- Ну что, комсомол, партейное заданице нам на сего дни лесничий выдал, - встретил Сеньку Григорьич в дверях лесничества.
- Григорьич, а я не партейный и комсомолу-то уж нет. Да и компартия под запретом после октября 1993-го, аль запамятовал?
- Да шуткую я… А ить раньше как середь многих людей бывало? – днём комсомольцы, ночью богомольцы… особливо во время войны… - конюх сделал паузу и тяжко выдохнул, - м…да… война-война… Как там наши ребятки-то?.. Ить дети ещё… а в такую мясорубку попали… Им бы для девок своих подарки под ёлку прятать. Пороху ещё чередом понюхать не успели, а в такое пекло их кинули. Тельвизер смотреть невозможно. Ну прям душу рвуть эти новости из Чечни…
- Да уж, устроил Паша-Мерседес «Голубой огонёк» ребятам, - понуро отозвался Сеня, - даже представить себе страшно, что там творилось в Новогоднюю ночь… Так что за дело-то делать будем, да ещё партейной важности?
- Да вот вишь, дорогу-то на плантации новогодних ёлок замело, да перемёты, ёлкина с палкою, такие, что «газончик» наш туды никак не пропрётся. А ёлок, почитай, с три десятка заготовить надобно.
- Какие ёлки, Григорьич?! На дворе третье января, Новый год кончился!
- Ага, а про Рождество, паря, ты забыл? Вот лесничий бумагу вчерась вечером мне домой принёс, говорит, давай с утрева шапку в охапку да с Сенькой на плантацию ёлки готовить, а оттель к шоссейке подвозить, чтоб в «газончик» погрузить, да по храмам и воскресным школам нашего Благочиния развести. Рождество-то нонче, ёлкина с палкою, на государственном уровне праздником стало и днём выходным, о чём раньше и мечтать права не имели. Потому и шуткую, что задание партейное. А в подмогу нам попёнок молодой подъехать должон. Так что, пойдём-ка розвальни готовить, да Ромку впрягать. На-ка вот, накладные в планшетку свою засунь, попёнок приедя – пусть автограф свой в них нарисует.
- Хорошо, а где сам-то?
- Лесничий-то? Дык, знамо дело, в командировку вертанулся, в город Запойск. Вчерась, ёлкина с палкою, хлеще сохатого ко мне на рогах скривоножился, бумаги передал и в обратку. Вон глянь, какая подпись высокохудожественная в накладной. Ага, и печатью аж три раза хлопнул.
… Предрождественская погода умиротворяла душу своей морозной карамельностью воздуха, частичками инея, что сверкали не токма на проводах, ветвях кустов и деревьев. Микроскопические ледяные кристаллики - иголочки, колючки да звёздочки наполняли собой весь воздух сельского пейзажа. Мало того - глаза слепила и свежая пороша и окошки деревенских избёнок. Особенной красотой мороз одарил оконца непротопленных домов, что заселялись лишь на летнее дачное время – будто кистью великого Тициана, его неповторимой узорностью и вязью были разукрашены оконные стёкла. Сусальная позолота куполов и крестов местного храма радовала глаз своей предпраздничной игрой отраженья солнечного света. Свет был вездесущ, и Сеньке показалось вдруг, что он сам был насквозь пронизан этим Светом. Закрывать глаза было бесполезно - в закрытых очах тут же, словно фотоснимки отпечатывались картинки только что увиденного.
А ведь дрянь-погода была в новогоднюю ночь наступающего 1995 года. Тот Новый год довелось Сеньке встречать в Москве в кругу своих друзей – «вчерашних» студентов биофака МГУ, московского «Педа», «Лестеха» и «Долгопа». В небольшой квартирке на Севере Москвы собравшийся народ объединяло одно – все они были молодыми природоохранниками, прошедшими школу Движения студенческих дружин по охране природы. Едучи до столицы на поезде, Сенька заворожённо глядел в окошко, созерцая сказочность зимнего пейзажа Среднерусья. Но вечерняя Москва встретила своего гостя ветром и дождём. После полночного звона курантов московский дворик стал чернеть на глазах, и к утру не осталось ни единой крошки снега. Сама погода в ту ночь рисовала чёрную пропасть начавшейся войны…
- М..да… - прервал Григорьич Сенькины мысли (будто читал их!), - у нас благодать, а мальчишкам воевать… Война… Я ведь, ёлкина с палкою, пацаном таким же сопливым был, как эти бедные новобранцы в Чечне, войну-то познал. С шестнадцати лет на фронт рвался. Не брали. Двух пальцев-то на правой нет - в ремеслухе когда учился на станке отхватил. И как, говорит военком, штрелять будешь? А ить всё равно убёг. Собрал котомку и почапал в сторону фронта. Где дорогой, где леском, где ногами, где ползком. Дочапал на судьбу свою… оказалось, что линию фронта я перемахнул, да вот желанье-то моё повоевать там и сбылось – наткнулся на артиллеристский полк, что в окружение попал. А от полку того… ёлкина с палкою… хрен да маненько осталось – бойцов не более роты нагребёшь. Хорошо по местности, по дорожным знакам скумекал, в какой географии нахожусь. Чуть далече от нашей встречи деревенька, в которую тётка моя замуж выскочила. Ну схитрил в ясны очи командира – наврал, что гостил там, да вот заплутался в лесу и угодил в этот котёл окружения как кур во щи. Оставили меня служить при конюхе помощником. Тот меня общенью с лошадьми и обучил. Всем-то премудростям не успел – погиб он, когда из окруженья с боем прорывались. Вот тогда-то я пацан и натерпелся. В полны штаны натерпелся. В общем был когда-то полк, осталась рота, а как с окруженья вышли – взвод, не более. И лошадь… Одна… И как думашь, звали её?
