10:0
А вот эта история про то, как мы вместе с моим ювелирным лаборантом разработали суперский метод анализа, и как недостойно начальство вело себя каждый раз…
Здесь я не только директору доказывала. Институтом заправляли зам по науке, главный инженер и сам профессор. Всем утёрла нос, но, признаться, с них всегда, как с гуся вода!
И всё же этот эпизод достоин описания!
Когда я объявила (в очередной раз), что метод анализа для ТехУсловий продукта не годится, на меня, как обычно, обрушился гнев Главного по науке, который не считал меня своей креатурой и постоянно пытался нашкодить. Я отбивалась, никогда не ленясь этого делать – иначе съедят чужую креатуру (к слову сказать, ничью, ничью…). А завотделом разработки Технических условий была его давней соратницей по заводу, все ТУ на заводе при нём тогда лепились по принципу – показать больше массовой доли! А при титровании присутствие низкомолекулярной примеси завышает результат. Да и инструментальными методами тогда мало кто владел.
И вот проверяю я баллоны со спецификатом (мне нравится зашифровывать продукт под этим таинственным и секретным словом). Хотя, сама себя перебив, расскажу такую быль про «шифровку».
Делали мы разработку некоего оборонного заказа, под кодовым названием «Осман». Из Москвы. Почему «осман» – не очень понятно, но придумали не армяне.
С ним имели право работать только сотрудники с допуском. И совещания – только в спецотделе, начальница отдела строго блюла, документы в лабораторию не давала.
Как-то в гостях у друзей, химиков из абсолютно академического НИИ, мне говорят: этот ваш «осман» с такими примитивными структурами! Вам не стыдно такие примитивные соединения клепать? (они-то лекарственные структуры клепали).
– Но откуда вы знаете про «осман»?
– Так весь город знает!
Это к спецификату тоже относилось, все всё знали… все учились на одном факультете, но работают в разных НИИ. Химики почти всё знают друг про друга: кто что синтезирует, какими классами занимается, кто с кем.
Идёт спешная наработка. Приносят технологи – 22,5%… 22%, 22%… А они стараются делать всё так, как надо, как умеют и как могут. То есть, в любом случае, сваливают на контроль, «который страхуется от рекламаций» – чисто заводская уловка, настолько для меня оскорбительная, что я чуть не плачу, узнав о таком поклёпе. Выходит, я неважный и нечестный руководитель отдела.
Продукт – смесь двух изомеров. Один изомер – кристаллический, чистый-пречистый, с высокой массовой долей, почти стопроцентный продукт. Вообще, любой чистый продукт, особенно кристаллический, очень красив, просто прекрасен, даже если дурно пахнет! Другой изомер – жидкий, его трудно полностью отделить от кристаллического изомера, часть (в пределах растворимости) остаётся в растворе. Поэтому тот изомер, который кристаллический – всегда чище.
Директор весь в пене, в кабинете они шипят на пару с главным инженером, очень опытным, умным и догадливым дядькой, а технолог несёт и несёт им мои цифры. Динамику, значит определяем.
Ужасные, на их взгляд, значения, так как продукт «под контролем Устинова», а там – другие цифры требуют...
Несколько баллонов они силой, без моей подписи, не слушая моих увещеваний, запихали в машину и отправили, а сейчас решалась судьба ежемесячных поставок. Глядишь, Ленинскую премию дадут. Наш директор, как и все учёные директора, был к тому же честолюбив. Ещё он очень хотел стать академиком. Ну, или получить Ленинскую премию. Держи карман пошире! Делиться тут не принято! Оборонщикам их давали легче, чем простым смертным в мирном секторе.
И вот там, в директорском кабинете, у них созрел коварный план. Кто его придумал, я не знаю, но справедливости ради скажу, это любому могло прийти в голову для проверки правильности анализа, когда непонятно, как ещё доказать несговорчивой мадам, что её лаборантки неряхи, а она – упрямая коза. Надо составлять смеси с заранее известным количественным составом и сверять аналитические данные.
И это вместо того, чтобы признать, что старые методы не были грамотно обоснованы, не доработаны, не доисследованы.
Коварные заговорщики бездумно решили обогатить смесь изомеров тем самым сверхчистым выделенным кристаллическим изомером, который так красив, потому что кристаллический и чистый, и стали приносить мне на анализ образцы под номерами 1, 2, 3, 4… Пустив этот довольно ценный продукт с резким запахом на ветер. Узнать бы, чего не сделаешь ради доказательств…
Коварства было вдоволь, а вот элементарной школьной грамотности…
Вбухали эти чистейшие красивейшие сверкающие хлопья в «своё контрольное исследование» и несут, очень довольные своей придумкой. Рассчитали – 2% добавили, 4%, 6%... и так до десяти процентов и ответ требуют: с увеличением на 2%, 4%, 6%, да ещё с параллелями, чтоб над разбросом поржать. Была у меня одна лаборантка, Нора, почти золото: всё умела делать, всё знала, как и что. Но на мениск в бюретке смотрела снизу, чуть пригибаясь. А надо вровень с глазами. Из-за этого её параллели скакали, и, вместо того, чтоб стесняться такого разброса, она по первому требованию ликующих технологов раскрывала рабочую тетрадь, хотя при таком лаборанте эти цифры первой должна увидеть я и, соответственно, скорректировать контрольным титрованием. Так и не смогла убедить её, обижалась. Потом возненавидела меня. Вот всегда так…
Поэтому, чтоб не давать повода самой усомниться в показаниях, так как наступил «критический момент», как говорил отец, я в таких спорных случаях становилась за лабораторный стол сама. И сама проводила своё потенциометрическое титрование, у меня параллели хорошо сходились ещё с университета, даже неудобно. Потому что так почти не бывает. Правда, зато при титровании у меня был крупный недостаток: я недопустимо часто забывала записать показания! И тоже ещё с университета. Поставила сотрудницу рядом, она аккуратно их записывала.
