Я вас, уголовных, всяких видел. Есть и неплохие люди, вроде того же Шершня, но тебе веры моей никакой  нет.
– По вере у нас Башкин специализируется, – криво ухмыльнулся Каин. – В случае чего, коли не договоримся, я тебя ему отдам. С ним будешь о вере говорить.
Бояров опустил голову на грудь. Он чувствовал полную безнадёжность. В своё время это же самый Каин приговорил его к смерти. Его участь решили обычная карточная игра. Может, и не совсем обычная. В тот раз ему помогла Фортуна. Но эта особа весьма ветрена и переменчива. Он не может ждать от неё дополнительных шансов. Хорошо, что судьба дала ему возможность встретиться с Настей Горевой. У них будет ребёнок. Быть может ему в жизни повезёт больше … Но умирать не хотелось. Может, согласиться с предложениями Каина? Тогда у него будет возможность чего-то там делать, надеяться.
Бояров медленно поднял лицо. Из глаз струились слёзы и всё перед глазами расплывалось. Каин сидел немного в стороне и перебирал бумаги, какие-то знакомые бумаги. Ведь это же те листы, какие переписывал Ульян Духовитный, делавший список Книги Рода. Её решил спасти Андрей. С этими бумагами он думал вернуться в Россию, найти хорошего знакомого, профессора Зяму, занимавшегося историей религий, замечательного естествоиспытателя, смотревшего в суть вещей и умевшего разглядеть больше обычного человека. Бояров рванулся, пытаясь порвать стягивающие его верёвки.


+ + +
Перемешалась жизнь в Камышино. Всё здесь изменилось. Одни говорили, что так сделалось, когда взяли к себе политического беглеца с каторги, ставшегося учителем и внёсшего крамольные мысли в головы молодёжи и даже ребятни. Другие с ними спорили и утверждали, что разногласия появились, когда в Камышино явился Тихон Башкин. Там, куда приходил этот человек, селилась тревога, неуверенность, а потом и вовсе безысходность, заканчивавшаяся коллективной смертью. За ним уже числили две общины и ходили смутные слухи, что ещё больше, что был этот человек в молодости разбойником, и не простым, а командовал целой шайкой. Впрочем, даже в окружении Спасителя, Иисуса Христа, тоже был раскаявшийся разбойник, получивший имя Пётр, то есть Скала, Твердыня. Говорят, что от нужды и тюрьмы нельзя гарантировать жизнь, но то, что в душе у тебя, это уже в твоих силах. Третьи вспоминали приход в Камышино шайки хунхузов из Маньчжурии, вспоминали даже, как община жила возле Кавказских гор, где к ним присоединились, семейством, Горевые.
Больше всех горевала по Андрею Боярову Настя, да и понятно, супруг всё же, пусть и непонятный, пусть даже и каторжник беглый. Ждала Настя ребёнка, первенца, потому и не приходила в полное отчаяние. Да ещё и дома помогали, отец с матерью. Подружки забегали, не так, чтобы уж совсем часто, но появлялись. Ещё ребятишки заглядывали, по памяти ребячьей, и не только потому, что раньше вместе играли, но и как к своей учительнице. Удивительное дело, но Настя, ещё совсем недавно сама девчонка, но вот сделалась учительницей и преподавала разные предметы, как в городе. Её обучил Андрей Бояров, а она оказалась настолько к наукам приимчива, что и других обучать смогла, но не долго, потому как положено замужней женщине забеременела и сейчас жила ожиданиями рождения ребёнка.
Всё было в Камышино хорошо, не то, чтобы совсем прекрасно, но терпимо и даже пережили они налёт банды, смерть нескольких поселян, но потом начались всякие неприятности, в которых Тихон Башкин прилюдно обвинил их пришлого учителя. А ведь с ним говорил вождь духоборов, сам Аврелий Репников. Он оценил, что учитель смог дописать труд их пророка, Якова Беме, и рассказал пришлому о талисмане общины, Книге Рода, которую они сохраняли. Учитель очень той книгой заинтересовался и просил Репникова отдать эту книгу ему для российской науки и величия всей России. Но это только всё было в проекте. Не очень-то империя и нуждалась в старых исторических манускриптах. Ими занимаются чудаки. Одного такого знал и Бояров. На него, некоего профессора и уповал. Репников слушал учителя с пониманием, наверное, сложно ему было следить за духоборскими общинами, молоканами и другими группами, да ещё книгу тайную в памяти держать. Вот он и поручил Ульяну Духовитному, своему верному помощнику и знатоку старинных языков, ту книгу для учителя переписать. Книга была большая, но Духовитный отличался старательностью такой, что вообще из-под земли не появлялся, всё пером скрипел, редко выходя свежим воздухом подышать, да в баньке помыться. Переписка Книги Рода продолжалась. Учитель Бояров рассказывал Насте Горевой о жизни в большом столичном городе. Балы- ассамблеи казались красивой сказкой. Настя внимательно слушала, но верила не всему, хотя хотелось верить. И всё это закончилось вдруг.
Те, кто находился в подземном тайнике, где хранилась Книга Рода, оказались убитыми. Там всё было залито кровью. И Башкин заявил, что всех убил учитель, что он давно собирался сбежать от них и забрать их талисман с собой. Злые слова его больно ранили. Но оказалось, что учитель пропал. Его не могли найти, а Настя сказала, что Андрей заглянул, обнял её, сказал, что непременно вернётся и ушёл. Оказалось, что он ушёл совсем. А ещё пропал Савелий Богодеев, который возглавлял общину после того, как погиб его отец, которой и являлся настоящим главою. Его уважал сам Репников. Камышинцы даже не стали выбирать нового главу, в знак уважения к Богодеевым. И вот – не стало молодого Савелия. Башкин обвинял бежавшего учителя. Этому уже никто не поверил, точнее – верить не хотели. Все знали, как дружили оба эти человека – Савелий и Андрей. Но … учитель бежал, а Богодеев пропал. Было о чём задуматься.
Тихон Башкин много говорил, как могут повлиять чужаки, проникшие в общину, как они травят молодые души, как отвращают их от веры. Все слушали его и понимали, что это он говорит об их учителе, бежавшем с каторги. Сказать в его защиту никто не решался. Тогда вперёд вышла Настя Горевая. Придерживая обеими руками выступающий живот, она стала говорить, и говорила она не Башкину, который заранее ухмылялся, поглядывая на её положение, а своим соседям. Её слушали и отводили глаза в стороны. Вышла вперёд и старуха Глущенко, которая наполовину пребывала в своём особом мире, которая считала чужака своим сыном Александром, погибшим от рук маньчжурских разбойников. Начали подавать голоса и ребятишки, ученики Боярова. Тогда снова заговорил Башкин и сказал он, что отправляется в догонку за бежавшим учителем и притащит его в Камышино, чтобы он сам всё им подтвердил. Все сразу загомонили друг с другом, а Башкин, мученик, тем временем ушёл, прихватив с собой котомку с дорожными припасами. Это было всем удобно, словно достали из тела занозу. Неожиданно вперёд вышел Степан, отец Насти, человек немногословный, который обычно на собраниях помалкивал, и заявил, что сам полезет под землю и будет там искать пропавшего Савелия, которому больше быть негде. Слышал это и Башкин, который к тому времени ещё не ушёл. Может, потому он и удалился из их селения, что решили Савелия найти. К Степану ещё несколько человек присоединились. В самом ли деле так был уверен Степан, или просто не желал видеть слёз дочери, но он скоро направился к тайнику Убежища, а следом двигались помощники, с фонарями и лопатами. Спасатели начали методично лазать по всем щелям, ямам, проломам, разыскивая тело пропавшего Савелия. Человек не щепка. Даже если он погиб, то должно остаться его тело. А по тем повреждениям, какие обнаружится, можно будет понять, что там произошло. Хотя бы приблизительно.
Подземный лабиринт под Камышино был довольно обширным. Для Убежища выбрали центральную часть этих пещер. Там всё попытались привезти в порядок и укрепить своды, расширить проходы. Этим занялся и Бояров, как человек, закончивший Горный институт. Андрей добросовестно выполнил свою работу и попытался, хотя бы приблизительно, составить план этих переходов. Выяснилось, что когда-то, в далёком или не очень прошлом, в этих галереях тоже работали строители. Они соорудили несколько ловушек из «колодцев». Их Бояров тоже подправил. Полез и туда, куда обычно никто не лазил. Его обуял азарт исследователя. Там Андрей нашёл ещё провалы. Их он нанёс на карту, которую составлял. Тогда он уже начал преподавать сельским ребятишкам в «школе» и пересказал им роман Жюля Верна «Чёрная Индия», написанный известным французским романистом, посетившим тогда Англия и Шотландия, и даже её гористую часть, описанную многократно Вальтером Скоттом. Этого беллетриста, ставшего ещё прижизненно классиком, Жюль Верн очень уважал и часто перечитывал. Обо всём этом Бояров подробно рассказал своим ученикам, и те захотели своими глазами заглянуть в тайники лабиринта, внезапно сделавшегося таким интересным. После этого родители детей начали ворчать в адрес учителя, и тот, в сопровождении Савелия Богодеева, замуровал самые опасные участки, чтобы туда никто не попал, случайно или преисполнившись азарта.
Когда Степан Горевой осмотрел все сомнительные места подземного лабиринта, он вспомнил то место, самое опасное, которое было замуровано, и отправился туда. К тому времени с ним остался всего лишь один человек, двое других отчаялись найти Савелия и удалились, пряча глаза в сторону. Степан в этом месте уже был, взглянул, что стенка цела и отправился в другое место. Но теперь идти было больше некуда, и он решил стенку осмотреть внимательней. И почти сразу увидал, что она только с виду осталось прежней. Тот, кто был до него, и разбирал её, постарался вернуть всё как было, но, видно, слишком спешил. Стоило посветить и стало понятно, что пролом старались заделать на скорую руку. Степан начал вытаскивать камни. С каждой минутой проём всё увеличивался.
+ + +
– Каин, – позвал Бояров, стараясь говорить спокойно, – что это у тебя в руках?
– Это я и хотел у тебя спросить, студент, – ответил Петров. – Когда мы тебя схватили … то есть задержали … рассчитывая на сотрудничество, я не удержался от того, чтобы узнать, что же хранится у тебя в мешке. Когда люди куда-то бегут, они стараются прихватить с собой самые неожиданные вещи. Это не обязательно драгоценности, но всегда – дорогие. Пусть даже для себя. Располагая этими вещами, можно много на что рассчитывать, в том числе и на сотрудничество … или хотя бы на то, что эти вещи у тебя выкупят. Так что это такое?
– Так, – Бояров постарался, чтобы голос у него не дрожал. – Ничего особенного. Я ведь учёный … пусть и недоучившийся. Наткнулся на памятник этнографии, продукт людей древности. Мне это показалось любопытным. Я постарался переписать его …
– Нехорошо говорить неправду, – укоризненно сказал Петров. – Я знаю твой почерк. Он совершенно другой. Ничего похожего на то, как написано здесь. Вон сколько закорючек.
– Я входил в образ и старался делать так, как там написано.
– Ты думаешь, студент, что я дурак? Не на такого напал. Нет. Здесь – другое. Если ты это сохранил, если взял с собой, то этим стоит заинтересоваться. Если это нужно тебе, то, наверняка пригодится и другому. Но хотелось бы знать, в чём здесь дело. Не пойму я никак. Расскажи, будь другом. Как это у вас там говорится, товарищем.
– Вы не понимаете, вы ничего не понимаете …
Теперь Бояров уже и не пытался скрыть своего отчаяния. Он находился в полной власти этих людей, связанный по рукам и ногам. Кто другой смог бы на его месте вести себя героически. Каину показалось, что сломать этого человека сейчас будет не так уж и сложно. Тем более, что не в его интересах торчать здесь долго. Это место им указал Стёпка. Он заверил их, что сюда никто не появляется и можно здесь себя уверенно чувствовать. Их действий никто не заметил, но, сколько это будет продолжаться – неизвестно. Хозяин ночлежки сделал вид, что его ничто не касается, но известно, что все ночлежки находятся в ведомстве полиции. Даже в такой дыре, как Благовещенск. Везде залезли жадные руки полиции. Полиции и церкви. Кто-нибудь из них обязательно прознает. Скоро кто-нибудь сюда явится, и везде будет совать свой любопытный нос. Надо сделать решительный шаг.
– Фима, – решительно закричал Каин, – давай сюда огня. Я мёрзну, да и мой гость продрог. Тащи огонь, а бумаги здесь полно. Славный получится костёр.
Услышав призыв, Бельмо радостно взревел. Ему давно надоело сидеть и таращиться на Башкина, который давно уже пришёл себя и разглядывал Ефима Гольдберга. Сам Бельмо, честно сказать, не решался терзать старообрядца, пытать его или допрашивать. Это – дело Каина, а не его. Слишком уж зловеще выглядел Башка, чтобы его тревожить. Призыв вожака оказался как никогда кстати. Бельмо исказился лицом и ринулся на призыв. В кармане у него нашлась коробка серных спичек. Он достал коробок и подал его Каину. Тот смял лист, зажатый в руке, и стал примерять к нему спичку, делая движения, что вот сейчас  вспыхнет огонь. Он не торопился, давая необходимое время Боярову. Тот сделал то, что от него и ждали.
– Не надо! Не сжигай его! Нельзя!!
– Почему – нельзя?
Петров продолжал держать рядом небрежно смятый лист пергамента и предусмотрительно незажжённую спичку. Подняв брови, он разглядывал раскрасневшееся лицо Боярова, испытывая удовольствие от того, как правильно всё рассчитал. Он не очень-то и надеялся, что тот пойдёт ему навстречу, станет помогать – не того калибру человек. Просто Каин привык использовать всякого человека, который попадается в зону его внимания. Про Боярова он успел давно забыть. В своё время он встал на пути Каина, который выстраивал круг своего влияния, и было важно не поддаться противнику. Сейчас же его положению ничего не угрожало, да и не в его интересах затевать бучу на пустом месте, но что-то внутри Петрова говорило ему, что здесь надо проявить внимание, а Каин привык слушаться своего голоса. Так он никому до сих пор не говорил о своей мечте стать царём. То есть он имел в виду – король преступного мира, а про царя сказал интуитивно, а сейчас думал, что так всё и может получиться. Получилось же это у Наполеона. Какой-то из римских императоров тоже был сначала обычным гладиатором, а потом возглавил могущественную империю. Надо просто оказаться в нужном месте в нужное время.  Петрову показалось, что он видит гигантскую руку, простёртую к нему с неба. Подумать только, небо оказывает ему покровительство!
Петров замер, испытывая чувство какого-то экстаза, Экзальтации. Бельмо удивлённо его разглядывал, а Бояров не смотрел на него, он рассказывал, говоря торопливо, перескакивая с пятого на десятое.
– … это составил кто-то множество лет назад … это надо изучать специалистам, много лучше меня подготовленным. Возможно, эту книгу назовут чем-то вроде Библии, хотя о религии здесь не так уж и много. Но здесь рассказывается о войнах, которые велись задолго до известных нам событий. Последствием тех войн стали климатические изменения, к примеру, появление пустынь, той же Сахары. Как можно изменить структуру почвы, что плодородная земля сделалась пустыней. Это – не просто убить почву. Здесь другое воздействие, более глубокое. Мёртвое море взять … Но ещё более удивительные воздействия пришлись на арктические земли. Они подверглись оледенению. Именно тогда погибла та легендарная Гиперборея, которая перекликается по известности с Атлантидой, о которой тоже известны лишь слухи. Но здесь-то говорится вполне определённо и, если всё внимательно изучить, то мы получим сведения, за которые учёные готовы будут отдать всё, что угодно …
– Всё, что угодно … отдать …
Именно это и хотел услышать Каин, когда начал допрашивать своего старого знакомого. Именно это. Но то, что отдать должны учёные, вот это смущало. Что-то Каин не помнил, чтобы учёные располагали большими средствами, то есть деньгами. А всё прочее, это ведь без надобности. И никак не приближает его к исполнению мечты.
– Хорошо, студент, ты меня убедил, – сказал спокойно Петров и принялся складывать старинные бумаги, заполненные ровными строчками. – Я постараюсь найти таких людей. Но, скорей всего, они не предложат мне что-то подходящее для меня. И тогда я сожгу эти твои бумаги. Но не раньше, обещаю тебе.
Андрей Бояров заплакал. По щекам его струились слёзы, капали ему на грудь, но он не обращал на это внимания, глядя на мешок, куда Каин прятал бумаги.
– Заметь, студент, я больше не предлагаю тебе работать на меня, вместе со мной. Я понял, что ты – фанатик. Я понял, что работать с фанатиками – себе дороже. С фанатиками должны работать другие фанатики. Пойдём, Бельмо, мы притащим к нему как раз такого человека. А потом мы уедем. Здесь нам больше нечего делать. Здесь не нужны наши услуги. К счастью мир достаточно большой и мы сможем найти для себя нужное место. Мы собирались ехать в Екатеринбург. Вот туда и поедем.
Фима Бельмо обрадовался и оживился. Ему не понравилось, как разговаривал Каин с Бояровым. Бояров был его врагом, и его можно было «поставить на перо», то есть на нож, то есть зарезать. Это и собирался сделать Фима. Но Каин запретил ему делать это. Наоборот, он долго, целый день, разговаривал с политическим. Фима даже решил, что Каин собирается предложить студенту место своего помощника. К счастью, опасения оказались напрасными. Значит, Каин опять задумал какую-то очередную игру, мастером на которые считал себя. Они вышли в соседнюю комнатушку, где находился Башка, тоже прикрученный верёвками к стулу. Связывать людей приучился Фима. Это у него хорошо получалось. Вот и с Башкой получилось. Но сначала его пришлось приложить дубинкой. Это когда он хотел броситься на «студента» (так Каин прозвал Боярова). Каин хотел сам со «студентом» переговорить. А сейчас пришла очередь Башкина. Его внесли и установили стул с привязанным старовером напротив Боярова.
– Теперь здесь находятся два фанатика, – заявил Каин, глядя перед собой, куда-то в пустоту, обращаясь к тому, кого видел он один. – Оба они верят, но каждый в своего бога. Ночью мы играли в карты, была большая игра. Мы поставили на кон человеческую жизнь. Мы играли и Башкин проиграл. Теперь должна решиться судьба. Проиграл ли он свою жизнь или жизнь этого человека, забрать которую он сюда пришёл. Мы люди сторонние, хотя и авторитетные. Я пытался решить ваши проблемы так, чтобы от этого был смысл. Естественно, я хотел получить от этого выгоду, для себя, для своего дела, для своей мечты. Но вы оба отказались идти со мной. Что ж, я не стал настаивать. Теперь будет решаться, чья вера более правильная, вера в науку или вера в Бога. Чья сторона возьмёт верх? Интересно, но я не стану наблюдать за этим. Сейчас мы уйдём, а вы останетесь здесь. Оба вы связаны и довольно крепко. Кто вперёд из вас освободится, тот и победит. Я оставлю вам нож, которым приговор приведётся в исполнение.  А вы уж сами здесь всё порешаете. Я всё сказал.
Каин достал из-за пазухи небольшой самодельный нож, какой сооружают из обычной ложки, и воткнул его в стену. Потом повернулся и вышел наружу. Бельмо хохотнул и потянулся за ним, а потом повернулся и сказал, сразу обоим:
– Вы уж, братки, не подкачайте. Завалите друг друга. И – удачи вам в этом деле.
+ + +
Здесь, за разобранной стеной, всё было не так. За долгие годы люди, которые здесь обитали, привели в порядок подземное хозяйство. Они убирали наросты на стенах, там, где имелись сталактиты, срубали их, укрепляли своды галерей столбиками, расчищали от завалов коридоры, то есть вели себя как рачительные хозяева. Но пещеры оказались слишком протяжённые, и часть из них решили не разрабатывать, не чистить. Наоборот, именно туда и стаскивался разный «мусор», то, от чего пытались избавиться. Здесь везде громоздились кучи обломков базальта, какой-то щебень, своды топорщились всякими гребнями, «сосульками». Здесь надо было проявлять дополнительную осторожность. Степан Горевой глянул на всё это и вздохнул. Алексей Васкевич, взявшийся ему помогать, растерянно почесал в затылке. Казалось, что здесь можно провести целую вечность и ничего не найти. Васкевич был пучеглазым и таращил их в темноте, стараясь что-то разглядеть. Если здесь и были какие-то следы, то в этом кавардаке их определить было невозможно.
– Если ты утомился, Алексей, – выдавил из себя Горевой, – то отправляйся домой.
– А ты? – спросил тот.
– А я останусь, – сказал, стараясь не показать досады. – Надо найти Савелия. Здесь он где-то, я это чувствую. Больше ему быть негде. Обвиняют в его гибели моего зятя. А я не верю в это. Не такой он человек.
– И я не верю, – почесал в затылке Васкевич. – Но только ведь он каторжник, беглый.
– Беглый, но не убивец, а политический. Да ты и сам его понять должен. Сколько он у нас прожил.
– А я что? – отмахнулся Васкевич. – Я – ничего. Остался же с тобой. Вместе сюда пришли, вместе и домой вернёмся.
– Вместе с Савелием, – добавил Горевой.
Вот ведь, постояли-то всего ничего, с десяток коротких минуток, а где-то внутри появилась уверенность, что и Савелий найдётся, и с этим непонятным делом разберётся. Да и хватит Насте слёзы лить. В её положении расстройства лишними будут. Степан Горевой вспомнил, как зять Андрей сказывал, что давным-давно здесь проходила большая война. Наверное, это место и тогда было Убежищем для неведомых людей. Они тоже прятались в подземных укрытиях. Давно уже нет тех людей, а это место стало служить духоборам.
Искать здесь было сложнее. Они светили фонарями и лазали от одной кучи к другой. Скоро энтузиазм стал таять. Васкевич всё чаще вздыхал и поглядывал уныло назад. Они всё дальше удалялись от полуразобранной стенки. Впереди увидели провал в земле. Степан привязал верёвку и попросил Алексея придерживать её. Сам он стал спускаться вниз. Спускаться было невозможно, так как в руках Горевой держал фонарь и стирался светить вниз. Если он разглядит дно и увидит, что там пусто, то будет сразу подниматься. Время шло, и он тоже чувствовал нарастающую усталость. Он бы бросил это, но помнил, как они искали Настю, дочь его, и как нашли в одном из таких же «колодцев». Но здесь, похоже, его предчувствия были ошибочны, или он их не так растолковал.
– Алексей, дай мне руку, – устало попросил Степан.
– Пора нам отдохнуть, – заявил тот, – а ещё лучше отправиться домой. Ты ведь сам видишь, что дальше искать безнадёжно. В одиночку, – добавил поспешно.
– Вижу, – отозвался Горевой, – сам понимаю, но и надеюсь, что найдём мы. Давай, ещё вон тот «колодец» осмотрим, а потом и уйдём.
– Давай, – охотно согласился Васкевич, радуясь скорому возвращению домой. Он уже мысленно клял Степана и себя самого, что остался и не ушёл, как другие. Сидел бы сейчас дома, чай пил, а здесь …
Степан свесился вниз и светил туда фонарём, прислушивался.
– Чего там? – шёпотом спросил Васкевич.
– Кажись, шум какой-то слышал, – признался Степан. – Как будто охнул кто.
Откуда неизвестно появились силы, привязал конец верёвки, кинул вниз, принялся спускаться, упираясь одной ногой в стену. Вниз осыпалась каменная крошка. Посветил фонарём, надеясь увидеть поднятое к нему лицо. Но … внизу была пустота, то есть засыпанное камнями дно. Даже если там и был кто, так его похоронило, и одному, даже двоим никак не откопать.
– Что там? – послышался голос сверху.
– Нет … ничего, – глухо отозвался Горевой. Когда чего-то ждёшь, очень ждёшь, а потом не находишь, чувствуешь такое разочарование, что теряются всякие силы.
– Должно быть, тебе тот стон показался, – сочувственно сказал Васкевич.
«Я уже и сам не знаю», – хотел ответить Степан, но промолчал. У него едва хватало сил, мочи, подтягивать своё тело на верёвке.
– Всё, уходим, – решительно заявил Алексей.
– Ты иди, – сипло заявил Горевой, – а я ещё вон там посмотрю.
