За решеткой на жёсткой койке сидел осуждённый на пожизненный срок. Сгорбленный, седоватый человек со стершимся возрастом.
У него за неделю притупился слух, изменилось зрение – полумрак стал роднее солнечного света, чувство голода… когда это было? Когда вообще были чувства? Даже страха не было. Чего бояться человеку уже приговоренному, хоть и всего неделю назад?
Что-то скрипнуло.
– Спроси меня, мой новый друг. Я тут же
На все тебе придумаю ответ.
Такая вот игра.
Человек поднял голову. За прутья решётки держался… да, мужчина с длинными лохматыми космами, серым нахальным лицом и порочным, хоть и мёртвым взглядом. Одет он был на манер 18-го века, но очень истрепанный и грязный. Вот, что делает с людьми тюрьма.
– Ты кто? – едва успел спросить осуждённый.
– Я тот, кого история отвергла,
Лишь потому что духом я поэт,
Не коммерсант и, не дай бог, учёный.
А между тем я в чувствах толк познал.
Вернее, я узнал, откуда все они берутся,
Вернее, где их нет…
Так разве ж это преступление?
Заключённый дернулся, незнакомец пытался подмигнуть.
– Так, преступление это или нет?
– Нет.
– Я знаю это. Но у тех господ
Велись какие-то дела. И все, чтобы меня
Упрятать в этот Тауэр.
Ведь я не заслужил?
Он прищурился. Глаза его мертво блеснули. Повеяло сквозняком.
– Полагаю, нет…
– Вот именно, мой друг, ведь я поэт!
Поэтов должно возвышать на этой грязной, серой массой,
От коей я так много, тем не менее,
Полезных сведений узнал.
Они должны быть благодарны!
Так?
Длинный нос незнакомца протиснулся между прутьев. Он блестел, будто от пота.
– Может быть…
– Это не ответ, мой друг, точнее!
– Видимо, да.
Заключённый что-то ощутил внутри своего полусонного разума.
– Тогда меня мог слышать каждый:
На площадях, и в скверах, и в салонах.
А кое-кто и лично, тэт-а-тэт,
Я был последним их услышанным певцом.
Ведь добр я.
Я отпускал их сразу после песен и объятий.
Тебе спою я тоже?
Незнакомец сотворил жуткую вопросительную гримасу, обнажив черно-бурые сточенные зубы.
– Давай, – пожал плечами заключённый.
В конце концов, этот псих не просочится же сквозь решётку, а другого развлечения все равно нет.
Мужчине даже не пришло в голову, что заключённые не могут одни ходить по коридору, всюду датчики движения. Хотя сейчас коридор на быстро брошенный взгляд показался ему старым.
– Жила на свете девушка, она не знала, как любить.
Я предложил ей показать любовь. Она
Смеялась. Но со мною в длинный путь
По чувствам собралась.
Я пел ей песни, я играл ей сказки.
Я целовал её уста, глаза и прочее.
Я ей дарил цветы, рассветы и закаты…
Она все это принимала, словно должное.
Потом сказала, глядя прямо мне в глаза,
Что не ко мне, – к другому ее чувства просятся.
Гость замолк драматично схватившись за грудь и дыша как-то влажно натужно.
– Я был почти убит! Я бросился ей в ноги.
Я умолял открыть мне эти чувства.
А там уж сам я с ними разберусь
И в нужное направлю русло.
Она отпрянула, себе вцепившись в грудь,
И будто плачет. Тут-то понял я.
Она в груди запретила все чувства
(Как шлюха прячет деньги)
И держит крепче, чтобы я не отнял!
Ты думаешь, я не способен взять своё?
Вопрос прозвучал громко, сипло – кость о камень. Лицо незнакомца гулко ударилось о прутья, так что дернулось все его субтильное тело.
Заключенный только и смог кивнуть.
– Так, да иль нет, скорее отвечай!
Не мог ты разучиться говорить.
– Да,… – что-то тут было явно не так, но осуждённый не мог собрать мысли в кучу. Он не мог отвести взгляда от мельтешащей серой физиономии.
– Я бросился на грудь ее с словами,
Что где угодно в ней добуду чувства.
И вечно будут мне они принадлежать!
Она кричала очень громко, но не долго.
Я разорвал ей грудь, раздвинуть её ребра
И замер, лишь на миг. Сначала
Я подумал, это красное, что все залило мне и ей,
Потом на землю неохотно потекло,
И есть те чувства, что она таила. для другого.
Но я ошибся, потому что не почувствовал тепла в ответ,
Когда губами притянул немного капель.
Одни обида, злоба и досада.
Она уже их отдала, вдруг понял я.
Ведь даже в этой трепетной вещице,
Что из груди достал я,
Была лишь влага красная, чужая.
Незнакомец резко опустил голову и стукнулся макушкой о прутья, свистяще всхлипнул.
Заключённый вжался в угол.
– Она лежала молча – белая луна.
Я порыдал немного над своей обидой.
Потом потребовал ответа… или извинения.
Готов простить был я, смягчившись после злости.
Но ей со мною не хотелось от чего-то говорить.
Она смотрела в небо безотрывно,
Как будто бы желая улететь…
Тогда во мне вскипела ярость дико.
Не должно игнорировать поэта!
Я на лицо ей сыпал оплеухи,
Они звенели, отражаясь от земли.
Я бил её и проклинал все чувства. И над ней
Поклялся, что отыщу в любой другой
Прекраснейшее и светлейшее из них,
И силой заберу себе,
Чтоб пустоту души своей поломанной заполнить.
В душе должно быть чувство?
Отвечай!
К заключенному обратился яростный взгляд, горящий красноватым, серый рот шумно вбирал воздух
– Конечно, – пролепетал заключённый.
В его голове вскрылась историческая хроника о маньяке-убийце 18-го века. Но этого не могло быть. Его казнили в Тауэре двести лет назад. А он… Где он сам? Все выглядело старым, где-то закапало, везде завоняло тухлым.
Вкрадчивый голос у решётки:
– Они не поняли меня. Закрыли тут.
Им не известны чувства и искусство.
А я теперь всю правду знаю. Нет
На свете ни в одной груди того, что я искал.
Там только плоть ненужная и влага.
Голова незнакомца опустилась слишком низко.
– Ведь плоть не важная, поэтому её все рубят.
А может быть, они во мне искали тоже?
Он широко улыбнулся. Снял с плеч за волосы голову одной рукой, а другой залез в образовавшуюся дыру.
Губы на голове зашевелились:
– Да нет там ничего! Все вынули.
Иль по ветру всё разлетелось, когда бросили меня, вернее, нас
Под стены Тауэра мёрзнуть, становиться прахом.
Но я не успокоюсь! Пока хоть где-то в этом мире
Не отыщу любое, даже маленькое, чувство.
Могу я посмотреть
И у тебя?
Голос прозвучал очень близко. Заключённый увидел серое в кровавых пятнах лицо прямо перед собой. Тощая рука в широком грязном шёлке тянулась к нему.
*
Говорили, что он не смог смириться с приговором. А он так и не узнал, что камни той злополучной стены частично оказались в основании стен Тюрьмы Ее Величества. То ли хулиганы, то ли шутник. А может, и не люди вовсе.