Медведь с черемшой
Увидеть в русской тайге живого медведя было его странной мечтой. Медведь в тайге да лось в зауральских лесах — неизменные его мужские разговоры за праздничным столом. Хотя, вспомнила, мечтал он еще об одной удаче: порыбачить на наших дальневосточных речках, чтобы поймать, всенепременно, больш;-а-а-ю рыбу. Как заправский рыбак, он часто вспоминал, что самой большой его рыбой был сом, которого он поймал на спиннинг в Дунае. Во-о-о-т такая... — 46 кг. «Долго водила меня за нос, чуть в реку не сбросила. Я ее специально взвешивал».
Но одна история удивила нас обоих.
Рассказал ее нам сосед по саду, много лет живший на севере Красноярского края.
«Жили мы на севере, — начал свою историю сосед, — и довелось мне как-то в Якутию по охотничьим делам поехать. Захотел я посмотреть, как якуты живут на краю света, как рыбу ловят и чем питаются. Привезли нас в поселение, заходим в юрту якутского охотника-рыбака.
— Заходите, гости дорогие. Сейчас рыбку нашу, свеженину, отведаем.
Вышел хозяин куда-то из юрты, а вскоре приносит здоровый кусок мороженой рыбы и начинает стругать ее ножом в миску.
— Откуда на излете лета рыба мороженая?
— Так из ямы со льдом... Зимой лед-то собирали.
— Как в погребе деревенском?
Но ответа не было.
Постругал-настругал хозяин свежей рыбы полную миску, посолил, поперчил и мне протягивает.
— Ешь.
Я поморщился, ни разу сырой рыбы не ел.
Хариуса на Байкале солил свежего. Так его, красавца, в ведро с соленой водой опустишь, он за пару минут сочный, жирный и нежный становится, во рту тает как шоколадка. А тут совершенно сырое мясо...
Но я попробовал, не хотел обидеть хозяина.
Странный какой-то вкус: чем тоньше полоска рыбы, тем ароматней и жирней на языке кажется. В тепле рыба-то быстро пропитывается солью и все свои ароматы раскрывает. Вкусно невероятно. Заздравное блюдо.
— Ну, удивил, хозяин! — говорю якутскому рыбаку.
А на огне у него что-то ароматное в котелке закипает, аж ноздри щиплет. Кажется, мясо.
— А это... — киваю я на котелок.
— Медвежатина варится.
«Вкусная?» — думаю.
А хозяин будто услышал.
— Помогай варить. Скоро кушать будем.
И подает мне большую миску с черемшой зеленой.
— Когда варится медвежатина, надо траву жевать.
— Зачем? — спрашиваю.
— Пожевать-пожевать во рту, да в котел плюнуть...»
Рассказчик закурил сигарету.
— Зачем? — тут уже лицо у Ратко стало брезгливо вытягиваться, а уголки рта опустились вниз.
— А иначе невкусно будет, и суп с медведем не уварится...
— И ты ел? — спрашивает Ратко.
— Попробуй только отказаться от такого супа с пл;вой черемшой — смертельно обидишь хозяина.
Ох и ругался Ратко на этого охотника! Хотя ни разу медведя с черемшой не пробовал. Да и вряд ли теперь отведает где супа из косолапого. Все время про черемшу будет помнить.
Охота на карпов и мух
Рыбу, которую он ловил, как заправский рыбак, сам Ратко никогда не ел. Даже аппетитную уху из жирного 15- килограммового карпа — мечту гурманов — отвергал с непонятным упрямством.
Просыпаясь летним утром, он первым делом выходил на балкон нашей квартиры и с высокого этажа обозревал берег Тобола на предмет рыбацкой погоды: клюет сегодня или не клюет.
— А вон рыбачк;, видишь? — показывал он рукою куда-то вдаль.
И действительно, далеко-далеко от нашего дома с раннего утра на берегу Тобола, который протекал под нашими окнами, уже сидели городские рыбаки. Но он видел не только самих рыбачков, но и наблюдал, как у них клюет.
— Смотри, смотри, какая крупная клюнула, — азартно кричал он мне, — и ушла.
Он искренне переживал за рыбаков, стоя на балконе, и расстраивался, как будто это у него сорвалась щука.
«Вот это зрение! — думала я. — Снайперское. И как он только видит за несколько километров?» — и удивлению моему не было конца и края.
А ведь в действительности дальнему зрению, дальнему пристрелу он научился на войне. Всем был: и артиллерист, и снайпер, и разведчик... И в окопах воевал, и города штурмовал, и врагов спасал... Впрочем, всего я так никогда и не узнаю — не вытянешь ни слова, закрыты эти «бункеры» воспоминаний для всех.
Никто из побывавших в пекле человеческих страданий о войне вспоминать не любит. Устали солдаты войны, переполнили себя горем людским. Тишины, покоя просит сердце, набухшее от страданий. А на рыбалке — самая что ни на есть тишина.
