Поезда по Транссибу идут быстро, но только не этот. У поезда Хабаровск-Москва и название было обидное - "бичевоз". Я иногда думал: а получится ли расстояние от Земли до, например, Марса, если сложить все мои поездки в этом составе? Что до Луны и обратно получится, я был уверен абсолютно.
Поезд этот для людей без особых претензий, именно поэтому он мне подходил, судя по всему, и я ему подходил тоже.
Реальность сильно зависит от нашего отношения к ней. Некоторых пугают твердые полки плацкартных вагонов и 5 суток, например до Читы, или неделя до Владивостока. Мне же нравится преодолевать пространства, а поезд - это просто способ сделать это. Не слишком торопливый поезд это еще и встречи с людьми, это учеба, потому что у каждого человека есть чему поучиться, это возможность размышлять и делать выводы, узнавать свою страну и любоваться ее природой. По поводу же нытья некоторых о потерянном времени - кому из нас дано знать, где он потеряет, а где найдет? И потом, находить будет тот, кто настроен это делать, разве нет?
Я много лет ездил по Транссибу из конца в конец. Эти поездки совсем не случайно пришлись на 90-е годы, которые называют "лихими". На этой магистрали почти нет городов, где бы я не ночевал на вокзалах или в аэропортах, где бы я не пробовал заработать.
Города, как и люди, на мой взгляд, обладают своими характерами, харизмой, они оптимистичны или, наоборот, доброжелательны, и не совсем. Я изобрел свой собственный способ определять, в добрый ли город занесла меня судьба или нет. Способ удивительно прост и, как мне кажется, эффективен. Приезжая в незнакомый город, я начинаю наблюдать за кошками.
Если кошки спокойно гуляют и не боятся прохожих, значит, все в порядке и с городом, и с его обитателями. Если же кошек не видно или они пугливы, я могу уверенно сказать, что это не мой город и мне нужно уезжать. Смеетесь? Но это только мой способ, предлагаю проверить.
Города могут нравится, или нет, в зависимости от ощущений, которые вы в них испытали, но город, в котором приходилось бороться, выживать, люди которого помогали тебе, когда было тяжко, забыть вряд ли получится.
В начале 80-х я работал механиком рефрижераторных секций, и нам приходилось ездить во Владивосток, там мы грузились мороженой рыбой или пресервами и везли их обратно, в центр страны. После того, как поезд минует славный Байкал, реку Селенгу и другие речки этого озера-моря, пейзажи за окном становятся довольно однообразными, поэтому, проезжая транзитом Читу, мы посмеивались над этим городом, считая его захолустьем.
Но в "Евангелии" недаром сказано: "Возвышающий себя унижен будет..." Мог ли я тогда предположить, что всего через несколько лет этот город станет для меня очень важен, что я обрету в нем настоящих друзей и проживу там 4 года и этот небольшой относительно городок навсегда останется в моем сердце.
В 92-м году я вернулся с Чукотки в Крым, потеряв после "Павловской реформы" надежду на заработок на Севере. Но в Крыму тоже не было ни стабильности, ни заработка, люди метались, пытаясь научиться жить в новой реальности. Мы жили с мамой в нашей квартирке в Джанкое, и в один из дней, к нам в дверь нежданно-негаданно позвонил мой школьный друг, одноклассник Володя Пустовалов.
Мы не виделись около десяти лет. Володя рассказал, что служит в Забайкалье, в Чите, что там открылся переход на границе с Китаем, а в самой Чите, открыли меновый рынок, где китайцы меняют свои товары на советские и можно поменять почти все, что производилось в бывшем Советском Союзе, а потом китайские вещи, которые удалось выменять, можно выгодно продать.
Володе наверное, был нужен напарник и помощник, он рассчитывал на меня. Выбирать мне было не из чего, поэтому мы, прикупив каких-то вещей по Володиному списку, через несколько дней вылетели из московского "Домодедово" в Читу.