– Но ведь мы решили … – растерянно буркнул Васкевич. Он смертельно устал и испытывал растущее чувства недовольства, недовольства своей слабостью и товарищем, который оказался сильнее его и снова намерен куда-то лезть.
– Мне кажется, – сумрачно заявил Степан, – что я слышан короткий стон, который внезапно оборвался.
– Но тебе могло показаться, – почти выкрикнул Васкевич. – Мы устали, к тому же это эхо … оно искажает звуки. Любой шорох можно принять за … за что угодно.
– Ах, Алексей, – устало отмахнулся Горевой, – ты можешь уйти, а можешь и подождать. Я осмотрю ещё вон тот провал, первый отсюда, и тоже пойду домой.
– Всё же я, наверное, пойду, а, Степан? – жалобно ответил товарищ.
Не слушая его, скрипнув зубами, Горевой полез дальше, склонился над очередным провалом и посветил туда фонарём. Дно было достаточно отдалено от него и что-либо разглядеть не представлялось возможным. Непослушными руками Степан закрепил верёвку и опустил в «колодец» ноги. Шёпотом читая молитву, Степан начал спускаться.
– Помоги, Господи, рабу твоему в его поисках. Помоги отыскать Савелия. Сделай так, Господи, чтобы отыскался он, и был жив, а там я уже его сам … как-нибудь …
Договорить он не успел, потому что услышал новый короткий стон. Он был столь отчётливо слышен, что Горевой даже вскрикнул. Руки его дрожали так, что он едва не выпустил верёвку. Там, где-то под его ногами, находился живой человек. Кто это, если не Савелий Богодеев?
– Алексей! Эй, Алексей! Если ты ещё не ушёл, то беги сюда. Я, кажется, нашёл его!
Степан Горевой висел на верёвке и слушал тишину. Где-то неподалёку капала вода. Ещё где-то сошёл небольшой оползень. Но его спутник … он не спешил на зов. Значит, он уже ушёл и был так поспешен, что удалился едва не бегом. Выходит, ему одному придётся вытаскивать Савелия.
Скрипя зубами, он начал спускаться. Как-то разом появились силы, и он преодолел сразу несколько метров, но почти сразу силы иссякли. Но он уже видел Савелия. Парень упал не на самое дно, а смог уцепиться за выступ. Сжимая его обеими руками, он держался каким-то чудом. А ведь с того момента, как он пропал, прошло больше суток. Неужели он всё это время смог здесь провисеть?
– Сейчас … Савелий … – шептал Степан, – сейчас я тебе помогу.
Он сполз ещё на пару метров и увидел, что внизу что-то зашевелилось. Неужели там ещё кто-то есть? На мгновение Горевой вспомнил истории о подземных призраках и жутких бесследных пропажах и похолодел, содрогнувшись. Но потом понял, что увидел своё же отражение в воде, которая походила на зеркало. Неизвестно, какая глубина была внизу. То, что Савелий как-то держался и не рухнул, можно считать чудом. Горевой опустился ещё и смог дотянуться до парня. Тот коротко простонал, наверное, от усталости в руках и … разжал руки. И снова чудом Степан подхватил тело. Подхватил и почувствовал, что вот сейчас не сможет держаться на верёвке и они вдвоём, вместе, рухнут вниз. Он поднял голову и закричал, что было сил …


Глава 14
Дверь захлопнулась за Бельмом. Бояров и Башкин остались наедине, привязанные каждый к своему стулу. И был ещё оставленный им нож, который Каин вонзил в стену этой хибары, ночной сторожки, стоявшей где-то в лесу. Оба противника смотрели один на другого (а на кого же ещё?). Каин ожидал, что оба они в эту же минуту примутся освобождаться, вырываться, грызть свои путы, чтобы скинуть их с себя и успеть до того, как второй противник опередит первого. И как только руки будут свободны, тут же прольётся кровь. Но это будет не сразу, далеко не сразу, а до того сторожка переполнится миазмами страхи и ужаса. А после того, как один из них одержит победу, то он потратит столько сил и эмоций, что ни на что другое будет уже не способный. На этом и был построен план мести. Каин не хотел простить Боярову того, что аспирант не пожелал присоединиться к исполнению заветной мечты, хотя от него ждали совсем немногого. К тому же не надо сбрасывать со счетов прошлых обид, а обиды свои Каин не забывал, хотя мог их откладывать надолго. А что касается Башкина, то Петров не мог понять этого человека, его стремлений и побуждений, его мотиваций, если выражаться языком интеллигенции. И вместе с тем Каин чувствовал за Башкиным какую-то непонятную силу, которую не стоит оставлять за спиной. А столкнуть их между собой, это и есть те придворные интриги, овладеть которыми необходимо тому, кто стремится сделаться царём.
Но … два этих человека сидели неподвижно и разглядывали друг друга.
– Почему он тебя назвал студентом? – спросил один.
– Я и в самом деле учился, – начал объяснять второй, – учился в Горном училище, то есть в институте, но решил продолжить там учёбу и перешёл в аспиранты, а это более углублённый курс. После аспирантуры я мог бы и сам преподавать.
– Но учительствовать ты стал у нас, – хмыкнул Башкин.
– Да, в Камышино, – подтвердил Бояров. – Чтобы быть полезным селянам. Я ведь не так много могу делать. Помог вот отремонтировать ваше Убежище. Там и увидел Книгу Рода. Но в острог попал не за учёбу, – тут же сменил тему разговора Андрей, заметив гримасу недовольства на лице собеседника. – Я интересовался и переменами в обществе. Как сделать так, чтобы оно развивалось наиболее динамично. Я начал посещать марксистский кружок, хранил у себя материалы. Но, оказалось, они занимались и более конкретными делами, которыми заинтересовалась жандармерия, а обвинили во всём меня, в причастности к террористическим акциям. А как ты попал сюда?               
– За тобою погнался, – признался Башкин, не покривил душой. – А наткнулся на этого … на Каина. Он и предложил с ним в карты сыграть, на жизнь. Пока играли, беседовали. Он сказывал, что на каторге много всего передумал, со многими встречался. Там, на воле, он всё про фарт воровской думал, про удачу, как авторитет получить сведи преступников, как сохранить его, а для этого надо всё больше и больше придумывать. Получалось это у Каина, и так хорошо выходило, что ему в его удаче позавидовали, и подставили его, да столь ловко, что его с поличными прихватили, взяли под «белы руки» и отправили … не столь отдалённо, не на Сахалин всё же, но далеко от Руси, в Благовещенск. Попав сюда, Каин и задумался, что же его ожидает в дальнейшем, если, конечно, он не сгинет на этой каторге, не сгниёт в железах (ударение на «а»). Получалось, по словам Каина, нехорошо. Даже если он вернётся обратно в столицы, где авторитет воровского «короля» уже подзабудется, надо будет решать со своими обидчиками, а войны между воровскими кланами порой печально заканчиваются. Полиция часто сталкивает их друг с другом и могут решить, что Каин действует с поддержки этой самой полиции.
– Тебе-то с этого чего, – глухо спросил Бояров Башкина, с неприязнью его разглядывая.
– Рассказываю, как всё было, – ответил тот. – Я его ещё спросил, а где здесь Бог, в его-то словах и в его жизни.
– И что он ответил? – Боярову стало интересно.
– Засмеялся он и сказал, что там, где он был, Бога не встречал. По всему получается, это я его слова пересказываю, что на каторге нет место Богу, что там территория дьявола. Он сказал, что там, где есть Бог, всегда находится и дьявол, как свет соседствует с тьмой, что они передают друг другу полномочия, как день сменяется ночью и наоборот. Бельмо, стоявший рядом, глумливо смеялся.
– Он всегда таким был, – вырвалось у аспиранта. – Да и Каин тоже.
– Он в основном и говорил, а Бельмо только подсмеивался. Каин продолжил рассуждать, что дьявол расширил свои владения в геенне огненной, построив тюрьмы и каторги. Попавшие туда грешники становятся ещё большими грешниками, общаясь друг с другом.
– Но ведь при тюрьмах и каторгах есть батюшки, – попробовал возразить Андрей.
– Да, – кивнул Башкин. – Но они все православные, которые утверждают, что такое построение государства угодно Богу, когда дьявол весьма вольготно себя чувствует, словно у него имеется какой-то договор с Богом.
– Он так и сказал? – удивился Бояров.
– Да, – кивнул Башкин. – Я был потрясён его словам и упустил несколько ходов в игре, а Каин продолжал разглагольствовать. Он напомнил, что православная церковь находилась внутри мусульманской Золотой Орды, что прекрасно там себя чувствовала. Он сказал, что оттуда пошли разграничения территорий. Как мусульмане могли ладить с православными, так православные не желали ладить с католиками или теми, кто придерживался первоначальной веры в Христа. Что это, как не власть Сатаны?  Это – слова Каина.
– Похоже, он недаром этим именем назвался, – вырвалось у аспиранта.
– Он это тоже говорил, – подтвердил Башкин. – Сказал, что Каин недаром стал первенцем у первых людей, потому как понёс в себе след Змия, накормившего Еву запретными плодами. Что запретными плодами заполнено в нашей жизни многое, что это и называется искушением, и что человек слаб, что он снова и снова входит в искус, и что он, Каин, снова готов искусить россиян, обещать им многое, чтобы они согласились признать его царём над собой. 
– Согласится ли народ, – скептически заявил Андрей, – чтобы им правил Каин.
– Он будет Петровым. Сейчас правит династия Романовых. Мол, будут Петровы.
– Он так и сказал? – продолжал удивляться Бояров.
– Это всё меня настолько потрясло, – признался Башкин, – что я проиграл ему. Ставкой была жизнь.
– Твоя? – утонил Бояров.
– Просто – жизнь, – ответил Башкин. – Он сам нам назначил решить, чья жизнь из нас была проиграна. Мы это должны решить между собой.
– И что ты будешь делать? – спросил аспирант, стараясь, чтобы голос его не дрожал.
– Мне не хочется, чтобы за меня решал Каин, – признался Башкин. – К тому же …
– Что – «к тому же»? – нетерпеливо спросил Бояров, после того, как Башкин замолчал.
– Есть ещё причина, – неуверенно начал старовер.
– Давай, Тихон Прокопьевич, расскажи мне. Мы вроде как находимся «в одной лодке». Каин решил столкнуть нас лбами, да так, чтобы мы их расшибли. Чтобы у него не получилось, надо быть откровенным друг перед другом, как на приёме у медика.
– Как на исповеди, – продолжил Башкин. – Но ты не священник, чтобы говорить с полной откровенностью, ибо за священником находится Бог, которого не обманешь.
– Обещаю, что не обману, – уверил Андрей. – Клянусь здоровьем родителей и … Насти, нашим ещё не рождённым ребёнком.
– Тогда скажи мне, – попросил Башкин, – что ты сделаешь, если останешься живым, и всё закончится благополучно, для тебя.
– Я вернусь обратно в Камышино, – твёрдо заявил Бояров. – Там Настя, моя жена. Она ждёт нашего ребёнка. Это – моя семья. Как только она будет готова, и ребёнок подрастёт и окрепнет, мы уедем, втроём, в европейскую часть России. Быть может, у нас получится добраться до дома. Как только … если только у нас наладится, пошлю весточку сюда, и постараюсь забрать Горевых, если они согласятся.
– Большие планы на будущее, – весьма неприятно усмехнулся Башкин. – Теперь я расскажу о себе, а потом мы будем освобождаться, ну, и всё остальное.
Башкин принялся рассказывать, но сделал слишком большое отступление, со своих молодых лет. Должно быть, он давно уже так не откровенничал, не рассказывал о себе, о своих сокровенных мыслях. Андрей заметил, что старообрядцы мыслят отвлечённо, и в их мыслях всегда присутствует вера. Всего этого было в избытке и у Башкина, так же как тяги к свободе и чему-то необычному. Это заставило его сбежать из дома. Романтично настроенные подростки мечтают увидеть море, наняться на корабль, пуститься в странствия … на горе своих родителей. Тихон решил отправиться … в Иерусалим, туда, где проповедовал Иисус, надеясь, что и он услышит голос Бога. Какими-то промыслами он забрался довольно далеко, дальше Томска. До Иерусалима оставалось далеко, чуть ближе Луны, и подросток Тихон немного даже приуныл, но он пристал к компании пилигримов, которые направлялись куда-то недалеко, где-то между Тюменью и Тобольском, где жил старец, называвший себя Серафимом. Тихону стало интересно, и он решил тоже туда направиться. Кажется, они называли себя «корабельниками», те, кто почитал этого старца. У Серафима был ученик, Григорий Новых, который был при Серафиме достаточно давно. Башкину было интересно. По словам Серафима, главное в человеке это была вера, вера в божественную предрешённость. К примеру, если ты по-настоящему уверуешь, то сам пойдёшь по воде «аки по суху», как рассказывалось проповедниками. Если порезать руку ножом, так, чтобы стекала кровь, перевязать свежую рану платком и горячо прочитать молитву «во здравие», то, развязав рану, можно увидеть, что она зажила и мало того, что не кровоточит, но от неё останется лишь шрам. Григорий Новых показывал такой опыт, и Тихон своими глазами видел, что так и получилось. Серафим лечил людей наложением рук, а как-то даже поднял умершего, как Иисус Лазаря, своего ученика. Правда, кто-то говорил, что умерший был не совсем умерший, просто он не мог проснуться и лежал несколько месяцев, а его родные подкармливали мёдом, вкладывая в рот ложечкой, и ворочая тело, чтобы не появилось «пролежней». Но Серафим сказал ему: «Восстань», и тот зашевелился, открыл глаза и попытался подняться. Что это, как не чудо? В это село наезжали люди, прослышав про чудесные деяния, но Серафим не дозволял собираться вокруг него людям. Он беседовал с ними, в отдельности, и давал им задания, каким надо следовать. Он даже отправил от себя Новых. Говорили, что он послал его в столицу к самому царю с царицей, чтобы он излечил их наследника. Тихон не слышал, чтобы наследник царский чем-то болел и нуждался в помощи. Ему было интересно, что старец скажет ему.
– И что он сказал тебе? – спросил (нетерпеливо) Андрей, чтобы как-то ускорить историю Башкина. Тот понял его и нахмурился.
– Он отпустил мне грехи, – хмуро сказал мученик, – сказал, что попаду за веру на каторгу, стану разбойничать, стану даже атаманом шайки, но всё простится мне, если я стану твёрдым и поведу за собой людей и спасу их души.
И снова Башкин начал говорить, что после этого «откровения» начал испытывать  сомнения. Добираться до Иерусалима он уже передумал. К тому же Серафим сказал ему, что Бог уже живёт в его груди и надо только научиться слушать его голос, а пока прислушиваться к себе и звать, когда Господь призовёт его.
– Я отправился обратно, – говорил Башкин, – и снова в компании, только не богоходцев, а бродяг. Вместе идти веселее, но, когда я услышал хулу на Господа, то не выдержал и бросился на охальника. Я был уже достаточно силён, чтобы крепко вдарить, а был настолько зол, что ударил слишком сильно. Бродяга так и не очухался, а меня потащили к околоточному. Вот так я и попал на каторгу. Серафим не ошибся во мне …
Башкин продолжал говорить, рассказывая свою жизнь, а Бояров его почти не слушал. Он понял, что его «товарищ» говорит больше для себя, что-то там решая и в чём-то себя убеждая. Каким это образом отразится то решение на самом Боярове – вот что интересно. Прерывать рассказ его, своеобразную исповедь, не хотелось. Наверное, какой-нибудь Гиляровский, очередной «король» газетного репортажа много чем пожертвовал бы, чтобы услышать эту историю, но она была для Андрея не очень интересна и, чем дальше, тем меньше он его слушал.
– Послушай, Тихон, – наконец подал голос аспирант. – Надо что-то делать, ведь они всё дальше уходят от этого домика, затерянного в лесу.
– Я согласен тебе помочь, – ответил Башкин, – но только в том случае, если ты обещаешь мне, что не вернёшься в Камышино. Либо ты уйдёшь, уйдёшь совсем, либо ты умрёшь здесь, и тоже совсем. Что ты выберешь?
+ + +
Степан Горевой чувствовал, что вот сейчас его рука, придерживавшая Савелия, отпустится, и тот рухнет вниз и скроется под водой, заполнявшей колодец. Он напряг свои силы и …
– Степан! Ты здесь?! – послышался голос Васкевича. – Я хотел уйти и даже направился к выходу, но мне навстречу уже двигались сразу несколько человек. Ты где?
– Здесь! – крикнул Горевой. – Я нашёл его! Нашёл Савелия! И он жив!! Но … скорее … я больше не выдержу …
Тут же в колодец опустилась верёвка, за ней – другая, и по ним влезли пара человек, схватившие Богодеева, который тут же выпустил уступ, за который цеплялся. Горевой облегчённо вздохнул, но тут же почувствовал, что не в силах подняться, что те несколько минут, когда он держался, вместе с Савелием, настолько его обессилили, что он не мог поднять своего тела и на метр. Конечно же, его соседи тут же опустились и поддерживали его, пока он подымался. Когда он схватился за край ямы, из глаз его скатывались слёзы, и он не скрывал их. Частно ли нам приходится находиться на краю гибели, спасать из пропасти друзей?
Оказалось, что когда мужики явились домой, а Степан с Алексеем продолжили поиски, жёны явившихся устроили большие домашние разборки, что есть хорошо и что есть плохо, и – самое главное ¬– с каждой минутой накал тез разборок только нарастал. Сказывалось и то, что сами мужики тоже чувствовали за собой неправоту, это и стало причиной их столь поспешного возвращения в Убежище. Ну и ещё за ту пару часов они успели подкрепиться и хоть неважно, но отдохнуть. И пришли они очень вовремя, как это тут же выяснилось. Савелия подняли, бережно уложили на каменный пол и начали приводить в себя. Но полоса везения на этом закончилась. Степан Горевой несколько раз повторил, что внимание его привлёк кроткий стон. Короткий он или продолжительный, это уже частности, но чтобы издать звуки, тот же стон, надо быть в сознании, чтобы дать о себе знать. Должно быть это стало последним усилием Савелия, после которого он отключился. Это могло стать его концом, так как он провисел, каким-то чудом, в этой клятой яме почти сутки, чего было трудно себе представить. Но он выдержал, доказав тем, что человек может многое вынести для спасения своей жизни. 
Все принялись ощупывать молодого человека, желая убедиться, насколько сильно тот ранен (если ранен). Оказалось, что у него разбита голова и довольно сильно. Наверное, спасло его то, что у него были пышные волосы, шапка на голове и ещё, может быть то, что ударивший его спешил и удар соскользнул на плечо, которое было тоже повреждено, но не так сильно, иначе ему просто не удалось бы провисеть так долго в «колодце». В той части Убежища, которой пользовались члены общины духоборов, такие «колодцы» использовались как ловушки, все неровности на стенах были зачищены, а в случаи опасности верхняя часть маскировалась. Вошедшие в пещеру посторонние рисковали провалиться внутрь. «Колодцы» были достаточно глубоки, и там скапливалась вода. Была вода и здесь, но стены не равнялись и торчали камнями, словно провал «скалился клыками». О некоторые Савелий поранился, но не сильно. Но он, тем не менее, пострадал так, что впал в беспамятство и никак не приходил в себя. Бывало, что человек получал в бою страшные раны, терпел «нестерпимую» боль и лишения и дожидался помощи, но, как только дожидался её, мог расслабиться настолько сильно, что даже умереть. Поэтому помощь раненному стараются оказать сразу же, на поле боя или месте катастрофы, а всё остальное делается, когда раненного доставят в госпиталь.
Соорудили носилки, положили на них Савелия Богодеева, который едва дышал, и понесли к выходу. Носилки тащили двое, но их меняли едва ли не через десять метров, потому вытащили так скоро, как можно было идти и не тревожить повреждённого тела. Наверху нашедшемуся Савелию все сильно обрадовались, и тому, что нашёлся, и тому, что жив. Только крики подняла Авдотья Никитична, да и понятное дело: какая же мать не вопиет, увидав пораненное детище. Наверное, она так не убивалась по погибшему мужу и второму сыну, Тихону, которого убили маньчжурские разбойники- хунхузы. То одна женщина, то другая успокаивали Авдотью, но та всё заливалась слезами. Общая радость, которая вспыхнула, как-то незаметно улеглась. Все старались не встреться друг с дружкой глазами. Начали гадать, кто же мог напасть на Савелия. О пропавшем учителе не заговаривали. Может и он лежит в какой-то из ям. Но Башкин принародно обвинял Боярова в убийствах и даже отправился за ним в погоню. Сейчас все помалкивали об этом. Придёт в себя Савелий, тогда и скажет, кто напал на него и сбросил в яму. Пока молодого человека отнесли в дом, а следом отправился старик Митрофанов, травник, сельский медик и знахарь. Хотели пойти и другие, но Митрофанов не позволил. Сказал, что достаточно помощи Авдотьи и Насти, всегда ему пособлявшей. Никто не посмел напомнить, что она была женой человека, обвинённого в нападении на Савелия.
+ + +
– Уехать? – переспросил Бояров. – Я это и собирался сделать.
Только что он видел в Башкине союзника, и он казался ему даже симпатичным. Так бывает симпатичным даже самый уродливый человек, если он близок вам и говорит симпатичные вещи. Так французский романист Виктор Гюго описал горбуна Квазимодо, обладающий уродливой внешностью, но преданной и доброй душой. Кто из читателей не сочувствовал ему, перечитывая «Собор Парижской богоматери». На миг вспомнил Андрей этот роман. Он понял, что хочет сказать ему скопец, но сделал вил, что готов с ним действовать заодно. Теперь Башкин ему казался таким же, каким он его видел с самого начала – всякий миг готовым к нападению. Христианской добродетели в нём было не больше, чем в следователе Святой Инквизиции, разглядывавшего того, кого он считал грешником. Но Андрей был связан по рукам и ногам, как и его визави, и надо было вести себя с ним, как с возможным союзником.
– Вы можете мне не верить, но мне здесь крайне надоело, я бы даже сказал – осточертело, если бы не желал, чтобы в моих словах искали какие-то там смыслы.
– А как же слова о возвращении в Камышино, – Башкин усмехнулся точь так, как это бы сделал уже упомянутый следователь.
– Мне бы хотелось этого, – вздохнул Бояров, стараясь выглядеть естественно, – но … но я слишком много сил потратил на эту книгу, которую я заканчивал, но это пустяки, по сравнению с тем, что я увидел, узрев Книгу Рода. В качестве вознаграждения Аврелий Нилович позволил мне взять ту копию, какую сделал Духовитный, его помощник и секретарь. Я уже видел себя в Санкт-Петербурге и мысленно подбирал, к кому из учёных надо направиться в первую очередь. Только представьте себе, какой я испытал шоке, когда этот человек, назвавшийся Каином, забрал у меня эти бумаги. Он не представляет себе всей их ценности. Они не имеют цены. Он настраивался ограбить меня, забрать всё мало-мальски ценное, но у меня ничего не было и тогда, раздражившись, он собирался сжечь переписанную книгу. Чтобы спасти её, я открыл, что она собой представляет. Каин связал нас и оставил наедине друг с другом. Он мечтает столкнуть нас и избавиться от преследования. Но я готов позабыть про вас, Тихон Прокопьевич, я чувствую, что вы плохо ко мне относитесь, Что ж, я не красна девица, чтобы понравиться. Мы оба оказались в неприятной ситуации, чреватой всякими опасностями, и от нас зависит разрешение её. И я призываю вас, если не сказать большего – молю, чтобы помочь друг другу освободиться и догнать-таки негодяев, отнять ценные для меня бумаги, которыми им не распорядиться и которые они бросят, рано или поздно, и которые пропадут, так как не имеют для них ценностей, но имеют большую ценность для меня, да что там – огромную. Я даже готов заплатить за вашу помощь, когда у меня будут возможности.
