ГЛАВА 19
25 ноября
Я долго исследовал другие миры - поэтому-то я не сразу узнал землю. Я бродил по темным лабиринтам и ущельям – и так нелегко теперь привыкать к свету. Но что можно было найти в этих сумерках, кроме теней? К тому же ведь ищут, как правило, не те, кто потерял, а тот - кто потерян. Просто почему-то мне всегда казалось, что там, где темно – непременно должно быть что-то спрятано. Как же я удивился, когда не нашел в ней ничего, кроме пустоты. И вот – я пуст! Разве не ее я искал?
Да и разве не удел ли всякого во тьме пребывающего, всю жизнь искать? У тех же, кто под солнцем – всегда все под рукой и они никогда ничего не теряют, потому что свет делает их зрячими.
Ах, ночь, как долго ты таила от меня красоту восходящего солнца! О скольком ты умолчала, из ночи в ночь рассказывая мне о млечных долинах!
Как же я устал! Устал от слов опережающих мысли – кто же их говорит? Устал от взглядов, спотыкающихся о материю – кто же во мне не желает видеть дальше? Устал думать – ведь это значит определять, разделять, сравнивать… - кто же во мне противится Божественному единству? Устал подниматься, потому что всегда так выходит, что падаю я глубже, чем потом взбираюсь. И куда бы я ни шел, я все же иду по земле, все пути которой – это возвращение. И где каждый шаг правой – неизбежно влечет за собой и левую. И всякая радость по цене страдания. И успех по любви к неудачам…
26 НОЯБРЯ
С первого луча! С первого взгляда и слова! С первого вздоха и на всю жизнь, долгая история одной любви, однажды взошедшей под солнцем. И не нужно уже ворошить замшелые фразы в поисках позабытых истин – истина всегда перед глазами. Не нужно срывать листья с деревьев – осенью они опадают сами. Не нужно топтать сады, чтобы нарвать букеты – ведь в сердцах наших луга бескрайние! Не нужно сомневаться, ведь любовь - безусловна и не меняет обличий!
И отслаиваются вчерашние тени, возвращаясь в свои позабытые колыбели. И уходят тучи, высвобождая лучи сияющего сердца! И клочьями тающей тьмы опадают мысли, не находя уже своего подобия в душе и сознании моем. Спала пелена! Или просто открылась завеса? Сколько масок здесь оказалось разбросанно по всюду – их оставляли все те, кто уходил со сцены возвращаясь домой. Сколько теней неподвижными пятнами остались брошенными в безвестность – их больше не кому было вести за собой, потому что здесь начинался совсем другой мир! Мир по ту сторону изображений вычерченных словом.
Да. Мы – дети сцен. И мы были всего лишь совокупностью слов, имен и названий. Мы – узники чувственного каземата, подчиненные строгому распорядку своих эмоций. И вот, увидел я себя непридуманного, о котором нельзя говорить словами – ибо они придуманы. Увидел я себя настоящего, который был везде и во всем, который не был чем-то - но был всем.
Я вернулся к Богу!
27 НОЯБРЯ
Прямо за моим окном начинается небо, а за дверью – кипящая лава земных страстей, выжигающая всходы сердец человеческих. И мало быть просто человеком, чтобы не иметь недостатков. Мало быть просто солнцем, чтобы не отбрасывать теней.
Но уже давно расцвело в моем сердце и разве моя в том вина, что лучи моей жизнерадостности, не всегда могут пробиться сквозь дебри толпы людской.
Сколько мыслей – и хоть бы одна дотянулась до небес! Все они под ногами – и даже не моими, которые устали бежать за собственными выдумками. Но как же так вышло, что я, житель верхотур, так полюбил лесные низины, в которых не видно было звезд, но повсюду росла вкусная земляника. И пошел я по ее следу наполняя свои ладони, и не заметил как заблудился, сбившись с млечного пути. Но как все-таки вкусна земляника. Не это ли поэзия материального мира? Ах, сколькому мне еще нужно учиться, чтобы сотворить нечто подобное.