Володя с женой и сыном жили в панельной пятиэтажке, в одном из микрорайонов, и мне выделили кровать в маленькой комнатке. Было лето, у Володи был отпуск, и на рынок мы отправились уже назавтра утром. Это был большой крытый павильон; заплатив за вход охране, мы попали внутрь. Китайцы располагались рядами у металлических столов и просто на земле. Соотечественники ходили по рядам, потрясая кто утюгом, кто армейскими шинелями и офицерскими сапогами, у кого-то в руках блестели часы, кто-то шуршал альбомом с марками.
Стоял гомон, иногда вспыхивали потасовки, но охрана быстро это пресекала. Многие китайцы были худы и очень бедно одеты, было понятно, что эти люди тяжким трудом заработали деньги на поездку и на товар. Это вызывало уважение к ним, и их было немного жалко.
Но, такие чувства испытывали к китайцам не все. В рядах сновало много ворья и шпаны. До поры не выдавали своих намерений и рэкетиры.
Володя, видимо, уже попробовавший себя на этом поприще, чувствовал себя свободнее, чем я. Мне это столпотворение было в новинку, и я втянулся не сразу. Уже потом я стал замечать мелочи и детали, выделять воришек, "контролировать позицию". Далеко не каждый человек готов торговать и способен к этому. Я попал в число тех, кого вынудили заниматься этим ремеслом обстоятельства. Верующим людям, к коим я себя отношу, известно, что Господь вразумляет человека именно через обстоятельства, поэтому сетовать я не собираюсь. Это знание добавляет сил и воли к жизни.
Раз пришлось торговать, стало быть нужно этому учиться, менять что-то в себе, давить гордыню и гонор, а это только на пользу и позволяет делать шаг вперед в осознании себя и созидании себя как человека.
Но, наверное, я совсем не был похож на торговца, потому что воры принимали меня за своего и несколько раз предлагали участие в каких-то их схемах. Может такая у меня физиономия, может потому, что одет я был, как и они, в спортивные брюки и футболку и коротко стрижен.
Володя торговал бойко, легко и весело. Он брал маленький альбом для марок, на каждую страницу вставлял их максимум по пять и тем не менее выменивал у китайских крестьян на вещи. Думаю, он считал меня слишком серьезным и честным для этого занятия, но это меня не тяготит, я действительно не борец со своей совестью. А победившие ее, я уверен, проиграют все равно, дело времени.
Прошло несколько дней, и нам удалось поменять почти все, что было привезено. Уложив в сумки китайские спортивные костюмы, кроссовки, еще что-то, мы вылетели в Курган, там у Володи жили тесть с тещей. В Кургане мы немного продали на местном рынке и, попарившись в баньке у Володиных родичей, погрузились в Челябинске на самолет до Симферополя, поскольку из Кургана билетов взять не удалось.
Летели ли вы в Крым в ясный день? Через расстояния и дымку, сквозь облачка внизу появляется полуостров, обрамленный синей каймой моря, теперь умножьте это на знание, что это ваша Родина, прибавьте радость от ожидания встречи, получите наши примерные ощущения, они в наших глазах.
"Дома" - одно из лучших слов, от него исходит спокойствие и сила, любовь и надежда. Большинство согласится со мной, а тем, кому суждено, предстоит убедится в этом самим. Должны ли мы потерять, чтобы оценить? Видимо должны, по-другому научить человека не получится.
На полуострове многое менялось, те, кто понял свободу как вседозволенность, использовал ее по-скотски, основная же часть людей старалась выжить как могла. Все, у кого возможность что-нибудь продать совпадала с необходимостью это делать, были на рынке. Конечно, и мы с мамой стояли там тоже.
Володя снова накупил вещей на обмен и собирался улетать. Я хотел полететь позже и спросил его, могу ли я снова воспользоваться их гостеприимством. Володя ответил: "Конечно, сразу к нам". Потом добавил: "Лучше, конечно, если ты будешь отправлять товар отсюда, а я там менять". Я сказал, что подумаю, ведь пересылка заняла бы очень много времени, да и схема возврата денег была совершенно непонятна, в Крыму уже ходили украинские "купоны".