– Я понял, – ответил Башкин. – Но я тоже хотел объяснить свои поступки. Они могут показаться странными. Взять хотя бы, что я был … разбойником и даже возглавлял шайку. Я уже говорил, что старец Серафим возложил на меня миссию … Сначала я не понял её смыслов, но, после того, как угадал в заключение, а потом и на каторгу, понял, в чём эта миссия заключается. В чём моё предназначение. В очищении от скверны. Я покарал того, кто наводил хулу на Господа. То есть вспылил я, а покарал Господь, моими руками. Потом я действовал … я не осознавал своих действий … а когда осознал, стал руками Господа. Я карал, целыми компаниями. Ту шайку, которую я возглавлял, я заставил бросить разбой, уговорил их стать монахами. Я рассказывал им про Симона, который воровал и грабил, но встретил Мессию, уверовал в него, пошёл за ним, и Господь объявил его Скалой, назвал Петром и сделал своим первым учеником. Я говорю не так уж хорошо, но, когда надо, слова сами приходят ко мне. Мои товарищи поняли меня и раскаялись в делах своих. Я возглавил общину, состоящую из бывших разбойников. К нам пришли и попросились ещё несколько человек. Мы приняли их к себе, но среди них объявились смутьяны. Видимо, они подумали, что мы монахов изображаем, а на самом деле … Когда я заставил их носить вериги, они возмутились. Они попытались призвать остальных на бунт, и – им поддались. Моим товарищам пришлось трудно. Может, они прошли бы путь смирения до конца и забыли про своё прошлое, но у меня не хватило сил быть тем, кем стал Иисус, а у них не хватило терпения. Чтобы очистить их, я сжёг всю общину, и самого себя, но когда очнулся, то был жив, хоть и сильно пострадал. Я это посчитал доказательством, что правильно понял свою миссию.
Прерываясь, Башкин поведал, как он переходил с одного места на другое, как снова собрал себе братию из преступников, как они попробовали избавиться от него, и как сгорели в доме, где жили, все вместе. Башкин попробовал бежать, когда понял, что снова выжил и вернулся в Камышино, где про него уже забыли. Это было до того, как там появился Андрей.
– Там я встретил девочку, которая показалось ангелом, и я рассказывал ей про Бога, а как-то раз, рассказывая про геенну огненную, увлёк её в убежище, а там …
– Это была Настя? – прервал его откровения Бояров.
– Да. Сейчас она стала твоей женой, хотя должна была посвятить себя небу. Я …
– Постой, – прервал его Андрей. – Хватит говорить. Они уйдут, и мои бумаги пропадут. Ещё можно остановить их. Ты мне поможешь, Тихон Прокопьич?
Андрей понял, что говорит слишком жёстко, и он постарался изобразить улыбку, пусть и жалкую. Башкин принялся его разглядывать.
– Ты можешь себя развязать? – спросил скопец.
– Осторожно пробовал, – признался Андрей, – но у меня не получилось.
– Теперь давай стараться сделать это вместе.
Бояров крутил кистями рук, стараясь изогнуть их таким образом, чтобы дотянуться до верёвок, опутывающих его запястья, но он был связан так искусно, что все его попытки закончились неудачей. Руки всё сильнее болели из-за тех усилий, которые он делал. Казалось, что кожа вот-вот лопнет в тех местах, где её перетягивали путы. Башкин скрежетал зубами и бледнел лицом. У него тоже не получалось. Он повернул голову:
– Студент, – позвал он.
– Не надо меня так называть, – с досадой откликнулся Бояров. От усилий он переполнен был досадой, и его недовольство прорывалось наружу. – Так меня называл Каин. Этим он хотел унизить меня.
– Должен же я тебя как-то называть, – скривился скопец.
– Ладно, чего тебе.
– Постарайся приблизиться ко мне.
– Я привязан к своему стулу.
– Вижу, я к своему тоже прикручен. Двигайся вместе со стулом. Я тоже попытаюсь.
Наверное, со стороны это выглядело смешно. Оба пленника изгибались из стороны в сторону и, рывками, приближались, совершая неуклюжие скачки. Американский фокусник, венгерский еврей Эрик Вайс, известный под именем Гарри Гудини, стал известен тем, что умел освобождаться от любых пут, даже от наручников, мог выбраться из запертого ящика, и даже погружённого в воду. Этот человек занимался индийской гимнастикой и мог сделать суставы подвижнее, чем это предусмотрено природой. Это выглядело эффектно, но этими упражнениями он разрушал свой собственный организм, суставы. Окажись он на месте кого-нибудь из наших пленников, он освободился в два счёта, может, чуть дольше. Нашим же героям пришлось много сложнее. Это со стороны кажется, что всё можно сделать легко и изящно. Но вот когда касается дела, то наступают сложности. Сумев оказаться рядом с другом, заставив скакать тяжёлые неудобные конструкции, которые считались стульями, Бояров и Башкин стали решать, что делать дальше.
– После того, как попал в огонь, – признался старообрядец, – мои пальцы потеряли чувствительность. Я не думаю, что у меня получится развязать эти верёвки.
Пришлось эту обязанность на себя брать Боярову. Он сумел так развернуть свой стул, что оказался рядом со своим соседом, и даже прижался к нему. Теперь он своими пальцами начал ощупывать верёвки, пальпируя узлы. Потом начал, пальцами же, эти узлы распутывать. Несколько раз казалось, что пальцы сломаются, как сухие веточки, так было сложно, но он сумел с этим справиться, распутал один узел, второй, а потом дело пошло живее. И скоро Башкин разминал руки, занемевшие от тугих, сковывавших пут.
– Давай, скорей, Тихон Прокопьевич, – попросил Бояров, ёрзая от нетерпения на своём стуле, – умоляю вас, поспешите, освободите мне руки. Нам необходимо поспешить.
– Несколько минут не решают ничего, – ответил Башкин, продолжая потирать запястья рук. – Я ведь сказал, что почти их не чувствую. Мне надо время, чтобы кровь побежала по жилам.
Бояров вздыхал и крутился на стуле, насколько ему позволяли путы. Казалось, что
Время остановила своё течение, как если бы река, неторопливо двигающая свои воды, вдруг перестала течь. Это было бы столь же удивительно. Но он не считал возможным повторить просьбу, почти мольбу. Ему не хотелось унижаться, демонстрировать свою слабость, тем более, что преимущество он дал Башкину сам.
– Что отличает христианство наше и западное? – спросил Башкин, но обратился он не к Андрею, а как бы сам к себе, потому что сам же и ответил. – Верой, верой в своего бога. И если сначала вера была сильнее на Западе, где даже появилась Инквизиция со своим судом, то теперь прошло много времени и наша вера, православная, стала сильнее. Потому что католичество предоставлено само себе, что же касается православия, то ему приходится быть между исламом, буддизмом и тем же католичеством. А ведь не надо забывать и об иудаизме, которого вроде и нет, но которого становится всё больше.
– Господи, о чём это вы? – вопросил Бояров.
– Я о вере, о тех смыслах, что она несёт в себе. «Верую», говорят слишком многие, или говорят, что «Христос воскресе», и это как бы пароль принадлежности к чему-то там, а что происходит потом? А ничего не происходит. То есть дальше продолжается обычная размеренная жизнь. Люди живут во грехе и это считается обычной нормой. Грех как бы происходит в порядке вещей. Он стал обыденностью. Смотрины, венчания, отпевания, соборования, тризна, это всё осталось, но оно перестало нести в себе веру, просто так принято делать. Это стало рутиной. Но ведь вера остаётся. Она есть и у мусульман, и у буддистов, у тех же иудеев. Останется тот победителем, кто верит по-настоящему, а прочие – проиграют. Это мне объяснит старец Серафим много лет назад. Тогда я его выслушал, но не понял, не понимал. Понимание пришло позднее. К тому времени я уже был на каторге. И своим пониманием я поделился с другими. Меня поняли и за мною пошли. Так я стал руководить общиной. Это была первая община Новой христианской церкви, оплотом которой, скалой, стал я. Но мои новые братья верой преисполнены не были. И тогда я понял, что на алтарь должна быть принесена жертва. Жертвами питаются боги. Не амброзией и нектаром, а кровью. Нет, даже не кровью, а сомнением. И я вынес своим братьям приговор. Но приговор тем сильнее, ежели его разделить с ними. Я взошёл на общий костёр. Но вера спасла меня, и я вышел из него, и раны мои затянулись, хоть и не сразу. Я был искушён. Ангелом. Едва я не потерял с ней голову, но смог спасти душу, пожертвовав частью тела. Я бежал, и снова собрал братьев. Я говорил им о настоящей вере. И снова они меня услышали. Но слаба человеческая плоть. Позднее они пожелали жить как раньше, Говорить о Боге, но жить так, как им подсказывало сердце. И снова я вспомнил об алтаре, о жертве …
– Постой! – Выкрикнул Бояров. – Я дослушаю твою историю позже, – но сейчас давай поспешим. Освободи же меня. Поторопись!
– Это ты торопишься, – ответил Башкин. – Все вы торопитесь. Ты тоже не говоришь о вере. Тебя тоже заботит только своё. Ты тоже должен возлечь на алтарь …
– Что ты говоришь, Тихон Прокопьевич! Приди в себя.
– Я пришёл. Ты сам меня освободил, чтобы я спас твою душу. Молись же, потому что сейчас наступит твой конец.
Башкин подошёл и обхватил пальцами шею аспиранта, примериваясь, как удобней обхватить его горло.
+ + +
Стёпка Беркут ещё раз прислушался к своим ощущениям. Ему определённо надоела такая пустая и бессмысленная жизнь мальчика на побегушках, влачившего жизнь при ночлежке. Он был сыном каторжанина, который давно уже помер. Пропала и его мать, умершая от алкогольной горячки. Жить бы ему бродяжкой, но батюшка. отец Елизарий,  привёл его в ночлежку и попросил взять на работу. Обычное дело, скажете вы? В общем-то, да, но Стёпка имел теперь возможность бесконечно слушать истории, которыми потчевали его, да и прочих слушателей, постояльцы. Сколько же, оказалось, кругом людей, бывших на каторге. Стёпка не вспоминал, что неподалёку находилась тюремная крепость. Острог для него всегда здесь был. Он на него не обращал внимания. Но эти романтические истории про сыщиков и преступников. В центральной части России, в европейской, имелась масса книжек, напечатанных на дешёвой бумаге и продающихся по паре копеек за несколько штук. Про Шерлока Холмса, Ната Пинкертона, Ника Картера, сыщика Путилина, Арсена Люпена, да всех и перечислить невозможно. Ради этих дешёвых книжонок Стёпка обучился грамоте и читал то, что попадало ему в руки, не так уж и много попадало, но рассказывалось гораздо больше, и совсем уж о невероятных вещах. Он потерял представление о действительности и жил в своём собственном мире, мире разбойников и гангстеров, которые могли всё, которым жить было интересно. Вот и Стёпка выбрал для себя такую увлекательную жизнь. Сказать по правде, так он к этому начал готовиться загодя. Первой, отправной точкой стала находка им настоящего револьвера «Смит- Вессон», какими вооружены были городовые. Кто-то спрятал револьвер, хорошенько смазав его и завернув в плотную бумагу, а Стёпка нашёл, пусть и совершенно случайно. Кто-то из постояльцев спрятал. Наверное, для чего-то готовились. Сначала Стёпка испугался, сбежать хотел, сделать вид, что ничего не находил, а потом свою находку перепрятал. И никто ведь вида не подал. Стёпка выждал несколько месяцев, а потом начал готовиться к переменам в жизни. Теперь, когда в его распоряжении появилось настоящее оружие, Стёпка решил действовать. Он чувствовал себя другим человеком. Он даже от своей фамилии решил отказаться. Да и что за фамилия такая – Собакин. Совсем фамилия обидная и ничтожная. Собакин, Кошкин. Он решил назваться Беркутом. Вроде бы и кличка. Пусть она станет фамилией. Степан Беркут. Будущий герой. С такой фамилией он быстро в люди выйдет. А тут, удачно, на свободу выпустили авторитетного человека Петрова, он же – Ванька-Каин. Конечно, Стёпка про него много слышал. И не один он вышел, а со своим дружком по кличке Бельмо. Стёпка почти не отходил от них. Он про себя решил, что вместе с ними из Благовещенска уедет. Он станет участником их шайки. Пусть даже на самых низших ролях. Это же всегда так. Потом, постепенно, станет им равный. А прислуживать им будут уже другие. И для Стёпки, то есть -  Степана Беркута. Стёпка прознал, для них, кандидата на жертву, проводил до Игнатьевской станицы, а потом указал сторожку в лесу, где можно было жертвы спрятать. Их даже оказалось двое – будущие жертвы. Каин прихватил ещё одного. Стёпке он показался тоже похожим на разбойника. Но ведь в пословице говорится, что ворон ворону глаз не выклюет, а на деле всякое получалось. Каину – виднее. Стёпка всё устроил, всё организовал, и незаметно удалился, помчался со всех ног домой, то есть в ту же ночлежку, где Каин с Бельмом остановились. Там и Стёпка жил, в клетушке при кладовой. В этой кладовой он и револьвер обнаружил. И всё боялся, что его вычислят. Специально дураком прикидывался. Но теперь это всё – в прошлом. Он собрал свои вещи и связал их в узелок. Револьвер сунул за пояс, но он был столь громоздок и тяжёл, что норовил провалиться в штаны, или вовсе вывалиться. Так Стёпка его в руке понёс, только обернул в газетный лист. Решил, что во так явится и оружие покажет, а потом попросит, чтобы с собой взяли. Каин увидит, какой он весь при делах и – никак не откажет.
Сторожка была не пустая, там кто-то был и что-то делал. Больше всего Стёпка опасался, что не успеет – Каин явно собирался уехать, и подросток спешил, что было сил, чтобы поспеть. Но услышав, как внутри разговаривают, он успокоился, снял с револьвера газеты и небрежно отбросил в сторону – уже не понадобится. Сам он придумал такой ход – как будто он снаружи несёт службу, то есть охраняет скрытый в лесу домик. Он, домик-то, хоть и скрытый, но от станицы совсем недалече, вдруг кто чужой объявится, или казаки как-то прознаются, а здесь Каин допрос чинит. Сейчас внутрь заглянет и доложит, что рядом нет никого, но лучше бы поостеречься, он ведь здесь местный. Тем временем внутри что-то грохнуло, а потом послышались хрипы. Тут уж самые сомнения отпали, Стёпка протянул руку и осторожно толкнул дверь.
Что же он увидел?
Кошмар полный он увидел. Во-первых, никакого Каина не было, да и Бельма, его кореша. А были те, кого они допрашивали. И один из них каким-то образом освободился. И теперь душил второго пленённого человека. На скрип отворяемой двери с ржавленными петлями  он повернул голову. На Стёпку глянул дьявол. Именно такое у него было лицо, у «душителя». Как-то Стёпке попала в руки книжка какого-то англичанина, Стивенсона. Называлась «Остров сокровищ». Название сие Стёпке приглянулось.. О сокровищах и кладах, как всякий мальчишка, он грезил. А там ещё оказались ещё и пираты, но выглядели они не удачливыми молодцами, как было в дешёвых книжонках, которые он запойно читал, а опасными убийцами. И всё это свалилось на голову юного Хокинса, который был как раз того возраста, что и читатель. Стёпка вспомнил тот момент, как к юнге приближался боцман, вооружённый складным ножом, и в глазах его был «написан» приговор юнге. Точно так же посмотрел на него «душитель», пальцы которого сжимали горло второго человека, уже закатившего глаза, связанного по рукам  и ногам, да ещё и прикрученного к стулу. В книжке юнга выпалил в пирата из пистолета в упор и тот упал, убитый, за борт «Эспаньолы», настоящего парусного корабля, на котором приплыли за кладом капитана Флинта. Но ведь и у Стёпки в руках был револьвер! Он про него забыл в первый миг, но как только взглянул в лицо «душителя», вспомнил отважного юнгу Хокинса и его удачный выстрел, и тоже вытянул вперёд вооружённую руку. Господи, каким тяжёлым показался револьвер подростку. Пистолет клонил его руку вниз. Стёпка закрыл глаза и нажал на курок и … ничего не произошло. Он посмотрел на «Смит-Вессон», похолодев. Да он просто забыл оттянуть курок, чтобы произошёл выстрел. А «душитель» оскалил зубы. Это была у него такая улыбка, но Стёпка подумал, что тот сейчас прыгнет на него и вцепится в горло. И в самом деле «душитель» повернулся в его сторону. Медлить было нельзя. Стёпка зажмурил оба глаза и нажал на курок.
Ба-бах! Грохнуло так, что заложило в ушах. Руку рвануло отдачей. Подросток, не открывая глаз, жал и жал на курок. Три пули из шести попали в потолок, но остальные должны были поразить «душителя», в сторону которого он направлял револьвер. Направлял, но не целился, понял вдруг Стёпка.
Только тогда он открыл глаза и увидел, что он попад, но не в того, в кого целился, а в другого, в связанного человека. А «душитель» стоял перед Стёпкой и по-прежнему скалил зубы, словно собирался ими вцепиться в глотку подростка. Тот закричал, выпустил из руки револьвер и рванулся с места прочь, сбежать, спастись от этого ужасного «душителя», похожего на дьявола, от Башкина. Но тот успел схватить его за шкирку, скрутил куртку на груди так, что она врезалась в горло.
– Где … Каин? – спросил, словно выдохнул ругательство «душитель». Наверное, надо было соврать, сказать, что не знает ничего, но Башкин смотрел сквозь его глаза прямо в его душу, которая содрогнулась и подсказала Стёпке, что врать бессмысленно, что любая ложь тут же отразится на нём ужасным наказанием.
– Он … там … на постоялом дворе, – Стёпка объяснил Башкину, где двор находится.
Башкин встряхнул его так, что все зубы подростка клацнули, отшвырнул его от себя и тот растянулся на земле. В следующий миг Башкин пропал, словно и в самом деле был дьяволом, который может пропасть в клубах серного дыма из преисподней. Сорвавшись с места, Стёпка кинулся наутёк и бежал бы до самого Благовещенска или пока не упал бы бездыханным, но остановился, наткнувшись на отца Елизария, который услышал грохот выстрелов и спешил в этом направлении, оказавшись случайно в Игнатьевской станице.
После того, как на него наткнулся, да со всего разбега, Стёпка, батюшка едва устоял на ногах, потому как не был объёмным, тяжёлым, медлительным и солидным в движениях, как это обычно бывает у священников, а , наоборот – являлся человеком невысоким, сухощавым, с бородой веником и с редкими волосами, обещающими сделаться лысиной. Трудно такому удержаться, когда его пытаются протаранить, да ещё и со всего разбега. Но отец Елизарий не стал говорить всех тех слов, которые сразу на ум приходят, а схватил своего невольного обидчика и глянул ему на лицо. И глянув внимательно, понял отец Елизарий, что случилось что-то ужасное.
– Отрок Собакин. Неужели началось светопреставление, как это видно по тебе?
– Да, батюшка, – ответил отрок и бухнул, не думая. – Я человека убил.
Сказав это, Стёпка залился слезами и поведал батюшке, как захотел поменять жизнь, пойти за каторжником Каином, как стал свидетелем душения человека, как выстрелил и как попал.
Говорил Стёпка быстро, перемежая речь рыданиями, и всё это батюшка выслушал, всё сильнее хмуря чело своё, а потом уцепил Стёпку за руку и заявил:
– Вот что, отрок Собакин. Мы сейчас пойдём туда, и ты мне покажешь. Ты либо сказал мне слишком много, либо слишком мало. Надо самому всё узреть, ибо известно, насколько у страха велики глаза.
Идти было не так уж и далеко. Добравшись до места, батюшка вспомнил заброшенную избушку, которой иногда пользовались те, кого застигала непогода. Кто-то ею воспользовался и в этот раз. Хоть отец Елизарий почти не поверил Стёпке, но тот оказался прав: в избушке находился человек, привязанный к стулу, и этот  человек был в крови, ранен, и валялся на полу, вместе с привязанным к нему стулом. Всё это выглядело крайне страшно, но, тем не мене, батюшка подошёл к телу, пригляделся, пощупал руками и заявил, повернув голову к подростку:
– Жив несчастный. Только ему здорово досталось. Огнестрельное ранение в голову и, кажется в плечо. Говоришь, что это ты его?
– Да…да, – всхлипывал Стёпка.
– А из чего?
– Из револьвера …
Он начал оглядываться, но никакого револьвера видно не было, не было и Башкина, который ему показался чёртом. Он пытался рассказывать батюшке, но тот от него отмахнулся – сюда бежали казаки из станицы. В руках они держали винтовки и начали оглядываться по сторонам. Впрочем, долго разглядывать было нечего, всё было ясно. Здесь совершилось преступление. Имелась и жертва.
– Здоров будь, батюшка, – буркнул казачий вахмистр Гордиенко, который оказался старшим среди казаков. Он хмуро глянул на Стёпку и спросил у отца Елизария: – Что он здесь делает?
– Это – свидетель преступления, – сообщил им священник. – Он был мой воспитанник. Ко мне в школу ходил. Я вот от вас возвращался, услышал выстрел, сюда направился. Здесь и нашёл отрока Собакина. Он мне и рассказал, как было дело.
– Я … я … – начал говорить Стёпка, ожидая, как сейчас его схватят, наденут на него кандалы и отправят в крепость, где проведут короткое следствие (и так всё ясно) и отправят его, как убийцу на каторгу. А как иначе? И от всего этого у него случилась истерика. Он и раньше представлял, как его схватят, его, уже опытного прославленного преступника, как он будет хохотать в лицо сыщикам, и будет готов к любым испытаниям. Но ведь это всё – не более чем воображение. На деле всё получилось как раз наоборот. Он не хотел никого убивать. Он испугался, что к нему приближается «дьявол», на его глазах душивший человека. Вот он и не выдержал.
– Надо бы, Михаил Карпович, полицейских позвать, Это для них работа. Отрок Собакин мне успел кое-что рассказать. Видите, сейчас он говорить не может. Я помню про тайну исповеди, но, когда это касается преступления, я возьму на себя такой грех, если это касается ребёнка, пусть и великовозрастного.
– Говорите, – попросил Гордиенко, посылая своих людей осмотреть окрестности.
– Отрок Собакин служит при постоялом дворе. Он там выполняет разные мелкие поручения, принести одно, другое, сбегать за третьим. А тут из острога освободились двое, Петров и Гольдштейн.
– Не знаю таких, – всё сильнее хмурился Гордиенко. – Эй, Грицко, скачи в Благовещенск, тащи себя пристава Бабкина. Пусть следствие чинит. Продолжайте, батюшка.
– А про таких: Ванька-Каин и Фима Бельмо слышал.
– Про таких слышал, – обескураженно почесал в затылке вахмистр. – Они что, с каторги сбежали?
– Освободили … их, – с трудом выговорил Стёпка.
– Я и говорю, – продолжал доклад отец Елизарий. – Прослышали они там, в ночлежке про одного человека и направились сюда, в станицу, на него взглянуть. Им было стало известно, не знаю уж как, что того разыскивает некий Башкин, старообрядец. И вот эти два субъекта, Петров и Гольдштейн, хватают обоих и тащат сюда, чтобы их тут допросить.
– Как они про этот домик узнали? – вопросил Гордиенко.
– Вот этот отрок Собакин и указал им по простоте и наивности. Думал, что тем посекретничать надобно и решил угодить, на свою беду. А тут вон чем кончилось – смертоубийством. Мог и он пострадать, если бы я не поспел.
– Теперь всё мало-мальски понятно. Мы вашего отрока придержим для сообщения приставу.
– Я тоже подожду. Собакин, он сирота, и я догляжу, чтобы не обидели сироту. А вы пока что займитесь этим, раненным. Он сознание потерял, но ещё жив.
– Живой? – удивился вахмистр. – А выглядит мёртвым …


Глава 14
В последнее время много забот появилось у лекаря камышинского, деда Корнея, травника Митрофанова. Он всё больше разными отварами занимался, готовил притирания, лечил ломоты. А тут то Боярова к нему приведут, то Башкина доставят, вконец обгорелого, то вот сейчас Савелия принесли, Богодеева- младшего. Совсем старик запарился. Раньше ему Настя помогала, Горевая. Она тоже много трав знала, с разными лечебными свойствами. Говорят, что травами любую болезнь вылечить можно, любую хворобу. На травах медицина строилась, и восточная, и с Запада. Но потом лекарства стали готовить особые люди, фармакологи, с применением научных методик, и травников стали поругивать, те, кто в медицинских кабинетах заседают. А что селянам делать прикажете? Они по старинке своим лекарям привыкли доверять.
Неважно себя чувствовала Настя Горевая, а ныне Боярова, но как про Савелия прознала, собралась, да к деду Корнею пожаловала, руками живот придерживая. Она для него, для деда то есть,  как родная была. Они с ним устроили то, что медики называют консилиумом, по латинским именованиям. А здесь просто было совещание. Всё, казалось, знает Митрофанов, но к Насте прислушивался.
