Один из первых пароходов, который в Великобританию доставил-таки груз по взаимозачету военной помощи, вышел в Англию из Херсона в 1946 году. Папа на нем был секретарем комсомольской организации (скорее ячейки). У сухогруза экипаж небольшой, т.е. немногочисленный. Грузили ящики, достаточно тяжелые, в основном только силами команды, из посторонних было человек 20 в общевойсковой армейской форме без знаков различия, но те занимались преимущественно охраной.
Было приказано груз не обсуждать ни на причале, ни в рейсе, вообще, никаких разговоров. Время послевоенное, моряки — народ сознательный, экипаж комплектовали из людей, прошедших не одну проверку, большинство воевали. С дисциплиной и сознанием у моряков все было «как надо». Погрузили и забыли. Правда, ящики необычно тяжелые, словно свинцом набитые: приходилось носить их вчетвером. Потом в трюм, поверх ящиков насыпали уголь. А что, нормальная практика, если надо что-то спрятать, прячьте в уголь.
По прибытии в порт назначения (Лондон) уголек просто сгрузили на какую-то площадку, где он благополучно пребывал совсем не долго. А ящики разгружали чуть ли не в том же режиме секретности, только в помощь команде были приданы уже английские военные. Машины с ящиками по мере загрузки уходили из порта небольшими колонами. Потом вернулись за углем, который перекочевал обратно в родной трюм. А и то правда, угля что ли у англичан не хватает?
Видать, по случаю особой ценности доставленного груза (все-таки шептались меж собой матросы о золоте, вспоминали потопленный на севере «золотой караван») и по случаю успешного завершения операции, для командного состав и моряков советского сухогруза был организован торжественный прием в одном из знаменитых на весь мир дворцов (папа говорил мне в каком, но я, честно говоря, не запомнил, а фантазировать не хочется). Почему моряков принимали во дворце? Потому как прием был королевский. В том смысле, что принимала Английская Королевская семья.
За столом Георг VI, принцессы Элизабет и Маргарет Виндзоры восседали с послом Советского Союза в Великобритании, капитаном и старпомом нашего парохода, еще какими-то важными дипломатическими персонами, прочими лордами и «лордихами».
Моряки, наглаженные, накрахмаленные, тщательно проинструктированные, предупрежденные об особой ответственности и соответствующем поведении, расположены были за отдельным столом, установленным ножкой буквы «Т» к местам потребления пищи для особ королевской крови. Особы, кстати, с большим интересом и нескрываемым любопытством наблюдали за нашими моряками. Но вежливо, без зоопарковой наглости. Потом папа узнал от старпома, что Ее Величество живо интересовалась составом команды, восторгалась тем, что большинство команды воевали, были награждены боевыми орденами и медалями.
Речи, тосты, здравицы, какие-то разговоры, негромкая музыка, – пир, одним словом. Места за столом хватает (не светлица в деревенском пятистенке, дворец, все-таки), меж кресел с высокой спинкой под моряками не меньше метра, наверное, за спиной у каждого — лакей. Специально обученные люди приносят блюда с очередными яствами, передают лакеям, лакеи накрывают морякам. Королевский сервис, без прикрас и иронии!
А вот с выпивкой проблема. Точнее, не проблема, а проста не наливают. Первый тост был, те, что в ливреях за спиной бокалы красиво так наполнили, и… все. Как отрезало. Сам не нальешь, не положено, на призывные взгляды моряков за спину на работников разлива реакции никакой. И лица у разливщиков такие… каменные. Едят моряки, на сухую едят, меж собой переглядываются, перешептываются, но марку держат, особого вида не подают, недовольства не проявляют, но, чем дальше, тем суровее лица. У старпома с папой (как комсоргом) была договоренность — если непонятка какая, подать знак, выйти в условленное место, получить разъяснения, по возвращении за стол довести до личного состава.
В туалетной комнате старпом папе и пояснил: «У англичан традиции от наших отличаются. Вы ж бокалы залпом и насухо опорожнили, а прислуга обучена в бокал наливать, если там хоть глоточек оставлен. Глоток минералки себе в бокал плесни, благо вода на столе, а не на столике у лакея, и увидишь, что будет. Только не допивай до конца!»
Возвращается папа за стол, чуточку воды себе «накапал» в бокал. Лакей тут же, предварительно испросив, что именно налить, сотворил положенный по этикету объем вина в бокале. Папа выпил содержимое, но примерно глоток в бокале оставил. Лакей незамедлительно и ненавязчиво восстановил гармонию между вином и хрусталем. Медленно, образцово-показательно папа эту процедуру продемонстрировал команде, пока все не уяснили, что и как надо делать, дабы не «пересохнуть». Моряки повеселели, а через некоторое время и раскраснелись, и оживились. Вскоре начали непринужденно переговариваться. Сейчас бы сказали, «вечер перестал быть томным».
