Братская трапеза
Он хорошо помнил, как однажды на рассвете его боевая группа была полностью расстреляна по наводке одного старика-боснийца, которого сербские солдаты накануне вечером досыта накормили нехитрой братской трапезой.
Всех своих боевых друзей, членов разведроты «наступательного кулака», которые не в одном бою прикрывали его, спасая от смерти, он сам лично обмыл и уложил в гробы. Затем пригласил местного батюшку и вместе с ним молился за упокой души боевых товарищей, не в бою, а по коварному предательству сложивших свои буйные головы. Именно себя считал он виновным за их смерть. А зачем тогда именно он, один из всех, остался в живых? Ведь не для того только, чтобы отправить эти гробы по своим адресам. Видел он, как во время отпевания в церкви прятался за дверями храма тот голодный пес — старик, получивший, как Иуда, кусок хлеба и чашу со стола тех, кого наутро предал смерти. И никто не узнает теперь, почему, возвратившись в свой дом со страшных тех похорон, старик вскоре поплатился за сербскую кровь. Сказано только в Евангелии, что и «пес возвращается на свою блевотину». Но Ратко хорошо помнит шипение того старика: «Мало вас положили, надо было, чтобы здесь лежали сотни тысяч...». И не дают ему покоя эти слова гадины ядовитой.
Сам-то Ратко не раз спасал от расправы своих соседей-земляков боснийцев, над которыми нависала несправедливая расправа по принципу «месть за месть». Просто прятал людей, кормильцев семей, от злого мщения. Спасал девушек из мусульманских семей от надругательств наемников.
Ведь все они жили в единой когда-то стране Югославии и не делили друг друга на врагов и друзей по одному только национальному признаку. Жалко было людей, чисто по-человечески.
И по справедливости.
У гражданской войны — страшный оскал. Кого судить? Как? За что? Сколько лет надо прожить, чтобы забыть, кто убил твою семью, испепелил твою землю? Сколько лет надо прожить, чтобы забыли тебя? Кровожадный гриф всегда дожидается своей жертвы. И если что не по его хищной глотке, он поднимет твою кость до высот смердных и ударит о землю, пока не измельчит твои кости на удобные кусочки и пока не набьет ими свою ненасытную утробу. Хоть десять лет будет ждать, хоть двадцать... Именно через двадцать лет, когда Ратко уже пролечил в России свои боевые раны, эти стервятники, мечтающие раздробить последние косточки бедного серба, накрыли его крылатой смертельной тенью. Но Россия уже отряхнулась от 90-х и смогла защитить сербского брата. Поднялась за него вся братия офицерская и казацкая, артисты, писатели, журналисты, блогеры, батюшки и епископы и простой русский народ. Писали президенту, молились в церквях — просили, чтобы миновала напасть эта заморская серба-братушку...
Низкий поклон всем, кто вступился за Ратко отчаянно и бесстрашно, так что не посмели силы зла выдать из России увечного инвалида, получившего инфаркт в казематах «демократического» интерпола. И не случайно в наш дом пришла телеграмма из Министерства иностранных дел России с благодарностью за то, что вовремя выстроили защиту и собрали все необходимые документы. Так и не выдали. Встали, что называется, в оборону всем русским духом!
Он не захватывал чужую землю, он защищал свою. Героем его считали боевые др;ги, их он вытаскивал с полей жестоких боев, раненых и обезноженных. Ни одного не оставил.
Не оставили и его русские братушки в беде.
Но об этом надо рассказывать отдельно и когда-нибудь я напишу серьезную главу со словами особой благодарности патриотам России: Отцу Александру! Владыке Евгению! Сергею Шаргунову! Виталию Носкову и его супруге Елене! Офицерам русским! Ассоциации спецназовцев «Русь»! Казакам Кизляра! Владимиру Азарову и его друзьям! Доктору Шляхову! Писателям и журналистам! Николаю Бурляеву и его форуму «Золотой Витязь»! Союзу писателей России! «Русской народной линии» и Анатолию Степанову! Редакции газеты «Завтра»! Депутатам Государственной Думы! Кислицыну В. А. и его единомышленникам! Городу Кургану! Областным газетам «Курган и курганцы» и «Новый мир»!
Министерству иностранных дел России!
Всем, кто писал письма! Всем, кто молился! И невидимым бойцам из интернет-сообщества! Кланяемся низко в пол! Храни всех Господь!
