Разве этот город может не нравиться? И почему одни города нравятся, а другие нет? Разве дело только в архитектуре, истории, месте расположения? Что такое неуловимое, необъяснимое, как шепот, еле слышную подсказку чувствуем мы, попадая в разные города? Может, это голос памяти, которая сейчас закрыта для нас. Может, непобедимый зов неизвестности, которую мы должны одолеть и постичь, потому что это и есть предназначение?
Приезжая во Владивосток, я сразу чувствую это. Необъяснимую, родственную связь, звучание в унисон моей души и незримых вибраций, ритмов этого города. Ощущение, которое называют "дежа вю", не оставляет меня здесь. Любители простых объяснений скажут, что я чувствую это, потому что крымчанин, соскучился по дому, потому что мою любовь к моему полуострову, не уложить в рамки понятного. Но дело не только в этом, это не проэкция моей любви к Крыму. Это уже другая ступень и степень. Это морской, восточный край моей России, восхищение мужеством шедших перед нами, мой город восходящего Солнца.
Почему в этом городе у меня нет тревоги? Почему внутри поселилась тихая радость и предвкушение хорошего? Я не знаю ответа. Говорил ли я уже, что у меня есть теория с кошками, когда я впервые попадаю в город, мне интересно, как чувствуют в нем себя усатые-полосатые. Если они ходят свободно и не боятся, то и город для меня открыт, если же кошки пугливы и прячутся, есть повод насторожиться.
Во Владивостоке кошки совершенно спокойны, уважаемы и полны кошачьего достоинства. Это почему-то вселяет спокойствие и в меня. А может, я когда-нибудь был котом, и моя жизнь зависела от настроения жителей какого-нибудь городка?
В девяностые, после почти десятилетнего перерыва, я попал во Владивосток уже не как механик рефрижераторных секций, в которые мы обычно грузились рыбой на мысе Чуркина, а как безработный и в каком-то смысле авантюрист, искавший заработка, связей, возможностей.
Своеобразным "пропуском" мне служили прайс-листы родного Джанкойского машиностроительного завода, которые мне перед отъездом вручил однокашник, ставший там коммерческим директором. - Ты же мотаешься, показывай, может, захотят связаться. - Хорошо, - сказал я и забрал папку.
И хотя было понятно, что транспортные расходы делают джанкойские прицепы на Дальнем Востоке просто золотыми, разве обязательно было говорить всем, что это понятно мне?
Вот так, прикинувшись "вещмешком", которым возможно и был на самом деле, я ходил из кабинета в кабинет, из офиса в офис. Некоторые улыбались, глядя на меня, и я улыбался в ответ. Другие серьезно качали головой, и я шел дальше.
Тем не менее завязывались разговоры, записывались телефоны и визитки складывались в карман. После просмотра моих прайс-листов мне иногда вручали другие, и папка моя толстела.
Я ненавязчиво предлагал свои услуги как курьера, связного и т. д., записывая адреса даже таких мест, где не бывал никогда. Некоторые давали заведомо невыполнимые поручения: сходи туда, не знаю куда и принеси то, не знаю что. В общем будет что-нибудь интересное, заходи. Конечно, я обещал стараться.
Я привозил во Владивосток с запада газовые и перцовые баллончики и ходил с ними по рынкам и магазинам, их брали в основном женщины. С востока я вез музыкальные и другие декоративные зажигалки, мелочевку в Москву и Питер. Сначала я ночевал в аэропорту Владивостока, но туда нужно было добираться на автобусе с пересадкой, поэтому я перебрался в здание морвокзала; все было рядом: и железнодорожный вокзал, и почтамт с переговорным пунктом.