Я ведь о рыбалке хочу писать, а мыслями там, вместе с ним воюю. А зачем? — На себя примеряю сербскую судьбу. Спасибо, что жив остался. Спасибо, что со мной.
Мелкую рыбу, продолжу, он ловить не любил. Ему все надо было делать по-настоящему. Несколько месяцев он выслеживал, дотошно выспрашивал у местных аборигенов-рыбаков, где, в каких зауральских озерах можно поймать больш-а-а-а-ю рыбу. Его интересовали карп, щука и сырок, а из мелких — окуни и желтые караси, вкус которых не сравнить ни с какой морской рыбой. Желтые, жареные, сладкие караси — вкус детства.
К рыбалке Ратко готовился особенно тщательно. На каждый новый поход приобреталась какая-то особенная рыболовная снасть — то на карася, то на окуня, то на щуку, то на карпа... Это действительно настоящая страсть — снасть. И крупа исчезала с кухонных полок самая дефицитная — мелкая кукурузная, привезенная из Сербии. Прятать ее было бесполезно. Видимо, рыбы тоже кукурузную кашу любят. Не покормишь — не твоя. Все рыбаки знают.
Весь улов, который исчислялся иногда мешками, Ратко с большой радостью отвозил на архиерейское подворье для владыки Михаила или в Чимеевский монастырь, где его встречали всегда приветливо, не жалея слов благодарности, в которых он так нуждался. Ему было особенно важно чувствовать, что он кому-то необходим и без него никто и ничего... Какая-то врожденная потребность у всех сербов — помогать и плечо подставлять.
«Да хвалите меня, хвалите!»
С какой радостью и как живо он отреагировал на просьбу менеджеров софринского завода церковной утвари при Московской Патриархии привезти им озерной рыбы, которую очень любил Патриарх Алексий II.
Ратко хорошо помнил, что именно русский Патриарх благословил его на лечение в Кургане, когда он, не зная русского языка, прилетел в 1999 году в Россию в неизвестность. За три часа пулей, туда и обратно, Ратко слетал на мартовское, опасное для рыбной ловли озеро, и договорился с местными мужиками о большой партии рыбы.
Как стучало его сердце, как суетился он, как волновался, когда выгружал на церковном дворе из своей машины мешки с замороженными карпами и копчеными окунями... Мешки с замороженным разноловом поместили в столичную фуру и благополучно доставили в подмосковье. Так Ратко отблагодарил, как смог, своего высокого попечителя за покровительство.
Сербы умеют быть благодарными.
Карп — рыба капризная. Если озеро чистое, ухоженное, то карп никаких посторонних привкусов не имеет и даже прислащивает. Застали и мы те времена, когда на озера Половинского района нашей области приезжали машины с яхтами на колесах. Ратко повезло. Екатеринбургские рыбаки его в свою компанию приняли и каждые выходные брали с собой на подводную охоту.
Ох и рассказов рыбацких я наслушалась в те годы — до сих пор звенит где-то в ушах. Сама не верила, но карпы и икра, по два килограмма с рыбки, действительно у нас несколько зим не переводились.
С осени столько запас;ли рыбы, что из морозилки хвосты торчали.
А вскоре озёра эти, «Яровое» и «Кривое», обмелели, и рыба там перевелась. Опытные рыбаки поговаривали, что в одну лютую зиму лед на озерах был таким толстым, что вся почти рыба задохнулась, не хватило ей кислорода. А может, местные щуки поживились. На то они и зубастые. Зря их вместе с карпами разводили.
Ах, какая отменная уха из свежего карпа!
Ничего вкуснее не ела! И ела бы только уху да пироги из этой волшебной рыбы. И рыбку-то вроде пробовала всякую — и севрюгу, и белугу, — а вот нашего зауральского жирнецкого карпа на 15–20 килограмм ни в одном магазине не встречала. В половину он роста человеческого. И это не шутка. Вон они, фотографии из альбома, всем гостям глаза натерли.
Такую рыбу-невидаль только на стол к государя;м да их придворным подавать!
* * *
Реакция у Ратко была от древних.
Как-то весной на кухне назойливо зажужжала ожившая от спячки муха, которых он, кстати, очень презирал. Стал он махать кулаком, чтобы ее словить, но я засмеялась, говоря, что поймать муху просто невозможно. Он внимательно и серьезно посмотрел сначала на меня, потом на муху, затем принял позу охотника, прищурил один глаз, изловчился и... бац, одним махом зажал поганку в кулаке.
От удивления я выдохнула:
— Вот это да! Ничего себе...
Но этот прием — поймать на лету муху! — он повторял, когда хотел восторгов, и каждый раз я ахала и восхищалась, глядя на этот улов. Кто попробует мушиную охоту и останется без «дичи», меня поймет.