Донбасс и враги народа.
Майор Уланов получил назначение в областной город, который сильно пострадал во время войны. Половина города была в руинах, полуразрушенные здания зияли закопченными окнами, повсюду шли восстановительные работы и вздымали в небо стрелы подъемных кранов новостройки. Город был в пыли строек и шахтных терриконов. С жильем было туго, и семья Улановых поселилась в съемном доме частного сектора.
Вениамин пошел во второй класс начальной школы. После сказочной Карелии с её лесами, озерами, не жарким летом и холодной снежной зимой, он не мог привыкнуть к пыли и копоти, осенней липкой дорожной грязи(асфальта в этом районе города ещё не было, и он утром месил грязь в резиновых сапогах по дороге в школу, а после уроков – обратно, домой). А расстояние до школы было не меньше полутора километров.
Возникли и не давали покоя проблемы с языком. Ему пришлось во второй раз переучиваться разговорной речи. В Карелии офицерские дети поправляли его, когда он говорил «глянь», или вообще «ля - ля», и при этом произносил «г» по-украински, протяжно и мягко. Ему пришлось заучивать «взгляни», при этом, выговаривая звук «г», прижимать язык к нёбу. Научился, стал говорить, как все.
А тут сверстники дразнили за языковую «интеллигентность», был он у них «белой вороной». Пока переучился, натерпелся насмешек.
Мешало ещё явное превосходство в знаниях. Читать он начал в пять лет. В Карелии, когда он пошел в школу, отец записал его в городскую библиотеку, и он читал детские книги. С письмом тоже было всё в порядке, поэтому на этих уроках он шалил, как все ребята, но успевал, и тройки получал только за плохое поведение. А с арифметикой было неважно. Весь дневник был красным от двоек и замечаний учительницы.
У отца всё время отнимала служба, а мать была занята с младшими детьми, поэтому Вениамин, как говорят, расслабился. Дневник родителям не показывал, а они, вечно занятые, даже не подозревали о его существовании и ограничивались вопросами, на которые он отвечал, мягко говоря, преувеличивая свои успехи.
А Карелия его не отпускала. Ему часто снился один и тот же сон - будто он едет в поезде в этот лесной рай, уже осталось немного, а он...просыпался. И жить не хотелось. Он еще не знал слова «ностальгия», когда через несколько лет услышал Полонез Огинского, вспомнил эти свои мучения, понял, что переболел этой страшной болезнью, и никогда не произносил это слово просто так, без особой необходимости. Эта болезнь не проходит бесследно, она хроническая, со временем затихает, острые приступы, когда не хочется жить, прекращает время, но периодически наплывает зыбкая тоска...
Положение усугублялось тем, что он ни с кем не мог поделиться этой тоской, знал, что никто ему не поможет. Ушел, как улитка в раковину, в свое психологическое пространство, и переживал в одиночестве.
Бабушка теперь жила со своими двумя дочками в другом городе, приезжала в гости, и те дни были для него праздниками.
Майор Уланов служил в органах МВД, с утра уходил на службу, возвращался поздно, и, если и делился своими служебными делами, то только с матерью. Но Вениамин знал, что служба была нелегкой, специфической. Однажды они вдвоем с отцом ехали поздно вечером в трамвае, уже было темно, трамвай был почти пустой, они сидели напротив друг друга у окна, когда прозвучал пистолетный выстрел, пуля пробила оконное стекло миллиметрах в десяти над фуражкой отца, пролетела по вагону и, пробила стекло на другой стороне вагона. Трамвай был старинный, с раздвижными дверями. Отец мгновенно пригнул голову Веньки к коленям, вскочил и побежал на заднюю площадку, выхватив из кобуры пистолет. Через открытую дверь задней площадки он пытался увидеть стрелявшего, но было темно, а трамвай продолжал движение. Отец уселся на свое место, а дядька, сидевший у окна, через которое пуля вылетела, пересел молча подальше. Всё произошло так быстро, что Вениамин даже не испугался.
Когда они вышли на своей остановке, и Венька спросил у отца, что это было, тот ответил:
-Бандиты. На войне, как на войне.
А через какое-то время отца под утро привезли на служебной машине, помогли зайти в квартиру, усадили на постель, и сопровождающие военные уехали, успокоив мать:
- Ничего страшного, легкое ранение.
А у майора была перебита левая лопатка, и он месяц пробыл в гипсе. На вопросы матери коротко ответил: бандиты, и больше ничего не рассказывал.
Это было его пятое ранение. Четыре он получил на фронте.
Город, да и, наверно, вся страна, в то время были переполнены бандитскими шайками, карманниками, жульем и мошенниками. Вторая сторона большой войны.
