Сдаюсь, продаюсь... «Голая лошадь» в Купресе
1992 год, апрель-май.
В сербскую деревню под Купресом их боевая группа вошла одна из первых. Задача стояла одна — подготовить плацдарм для дальнейшего продвижения войск.
Ратко всегда был в первом боевом эшелоне и за время военных действий, развернувшихся на территории Боснии, послужил во многих бригадах. Командиры атакующих линий перед взятием новых рубежей запрашивали под свое командование именно его отряд, как самый опытный и дерзкий. Такие отряды (или бригады) называли «наступательный кулак».
В задачи «наступательного кулака» входили глубинные рейды и засады в тылу противника. В такие разведотряды собирают самые боеспособные единицы. Боевая и разведывательная деятельность в тылу противника входила и в задачи его отряда.
Его группа была нарасхват. Их назначали приказами в самые опасные районы наступлений.
Они шли впереди основных войск — в самых опасных, самых труднодоступных, самых активных точках — на пуле, на гранате, на огне...
Он был и разведчиком, и связным, и водителем тяжелой техники, и артиллеристом, и снайпером, и... Рэмбо, — поднимал в атаку и на траншеи своих братьев-солдат. Сам бесстрашно бросался навстречу смерти и других вел за собой. Помню, как один серьезный человек, военный, подсказал мне, что нельзя считать Рэмбо героем, потому что бросаться на пули глупо и пользы в успехе военной операции это не приносит.
«Ненужные жертвы», — сказал он.
Но Ратко ответил мне на эти недоумения по-своему.
— Были ситуации, — сказал он, — которые анализу и выдержке не подчинялись. Некогда было думать, сметут тебя или нет, когда в ближнем бою ты валился в чужой окоп и не знал, кто там ждет тебя. Все говорят на быстром сербском языке — и православные сербы, и хорваты, и боснийцы-мусульмане; все кричат, громко и испуганно: «Стой. Стрелять буду!» или: «Не стреляй. Я свой», или: «Не стреляй. Сдаюсь!».
В начале войны все противники воевали одним и тем же оружием, бывшим на вооружении Югословенской Армии, одеты были в одинаковую военную форму. Они все были просто югославы. Завод оружия для оснащения армии Югославии находился в Хорватии. Склады с военной техникой и снарядами были расположены по всей территории Боснии, «Калашников» — на вооружении у каждой стороны. Уже позднее, разделившись на враждующие стороны, солдаты стали нашивать отличительные знаки или перевязывать петлицы одинакового цвета ленточками, чтобы знать, кто свой, а кто чужой.
В его команде воевали бойцы, с которыми он знаком был еще со школьной скамьи. Уходили на войну, как призывники и как добровольцы, — все из одной местности, из одной деревни или города. Так и держались вместе. Действительно, как кулак.
* * *
В начале войны, в 1992 году, сербы придвинули фронт к хорватским позициям. Стояла задача — подготовить наступательный плацдарм на город Купрес.
Под звуки приближающейся сербской канонады хорватское войско отступало вглубь своих позиций.
«Деревня, которую мы должны были занять, — вспоминал Ратко, — почти опустела. Ни жителей, ни солдат. За Купрес воевали и хорваты, и боснийцы-мусульмане, и каждый оставленный ими дом таил опасность. Шаг за шагом мы проверяли каждый двор, каждую постройку...
Отряд распался на несколько групп. Время поджимало. К утру плацдарм должен был быть подготовлен.
Дверь того дома я выбил ногой — не знал, что шел на вооруженного до зубов солдата. Ворвался я, как зверь, не думая об опасности. Глаза горят, голова на все стороны вращается, руки автомат сжимают до ломоты, на лбу черная повязка. Думал, нет уже никого в доме. “Сдавайся, кто есть...” — кричу на всякий случай. И вдруг слышу истошное: “Сдаюсь, продаюсь, пощадите!”. Увидев меня, перепуганный солдат бросил оружие и забился под кровать. Животный ужас охватил его нутро. А около кровати у него пулемет стоит и гранаты вокруг разбросаны. Но напугался он не моего оружия, а гнева и огня, пламенеющего в глазах. Просто я глазами его высверлил.