Лежал Савелий Богодеев на постели травника и казался мёртвым. Еле-еле можно было понять, что сердце бьётся, с трудом гонит кровь по жилам, а кровь в себе несёт силу жизненную. В народе говорят, что в споре рождается истина. Может, где и так, но в медицине спорить – не лучший способ. Когда спорят, то отстаивают каждый свой способ лечения. Ошибёшься и поминай больного, как звали. В споре рождается конфликт, а истина появляется в диалоге, если он на правильной базе строится. С Савелием было ясно: силы он потерял, и надо его этими силами наполнить. Вот тут уже необходимо правильное снадобье сготовить. Это они и обсуждали. Спор (обсуждение) нельзя затягивать. Рядом суетилась Авдотья Никитична, хлопотала над сыном, который у неё остался последним – судьбина горькая почти всех к рукам прибрала. Она к Насте относилась приветливо: считалось когда-то, что Тихон, старший сын Богодеевых, её замуж возьмёт. Но досталась она пришлому Боярову. Чего уж тут сделаешь. Знать, это было предначертано свыше. Но Настя все свои горести забыла и на подмогу явилась, чтобы с Савелием помочь. Хотелось ей доказать всем, кто говорил на Андрея Боярова худое: что это он Савелия сгубить хотел. Это Башкина были слова. Он вечно крамолу  искал, наказанием божьим грозился. Говорил, что приняли они чужого, так и получили свыше наказание. А Бояров не был совсем чужим. Он за них жизни своей не пожалел, ребятишек учить взялся, да ещё и в сердце Настином поселился. Разве его можно назвать чужим?
Спорили с дедом Корнеем, подбирая нужный состав травяного отвара. Предлагали то одно, то другое. Могло помочь, но могло и наоборот – подточить ничтожные силы организма. Предлагались разные пропорции тысячелистника, пижмы, бузины, мяты, полыни, ряда китайских трав. Предлагался даже женьшень, универсальное средство. У деда имелся один корешок, а может и несколько, он не говорил прямо. У него, как опытного травника, были свои рецепты.
Внезапно Настя побледнела, едва не упала, глаза у неё закатывались. Она схватилась рукой за сердце.
– Что с тобой? – испугался Митрофанов. – Рано тебе ещё по дитё думать. Срок не вышел.
– Худо мне, – шептала Настя. – С Андреем что-то плохое случилось. За ним Башкин пошёл. Что-то он ему сделал. Я это чувствую.
– Бремя ты своё чувствуешь, – нахмурился дед Корней. – Про дитё своё думай. Даже за Савелия не переживай. Сюда его притащили, разыскали, а там мы его хоть с того света вытащим.
– Савелия-то вытащим, – Настя заплакала, – а как с Андреем быть? Если Башкин его догонит, то что угодно с ним сделает. С него станется. Зверь он, а не человек.
– Не думай об этом, – пытался успокоить её травник. – Башкин – человек божий, он сам мученик. Худого он не станет делать. Не каторжник ведь.
– Да, Андрей мой был каторжником, – продолжала плакать Горевая, – но я в нём не сомневаюсь, тогда как Башкин …
+ + +
Господин Петров со своим другом и партнёром Ефимом Гольдштнйном вернулись на постоялый двор, чтобы собрать вещички и двинуть туда, куда было сразу намечено отправиться. С «клиентом» была импровизация. Не получилось, и – ладно. Зато душу свою потешил, да и расставил всё по своим местам. Был у него недруг Бояров, хотел он его порешить, думал, что не достать его, а вон как всё обернулось. Восточные мудрецы учили, что не надо кипешить, а сидеть спокойно на берегу реки, которая зовётся Жизнью и, рано или поздно, мимо проплывёт труп врага. Был Бояров, пытался от него сбежать, а судьба его к нему, к Каину привела. Он со своим недругом расправился и, что самое приятное, не своими руками, так что перед Законом он чист. Теперь у него с Законом будут партнёрские отношения. Должно быть эти два человека, что остались в сторожке, постараются освободиться и порешить друг друга. Вот бы так устроить, чтобы своих врагов можно было стравливать. Пусть они освобождают себя от него сами. В этом и состоит закон жизни. Закон джунглей, как это сказал кто-то там, кажется, Киплинг. А вся эта катавасия там ещё продолжаться должна. У них будет время собраться, отобедать и нанять перевозчика. Они провели достаточное время в городе, названном Благовещенском. Благая весть в названии города. Это для него – Каина. Здесь он решил царём сделаться.
– Обломилось у нас, Каин, – заявил Фима. – Не удалось снять навар.
– Ты это брось, Ефим Израилевич, – ответил ему Каин. – Неправильно ты смотришь. Во-первых, свой план мы уже составили. Будем двигаться в Екатеринбург, а уже оттуда переместимся в столицы. Ничего от нас не уйдёт. Во-вторых, оставь ты эти бандитские штучки – Каин, Бельмо, гоп-стоп, «кукла» и всё такое прочее. Мы решили поменять жизнь, войти в новую полосу очищенными. Здесь не место тому, от чего мы решили пока что отказаться.
– Совсем отказаться? – лицо Гольдштейна вытянулось и стало похоже на лошадиную морду.
– Там посмотрим, как дела пойдут. Но на начальном этапе никаких срывов.
– А как же это … что мы сделали? – продолжал удивляться Фима.
– А что мы сделали? – сделал удивлённый вид Петров. – Так, чуток пошутили. Встретили старого знакомого, поговорили с ним … и всё.
– Но … это самое …
– Мы здесь не при чём, – жёстко ответил Петров. – Если эти двое порешат друг друга, то это уже их дело. А если один из них уцелеет, то вряд ли он решится пуститься за нами в погоню. Он просто не будет знать, куда мы отправимся. Мы этого никому не говорили.
– Кажется, – виновато буркнул Бельмо, – я что-то там сказал этому Стёпке … шкету, который вокруг нас вертелся. Кажется, он собирался вместе с нами уйти из Благовещенска. Говорил, что в лом ему здесь оставаться.
– Ты идиот, Фима, – Каин приблизил своё лицо к лицу напарника. – Запомни, ты нечего говорить не должен. Всё и обо всём буду говорить я.
– Понял, Иван … э-э …
– Афанасьевич.
– Понял, Иван Афанасьевич, – послушно повторил Фима, – а что со Стёпкой делать будем?
– Сейчас это – твоя проблема. Появится, скажешь, что берём его с собой, но только пусть никому ни полслова. А как с этого городишки выйдем, ты лично ему шею свернёшь. Нет человека, нет проблем. Будут искать, так нас уже здесь не будет. Кто его пропажу с нами увязывать станет? Становой пристав Бабкин? Не смешите меня. Он двух слов связать не может, не то, что расследовать пропажу человека. Так что поспеши со сборами. Меня занимает другое.
– Что именно? – с готовностью спросил Гольдштейн.
– Эти бумаги, – задумчиво произнёс Петров, сооружая из махорки самокрутку, – что мы взяли у студента.
– А что с ними? – удивился Фима. – Бумаги и бумаги. Бумага всё стерпит.
– Не всё так просто. Бояров, студент этот недоделанный, переживал очень. Сказал, что для учёных они представляют большую ценность. Что учёные за них, что угодно отдадут. Весь вопрос в том, что дать-то им особо и нечего. Учёные, они обычно бедны, как церковные мыши.
– Ну, так и ладно, – ухмыльнулся Гольдштейн. – На нет и суда нет. Тогда мы их просто выбросим. Или печь ими растопим. Есть варианты.
– Вот это, Фима, не твоего ума дело. Этими бумагами я сам распоряжусь. Есть ещё учёные и за границей. Там больше денег. Так что варианты есть. А ты лучше пойди, Стёпку своего поищи, да приведи его сюда. Виду не подавай. Скажи, что понравился он нам, собираемся его в свою компанию принять. Думаю, он доволен будет.
+ + +
Становой полицейский пристав Семён Бабкин разглядывал Стёпку, мучительно размышляя, как его можно допросить и – главное – как провести следствие. Это же полное безобразие – рядом с Благовещенском произошло смертоубийство. Ну, пусть и не совсем смерто-, но всё же … безобразие. И ладно бы ограбили торговца, Это плохо, очень плохо, но это можно понять. Люди корыстны, а порой корыстны безмерно. Можно понять, когда молодые люди стреляют друг в друга из-за смазливенькой барышни. Тут тоже можно понять: дурная кровь сносит голову. Можно понять, когда кто-то кому-то мстит, по своим причинам. Всё прочее происходит по пьянству. Но здесь-то алкоголь никак не задействован. И этот дурковатый подросток, Степан Собакин, который как-то в этот влез. Не будь его, можно что-то придумать, как-то объяснить. Но, можно попытаться и из него что-то вытянуть. Вот только благовещенский батюшка, отец Елизарий, горой встал за этого Собакина. Этот Собакин оказался его воспитанником.
– Так что же, батюшка, вы можете сказать? Что про это знаете?
– Мало что знаю, господин полицейский дознаватель. Я в Игнатьевскую станицу заглядывал. Соборование там проводил над одним прихожанином, который готовился предстать перед Господом и испытывал по этому случаю большое волнение.
– Это тот самый, которого обнаружили при смерти? – с надеждой спросил Бабкин.
– Нет, – ответил батюшка, – как раз этого я не знаю совсем. То есть не из моего прихода он.
– Ага, – обрадовался Бабкин. – Стало быть – не нашенский.
– Пришлый, – подтвердил отец Елизарий. – В недобрый для себя час он у нас появился.
– Та-а-ак, – сказал Бабкин, придвигая к себе лист писчей бумаги и прицеливаясь пером, чтобы окунуть его в ёмкость с фиолетовыми чернилами. – А как звать этого пришлого?
– Мы тут нашли человека одного, – громко, басом, заявил полицейский чин, вроде городового, Лямкин, который находился в комнате для разных нужд, в том числе и следственных, – Фому, Гордеев который. Так он подтвердил, что знает этого человека, зовут, мол, его Демьяном и собирался он ехать далече, чуть ли не до Байкала, откуда родом и где у него родительница.
– Надо было самого этого Гордеева сюда тащить да допрашивать его, – нахмурился Бабкин, – чего его слова пересказывать.
– Виноват! – выкрикнул Лямкин.
– Ладно, – устало махнул рукой пристав, – понадобится – вызовем. Так чего же он не уехал к себе, как собирался.
– Да, похоже, знакомых встретил, – заявил, приободрившись, полицейский, – да и загуляли они с ними.
– Известное дело, – тоже заулыбался пристав, – слово за слово, дело за делом, кто не то что сказал, его ножичком и пырнули.
– Или с револьвера подстрелили, – подсказал Лямкин.
– С револьвера, это вряд ли, – отмахнулся пристав, – с револьвером так просто не спорят. Тут случайность почти исключается. Здесь злым умыслом попахивает. Но ведь у нас имеется свидетель, которого нам, как говорится, сам Бог велел допросить.
– Если вы говорите о Боге, – выступил вперёд отец Елизарий и поправил висевший у него на груди массивный крест как бы из золота. – Я могу взять на себя смелость говорить от имени Бога.
– Это я просто выразился по-народному, пословицей, – попытался возразить Бабкин. – Пусть всё же этот Собакин заговорит. Он всё тут отмалчивается, а говорят все, кто угодно, но только не он.
– Отрок Собакин, – продолжал говорить батюшка, – попал в ситуацию, когда чудом остался жить, когда там свистели пули, и лилась кровь. Он бросился оттуда и притащил меня едва ли не силой, и рассказал мне всё, что там видел.
– Так пусть он нам это сейчас и повторит, – заявил Бабкин, гордо посматривая по сторонам. – А вы, батюшка, ей-богу, могли бы стать прекрасным адвокатом, так страстно пытаетесь защитить здесь свидетеля.
– А вы сами на него посмотрите, – спарировал отец Елизарий.
Все посмотрели (и даже городовой Лямкин) на подростка, который стоял перед ними, бледнел и краснел, и было видно, что его пробивает мелкая дрожь, а по лицу стекают потёки пота.
– Да, – вынужден был заметить пристав, – такое ощущение, что это всё его рук дело, и он взят с поличными.
Услышав это, подросток так зашатался, что с большим трудом сумел сохранить равновесие.
– Это является следствием того, – быстро заговорил батюшка, – что рядом находится каторжный острог, где сидят самые опасные преступники, которые оказываются на свободе и рядом с любым из нас, и каждый может с любым из них столкнуться. Вот это и произошло с отроком Собакиным.
– Ну-ка, – заинтересовался пристав, – расскажите-ка об этом подробней.
– Это я и пытаюсь сделать уже целый час, – с укоризной заметил батюшка. – Отрок Собакин поведал мне, что утром встретил двух освободившихся из острога граждан, и они попросили его об укромном месте, где можно переговорить так, чтобы этого никто не заметил.
– А отчего это те граждане вдруг доверились этому подростку? – недоверчиво нахмурился Бабкин.
– Ровно по той причине, – спокойно пояснил отец Елизарий, – что отрок Собакин прислуживал при постоялом дворе и выполнял там разные поручения. Это я его туда устроил года два назад. Или может, вы будете утверждать, что я сие сделал специально, чтобы услужить преступникам?
– Этого мы не утверждаем, батюшка, – смутился пристав, – но больно уж всё … как-то …
– Вот и надо во всём разбираться, – с напором заявил отец Елизарий, – а то взять безответного отрока и обвинить его во всех смертных грехах. Это ведь так просто.
Бабкин краснел, Бабкин пыхтел, Бабкин всеми силами пытался отвести глаза в сторону, он то хватал большой лист писчей бумаги, макал перо в чернила и даже подносил его к листу, но губы его беспомощно шевелились, а потом с кончика пера скатилась капля и расползлась по листу безобразной каплей. Бабкин чертыхнулся, покосился на священника, скомкал лист и бросил его в сторону.
– А как же труп? – спросил он у батюшки. – Что с трупом прикажете делать?
– Какой труп? – удивился отец Елизарий.
– Ну … этот … – Бабкин начал описывать руками сложные фигуры, как бы пытаясь что-то изобразить в воздухе перед собой. – Который к стулу привязанный. Там его чуть ли не пытали похоже. С ним-то как?
– А-а, – догадался отец Елизарий. – Так это и не труп вовсе. Похоже, что это один из богомольцев, который возвращался домой, да попал вот, волей Божьей, в руки преступников. Они и занимались им … похоже.
– Та-ак, – протянул Бабкин. – Похоже, что дело наше проясняется. А мы сейчас что?
– Что? – переспросил батюшка, потому что пристав смотрел именно на него.
– А мы сейчас с вами отправимся перекусить. Вон и отрок наш, Собакин, сильно заскучал, а человека нашего отправим в острог, чтобы он нам справочку принёс от Кузьмы нашего Нилыча, про этих освобождённых каторжников. В самом ли деле они такие освобождённые, либо только прикидываются, а сами, собаки, побег учинили столь предерзким образом. Тогда и понятно будет, что и перед разбоем не удержались. А ты, Лямкин, пошто супишься. По пути заглянешь в трактир, возьмёшь там калач с чаем. С тебя и этого хватит.
Хорошо, когда вам благоволит сам Господь, в больших и малых делах. Говорят, садясь за стол, что кушали «что Бог послал». И в этот раз Бог не обманул ожиданий, хотя и не был щедр. Щедр он бывал к тем, кто мог тряхнуть мошной, не уповая ни на какого бога.
В трактире Бабкину и отцу Елизария подали соляночку, жаркое с грибами, блинов с икрой паюсной, да ещё там по мелочам, о чём не стоит и упоминать. Кабатчик уважал полицию и органы дознания, потому и накрыл стол свежей скатертью, сам обслуживал гостей, успевая обмахнуть скатерть быстрым взмахом салфетки, словно убирал не только возможный сор, но даже и невидимые следы ранее бывших посетителей, которые были здесь и о чём-то говорили.
За обедом отец Елизарий формулировал выражение «Бог послал» относительно стола и – более широко – уготовленной судьбой. Бабкин отвечал невнятно и неопределённо. Он больше шарил глазами по столу, выискивая самые лакомые куски, которые незаметно придвигал к себе. Отрок Собакин, который должен был находиться в центре внимания, оказался за соседним столиком, чтобы не смущаться присутствием, да и негоже подследственному («свидетеля», как уточнил батюшка) находиться столь близко от дознавателя. Собакин сидел и меланхолично копался в расстегае, ломая его на крошки. Но он чего-то там додумал, потому что вдруг быстро сложил наломанные куски в кучку и разом их слопал, после чего занялся чаем, настоянном на смородиновом листу. Бабкин пробовал за ним наблюдать, но почти сразу ему надоело, и он предался радостям кулинарии.
Пообедамши, снова направились в участок, где у Бабкина имелся свой кабинет, маленький, но им любимый, где он мог, развалившись, читать газету месячной давности, но только добравшейся до Благовещенска, выискивая в газетных стоках что-нибудь такое, что можно назвать «благой вестью». Кое-что и находилось, если напрячь фантазию, ибо известно, что рыба ищет где глубже, а человек – где благостнее.
Как нарочно, в ту же минуту заявился и Лямкин. Должно быть, он решил постараться, не увлекаться с калачами, а сразу отправился к Двинскому. Бабкин начертал записку, где просил Кузьму Нилыча сообщить ему о таких-то каторжанах. Наверное, комендант был готов к этим просьбам, или у него были заготовлены ответы, но Лямкин притащил исписанную бумагу, запечатанную сургучом, то есть – ответ официальный.
Приняв самый надменный вид, пристав разрезал столовым ножом пакет, содрав сургучную нашлёпку, достал изнутри бумагу, развернул её и углубился в чтение. Прочитав депешу, Бабкин платком вытер с лица выступивший пот и снова прочитал бумагу, после чего сложил её, положил в порванный конверт и сунул в папку. На него смотрели все, включая и Лямкина, и даже подростка Собакина, который остро желал находиться где угодно, хоть у папуасов Новой Гвинеи, лишь бы подальше от этой небольшой комнаты, напоминающей собой тюремную камеру.
– М-да, – сообщил пристав, смотря куда-то перед собой в единственно ему видимую точку.
– Так это что, – наконец подал голос отец Елизарий, – эти каторжники и в самом деле сбежали из-под стражи?
– Никак нет-с, – откликнулся пристав. – Всё здесь совсем по-другому. Кузьма Нилыч берёт этих двоих, особенно одного – Петрова, под своё личное покровительство. Он сообщил, что этот Петров имеет сотрудничество с некими органами и готов это подтвердить, и подчёркивает о секретности …
В этом месте Бабкин замолчал и вытаращил глаза. Он, было, сделал движение, чтобы закрыть себе рот своими же руками, но … сдержался. Те, что находились здесь и слышали его слова, были слишком ничтожны, чтобы их опасаться.
– Лямкин, – повернулся он к полицейскому, – можешь быть свободным. Да, и этим, у дверей которые … конвоирам … скажи, что могут уходить.
– Слушаюсь!! – С преувеличенным усердием гаркнул тот, выпучивая глаза.
– И рот не распускай, – заявил пристав. – Знаю я вас. Лишнего не болтай. Даю тебе увольнение на два дня. В баньку сходи, отдохни.
– На охоту собираюсь, – с готовностью сообщил городовой.
– Лучше на рыбалку, – попросил Бабкин. – И чтобы тебя в городе не было. Глаза не мозоль.
После того, как удалился помощник Бабкина, тот повернулся к оставшимся и с беспокойством глянул на подростка Собакина.
– Что делать-то с тобой будем? – спросил он его с тоской в голосе, но тот молчал, бледнея и покрываясь потом. И опять на выручку пришёл отец Елизарий:
– Я сразу понял, что не всё здесь ладно. Здесь ещё один фактор без внимания остался.
– Какой это? – хмуро поинтересовался пристав.
– Там ещё один человек был, который мимо нашего внимания прошёл.
– Это кто же?
– Один старообрядец, который, видимо, был знаком с этими каторжанами. Некий Башкин.
– Где-то я слышал эту фамилию, – признался пристав.
– Похоже, что именно с ним у них и произошёл конфликт, – принялся размышлять батюшка, который примерял на себя то мантию адвоката, то сюртук сыщика и это ему приходилось по вкусу. – Каторжане постарались столкнуть этого Башкина и того несчастного, что был привязан к стулу.
– Откуда это вам известно, батюшка? – слабо удивился пристав.
– По следам, господин дознаватель, – сообщил батюшка. – Мне самому было любопытно. Осматриваться там было некогда: раненный человек истекал кровью, но хватило беглого взгляда, чтобы разобраться в этой трагедии. Всё прочее скажет свидетель, если сможет.
– Это отрок Собакин? – уточнил пристав.
– Забудьте вы о нём, – попросил батюшка. – Он так напуган, что может показать что угодно, вплоть до того, что это он стрелял.
– А это не он? – глупо поинтересовался пристав.
– Что там сделает подросток, где находятся взрослые люди, такие опасные, как освободившиеся каторжники? – спросил отец Елизарий. – Или, может, вы считаете, что он там заправлял, составил из них шайку.
– У меня голова идёт кругом, – пожалобился Бабкин. – Ум за разум заходит. Я могу подумать что угодно.
– Бог нам поможет во всём разобраться, – сурово ответил священник, – я лишь уповаю на то, что спасти неразумное дитя.
– Я вас понимаю, батюшка, – заверил пристав, – и готов обещать, что не буду наседать на вашего Собакина. Так что там с Башкиным?
– Кажется, случился какой-то конфликт. И все они в нём участвовали. За исключением того, кто был привязан.
– Ага, – догадался пристав. – Он и не мог ничего сделать.
– Зато все прочие были настроены серьёзно. Они даже были готовы применить оружие. И они его применили. Вот тут и появился Собакин. Наверное, его привёл туда Господь, но он его и охранил, от нападения и гибели. Он закричал, бросился спасаться. А тут и я подошёл на звуки выстрелов. Я был занят этим Собакиным, которого сам опекал, как сироту. Наверное, потому я и не заметил разбегающихся. Только – краем глаза – этого Башкина, который, было, схватил Собакина и тряс его, видимо, для устрашения.
– Вот он и есть – свидетель, ваш сирота, – обрадовался пристав.
– Я же просил за него, – напомнил отец Елизарий. – А говорил я не про него.
– Так это раненный, – догадался пристав.
– Конечно, – кивнул батюшка.
– Я его всё убитым считаю, – признался Бабкин. – Он всё время без сознания.
– Но он жив, – заявил батюшка. – Даже пришёл в себя на миг, сказал несколько слов.
– Что именно? – насторожился пристав, как охотничья собака, делающая «стойку».
– Ничего особенного, – махнул рукою отец Елизария. – Настеньку какую-то позвал. Жену, родственницу, и может и знакомую. Если он в себя придёт, то раскроет всю эту тёмную историю.
– Вы уж, батюшка, посмотрите там, – попросил Бабкин. – Я пока дела открывать не буду, так уж больно оно … того … непонятное. Эти каторжники, которые будто и не каторжники, старообрядец, который с ними якшается … и неизвестный, который сейчас жив, а завтра, возможно – и нет. Тут ведь всё непонятно. Здесь надо английского сыщика приглашать, из лондонских книжек, или нашего … этого … Путилина. А без них, как без рук. Я пока никакого дела заводить не буду, чтобы лишней мороки не было. Как ты на это смотришь, святой отец?
– Все мы не без греха, – спокойно ответил отец Елизарий. – Мы ещё только работаем над собой. А с этим делом … оно от Благовещенска как бы в стороне лежит. Эти каторжники исчезнут. Бог им судья. Со старообрядцем Башкиным сложнее. Он из себя великомученика корчит. Может и юродивого изобразить. Я буду за нашим больным наблюдать. Что узнаю, скажу.
– Вот спасибо, – обрадовался Бабкин. – А этот … ваш Собакин, с ним что станется?
– Его я тоже постараюсь пристроить. Я тут с казаками нашими уже переговорил. Они люди добрые, сердечные, согласны хлопчика к себе взять, вроде кадета, как будто он – общий их сын будет. Пусть пацанчик по военной службе пойдёт. А иначе – пропадёт.