Это ощущалось даже в школе, новой, только что построенной, куда перешел Вениамин, когда им дали квартиру. Этот период отцовской службы остался неизвестным, хотя и вызывал иногда у Вениамина вопросы.
Однажды он в разговоре с матерью что – то сказал такое, что она строго спросила:
- Ты думаешь, о чем говоришь?
И Вениамин был буквально оглушен его ответом:
- Нет, не думаю, за меня Сталин думает, а мне думать не положено.
Это было сказано с какой-то непонятной горечью, напополам со злостью.
Венька был уже пионером (он учился в третьем классе), и не раз слышал знаменитое «Сталин думает о нас», это давало какой-то позитивный настрой его совсем ещё юной душе, а отец как будто обижался на это. Но сказать кому-нибудь об этом Венька не мог, внутренним чутьем понимал – нельзя. И мешала раздвоенность в словах учителей и словах отца. И у самого отца спросить нельзя, Венька знал, что отец не ответит, и строго посоветует не лезть в дела взрослых.
В новой школе у парня были новые проблемы, с которыми он предпочитал управляться своими силами, не привлекая к ним родителей. Школа была мужской, в ней учились одни стриженые наголо мальчишки разных возрастов. Было много переростков, которые не учились во время немецкой оккупации, теперь, сопротивляясь учителям-наставникам, наверстывали. А в пятом классе учился парнишка четырнадцати лет с одной ногой, ходил с костылем, одет был, что называется, с иголочки – в стального цвета вполне взрослом костюме, с аккуратной копной седых(!) волос и...настоящей медалью «За отвагу» на груди. Он не участвовал в суматохах детворы, на переменах выходил на крыльцо школы и молча курил папиросу – «Беломор-Канал». Он был единственным в школе, кому разрешалось курить. В третьем классе были ребята на два года старше, они образовали «элиту», которая направляла весь класс в определенное ими русло. Педагогический коллектив не блистал звездами. Здесь Вениамин тоже оказался в одиночестве, в статусе «белой вороны».
Он перестал разгильдяйничать, взялся серьезно за учебу, в третьем классе наверстал упущенное раньше, и в четвертом уже получил «Похвальную Грамоту». Ею награждались учащиеся «за отличные успехи и примерное поведение». Оборотной стороной этой грамоты был своеобразный бойкот со стороны всего класса за отказ идти со всеми «в ногу».
Ему не хотелось сдаваться и слушаться командиров «элиты», поэтому он шел каждое утро на занятия, как на каторгу. Жаловаться матери или отцу ему не позволял стыд. Было стыдно признаться, что тебя сторонятся твои одноклассники за то, что ты не такой, как они. А он был собой, и не знал, как стать другим.
Этому «помогала» недалёкая учительница в четвертом классе, по каждому поводу ставя его в пример другим нарушителям дисциплины, или неуспевающим.
Жизнь сделалась невыносимой, но нашелся спасательный круг. Он ушел из этой жизни – в книги, в художественную литературу. Записался в районную библиотеку и стал «запоем» читать всё, что попадалось под руки. Читал (в четвертом классе!) «Спартак» Рафаэлло Джованьоли, «Овод» Э. Войнич, «Знаменосцы» О. Гончара, Майн Рид, Жюль Верн, Дюма.
И, конечно «военные» книги. «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова его смутила.
Он не мог поверить, что раненые офицеры, которых автор совсем не осуждал, не спешили покидать госпиталь и идти на передовую. Во всех остальных «военных» книгах многие бойцы рвались из госпиталей бить немца, не залечив до конца свои раны. К отцу за разъяснениями обращаться не хотелось. Между ними была труднопреодолимая дистанция.
Проблема взаимоотношений с одноклассниками разрешилась в пятом классе, когда против него открыли настоящие «военные» действия без объявления войны и без всякого повода. Кстати, к тому времени переростки из класса исчезли, остались ровесники-однолетки, но противостояние продолжалось по инерции.
Однажды ранней осенью добрая половина класса устроило ему «темную», когда он возвращался домой из школы, прямо на улице. Надавали тумаков, изваляли в дорожной пыли и оставили лежать. Дома он ничего не сказал матери, на все вопросы отвечал молчанием. Отцу мать тоже ничего не сказала, выстирала ему рубашку, почистила брюки, и на этом всё кончилось.
А на другой день на самом том же месте он встретил одного из вчерашних обидчиков. И сделал с ним то же самое, что с ним делали целой оравой вчера. И сказал, сидя верхом на поверженном противнике – передай всем, с каждым из них будет то, что я сделал сегодня с тобой.