29 НОЯБРЯ
Странные вещи стали происходить в моей жизни. Может потому, что я позволил ей самой выбирать дорогу? Не удивительно, что я никогда не бывал здесь раньше. Ведь это дорога к Богу!
Кто же мог подумать, что карабкаясь на вершину, я найду там себя самого, ставшего жертвой моего же экзорцизма. Я нашел здесь все, что я отрицал вчера. Я нашел здесь Бога!
Но как все-таки легко на душе. Я даже не успеваю улыбаться, чтобы порадоваться своим успехам. И откуда-то я знаю, что осуществится все, чего я хочу.
30 НОЯБРЯ
Я смеюсь над собой! Как же потешны эти гримасы выдуманные отчаянием и бессилием! Как забавны эти рожицы с размазанными слезами гримом. И как же глупы и бессмысленны эти изменчивые лица, каждому из которых, я всегда забываю нарисовать улыбку. А ведь у мира – всего одно лицо - лицо Бога! И если я не похож на него, то я совсем не похож на себя. Ведь я – продолжение этого мира! Я – проявленная часть Бога!
Но как же еще посмотреть на себя, чтобы узнать себя заново? Я уже видел себя с высоты – такой я маленький и едва различимый для взора. Я видел себя из глаз себе подобных – теперь я понимаю, почему они не желают меня видеть и разговаривать со мной. Я видел себя синими глазами ночи – но это была всего лишь тоска, наряженная в непрозрачные тени. И только потом я понял, что я должен был искать в себе не себя – а Бога!
*** *** ***
Ну, вот и все. Закончен последний штрих, дописана строка и уже давно все высказано молчанием в ночь. Как знать, быть может его исповедь станет чьим-нибудь сном? О, как она похожа на нелепость. Или вдруг она станет чьей-нибудь жизнью? – разве ведомо им будет, что это всего лишь его вымысел? А может она станет чьим-то наитием? Наваждением? Озарением? Или верой и волей к жизни?
Но как уже давно он не слышал этой тишины утомленного разума. И совсем не нужно подсчитывать минуты и после, как всегда, с разочарованием убеждаться, что ты потратил их на пустяки. Не нужно заглядывать в чужие глаза, трусливо опасаясь найти в них свои залежалые тайны. Не нужны слова – разве нам всегда говорят не только то, что мы о себе думаем и что мы боимся услышать?
Ах, как много вдруг стало не нужно; не нужно поз, выражений, надрывных речей, отражений… Разве небу состроить гримасу? Разве против ветра крикнуть?
Но какая-то ниточка еще тянется, распутывая сердце словно клубок. Не на всю ли жизнь длина ее? Но разве у него еще остались какие-то обязательства? Разве гравитация вчерашнего мира еще не утратила над ним свою власть? Что держит его теперь, когда он безвозмездно раздал даже свои чувства? Но у него нет и слов, чтобы остаться и жить среди людей. И не засмеяться уж ему более как прежде, над старым как мир анекдотом человеческой мудрости. Вот, он на пороге своего желания, которое откроет ему двери в безлюдный мир безграничных просторов. Какой же здесь чистый и свежий воздух! Как легко и приятно вдыхать его, не опасаясь заразиться чьими-то почерневшими мыслями и эмоциями! А какое здесь небо! Он впервые видит это веснушчатое ночное небо! Сколько любовных историй можно было бы записать на нем, слагая звезды! Разве не это ли то самое небо, где однажды он наткнулся на следы Анжелики ставших созвездием?
И что-то где-то шевельнулось в его груди, и мысли словно взметнувшаяся пыль, закружились в его голове, смешавшись с побледневшими звездами и осыпавшимися с деревьев сосновыми иглами под ногами. Но откуда этот вихрь в его душе? Какие ветры всполошили его сознание? Анжелика? Разве она эта непокорная стихия, переворачивающая моря и океаны и разрывающая небо раскатами? – Но ведь он уже захлопнул сочинения своего сердца – сколько небылиц было напридумано там! Сколько фантазий, в которых он так часто забывал о реальности! Сколько сказок, которым так и не нашлось слов; и сколько солнечных красок, которые он экономил даже на своих снах! И все это теперь ожило бесчисленными страницами, разлетевшись по уголкам его все еще хмельного сознания.