Через некоторое время, отказавшись от идеи отправлять вещи почтой, я, загрузившись этими самыми вещами, тоже вылетел в Читу. Мы снова ходили на рынок с Володей, но, через несколько дней, вечером Володя зашел ко мне в комнату и, сославшись на слова жены, сказал, что дальнейшее мое проживание у них невозможно. Я, мягко говоря, был озадачен, идти мне было некуда, а вещи я еще не поменял. Но делать нечего, я привез все в аэропорт и сдал в камеру хранения. Ночевать я тоже остался в аэропорту. После этого я утром забирал часть вещей из камеры хранения, ехал на рынок. А вечером возвращался в аэропорт спать.
Я улетал домой и прилетал снова, и все повторялось. Милиция аэропорта меня почему-то не трогала. Хоть они и видели меня постоянно ночующим на втором этаже, в зале ожидания.
Более того, мне никогда не забыть слова одного сержанта, настоящего человека, исполняющего свой долг. Обычно я, приехав вечером в аэропорт, сдвигал два кресла в полупустом зале ожидания, ел свою булку с ряженкой, потом клал ноги на второе кресло, сумку ставил под себя и, укрывшись плащом, засыпал.
Так вот, в один из вечеров, когда я еще ужинал, сержант милиции, из проходящего мимо наряда, спросил меня: "Как, все нормально? Никто вас не обижает?" Какие простые слова, правда? Но многие ли из нас могут похвастать, что слышали их от человека в милицейской форме? Именно потому у меня от удивления и не только от него, перехватило дыхание, именно поэтому я не забуду этого человека.
Несколько раз я привозил в Читу пластиковые чемоданы и "дипломаты" с кодовыми замками, купленные мной в Северодонецке, городе, где их производили. Эти чемоданы и "дипломаты" хорошо брали китайцы.
Как-то раз я не смог все поменять, и мне нужно было везти чемодан и часть вещей обратно в камеру хранения. Ехать надо было на троллейбусе, за остановкой был парк, и я решил зайти туда и аккуратно сложить вещи в чемодан. Когда я уже отходил от остановки под сень деревьев, я заметил, что впереди, в парке на скамье, сидят трое. Мне бы развернуться и уйти, но я стал складывать вещи. Подняв глаза, я увидел, как эти трое встали и идут ко мне, отсекая меня от остановки. Я достал складной нож харьковского завода, я купил их с десяток на обмен, сталь в этой партии была хорошей и нержавеющей. С одним из этих ножей я так и не смог расстаться, отполировал лезвие, именно этот нож я раскрыл и положил острием вверх в карман.
До этого я никого не пугал ножом, но, видимо, пришло время. Парни встали между мной и остановкой, и один произнес: - Дай-ка нам триста рублей. Перевес был на их стороне, но я вынул нож, и хоть лезвие было небольшим, оно блестело ярко и хищно. Мне было что терять, я сделал шаг вперед, и они отшатнулись. - Круто, - сказал один, двое других тоже не готовы были платить кровью за мои деньги. Они уходили со словами: - Постой, мы сейчас придем.
Я подхватил свой чемодан и втиснулся в троллейбус. Уже там меня начало трясти, оттого что я понял, что мог пырнуть человека. Вы можете не поверить, но за несколько дней до этого я купил тоненький гороскоп-ежедневник, где на этот день черным по белому было написано: "Осторожно, сегодня Вас могут ограбить".
Приехав на следующее утро на рынок, я почувствовал, как что-то незримо изменилось. Воришки смотрели на меня по-другому, и я понял, что вести разносятся здесь быстро. Так я обрел на рынке некоторый авторитет.
В аэропорту жил крупный, мордатый кот. Он был действительно непривычно велик. Вечером кот обходил свои владения и всегда в одно и то же время проходил мимо моего кресла. Поговорить мне было не с кем, поэтому я, видя, как котище подходит, говорил ему: - Иди, поглажу, иди сюда, кот поднимал на меня глаза, говорил коротко: - Мя, - и шел дальше. Интуитивно я понимал, что это означало: "Ладно, не обижайся, я бы подошел, но некогда."
Инфляция продолжала грызть рубль, а количество привозимого мной не менялось. Тарифы на авиабилеты ежемесячно прыгали, и летать стало накладно. Иными словами, я за инфляцией не успевал.