Избытый и вывалянный в пыли «противник» оказался «жидким на расправу», или его родители были не столь демократичны, как мама Вениамина. Что бы там не было, буквально через полчаса «противник» с матерью нанесли визит Улановым с претензиями по поводу случившимися. Оказывается, вчерашний обидчик сам оказался, по их мальчишеским меркам, ябедой, «заложил» Вениамина своей матери.
Вениамин не отпирался, и рассказал в присутствии своего «врага», что было вчера, во всех подробностях. Матери измызганного и избитого парня ничего не оставалолсь, как извиниться, и добавить своему сыну:
- Мало он тебе надавал, нужно было больше,
И с подзатыльником увела его домой.
А на следующий день к Веньке в классе никто уже не приставал, но все смотрели на него с каким-то новым интересом.
Через пару дней ему на глаза попался второй участник «темной», и снова в нем запылала жажда мести. Отдубасив его, как предыдущего, он повторил свою угрозу в отношении всех остальных.
Нельзя сказать, что он был сильнее своих обидчиков, просто его подогревала вспыхивающая злость при виде того, кто заставил его испытать стыд, когда он ничего не мог сделать с целой оравой напавших.
А через несколько дней на перемене в школьном коридоре его окружила стайка одноклассников, он решил защищаться до конца, но никто не собирался его обижать, «парламентёры» решили договориться. Он не возражал, и был заключен мир, который с тех пор ни разу ни кем не был нарушен. Венька подумал: капитуляция, но ничего не сказал. Но ни с кем из класса дружеских отношений не заводил, так и продолжал держаться особняком. Слишком глубокий след оставили в его душе прежние обиды.
Но случилось другое. К нему за парту подсел новенький – хулиган и будущий рецидивист, вполне дружелюбный, в бывших баталиях не участвовавший. Цель- списывание у отличника заданий и контрольных работ. С виду можно было их общение принять, как дружеское.
И вмешалась классный руководитель. Оберегая ребенка от дурного влияния, она написала записку его родителям и передала с ним же. Ничего не подозревающий Венька передал записку матери, он прочитала и поделилась с отцом.
Отец подробно расспросил сына, и «рекомендовал» прекратить с «бандитом» все отношения.
И тут Вениамин в первый раз возразил отцу – вопросом:
- Мне что, сказать ему, что он плохой мальчик, а я хороший, и мне не разрешают с ним дружить?
Уланов-старший рассмеялся, а потом сказал, твердо и строго:
- Как знаешь, только за всё, что вы с ним когда-нибудь где-нибудь сотворите, ты будешь отвечать по полной. И не говори тогда, что во всем виноват он. Будете с ним подельниками. И объяснил значение этого слова. Но ничего подобного не случилось. Его приятель понимал, что Венька – не тот, с кем можно ходить «на дело». Списывал у него задания, пользовался шпаргалками, а дальше – ни-ни.
А потом его арестовали за грабеж. Со своими другими приятелями он ночью «обчистил» школьный буфет, был отправлен в детскую исправительную колонию, и Венька его встретил уже через три десятка лет. Оба узнали друг друга, поговорили вполне по-дружески, и Вениамин понял, что его бывший приятель только что «откинулся» после очередной отсидки, и нет гарантии, что она была последней. Он не расспрашивал, по бегающему взгляду (тот всё время глазами контролировал окружающее пространство – выработанная годами лагерная привычка) всё понял, и не стал лезть ему в душу.
Поговорили, расстались, и больше Венька его не видел.
В ноябре 1953 года отец получил новое назначение, и они всей семьей перекочевали на новое место. В той же области, но на пустырь между районным городом и селом. Майор Уланов получил должность начальника лагеря заключенных, и не уголовников, а политических.
Поселились они в одноэтажном особнячке прямо у ворот в зону – метрах в пятидесяти от КПП. Кроме солдатской казармы и питомника служебных собак вокруг ничего не было. Уже выпал снег, но его разбавляли дожди, стояла сырая слякоть. В одну строну от их жилья – село в трех километрах, в другую – школа, в четырех.
Когда Вениамин спросил у отца, кто сидит в зоне, отец коротко ответил, как отрезал:
- Враги народа.
С интонацией, и выражением лица, которые исключали все дальнейшие вопросы.
Мальчик только отметил – о пленных немцах отец говорил спокойнее, более равнодушно, чем о тех, кто отсиживал сроки в этой зоне. И эту тему Вениамин больше не затрагивал.
До новогодних школьных каникул Венькина жизнь была наполнена делами – четырех-километровые прогулки в школу и обратно, адаптация в классном коллективе, где кроме представителей мужского пола были особы женского(!), девочки, но уже тринадцатилетние; выполнение домашних заданий. Трудился добросовестно и старательно. Во-первых – привычка быть отличником, во-вторых – девочки, всё внимание которых в сторону «новенького».