– Вот и хорошо, батюшка. А что касается неизвестного, то мне сказывали, что Демьяном его зовут. Собирался идти куда-то к Байкалу. Чуть ли не перевозчика искал. Вот только мешок у него пропал, с вещами личными.
– Ничего, Бог даст, в дорогу ему что приглядим.
+ + +
Савелий Богодеев сначала не подавал признаков жизни. Мать его, Авдотья Никитична, за день лет на десять постарела, морщины углубились, всё лицо исполосовали, словно она плоть умерщвляла, как это делают самые истовые богомольцы. Глаза её то тухли, то блестели лихорадочно. Всё время она что-то шептала, должно быть – молитвы. Не только она переживала. Рядом с постелью больного едва ли не всё Камышино перебывало, пока Митрофанов не стал гонять их, чтобы не плакали над телом – нечего его заранее оплакивать. Лишь мать не решился домой отправить. Да и нужна ему была помощница. Настя Горевая, которая обычно помогало, плохо себя чувствовала, и он её отправил домой. Она уходить не хотела, ждала, что Савелий очнётся и скажет, кто на него напал. Кто угодно, но только не Андрей. Но и на своих подумать было нельзя. Здесь все друг другу родственники, готовые подставить верное плечо, но напасть … до смертоубийства дойти … этого было понять невозможно.
Таёжные жители отличаются крепким здоровьем. Всю жизнь они проводят под сенью елей и сосен, источающих целительные миазмы, которые и насыщают организм. Китайские или тибетские медики могли рассказать об энергии «ци» или «ки», которая течёт по специальным каналам в теле, как кровь по жилам и главная причина – целебный воздух и правильное дыхание. Как правильно дышать, спросите вы? Это открыли ещё древние люди, наблюдающие за природой, за обитателями природы. Она, Великий Учитель, преподаёт всем и каждому, но не все умеют эту науку увидеть.
Это мы к чему рассказали? К тому, что сибиряки, местные жители, отличаются завидным здоровьем. Тот же травник Митрофанов, дед Корней, располагал массой свободного времени, которое посвящал не безделью, как это случается в городах, где некоторым людям лень себя занять, а собирал травы, изучал их свойства, наблюдал, как их потребляют животные и птицы, пробовал их сам в сочетании с другими травами. Бывало, что травники делились опытом друг с другом, но порой они были оторваны, и всё приходилось постигать самим. От этого опыт только увеличивался. В последнее время больные к Митрофанову зачастили. И больные, и раненные. Пришлось ему постараться. Применить всё, что он знал и умел, и о чём пока только догадывался. Савелий Богодеев обессилел. Его оглушили и скинули в подземную яму, где он должен был утонуть. Известно, особенно людям верующим, что есть у людей, у всех, которые в это верят, свой ангел-хранитель. Это не херувим, каких рисуют богомазы. Скорее это такая часть души, которая отвечает за безопасность тела. Все мы, после смерти физической, переходим в особое состояние, которое Церковь называет Святым духом, а учёные – Ноосферой. Но при жизни (особенно жизни праведной) нас защищает ангел-хранитель. Люди удивляются, откуда берутся силы, если появляется опасность. А это всё он, о ком мы говорим. Эта частица души. Именно она наделяет нас силой (энергия «ци» или «ки»). Вот и с Савелием так случилось: был человек бессознательный, но что-то в нём сработало, и он уцепился за какой-то обломок, и не просто уцепился, а сумел провисеть так много часов. Что это, как не чудо. Только это маленькое чудо, какие не замечают, а, не умея его понять, стараются его не замечать. Но последствием всего стало состояние Савелия. Это было что-то вроде коматозного состояния, когда человек находится между жизнью и смертью, а всё потому, что много жизненной силы было потрачено. И вот сейчас Митрофанов подбирал нужные травы, которые эту жизненную силу в организм вернут. И это не такая уж простая задача.
Пока дед Корней сидел, вываривая свои травы и пробуя получившуюся вытяжку, рядом с телом сына сидела мать. Трудно было Авдотье Никитичне. Уж она и всплакнула не раз, и снова взяла себя в руки. Она то протирала лицо Савелия мягкой тряпочкой, то смачивала его губы. Митрофанов объяснил, что Савелия надо поить, время от времени. Что обезвоживания допускать нельзя. Даже тело молодого человека вымыли и протёрли. И теперь все только и ждали, когда же он придёт в себя. Больше всех ждала мать.
– Ну как?
Авдотья Никитична подняла голову. Признаться, она задремала. Это было простительно, ведь сколько часов она просидела здесь. Она уже и похоронила сына, мысленно, почти поверила, что его не стало, а когда пришла весть, что нашли его, что Степан Горевой обнаружил, как она тогда обрадовалась. Как будто солнце поднялось из-за горизонта. А потом выяснилось, что Савелия нашли, но он оказался столь плох, что мало отличался от умершего. Все жители Камышино, и даже дети, воздали молитву «во здравие». Это был уже проверенный метод, который помогал, не раз уже помогал, но здесь очень много зависит и от самого человека, насколько он молод, силён, насколько он хочет жить. Отчего люди умирают? От болезней, убийств, ранений, но бывает и от усталости, устав жить, сделав всё, что должно сделать, когда жизненный путь весь уже пройден. Но здесь-то дело – другое. Вот об этом и думала бедная измученная женщина.
Незаметно для неё появилась Настя Горевая. Её Авдотья Никитична всегда привечала как дочь, ещё с той поры, когда они с её старшим сыном, Тихоном, дружили. Все думали, что они поженятся, но судьба сложилась иначе, а потом Тихон и вовсе погиб, но мать его продолжала любить Настю, хоть та и не стала снохой, то есть второй дочерью. И вот Настя пришла, навестить больного. Хоть и чувствовала себя неважно, хоть срок для ребёнка ещё не вышел, но все события настолько вывели её из колеи, что она не находила себе места.
– Как он? – снова спросила Настя.
– Спит, – вздохнула мать. – Сижу вот, сон его охраняю.
– Я тоже здесь посижу …
Их своей коморки, где что-то тихо булькало и шелестело, выглянул Митрофанов, глянул из-под кудлатых бровей, что-то буркнул непонятное и снова скрылся из глаз. Настя села рядом с Савелием и взяла его за руку. За вторую руку взялась Авдотья Никитична, и … что-то там произошло, что-то в мире сдвинулось. Савелий вздохнул, губы его открылись и он прошептал:
– Андрей … Андрей …
+ + +
Началась у Стёпки Собакина другая жизнь. Кем он был раньше? Мальчиком на побегушках. А кем стал? Если честно, то тоже мальчиком на побегушках, но какая была разница между этими двумя мальчишками. Раньше все Стёпкой помыкали, иногда – беззлобно, но чаще всего он получал колотушки, от тех, кто его посылал с разными поручениями. Вот недоволен человек, неважно по какой причине, но он своё недовольство хочет выказать. И делает это. Обидно, когда всё достаётся самому безответному. Вот и придумал для себя Стёпка другой мир, в котором он занимал завидное положение. В том мире он никому спуску не давал. Раньше он представлял себя богатырём, Алёшей Поповичей или ещё каким, а потом воображал себя разбойником. Они ведь не всегда душегубами были. Вон, у Стеньки Разина, или ещё у кого. Их, попробуй кто обидь. Саблей свистнут и – нет обидчика. Вот таким лихим молодцем Стёпка себя и представлял. Даже прозвище себе придумал – Беркут. Хорошее прозвище, звучное. Целую жизнь для себя Стёпка придумал, увлекательную, из одних приключений. Там он даже клад планировал найти, как в «острове сокровищ». А как его найдёшь? Кто ему секретную карту покажет? Это ведь дело большого случая. Стёпка дураком не был и это прекрасно понимал. Но он решил пойти дальним путём, то есть самому сделаться пиратом, то есть разбойником. Там легче выследить, когда сокровища прятать будут. А потом он вернётся, сокровища откопает и откроет постоялый двор, с трактиром. Вот тогда он и заживёт. Но это – дело отдалённого будущего, а пока ему надо было прибиться к «нужным людям». Как только Стёпка узнал, что каторжник Каин на волю вышел, так и решил, что этот шанс надо использовать изо всех сил. Стёпка крутился рядом с рядом с парочкой освобождённых и хотел чем-то их привлечь. Он им подсказал и про путника, а потом отвёл в станицу, затем привёл в сторожку, спрятанную в лесу. Стёпке казалось, что он сумел показать себя своим человеком и умчался домой, чтобы собраться в дорогу. У него был и козырь – найденный им револьвер. Это должно было окончательно привлечь его в шайку. То, что эти люди будут разбойничать, как только к этому представится возможность, Стёпка не сомневался. Они и в самом деле, схватили путника, а потом ещё одного человека и потащили их в сторожку. Что с ними будут делать, Стёпка не хотел знать. Вот это было единственное, что его тревожило. Одно дело – воображаемые лихие приключения и погони, а другое дело, когда это происходит на самом деле. Но Стёпка старался об этом не думать. Точнее – решил подумать позднее, если всё у него получится. Но получилось всё самым ужасным образом. Стёпка закрыл глаза и снова вспомнил того, кто душил связанного человека. «Душитель» походил на дьявола выражением узкого хищного лица. Неужели Стёпка хотел стать таким же? И, когда «душитель» повернул к нему лицо, подросток начал стрелять, ибо держал револьвер в руках, готовясь его продемонстрировать. Стреляя, он закрыл глаза. Душа, казалось, провалилась куда-то. Говорят, что «в пятки ушла». Стёпка слышал это выражение, но почувствовал всё по-настоящему в первый раз. Он нажимал на курок, пока пистолет стрелял, а потом курок только щёлкнул, и он открыл глаза. «Дьявол» стоял перед ним. Он схватил Стёпку за грудки и спросил, куда делся Каин. Обмирая, подросток объяснил, где они остановились. Он понял, что эти люди и не собирались брать его с собой, а все их разговоры были … будем считать это шуткой. Это для них шутка, а для Стёпки – нет.
«Дьявол» выхватил у него револьвер, а Стёпка этого даже не почувствовал. Он смотрел на того, кто был привязан к стулу. Это его душил «дьявол». Это был Башкин. Стёпка его тоже узнал, но это знание было как бы вне его. Стёпка смотрел, как скатывается кровь из ран, полученных от револьверных выстрелов, сделанных им, Стёпкой. Но ведь он не хотел! Ведь он не собирался в него стрелять! Если бы револьвер был в руках, подросток выбросил бы его подальше. Он убил человека! Внутри Стёпки поднимался ужас. Это и есть геенна огненная, о которой ему рассказывал отец Елизарий. Стёпка задохнулся, шатнулся и бросился прочь. Когда он угадал прямо в отца Елизария, то решил, что тот обо всём уже знает и явился сюда, чтобы отправить его на адские муки, как ангел Господень. Потому Стёпка и принялся сразу каяться.
Что было дальше, Стёпка почти и не воспринимал. Скоро появились казаки. Они окружили их и принялись расспрашивать. Стёпка не сказал ничего. Он, как девчонка, расплакался, аж «в три ручья». Казаки уже были в сторожке и развязали окровавленного человека. Тот оказался ещё живым. Стёпке от этого сделалось не так горько. Кто-то заметил капли крови на земле, как будто кто-то был ранен и двигался. Отец Елизарий разговаривал с казачьим офицером. Они долго говорили и посматривали на подростка, который выглядел жалко, а тот всё размышлял, что его вот сейчас возьмут за шкирку, как кутёнка, и потащат в тюрьму, где сидят настоящие убийцы. Ещё вчера они казались Стёпке настоящими героями, чуть ли не богатырями, а сейчас … сейчас это казалось ему помещением его в пекло, с чертями и демонами. От этого делалось столь горько, что он не мог успокоиться, а рыдал и рыдал.
Отец Елизарий пытался его успокоить, утешить, говорил, что раненного отвели, то есть отнесли в лазарет, где им занялся фельдшер, опытный медик, Захар Прокопьевич Махов, который в лепёшку расшибётся, но не даст человеку умереть. Только Стёпка начал успокаиваться, как его потащили к приставу, чтобы «снять с него допрос», как выразился сам пристав. Хорошо, что говорил в основном отец Елизарий, ставший его защитником, поверенным. Батюшка пронялся к нему всей душой и Стёпка чувствовал благодарность к нему. А ведь ещё недавно он читал сказку Пушкина, про попа и работника его Балду, и смеялся над глупым жадным попом и всё пытался представить на месте попа отца Елизария, но у него это никак не получалось. Нет, и всё! Теперь-то он понял разницу между ними, тем, что мы представляем, и тем, что есть на самом деле.
Как долго не тянулся допрос, и даже с перерывом на обед он всё же закончился и Стёпку отпустили. Оказалось, что отец Елизарий повернул всё таким чудесным образом, что Стёпка остался там всего лишь свидетелем, которому очень не повезло оказаться затянутым в это тёмное дело. Его решили пока что отложить «до выяснения некоторых обстоятельств», как сказал пристав Бабкин. Сам же Стёпка считал, что как раз ему-то и повезло больше всех. Бог отца Елизария оказался действительно добрым, раз привёл к нему батюшку и поспособствовал, чтобы тот взял его под защиту и договорился с казаками, чтобы те взяли Стёпку к себе, чтобы он не работал в ночлежке, как раньше, а находился при казаках, учился у них всему, а позднее, когда позволит возраст, тоже поступил на службу.
Когда-то, дитём неразумным, он играл в «казаков- разбойниках» и предпочитал одну сторону, и это едва не опрокинуло его на дно жизни, но теперь он сделал выводы и выбрал правильную сторону. Теперь он решил, твёрдо решил сделаться казаком.


Глава 15
Мы знаем о многих цивилизациях, известных в истории. Это и микенская, критская, афинская, вавилонская, шумерская, карфагенская, финикийская, египетская, севернее – саксонская, готская, можно перечислять ещё. Это – и культура общения, и обычаи, и племенной уклад. Но Востоке цивилизаций ещё больше, разместившихся на территориях нынешних Индии, Китая, Тибета, но государственных система гораздо меньше. Это как сумели построить и развить общество с перспективой в будущее. На Западе это – Греция, которая привнесла все свои государственные идеи в Римскую империю, которая дала миру римское право, а уже оно оказалось достаточно универсальным, чтобы начать покорять мир. Крошечная Македония, неся в себе греческое правление, едва не покорило большую часть государства. Это может служить примером правильных принципов построения государства. То, что Македонская империя быстро развалилось, говорит о том, что не всё было отлажено. На Востоке малоизвестные монгольские племена объединились вокруг человека, ставшего катализатором государственности. Мы говорим о Чингисхане, успевшем даже побывать рабом. Но он строил своё государство, используя те цивилизации и те государства, которые покорял. Про него уже многое сказано и много написано, и нам нет необходимости говорить долго. Скажем, что он многое взял из Китая, использовав в структуре созданной им империи, названной им Ордой. К примеру, использовал Чингисхан стенобитные машины. Нам известны те конструкции, какие применялись в древней Греции, какие делали Архимед и прочие инженеры и механики (от слова «механизм»). В Китае такие машины тоже практиковались, и ещё много что, к примеру, порох или ракеты Фейерверки, или праздничные салюты, завезли в Европу из Китая. Можно многое перечислять, от зонтиков и до зубных щёток, оказавшихся такими необходимыми, что они в ходу и по сей день, исчезая из быта только в годы самого дремучего средневековья, ставшего не только единицей измерения прошлого, но и нижней точкой деградации человеческой цивилизации.
Среди прочих явлений было и такое средство передвижения, как конные повозки. Это – не совсем китайское изобретение. Ямская служба существовала на Руси до монгольского нашествия. Они просто довели эту службу до ума, доработали конструкцию, как выражались в конструкторских бюро.
Что делает государство государством? Конечно же, единый язык, общие деньги, общие цели управления, но всё это может быть гораздо сложнее, когда государство многонационально и ориентируется на несколько религиозных течений. Качество государства зависит от культуры, от образования, от науки и много ещё от чего, но мы пока что говорим о транспорте, одной из его разновидностей. Государство должно ориентироваться на какие-то общие цели, то есть жителям надо как-то держать связь друг с другом. Но в отдалённом прошлом не было ни радио, ни телефона, ни телеграфных линий, но существовала – почта, то есть тогда она ещё называлась по-другому, но между городами и весями существовала такая служба, как ямская. О. это было грандиозное изобретение, которое выглядело вполне банальной службой. Дело было поставлено так, что на местах людей обязали держать специальные конные станции, называемые «ямами», где имелись возки и лошади, тройки (для быстроты передвижения), которые должны были обеспечить сообщения в те или иные места. Потом стали доставлять не только депеши, но и людей. Государство имело большие пространства (это ещё когда не было Сибири). Потом ямщицкая служба ещё более увеличила перечень услуг. Кстати сказать, США переняло эту службу, организовав у себя службу «Экспресс-пони», описанную Марком Твеном, а служба фельд-егерской связи сохранилась даже в двадцать первом веке. Ямщицкая служба доказала свою эффективность и нужность, особенно, когда в состав Российской империи вошли Сибирь и Дальневосточный регион, а железной дороги и в помине не было. Только «птицы»- тройки, описанные Гоголем.
Для чего мы сделали этот краткий экскурс в историю? Только для того, чтобы сказать, что Каин с Бельмом, то есть, господа Петров и Гольдштейн, собравшись, отправились на ямскую стацию, которая имелась даже в такой «дыре», как Благовещенск. Надо сказать, что по нормам российского Дальнего Востока того времени Благовещенск «дырой» не считался.               
– Знаешь, Фима, – сказал Петров, поправляя на себе шляпу, – как-то писатель Чехов, Антон Павлович, заявил, что по капле выдавливает из себя раба.
– И что? – удивился подручный Каина. – Мы-то здесь при чём? Где этот Чехов, и где мы?
– Действительно, не при чём, – вздохнул Петров. – Но ты не дал мне досказать фразу. А я собирался, как тот Чехов, выдавливать из себя бандита и сделаться благонамеренным гражданином.
– А почему по капле? – удивился Гольдштейн.
– Потому что помногу нельзя, – объяснил Петров. – Пусть и во мне останется бандит, чтобы уметь взять за глотку тогда, когда придёт время.
– Это ты о том, что всё ещё собираешься сделаться царём? – догадался Гольдштейн.
– Именно так, Фима. Именно так. Должна же быть у человека мечта, да ещё и большая. Думай о великом, Фима, а всякие мелочи найдут тебя сами.
– Мне тоже хотеть выбиться в цари? – решил уточнить Гольдштейн.
– Ах, оставь это, Фима. Это уже не становится похожим на шутку. Ну, какой из тебя царь. Ты сам посмотри на себя, пока трезвый. Да по тебе тюрьма плачет, а не престол.
Перешучиваясь, они начали устраиваться в повозке. Петров старался показать, что они не спешат никуда, что времени у них – масса, а впереди – дальняя дорога, в Екатеринбург. Ямщик, которого они называли Ванькой, суетился, проверяя, хорошо ли уложен багаж, которого было не так уж и много, пара саквояжей и фанерный ящик- чемодан, обитый тканью. Ему хорошо заплатили и намекнули ещё на барыш, если будет достаточно быстр. «Ванька» демонстрировал усердие.
Они откатили от станции и уже отъехали от Благовещенска и оказались в такой точке дороги, где внезапно показалась каторжная крепость, освещённая лучами послеполуденного солнца. Отсюда, с отдаления, крепость казалось картинкой, нарисованной рукой художника, вписавшего её в пейзаж.
– Остановись-ка, братец, – попросил Петров и встал в полный рост, поднявшись на ноги. Подумав, к нему присоединился и Гольдштейн. – Смотри-ка, Фима, какая красота. Пусть она такой и останется в нашей памяти. Мы видели её изнутри и знаем, что это такое, но когда на что-то смотришь с отдаления и не видишь всяких мерзостей, а лишь одну красоту, то жизнь тоже видится соответственно. Так что, Фима, запомни: не хочешь себя разочаровать, не смотри в суть вещей. Пусть они останутся для тебя прекрасной загадкой. Открытие приносят разочарования. Ванька, трогай.
Но ямщик продолжал стоять, то есть сидеть на облучке, не трогаясь с места. Он всё более бледнел и вожжи в его руках заметно раскачивались. Неужели он что-то понял из разговора вчерашних каторжников, любовавшихся видом острога? Петров ухмыльнулся и поднялся на ноги, намереваясь положить руку на плечо возчику и уверить того в безопасности, оговорившись шуткой. Он открыл уже рот, но … ничего не произнёс. Он увидал, почему оставался на месте возница. Причиной был вовсе не  разговор пассажиров. Дело в том, что прямо перед лошадьми стоял человек в оборванной одежде, с большим револьвером в руке, ствол которого смотрел ямщику прямо в лоб, и тому от этого вида делалось плохо. И был этот «ванька» весьма неказистый: узенький лобик, борода росла чуть не от бровей, шея – настолько короткая, что, казалось, голова поднималась прямо из плеч, а руки были длинные, как у орангутанга. Тот, кто сказал, что в человеке всё должно быть красиво, явно не был знаком с этим возчиком. Такой никак не мог сделать каких-то выводов из услышанного. И сейчас он замер, глядя в дуло револьвера, как кролик глядит на разинутую пасть удава. И стоило тому револьверу чуть качнуться, как ямщик стремительно соскочил с козел и рванулся прочь столь стремительно, что было слышно, как шумит ветер от его движущихся ног.
После того, как ямщик удрал, бросив своих лошадей, вооружённый револьвером человек подошёл ближе. Этим человеком оказался Башкин. Он криво ухмылялся, наводя ствол то на одного, то на другого. Фима Бельмо почувствовал, как мгновенно покрылся потом. Он всегда ходил по жизни, как по лезвию ножа, и каждый день мог оказаться последним. Он это понимал, и его это как бы устраивало. Он имел из этого положения больше, чем имеет средний россиянин, даже проживающий в столицах. Но теперь … Фима чувствовал, что он готов встроиться в другую жизнь, не такую опасную. И вот – наведённый на него револьвер …
– Кажется, тебе повезло, Башка, – заявил Петров, с виду оставаясь невозмутимым. – Выходит, что ты проиграл не свою жизнь.
– Выходит так, – согласился старообрядец. – Только Башки больше нет. Сгорел он … на работе. Придётся нам пересесть. Вот ты сядешь на козлы. Возчик ваш сбежал. Тебе придётся занять его место.
– Слышишь, Фима, – заявил Петров. – Гражданин тебя просит. Надо слушать гражданина, особенно когда он показывает тебе револьвер.
Гольдштейн не сказал ничего. Он поднялся и перебрался туда, где только что восседал «ванька», и взял в руки вожжи для управления упряжкой. Править тремя лошадьми, это занятие непростое и требующее сноровки.
– Давай, поехали, – заявил Башкин, садясь рядом с Петровым. – Может быть, ваш кучер помчался за помощью и приведёт сюда людей. Мне хотелось бы побеседовать с вами, и я не желаю, чтобы нам кто-то мешал. Так что покатим, поедем вперёд.
– Давай, Фима, – согласился Петров. – Нам действительно надо поговорить. Правь прямо, а как увидишь где поворот, сверни, там и остановимся. Правильно я говорю?   
Стоявший рядом усмехнулся так, что Петрова невольно пробрал озноб. Обычный человек так усмехаться не может. Так делает волк, обнажая зубы перед тем, как вцепиться в чужую глотку. Петрову сделалось жутко. Примерно так было, когда его в первый раз потащили в пыточную комнату, для допроса. Но он тогда выстоял. Неужели оплошает в этот раз? Но он не подал вида и чуть подвинулся, уступая место. Гольдштейн полез на место ямщика, что-то неопределённое бурча под нос. У озлобленного кота хвост раздувается раза в два от вздыбившейся шерсти. Казалось, что поднимались волосы и у Фимы. Вот сейчас он злобно зашипит, выпустит когти и бросится на … Башкина?
– Что ты там сказал про Башку? – спросил Петров у скопца, который занял место рядом с ним. – Кажется, что он сгорел? Или я не так понял?
Фима правил лошадьми. Он это дело любил. Лошадьми он занимался с детства. И лошади его любили, тянулись к нему. Через эту любовь он и пострадал: взял да и украл приглянувшегося ему коника и – пошло дело …
– Правильно понял, – снова оскалился скопец. – Сгорел. Там много кто сгорел, да и Башка вместе с прочими.