А пока что добавлю, что с детских лет Ратко слышал и внимательно прислушивался к дедовым песням про сербских героев. И таких былинных, как Кралевич Марко, и прославленных сербской Церковью святых, как Милош Обилич и царь Лазарь, и национальных, как Гаврила Принцип. За семейной трапезой заводил свои длинные песни дед Ратко и пел, играя на гуслях, по нескольку часов подряд, не замолкая. «Как я жалею, — сказал Ратко, — что не записал в детстве эти песни. Сейчас их уже никто не поет».
Я долго искала в интернете русские тексты былинных песен о национальном герое Сербии Гаврило Принципе, о котором часами пел дедушка Ратко, но тщетно. Однако один пронзительный рассказ, напечатанный в 1927 году в литературно-художественном журнале «Перезвоны», потряс мою душу той необъяснимой любовью, какую хранят русские сердца к братушкам-сербам многие столетия.
Воспоминания в жанре легенды, вышли в печать в те трагические годы, когда далекая Сербия приняла под свой кров десятки тысяч русских офицеров и кадетов Белой Армии, изгнанных из России и покинувших ее в годы революции.
Кр;левич Марко
Легенда
«...Я шел из гимназии в светло-серой шинельке до пят, в большой фуражке, с ранцем. Мне было тогда лет десять. Это было в девяностых годах (XIX в. — авт.).
Как помню себя, я всегда любопытничал на уличные случайности — лошадь ли пала у извозчика, лежит ли кто в падучей, а лицо прикрыто платком. Где кучка народа, я обязательно совал туда нос...
На Васильевском острове во дворе кто-то пел горячо и гортанно. Это горячее пение обдало меня внезапным жаром. Я зашел в подворотню. На дворе пел серб.
Меня напугал сначала этот грузный и высокий человек с жесткими черными волосами, со смуглым лицом, заросшим щетиной. Как будто сегодня я вижу его блестящие измученные глаза, его опорки, его летнее пальто с поднятым воротником.
Уже стояла поздняя осень в Питере. И не понимал я его странных переливов, но мне казалось, что поет он на языке, похожем, как дальний сон, на наш язык.
В подворотне кто-то сказал, что это бродячий серб.
А серб распахнул вдруг летнее пальто, а под ним голое тело, смугловатое и тяжелое, в глянце дождя. Серб тыкал коричневым пальцем в бок, где синеватой бороздой зиял шрам, заросший диким мясом, и, заведя глаза, вскрикивал: “Турка... Братушки... Штык...”. Ударил меня по детскому сердцу этот высокий человек с жесткой шапкой волос, и до самого дома нес я кипящие слезы, а дома разрыдался.
Никто не мог понять, почему я рыдаю...
“Вот он, передо мной, Кралевич Марко, на обрыве скалы, дымящей таинственным туманом; вот он, тяжкий Кралевич, на мохнатом богатырском коне, страж сербской земли”. Так пел старый измученный серб.
Точно, был Кралевич Марко в Македонии в 1371 году, и пал на Ровинах в бою. А народная сербская песня возлюбила Кралевича, юнака из юнаков (“молодца из молодцов” — авт.), непобедимого защитника всех угнетенных.
Поют сербы о битвах Кралевича Марко со страшным притеснителем и отступником Гайдук-пашой, о битвах с арапами, о потехах с Алил-Агой.
Сокол, распустив крылья, дал тень больному Кралевичу Марко, а когда пришел ему последний час, от своей руки принял он смерть, ибо никто не может победить смерть непобедимого, даже смерть.
Вся суровая и героическая душа серба — в песнях о Кралевиче Марко. И вот, когда я вижу его в таинственном тумане на скале, почему-то вспоминаю, как на меня смотрел в петербургской подворотне бродячий серб-певец с турецким шрамом на боку... Бродячий Кралевич Марко на осеннем петербургском дворе.
Теперь по сербским дворам, может быть, ходит русский бродяга-певец. И поет. И язык его, как дальний сон, похож на сербский. Но не надобно русскому бродяге показывать рану свою: она, не заживая, зияет в моем сердце... Бродячий Иван-Царевич поет теперь на сербских дворах. И, может быть, несет домой кипящие слезы сербский мальчик, как унес их тогда маленький русский гимназист питерской осенью, в далеком ноябре...»