Колечко
Это было незадолго до нашего знакомства, но задолго до серьезных отношений.
Конец 90-х.
Заканчивался Великий пост. В храме отслужили Великую Субботу. В сочельник, накануне Пасхи, все мы пребывали в ожидании той Радости, которая, по словам отцов церкви, упраздняет всякую печаль и скорбь.
Плащаница, украшенная букетами из прекрасных белых лилий и роз, стояла под куполом кафедрального собора. Благоухание царского цветка окутывало всех, кто давал распятому Христу свое последнее целование.
В субботу, в половине двенадцатого ночи в храме началось чтение Великого повечерия. Службу возглавлял правящий архиерей. Церковный чтец, стоявший перед плащаницей посреди множества народа, торопился вычитать все молитвы. В двенадцать по полуночи должен был начаться Пасхальный крестный ход.
Все действия по подготовке к крестному ходу происходили спешно, но слаженно. Плащаницу перенесли в алтарь. Пока священство и клир во главе с архиереем готовили хоругви, служащие храма быстро разбирали стол, на котором только что покоилась плащаница, и убирали вазы с цветами, принесенными ко гробу Спасителя.
Вот уже прибраны почти все вазы с розами, осталась одна с белоснежными лилиями, центральная. «Скорее, скорее...» — торопят все вокруг. Я подхватываю и эту. Но что это блеснуло под хрустальной вазой?
Серебряное колечко «Спаси и сохрани».
Откуда? Как оно попало сюда? Я стою посреди храма в полном недоумении.
— Чье это кольцо? — спрашиваю на все стороны. — Чье кольцо?
Ответа нет. И я тоже не знала тогда, что сказать...
Но к Рождеству ответ прилетел сам. Прямо из Белграда. Приземлился в аэропорту любимого города...
Колечко то оказалось мне впору, я надела его на невестин палец и долго думала-гадала, что бы это могло значить в моей небогатой встречами и впечатлениями жизни.
Спас Нерукотворный в Преображенском на Литейном
В растрепанных чувствах приехала я в Питер — помолиться, поплакать, постенать о своей тревожной женской доле. Любит — не любит? Плюнет? Поцелует? К себе прижмет? Замуж позовет?
Да позвал уже замуж, позвал. Только зачем мне это? Есть ли воля на то Божия? От Него ли этот человек или от лукавого? Обидеть хочет? А может, посмеяться? Что делать? Как найти ответ? Говорит, что я его судьба. Не успел в дом прийти и пельменей маминых поесть, а всем уже рассказал, что будет именно в этом доме жить. И сыну моему купит новые ботиночки.
Как говорят сербы, чего сердце ищет, то и глаз. Упал его глаз на меня, а мой — на него. Семнадцать лет тому назад это было, тогда еще даже раны его от пуль американских не зажили.
«Никогда я не буду твоей», — в лицо смеялась, откровенно говорила, и была уверена, что не хочу проблем с лихим ухажером. Просто никого не хочу. Да и мои семейные язвы еще не зажили. Насыпано в них было соли сто пудов. И вообще, непонятно, что у этих странцев-иностранцев на уме.
— Никто тебя не будет любить сильнее, чем я. Запомни.
Еще и запугивает. Хи-хи!
Мы сидим у придорожного кафе. Верить? Не верить? Вроде бы хочется верить. Но любить мне никого нельзя. А почему, сама не знаю. Может, и можно? Ну ладно, я — невеста. Меня замуж зовут. Копаюсь, роюсь в своих чувствах и вдруг совершенно отчетливо осознаю, что если бы я когда-то и собралась замуж, то только за него, за этого чумного серба. Чем-то он зацепил меня. Чем? Пока еще не знаю. Много его — шумный, неуемный, цепляет взглядом как крючком, все замечает, все слышит, на все имеет оценку, умеет молчать, говорит горячо и думает быстро. Не мужик — кипяток. Даже мысли о нем обжигают. Фигаро сербского происхождения. Кажется, крепким мужиком попахивает.
Неужели ошибаюсь? Вот в таких страстях неуемных и приехала я в стольный Питер. Искать ответов, искать чуда Божия и дерзновения — как бы мне у Самого Господа испросить знак: что делать? Подать руку сербу этому непонятному или погодить?
Медленно бреду по Литейному. Подошла к Преображенскому собору. Душа мятется, ищет ответы. Помолиться бы мне покрепче, вымолить знак какой. Себе не верю, ему не верю. Битая-перебитая по жизни — сама себе представляюсь. Зачем, думаю, мне снова хомутик примерять. Знаю, что замужество — крест не простой. И ответственность перед Богом!
В храме батюшка служит в алтаре и поет вместе с церковным хором. Кажется, соловьи и ангелы поют. Так красиво и слаженно служба выстроена. Душа наполняется необъяснимой благодарностью и замирает перед красотой богослужения. Стою перед алтарем, стараюсь молиться и все прошу дерзко: «Господи, если это мой человек, то соедини. А если не мой, то отведи. Только дай мне понять это. Именно Ты, Господи, дай мне знать, как поступить. Убежать и оттолкнуть? Или принять, как судьбу, как крест».
Служба идет. Батюшка вместе с хором возносит Богу песнопения. А я все повторяю и повторяю одни и те же слова, одну и ту же просьбу, одну и ту же молитву...
И вдруг замечаю, что стою прямо перед необыкновенной черноликой иконой в золотой ризе. Риза украшена многочисленными подношениями — крестиками, иконочками, подвесками из драгоценных камней, жемчугом, золотыми колечками. А с иконы строго и внимательно смотрит на молящихся «Спас Нерукотворный».
Из глубины каких столетий взирает на нас наш Спаситель? С каким упованием Он обращается к нашей бессмертной душе? Чего ждет от нас? Конечно, молитвы и покаяния. Покаяния, а значит, изменения ума. Старинная икона, так поразившая меня, приковала к себе внимание на всю службу. И вот я уже на исповеди. Завтра надо обязательно причаститься. Ночь в тревоге. Чего-то жду. Душа прячется и трепещет от страха — завтра таинство великое.
Наутро снова в Преображенском. Готовлюсь причаститься, и все прошу и прошу ответа на свои немые вопросы и приговариваю: «Ты Сам, Господи, дай мне знак...»
И понимаю, что дерзновенно вопрошаю, но сама принять решение не могу. А ошибиться страшно.
Евхаристический канон — на коленках; так молятся в московском храме «Николы в Пыжах», где служит мой духовник отец Александр, — без единого слова, без тяжелых вздохов, затаив дыхание.
Но сейчас я в Санкт-Петербурге в Преображенском на Литейном. К чаше подхожу с волнением и страхом. Батюшка протягивает лжицу, а на лжице — две Божии частицы... Вот и ответ.