– А ты тогда – кто? – спросил Петров, поглядывая на собеседника и выбирая тот нужный момент, когда можно будет незаметно извлечь из рукава заточенную стальную полоску и резануть собеседника по горлу.
– Я? – переспросил скопец. – Когда-то я ушёл из дому. Хотел отправиться по святым местам. До Иерусалима дойти, до Палестины, своим глазами увидеть те места, где Иисус жил, со своими учениками- апостолами. Но … дошёл не так уж далеко, где-то до Урала. Встретил я там людей, направлявшихся к старцу, звавшемуся Серафимом. Он возглавлял общину верующих, звавшихся «корабельниками». Послушал я этого старца и … при нём остался. Он, этот Серафим, сначала был просто отшельником, удалившимся от жизни человеческой.
– Так-таки один жил? – подал голос Бельмо, показав, что тоже прислушивается. – А может при нём какая бабёнка была? Так, бельишко постирать, сготовить что, и для прочих надобностей …
– Когда человек пребывает наедине с собой, – продолжил говорить старообрядец, не обратив внимания на слова Фимы, – то он начинает слышать голоса. И вот тут важно не поддаться на бесовские искушения, а угадать, где именно слова Божии. Серафим этот смог угадать. И открылись ему истины. Эти истины надо было рассказать прочим людям. Так у Серафима появились слушатели, среди которых оказался и я. Было у меня соображение, совсем там остаться, при Серафиме. Но старец наблюдал за нами, за своими учениками. У каждого, говорит, у вас, будет в жизни своя миссия. И этот путь надо пройти до конца. Кроме меня, он много говорил ещё с несколькими. К примеру – Григорий Седых. Почему я о нём вспомнил? Он тоже намеривался царём стать, а для этого стать первым лицом при царе. Только этого Гришку очень уж бабы занимали. Серафим ему говорил, что либо одно, либо другое. Но Гришка только смеялся. Серафим его назвал Распутиным и послал в столицу, чтобы тот начал там проповедовать, что Серафим говорил. Так и ушёл Григорий. Тогда Серафим начал собирать меня. Он мне говорил о многих трудностях, через которые придётся пройти, но я должен всё преодолеть и спасти от соблазнов греховных людей, ставших на путь преступлений и разбоя, вернуть их к Богу. Встретишь ты разные соблазны, говорил старец, и ты должен их одолеть.
– Да, эти испытания тебя не минули? – хмыкнул Петров, незаметно перемещая отточенную пластинку к пальцам.
– Все получил, какие причитались. Старец Серафим только на меня посмотрел, так всю жизнь мою наперёд и увидел, а увидев, научил меня благодати.
– Какой благодати? – удивился Петров.
– Божий Дух ловить, – пояснил скопец. – Вдохнёшь его, и так легко становится, что кажется, что и по воде ходить можно. И помогает Дух этот все неприятности пережить, словно водой их с тебя смывая. Стал я людей к себе привлекать и сказывать, чему меня Серафим обучал. А потом я ангела встретил …
– Настоящего? – повернулся с облучка Фима. – С крылышками?
– У меня крылышки появились, – признался старообрядец. – Так мне казалось. Вспомнил, как Григорий Седых, приятель мой, с девицами себя вёл, не теряясь. Схватил я своего ангела и …
– Говори, давай, – потребовал Бельмо, почти повернувшись на месте возчика.
– А ты, Фима, не отвлекайся, – потребовал Петров. – Правь повозкой. Вон место удобное, правь туда.
Незаметно, Петров опустил из рукава то, что давно было приготовлено как раз для такого случая. Это не раз уже выручало Каина в напряжённых ситуациях. Пластинка была незаметной, и была заточена как бритва. Собственно это и был кусочек опасной бритвы из германской стали. Его надо было зажать между указательным и большим пальцем так крепко, как только можно. Потом, внезапно мазнуть противника по лицу, словно пощёчину даёшь, и всё лицо рассечёт широкая резаная рана. А если махнуть рукой по глазам, то будет ещё страшнее. Удар, конечно, подлый, бандитский, но бывают ситуации, когда не до джентльменства.
– Схватил я своего ангела, затащил его, то есть её, в такое место, где нас никто достать не смог бы, и только собирался взять её, да в лицо её глянул и увидел там …
– Что увидел то? – продолжал спрашивать Бельмо, всё время оглядываясь.
– Словно на меня Серафим глянул, а то и сам Господь. И тут же ангел мой дышать перестал. Стал я ей помощь оказывать, как только можно, а из глаз слёзы текут, то есть это у меня. Взял я и, в отчаянии, оскопил себя, потому что посмел подняться на божество. И только тогда она в себя приходить стала. Значит, после жертвы моей. И понял я, что это знак свыше, что должен не собой заниматься, а верой. Помог я ангелу выбраться из пропасти, куда угадали мы в силу страстей моих. А, как только смог, ушёл я из села того, в общину свою отправился, и продолжил дело, для которого и был призван.       
– Ну, это ты, брат, поспешил, – заявил Бельмо. – Бабам, им спуску давать нельзя …
– Ты, давай, не отвлекайся, – буркнул Петров. Он выбирал удобный момент, глядя на руку, в которой старообрядец сжимал револьвер.
– Для меня мир перевернулся, – признался тот. – Со временем всё, что происходило при Серафиме, стало отдаляться, забываться, делаться более тусклым. Это на самом деле так. Верующие как бы и молятся, ходят в храм, общаются с Богом, но делают это нехотя, наполовину пребывая дома. Лишь одиночки могут верить истово, изо всех сил. На таких и вера держится. Где-нибудь в Турции из таких «неистовых» могут составить целое войско. Те же янычары. Они и производят расширение территорий.
– Это уже осталось в прошлом, – уверенно заявил Бельмо, и Петров не стал его одёргивать. Правильно Фима всё время выступает. Наверное, он понял, что обязан отвлекать  скопца, чтобы Каин смог изловчиться и в нужный момент нанести удар. И вздохнул: дело ли будущего царя драться, но потом передумал: это как раз для будущего царя будет важным испытанием – справится ли, достаточно ли силён духом и руками, чтобы действовать, чтобы царствовать.
– Вы думаете? – спросил скопец, улыбаясь столь сильно, что было понятно, что это насмешка. – А может, войны за веру станут главными, если не в двадцатом веке, то в следующем. Но я хотел поговорить не об этом.
– А о чём? – спросил Петров прежде, чем это успел сделать Фима.
– О том, что старец Серафим мне наказал хранить и нести веру, хранить веру от того, кто готов себя объявить царём.
+ + +
О том, что Савелий Богодеев пришёл в себя, быстро распространилось по Камышину. Эту новость носили подростки, перебегая от избы к избе. Всякому приятно нести светлую весь, несущую в себе радость. И скоро почти все собрались возле дома Митрофанова. Те, кто пришли первыми, вошли внутрь дома. Корней встретил гостей радушно, но, видя, сколь быстро те прибывают, одумался и выгнал всех наружу.
– Чего это вы, – не сердито выговаривал старый травник, – сами, что-ли, не понимаете, что страждущему человеку простор и покой нужен, а не ваше любопытство. Скоро он на ноги встанет и сам всё скажет, что знает, а пока ждите. Хуже ему уже не будет. Я за этим слежу.
Покрикивала и Авдотья Никитична, мама Савелия, исполнявшая роль сиделки и успевшая пролить немало слёз. Это дед Корней решил, что лучше матери ему помогать да за сыном ухаживать, чем дома таять. Пусть на себя все бытовые дела возьмёт. Авдотья со всем справлялась и даже старику обед сготовила, хотя он сам себя прекрасно обслуживал. Но ведь им, бабам то есть, надо за кем-то ухаживать, это их природное свойство. 
Всех в деревне заботило: что скажет Савелий и что там случилось, под землёй, кто напал на него и пытался с ним покончить, кто столкнул его в дальнюю яму, где его нашли лишь чудом, явно при Божьей подсказке. Именно так всё воспринималось.
Сам Савелий вёл себя вяло, он то приходил в себя, то снова вываливался в беспамятство. Но уже то, что он приходит в сознание, уже это вызывало оптимизм: значит, скоро совсем оклемается. Он, ещё не до конца очнувшись, позвал к себе чужака, который у них более года прожил и который исчез из Камышина. Само это было настолько подозрительно, что почти каждый примерял этого чужака, Боярова, на роль душегуба, приняв не только на руки кровь, но и на душу чёрную. А ведь хорошим прикидывался, детей учить взялся. Кстати сказать, никто из тех учеников слова худого против учителя не сказывал. А Настя Горевая, так та вообще кричала, что оговаривают Андрея. Ну, это и понятно: какая баба своего мужика ругать станет. Всякая ведь защитит, вот как Настя.
То, что Богодеев, назвал имя учителя, признали как указание на его вину. Будь он в Камышино, ему бы уже вязали руки, а потом отправили бы в Благовещенск, к полицейскому дознавателю. Вспомнили, как доказывал Тихон Башкин, что это всё дело рук учителя, что недаром он на каторге содержался, там таких душегубов во множестве. Башкину можно было в этом верить: он сам там побывал, а теперь пытался старые грехи исправить своими деяниями, страшными деяниями, но большой грешник и кается больше всех. О грехах Башкина никто уже не поминал. Он заявил о виновности учителя и сам отправился за ним в догонку, прихватив скудный припас на пару дней. Все знали ушлый характер Башкина и не сомневались, что учителю от него не уйти. Настя рыдала, но ничего сделать не могла, к тому же ей пора было думать не о Боярове, и даже не о себе, а о том дите, которое должно было вскоре народиться, как это Природой установлено.
«Андрей, Андрей», – несколько раз назвал имя Савелий, и все начали делать выводы, каждый – свой, и каждый рисовал для себя картину происшедшего. Люди обменивались своими домыслами, фантазии расцветали буйным цветом. А Богодеев опять погрузился в забытьё и не подозревал, что невольно обронённым словом сам настроил односельчан против своего приятеля. Старик Митрофанов не брал ничью сторону; он словно и не слышал произнесённых слов. Он знал, что в бреду люди говорят что угодно и это вовсе не значит, что они кому-то что-то пытались объяснить. Он, да Настя, да старуха Глущенко упорно стояли на стороне Боярова, и ещё, немного, родители Насти, и – некоторые ученики Боярова. Все же прочие уверили себя, что учитель – виновен. И главным доказательством было то, что он скрылся.      
Сначала Настя сидела дома, как бы спасаясь от своих собственных соседей, которые ей ничего не высказывали, но всё более осуждающе посматривали в её сторону, и от этого становилось всё горше. Потом она плюнула на все свои недомогания и отправилась к Митрофанову, убедив родителей, что дед Корней окажет ей помощь лучше кого бы то ни было. Травник, увидав свою давнюю помощницу, искренне ей обрадовался.
– Правильно, что ты решила сюда прийти, девочка, – радостно заявил дед Корней. – Савелий вот-вот может прийти в себя окончательно, и мне нужно как можно чаще за ним присматривать, но надо и готовить лекарства, притирания и мази. Ведь не только Савелий нуждается в нашей помощи, но и ты, да и кто угодно у нас.
– Я себя нормально чувствую, – заявила Настя преувеличенно бодро, глядя на Митрофанова.
Когда-то дед Корней был видным мужчиной, крепким, плечистым, обладающим большой физической силой. Как и многие из сильных людей, он желал защитить окружающих. Когда-то он был знатным охотником, но как-то вступил в схватку с медведем- шатуном, который так и не залёг в зимнюю спячку и был сильно раздражён этим, так сильно, что даже напал на охотника, промышлявшего норку. Тот в схватку вступил и одолел обезумевшего хищника, но сам пострадал столь сильно, что пару недель отлёживался, а потом начал лечить себя сам. Дело в том, что Митрофанов находился на дальнем промысле. Неподалёку от селения духоборов пушного зверя не осталось, они старались держаться дальше от людей, вот охотник и забрался в самую глушь. На счастье, у него имелся с собой запас продуктов, а также кое-какие лечебные травы.
– Я думал, девочка, – как-то пустился в воспоминания старый травник, – что жизнь моя подошла к концу, я уснул, и увидел … мне показалось, что Бога. Что он вошёл в мою избушку и присел рядом. Я открыл глаза и сказал ему, что готов предстать перед ним. А он ответил мне, что ещё рано и что мне придётся спасти ещё множество людей. Помню, я удивился, а тот, кого я принял за Бога, снял с полки сумку и положил мне на грудь. Когда я очнулся, то на мне лежала сумка с высушенными травами. Я набрался сил, заварил их и … потихоньку начал приходить в себя.
– Так ты, что дед Корней, видел Бога? – округлила глаза Настя (она была тогда ещё совсем девчонкой и заглянула к травнику по какой-то надобности).
– Наверное, мне это привиделось в бреду, – признался травник, – но я считаю про Бога вполне серьёзно. Почему мы начинаем заниматься тем или другим, и нет ли каких объяснений нашим поступкам? Но с тех пор я занялся лечением других людей, и знаешь, Настя, у меня это получается.
Как-то Настя увидела, совершенно случайно, как травник переодевался, и ужаснулась от вида ужасных шрамов, покрывавших сохнущее тело.  Когда-то известный охотник Тимофей Пришлёпкин ходил в помощниках у другого охотника, Митрофанова, но те времена давно прошли, и нет больше Пришлёпкина, а старенький дед, заросший бородой, хитро улыбался, перебирал пучки трав и рассказывал разные истории.
– Помните былину про Илью Муромца? – спросил старик как-то у ребятишек, заглянувших к нему отведать мёда.
– Богатырь, – вспомнил кто-то из ребятишек. – Защитник земли русской. Обитал в селе Карачарово.
– Знаете, стало быть, – усмехнулся травник. – Но ведь не сразу он защитником сделался. Сначала дома лежал, на печи – зимой, а летом – на завалинке сидел. Не мог ног поднять. Висел на нём особый недуг, связанный с немощью. Заклятие на него наложили, но никто этого понять не мог. Не может молодой человек подняться и – всё тут. Так и было, целых тридцать лет и три года, пока люди добрые его не увидели, и не подсказали ведунам.
– А кто это, дедушка? – спросила Настя.
– Ведуны, это те, кто ведают, – ответил старик. – Видят то, что не хотят замечать другие. Они увидели, какая напасть гложет Илью, и приготовили ему лекарство, настой особых трав. Потом заставили Илью подняться и дали ему отвара испить.
– И сделался Илья богатырём Муромцем! – восторженно догадался кто-то из ребятни.
– Нет, – улыбнулся травник. – Три раза приходили к нему ведуны, назвавшиеся «каликами». Три раза его своими отварами потчевали, а Илья прислушивался, как происходят в его теле изменения. Он считал это наполнение его силушкой богатырской.
– Но ведь так и было.
– Да, так и было, – согласился дед. – Но надо знать, что там на самом деле в его организме происходило, от чего силушка появлялась.
– И ты, дед, это знаешь? – шёпотом спросила Настя,  замирая от соседств чуда.
– Может, знаю тот секрет, – пожал плечами травник, – а может и не совсем. Много существует разных трав, свойства которых неизвестны, как неизвестны и тайны, что за ними скрываются. «Разрыв- трава», «одолень- трава», «свет- трава». Из поколения в поколение передаются секреты, находятся новые. Может когда-то и тебе, Савелюшка, такая трава понадобится, чтобы на ноги тебя поставить. 
Происходил этот разговор лет за десять до того дня, как лежал Савелий Богодеев на лежанке у деда Корнея. Вспомнила внезапно тот рассказ Настя и показалось ей, что был их дед тем самым ведуном, что поставил на ноги Илью Муромца. Сказки, конечно, но хотелось бы верить в чудо.
– Встанет ли Савелий, дедушка? – спросила Настя у Митрофанова.
– Теперь уже уверен точно, – ответил тот. – Раньше сомнениями мучился: уж больно нашему Савелию досталось, а теперь уверенность появилась. Надо только ему силой внутренней наполниться.
– Как Илье Муромцу? – улыбнулась Настя.
– Почти, – согласился травник. – Почти. В Природе многое что растворено. Надо только уметь его извлечь и принять душою. 
Лежанку установили таким образом, чтобы солнечные лучи попадали в лицо лежавшему. Так и случилось. Пучок солнечных лучей пробудили Савелия Богодеева. Он открыл глаза, попытался подняться, а увидев Настю, спросил у неё:
– Андрей … Он с тобой?
– Нет. Мы не нашли его. Все думают, что он сбежал.
– Это я отослал его, – признался Савелий.
Потом молодой человек начал рассказывать, ему было трудно говорить, и он часто останавливался, но его не прерывали, уж слишком необычно было то, что он рассказывал.
+ + +
Велика Сибирь, необозрима, и напоминает собой океан. Вместо воды – тайга, а вместо рыб здесь бегают, шныряют звери, хищные и прочие, как в том же океане. Самый большой из них назван Тихим. Так его назвал Магеллан, попав в эти воды в 1520-м году и поразившись спокойствием их. Позднее, в 1752-м году, этот океан увидел французский географ Бюаш и наименовал его Великим, постигнув пределы, и это название подходит к нему более. Но есть и ещё одно название – Южный океан, которое попытался дать Нуньес де Бальбоа, испанский конкистадор, пересекший Панамский перешеек ещё в 1513 году и увидевший совершенно незнакомые воды. Он был первым европейцем, узревшим океан, но он не был мореплавателем, и его свидетельство не было закреплено, равно как и название.
Мы не собираемся живописать эти бурные воды, но лишь сравнили с ними пространства, заросшие тайгой – с океаном. Но сравнения вполне правомочны. Судите сами – площадь Сибири равняется, в приблизительном исчислении десяти миллионам квадратных километров, тогда как площадь Великого (Тихого) океана – 178 миллионов километров. Пусть разница в пятнадцать- двадцать раз, но это уже сравнимые величины, в которых человека можно сравнить с букашкой, невидимой глазу. Пусть в океане плывёт корабль, набитый пассажирами, и пусть океан даже спокоен, но каждый из пассажиров испытает тревогу и уважение от сознания того, что он отдаётся на волю Стихии, почти что – Богу, и уж чем всё закончится, зависит от искусства мореходов.
Но Сибирь, её нельзя сравнить с морем и океаном, хотя бы по той причине, что она не открыта для плавания парусников или пароходов, которые могут бороздить воды в любых направлениях, теоретически. Практически, имеются десятки (а может и сотни) маршрутов, своеобразных океанских «дорог» по которым курсируют корабли, маленькие и огромные  пассажирские лайнеры или грузовые конейнеровозы. Так и на континенте – понастроено дорог, по которым, нескончаемым потоком, движется транспорт. Это – в освоенных частях государства, а где-нибудь, в той же Сибири, выбора дорог просто нет. Имеется Сибирский тракт, по которому движутся «тройки». Уже Сергей Юльевич Витте вёл строительство Транссибирской железнодорожной магистрали, которая должна была связать европейскую часть империи, Урал, Сибирь и Дальний Восток в единое экономическое целое. Но это ещё было делом самого ближайшего будущего, а пока что грузы и людей доставляли на лошадях, запряжённых в повозки. И здесь снова можно вспомнить наше сравнение с океаном. Повозка и корабль отличаются, в сравнительном масштабе раз в двадцать, как отличается Великий океан и Сибирь. Так что всё в порядке у нас со сравнениями.
Дороги, редкие дороги в Сибири, можно сравнить с фарватерами, по которым движутся корабли, у нас – повозки. Иногда встречаются на дорогах съезды на тропы, или просто – чтобы смогли разъехаться две повозки, встретившиеся друг с другом, там, где тракт слишком узок или дорога разбита, или ещё какая причина. Вот такой съезд и выискивал Ефим Гольдштейн, неожиданно ставший ямщиком. Он увидал искомое и направил туда послушных лошадей, своеобразный «Перпертуум мобиле», используемый целые тысячелетия. Он направил туда повозку и остановился, когда тракт исчез из виду. Он решил выждать, приготовив кнут, который привычно лёг в руках.
Когда-то на дорогах «промышляли» разбойники, вооружённые вилами и топорами. Это были вчерашние беглые крестьяне, дошедшие до края терпения, и решившие мстить всему миру. Такие быстро гибли или попадали на каторгу. Иные с разбоем свыкались и даже получали от этого удовольствие, как раньше от хорошо выполненной работы. Такие меняли топор на кистень. Это – шар, зачастую покрытый шипами, соединённый с ручкой посредством цепочки. Сейчас довольно известно восточное оружие – нунчаки – две или три палки, соединённые вместе цепочкой. Кстати, этим оружием на Востоке (Таиланд, Китай) пользовались обычно преступники. Так вот, кистень по эффективности нунчакам не уступал. Позднее преступники это оружие упростили, применяя его в городских условиях. Появилась у грабителей гиря на цепочке – не менее страшное оружие, чем кистень. При необходимости оружием мог стать и самый обычный кнут, каким погоняют скот. У казаков нагайки считались оружием «не фатального» назначения, каким они активно пользовались. Вот такой кнут и крутил в руках Фима, готовый его использовать в нужный момент.
Тянулась вокруг стена таёжного леса, сплошная – если смотреть издали, и – прерывистая – ближе. Росли высокие ели, и лиственные деревья, стараясь обогнать друг друга в росте и солнечным лучам подставиться. Сейчас и было – утро, хоть и позднее.
– Ну чти, Башкин, – заявил, бодро улыбаясь, Петров, прилаживая удобней острую железку, – стало быть, нашёл ты нас. Хорошо. И как это у тебя получилось?
– Да знакомец ваш подсказал, – неприятным писклявым голосом пояснил скопец, – где и как найти вас. Малец, то есть.
– Это какой малец? – уже суше улыбнулся Петров.
– Тот самый, что возле вас крутился.
– Стёпка, – охнул Гольдштейн. – Ну, я ему … Надо было кончить мальца …
– К чему это, – опять улыбался Петров. – Всё должно остаться в прошлом. Мы начинаем новую жизнь, а что касается Стёпки, то … Бог с ним.
– Если это вас интересует, то скорее – со мной, – осклабился скопец, показав кривые зубы. – Этот ваш Стёпка стрелял в меня, но угадал в другого, которого в карты проиграли. И в этом – рука Божья. И этот пистолет я у него забрал. Он ему уже теперь без надобности. А мне вот пригодился, чтобы вас остановить.
– Вот, значит, как со Стёпкой вышло, – вздохнул Петров. – Что ж, все под богом ходим. Но я не очень понимаю, зачем это тебе нужно, Башка. Хотел посчитаться с этим … как его там … с Бояровым: я тебе его отдал. Что тебе от нас-то надо?
– Я, для того, чтобы догнать Боярова, – проскрипел старообрядец, – трёх человек сничтожил, кровь пролил. Причём из этих трёх один был моим односельчанином, а второй и вовсе свой, из моих приверженцев. Я их не пожалел, взял грех на душу. Потому Башкина больше нет.
– Кто же ты тогда? – прохрипел Петров, понимая, что сейчас кого-то из них не станет.
– Теперь я буду Головиным. А вы, люди недобрые, кое-что взяли, что вам не принадлежит.
– Ты что, Башка, белены объелся? – возмутился Гольдштейн. – Или у тебя крыша поехала? Ум за разум зашёл? Не знаем мы твоё село. Нас только вчера освободили. Мы, может, новую жизнь начинаем, а ты …
– Оставь его, Фима, – заявил Петров странным голосом. – Сейчас это совсем другой человек, не тот, которого мы знали. И что ты ждёшь от нас, Головин? Что мы у тебя взяли?             
– Не у меня. У этого … Боярова. Я потому и догонял, что сам хотел у него те бумаги забрать, какие у вас оказались?
– Что? – закричал Гольдштейн, привставая с места. – Ради каких-то там бумаг … ты …
– Остынь, Фима, – буркнул Петров. – Здесь всё серьёзней. Не твоего ума это дело.
– Да, – подтвердил новоназванный Головин. – Бывает и так, что бумаги многое в нашей жизни меняют, особенно такие древние. Эти бумаги являются нашей тайной … мы храним их …  не важно … их придётся вернуть … и я …
Расчувствовавшись, Головин попытался подняться, но, со стоном  упал обратно на сиденье повозки, опустив револьвер. Свободной рукой он схватился за бок, по которому расплывалось пятно крови.
– Да он ранен, – торжествующе закричал Гольдштейн. – Валим его, Каин.