Но как же так вышло, что он прихватил ему не принадлежащее?
Нужно уехать. Дальше уехать. За огни этого города. За воспоминания о нем. За боль. За тоску и печаль, на самый край сердца, где кончается и эта ночь… Разве уже ночь?
Емельян вздохнул, пошарил в карманах и достал распечатанную пачку сигарет. Прикурил, высветив тусклым огоньком зажигалки влажную от стаявшего снега землю, усыпанную ссохшимися сосновыми шишками и пожелтевшими иглами и задумчиво привалился плечом к стволу дерева, напряженно вглядываясь в темноту, словно пытаясь выведать ночные тайны спящего леса.
Прошло уже не меньше трех часов с того момента, как он вышел от Машиного мужа Александра, к которому он заезжал сразу же после Аркадия, чтобы вернуть деньги. И все это время он бездумно бродил по лесу, стараясь не выходить из света включенных фар оставленного неподалеку джипа в котором, устало дремал Цыган. Вот бы и ему уснуть – да только о стольком хотелось подумать. К тому же никакие сны не стоили этой благодати наяву, о которой он столько мечтал, то и дело натыкаясь на городские стены.
А ведь это тот самый лес, который однажды делился с ним своими снами; который словно Священное писание, нашептывал ему сказку о прекрасной Анжелике! И тогда еще шел первый весенний дождь, в каждой капельке которого он узнавал ее улыбающееся лицо. И теснились чувства неведомые в его сердце, которых было слишком много и он раскрашивал ими утренний город, удивляя сонные взгляды небывалой акварелью – разве они знали, что эта живопись была его расплескавшаяся от полноты любовь к жизни!? Что это была пролившаяся в их сердца радуга, подаренная небом? О, сколько подснежников счастья в тот день, взошло на весенних проталинах!
Но это было давно. Уже растаял тот день вместе с остатками снега, превратившись в лужи в которые, как ни вглядывайся, не увидишь ничего, кроме своего печального отражения.
Что ж, когда любишь без правил – жди удара в самое уязвимое место. И будет не так страшно, если из твоих ран станет сочиться кровь - страшнее, если слезы.
Обернувшись, Емельян посмотрел в сторону своего джипа и, секунду подумав, шагнул в темноту, словно ища в ней защиты от горестных мыслей, которые неусмиримым потоком заполняли его сознание. А может ему просто хотелось спрятать навернувшиеся на глаза слезы? Ах, если б только не эти всевидящие звезды… Не из людских ли слез этот млечный путь в неизвестность?
Выбросив сигарету, Емельян поднял воротник плаща, снова взглянул на свой джип теряющийся за стволами деревьев и шагнул еще глубже в лес, который становился все гуще. Но ведь теперь это его дом, разве он может в нем заблудиться?
Нет, все-таки не все он оставил. Эта тоска и эта боль в груди – откуда это с ним? Так похоже это на осколки любви, изрезавших сердце. И ведь когда-то в этом зерцале отражалось солнце!... Но разве оно осталось в нем только его болью? Только этой гремучей тоской и блеклыми звездами наедине?
Емельян вздохнул.
Значит, не смог. Не смог он распрощаться с ней. И не потому ли теперь эта долгожданная свобода так не мила ему стала? Не потому ли ему стало так не выносимо слышать эхо своего одиночества, которому он обещал безграничные степи и дорогу в небо?
Никогда он не сожалел о прошлом - но теперь ему стало так грустно от того, что он не оставил себе координаты вчерашних дней, куда ему так хотелось теперь вернуться.