Вечером я выходил на балкон морвокзала и наблюдал, как с судов без остановки сгружают японские автомобили. В здании морвокзала было спокойно и тихо, все казалось устроенным и цивилизованным, если бы только не люди, которые приходили к вечеру в зал отдыха на втором этаже, они приходили ночевать, потому что идти им было некуда. Я-то ладно, пересидел да уехал, но там были и пожилые люди, и женщины с детьми. Одну женщину я запомнил: она всегда, приходя из города вечером, выбирала первый ряд. У нее было трое детей, и как она со всем этим справлялась, я не представляю. Я уезжал, возвращался и снова видел ее, сидящей впереди, с падающей от усталости головой и детей, каким-то чудом сытых и одетых. Я все время надеялся, что кто-нибудь придет из администрации, из исполкома, который возвышался неподалеку, и эту женщину и ее детей устроят, ведь такого не должно быть в такой стране как наша, пусть и развалившейся, в таком прекрасном городе. Но никто не приходил и ничего не происходило. Иногда к ней подходили милиционеры, о чем-то говорили, и все оставалось по-прежнему.
На Светланской улице, где часто бывал и любил гулять, я нашел офис какой-то китайской компании и зашел туда со своими прайс-листами. Секретарша проводила меня к господину Ван Тун Чженю, он принял меня и выслушал через переводчика. Это был бизнесмен, улыбчивый, приветливый, но с цепкими глазами. Я предложил свои услуги в качестве посредника и представителя на российских предприятиях, рассказал, что много езжу по стране и могу узнавать о необходимой продукции и сырье. К моему удивлению, господин Ван Тун Чжень одобрительно кивал, улыбался и в конце беседы предложил мне составить договор об условиях сотрудничества, указав там процент от удавшихся соглашений и сделок, который бы меня устроил.
До этого мне не приходилось составлять договоры, но воодушевление делает препятствия легкими. От господина Ван Тун Чженя я вылетел не чуя ног.
Я полетел к Петру Михайловичу Довганюку, с которым познакомился незадолго перед этим. Петр Михайлович был бизнесменом, и его офис располагался тут же, на Светланской, только выше.
Когда я впервые попал к Довганюку, он принял меня по-человечески, по-доброму, а когда он узнал, что я родился в Ивано-Франковске, вообще сказал, чтобы я заходил по-свойски. Просто Петр Михайлович был родом из Коломыи, с Украины, беседы наши становились более продолжительными, нам было о чем вспомнить и поговорить.
Я обо всем рассказал Довганюку, и он провел небольшой ликбез. Кроме того, он сложил в папку несколько старых договоров и чистые листы, чтобы при составлении мне было проще.
Я думаю, что господин Ван Тун Чжень при всей его проницательности и умении видеть мелочи, все же не догадывался, что договор о взаимовыгодном сотрудничестве я буду составлять сидя вечером в зале отдыха морвокзала, на коленке. Но совсем не исключено, что я людей недооцениваю.
Назавтра утром я был в китайском офисе. Обнаружилось, что кроме русской девушки секретаря и переводчика там находятся человек 5-6 то ли помощников, то ли охраны. Это были молодые ребята, мои ровесники и чуть помоложе, видно было, что все они дружат со спортом и в отличной форме. По-русски никто из них не говорил, а переводчика еще не было, как и самого господина Ван Тун Чженя. Пока мы его ждали, ребята угостили меня зеленым чаем, воспользовавшись универсальным языком жестов.
Приехал шеф с переводчиком, они посмотрели составленный мной договор, и Ван Тун Чжень всего лишь срезал на треть мой процент. Претензий у меня не было, и в этом случае это были хорошие деньги. Подписав, мы пожали друг другу руки. Я не могу поручиться, что на моей физиономии тогда не было дурацкой радостной улыбки. С этой же улыбкой я, проходя мимо секретарши, помахал подписанными листами. - Подписал! - А он всем подписывает, - вернула девушка меня на землю и в реальность. И наверное, не меня первого.
Но все равно я был рад, надежда не давала скепсису высунуть головы. Я гулял по набережной, видимо все с той же, упомянутой выше улыбкой, а кто осудит человека за радость и надежду?