А чётко сходящиеся параллели ещё больше распалили великолепную четвёрку, если вконец не разозлили.
По результатам анализа получалось, что добавленное повышало массовую долю не на 2, 3, 4, (как они ожидали логически), а всего лишь на 0,2, 0,3, 0,4 процента… то есть, как метко выразился главный инженер, «на величину одноразового куриного помёта».
К концу дня профессор, которому всё это надоело, злой и свирепый, со своей свитой торжественно поднялся ко мне на третий этаж, артистично распахнул двери ногой, весь такой яростный красавец, подошёл к столу, на котором стояли наши аналитические весы, и в сердцах изо всей силы пнул стол ногой. Увидев такое неслыханное действо – глумление над моими и вообще, АНАЛИТИЧЕСКИМИ весами, я на миг онемела. Весы – самый главный прибор аналитика! Мы так трепетно к ним относимся! И нельзя даже грубо потрогать их, весы могут сбиться. Это нежный, важный и очень чувствительный атрибут аналитической профессии. Может, поэтому я в уме всё взвешиваю. У меня весовой механизм постоянно включён.
А тут такой ногой, наверное, 47-го размера, рост ведь у него под два метра был…
Я обезумела от такого отношения к весам и зашипела, может, даже запищала – голос у меня чуть не отнялся:
– Вы почему мне весы портите? Вот вы! Почему мои весы портите? Не хватит, отдельную комнату не даёте для весовой, тут я еле уголок без колебательных влияний нашлаааа, – и самым мерзким образом подвывая, зарыдала.
У меня без воя рыдать не получается.
– Да я весь твой отдел бардачный отсюда к такой-то… матери…. Расх*рачу!
И наш профессор унёсся с теми же действующими лицами, которые молча наблюдали, как я полою белого халата вытираю чёрные глаза, размазывая подводку…
Когда он умер, совсем ещё молодой, в 59 лет, я так плакала, так плакала… А один из завлабов, Арарат, застенный мой сосед, подошёл ко мне и тихо, почти ехидно сказал:
– Плачь, плачь, сестрица, забыла, сколько слёз ты из-за него пролила? Вёдрами!
Несмотря на невозможное расстройство, я резво погналась за обидчиком и за всей его коварной кодлой.
Влетела за ними в кабинет, директор попытался остановить меня своим свирепым взглядом, а с него не станется – и выгнать мог, но я предупредила:
– Выброшусь!
Месяц назад с крыши упал и разбился наш институтский слесарь, и угроза подействовала.
– Вот все результаты анализов, а я посмотрю, что вы добавляли и сколько. Честные люди вместе ищут ошибку!
– Слушай, ты уволенная!
– Ещё чего захотели! – подумала я, а вслух согласилась:
– Бесплатно закончу этот продукт и уволюсь. Другие просят! (никто меня особо не просил, думаю, в городе все знали о моей упёртости и неуправляемости, ведь химики все сплетники!).
Главный инженер как-то очень внимательно поглядел на меня и сказал:
– Пусть у доски защищается.
– Хоть по телевизору, вы тут три доктора, а я всего лишь кандидат! – недовольно проворчала я, – только по порядку, и честно скажите, что и как смешивали.
Боже мой, чтоб вы знали, если не слышали об этом: вся числовая часть анализа, да и всей науки-химии, – это простейшие манипуляции с пропорциями! Достаточно хорошо усвоить одно лишь правило – правило пропорции и все задачки по химии – ваши!
Главный технолог записал на доске состав первой смеси, второй, формулу подсчёта… я схватилась за голову и довольно артистично простонала:
– Аааа!
Мы быстро переглянулись с главным инженером, так как в таких делах он был самый грамотный, опытный и ушлый и, вообще, отвечал за технологический отдел. По-видимому, он тоже уже понял, в чём была их ошибка, но сам не хотел тревожить это осиное гнездо с Главным по науке, они были, мягко говоря, вечными оппонентами, и на амбразуру бросил меня. А может, специально и подставил его, зная, что я выкручусь? Поэтому так невинно предложил, мол, пусть на доске защищается. Неверный расчёт процентов массовой доли – непростителен для лаборанта, или даже кандидата, но доктора наук – разве каждый день составляют пропорции или считают проценты? Поэтому внутри меня разбирал смех, а снаружи почему-то заплакала. От обиды, от своего неумения всех раз и навсегда поставить на место… Каждый раз, каждый раз оказывалось, что наши результаты верные! А они опять наступали…
Я взяла мел, записала другую формулу, и в столбик – то, что и должно было получиться и мои результаты. Всё сходилось до второй запятой. До сих пор не могу себе простить, что голос у меня немного дрожал, правда, от злости. Но все почему-то посмеивались, что меня выводило из себя. Директор, стараясь скрыть радость, почти победно хлопнул по столу:
– Я же говорил, что она опять окажется права! Я же вас предупреждал!
Главный инженер, улыбаясь, примирительно сказал:
– Ладно, опять твоя взяла. Но берегись следующего раза – сегодняшнего позора не простим!
Все противно расхохотались, а я пошла отмываться от слёз.