Внезапно остановившись, Емельян прислушался. Ему показалось, что он услышал какой-то шум, похожий на лязг металла. И в самом деле, среди ночной тишины отчетливо различались отдаленные металлические звуки, которые ветер откровенно разносил по окрестности, внушая жуткий мистический страх, который ночь с особенным вдохновением раскрашивала в свои могильные краски. Содрогнувшись от навеянных чьим-то эхом мыслей Емельян, не раздумывая больше не секунды, развернулся и быстрым шагом пошел обратно к своему джипу, сожалея о том, что ушел слишком далеко от света включенных фар. Но сделав несколько шагов, Емельян остановился и снова прислушался, на этот раз услышав глухой рокот машины. Отбросив нелепые мысли о сверхъестественном, он вздохнул с облегчением и расслабился, по-отечески упрекнув себя в малодушии. Разве ему есть что бояться? Боязнь – слуга воображения. Тень, отбрасываемая мыслями. Ведь боимся мы, как правило, не от того, что мир не добр, а что не добры наши мысли.
Рассуждая таким образом, Емельян развернулся и решительно пошел на звук, принципиально решив оправдать свою помаранную храбрость. И только сейчас он вспомнил, что где-то за городом должен был находиться завод по переработке промышленных отходов. Может быть, это он и есть? – мелькнула отрадная мысль в голове Емельяна. И это даже как-то обрадовало его, хотя почему - он и сам не знал. Видимо эта радость облегчения, была своего рода компенсация за испытанный им страх, который растворился совсем когда он, спустя несколько минут и в самом деле увидел замаячившие невдалеке фонарные огни, освещавшие высокий бетонный забор и продолговатое двухэтажное здание, откуда с равномерной периодичностью по-прежнему доносились металлические звуки. Странно только, что со стороны главного шоссе он не увидел никаких свороток, по которым можно было бы добраться до этого места. Хотя дорога шла почти что параллельно той, по которой Емельян убегал от городской суеты и наваждений, пряча от посторонних глаз свое одиночество. Впрочем, это было совсем не важно.
Остановившись в ста метрах от завода, Емельян снова закурил сигарету и опустился под дерево, попытавшись вернуться к своим растерянным ходьбой мыслям. Но, по-видимому, они уже стали достоянием ночи, которая никогда не возвращает раз утерянного. Да, собственно и не хотелось ни о чем думать. Может лучше вернуться к машине и уснуть? – меланхолично размышлял Емельян, блуждая рассеянный взглядом среди разбросанных по небу созвездий. И едва ему в голову пришла эта мысль, как он и в самом деле почувствовал небывалую усталость, навалившуюся на него гранитной тяжестью. Вот только так не хотелось даже шевелиться, не то, что поднимать себя на ноги и идти не весть сколько до затерянного в лесу джипа. Но возвращаться все-таки было нужно. Ведь не ночевать же здесь под открытым небом и на не до конца протаявшей студеной земле?
Докурив сигарету, Емельян собрался с силами и поднялся на ноги, чувствуя себя совершенно разбитым. И в этот момент огромные железные ворота, которые находились справа от Емельяна, стали с шумом раздвигаться, заставив его остановиться. Удерживаемый непонятным ему любопытством, он дождался, когда они откроются до конца, выпуская с территории завода крытую брезонтовым тентом грузовую «Газель», которая вместо того, чтобы ехать по дороге как полагается всякому автотранспорту, свернула влево, где едва виднелась поросшая травой тракторная колея, идущая вдоль высокой ограды завода и уходящая в лес, где, судя по всему, была проложена просека.
Немного удивившись этому необычному маневру по лесным тропам, Емельян пожал плечами, решив, что, возможно, где-то неподалеку находится свалка производственных отходов. Вполне удовольствовавшись этой мыслью, он развернулся и направился к своему джипу, с трудом представляя себе, в какой стороне он находится и как долго ему придется его отыскивать. Но, услышав гул очередной машины, выезжающей из все еще открытых ворот, он снова остановился, на этот раз увидев выкрашенную в ночь легковушку которая, как странно, направилась по той же «дороге» не обетованной, по которой только что скрылась и «Газель». Выразив недоумение по этому поводу, Емельян нахмурился, пытаясь сообразить, куда же все-таки ведет эта дорога? Уж не к звездам ли?