- Да не ужель… Ромашка?
- В точности так, Ромашка… Ох мудра была отродья! Тррррр! С приездом господа хорошие! Сеня, дай попёнку топорёнка, пусть познает работёнку! – и, обернувшись к молодому священнику с жидкой, ещё юношеской бородкой, добавил, – и не мой это указ. Благочинного приказ.
- Да я с удовольствием потружусь, - с искоркой в глазах ответил юный батюшка, по всему видно, вчерашний розовощёкий семинарист.
- Эх, красота-то какая, смотреть - не насмотреться. Рубить-губить такую красотень жалко, можно сказать грешно.
- Постарался Морозко, ах какие одёжи ёлочкам подарил! – подхватил Сенькин восторг Григорьич, - и впрямь рука не поднимается… а надоть.
- Арсений, ну почему же грех? Ведь не для поживы рубить будем, но дабы храмы в Рождество украсить, да деткам в воскресные школы радость принести – заговорил молодой батюшка, - да и не из дикой, не из заповедной природы отнимаем, а со специальной плантации, которая для того и предназначена. И предназначенье наверное не только в том, чтоб на этих ёлочках лесхоз бизнес делал.
- Да понятно, батька, что руками человеческими эти ёлки из семян выращенные и ухоженные, своими жизнями жизни своих сестриц, что в лесной чаще растут, спасали. Да к культуре поведенья своего народ приучали. Абы не шастал мужик с топором по лесу, а в лесничество приходил. Выписал документ, заплатил денюшку – получай ёлку…Мне это дело давно знакомо – в студенческие годы был я в Дружине по охране природы, и до сих пор в этом Движении состою. Там в дружинах студенческих под новогодние праздники операция «Ель» уж много-много лет проводится. Ох побегали мы за «брэками»… Всякое в лесу бывало - и топоры над головой летали и драки мужики с нами учиняли… Прям война под Новый год за эти ёлки. Да и сейчас работа у меня такая, что со второй половины декабря из леса не вылезаешь – участки с ёлочной молодёжью сторожишь. И наглядишься и натерпишься в эти дни всякого. Иной раз до того доведут браконьеры, что составив протокол, хотца забрав у мужика топор, в довесок обухом по башке ему садануть. Ведь как оно дело-то это браконьерское происходит? Пошёл мужик за ёлкой. Нашёл вроде бы на первый взгляд симпатичную. Оттяпал её, понёс домой. А по дороге глядь – вроде покрасивше ёлка стоит, вроде постройней, попушистей. Бросает он срубленную ёлку и вторую под топор. И таким макаром с десяток загубит, пока по лесу шастать будет. А бывает и хлеще – пилят под корень взрослую ель, макушку заберут, а само дерево, что до того может лет пятьдесят, а то и поболее росло, бросят. И лесу захламление и опасность летом пожарная…
- Ну вот видите, Арсений, Вы и сами вывод сделали в необходимости новогодних плантаций.
- Да так-то оно так, да ведь и их горемышных рубить жалко. Можно ведь искусственные ёлки на праздник ставить…
- Ага! – прервал Сеньку конюх, - ты вот зазнобе своей на день рожденья какие цветы подаришь? Живые аль искуственные? Одеколоном побрызгал эту пластмассу и пожалте – я мадам вас поздравлям, но живых цветов не дам.
- Нескладушки, Григорьич! – засмеялся Сенька, - не мадам, а мадмуазель! А ёлки всё равно жалко.
- Жалко у пчёлки… Давай-ко, батька, выбирай какие ндравятся. Я вот тоже себе прихвачу – заявил конюх и полез во внутренний карман своего поношенного ватника, - вот, бумага имеется, всё уплачено.
- Григорьич, а тебе-то с бабкой пошто эта ёлка?