А когда наступили каникулы, пришла неодолимая скука. Заняться было нечем, все книги из своей скудной библиотеки он прочитал, наступили морозы, гулять на улице в одиночку было неохота. Целыми днями Вениамин неприкаянно слонялся по комнатам. Мать была занята домашними делами и младшими детьми, с которыми у него были сложные отношения: кроме неприятностей от них ждать было нечего. Но это к нашей теме не относится, поэтому опускаем.
Дня через два после новогоднего праздника отец вдруг скомандовал Вениамину:
- Одевайся, пойдешь со мной.
Вениамин привык на команды реагировать молча и без вопросов. Быстро оделся, и отец повел его...через КПП в зону, к «врагам народа». Это уже становилось интересным.
Они прошли КПП и по извилистым переулкам между одноэтажными бараками подошли к крыльцу с дверью, над которой к стене была прибита вывеска с надписью: «Библиотека».
Зашли и оказались в помещении, где вдоль стены сверху до низу располагались стеллажи с корешками книг. У Вениамина загорелись глаза от такого количества книг. Рядом за столом сидел совершенно лысый, интеллигентного вида старик, опрятно одетый в тюремную форму, в очках, которые крепились к ушам веревочками-шнурками. Старик встал при «начальстве».
Майор поздоровался, назвав старика по имени отчеству(!), и пояснил цель своего посещения этого заведения.
- Вот, привел вам своего бездельника, дайте ему что-нибудь почитать, а то он от безделья уже пропадает.
Тюремный библиотекарь с интересом посмотрел на Вениамина, кивнул начальству и с серьезным видом осведомился:
- Молодой человек, а что вы(!) уже читали, что вас интересует?
«Молодой человек» (так к нему обратились впервые в жизни) немного опешил, а старик ему сразу помог:
- Недавно что вы прочитали, какие книги?
Вениамин вспомнил сразу «Спартак» Рафаэлло Джованьоли, «Шхуна «Колумб» Трублаини, «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова, «Честь смолоду» Аркадия Первенцева.
-Ого, да вы серьезный читатель, садитесь, давайте поговорим.
И тут майор вдруг заговорил:
- Ладно, я вижу, у вас беседа не на пять минут, я ухожу к себе, когда закончите, выедите парня на главную улицу и покажите администрацию, где мой кабинет.
А потом – к сыну:
-Придешь ко мне, и я тебя выведу через КПП.
Венька молча кивнул, и остался наедине с хозяином книжного богатства.
А тот продолжал допрос. Он спрашивал, что понравилось в прочитанной книге, что больше всего запомнилось, интересовался его личным отношению к героям. Тон библиотекаря был дружелюбным и располагающим, и Вениамин расслабился, не стал «воображать», свободно отвечал на вопросы.
Беседа длилась минут двадцать, после чего «дедушка» достал с полки три книги и вручил со словами:
- Попробуй эти книги, думаю, тебе понравятся. Только читай внимательно, вдумчиво, не пропускай описания природы и лирические отступления. В них автор делится своими мыслями. Можешь с ним поспорить. Прочитаешь, приходи.
Венька поблагодарил, они вышли, библиотекарь вывел мальчишку на главную улицу и показал дом, где был кабинет отца. Дальше он прошагал сам по безлюдной дороге, с обеих сторон засаженной низким подстриженным кустарником. Как на бульваре, подумал Вениамин. Отец увидел его, видимо, через окно, вышел и вывел из зоны. Просмотрел названия книг и авторов и сказал:
- Читай.
Книги были из русской дореволюционной классики. Из трех Вениамин запомнил только томик прозы Лермонтова, не «Герой нашего времени», а другие повести – «Вадим», «ВалерИк», и что-то ещё. Из всех трёх книг ему понравился Лермонтов.
Больше в лагерную библиотеку они не ходили. Обстоятельства повернулись так, что отец сам отнёс и сдал книги. Встреча Вениамина с «врагом народа» и его беседа с ним была первой и последней. Книги были серьезными, каникулы пролетели быстро, и начались школьные занятия, отнимавшие время для уроков.
Но эта встреча с политическим заключенным заставила его внимательнее присмотреться к отцу. Он знал, что майор никогда не подвергнет его опасности, тогда кто они – «враги народа»? Ответа не было. Он получил его позже, и не от отца.
Но потом, уже, будучи взрослым, на вопрос, «почему ты какой-то не такой, не совсем правильный», он отвечал:
- Меня родной отец отдал на воспитание врагам народа.
Собеседники больше вопросов на эту тему не задавали.