Содрогнувшись от лязга задвигаемых ворот, Емельян вышел из леса и подошел ближе к бетонному забору, освещаемому расставленными по периметру фонарями. Снова взглянув в направлении, где только что скрылись машины, Емельян к своему изумлению увидел, не далее чем в 150-ти метрах от ворот, пробивающийся сквозь пихтовые деревья неподвижный, повисший на дремлющих лапах елей и сосен желтый свет включенных фар, принадлежавших, несомненно, ночному кортежу, только что покинувшему эти жуткие ворота, которые не встретишь даже по дороге в преисподнюю.
Подавив зевком свое желание поскорее добраться до своей машины и уснуть, Емельян несколько секунд нерешительно потоптался на месте. После чего, опасливо озираясь по сторонам, не смело шагнул в ту сторону, откуда просачивался тусклый свет остановившихся машин. Куча вопросов не давала ему покоя, заставляя его покорно следовать за своим неуемным любопытством, которое вдруг стало походить на неприятное предчувствие того, чего он совсем не должен бы знать. Но именно это-то еще больше разжигало в нем неугасимое желание разузнать о происходящем из первых уст, как ни скверно бы это выглядело с точки зрения морали и этики. Что поделаешь, его с детства влекло ко всему, от чего веяло таинственностью. И хоть здесь имел место всего лишь человеческий фактор, без всякой трансцендентной чепухи, тем не менее, это не умаляло его любопытства и он уверенно приближался к тому месту, откуда уже вполне отчетливо доносились человеческие голоса. Вот только о чем они говорят - разобрать все же было еще трудно. Хотя и так было понятно, что выехали они сюда среди ночи явно не для пикника под звездами.
Подойдя поближе, Емельян сбавил шаг, стараясь идти как можно тише, чтобы не выдать своего присутствия, которое может обойтись ему кучей неприятностей. Откуда ему знать, что там за люди и чем они занимаются?
Выбрав удобное место, откуда отчетливо было видно происходящее, Емельян остановился и, затаив дыхание, прислушался к едва различимому разговору двух курящих мужчин, стоящих возле открытой дверцы легковой машины, откуда доносилась медленная негромкая музыка, так удивительно консонирующая с колыбельной тишиной дремлющего леса. Но как Емельян ни напрягал свой слух, все же было трудно уловить суть их разговора, которая во многом могла бы прояснить для него это загадочное рандеву с ночью в глубине леса и далеко за городом. Впрочем, вопросов было предостаточно. И что-то же его удерживало от безрассудного желания выйти из своего укрытия и просто задать их этим романтикам, выменивающим свои сны на тайны ночи.
Емельян досадливо поморщился, чувствуя себя в этот момент моральным прозелитом, принципиально делающим все наперекор своей многоречивой совести. Но… что поделаешь, чтобы многое иметь, нужно от многого отказываться. А всякое новое знание можно приобрести, только распродав ценности (что с того, что они нравственные?) Да и вообще, чтобы двигаться вперед, нужно иметь смелость перешагивать (пусть даже это многовековые гранитные столпы человеческих устоев). Так же как и для того, чтобы видеть, нужно сначала снять шоры с глаз – эту непременную униформу этики и морали. А впрочем, единственное, в чем человек может быть повинным так это в том, что он не научился чувствовать себя правым. А между тем, быть виноватым учат нас с детства – ну как же тут без наказания?
Обратив внимание на пустую кабину грузовика и открытый задний борт кузова, Емельян предположил, что, по-видимому, из него только что что -то разгружали либо же еще разгружают, ведь иначе они бы закрыли борт. И скоро в подтверждение своих догадок, он увидел еще двоих мужчин вышедших из леса. В руках одного из них был маленький фонарик, который он, подойдя к грузовику, отдал своему нахмуренному напарнику, а сам запрыгнул внутрь кузова. Через секунду Емельян, не сводящий с них глаз увидел, как он подтаскивает к краю борта что-то объемное и тяжелое, подавая ожидающему его внизу напарнику. Трудно было сразу разобрать, что это за предмет, пока мужчина не посветил на него фонариком, заставив Емельяна похолодеть от ужаса: это был окоченевший труп человека.