Нет, пьяных не было, народ просто перестал быть скованным. Подумаешь, король. Была бы честь, как говорится. Да и вообще, разве не Левша подковал английскую блоху?
Когда все перешли в зал для танцев, кто-то подначил папу: «А что, Костя, слабо тебе принцессу на вальс пригласить?» Наверное, думали, что и правда слабо. Но надо знать Константина Ивановича! («Товарищ, с этого моста прыгать нельзя!» — «А кто мне запретит!?» Эта притча как раз про моего папу.)
Правда, сначала папа подошел к старпому, о чем-то с ним переговорил. Команда подумала, что спросил разрешения, на самом деле уточнил, как на танец приглашают принцесс в этой части Земного шара. Когда заиграли вальс, папа показательно торжественно проследовал через зал к принцессам, поклонился кивком головы Маргарет и, предложив локоть, четко, на английском: «Ваше Высочество, могу я пригласить Вас на тур вальса?»
Потом они кружились в центре зала, а улыбающееся высшее общество с восхищением наблюдало за показательным (истинно королевского уровня) выступлением призеров всемирного конкурса бальных танцев. Надо сказать, что папа очень хорошо танцевал. Вальс, танго, румбу. Сейчас это был классический фигурный вальс. К папиному удивлению Ее Высочество, как оказалось, танцевала ничуть не хуже. «Сначала боялся, что она не потянет, и возникнет какая-нибудь неловкость, но девушка была на высоте, – рассказывал он мне. – Она еще с таким искренним восторгом на меня смотрела, что я и сам засмущался. А с каким восторгом на меня потом моряки смотрели! Вот вам и «Добровольцы, шаг вперед!»
А потом моряки танцевали «Яблочко» и «Гапак». В команде было несколько участников художественной самодеятельности, играли спектакли, танцевали, чечетку били. С чечеткой, вообще, соревнования устраивались — первенство мира отдыхает. Модно это было на флоте. «Яблочко» и «Гапак» папа танцевал и вприсядку, и со всякими там пируэтами и фляками. Тут уж восхищенно смотрела на моряков «вся королевская рать»!
— А ты что чувствовал?
— Я? Столько раз вызывали на бис, что геморрой потом обострился. Даже ходить было некомфортно, не то чтобы сидеть на одной ягодице.
Что такое геморрой я знал еще в детстве, поэтому в памяти отложилось, что с принцессами танцевать не такая уж и большая радость. Ни к чему это октябрятам, пионерам и комсомольцам. Особенно комсомольцам. Октябрятам могут еще простить, а комсомольцам в три счета классовую несознательность влепят.
В декабре тот пароход шел Черным Морем в порт Херсон. Капитан решил, чтобы ускориться, срезать курс и пройти минными полями, оставшимися после войны. Так многие делали. Нарушали, конечно. Восстановление хозяйства страны, темпы роста экономики, «мы победили, чтобы жить лучше», выше, дальше, быстрее…
Пароход подорвался на мине в тот момент, когда папа поднялся на палубу, сдав вахту. Я не говорил? Он был кочегаром. Одет был так, как и работал: ботинки, трусы и платок, который на лоб повязывают, чтобы пот глаза не заливал, когда у топки лопатой машешь. Все. Мина угодила под днище в районе котла. Судно буквально на куски разорвало, даже воронки не образовалось. Вторым взрывом (первый – подрыв мины), когда рванул котел, папу выбросило, как он говорил, куда-то за пузыри. Контузило слегка.
В живых их осталось 7 человек. Перевернули уцелевшую шлюпку, вычерпали воду, подобрали какие-то доски, обломки, которыми потом пытались грести. Декабрь. «Холодно» — это было в сказке «Морозка». Ребятам же было «холодно до смерти». Укрывались куском брезента, пытаясь согреться прижиманием. Двое умерли. Пятерых подобрали через неделю близ Херсона.
У всех туберкулез. В военном госпитале продували легкие кислородом, делали ущемление легкого в очаге поражения. Спасли. У папы рубцы на легких остались на всю жизнь. А еще на всю жизнь — в память о декабрьском Черном и очень «ласковом» море — радикулит в виде трещин тазовых костей. Доктор сказал тогда папе: «Не переживай, моряк, от радикулита еще никто не умер за всю историю человечества. Так что, жить будешь, хоть и не всегда хорошо». Воспоминания у папы о 46-м были разнополярные.
Такое оно, «Самое синее в мире, Черное Море мое» — геморрой, туберкулез, два раза тонул Костя-моряк, один раз горел вместе с пароходом. Спасибо, море, что уберегло.
Но ведь и вальс с принцессой тоже танцевал! Спасибо, море, что сподобило!