А тем временем подошел март 1953 года. Однажды утром прибежал запыхавшийся одноклассник (они вместе ходили в школу), и оглушил невероятным известием:
- Сталин при смерти!
Маяковский говорил: «...потолок пошел на нас снижаться вороном...», но Венька тогда ещё не добрался не только до Маяковского, вся поэзия была у него тогда «в запасе», если не считать стихов, которые они «проходили» в школе; поэтому встали дыбом волосенки на его стриженой макушке, и мурашки не побежали по телу, а стали колоть мелкими острыми иголками.
Этого не может быть! Как же теперь без него? А одноклассник настаивал, передали по радио. Значит правда, радио ведь не врет. Да и по выражению лица парня он понимал – тот говорит правду, не шутит. Так шутить нельзя.
А через день сообщило радио, которое теперь не выключали: Иосиф Виссарионович Сталин скончался от кровоизлияния в мозг.
Венька тогда подумал: конечно, столько думать за всех и о всех. У любого может случиться кровоизлияние. Все были в угнетении, отец хмурился и молчал, по радио звучала траурная музыка, в школе все учителя, даже мужчины, медленно передвигались с заплаканными мокрыми лицами.
В школьном коридоре у бюста Сталина стояли в карауле пионеры в красных галстуках и в белых рубашках. Потом было общее школьное собрание, где директор произнес под общее хлюпанье носами всего учительского коллектива торжественную речь, которую Вениамин не помнил(разглядывал плачущих учителей).
После собрания классный руководитель (она же учитель математики), довольно строгая дама, которую никто в классе не любил, а ребята устраивали ей постоянно мелкие пакости, объявила, что их распускают по домам, занятия отменяются и траур переходит в короткие школьные каникулы. Вениамин отметил её необычайно угрюмый вид и красный цвет кожи вокруг абсолютно сухих глаз.
А когда учительница попрощалась и вышла из класса, никто сразу не стал собираться домой. Что - то детей не отпускало. И один из них, мальчишка с репутацией озорника и троечника, безапелляционно провозгласил:
- Она притворяется. Натёрла глаза руками, как будто наплакалась, чтобы никто не заметил, а сама и не думала плакать! Она против Сталина.
То ли из-за нелюбви к учительнице, то ли ещё почему-то, но все согласились. А Веньку просто ошарашило это «открытие». Она что – враг народа? Всегда замкнутая, неразговорчивая, наставит двоек и троек, прочитает новый материал, задаст на дом, и всё.
Общее мнение шестиклассников, впрочем, нигде не было оглашено. Осталось секретом класса.
А траур был в разгаре. Отец все дни проводил на работе, приходил поздно вечером изрядно выпившим, на вопрос матери отвечал; «поминали вождя», и укладывался в постель без ужина. На другой день всё повторялось. Весь офицерский состав после службы собирался в каком-то помещении и глушил водку. Мать через пару дней с упрёком сказала:
- Сопьетесь в конец через неделю всем офицерским корпусом с тобой во главе.
Отец посмотрел на неё угрюмо и промолчал. Это ежевечернее поголовное пьянство офицеров длилось целую неделю, а потом закончилось. Видимо жёны встали на дыбы.
Эти дни Вениамин вспомнил, когда вместе с Куравлёвым в роли связиста увидел пьянство в канцелярии фюрера ближайшего его окружения, в фильме «Семнадцать мгновений весны». Но это было уже спустя десятки лет. А аналогия была очевидной.
У отца об этом он ни разу не спросил. Знал – нельзя.
Зато мать задала вопрос, с легким одесским акцентом:
Так я не поняла, вы поминали вождя, или праздновали?
- Провожали и встречали, хмуро ответил майор.
-Кого? - продолжала допрос мать.
- Время, - ответил отец и дал понять, что вопросы и ответы закончились.
Погода установилась морозная, солнечная, но радости не было. Скука. Читать нечего, просить отца снова воспользоваться лагерной библиотекой он не осмеливался. Как никак – враги народа. Недалеко от их дома был глубокий котлован, который пересыхал летом, а снежной зимой после морозов там был ледяной каток – с крепким и толстым льдом. А у Веньки были коньки - назывались «пионерками», ремешками прикручивались к обуви. И он много времени проводил на этом катке. В полном одиночестве. Дома отношения родителей потихоньку пришли в нормальное обычное русло, по радио сообщали какие-то новые назначения, перемещения, а кто будет вождём, Веньку не интересовало. Он понял, что ничего страшного не произошло, жизнь продолжается без потрясений.
Отец делился с матерью новостями всесоюзного масштаба, но Вениамина они не интересовали.