В Крыму, из дома, мы с мамой несколько раз ездили в Москву продавать продукты, которые были у нас дешевле, так делали тогда очень многие. Вереницы людей стояли возле московских вокзалов и не только с колбасой и фруктами. К ночи здания вокзалов превращались в приюты для десятков тысяч людей, кто не видел этого зрелища, многого не видел.
Весь пол Курского вокзала, и в цокольном, и нижнем этаже, ночью был устлан картонками, на них спали люди, они были на креслах и на лестницах эскалаторов, которые ночью останавливали. К полуночи наступало время воров, после целого дня на ногах люди засыпали мертвецки, и ворье шерстило, не особо стесняясь. При нас у женщины с Кавказа срезали пояс с деньгами, и она кричала страшно и безнадежно. К спящему на кресле одинокому человеку воры подсаживались с двух сторон и вынимали все.
После таких поездок мы возвращались вымотанные, измочаленные, как после боя.
По московским вокзалам сновали молодые женщины со здоровенными сумками, женщины эти говорили с польским акцентом, показывая всем желающим содержимое сумок - там были красиво упакованные в целлофан вещи - и предлагая их дешево купить. Эти польки называли всех заинтересовавшихся почтительно - "коллэга". "Коллэги", вчера вышедшие из Советского Союза, рассматривали красивые упаковки и ничего не соображали. Стал таким "коллэгой" и я. Нужно было делать какой-то шаг, и я, решив, что уже поднаторел в торговле, надумал купить у польки такую сумку и съездить на восток, чтобы продать.
Посадив маму, измученную колбасной торговлей на поезд в Крым, я взял билет до Читы и, прошерстив сумку с женскими кофточками, заплатил за нее. О том, что кофточки сплошь акриловые и ничего не стоят, я не догадывался.
Мое время догадываться пришло позже. После того, как женщины эти кофты трогали и я называл цену, на меня начинали смотреть с нескрываемым интересом. При всей своей несообразительности, я стал понимать, что что-то тут не так. Проще говоря, через пару дней до меня дошло, что я прогорел.
Пытаясь выручить хотя бы минимум, я уехал из Читы в в маленький городок Черемхово под Иркутском. Там я стоял с кофтами еще пару дней, ночуя на местном вокзале. В конце концов, один человек согласился взять у меня всю сумку за те деньги, которые я сам за нее заплатил. Я был рад и этому.
Возвращаться домой без денег я не хотел. На Чукотке, в поселке Билибино у меня был дом, и я стал думать, как мне его продать. Лететь на Чукотку я не мог, не хватило бы денег. И я решил попросить продать дом моего друга Армена Торосяна, который остался в Билибино. Я выехал в Хабаровск, чтобы переговоры и отправка доверенности обошлись дешевле. Оттуда я позвонил Армену и попросил поискать покупателя в ускоренном порядке. Дом мой был на два хозяина, и по закону, чтобы продать свою половину, нужно было заручиться согласием соседа.
И во время нашего следующего разговора Армен сказал, что сосед просит назвать цену, так как не прочь стать хозяином всего строения. Этого человека я почти не знал, он вселился с семьей на место прежних моих соседей перед тем, как я с Чукотки улетел. Я созвонился с ним, назвал цену и, не от большого, конечно, ума, признался, что я в затруднительной ситуации и деньги мне нужны как можно скорее.
О том, что снова сглупил, я понял, когда Армен сказал мне потом, что сосед режет цену в два раза. Моя цена была совсем невысокой из-за обстоятельств, поэтому это был просто шантаж и грабеж. Армен был возмущен не меньше моего и просил не продавать дом, но я сидел в Хабаровске на кефире и хлебе, работу с нормальным заработком было не найти, поэтому отправил Армену заверенную доверенность и попросил продать дом и перевести мне деньги.
Полторы недели ожидания дались мне нелегко. Утром из аэропорта, где я ночевал, я ехал на почтамт и ждал, ждал, ждал.
Армен выручил меня, деньги пришли. Это были, конечно, смешные деньги за мой дом, но можно было перевести дух и двинуться дальше.