Невероятно, но все трое мужчин добавляли 2 грамма, 4 грамма и в расчётах числитель относили не к общей массе, а к массовой доле функциональной группы, то есть к вводимому количеству… Потому и был прирост величиной «с куриный помёт»… Зря прекрасный кристаллический изомер перевели! Элементарно, Ватсон!
Через неделю я справляла новоселье – мне дали комнату для весовой и приборов, а главный технолог пришёл со своими новыми образцами на анализ, поздравил с моей контрибуционной территорией после блистательной победы и ехидно посоветовал:
– Если ты так быстро пускаешься в рёв, косметику не употребляй! Разве умным женщинам пристало краситься?
Только тут я с ужасом представила, в каком виде я у доски доказывала им свою правоту – у меня от слёз растеклась подводка…
А я никак не могла понять: я их так разгромила, а они еле сдерживают смех!
Мужчины – известные циники! Они даже после своего позора с таким удовольствием смеются над нами!
Было мне тогда… Как давно это было… Было мне и много, и мало – всего 40 лет…
При всей серьёзности и ответственности моей работы я любила и посмеяться, и похохмить, и приколы. Однажды прошлась по длинному коридору нашего НИИ, вижу, все ключи в дверях торчат, столько раз говорили: ключ вынимайте и вешайте в лаборатории! Прошлась до конца и все ключи повернула на один оборот. И пошла в свой кабинет. Минут через десять раздались вопли и барабанная дробь по дверям.
Сначала чуть не обиделись, потом, увидев, как я хохочу, стали сами смеяться.
Но не все. Можно сказать, что понимали меня очень немногие. Я не стану перечислять все возможные причины такого непонимания, с основной массой мои интересы не сходились.
К Новому году всем в лаборатории я приносила настенный табель-календарь, а к 8-марта маленькие подарки почти для всех, с кем работала. Однажды отнесла в микроэлементную ситечки-мешалки для чая. Мы на работе пили много чая. И первая реакция – какие-то застывшие глаза, неестественные движения… Микроэлементники были обеспокоены долей функционального аналитического контроля для реактивов, боялись, что им работы не достанется. А ведь рулили бывшие аспиранты ИОХ, тогда только эта лаборатория могла их обслужить, задачи и объекты совершенно другие!
И почему-то вспоминаются именно эти застывшие взгляды, чем обычная, человеческая благодарная улыбка. Их почти не было.
Как сейчас вижу, институт был поделён на два неравных лагеря: те, кто синтезировал или разрабатывал технологию и нуждался в постоянном контроле. И маленький лагерь моего отдела... Как я противостояла постоянным нападкам остального состава, даже сейчас не представляю. И садились за один стол, произносили тосты... Такой раздрай можно снести только в молодости, не копя обиды...
Тамбовские волки
Не знаю, способна ли я сейчас одновременно разгадывать головоломки химического анализа сложнейших продуктов самых различных классов по всем этажам, отражать атаки технологов, стремящихся любым способом доказать кондицию своего продукта и получить добро – заветный паспорт на склад, чтобы получить премии, разумеется, как же без них.
Даже спустя двадцать лет я помнила результаты всех партий, всех продуктов, в том числе, и пробных… А их было по несколько сотен в год, а то и больше… Наверное, при склерозе профессиональная память умирает последней.
Нервотрёпки были с продуктами, где присутствовали изомеры или представители оборонки. Главный по науке по своей заводской привычке пытался продвигать в Техусловия методы химического анализа – как суммарный по изомерам, он давал высокий процент массовой доли. Очень подготовленный, эрудированный, прекрасно знающий оргсинтез реактивов, он довольно презрительно относился к моей идеологии – обязательный контроль качества на всех стадиях производства, разработка и выбор самого информативного метода определения массовой доли выходного продукта, хотя на словах соглашался. Да, на словах лицемерно соглашался, и даже часто повторял, что надо, нужно!
Несмотря на очень напряженные отношения с другим, более значимым и авторитетным заместителем директора, мы оба признавали профессиональный уровень друг друга. Я – больше признавала, он – меньше, так как был очень противный. Упёртый и самоуверенный, не понимал, что есть вещи, о которых он не совсем знает. И всё хотел по-своему, а я не давалась – честь профессии превыше всего. Но оба радели за дело, спустя рукава никто из нас не работал…
Вообще, такое отношение повсеместное и не европейское, на всей территории бывшего Союза я наблюдала для всех продуктов, даже оборонных. Даже для фармакопейных!
А идеология качества – это идеология совершенствования!
После развала Союза в Армении могли бы развиваться и достичь мирового уровня всего несколько наукоёмких производств, в том числе на базе разработок и специалистов института, основанного академиком Мнджояном, института, основанного академиком Мергеляном…
Можно было огромный потенциал химиков Армении положить в основу хорошего фармацевтического производства. Насколько мне известно, некоторые из людей, пытавшихся это доказать или сделать, взяли и уехали. А вот племянник нашего директора остался и основал довольно приличное предприятие, где я была в самом начале и двадцать лет спустя. Слов нет!
Произошло то же, что и в России. Коррупция в эшелонах фармкомитетов, разрешающих продажу тех или иных лекарств нередко во вред производству собственных (вспомним ту же историю с инсулином), полностью дезорганизовала выпуск приличных по качеству собственных препаратов. Перепродать всегда легче и дешевле. А ведь надо было только найти финансы для организации условий производств по Фармакопее. Но я считаю, что одним из главных факторов условий производства является строгий контроль качества. Культура любого производства – это культура качества.