По законам войны я должен был убить его, в доме он был один. Кричал он истерически. Убить такого солдатика было для меня невозможным. Надо было, конечно, довести его до лагеря пленных и сдать. Но все во мне перемешалось — желание отомстить за забитых молотками детей и стариков и жалость перед его страхом и беспомощными криками “Пощадите!..”
Ужасающие картины “выжженной земли” уже не так пугали, как в первые недели войны, но злоба и вражда не утихали. Я сам кипел, и ненависть огненная пылала во мне. Сколько погибло моих товарищей из бригады. Я сам развозил их в гробах матерям. Не дай Бог никому переживать такое горе. А скольких смертельно раненых бойцов из моей бригады надо было вытянуть на себе с поля боя, чтобы не оставлять врагу. Вся одежда моя была пропитана кровью героев...
Один раз я пришел в свой дом после боя и вся одежда моя была в крови. Мать несколько часов руками отстирывала эти страшные пятна, но невыносимый запах человеческой крови стоял в доме три дня — и никакое время не может ее “смыть”.
Да, убивать всегда страшно. Но я не нападал. Я защищал. И в этом моя правда.
С каждым днем войны солдатских слез становилось все меньше и меньше, хотя сердце все равно сжималось от жалости, потому что было человеческим».
Он ненадолго замолчал.
«Этого хорватского бойца из Купреса я запомню надолго, — рассказ продолжался.
“Сдаюсь! Продаюсь!” — долго вопил солдатик.
Но не тронул я его.
На дворе была посевная. А коней у сербских крестьян почти всех хорваты истребили. Да и сеять-то некому было, вместе с лошадьми все их хозяева полегли — кто без головы, кто с ножом в спине, кто с пулей в сердце...
Нашел я в соседнем дворе конскую сбрую, одел ее на бойца — бывшего молодца, соху привязал. Но для интереса и чтобы злость усмирить заставил его всю одежду снять.
И “поскакал” он на поле.
А что? Кони ведь без штанов землю пашут.
Пропахал он так километров пять.
— Кричи по-лошадиному, — плетка уже на спине...
— И-и-и-го-го, — лошадино-человеческое ржанье разверзло воздух.
— Громче!
“Лучше, думаю, тебе в упряжке быть, чем в могиле оказаться”.
“Голая лошадь” с перепугу скачет как умеет.
— Ноги выше... Быстрее... Ржи громче...
“Лошадь” во всей конской сбруе наголj скачет дальше. Устала-замолчала.
— Ржи, ты же конь, — толпа собравшихся поглазеть на небывалое зрелище, не знает, смеяться им или плакать, но улюлюкает, хлопает, стреляет в воздух, подгоняет бедного “иноходца”.
— И-и-и-го-го...
— А теперь беги...
С “коня” сняли сбрую. Может, пригодится еще... И отпустили бедолагу в чем мама родила.
— Беги, моя пуля не догонит.
И отпустил чужака наудачу.
А город Купрес в 1995 году, после заключения соглашения в Дейтоне, все равно пришлось оставить и отдать...»
Ключ от города Ключ
После боев в Купресе в начале лета 1992 г. Ратко дали семь дней отдыха. Он вернулся в родной город Ключ. На груди висела его первая из двух медаль «За мужество».
В Ключе стоял его дом, жили родители. Население города, численностью около 20 тысяч человек, составляли как сербы, так и боснийцы мусульманского происхождения или, как их еще называют, бошняки. Бошняки — это обращенные в ислам южнославянские народы Боснии и Герцеговины. В годы нахождения Боснии в составе Османской империи (с 1463 по 1878 гг.), сербов-славян принудительно отуречивали и под страхом смерти заставляли принять ислам.
В городе Ключ сербы и боснийцы жили веками дом в дом, окно в окно и знали друг друга с детства — вместе учились в школах, играли во дворовые игры, гуляли друг у друга на свадьбах, вместе варили горькую ракию и поднимали общие застольные за Югославию. У них была одна история, они пели одни песни, по-соседски уважали друг друга и говорили на одном, сербском языке. Но пришла гражданская война, которая разделила всех на своих и врагов. Все заклокотало в 1990-е на Балканах, все старые раны-вулканы проснулись и забурлили.