Я снова вернулся в Читу. Несколько дней я искал на китайском рынке хорошие кожаные вещи. Права на глупость и проигрыш у меня не было. Мне удалось найти и купить несколько качественных женских костюмов и мужскую куртку. С ними я и отправился в Москву. В столице, недалеко от Курского вокзала, по Божьей милости, был магазинчик, владельцами которого были знакомые мне ребята.
Половину вещей я сдал им, а другую половину решил продать сам, стоя в шеренгах уличных торговцев у вокзала. Удивительно, но через день я был уже с выручкой, слава Богу!
Так и закрутилось. В москве я купил коробку баллончиков со слезоточивым газом и отправился на Восток. Там я бегал с этими баллончиками по Хабаровску, Чите, Владивостоку, продавал, снова искал у китайцев хорошие вещи и мчался в первопрестольную.
Продавать в Москве я пытался у Лужников, у Киевского и Курского вокзалов, еще у какого-то стадиона. Люди стояли, как я уже говорил, длинными шеренгами по обе стороны аллеи, место было найти нетрудно. Как только появлялась милиция, все пытались спрятать вещи по сумкам и делали вид, что ни при чем.
Я, да думаю не только я один, запомнил капитана милиции, он появился неожиданно и был один, одет капитан был щеголевато, мундир сидел на нем как влитой, сапоги сверкали. Все засуетились, хватая вещи, разложенные у ног. Но капитан легкой, пружинистой походкой подошел к одной из женщин и сказал: - Прячешь? Будешь прятать - ничего не продашь! Хохот поднялся неимоверный, и довольный капитан милиции, так же легко ступая, удалился.
Ночевать приходилось и на Курском, и на Белорусском, на Ярославском и Павелецком, но на вокзалах отдохнуть не давало ворье. На Курском я заснул на ступеньке эскалатора, и мне разрезали задний карман брюк, там лежал газовый баллончик, карман оттопырился и вор наверное решил, что это деньги.
Ночевал я и в Домодедово, и еще в каком-то аэропорту, но там часто будила милиция и проверяли документы. Когда мне все это надоело, у станции метро "Смоленская", между Старым и Новым Арбатом, я нашел заброшенную стройку, огороженную, тем не менее, забором. Заложен был только фундамент и цоколь, внизу были бетонные подвальные коробки. Все это заросло густыми кустами. Я перелезал через забор в укромном месте ив густых зарослях укладывал заранее припасенные картонки. Ужинал я вкусными ржаными лепешками, купленными неподалеку.
В подвалах недостроенного дома собирались те, кому идти было некуда, я иногда слышал их голоса и смех. Спал я всегда с ножом под рукой, но меня не трогали, только один раз сперли старые джинсы, которые я переодевал на ночь, а утром оставлял в кустах. От дождя спасали те же картонки, я понял, что если дождь не сильный, переночевать можно спокойно, один раз картонка выдержит.
Во Владивостоке я ночевал в аэропорту и на морвокзале, в Хабаровске предпочитал аэропорт, как и в Чите. Но поскольку услуги камеры хранения Читинского аэропорта дорожали, я стал сдавать вещи в хранилище железнодорожного вокзала. Было лето, и чтобы не тратить время на переезд до аэропорта и обратно, я, как и в Москве, нашел себе местечко для ночевок в лесу, недалеко от Читинской телевышки. Я выходил на конечной троллейбуса и шел несколько километров в лес. Перейдя через трассу и пройдя между кладбищем и заброшенным песчаным карьером, я устраивался в сосновом подлеске.
В песчаном карьере жила стая бродячих собак. Сначала, в сумерках, они встречали меня лаем и оскалом, но я шел мимо, в одной руке был нож, в другой палка. Через несколько дней, когда я шел спать, собаки выходили, смотрели на меня, но уже не лаяли. Мы стали соседями.
Надо сказать, что в лесу человек спит чутко, особенно если он один и если лес этот за тридевять земель от дома. Верх берет животное начало. Я удивлялся сам себе. От любого явственного звука я моментально просыпался, конечно, большая надежда была на четвероногих соседей.