Вот не смогла я всё это им вдолбить. Построила конструкцию, через Минхимпром утвердили, назначили меня заместителем директора по качеству, формально в подчинении непосредственно Минхимпрому, но культуру вырастить не успели. Развалился Союз, развалилось всё, и химики кинулись нарабатывать платноёмкие вещества. Каждый раз – в отдельно взятом случае – я одерживала победу, а в сумме – наживала побеждённых врагов, норовящих в следующем случае лишь использовать меня, хотя бы в рутинных случаях. Мешали продвижению более прогрессивных методов контроля, чтобы гнать количество.
Но часто заказчик ставил довольно глупые, на мой взгляд, требования, и я отстаивала мой метод анализа и наш продукт.
Например, было одно нашумевшее вещество, на вид простое, но со сложной судьбой. Готовили техрегламент по одному военному заказу, приехал завотделом из Тамбова, там было много «почтовых ящиков» Минобороны. Их расстраивало непонятное для них расхождение в результатах химического и инструментального анализов. Наш ответственный за продукт риторически повторял: «Как это могут результаты анализа быть разными?». По-моему, делал вид, что не понимает, он был прекрасный химик. Но отвечал за разработку и продукта, и ТУ, поэтом приказал – вносить в ТУ только химический метод. Чтоб я не возникала, значит. Так что или прекрасно понимал, или, наоборот, не понимал, что тоже не делало ему чести.
А в Тамбове – парк лучших приборов, Хюлетт-Паккард стоит, это вам не «Эталон» московский. Говорю же, Устинов не жалел на оборону денег. Денег государства.
В моём кабинете мы посидели с сотрудницами за чаем, переглянулись с выражением лица «Элементарно, Ватсон», сразу поняли, в чём дело, но на совещание меня даже не позвали, тем не менее, тамбовчанин, поразительно похожий на Самуила Маршака, каким-то образом со мной встретился, – в Главке ему посоветовали со мной поговорить. Я выслушала его и поняла, что если объясню, в чём дело – а я давно знала, в чём дело, на то и в Москве этому делу училась, меня тут же выгонят и вообще, получится типа корпоративное предательство... Пошли мы с ним в столовку, о том, о сём поболтали, много чего ему посоветовала по инструментальным методам, какой и когда стоит применять, но о продукте – ни слова. Пришли в мой кабинет, я и говорю:
– Я вам объясню причину, с условием, что поможете внести в ТУ информативный метод, а то с Главным по ТУ мы убьём друг друга, я даже уверена, кто кого: что он – меня. Я ему уже сто раз объясняла, эту причину. Сто раз убивал, пусть в сто первый. Жалко мне вас, вы не химик, но дайте слово!
И объяснила, причина простая, но он же не химик-аналитик, который в МГУ аспирантуру проходил, учеником у одного из самых-самых аналитиков мира…
У меня были классные руководители! Не было дня, чтоб я их не вспомянула добрым словом или мыслью!
Тамбовчанин-Самуил-Маршак, завотделом спецразработок, заговорщически поглядел на меня и прошептал:
– Так вот почему они сказали, что вы на бюллетене! Но вас в коридоре окликнули, и я пошёл за вами… Я вас не выдам, но напишите, а то подробности забуду. И вообще, у нас зарплаты повыше, квартиру дадим, переезжайте к нам! Один наш ЦЗЛ больше вашего здания, но таких специалистов, как вы, страшно не хватает!
Я посмотрела на него, как на ненормального. Он-то, русский, весь Союз ему родина. Честно, тогда я совершенно не представляла, что смогу больше месяца где-то жить без Еревана… Даже в Париже с Ленинградом, не то, что в каком-то Тамбове! По-моему, в Тамбове никто даже не родился, из великих. Чехов из Таганрога…
Я всё написала, обосновала, но в ТУ мою инструментальную методику пока не внесли, так как при очистке теряли четверть продукта, и меня послали в Москву отвоёвывать не мои позиции. И в головном ящике, с моей привычкой совать нос во все дырки, (пытливость, пытливость!), я неожиданно узнала, что продукт используют после разведения… водой. Проболтались, думали – знаю. И при этом в технических условиях они почему-то требовали ограничить содержание влаги до одного процента! И чем только не изгоняли эту влагу бедные наши технологи! И не только теряли продукт при очистке! От «жарки» он становился желтоватым и не проходил уже по цвету и внесённой в ТУ органолептике, то есть страшно вонял, что было недопустимо, если знать, где его применяли (еле вытянула область применения, кстати).
Попробуй от такой влаги избавиться! А эти доводят потом водой до 15% раствора, чтобы употребить. Мамочки!
Странными были установки в целях секретности. Одним поручать наработку. Другим – разработку. Третьим – обосновать ТУ. Четвёртым – употребление, разработка и ордена. А надо всех вместе на один продукт собрать и чтоб все знали, что для чего. Но «установочки» и не такое гробят.
– Знаете, что? Давайте эту влагу из ТУ выбросим, органолептику тоже. Если не жарить продукт и хранить герметично, он не будет вонять, а то 25% прекрасного продукта теряем, – стала я их убеждать.
И инструментальный метод убедила внести. Дело в том, что низкомолекулярная примесь завышает результат, а технологам выгодно такой метод в ТУ держать, в ущерб качеству. Добавляешь немного низкомолекулярной примеси, титруешь, а массовая доля уже 99%... А на приборе они, голубушки, рядышком, чёткие выходят пики, только сосчитать успевай! Ах, какой прекрасный прибор этот хроматограф!