Бывшую республику Югославии, Боснию и Герцеговину, в путеводителях называют страной крепостей. Это территория бесконечных гор и полуразрушенных старинных крепостей, замков, древних фортификационных сооружений и башен. За боснийский город Ключ во всех балканских войнах шла особая борьба, так как его расположение имело стратегическое значение. Ключ — город, стоящий на отдельной острой скале, к западу от большого города Баня-Лука, столицы «Республики Сербской», входящей в состав Боснии и Герцеговины, и назвали его Ключом не случайно. Дорога, ведущая из Баня-Луки в республику «Српска Краjина» (после последней балканской войны отошла к Хорватии), проходила через Ключ и вела далее в Хорватию. Сейчас республики «Српска Краjина» нет, ее забрала, поглотила, полонила Хорватия, изгнав из нее сербов. Так из 78,8% территории БиГ, которую населяли сербы, их сжали до 49%.
И «Сербская Краина», и «Республика Сербская» — места компактного проживания сербов на территории Боснии и Герцеговины. Когда начались активные военные действия на границе двух бывших республик Югославии «Хорватия» и «Босния и Герцеговина», сербов изгнали с проживаемых территорий, в том числе из республики «Српска Краjина», образовался огромный поток беженцев, который ринулся в Баня-Луку и далее в Сербию через город Ключ.
Ключ — древний город-крепость. Стоит он на проходе к долине реки Сана, как бы отпирая и закрывая собой, как ключом, ворота между Хорватией и Боснией.
В чьих руках город, говорят на Балканах, в тех руках и ключ от Боснии. Город этот открыл для Османской империи в 1463 году доступ в Боснию, он был последним оплотом сопротивления туркам и взяли его турки коварством и хитростью.
С самого начала боевых действий в Боснии за Ключ шла ожесточенная борьба, как в его окрестностях, так и в самом городе. В сербских деревнях вокруг Ключа, наименее защищенных, уже давно хозяйничали враги сербов, а в самом Ключе все социальные и административные объекты, особенно православные церкви, больницы и школы, были заранее отмечены на военных картах, как цели первого поражения, и при подготовке наступления на город мусульман-сепаратистов на них уже стояли маячки для прицельных артиллерийских обстрелов.
Какое-то время город жил мирно. Но постепенно обстановка в окрестностях накалялась. Потянулись нескончаемые вереницы беженцев из Краины в сербскую сторону. Постепенно сформировалось войско хорватов и боснийцев численностью 350 тысяч человек, хорошо вооруженное. К ним присоединялись наемники из западных стран и Средней Азии и авиация Нато. Они наступали на свято-савские земли и их целью было, конечно, завоевание, разрушение и изгнание сербов. Особенно жестокие расправы были над сербскими деревнями, мало защищенными или брошенными на произвол судьбы.
Чтобы завоевать столицу Республики Сербской Баня-Луку, надо было взять Ключ. Командование боснийских сербов понимало коварные замыслы неприятеля и для подкрепления и в ответ на истребление сербов в Ключ пришли солдаты новых формирований из Белграда. Они уже были наслышаны о зверствах боснийцев в сербских селах. Желание у них было одно — ответить адекватно.
И началось... Аресты наиболее активных и сопротивляющихся боснийцев, проверки документов для выяснения личности...
Арестовали почти всех мужчин-бошняков из района, где стоял дом Ратко, — без разбора, без суда, просто для выяснения и по принципу «кровь за кровь». Но он-то точно знал, что именно эти мужики в ту ночь, когда вырезали очередную сербскую деревню, гуляли на одной свадьбе на его улице и были ни при чем. Мужиков согнали во двор, поставили охрану. К операции привлекли и Ратко, он должен был конвоировать пленных и участвовать в установлении личности каждого. Ключ — городок небольшой, и его жители знали друг друга с самого детства. Ратко знал всех своих земляков не только в лицо, но и кто как учился в школе, кто как забивал мячи в ворота, стоявшие на футбольном поле в соседней школе, кто какую невесту взял и у кого вкуснее ракия.
Он знал почти всех до одного, кого арестовали в эту ночь, и понимал, что домой они могут уже никогда не вернуться. Среди них были почти одни старики, в том числе жених со вчерашней свадьбы, его отец, отец невесты и гости, все из одного рода, около 100 человек.