Однажды я, собираясь ложиться, сидел у сосны. Почти стемнело, и угли костра еще тлели. Со стороны леса послышался шорох, я поднялся и встал за сосну, в руке была дубинка. Через несколько минут я увидел силуэт человека, он осторожно шел к костру мимо меня. Это был мужчина, уверенности в его движениях не было. Он сильно вздрогнул, когда я спросил его, что ему нужно, пробормотал что-то о сигаретах. Я сказал, что не курю, что такой же, как он, и собираюсь спать, и он ушел.
Как и в Москве, через несколько дней я не нашел своей синтепоновой куртки, которой укрывался и которую, уходя на рынок, прятал под поваленной сосной. Сначала я сильно осерчал, а потом подумал, что, вероятно, куртка ему нужнее, чем мне, да и была она на размер больше моего. Да и лето на дворе, ребята!
Таких, как я и мой непрошеный гость, бродило по стране тогда немало, и далеко не каждый из нас смог адаптироваться в условиях нового времени. В этом я убедился там же, неподалеку от места, где ночевал. Иногда я шел спать через кладбище, и однажды заметил, что экскаватором вырыли большой ров и укладывают там ящики по три в ряд. Над каждым ящиком ставили крестик с фамилией или номером, если человека установить не удалось. Их было около двадцати. Через неделю, когда я снова проходил там, этих крестиков было уже больше пятидесяти. Жатва 90-х, страшная жатва.
Однажды утром, когда я собирался позавтракать, на меня вышли мужчина и женщина, они пришли за грибами. Женщина напевала "Ландыши, ландыши, светлого мая привет..." Она дошла до моего места и внимательно смотрела на меня, видимо не могла понять. Ведь я сидел у костра с чаем и вареными яйцами, лежанку из лапника я еще не убрал, надо мной были привязаны веревки навеса от дождя, но на бомжа я не был похож. Одет я был чисто, выбрит и подстрижен, а в глазах моих она не прочитала безысходности, равнодушия и покорности обстоятельствам. Стереотип сломался, и она все оглядывалась, уходя.
После этого я решил сменить место ночлега и, перейдя через ручей, поднялся на сопку повыше. После дождя я промочил кроссовки, они были настоящие, кожаные, я ими дорожил. Я пришел спать сильно уставшим, поэтому после ужина уложил два бревнышка на теплое место, где был костер, и поставил кроссовки на бревнышки. Заснул я, как только коснулся головой земли. Когда я открыл глаза, солнце еще не взошло. Я сел на лежанке и посмотрел туда, где должны были быть кроссовки. А кроссовок не было.
Я подумал, что это спросонья, что я что-нибудь перепутал, оглядел все вокруг, но от этого кроссовки не появились. Тогда я разозлился, я решил, что пока я спал, кто-то, проходя мимо, забрал мою любимую обувь. Я ругался, да я ругался нехорошо и громко. Это было несправедливо, и у этого человека точно нет никакой совести. Я пыхтел и кипятился, как забытый на плите чайник. Потом я вспомнил о бревнышках, их не было тоже. Я не мог поверить, что два бревна сгорели полностью, пока я спал, и я ничего не почувствовал и не услышал. Среди углей я нашел оплавленные кусочки подошвы. Мне стало стыдно и смешно.
Я не очень хорошо разбираюсь в грибах, но мне казалось, что сыроежки я знаю, и, чтобы разнообразить свой стол, я стал жарить их на палочке и есть, о том, что могу сильно разнообразить свой стул, я особо не задумывался. Сначала все шло гладко. Но однажды после такого "усиленного" завтрака, уже в троллейбусе, по дороге на железнодорожный вокзал я понял, что дело дрянь. Недалеко от вокзала была баня, а у бани рядышком колонка с водой. Я побежал туда и выпил литра два, потом в кусты и два пальца в глотку поглубже. Только после того, как я повторил цикл 4 раза и обратно пошла чистая вода, мне стало легче. Только так можно в одиночку спастись от отравления, много раз проверено, медлить в это время нельзя.
Я считаю, что должен рассказать необъяснимую, почти мистическую историю о кусочке мыла. Некоторые мои друзья называют ее просто "Поучительная история о мыле". Утром я ходил умываться на ручей. Почва в Чите песчаная, и вода, стекая после дождей или таяния снега с сопок, легко пробивает русла в удобных для себя местах. Рядом с местом моей ночевки протекал такой ручей, глубина его была с полметра, ширина примерно такая же. Когда дождей не было, воды там было на четверть, но после дождя он был полон и стремителен. Ночью прошел дождь, и вода неслась вровень с краями, поросшими травой.