Согласились, обещали сами утрясать по инстанциям.
А месяца через два, к 8 марта, получаю я посылочку на адрес спецотдела. Чрезмерно любопытная заведующая спецотделом заставила открыть при ней. В бандерольке из Тамбова оказались две длинненькие коробочки, в ней лежали дорогущие шприцы – «Гамильтоны»! Мечта любого хроматографиста! О них я только читала в иностранных журналах… Ну, как Айфон сегодня вам подарить, с самым последним нумером, но чтоб использовать только на работе! Я хорошие премии получала, ругали, шкодили, и всё же ценили. Всё, что возжелаю, тут же выписывали. Но чтоб контрагенты посылочки «со струментом» слали…
А эти «Гамильтоны» до сих пор лежат у меня дома. Думала, аналитиком работать буду, с собой взяла. Сейчас приборы пошли со своей встроенной инжекцией, не нужны никому такие шприцы…
Да и некому дарить.
Ещё один продукт изрядно откусил от моего здоровья…
Назывался он – Изофорон. Правда, технологи упрямо говорили: Изофурон, хотя фураном там и не пахло.
Запомнился он не только сложностью наших наработочных вариантов, но и забавным случаем в головном предприятии заказчика.
Много применений каждому продукту, вдруг окунаешься в совершенно новую жизнь химического соединения… Сейчас, каждый раз, глядя на компактный диск (СD), я вспоминаю, чем достигается это качество зеркальной поверхности диска…
Одну тонну, а, как известно, в тонне 1000 кг, то есть более тысячи бутылок, уже отослали с завода, это был заказ заводчанам. Мы обретались тогда на одной территории, и все начальники ОТК завода часто обращались ко мне в сложных аналитических случаях, а по изофорону им даже пришло указание из главка: посылать продукцию только за моей подписью, хотя мы с заводом имели только общую остановку автобуса по тупиковому маршруту №32… Вот такое было безоговорочное доверие ко мне, и я этим горжусь до сих пор!
И вдруг, как снег на голову, почтовый ящик (оборонное предприятие) – присылает заводчанам рекламацию. Сегодня я предполагаю, что, узнав о рекламациях, наша дирекция решил перехватить оборонный заказ, может, беру грех на душу, но это вероятный ход.
И столько же наши технологи послали. Я сначала не обратила внимания, почему всего 100 кг и больше не завод посылает. Оказывается, увидев, что в ТУ методика хроматографическая (это растворитель), решили обойтись своим, лабораторным хроматографом. А ни один производитель сам не в состоянии правильно и точно оценить качество своего продукта, даже если сравнивает с импортным образцом. Нужна независимая экспертиза. Ну, а там, в ящике, даже не 99% на входном контроле получили, а 97,8%. Директор вызвал меня и, опустив глаза, стал говорить о патриотизме, командной поддержке. Тогда я не очень протестовала против этих командировок, и в силу необходимости, и своего зависимого положения (потерять работу считалось трагедией), но сейчас жалею об этом. Эти нелюди обманывали, подделывали значения массовой доли в паспортах, бланки и печати воровали из моего сейфа, чтобы получить премии, зарплату, оставаться на должностях, а меня выставляли на амбразуру – отвоёвывать рекламации. Причём, за спиной сплетничали, что я занижаю результаты, боясь рекламаций!
И 8 марта, все женщины, как женщины, а я 7 марта ночью, завернув дочку в тёплый комбинезончик (муж не согласился водить её в садик), вылетела в Москву.
Завод счётно-вычислительных машин находился где-то за станцией метро Красносельская, начснаба оказался армянин из Сочи, вернее, почти русский, но с армянской фамилией. Так я впервые увидела амшенца. Матвей показал два очень больших диска, для больших ЭВМ и объяснил:
– Вот ваш изофорон, а вот – импортный.
Никакой разницы я не увидела. Гладкая, зеркальная поверхность и пожала плечами:
– Ну?
– Это у нас 13-ый класс чистоты поверхности, то есть шлифовки. А вот с вашим шероховатости, микропузыри получаются. Индусы отказались брать, целую партию дисков забраковали!
В ЦЗЛ сделали вкол обоих образцов: ФРГ и наш…
Я похолодела. Тонну «без-через ОТК» по распоряжению Главного по науке отправили и сидят там 8 марта справляют! А я мою полусонную малышку сдала девочкам из отдела кадров. Ей пять лет, спокойная, кудрявенькая куколка. Сидит там, рисует и жуёт конфетки. А в голове уже сценарий обозначился – каждую бутылку ОТДЕЛЬНО проанализировать, чтоб спасти им хоть какую-то из плановой поставки.
Вот и весь мой Женский праздник!
Вызвала я одну мою сотрудницу верную, была ещё одна, но та с двумя детьми, да по-русски только слово «баллон» писать умела. И то через одно «л». Но такое золото! А эта девушка недавно стала работать, незамужняя, очень исполнительная, тоже оказалась золотом. Прилетела она, и стали мы по одной бутылке, раз-раз, быстро-быстро, как в песне, от утра до утра… С восьми утра до восьми вечера…
После этого нарабатывать этот растворитель стал завод, получив из Минобороны указивку: «Принимать паспорт на продукт только с дополнительной подписью Гарибян, заведующей отделом качеством АрмИРЕА.
Вернувшись, я устроила «дознание», и выяснила, что под тем паспортом 100 кг они отправили остальную тонну, по личному приказу заместителя директора и под его личную ответственность.
– Тогда почему меня послали? Пусть бы Алексанян ехал!