Закончились каникулы, начались занятия в школе, все шло, как обычно, учительница была на месте, такая же вредная. Вениамин почти подружился с девочкой-одноклассницей, даже пересел к ней за парту. Это была смуглая черноволосая гречанка, в меру бойкая, не вредная, с ней было легко и весело. Однажды она предложила ему учить греческий язык. Он согласился, но единственное, что он тогда запомнил из греческого – короткое предложение, которое она ему твердила постоянно, а он никак не мог выговорить некоторые звуки. Оно звучало не так, как у неё. А когда стало получаться, она ему выдала его смысл. Перевод с греческого означал: «поцелуй меня».
Гречанка перевела это предложение, когда они стояли у её калитки; она вынесла ему книгу, которую он выпросил у неё почитать. При этом её взгляд был каким-то особенным, как будто требовательным и одновременно вызывающим. Он даже смешался, она это заметила и, рассмеявшись, произнесла:
- Тебе ещё рано учить греческий язык, пока, до завтра.
И после этого их отношения стали более прохладными, а потом они и вовсе перестали шептаться на уроках, она уже не задавала ему вопросов, не относящихся к занятиям, посторонних.
Был конец марта, запахло весной, дни были солнечными, хотя и дул ветер, он был не зимним. И случилось событие, которое отвлекло надолго Вениамина от внешнего мира.
Однажды вечером отец пришел расстроенным, и с возмущением рассказал матери в присутствии всех детей о случившемся.
Дело в том. что заключенные обратились к нему с неожиданной просьбой: разрешить им в зоне держать кроликов, для дополнительного питания. Отец подумал, и разрешил. Через бесконвойников (уголовников, значит не врагов народа, с малыми сроками), осуществляющих официальные и неофициальные связи лагеря с внешним миром, выходили за ворота зоны без конвоиров они приобрели трех взрослых крольчих и кроля.
Выкопали яму на территории зоны в небольшом строении вроде сарайчика, поместили туда животных, и стали их кормить пищевыми отходами и кухонными остатками (помоями).
Это стало известно в областном управлении МВД, нагрянула комиссия, и майор Уланов, начальник лагерной администрации, получил крепкий нагоняй за содействие врагам народа в организации побегов. Дело в том, что кролики имеют привычку рыть норы и подземные ходы, которыми заключенные могут воспользоваться при побеге на волю.
- Какие побеги, они почти ежедневно "бегут" на лагерное кладбище на пустыре за зоной, - возмутился майор.
- Из них от старости песок сыплется такой, что и служебной собаки не надо, готовый след из песка!
За это его вызвали в Управление, влепили строгий выговор и категорически приказали ликвидировать подсобное кроличье хозяйство внутри зоны.
Разговор с начальником был жесткий и на высоких тонах. Майор пытался как-то защитить инициативу заключенных.
А полковник рассвирепел и громогласно объявил майору у себя в кабинете;
- Я таких, как ты, в тридцать седьмом году расстреливал, понял?
- Так точно, понял! – ответил Уланов.
- Повтори, раз понял!
И майор повторил, слово в слово, глядя в упор, и так же громко:
- Я, таких, как ты, в тридцать седьмом году расстреливал!
Полковник как будто опешил, а потом буркнул, уже спокойно, но с нескрываемой досадой:
- Ладно, иди, и кролей убери из зоны немедленно, иначе я тебя уберу.
А штабной писарь, который слышал из приемной этот разговор, и, как все писаря, всё про всех знал, доверительно успокоил майора Уланова:
- Не переживайте, он тоже с утра схлопотал от начальства, а потом приложился к «маленькой» (четвертинка водки), вот и оторвался. Пройдет.
Майор и сам догадался о состоянии полковника, когда тот приказал повторить своё высказывание про тридцать седьмой год, и не возразил, когда услышал дословный повтор. Тем более, что они хорошо знали друг друга, на службе оба соблюдали субординацию, а вне её иногда и беседовали, что называется, накоротке.
В заключение майор возмущенно пожаловался жене:
- Понимаешь, какая-то сволочь донесла. Она же и про побеги присочинила, хотя знает, что в зоне остались только те, кого в тридцать седьмом не расстреляли. Молодых, свежих в другие лагеря отправляют, трудиться на лесоповале, как пленных немцев.
- А ты ещё и ребенка водил в зону, в библиотеку, на воспитание к ...
Мать не договорила, но Вениамин понял, о ком она промолчала. А отец вспылил:
- Я знаю этого деда, разговаривал с ним. Если бы все были такими врагами, и друзья были бы не нужны.
А на следующий день он принес домой большую картонную коробку с небольшими отверстиями в боковых стенках, поставил на стул, и веселым голосом позвал сына:
- Камрад, ком цу мир!
По голосу Венька понял – сейчас будет что-то интересное.