Я стал умываться, и вдруг мыло выскользнуло и юркнуло в воду. Я опешил, но почему-то сразу побежал вниз по течению метров пять-шесть, сунул руку в ручей по локоть, сжал пальцы и... вынул свое мыло из воды. Вода была абсолютно мутная, я бежал и хватал наобум, совершенно не думая. Вывод и мораль, как говорят мои смешливые друзья, просты - никогда не сдавайся и борись до конца, тогда победишь!
Когда теплые деньки уходили, я возвращался в свой аэропорт на свои дерматиновые кресла. Туалет был на первом этаже в полуподвале и как-то ночью, спускаясь туда, я заметил, что за мной идут трое парней, это мне напомнило знакомую ситуацию, и я в кармане куртки открыл нож наполовину. Я понял, что сделал правильно, когда, помыв руки, собирался выходить наверх Парни стояли между мной и входом. Им почему-то снова были нужны мои триста рублей, для начала. Я не стал спорить и достал нож. Их можно было хорошо разглядеть. Старшему было лет 25, двум другим лет по 18. Ребята помладше, увидев лезвие, уже явно жалели, что согласились на это мероприятие. Единственным противником мог быть 25-летний. Он не ожидал такого поворота и смотрел на меня недоверчиво и изучающе. Но после первого раза на рынке, все далось мне гораздо легче. Я смотрел на старшего и он понял, что я буду бить. - Наверх! - сказал я им. И они послушно пошли, старший тоже нехотя развернулся, он шел последним. Я думаю, он даже спиной чувствовал, что я испытываю некоторое желание проковырять ему еще одну дырку в заднице, чтобы придать ускорения.
Поздним октябрьским вечером сел опоздавший московский рейс. Люди, собиравшиеся переждать ночь в аэропорту, заполняли зал на втором этаже. Рядом со мной оказался молодой парень из Еревана, звали его Айказ. Я еще не спал, и мы разговорились. Айказ привез партию духов, еще что-то и искал точки сбыта. Я рассказал ему о себе, и он предложил познакомить меня с хорошим человеком в городе, отставным полковником, у которого был магазин. Я согласился, и мы договорились о встрече назавтра. К назначенному времени я был в названном Айказом месте. Это был маленький магазинчик на улочке, спускавшейся к реке. Зайдя со стороны подсобки вглубь, я дошел до комнаты администрации и увидел Айказа, он заметил меня и поманил рукой. За столом сидел коренастый, сбитый человек, он посмотрел на меня открыто и дружелюбно и протянул руку: - Синевич Александр Игнатьевич. Александр Игнатьевич не мучил расспросами. Он просто сказал, что я могу жить в помещении магазина вместо сторожа, когда буду в Чите, а если смогу выполнять небольшие поручения в городах, где буду по своим делам, тогда его бы это устроило совсем. Такой своеобразный симбиоз.
Кто бы на моем месте отказался? Вместо кресел аэропорта и лежанки из соснового лапника - чистые простыни и горячая вода! Вместо бродячих собак - человек, который принял меня, совершенно не зная, только посмотрев в глаза!
Я от души пожал руку Айказу, больше этого парня я не видел никогда.
Синевич был полковником в отставке, бывшим летчиком-истребителем. Ему пришлось повоевать, если я не ошибаюсь, в Анголе, еще где-то в Африке. Это был спокойный, добрый человек. Стать владельцем магазина ему помог родственник, успешный бизнесмен, крепко стоящий на ногах. У Синевича же, на мой взгляд, не было выраженных деловых качеств, хватки. Он был нерасчетлив, излишне доверчив.
Управляться с магазином ему помогали бывшие сослуживцы и знакомые. Он поддерживал связи, конечно и с действующими командирами Читинских воинских частей, они помогали людьми и ресурсом.
Я стал привозить сумки с вокзала прямо в магазин. Говорите, чудес не бывает? Разве не чудо - обрести друга?