– Мы не умеем отстаивать чистоту, это только ты умеешь! – вот такой был наглый ответ под хохот сидящих на диспетчерской.
Говорила же многострадальная Люся Доброва, лаборантка из МГУ: «От этих мужиков одни неприятности!».
Если б можно было отмотать жизнь, я бы сразу ушла с работы и стала рожать детей. Пусть меня закидают камнями, а женщине лучше не работать, и лучше заниматься домом и детьми. Но богу было неугодно, чтоб я имела много детей…
Этот «почтовый ящик» поразил меня некоей особенностью, о которой я не могу не рассказать.
Завод был действительно огромный, я такого ещё не видела. Тянулся на километры. Битый час мне оформляли вход. Поставили несколько печатей, после каждой проходной спецпровожатый ждал очередного штампика, наконец, я вынырнула из третьей проходной, меня встретил завлаб и повёл в технологическое здание. За всеми проходными тянулись крепкие заборы с проволокой поверху.
День был забит работой, пролетел очень быстро. И вдруг Матвей, который уже час сидел и наблюдал за расфасовкой обработанных бутылей, подпрыгнул.
– Уже шестой час, пропустили! – простонал он, – спецотдел до пяти, это мы ненормированные...
И стремглав кинулся к первой же охране.
Понуро возвратясь, Матвей стал свирепо накручивать диск телефона. Гудки гулко отзывались в ушах. Катастрофа! Три пропускных пункта, три проходных, и все закрыты для меня с этим несчастным временным пропуском, с допуском... Не получу обратно справку, больше сюда не войду, а ещё столько дней работать надо... Да и ночевать негде, ни одного дивана не заметила.
Матвей Дмитриевич продолжал нервно звонить, наконец, кто-то ответил, и он сказал:
– Пошли, слава Богу, Ленчик ещё не ушла! Завтра скажете, что пропуск уронили.
В конце длиннющего коридора та самая «Ленчик», заведующая ЦЗЛ, встретила нас уже в куртке, и мы прошли ещё два длинных коридора, вышли во двор, заваленный новыми и старыми ящиками с надписью «Не кантовать!». Потом почему-то вошли в новый недостроенный корпус, осторожно поднялись по ступенькам без перил на высокий первый этаж, в строящемся корпусе уже никого не было. Я покорно и без лишних слов следовала за ними по длиннющему коридору. Шли минут пять, очень уж длинное здание начали строить. Матвей помог нам спрыгнуть на землю, мы вышли в просторный, на этот раз без забора заасфальтированный двор, похожий на улицу. «Наверное, очередной забор далеко», – подумала я. – И охрана тоже...
Мельком взглянув на здание напротив, не веря своим глазам, я прочитала: «Московский метрополитен имени такого-то. Станция метро Бауманская»
– Матвей, у вас на территории даже своя станция метро есть? – глупо спросила я.
Матвей расхохотался.
– Только никому не рассказывайте! – и, подумав, добавил, – у нас голова есть! И Ленчик!
Однако, вернувшись домой, я не смогла удержаться и на работе всем удивлённо рассказывала, как я без допуска очутилась в метро. Спецотделом неодобрительно слушала, слушала, потом отвела в сторонку и важно сообщила:
– Я хорошо к тебе отношусь, но ты очень неосторожно себя ведёшь, язык распускаешь, это же оборонное предприятие! – И многозначительно добавила.
– Я тебя предупредила!
Слов нет. Везде у самих дыры, колючая проволока и открытый выход к метро…
А предупреждают – нас!
Спецотделы
Спецотделы в советских учреждениях играли важную, беспрекословную роль. Но порой (даже часто) работали глупо и неумно.
На моих глазах подрезали крылья работающему профессионалу своего дела. Научному руководителю нашего НИИ не разрешали выехать, чтобы увидеть свою мать, так и умерла за границей, не увидев сына 20 лет… А тогда скайпа не было. Моему мужу вообще не разрешили занять место заведующего лабораторией в Институте физики, так как родился в Тегеране (в школу пошёл в Ереване). "Это же почти как еврей идёт!" - объяснял он моему отцу.
Главный технолог у нас был в опале и доверял мне свои душевные травмы. Он был женат на женщине, которую часто цитировал. Откуда мы сделали вывод, что он её очень любит и уважает. Но бедная женщина пострадала из-за своего ахпарства. Почему бедная? История выдалась очень уж драматическая!
На прежней работе взрывом реактора наш технолог был ранен в ногу, очень заметно прихрамывал и страдал от этого. Еле устроился на эту работу, и был доволен. И вдруг во Франции отыскивается дядя его жены (тогда такое ещё было возможно, когда вот так вдруг отыскивались родственники, например, через АОКС).
Мало того, что дядя объявляется, он оказывается ещё и миллиардером, то есть, что ни на есть буржуин и враг советской власти. Но и это ещё не всё! Дядя во Франции собрал огромную коллекцию редких и старинных ковров, и решил привезти нехилую её часть в дар Сардарабатскому музею. Обратился к премьер-министру Фаддею и первому секретарю ЦК Демирчяну. Те страшно обрадовались (ещё бы!), тот приехал, привёз, вручил в торжественной обстановке, пообещал в следующий раз подарить родине ещё одну коллекцию. Фаддей Тачатович дал обед в честь высокого гостя-миллиардера. Но неосторожный француз пригласил на церемонию вручения племянницу с мужем.