И не ошибся. Отец кивнул на коробку и весело пригласил:
- Принимай худобу!
И развязав тесемки, которыми коробка была перевязана, распахнул все четыре верхние створки. Все с любопытством окружили коробку и увидели четырех зайцев. Только серым был один, здоровенный, с ушами длиной больше половины спины, а остальные были черными, без единого пятнышка. Каждый был отгорожен от других перегородками. При всеобщем восторге и изумлении отец объяснил, что это кролики – три черных крольчихи и один кроль - серый.
- Где ты их взял? – спросил Вениамин.
- Это тебе подарок от врагов народа; а в народе говорят: дают - бери, бьют – беги.
И на укоризненный взгляд жены пояснил:
-Я выполнял приказ командования, ликвидировал условия, способствующие массовому побегу заключенных из мест заключения. Резать кролей они не стали, жалко, вот и предложили. Я отказывался, но они уговорили. Будешь кролиководом, - это он уже адресовал Вениамину.
- Тебе ещё связь с заключенными пришьют, с целью наживы, - возразила сцпруга.
- Я сам пришью того портного, примерно уже вычислил,- ответил майор.
- Ты, конечно можешь, смотри не промажь во второй раз.
- Постараюсь, и хватит об этом, пошли, сын, размещать реквизированную скотину, - прекратил разговоры майор.
В дощатом сарайчике, доставшимся им от прежних хозяев, была вырыта яма для погреба, а сам погреб был недоделан. Вечером отец с сыном зашли туда, отец погрузил в яму деревянную лестницу, и они спустились, обследовали состояние и отец решил:
- Тут они и будут жить. До первой травки мама будет готовить им корм, потом - твоя забота, будешь рвать им траву, они очень любят спорыш, и другую зелень. Я тебе всё покажу и расскажу. Занимайся.
Вениамин выслушал и принял к исполнению.
А когда трава вокруг подросла так, что её можно было уже рвать, кроликовод стал кроликов подкармливать и подножным кормом, но рвал один спорыш, про который говорил отец.
И он решил это дело исправить. В воскресенье они за травой пошли вдвоём, отец показал, какую можно рвать, какую не следует, и какую категорически нельзя. Нарвали полный объемистый мешок и присели отдохнуть. Погода была теплая, почти летняя. Отец закурил папиросу, помолчали и Вениамин задал вопрос, который не давал ему покоя.
-Папа, расскажи про деда из библиотеки, кто он такой, что он сделал, за что его посадили?
- Ты хочешь знать?
Вениамин кивнул согласно.
Отец задумался на минуту, а потом сказал: тогда слушай.
И начал рассказ. Дед был директором семилетней школы. Сам по своей педагогической специальности историк. Одновременно руководил школой,и в классах преподавал историю. Из интеллигентной семьи. В тридцать седьмом году ему было сорок лет, образование получил до революции. Но в ней и в гражданской войне не участвовал. Слабое зрение, да и не хотел воевать, ни за красных, ни за белых.
А когда гражданская война закончилась, началось строительство социализма, Ленин поставил задачу по преодолению безграмотности рабочего класса и трудового крестьянства.
Напомнил лозунг: «учиться, учиться, и еще раз учиться!». Вениамин этот лозунг крупными буквами на красном полотнище каждый день видел в школе на стене вестибюля.
Вся страна взялась за учёбу; учились все, кто где. Требовались учителя. А их не было. Одни уехали за границу, те, которые после Февральской революции либо стали служить белогвардейцам, либо пошли в большевики и стали начальниками и командирами. Вот и пригодился интеллигент-очкарик, который был «ни за красных, ни за белых».
Пока был простым учителем, никто им не интересовался, а когда стал директором школы, кому-то не понравился. А в то время в разгаре была борьба с врагами народа – с недобитыми белогвардейцами, со всякими уклонистами, с саботажниками, с иностранными шпионами, раскулачивание. Объявил её товарищ Сталин, и к ней подключилась целая армия «сексотов», доносчиков, анонимщиков из числа обычных граждан. И были их сотни тысяч, и у каждого была своя цель. НКВД, а потом МГБ под руководством Берии поощряли доносчиков.
- Вот в эту карусель и попал твой библиотекарь. Ему подложили брошюрку Троцкого и написали «куда следует» анонимку. Так и загудел он... расстреливать не стали, не хватило аргументов, но срок припаяли. А он даже не знал, кто такой Троцкий.
Заканчивая рассказ, майор запретил Вениамину говорить с кем-нибудь на эту тему. Анонимщики и доносчики тогда ещё не перевелись. И доказательство этому – история с кроликами.