К этому времени большой двор, превращенный в лагерь пленных, пополнился множеством незнакомых и страшного вида боевиков, которых согнали сюда же. Моджахедтов с длинными бородами и не знающих сербский язык он уже не раз встречал в горах Боснии и знал, что это наемники, убивающие сербов за деньги. Их взяли при штурме пригородных сел, где жило, в основном, сербское население. Впрочем, население было зверски вырезано, а в дома сербов заселились бородатые иноземцы, завладевшие сербским добром. В такие именно сборные пункты заходил Ратко и выдергивал, спасал земляков-боснийцев, кого знал, кого успевал, выводил из строя пленных и уводил разными путями и разными способами. Какими — знает только он.
— Ты, ты и ты, выходи... На рытье траншей...
— Ты, ты и ты, выходи... На разбор завалов...
— Ты и ты... Разминировать...
— А ты еще слишком мал. Брысь отсюда.
Около сотни жизней спас Ратко от несправедливой расправы. Сколько добрых слов было сказано его родным за спасение соседей-мусульман. И до сих пор ему шлют в сетях благодарности от земляков, которых уберег он от лютой смерти и которых спасал целыми семьями. И не одну.
А в 1995 году город Ключ атаковали враждебные и хорошо вооруженные войска. Хорватские и мусульманские наемники, объединившись, при поддержке натовских кураторов, поставили кровавую задачу — любой ценой взять Ключ, завоевать эту ключевую горную высоту, чтобы подготовить наступление дальше на Сербию.
Две недели шли беспрерывные жестокие бои за город. Но город был обречен. Ключ взяли предательством.
Не известно до сего времени, по чьему приказу сербские генералы начали отвод из города действующей армии. Предупредив всех горожан, что город будет сдан, войска начали отступление. Отступали спешно, стараясь сохранить основной костяк сербских бойцов. Опустели муниципальные здания города, а секретные архивы и списки имен сотрудников местной администрации, кадровых офицеров из управления МВД и военкоматов оказались в открытом доступе. И теперь враг знал все: кто из сербов служил, где и с кем воевал, в каком был звании, где родился, где жил и кто родственники. Случайно ли оставили в городе архивы — не понятно. Думаю, что нет.
Конечно, это была тщательно спланированная и подготовленная, замешанная на предательстве операция.
И уже много лет сербы — военные кадровые офицеры и офицеры МВД, гонимые и преследуемые, скрывают свои имена, местонахождение и свое прошлое, опасаясь новых репрессий. Ведь война западного мира против сербов, впрочем, и против русских, еще не окончена.
Коридор
Лето 1992 года.
Это была ловушка. На узком перешейке Дервента-Босански Брод-Босански Шамац сербов, полтора миллиона человек, заперли, отрубили им выход из окружения и путь к главной дороге на Белград.
Перешеек, который был единственной «дорогой спасения», мог сжаться в любой момент, и погибли бы уже не тысячи, а миллионы сербов. Они оказались бы намертво заблокированы и отрезаны от спасительного коридора. Только по этой дороге сербские беженцы могли переместиться в безопасные места, ближе к границе с Сербией и к Белграду. Они были изгнаны из своих сербских анклавов в Боснии и с малыми детьми, стариками, домашним скотом и тяжелым скарбом двигались этим единственным, но небезопасным коридором, чтобы спастись. Именно за эту дорогу жизни действующая армия сербов вела ожесточенные бои. Воевал здесь и Ратко. Операция называлась «Коридор-92».
Он помнит эти четыре дня жестокой мясорубки.
Погибали тысячи невинных людей. Их преследовали натовские бомбы. Поднимать в воздух сербские ВВС, чтобы защитить людей и армию, было запрещено, небо для них было закрыто. А Натовцы бомбили не только огневые точки, но и нескончаемые потоки несчастных беженцев. Очень много без вести пропавших сгинуло в этом коридоре, их косточками покрыта, устлана дорога, ведущая из Боснии в Сербию, и все соседние леса.
Беженцам перекрывали все пути отхода к границе с Сербией и все теснее сжимали коридор, обстреливая безоружных людей со всех сторон. Действительно, это была дорога смерти и дорога жизни одновременно.