Собравшись с силами, упрямый Головин- Башкин снова вздёрнул руку с револьвером, которую было опустил на колени, но свистнул кнут и обрушился на его руку, причём удар был нанесён столь ловко, что плеть обернулась вкруг пистолетного ствола и, сильным рывком», «Смит- Вессон» был выдернут из руки Головина. Тот пошатнулся от рывка, и в это время, улучив, наконец, удобный момент, Петров взмахнул рукой, словно собирался дать скопцу пощёчину. Ладонь скользнула по лицу. Обильно брызнула кровь. Обычно, получив столь неожиданный удар, жертвы стонали и теряли всякую волю к сопротивлению, и даже опытные преступники, знающие с самые подлые приёмы в драках.
Но только не этот человек! Хотя лицо Головина заливали потоки крови, струившейся из широкой резаной раны, он не потерял духа. Отпустив револьвер, который вылетел из повозки, Головин обеими руками ударил Петрова так сильно, что тот задохнулся и упал на дно, неловко прикрываясь локтем, уверенный, что его будут добивать. Честно признаться, так Петров не ожидал, что скопец примется драться, получив столь жестокое увечье, и не позаботился приготовиться встретить удар. Лёжа, Петров жалобно вскрикнул:
– Фима … помоги …
Часто, слишком часто Каин помыкал своим помощником и даже унижал того, но Гольдштейн не помнил обид. Он поднял кнут и снова ударил Головина, стараясь попасть тому по изувеченному лицу, попасть по глазам, но на этот раз рука его подвела. Это ему показалось так, хотя это успех приходился на долю старообрядца. Уверенной рукой Головин перехватил плеть и даже успел намотать её на запястье, а потом, что есть силы дёрнул, да столь удачно, что скинул Гольдштейна с кучерского места. Только сверкнули сапоги, показав сношенные подошвы и – Бельмо покатился по земле. А Головин повернулся к Петрову, что скорчился на дне повозки. Тихон рванул мешок, который Петров пытался подмять под себя, и открыл его. Оттуда торчали разные сложенные там вещи и – среди них – неровная пачка бумаг. Это было то, что он собирался забрать у каторжников. И Головин попытался это сделать, почти не обращая внимания на возившегося в его ногах Каина.    
– Смотри, – закричал Головин Петрову, и сам мазнул себя по лицу, по страшной, глубокого разреза ране, не убоявшись потока густеющей крови. Теперь всё лицо превратилось в ужасную багровую маску. Но … кровь перестала хлестать, стекать с подбородка. – Смотри, Каин! Меня Бог любит. Он меня защищает!
Такой приём могли проделывать индусские факиры. Они сами наносили себе же разрезы, а потом  хлестали по свежей ране шёлковым платком, и она … пропадала, затягивалась столь быстро, что это было непостижимо ни уму, ни глазу. Ещё можно вспомнить врачевателей с далёких островов (Филиппины), которые проводили операции голыми руками, без всяких инструментов, проталкивая пальцы прямо сквозь кожу, и устраняя повреждения. Это можно сравнить с волшебством (как может быть иначе), но разве может современная наука этого признать? Лучше вообще не замечать туземных знахарей, сделав вид, что их нет; что йоги- факиры всего лишь ловкие фокусники. А ведь все они использовали те невидимые потоки энергии, что пронизывают тело человека, исполняя важные функции. В религиях много говорится о душе, но медики как-то не замечают (или делают вид, что не замечают) этого фактора, а ведь он ложится в те предположения, что делает медицина восточная.
Вот и старообрядец. Он нёс в себе столь сильные чувства (вера, ненависть, обязательства), что они могли выразиться в потоках энергии, которая и остановила кровотечение и запустила процесс мгновенной регенерации, а она в природе встречается, ибо плохо мы знаем природу и те силы, которые бывают в ней задействованы.
Фима Гольдштейн, увидав, какое «чудо» сотворил скопец, закричал, завыл, отскочил от повозки и устремился прочь, куда-то к ближайшим кустам боярышника. Усмехаясь, скопец проводил его глазами, а потом наклонился к Петрову, всё ещё лежавшему на дне повозки, и сунул ему под нос пачку скомканных бумаг.
– Ты собирался это забрать у нас? Ты и в самом деле думал, что сие у тебя получится? Ты и в самом деле глуп, Каин. Ты даже вознамерился стать царём, не думая о том, что их сначала помазывает Бог своим доверием, а уже потом они становятся царями. И что должно случиться, чтобы Каин на Руси царём сделался? Разве что на Русь пришёл Сатана и установил свою власть.
– Грядёт революция, – поднял голову Петров, поглядывая на страшное окровавленное лицо старообрядца. – Они придут и отменят твоего Бога. А, когда его не станет, останусь – я. Быть может, тогда …
– Но я уже здесь, – заскрипел голосом Головин, – и я не допущу этого.
– Ну-ка, ты, – послышался торжествующий голос Гольдштейна, – посмотри сюда!!
Бельмо только сделал вид, что впал в панику. На самом деле, спрыгнув с тарантаса, он оббежал его и пробрался к тому месту, куда отлетел револьвер, вылетевший из руки Головина, выбитый кнутом. Фима поднял «Смит-Вессон» и теперь подскочил к борту повозки и направил ствол револьвера, почти подпрыгивая от возбуждения на месте.
– Отойди от него! Сейчас стрельну! Отойди!!
Старообрядец замер на  месте, над Петровым, медленно распрямил ноги, страшный, даже  - ужасный, с окровавленным лицом, искажённым страстями. Вот только страха на нём не было, что сейчас в него выстрелят и – непременно – убьют.
– Брось его, – сказал тонким скрипучим голом скопец. – Не бери грех на душу, брось.
– Прыгай с кибитки, – приказал Фима, мелко шагая вперёд. – Тогда стрелять не буду.
Но старообрядец не слушал освобождённого каторжника. Он словно смотрел на природу, на птиц, что носились неподалёку, тревожно крича на свои, разные голоса, на окружающие деревья, которые раскачивались под порывами ветра, словно от всего этого пробудилась сама окрестность и сурово их всех оглядывает.
– Я тебе говорю!.. – едва не визжал Фима. Револьвер в его руках ходил ходуном.
– Стреляй, – равнодушно ответил скопец и снова повернулся к Петрову, который тем временем извернулся и попробовал подняться на ноги. Там, лёжа на спине, среди мусора, он чувствовал, что пришёл его последний час и уже начал прощаться с жизнью, но, где-то внутри, выбирал удобного момента, чтобы выскользнуть, отскочить, а уже потом – напасть и расправиться с их ужасным обидчиком, мало похожего на обычного человека, с какими имели дело до сих пор. И, кажется, этот момент наступил, когда появился Фима с подобранным револьвером.
Гольдштейн оскалил зубы и нажал курок.
– Бух! – сказал скопец. – Легче стало?
А Фима всё жал и жал на курок, понимая, что попал в просак, что пистолет не был заряжен и этот странный налётчик взял их на испуг, «на арапа», как это говорится у блатных. Потому и вёл себя спокойно, что опасности для него не было. Головин наступил ногой на плечо Петрову и прижал его, когда тот собирался подняться на ноги.
– Я забираю у вас то, что вам не принадлежит, что вы сами забрали у человека, который унёс эти бумаги у нас …
– Но ты же охотился за ним, – попробовал возразить Петров, ворочаясь под ногой и стараясь не упасть. – Мы тебе помогли.
– Вы старались для себя, – ответил Головин. – Вы схватили его и меня, постарались стравить нас, а сами спокойно удалились, оставив нас решать, кто останется жить. Выпало – мне, а теперь я вернулся к вам, чтобы забрать своё …
– Ну, так бери! – выкрикнул Петров. – Ты получил, что искал. Теперь оставь нас.
– Вы мне этих бумаг не отдавали, я их сам забрал. Но этого мало. Ты заявил мне, Каин, что собираешься стать царём, новым Иродом, и теперь я должен не допустить этого…
– А-а-а! – закричал, завыл Бельмо и кинулся к тарантасу, швырнув к Головина бесполезный пистолет.
Головин прикрыл голову рукой, а в это время начал подниматься на ноги Петров, Ванька-Каин. Он подхватил скопца за ноги и, всем телом толкнул его. В следующий миг тот полетел наружу, прямо на набегающего Фиму Гольдштейна. Тот вытянул вперёд руки, а старообрядец опередил его и вцепился в горло Бельму. Началась борьба – кто кого – когда победивший получает жизнь.
Это можно было бы назвать боем титанов, или схваткой борцов, но то было совсем не так. Фима изловчился и сумел ткнуть Головина в тот бок, куда угадала револьверная Пуля. Старообрядец охнул, и кровавое пятно стало увеличиваться, но всё это почти не сказалось на решительности их противника. Головин демонстрировал редкостную решимость и напор; его пальцы всё сильнее сжимались на горле каторжника, как тот не пыжился вырваться их этого хвата, как не стремился уйти в ту или другую сторону. Оба бойца топтались среди зарослей папоротника, длинные стебли которого вились между и вкруг их ног.
– Каин … помоги, брат, – с трудом выдавил из себя Гольдштейн еле слышный булькающий вопль.
В первое мгновение Петров собирался прыгнуть на эту парочек сверху и даже примеривался к прыжку, но тут Головин покосился на него, и Петров увидел в этом взгляде торжество, а также – приговор ему, уже освобождённому от наказания.
– Развежь я сторож брату моему, – бормотнул под нос Петров и дотянулся до опустившихся вожжей, достал их и начал понукать лошадей, которые всё это время тревожились, прядали ушами и перебирали ногами.
С сожалением Каин глянул на бумаги, рассыпавшиеся на траве, переносимыми порывами ветра с места на место. Часть бумаг была залита кровью старообрядца из резаной раны, нанесённой Каином. Бумаг было жалко, но себя жальче гораздо. Петров стал поворачивать лошадей, направляя их в сторону дороги. Такой поворот лошадей вполне устраивал, и они устремились вперёд, прислушиваясь к крикам, остающимся позади.       
+ + +
– Подкузьмили вы мне, батюшка, – пожаловался фельдшер, как только к нему заглянул «на огонёк» отец Елизарий.
– А что так? – удивился священник, остановившись в дверях. Он собирался, на правах приятеля и наперсника, побаловаться чайком и поговорить по душам. А тут такой вопрос. Огорошили.
– Ну, как же, – продолжал вздыхать Махов, перебирая руками разные медицинские флакончики. – У меня и своих больных – в изобилии, а вы мне ещё одного – навязали.
– А-а, этого, – вздохнул отец Елизарий. – Очередной горемыка.
– А вы опять готовы всех объять. Но это же – невозможно. Физически. Опять же этот Стёпка ваш, Собакин. Вы и его пристроили.
– Да, с казаками договорился, – подтвердил батюшка. – Жизнь у нас такая. Возлюби ближнего, как себя самого.
– Вот вы всех и донимаете, любовью своей, – буркнул фельдшер, расставляя флакончики на полке, к таким же.
– А что же сделаешь, – согласился священник. – Не пригрей я этого же Стёпку, так он с каторжными бы спелся. Наслушался малец разных историй с разбойниками и его на подвиги потянула. Чуть в такую историю не влип, врагу не пожелаешь.
– А что там? – полюбопытствовал фельдшер.
– Всего я не знаю, – признался батюшка, – отрок мне не всё рассказал, но и того, что известно – достаточно. Два каторжника, освобождённые после заключения, довольно «прославленные», домой собирались, а Стёпка наш удумал вместе с ними отправиться, на поиски новой жизни. А те перед мальцом крылья расправили, ровно тетерева токуют, да вот этого самого бедолагу прихватили.
– Того, кого ко мне в лазарет положили? – поднял брови фельдшер.
– Похоже, что его. Каторжники ему допрос учинили, а потом появился ещё один, из староверов- раскольников. Что-то ему надо было от бедолаги. Так эти каторжники чего учудили: решили раскольников между собой стравить, для потехи своей, или ещё для чего. Тут Стёпка наш и сунулся. Каторжники-то ещё раньше удалились, чтобы в стороне остаться, а раскольники между собой начали свару. При этом наш бедолага оказался связанным. Стёпка хотел помешать им, но началась стрельба. Несколько пуль в нашего бедолагу попало …   
– Да, – вздохнул фельдшер, – и сейчас у меня появилась проблема: раненный, который у нас не проживал, которого никто не знает, но которого мне надо как-то поставить на ноги, хотя бы для того, чтобы во всём этом разобраться.
– Да, – сочувственно покивал батюшка, – всё это так. Но давайте, дорогой Захар Прокопьевич, учитывать и Божью волю. Ведь послал же он нашего отрока Собакина в самый напряжённый момент. Да, один оказался серьёзно раненным, а второй удалился прочь, как и эти освобождённые каторжане. Кстати, и с ними не всё понятно. Наш пристав, Бабкин, на которого вы ссылались, собирался задержать тех каторжан, но их, совершенно неожиданно, взяли под крыло и Двинский, комендант острога, где отбывали наказание те, двое, и, что ещё более странно, полковник Соколов, начальник гарнизона, стоящего в нашем городе. Всё это очень странно. Выпущенные стражники оказались благонадёжными гражданами, помогавшими Кузьме Нилычу в его нелёгкой службе. Их запрещено задерживать, если нет прямых доказательств в их непосредственном участии.
– Это меня никак не касается, – защитился поднятыми ладонями Махов. – Пусть это тревожит Бабкина. Но меня-то занимает раненый, попавший ко мне в палату. С ним-то как быть? И кто он такой?
– Что с ним делать? Здесь много размышлять не надо. Достаточно заняться лечением и постараться поднять его на ноги.
– Трудно сие, – глубоко вздохнул фельдшер. – Можно сказать даже, что почти невозможно. Уж больно серьёзны полученные раны, особенно та, что повредила его голову.
– Будем уповать на помощь Божью, – наложил на себя крест священник. – Что же касается второго, то здесь можно предаться размышлениям.
– Ага, – скептически заявил Махов. – Призвать на помощь юдициарную астрологию, метопоскопию и хиромантию. Ещё можно обратиться к гадалке, а она уже нам всё в подробностях скажет …
– Ах, уважаемый Захар Прокопьевич, умеете вы быть порой несносным. Если бы я не знал вас хорошо, то решил бы, что вы … Но не будем о этом. Вспомним науку физиономику.
– Это и не наука вовсе, – сварливо заявил фельдшер, – а плод размышлений сведущих людей.
– Ну, пусть так, – согласился отец Елизарий. – Нас ведь тоже можно отнести к таковым.
– С известной натяжкой, – подумав, резюмировал фельдшер.
– Пусть так, – согласился батюшка. – Хоть так. Что мы имеем?
– Неизвестного больного. То есть раненного, – поправился фельдшер.
– Так, – согласился батюшка. – Не из нашего Благовещенска, прославляющего имя Божие.
– Это может быть кто угодно, – заявил медик. – Даже беглый каторжник. У нас ведь как ра Руси говорят: от тюрьмы да от сумы не зарекайся.
– Что-то уж слишком много каторжников здесь задействовано, – усмехнулся отец Елизарий.
– Край у нас такой, – развёл руками фельдшер. – К тому же – свояк свояка видит издалека. Сам же глаголил, что его каторжники допрашивали. Наверное, не просто так.
– Чтобы сделать правильные выводы, надо человека осмотреть, а уже потом – предполагать.
На основании этого предложения неизвестного человека, пребывавшего в бессознательном состоянии, оба присутствующих внимательно осмотрели. Когда его принесли в лазаретное учреждение, он действительно напоминал покойника, покрытый кровью, ушибами и в рваной одежде. Но теперь, когда его раздели, отмыли, перевязали и уложили в постель, стало видно, что это ещё не старый, а скорей даже молодой человек, не имевший трудовых мозолей на руках, да и всё тело его не напоминало о больших физических нагрузках, хотя сложения он был  довольно правильного.
– Я бы принял его за городского человека, – заявил священник, – причём – не простолюдина. Интересно, каким образом его сюда, к нам, занесло?
– Да ещё и с каторжниками столкнуло? – присоединился к размышлениям Махов. – Я думаю, что не имеет смысла долго раздумывать. Наверняка мы что-то придумаем, но вряд ли это будет правдой. Если что и спасёт его, так это молодость и завидное здоровье. Всё остальное – от лукавого, как это у вас говорится.
– У кого это – у нас? – ревниво спросил священник.
– Известно – у кого, батюшка, – хитро улыбнулся фельдшер. – У лиц духовного сана.
– У простого люда это говорится, а не у какого сана. Здоровье – это хорошо, но важна здесь и забота Божья, или удача, что суть одно и то же. Если ему суждено выжить, то он поправится. Особенно если ему предстоят в жизни какие-то высокие цели, которые надо выполнить. 
– Я тоже могу вспомнить подходящую поговорку: слово и лечит, слово и калечит.
– Почему это она – подходящая? – удивился священник.
– Вы же не станете отрицать, батюшка, – спокойно начал пояснять фельдшер, – что молитва, произнесённая всем вместе, да ещё и в соответствующем месте, благотворно влияет.
– Да, – подтвердил отец Елизарий, – с точки зрения вашей науки это непонятно, но действует. Это что-то вроде чуда, к которому все привыкли и уже не замечают его.
– Я бы предположил другую версию, – улыбнулся Махов. – Думаешь, как я попал сюда, на край света, а, отец Елизарий?
– Зачем это мне гадать? – пожал плечами священник. – Такие вопросы задают, когда сами хотят признаться в собственных деяниях.
– Ты прав, батюшка, – улыбнулся фельдшер. – Ты прав. Потому я и люблю эти наши беседы, что чувствую в вас родственную душу. А сюда я попал, после того, как начал вести бурную деятельность там, в центральных местах России. Я изучал работы немецкого философа Франца Бретано. Я не стану рассказывать о его теории психических феноменов и интернациональности. Я уверен, что можно найти в Библии подтверждающие примеры. Я много выступал и даже вступил в Теософическое общество мадам Блаватской. Потом до меня дошли лекции другого философа – Рудольфа Штайнера, и я впервые услышал об антропософии, новой науке об изучении человека и его непознанных способностей. Я уверен, что немецкие философы перевернут мироздание нашего привычного мира …
– Стоп- стоп, – замахал руками священник. – У меня нет настроения, сейчас вступать в научные и даже духовные диспуты, коими мы часто пикетируем друг с другом, но здесь и сейчас, рядом с этим пока ещё живым телом лучше думать и рассуждать о конкретных делах. Что это ты там говорил, Захар Прокопьевич, про лечащее слово?
– Ах да, – спохватился фельдшер. – Признаю, что мне свойственно увлекаться. Вот за это своё многословие я и угадал … но сейчас не об этом. Я подозреваю, уважаемый отец Елизарий, что когда-то, в очень отдалённом прошлом, в ваши славные библейские времена, человечество уже подымалось до вершин своего развития. О, тогда наука дошла др таких величин, что их можно сравнить с магией. И вот тогда словесные формулы могли вместить в себя настоящие физические силы. И люди применяли их. Обученные науками люди. Вот тогда слова могли и излечивать. От тех благостных времён остались только наговоры, коими невежественные знахари наполняют свои отвары трав. Те знания давно канули в Лету. Может, отдельные группы людей что-то сохранили в тайне. Вот те же знахари как-то пользуются всем этим. Но в словах сокрыта могучая сила. Увы, и увы.
– Чего это вы приуныли, Захар Прокопьевич?
– Так там не только о лечащем слове, но и о его противоположности. К сожалению, в том, прошлом, просвещённом времени были и войны. И возможности там были гораздо выше, настолько выше, что от той, прошлой цивилизации, почти не осталось ни следов, ни воспоминаний, а из словесных тех формул использовались … как бы это сказать … порча и сглаз. Но то, что они не были облачены в свою истинную форму, они не так верно действовали.
– Странно всё это от вас слышать мне, духовному лицу.
– Но вы ведь меня понимаете, батюшка, что я этим хочу сказать.
– Опять мы перешли на «вы», батенька. Значит, вас это и в самом деле задело.


Глава 16, финальная
В Камышино царил тарарам. В самом деле! В селении, где проживают старообрядцы, редко когда что случается, настолько там отлажены все процессы, из каких состоим простая, обыденная жизнь. И духоборы не были исключением из этого установившегося правила. Но с ними, с некоторых пор начали случаться неожиданности, верхом которых стало нападение шайки хунхузов откуда-то из Маньчжурии. Тихон Башкин, некогда проживавший в многострадальном селе, обвинил во всех бедах беглеца из острога, политического каторжника, которого приняли духоборы, а точнее – их староста, Макар Богодеев. Но именно этот беглец, Андрей Бояров, принял самое деятельное участие в этой маленькой войне с маньчжурскими разбойниками. Может, благодаря именно ему этот налёт удалось отстоять. Духоборы приняли его, а местная девушка, Настя Горевая, согласилась выйти за него замуж, и, хоть новый селянин не принимал горячее участие в религиозных службах, но он взялся учительствовать в их селе и – вспомнив былые способности, помог отремонтировать Убежище, как Тихон Башкин со своими соседями помог отстроить жилые дома. С этого момента Башкин и невзлюбил чужака, невзлюбил до того, что объявил его пособником дьявола, внушив смятения в душах камышинцев. А учитель старательно делал вид, что всё это его не касается, был активным и деятельным. Чтобы во всём разобраться, село посетил духовный вождь духоборов, Аврелий Нилович Репников, и лично пообщался с новым учителем. Неожиданно они друг другу понравились, к сильному недовольству Башкина, который, нет- нет, да заглядывал в село, когда-то бывшее ему родным. Репников попросил учителя дописать трактат Якова Беме, учение которого и породило в своё время духоборов. Бояров, неожиданно для себя самого, взялся дописать незаконченный опус. По ходу работы он узнал, что у камышинцев имеется ещё один древний раритет – манускрипт из невесть каких древних времён, частью написанный на глаголице, но большей частью на неизвестном языке, сходном с санскритом. При Репникове служил в помощниках человек, Ульян Духовитный, который знал толк в этих письменах. Репников оставил его в Камышино, чтобы он сделал список с древней рукописной книги, специально для учителя, за то, что он дописал трактат Беме и стал здесь своим человеком. С селом Бояров породнился и должен был получить ещё один подарок. А потом пошла целая череда происшествий и даже смертей. Погиб Духовитный и ещё несколько человек. К этому времени Башкин перебрался снова жить в Камышино и не просто пришёл, словно с того света вернулся. Боярову пришлось бежать, и снова Башкин обвинил во всём учителя, а потом сам заявил, что отправится за ним в погоню и приведёт его, чтобы тот сам подтвердил свою вину. А вы спрашивайте, в чём причина кавардака.
В это время старшинствовал в Камышино Савелий Богодеев, младший сын погибшего Макара Елизаровича. Молодой человек сдружился с учителем, который обладал многими знаниями и рассказывал целые лекции, окружённый  детьми, среди которых порой сидел и «староста». И вот, среди прочих, пропал и Савелий. Что с ним? Где он? Башкин обвинил учителя. Такого не должно быть! В это нельзя, невозможно поверить. Но Башкин заставил, склонил часть жителей села поверить ему. И начали люди говорить про учителя, что не то с ним. Напрасно убеждала Настя, что такого не должно быть. Её мало кто слушал, к тому же ей предстояло скоро родить ребёнка, и эти волнения сказывались на её здоровье. Она пряталась дома. Но тут случилось неожиданное – её отец задался целью отыскать Савелия, отправился в Убежище и начал осматривать самые дальние провалы, где давно никто не бывал, но Степан Егорович не отчаивался. Предчувствие его не обмануло. Савелия он нашёл, но достать из провала не хватало сил. В последний миг появились соседи и помогли спасти Савелия, достать его из затопленного провала. Плох был Савелий. Более суток он цеплялся за какой-то уступ, удержался, но обессилел настолько, что потерял сознание и ослаб настолько, что, казалось, что истекают его последние минуты. И тогда появилась Настя Горевая, которая помогала старому знахарю Митрофанову выхаживать больных. Даже обожжённого Башкина она помогала лечить, хотя ужасно боялась его, хотя с этим была связана тайна. Но Савелий был молод, и он пришёл в себя. Как только он очнулся, сразу рассказал травнику и молодой женщине о том, что учитель ни в чём не виноват, что он обнаружил уже убитых людей. Тут к Савелию заявился Башкин и сказал, что может доказать виновность учителя, и повёл Богодеева в Убежище. Тот, доверившись, пошёл в подземелье, и там Башкин напал на Савелия, ударил его по голове, потащил в дальний край и попытался столкнуть его в один из заброшенных провалов. Чудом, которое можно назвать Божьим провидением, Савелий там удержался, чтобы раскрыть правду.