Родина отблагодарила коллекционера. На следующий день нашего главного технолога Карагезяна вызвала дама из спецотдела и объявила ему, что отныне он лишается допуска, так как общался с иностранцем, причём с отягощением – при получении не сообщал. Каргёзян божился, что понятия не имел о родственнике жены, и жена про них ничего не знала…
Тучи нависли над третьим этажом. Было ясно, что технолога выгонят и с работы. Директор трусливо выслушал доклад спецотдельши, развёл руками и уволил. Я ходила как в воду опущенная. На меня несправедливость всегда оставляла гнетущее впечатление. Через некоторое время жена написала дяде, дядя позвонил в лицемерный Совмин, оттуда ещё кто-то куда-то, однажды пришли на работу, видим, Карагёзян в спецовке, у реактора стоит, шланги перебрасывает. То есть взяли обратно, правда, уже рядовым технологом.
Дома рассказала, муж в ужасе заходил взад-вперёд и сообщил:
– А ты знаешь, Айк, брат Коли Калустова, приедет из Тегерана. Я скроюсь, а ты его встречай и куда-нибудь своди, пусть посмотрит город.
Коля Калустов, племянник свёкра, ростовский предприниматель-цеховик, был у нас несколько раз в гостях со своими внуками. Замечательный и душевный человек. Он почему-то пудрился, а волосы у него были не седые, а рыжие, от хны. Коля мне казался чуть ли не древним, но сейчас прикинула, что было ему от силы лет 50. Коля уехал из Ирана в 46-ом году и больше брата не видел. Это была их первая встреча после разлуки, а брат – ираноармянский поэт Айк Калустов приехал как паломник, Хомейни впервые выпустил группу христиан- армян в Армению. Паломники расположились в гостинице «Ани», я ходила туда каждое утро с годовалой дочкой наперевес, ему показывала город, а он всё время жалел, что муж мой уехал в командировку. Айк был известным человеком в Тегеране, его пригласил Союз писателей, и тоже носились с ним – всё же поэт Спюрка… И с ним, как привязанный, всё время находился, ни на секунду не отходя, один шнырь, якобы, тоже поэт. Даже, когда Айк выходил в другую комнату, шнырик бежал за ним. Мне потом объяснили, что юркий очкарик был сексотом, приставленным к Айку. А тот упивался таким вниманием Союза писателей, которого в Иране сроду не было…
Дефицитные времена
В отделах любого НИИ происходят разные истории. Начиная от тайных любовных и кончая самыми серьёзными свершениями оборонно-государственной важности. Свершения и отчёты к ним мы лихорадочно заканчивали к концу года, когда на носу тоже неотложные новогодние хлопоты в кругу семьи.
Перед Новым годом сверху прислали распределение. У замдиректора на столе лежали новенькие «дефицитки»: 10 пар финских стёганых сапог из плащевой ткани, один немецкий ковёр фабричного производства 2 на 3 (он до сих пор украшает мой холл) и 140 польских бюстгальтеров необычайной красоты. Было такое вот странное распределение дефицита, из райкома спускали… Во все учреждения.
Зам по хозчасти распорядился прийти со списком номеров – как известно, размеры бюстгальтеров почему-то нумеруют. Сапоги и немецкий ковёр разыгрывались дедовским способом – в коробку из-под сапог бросили бумажки с обозначением товара и с кучей пустых, и по одному вызывали вытаскивать свой «бахт». Джангюлум своего рода. А в кабинете профком составил список всех женщин и девушек по отделам и с застывшей на лице плутовской улыбкой с каким-то неуловимым удовольствием записывал:
– Лаборатория номер 12. Три вторых номера, четыре третьих, один первый.
Рука профкома дрогнула:
– Липарит, кто это у тебя, первый номер?
– Новенькая, дипломница.
– А, так у неё вообще нулевой, великоват будет! – и пошёл дальше.
– Василь, у тебя обе с шестым? Только пятые есть.
Василь замахал: пятый будет маловат, Георгий Агванович. Ну ладно, давай, может, переделают.
– Так, третий сектор. Митя, у тебя что?
– Два вторых, четыре третьих, один шестой и один… – Митя запнулся. Все знали необъятные размеры Митиной любовницы, которая по совместительству работала у него в секторе.
Мужчины тактично опустили головы. Митя как-то безнадёжно заморгал и жалобно попросил:
– Может четвёртый жене возьму, а она всё равно заказывает! – сообщил он под понимающие улыбки коллег.
– Так, дальше, Енок Петросович! Что у тебя? Где твой листок?
– У меня много девочек, целых шестнадцать, не знаю, у кого какой у них номер… – уныло сообщил Енок, начальник самого чистого сектора – упаковочного.
Тут профком поднял глаза на Енока, словно впервые его видел:
– Ада, ты как это себе представляешь? Ну, какой ты начальник сектора, если не знаешь размера грудей своих сотрудниц?
Енок развёл руками:
– Под халатом разве разглядишь! Не буду же я их щупать! – недоумённо возразил он под гром хохота.
А ковёр достался мне. Я последняя вытащила…
И ещё про дефицит. Мама за счёт своего непререкаемого авторитета среди продавщиц ближнего арабкирского окружения доставала «ТАЙД» и туалетную бумагу, в больших картонных коробках. Потом она их раздаривала. Мне – по две штуки, младшей сестре – по пятьдесят. Да, непонятное разграничение.
Зять забирал связки в багажник (машину тоже мама ему устроила, через папу, как ветеран он получил эти «Жигули 06» и передал ему, тогда как брат рассекал на инвалидном «Запорожце». Мы считали, что зятю Жигули нужнее.