— Ошибку сделал один хорватский командир, — рассказывал Ратко. — Испугавшись наступавших воинов-сербов, он бросил стратегически важную высоту, оставив свое боевое оружие.
Этим и воспользовались сербы и ринулись раздвигать коридор, не щадя себя. Шли навстречу собственной смерти, на пули, на ножи, на танки, на огонь — бежали просто наудачу, на материнскую молитву, на помощь своей родовой славы — кто без ума, кто на милость Божию, но цель была одна — прорвать, продавить своими хрупкими жизнями блокаду. Другой цены не было.
По этому коридору, как по Ладожскому озеру, пролегала единственная «дорога жизни», по которой везли для действующей армии продовольствие из Сербии, оружие и военную технику, медикаменты. Здесь же шла на подмогу живая военная сила из Белграда и оставалась последняя возможность уйти от смерти сербам, гонимым из сараевских деревень и из Сербской Краины.
В этих боях решающие битвы велись в траншеях, а главным оружием был нож. Противник давно закрепился на самых выгодных высотках этой сложной местности, вырыл траншеи и вел прицельный огонь, сжимая с каждым обстрелом узкое горло дороги жизни.
Знал Ратко — выбора уже нет. Здесь — или жизнь, или смерть! Потомки усташей пощады не знали. И он шел на пули... Против себя шел, против своей жизни... А иначе прорвать коридор было бы невозможно.
Какая сила ведет воина в правом бою? О чем он думает? И думает ли вообще? Никто не ответит. Просто надо бить врага, спасать людей и оставаться живым!
А там — как повезет.
Коридор высекли, прострелили, можно сказать.
Выстелили многими сотнями жизней.
Это была его вторая медаль «За храбрость».
«На войне правды нет», — эту фразу я услышала от него совсем недавно и задумалась. Почему он сказал эти слова? Имел ли право?
«Да, имел!», — сама себе ответила.
В гражданской войне мирные люди погибали тысячами, не понимая, что с ними происходит, не ведая, кто и куда их гонит из родных сел и домов. Солдаты, бывшие соседи, вставшие с оружием друг против друга, разделенные убеждениями, враньем политиков и предательством вождей, шли на смерть, чтобы защитить свои земли. Где, чья была земля и чья стала после Дейтонских соглашений? Зачем воевали, зачем погибали? Зачем загубили столько невинных жизней? Зачем убивали молодых женщин и в силе мужчин? Сколько детей не родилось! Сколько матерей поседело! Погибали и други, и враги, и солдаты, и малые дети. Сколько раз обжитые земли и родные села переходили из рук в руки — то к чужим, то к своим. Дейтонские соглашения свели к неправде все жертвы и подвиги многонационального народа бывшей Югославии.
Жертвы, принесенные балканскими народами за «свои» земли и «свои» дома, оказались напрасными.
Политики, обманутые ложными гарантиями мира, смешали все, предали солдатские подвиги многонационального народа, предали слезы сербских, боснийских и хорватских матерей и растерзали Югославию на кровавые куски по плану заокеанских и западных глобалистов-стервятников.
За что боролись на этой войне солдаты и кто победил? Зачем погибали, зачем убивали? Зачем из людей превращались в зверей?
Прав Ратко! Не нашел он правды на войне!
«Может ли война быть праведной?» — спросили сербского Патриарха Павла австрийские журналисты.
И он ответил:
— Нас заставили воевать, поэтому наша война — оборонительная и праведна. Тот, кто встает на защиту ближнего, имеет Божию благодать. Мы не нападаем и не завоевываем. Для нас, защищающих свою землю и не помышляющих о чужом, это — оборонительная война, благословленная Богом!
Вот еще одна притча, рассказанная патриархом Павлом. «Змея мудра, потому что бережет голову: если ей отсечь хвост, голова все же останется. Мудра потому, что умело избегает опасности. Голубь — олицетворение беззлобности, доброты. То есть ум дает нам свет, он — наши внутренние очи, но он холоден... А доброта — тепла, но она слепа. Сущность — в установлении равновесия между умом и добротой. Ум без доброты переходит в злость, а доброта без ума — в глупость. Мы страдаем потому, что идем Христовым путем... Мы часто вели себя как голуби, не понимая, что живем во времена, когда змей больше, чем голубей».