Так тайна была раскрыта. Но влияние Башкина было столь велико, что его сторонники заявили, будто Савелий Богодеев повредился рассудком и бредит, выдаёт воображаемое за действительное. Они предлагали дождаться Башкина. То, что он вернётся, не сомневались. И это общее ожидание делало атмосферу в Камышине … не сказать что невозможной, но чрезвычайно душной. Вчерашние добрые соседи, друзья, верные товарищи, они стали мрачны, неразговорчивы, малообщительны. Камышино разваливалось на два лагеря, не сказать, что непримиримых, но явно относившихся друг к дружке насторожённо. Все ждали едва ли не провокации, которую бы (охотно?) подхватили.
Настя Горевая большую часть дня проводила у старого Митрофанова, ухаживала за Савелием Богодеевым, словно тот был увечным либо совсем больным. А между тем Савелий уже встал на ноги и порывался – несколько раз за день – отправиться домой, где его нетерпеливо дожилась мать. Авдотья Никитична и так бегала к травнику почти через каждый час, то притаскивала сваренную сытную похлёбку, то приносила рыбных пирогов, то ещё притаскивала что. Казалось, она собиралась, по частям, снести сюда весь дом. И всё время норовила забрать Савелия домой. «Дома и стены помогают» - был её главный довод, но Митрофанов был неприступен. «Рано ещё» был его суровый ответ. Честно признаться, так дед Корней был обескуражен убийствами, случившимися в Убежище. Сюда укладывалось и то, что Савелия тоже собирались убить, и то, что он остался жив, говорило о его живучести и удаче. Митрофанов боялся отпускать Богодеева от себя, боясь нового покушения. Но уже и сам Богодеев начал возмущаться, пока что – шутливо, но старый врачеватель понимал, что парня придётся выпускать. А тут случилось неожиданное – явился Аврелий Репников, собственной персоной. Он приехал не один, а в сопровождении двух новых помощников. Ранее с ним приходил один Ульян Духовитный.
– Дошли до меня слухи, – сообщил он первым делом, как явился в дом Богодеевых.
По этому удобному случаю старик Митрофанов «выписал» своего пациента и тот – стремглав – помчался домой. Ему и заявил Репников о дошедших слухах.
– Про Ульяна? – спросил Савелий, торопливо приглаживая волосы растопыренными пальцами правой руки.
– А что там с Ульяном случилось? – переспросил Аврелий Нилович и Савелий понял, что тот ничего толком ещё и не знает.
Набрав в грудь воздуха, молодой человек начал рассказ. Говорил он сбивчиво, перескакивая с одного на другое, а то и вовсе сбиваясь, но Репников терпеливо слушал его, темнея лицом и всё больше хмурясь. По мере продолжения рассказа изба Богодеевых наполнялась людьми. Прознав, что прибыл их вождь, начали подходить люди, тихонько, незаметно, не привлекая к себе внимания, они заходили в горницу и здесь оставались, стараясь не привлекать к себе внимание. Мы вам, Читатель, всё уже рассказали и нет нужды снова всё объяснять, а вот Савелий старался вспомнить подробности, извлекая из памяти то одно, то другое. Ещё несколько дней назад он пребывал в забытье, и вот, вернулся в самую гущу жизни. Он всё старался наверстать, всё вспомнить и говорил, как думал. Но его точка зрения устраивала далеко не всех, и люди начали подавать голос, заявляя, как было – по их мнению. Постепенно комната наполнилась гулом, который становился всё сильнее. Некоторые уже почти кричали, искажаясь в лице от бурлящих эмоций.
– А ну, тихо! – закричал Репников. – Вас я тоже выслушаю. Каждого, если будет нужда. Но дайте мне выслушать человека, а потом уже прочих.
И все разом замолчали. Замолчал и Савелий. Репников повернулся к нему.
– Продолжай, парень.
– А я уже всё сказал, – выдавил тот из себя. – Я ведь не всё и помню. Всё как в тумане было …
Внезапно через стоящих стеной людей протолкнулся подросток. Кеша Кондратьев, один из самых верных учеников Боярова, ходивший на занятия едва ли не до последнего дня. Почти всегда он шутил и смеялся. Но в этот раз у подростка было настолько вытянуто лицо, почти белое, обескровленное, так взлохмачены волосы, что все перевели на него глаза. Тот вытер кулаком лицо и сказал, показывая  куда-то назад:
– Там … Башкин пришёл …
+ + +
Отец Елизарий торопливо вошёл в помещение лазарета. Большая комната с штукатуренными стенами, побелёнными извёсткой, была разделена ширмами и занавесками на отдельные секции, должные изображать больничные палаты. Где стояло несколько коек, чтобы больным не было скучно в процессе излечения и чтобы они наблюдали друг за другом и вызвали для помощи сестру милосердия либо помощника фельдшера, уже который звал Махова, который был здесь «светилом».
– Ты посылал за мной, Захар Прокопьевич, голубчик.
– Истинно так, батюшка. Мы договаривались, дать знать, когда интересующий нас больной придёт в себя.
– У нас получается, как в детективных книжках сэра Артура Конан-Дойла, – улыбнулся священник. – Вам подходит взятая оттуда роль доктора Ватсона.
– А для себя вы оставляете роль Шерлока Холмса? – предположил фельдшер.
– Вы мне льстите, уважаемый доктор. Для себя я бы выбрал иного персонажа детективов. Недавно мне попала в руки новинка, кто-то оставил у меня книжку, и тоже английского автора, Гилберта Честертона. У него там описан некий пастор Браун. Очень любопытный тип, наблюдательный и умеющий делать выводы. Ещё неизвестно, кто из них лучший аналитик. Вот этот пастор Браун мне и приглянулся. Может, ещё достану несколько рассказиков этого Честертона. Хоть и католик, но всё равно – христианин.
– Потом вы мне перескажите то, что прочитали, а пока что давайте отправимся к нашему больному.
– Постойте, сначала скажи мне, дорогой друг, что он успел сказать.
– Не много-с, весьма немного, – снял пенсне с приплюснутого носа доктор, подышал на стёкла и снова водрузил их обратно. – Я его Демьяном именовал, как у меня в табличке написано, так он не пожелал откликнуться, а затем назвался сначала Андреем, а потом – Александром. Представь себе, целых три имени, на всякий случай жизни. Я с ним спорить не стал, но послал к вам человека, чтобы развлечь этой беседой, наверняка удивительной. Ты, ведь, друг мой, любишь собирать эти истории.
– Обязательно, голубчик, обязательно. Возможно, когда-нибудь сподоблюсь на мемуары. Назову их «Размышления у алтаря». Как тебе такое название? Восхитительно, ей богу.
– Да-с, не без этого. Однако, приглашаю.
Оба приятеля, один – в рясе, а второй – в белом халате, перетянутом завязками сзади, двинулись ко крайнему закутку, пропуская друг дружку с преувеличенной вежливостью и отпуская бесчисленные извинения. Это была такая игра в вежливость, старательно поддерживаемая с обеих сторон. Задержавшись у входа, пропуская один другого, они, наконец, вошли в «отсек», огороженный занавесками с двух сторон и дощатой стеной – с третьей. Оставался проход, который в настоящий момент был открыт.
– Как мы себя чувствуем?
Традиционный вопрос, которым медики как бы ставят себя на одну доску с пациентом. «Мы» говорило о том, что они в одном положении.
– Уже лучше, доктор, – послышалось с койки. Голос был слаб, но ровен.
Махов придвинул стул, и присел на него, взял руку больного, и принялся щупать пульс, следя за секундной стрелкой карманного брегета.
– Доктор? Гм-м. Пусть будет так, если вы настаиваете.
Отец Елизарий стоял рядом и с любопытством вглядывался в черты лица человека, лежавшего перед ним. Собственно, он его уже видел, когда обнаружил тело в заброшенной сторожке, но тогда это был почти что труп, залитый кровью и без признаков жизни. Почти без признаков, как выяснилось позднее. Тогда он и выглядел, как труп. Но сейчас … Это был весьма интересный молодой человек, какими интересуются дамочки, то есть с худощавым породистым лицом, с запавшими щеками и чуть провалившимися глазами, полуприкрытыми веками, Ну, так ведь он же попал в лазарет и не без серьёзной причины. Нервные пальцы перебирают край одеяла. Такими пальцами принято держать перо, а не молот или ручки плуга. Правда, видно, что ему приходится заниматься и физической работой. В детективных книжках опытные наблюдательные сыщики по виду человека легко могли составить весьма подробное жизнеописание подследственного. Когда пытаешься сделать это сам, то испытываешь известные трудности. Впрочем, человека можно допросить (или расспросить). Надо лишь попытаться определить степень его откровенности.
– Я вас вчера назвал Демьяном. Вы так представились.
– Может быть, – согласился больной. – Я не очень хорошо помню предшествующие события. Наверное, я проявил осторожность, общаясь с незнакомым человеком. Такое бывает с путниками.
– Да-с, – согласился Махов. – Как оказалось, ваши опасения были небеспочвенны. Но всё же, позвольте поинтересоваться вашим именем.
– Меня зовут Александром, – ответил лежавший в койке. – Глущенко.
– Но вы назвали себя и Андреем, – «вспомнил» медик, глядя в лицо визави.
– Разве? – вполне естественно удивился тот. – Наверное, я оговорился. У меня был близкий друг с таким именем. Наверное, в первые минуты я вас  принял за него.
– Очень может быть, да-с, – охотно согласился медик.
– А вы православный верующий? – спросил отец Елизарий, после того, как больной недоумённо посмотрел на него.
– В общем-то – да, – ответил назвавшийся Александром, – но православным старого типа.
– Старообрядец? – переспросил батюшка.
– Можно сказать и так, – ответил больной. – Но я решил покинуть свою общину и вернуться домой. Матушка совсем старенькой стала.
– Похвально насчёт родительницы, – заметил батюшка, – ну а где ваш крестик?
– Скажу я вам, святой отец, – ответил Александр, чуть повысив голос, – что меня не только креста, но и чуть жизни не лишили. Если вы присмотритесь, то сможете разглядеть на мне следы побоев, на голове и не только.
– Да, это так, – подтвердил фельдшер, – и не только побоев, но и пулевые ранения.
– Но я всё же хотел уточнить вашу принадлежность к общине … Какой именно?
– Знаете, батюшка, – ответил Александр, – я не расположен вдаваться в подробности. Когда до меня дошли вести о болезни матушки, я попытался получить разрешение отправиться к ней, но не нашёл понимания. В сердцах я наговорил чрезмерных вещей, о чём сейчас крайне жалею, Но, простите меня, батюшка, всё это не совсем ваша компетенция, или вы решили перейти служить в полицию и предполагаете какие-то махинации с моей стороны?1
Голова больного стала подёргиваться, и он поднял её, закатывая глаза. Фельдшер кинулся к нему и начал его успокаивать.
– Что вы, Александр, никто здесь не оспаривает ваших слов. Просто … мы с батюшкой, испытывая скуку в далёкой провинции и являясь любителями разных детективных историй, сами порой придумываем для себя преступления и пытаемся их расследовать, а здесь – сами признайте – такой удобный случай.
Но больной отвернулся от него и повернулся к холщовой стене. Всем своим видом он дал понять, что не настроен для продолжения беседы.
– Пойдёмте, батюшка, и продолжим нашу беседу за шахматной доской.
Больной продолжал молчать и никак не реагировал уходу гостей. Он вспоминал время, которое провёл на каторге, где видел, как уголовные заключённые имитируют эпилептические припадки. Если придёт необходимость, он тоже сделает попытку.
+ + +
Услышав голос Кешки и – главное – разглядев его очумелый вид, все разом снялись с места и ринулись за ним. Теперь необходимо заметить, что после убийства в Убежище и пропаже там Богодеева, там перестали держать дежурного, хотя манускрипт продолжал там храниться. Старосты, то есть пропавшего Савелия не было, и никто, пока что его не замещал, то есть замещали все разом, по молчаливому мнению. Но потом Савелия нашли, но дежурного так и не отправили. Дежурный сидел у часовенки и караулил подходы к ней. Теперь эту обязанность выполняли мальчишки, и сегодня вышла очередь Кондратьева. Ему и суждено было встретиться с мучеником.
– Я там то стоял, то прохаживался, – быстро, лихорадочно рассказывал Кешка, поворачивая своё раскрасневшееся от общего внимания лицо, и глядя то одному в глаза, то другому. – Хотел даже отойти немного, домой сбегать, на минуточку, шагнул только, а там … Башкин стоит, и вроде как - пораненный, одежда на нём порванная, в крови, за бок держится, там тоже – кровь. Я его спросил, мол, что с вами, дядя Тихон. А он мне говорит, что Башкина больше нет, и не будет. Я решил, что немного не в себе он, что не чует ничего и сказал, что сейчас помощь приведу …
– А чего он к нам не пошёл? – сказал кто-то недовольно, явно из тех, кто его сторону в селе держал.
– Окстись, – тут же ему ответили, – мы ведь все здесь собрались.
– Только я собрался бежать, – продолжал говорить Кеша Кондратьев, освоившийся и став чуть спокойней, – а он меня остановил, говорит, чтобы я взял у него …
– Что взял-то? – спрашивали подростка, видя, что тот замялся.
– Ну … эта … вроде бумаг, я не разглядывал. Я всё же решил вас позвать. Я видел, что все к Богодеевым собрались, ну, и рванул сюда. А он, наверное, всё ещё там, то есть – здесь …
Пока это рассказывал – сбивчиво – он, и вся толпа, идущая следом, приблизились к часовне, которая находилась с самого краю селения, рядом с несколькими скалами. Здесь и ожидал Кеша увидеть стоящего Башкина. Но его не было. Подросток остолбенел и – на мгновение – подумал, что ему всё пригрезилось, и он, увидав галлюцинацию, примчался за всеми камышинцами и вот сейчас – ославил себя на весь век. Он похолодел, но уже в следующий миг увидел ту пачку листов, что протягивал ему мученик.
– Вот они – те бумаги! Это их он мне давал … Никуда не делись …
Действительно, бумаги были в наличии, и – довольно большая пачка, сложенная неровно, да и многие бумаги были смяты, и даже испачканы. Кое-кто уже и руки тянул, чтобы поднять, расправить, разглядеть. Но сейчас через людское скопище начал проталкиваться Репников, который не бросился, как все, из дому, а подошёл неторопливо, как и должен ходить человек серьёзный, всеми уважаемый. И он подошёл, поднял сложенные стопочкой бумаги, приблизил к глазам, которые усилил очками. Пошевелил губами, разбираясь в начертаниях.
– Да это же список манускрипта, – поднял голову. – Узнаю руку Ульяна. Он заглавные буквы кудрявисто выделяет.
– Эти бумаги я сам отдал Андрею Боярову, – тут же заявил Савелий и подошёл вплотную к Аврелия. – Мы с ним так и договаривались. Когда обнаружилось … то, что произошло в Убежище, мы туда с Андрее отправились. Я сам всё увидел, а потом Андрею заявил, что всё сделано нарочно и ему требуется, пока что, от Камышино удалиться, пока мы во всём разберёмся, и страсти улягутся. Я схватил эту пачку листов, сунул её Боярову в руки и отправил его прочь, вывел его из Убежища. Только он скрылся, поблизости оказался Башкин. Я его повёл туда, вниз, чтобы показать, а дальше … не помню.
– Когда обнаружилось всё, – выкрикнули из тесно стоящей группы, – Башкин тоже оказался рядом. Он и сказал первым, что всё это – дело рук учителя, и что он недаром с каторги сбёг, что нечисты были его помыслы. А потом он сказал, что сыщет учителя и притащит его сюда. Говорил, что бумаги эти вернёт.
– Смотрите, – выкрикнул Кеша, который начал собирать листы, растаскиваемый игривыми порывами ветра. – Бумаги-то в крови …
Только сейчас разглядели, что листы покрыли не пятнами грязи, как показалось с первого взгляда, а кровью, которая, подсохнув, побурела, и кровью не казалось.
– Это что, кровь учителя? – неуверенно спросил Кеша, протягивая Савелию скомканный, покрытый багровый пятнами пергаментный лист.
Среди людей закричала, забилась Настя Горевая, закатила глаза, начала заваливаться. Ноги её подогнулись, но упасть ей не дали, подхватили на руки, сразу несколько человек, подняли.
– Ко мне давайте, – махнул руками Митрофанов, который тоже оказался здесь. Обычно он находился в своей избушке, где перебирал травы или готовил из них снадобья. – Ох, беда-то какая. А я как чувствовал, и это чувство меня из дому выгнало …
От сильного волнения у Насти начались роды. Все камышинцы бурно обсуждали последние события. Башкин действительно был здесь. Как незаметно пришёл, так незаметно он и удалился. Он так и остался наполовину варнаком, но преисполненным верой. 
После того, как роды благополучно закончились, Репников собрал камышинцев и заявил им, что место это несёт в себе проклятие и надо общине переселиться, и что он уже принял решение.
– Куда мы отсюда денемся? – спросил, с недоумением, Савелий. – Мы и так забрались на конец света.
– Это ещё не конец, – ответил старец. – Это – конец Руси, но не мира. Там, не очень далеко, лежит Америка. Имеются там места, схожие с нашими. Вот туда я вас и направлю.
– А вы, Аврелий Нилыч? Вы – с нами?
– Вас, таких общин, ещё довольно много. Посмотрим, как вы там устроитесь, а потом, как только обустроитесь, и других к вам направим. Но вы будете первыми.
Переезд, это почти что катастрофа. Надо рвать корни, ведь все с этой землёй сроднились, и перебираться куда-то было больно и сложно. Хотя духоборы уже несколько раз меняли место жительства. Но для детей это была – Родина.
– Я никуда не уеду, – решительно заявила Настя, покачивая спящего младенца. – Я буду ждать Андрея. Он жив. Я это чувствую!
Проснулся и запищал малыш, словно подтверждая, что и он чувствует.
– Мы тоже останемся, – мрачно сказал Питирим Сорока. – Мы тоже дожидаться станем, но Башкина Тихона. Много он говорил, и мы все его слушали. Слова его в сердце легли, можно сказать – запали. Что это всё – его рук дело, в голове не укладывается. Вот и надо время выждать. Наша община почти распалась пополам. Вот мы и останемся здесь. Как только почувствуем, что пора, тогда и с остальными соединимся.
Нестройный хор голосов подтвердил его слова. Камышинцы, ещё совсем недавно такие дружные, решили разделиться. Так порой случается, что близкие люди расходятся, и даже – навсегда. С того дня начались сборы. Настю Горевую уговорили отправиться вместе со всеми. Репников сам обещал ей, что если муж её обнаружится, то его направят туда, где обоснуется община. Настя, ставшая матерью, вынуждена была согласиться с доводами, и – через не полных два месяца Камышино опустело более чем наполовину.
   + + +
Вы думаете, что мы забыли про Петрова, освободившегося каторжника Ваньку-Каина?  Это не совсем так.
Направив лошадей, запряжённых в повозку, Петров начал понукать их, стараясь ускакать как можно дальше. Проскакав так несколько вёрст, или километров - как вам удобней прикидывать расстояние, Петров остановил лошадей. Он несколько раз оглянулся назад. Неужели он вспомнил про своего помощника, которого он оставил на той полянке, ставшей ристалищем? А ведь Гольдштейн (или Фима Бельмо, как угодно считать) не раз спасал если не его жизнь, то оказывался очень нужен. Он исполнял те приговоры, которые выносил Каин своим недругам, и Бельмо боялись окружающие, едва ли не больше самого Каина. Но сам Фима всегда относился к нему подчёркнуто уважительно. Иначе Петров с ним бы давно расстался, а то, что Фиме были известны многие его секреты, позволяли предположить, что расстались бы они, и Фиму бы нашли с перерезанной глоткой. Это не раз предполагал и сам Бельмо, похохатывая, и Петров его не опровергал.
И вот сейчас Петров ускакал, а его помощник остался позади. И вот Каин остановил лошадей. Пожалел ли он друга? Или вспомнил, что они должны связаться в Екатеринбурге с родственниками Гольдштейна, работающими на горно-обогатительной фабрике? Верны оба варианта предположения. Одному Петрову там появляться не имело смысла.
Петров стоял и смотрел назад. Здешний тракт был не так оживлён, как в центральной части России. Казалось, что вот сейчас из-за поворота покажется этот человек, похожий на безумца со взглядом дьявола. Но он не появлялся.
Вздохнув, Петров начал разворачивать повозку. Он решил подъехать ближе и посмотреть. Эх, надо было спешить на выручку Фиме, когда тот позвал на помощь. Честно признаться, так он просто струхнул. Ванька-Каин считал себя мозгом преступного мира России. Он задумывал разные дела, а выполняли их другие. Всегда находились физически сильные громилы, которых он называл «быками», агрессивные, безудержные. Тот же Фима Бельмо был таким «быком», пока не доказал свою безусловную преданность. А, после того, как они вместе попали на каторгу, Каин объявил его своей «правой рукой». Он и сейчас собирался использовать Фиму. Но появился этот … старовер- раскольник, и перечеркнул все его жизненные планы, в которых важная роль предназначалась Гольдштейну.
То убыстряя шаг, то замедляясь, Петров приближался к месту роковой остановки. Наконец, он тормознул упряжку, и отправился дальше, прислушиваясь. Фима Гольдштейн, Бельмо, был опытным бойцом, прошедшим через десятки схваток «не на жизнь, а на смерть». Он должен как-то поразить этого раскольника, ранить его, тем более уже кем-то раненного. Вот сейчас он появится, и поможет Фиме. Конечно, тот будет ворчать, жаловаться, что он его бросил, но Каин найдёт нужные слова и вернёт его доверие, даже прикрикнет на него, если придётся. А там всё пойдёт, как он задумал, по плану, от которого, ей богу, он больше не будет отклоняться.
Та площадка, на которой состоялась эта встреча, была разворошена, словно там топталось не менее десятка человек. Видимо, Фима старался изо всех сил. Сначала Петров никого не заметил, но потом увидел, в зарослях бодяка, лежавшее тело. Петров желал увидеть раскольника, убитого, растерзанного, но тогда бы Бельмо находился где-то поблизости, пусть и утомлённый, пусть и раздражённый …
Это и был Бельмо. Он лежал на земле, на траве, вонзив в грунт скрюченные пальцы. Лицо его должно упираться в землю, вцепиться в неё зубами. Но он смотрел вверх, широко открытыми глазами, смотрел на подходившего к нему Каина. Рот был приоткрыт, словно он хотел что-то сказать своему другу. Но молчал. Да и скажи что, попробуй сказать, если тебе свернули шею, если голову повернули на сто восемьдесят градусов. Ничего не скажешь, потому что умрёшь. Фима и умер, не почувствовав боли или смертельного ужаса. Он умер в бою, как солдат.
– Прости … Фима …
Но Гольдштейн ничего не ответил. Ему уже было всё равно, его не заботили больше никакие придумки Каина. А тот огляделся. Тот, кто свернул Фиме шею, старательно собрал все бумаги, выброшенные из возка. Значит, раскольник не так и пострадал, если так постарался. Петров посмотрел на своего бывшего дружка, развернулся и направился прочь. Уселся в повозку, подстегнул лошадей, подумал отрешённо, что надо бы похоронить Фиму, но было настолько всё равно, что он продолжил движение. Подумал о том своём намерении стать царём, но тут же вспомнил безумный взгляд скопца и его слова, что он не позволит стать царём, Иродом. Петров понял, что как только подумает о царском скипетре, перед ним встанет раскольник и положит ему руки на плечи. Он понял, что это доведёт его не до престола, а до безумия, мысль, что тот всегда будет рядом, что будет ждать.
Петров завыл, и лошади ускорили шаг, перешли на рысь, дёргая ушами и ожидая кнута. Скоро повозка скрылась вдали. Мы уже знаем, что Петров так царём и не стал, а вот Степан Собакин казаком-таки сделался. И неплохим казаком, радеющим за отечество. В последний раз про него было слышно, что он находился в рядах армии барона Унгерна. Что же касается Андрея Боярова и Насти Горевой, то они ещё встретятся с нами, на страницах будущей книги «Талисман-3».