Я был благодарен этому человеку, настоящему человеку, старался помочь и в магазине, и вне его, искал поставщиков, выполнял мелкие поручения и в любой ситуации был на его стороне. Кроме меня, в магазине постоянно находились один-два солдата срочника в качестве подсобников. Ребята были рады оторваться хоть на время от службы, работа была несложной, их кормили и баловали.
Я стал отдавать часть товара на реализацию, часть продавал сам, бегая по организациям и магазинам. Работа была тяжелой, но я знал, что мне, слава Богу, есть куда вернуться вечером. Однажды, придя с работы, я увидел, что в магазине прибавилось людей. Оказывается, трое мужчин из Молдавии, привезли в Читу орехи в мешках, они пытались торговать у вокзала, но за них взялись рэкетиры. Мужики пробовали уйти, спрятаться, меняли места, но вымогатели не отставали. Так эти ребята со своими орехами оказались в магазине у Синевича, он пустил их ночевать, а с торговли не взял ничего. Мужики не знали, как благодарить Александра Игнатьевича, они тоже разгружали машины и помогали в магазине как могли. Когда они уезжали и мы провожали их на вокзале, они обнимали нас со слезами. Разрушить дружбу, созидавшуюся десятилетиями нетрудно, а сможем ли мы стать достойными людей, строивших. сплотивших эту страну? Ни добро, ни зло не забывается и в свое время приносит плоды.
Я сдавал на реализацию часть мелочевки, ее согласился брать хозяин небольшой палатки у вокзала, звали его Володя. Сначала все шло хорошо, но через несколько месяцев Володя стал зажимать мои деньги. Он придумывал причины и тянул время, я же верил ему и ждал. Но когда пошел третий месяц этой тягомотины, я понял, что Володя отдавать мне ничего не собирается.
Я не знал, что предпринять, обращаться к Синевичу мне и в голову не приходило. Но когда я все же поделился с ним, он очень удивился, почему я не сказал ему об этом раньше. Александр Игнатьевич напутствовал меня просто: - Пойди к этому Володе и скажи ему, что мы его сожжем.
Как только я передал эти слова хозяину палатки, он посмотрел на меня и сразу назначил время передачи денег. Вернул он мне их с процентами, хоть я о них и не говорил. После этого я уже знал, как беседовать с должниками.
Продолжаете утверждать, что не бывает чудес? Я уезжал и возвращался, некоторое время работал в Иркутске, снова приезжал в Читу, Александр Игнатьевич, неизменно встречал меня радушно, как своего. Как я уже говорил, у Синевича не было предпринимательской хватки, он во многом полагался на тех, кто был с ним рядом. А рядом были люди разные. Немало было таких, кто почти не таясь использовал доверие Александра Игнатьевича в своих целях. Когда Синевичу говорили о нечистоплотности некоторых псевдопомощников, он сердился на тех, кто ему это говорил. Он верил людям и судил о них по себе.
Каждый, кто работал самостоятельно, согласится, что в бизнесе на первых местах учет и контроль. А эти две позиции Александр Игнатьевич явно недооценивал. Перерасхода было не избежать, и он происходил. Синевич выкручивался, влезая в долги, снова выходил в плюс, но случившееся не учило его, и конец был близко. Пару раз я тоже кредитовал моего друга, но это был мизер, и случилось то, что должно было случиться. Из очередной долговой ямы Синевич не смог выбраться, магазин пришлось продавать. Все закончилось, Александр Игнатьевич улетел в Солнечногорск, в Подмосковье, где ему с семьей выделили квартиру в девятиэтажке как военному пенсионеру.
Я же перебрался к своим новым друзьям, которые приняли меня, и еще некоторое время работал в Чите, пока была возможность. Но торговля моя тоже приходила в упадок, и я вскоре уехал.
Через несколько лет я узнал, что друг мой и настоящий человек Синевич Александр Игнатьевич, умер от инсульта.
Мы не забудем наших друзей, потому что они посланы нам нашим Господом, как награда, как пример и образец, как подтверждение того, что, несмотря на всю фальшь и неправедность этого мира, истинное, надежное, верное, тоже есть. И это настоящее - рядом.