- Да не мне, так… в один детский сад подарочек сделать хочу – тихим голосом ответил конюх… Нет, Рождество без ёлки никак не можно. В ей для русского человека Дух праздника живёт, как символ торжества вечной жизни. Мы ведь даже на войне, ёлкина с палкою, в землянке ёлочку на Рождество рядили. Хоть и запретны божественные праздники были…
- Да Вы, Владимир Григорьич, настоящий философ! – воскликнул молодой священник.
- Да ладно, какое там… Философ… Просто жисть пожил… - отозвался конюх, - вот, этот пушистик для того детсада в самый раз будя.
Григорьич перекрестился, перекрестил ёлочку и со всего маху тюкнул её под самый корешок.
- А я ведь эти ёлочки с Вовкой, со своим внучком в плантацию засаживал, - присев на розвальни и по обыкновению своему закурив козью ножку произнёс Григорьич, - Вовка то совсем малой был, дык что любовь к труду, что любовь к природе, да к Родине сызмальсва, с пелёнок и надо закладывать в души младенческие. Как там теперь Вовка мой воюет…
Григорьич осёкся на этих словах, но было поздно.
- Как воюет? Ты ж говорил, что он службу в пограничных войсках проходит? – изумился Сеня.
- А там что никак на войне, на границе-то? – нашёлся Григорьич, - да в наше время неспокойное. Ить тыщу лет на Россию супостаты зубы точат. А ноне тем более. Тебе ль Сенька, вчерашнему погранцу не понять старика?
- Ну прав батька, - отозвался Сенька, - ты, Григорьич, точно философ!
- Бать-каааа! Батюшка-аааа! – окликнул конюх молодого священника, что ходил промеж еловых рядков, выбирая очередную красавицу, - уваж старика, возьми к себе в компанию, подбрось в город. Надобно бы мне успеть в тот детский сад ёлочку отправить. Рабочий день на исходе будет, когда до города доберёмся, а сторожу боюсь отдавать, кабы не пропил её…
Подъезжая, к городу Григорьич нервно поглядывал на часы с одной мыслью – успеть бы…
И вот, выскочив из машины напротив одного из детских садов, старый конюх, что есть силы побежал во двор, но не к парадной детсада, а свернув за угол, проскочил всю территорию детсада, выбежал через заднюю калитку и в скорости оказался на плацу у стен военкомата.
Там рядом с машинами ОМОНа, что отправлялись в командировку в Чечню, нервно расхаживал военком и омоновский командир.
- Дядь Володь ну ты что, я бойцов уж на целых десять минут с выездом задерживаю, - нервно выпалил военком.
- Ну извини, Колька, извини, - так получилось, держась за сердце промолвил конюх.
- Вот, - протянул он, укутанную в дерюгу ёлочку, - адресок ты знаешь.
- Да знаю, знаю…командир уж в курсе куда доставить - отозвался военком, передавая ёлку майору милиции.
«Только вот новый адресок Вовки тебе, старый, знать пока не надобно… дай Бог пацану на Белый свет вернуться…»
- Вещь хрупкая, товарищ командир, - обратился Григорьич к командиру ОМОНа, - вы уж поаккуратнее с ней.
- Да не беспокойтесь, - отозвался командир ОМОНа, - доставим по назначенью в лучшем виде.
Когда машины скрылись из виду, военком выдохнул:
- Ну, дядь Володь, задал ты мне задачку, целую спецоперацию пришлось с твоей ёлкой устроить. Хорошо, что командир ОМОНа мой друг, вместе в Афгане воевали, вместе Карабах прошли…
- Как отец-то?
- Нормально, ты ж знаешь, дядь Володь, отец – тот ещё боец.
- Это да! Отчаянный малый на войне был, да и по мирной жизни тот ещё вояка. Жаль на девятое мая не свиделись, привет ему большой!
- Обязательно!
Военком обнялся с Григорьичем и чеканным шагом пошёл к парадной военкомата. Пожалел он старика, не стал рассказывать, что попал Вовка в новогоднюю ночь в ту самую мясорубку, которую устроил нашим бойцам «Паша Мерседес», пресловутый министр обороны Российской Федерации.
Теперь у Вовки другая война. Война за жизнь…
…
Утром 7 января 1995 года Вовка очнулся и, открыв глаза, увидел стоящую недалеко елочку, на макушке которой, под самой звездой Рождества висела записка, на которой крупными буквами было написано: «Вовке от деда из нашего новогоднего леса».
- Ну, дед, ну волшебник! – тихим-тихим голосом прошептал Вовка.
Его неожиданный выход из комы, врачи, потерявшие надежду на спасение бойца, кроме как рождественским чудом назвать не смогли. А дух Рождества, что источала зелёная красавица, рассеялся по всему госпиталю. И бойцы, что пошли вместе с Вовкой на поправку, перед выпиской заходили к нему в палату и крестились перед маленькой Рождественской елью как перед святой иконой…