Так вот, он забирал свои связки в багажник и благодарил:
– Зонкач джан (тёщенька), превосходный подарок вы мне сделали! Каждый раз, заходя в туалет, я буду о вас вспоминать!
Травли
Выше я рассказывала про травлю. Почти во всех учреждениях это происходило. Кто уходил, кто сдавался… Вот через лет десять такой бойкот объявили одному из моих коллег. Это была целая эпопея! Наш директор умер, институт захватил и объединил со своей лабораторией заведующий какой-то соседней самостоятельной лабораторией, но с короткими связями в Москве, он привёл на все начальственные должности своих, меня тоже пытался назначить под начало неспециалиста, я взбрыкнулась, и, естественно, тут же оказалась в опале… Ещё один оказался в опале, тоже завлаб и тоже принципиальный. Новому директору сказал:
– Да кто вы такой? Из Москвы вас сюда посадили!
И сразу оказался без территории – психологически не мог сидеть у себя в лаборатории. У меня был кабинет, где я ему предложила сидеть, пока он решит, как быть (намеревался уйти), а сама больше бывала на третьем этаже. В коридоре с ним даже близкие друзья боялись оказываться вдвоём, вдруг новое начальство засечёт – а ведь взрослые люди… А я даже назло стояла и разговаривала и, разумеется, ещё больше впадая в опалу.
Они-то мужики, потом помирились за хашем, что не помешало мне возглавить теневой кабинет по выборам нового директора, этого опальника мы и выбрали. На несколько месяцев Горбачёв дал такую установку: руководителей надо выбирать. Но оказалось – выбрать-то выбрали (он из моего кабинета переехал в директорский), но жизнь устроена так, что стул, кресло, должность часто отбирают свойство памяти и благодарности… И даже дружбы.
Через год, прознав о наших напряжённых отношениях с новым директором, возникших из-за моей излишней самостоятельности, многие стали отстраняться от меня, стараясь выслужиться. Флюгера. Это очень распространённое явление, даже в масштабе государства. Разумеется, нашего. Но, слава богу, судьба случайно, на несколько минут подарила мне шанс вырваться из плена аналитической обслуги, шанс на разумное решение, и я его не упустила… Постепенно вышла на крупные контакты и контракты с научными центрами западных фармкомпаний, переехав для этого в Москву (научный менеджмент).
После Независимости в республике бурно расцвёл коммерческий сегмент. Стали нарабатывать какие-то лекарства, некоторые, даже опасный промедол (остановились на прекурсорах). Он получался с изомером (кстати, более активным), но от него не могли избавиться без серьёзного аналитического исследования на всех стадиях получения. На заводе «Наирит», который уже не работал, стояли бочки с огромным количеством карбинола Фаворского, прекурсор тогда получали из него. Но это было очень опасно и муторно, предстоял «закрытый режим», вывоз продукции только в сопровождении МВД, они требовали за «крышу» неимоверные деньги, в результате такое ценное сырьё пропало. Правда, ребята из Питера смогли разработать метод получения из другого сырья, которое в России производилось навалом, и очень большой заказ (по тем временам огромный) ушёл к конкурентам из Италии.
Но жить-то надо! Начали делать поставки по каталогам: искать по всему миру¬¬, кому нужны те или иные вещества из каталогов мировых химических брендов (в основном заказывали очень токсичные производства), заказывали через факс, так и стали называть эти заказы «факс». Над чем работаешь? Над «факсом». Разовые поставки, особо в анализах не нуждались, а конечный продукт часто отправляли по температуре плавления.
Мне там уже не было места: если Минобороны жёстко контролировало многие проекты и заказы в части качества, то сейчас началась война. И, если все семнадцать лет в Институте думали (я тоже), что меня оттуда вынесут, я ушла сама. И меня ушли, не без этого. Мы все стали лихорадочно искать свои пути в условиях войны. То решили отливать пули, мне поручили изучать состав растворной жидкости для закаливания, потом пули стали покупать готовые, перешли на ракетки типа «Града», которым соседи поливали Степанакерт, сверху наше Минобороны финансировало разработку своих «Градов». Военпреды уселись у нас в институте, начспецотдела сияла от осознания своей необходимости, несколько раз я побывала на этих заседаниях. У них в этом военсовете тоже была женщина, бакинка, полная, в военной форме, с хорошо поставленной дикцией, очень требовательная, но не такая уж умная. Глупых вопросов больше задавала. Я не спускала с неё глаз, а военпред всё время на меня исподлобья поглядывал. Шестым чувством я поняла, что на моём лице слишком отчётливо отражалось моё недовольство, пришлось время от времени улыбаться. Но я рада, что ушла и больше это ненужное подразделение не видела. А ракеты и без них кто надо делал. Ничего конструктивного на этих военпредских совещаниях не предлагалось, какие-то оформления документации были важнее.
Повесть о жизни. Часть 1 http://proza.ru/2020/03/21/1014
Повесть о жизни. Часть 2 http://proza.ru/2020/03/22/96
Повесть о жизни. Часть 3 http://proza.ru/2020/03/23/1835
Повесть о жизни. Часть 4 http://proza.ru/2020/03/25/144
Повесть о жизни. Часть 5 http://proza.ru/2020/03/26/1625
Повесть о жизни. Часть 6 http://proza.ru/2020/03/27/1933
Повесть о жизни. Часть 7 http://proza.ru/2020/03/28/2006
Повесть о жизни. Ч. 7,5 http://proza.ru/2020/08/22/876
Повесть о жизни. Часть 8 http://proza.ru/2020/03/30/1739