- Никаких побегов они совершать не собирались, никто далеко бы не убежал, и здорово не разжирели бы на мясе этих кролей. Зато было бы им чем заняться, и то хорошо.
- А ты учись. Всё учи, чему учат, и чему не учат, поймешь со временем, что к чему.
Крольчихи оказались средней плодовитости. Каждая в месяц приносила по шесть штук крольчат. За три месяца Вениамин стал хозяином четырёх взрослых кролей и сорока шести(!) крольчат. Все они были серыми и черными, а один получился ангорский, коричневато-серого цвета с густой нежной шубкой длиной в шесть сантиметров. Ветер наклонял каждую волосинку, и вся шубка ложилась под его дуновением.
А в июле 1953 года пришло постановление о ликвидации лагеря политических заключенных. Большинство врагов народа освобождали, остальных переводили в другие зоны. Майор Уланов автоматически перстал быть начальником лагеря и переводился в областной центр к новому (прежнему) месту службы. Снова нужно было сниматься с ещё не насиженного жилья и кочевать дальше.
- А что делать с кроликами? – задал отцу вопрос ответственный кроликовод Уланов –младший.
Отец задумался, видимо служебные дела и заботы вытеснили домашние. Думал не долго.
- У тебя друзья-товарищи в деревне есть? Венька кивнул утвердительно.
- Скажи им, что продаёшь молодых кроликов, и назови количество. И продавай, всем желающим.
Тут уже Венька задумался, а потом спросил:
- А почем продавать?
- Молодец, торгаш из тебя выйдет, - шутя ответил отец, и не долго раздумывая, определил:
- По двадцать рублей за кролика.
Это ещё были «сталинские» рубли, после хрущевской денежной реформы они подешевели в десять раз.
Венька так и сделал, сбегал в деревню, встретился с ребятами, рассказал, а на другой день пришли покупатели. За день продавец крольчат реализовал больше половины поголовья.
Вечером отец выслушал отчет, взял дневную выручку и похвалил:
- Я же говорил – из тебя хороший торгаш выйдет, а ты уже готовый. Завтра продолжай.
Вениамин понял, что отец шутит, но смысл этой шутки уяснил гораздо позже.
На другой день остальные кролики были проданы, остался один ангорский крольчонок и кроль с тремя крольчихами. Их отец поместил в коробку и сам куда -то отнёс. На вопрос, куда он их отнёс, майор буркнул:
-За кудыкины горы.
Все поняли, что спрашивать не надо.
А Веньку одолела тоска и чувство вины – перед крольчатами, как будто совершил что-то, похожее на предательство.
Отец это заметил, и сказал:
- Не горюй. Торгаша кроликами из тебя не выйдет. Давай, на эти деньги купим тебе велосипед, настоящий, спортивный, ХВЗ. Считай, ты его заработал.
Венька загорелся. ХВЗ – это был велосипед Харьковского велосипедного завода. Лучше его великов тогда не было, так думали все его товарищи, и он тоже.
Дня через три отец прикатил это чудо с хромированными колесными спицами, ободами и рулем, с ножным и ручным тормозом, и фарой, загорающейся и светившей от динамки.
Так Вениамин стал заядлым велосипедистом.
А ещё через перу недель майор Уланов передал дела ликвидационной комиссии, и вся семья укатила снова в областной центр.
Спустя пару месяцев майор Уланов поделился с женой новостью: после ликвидации агеря заключенных на его территории образовался...пионерский лагерь. Кое-что подремонтировали, покрасили, заменили забор, убрали колючую проволоку, и лагерь готов к приему пионеров.
И добавил: - Я бы прибил где-нибудь на щите в зоне мемориальную доску с надписью: «Здесь отбывали срок заключения враги...»
- Хватит языком молотить, езжай сам, и сооруди этот мемориал,- оборвала майорша разговорчивого мужа.
Тот не стал возражать.
А Вениамин вспомнил красиво подстриженный кустарник, окаймляющий пешеходные дорожки в зоне. А деревья посадят сами пионеры.
Впервые Вениамин подумал, что его отец какой-то неправильный, что ли. А у него много друзей – фронтовиков. Они тоже неправильные? Он сам каждый год на всё лето уезжал в пионерский лагерь на морское побережье.
Лагерь был ведомственный, в нем отдыхали дети служащих МВД. А рядом, через забор, располагался тоже пионерский лагерь, тоже ведомственный - для детей служащих МГБ. Почему-то все ребята их презрительно называли «бериевцами», избегали с ними контактов, считали долгом чем ни будь им насолить. А те отвечали «взаимностью».
Администрация лагеря – воспитатели и пионервожатые (студенты из педагогического института), не вмешивались, если взаимные пакости не переходили в кулачные стычки.
Продолжение следует.