Однажды я сел у железнодорожного вокзала в трамвайчик и поехал в баню. Ехать нужно было больше получаса, но я эту поездку всегда предвкушал. Не знаю почему, но трамвайчики Владивостока дарили мне радость и умиротворение. Они потихоньку несли меня через красивый город, карабкались на горку и спускались вниз, в этом неспешном движении, был какой-то неведомый смысл, наверное поэтому ни трамвайчики, ни улицы города, по которым они несли меня через время, не исчезли из памяти.
Я вышел у здания бани и хотел пройти на второй этаж, там были душевые кабинки, и ходил я обычно туда. Но, дверь была закрыта, а табличка "Ремонт" избавляла от неясности. Оставалось чесать в затылке, другой бани я в окрестностях не знал. Рядом стояла девушка, судя по всему, она тоже не ожидала увидеть табличку.
Я спросил у нее, не знает ли она, где еще есть баня, она сказала, что это далеко, и что она не уверена, что баня там работает тоже, поскольку давно там не была. Мы быстро разговорились и познакомились. Ее звали Маша, это была задорная и веселая девчонка лет двадцати. Через несколько минут она уже звонко хохотала над моими шутками. И мы решили, что поскольку являемся товарищами по несчастью, нам нужно погулять по набережной и все обсудить.
Так мы и сделали, я рассказывал свои истории, Маша смеялась и в свою очередь рассказывала о себе, о Владивостоке. Я ее проводил, перед тем как расстаться, мы договорились о встрече, а также о том, что в следующий раз в баню следует ехать вдвоем, ведь в этом случае шансы на то, что баня будет работать, возрастут ровно вдвое.
Мы встретились на Корабельной набережной, у подводной лодки - памятника С-56. Оказалось, что у Маши есть план. Она предложила поплыть на пароме до Славянки, это небольшой поселок, а обратно вернуться поездом. Сказано - сделано, паром отходил в сумерках, Маша конечно знала, что на меня произведет впечатление панорама вечернего города из бухты. Ну а я уж никак не думал, что придется выйти на судне вечером и воочию увидеть и бухту Золотой Рог, а потом и Амурский залив, и огни Владивостока на берегу.
Паром был небольшой и старенький, сначала мы стояли на палубе и целовались, потом спрятались от ветра в тесном пассажирском помещении.
В Славянку пришли около полуночи, знакомых у Маши там не было и мы сидели на детской площадке, ночью было зябко. - Жалко, что у тебя нет палатки. - Да, совсем не помешала бы, - Маше хотелось приключений, но моя палатка действительно осталась дома.
Мы пришли на станцию, я взял билеты обратно. Было уже около двух ночи, когда я уложил Машу на вторую полку в плацкартном вагоне и хорошенько укрыл. Она продрогла.
Утром, во Владивостоке, перед тем как посадить на автобус до дома, я обнял ее еще заспанную и теплую. Она засунула мне в карман бумажку с домашним адресом и поцеловала.
После беготни по городу, в начале четвертого пополудни я взял цветы и приехал в Машин микрорайон. Это была девятиэтажка, и, по-моему, второй этаж. Дверь мне открыла Машина мама, пригласила в квартиру и угощала чаем, Маши дома не было, у нее были какие-то дела в институте. Я узнал, что отец почему-то живет от них отдельно, мы довольно долго беседовали, но Машу я не дождался.
Назавтра, в шесть вечера я стоял на Корабельной набережной, у подлодки, это было время и место, о котором мы договорились, если потеряемся. Маша пришла, и мы немного погуляли. Она предложила мне прийти завтра к обеду к ней домой. Я обнял ее, и она повторила: - Приходи, мамы не будет до трех.
Билет до Москвы был у меня на завтра, на вечер. Душой кривить не буду, я очень хотел к Маше, но не тайком, не наспех. Из-за закрытой бани я не осуществил постирушку, ни белье, ни носки... Я не хотел, чтобы Маша запомнила меня таким.
Поезд уносил меня все дальше от Владивостока. Я не знал, что больше приехать не получится.
Храни тебя Господь, Машенька!