Словно к каком-то сомнамбулизме Емельян, не помня себя от страха, забыл про всякую осторожность и что было силы, помчался к своему оставленному джипу с гулким треском ломая попадающие под ноги сухие прошлогодние ветки. Ему хотелось только побыстрее убраться отсюда куда подальше и забыть про все увиденное. Быть может даже убедить себя в том, что все это ему просто приснилось, что это было всего лишь ночное наваждение выдуманное бессонницей… Да все что угодно - но только не леденящая правда увиденного.
Услышав мужской окрик из-за спины, Емельян еще прибавил ходу, выжимая из себя остатки сил поистощенных беспорядочным образом жизни. И едва ему в голову пришла жуткая мысль, что в него могут стрелять, как тут же раздалась автоматная очередь, заставившая его чисто инстинктивно упасть на землю. Емельян слышал, как где-то совсем рядом с ним просвистела пуля впившись в дерево, и его передернуло от мысли, что она могла достаться ему. Неужели бы он так вот нелепо ушел из жизни, оставив неосуществленными свои мечты?
Каким-то вдруг нереальным стало все происходящее; каким-то неправдоподобным… Но чей же это обман? Кто ввел его в заблуждение этой написанной звездами историей неба? – Разве там говорилось о смерти? Кто бы мог подумать, что она так похожа на ночь?!
Сплюнув попавшую в рот землю, Емельян вскочил на ноги и снова побежал, не сомневаясь, что наверняка они будут искать его и до тех пор, пока не найдут. Ведь он стал очевидцем преступления! Хотя он и не знал, что это были за люди, за что их убили и как убили… Но это было и не важно. Важно было теперь самому остаться в живых. Увидев огни завода, Емельян решил обогнуть его лесом, чтобы не выбегать на свет. Ведь единственное его преимущество – это густой лес и темнота. И в тот момент, когда он находился как раз напротив ворот они стали с шумом раздвигаться, вызвав в нем ощущение загнанного зверя, преследуемого шайкой безжалостных браконьеров. Емельян понял, что за ним начинается самая настоящая облава. И оказался прав.
Из ворот на большой скорости вылетел внедорожник и помчался по направлению к главной дороге, ведущей в город. Еще через несколько секунд показались человек пять вооруженных автоматами мужчин, которые трусцой рассыпались по лесу. Но Емельян этого не видел. Интуитивно ориентируясь в темноте, он несся по лесу что есть мочи, думая только об одном; скорей бы увидеть огни своего джипа. Только бы добраться до него живым и невредимым.
Снова раздалась автоматная очередь, которую подхватили другие, наугад простреливая слепую черноту разбуженного леса. Упав на землю, Емельян зажмурился, обхватив голову руками. Нет, не уйти ему отсюда живым, - мелькнула обреченная мысль в его помутившемся сознании. «Прощай, Анжелика!» - едва слышимым голосом прошептал он, но тут же усмехнулся, вспомнив свой недавний разговор с Орехом. Ведь верно, если эта ночь уготовила для него пулю, то не избежать ему ее. Значит, заслужил он такую смерть. Ведь у смерти – лицо жертвы. А раз так – то будь что будет. Почему бы ему прямо сейчас не спросить судьбу свою? У него для нее всего один вопрос: останется ли он жив? А между тем, так убедительны эти свинцовые тирады.
Дождавшись, наконец, когда стихнет непрерывный стрекот автоматных очередей Емельян, не теряя ни секунды, сорвался с земли и снова помчался, пронзая темноту отчаянным взглядом в слабой надежде увидеть спасительный свет фар своего джипа.
И надежда оправдалась, вселив в него маленькую толику уверенности. Хотя ведь пуле не противостанешь.
Опять раздались очереди, в который раз заставив его броситься на землю. Было очевидным, что они находятся совсем недалеко от него. И скоро они тоже увидят свет включенных фар его джипа. Но только бы ему сесть за руль… Господи помоги!
Вскочив, он снова рванул не чувствуя земли под ногами. Метры превратились в секунды, и небо, опустившись, пригибало его к земле, сжимая пространство в узенькую полоску разгорающегося света включенных фар, согревающих выветренное суматошным бегом сердце, маленькими фотонами спасительной надежды еще остаться в живых. Господи помилуй!
Удары сердца в шаг - и вот уже дверца его родного внедорожника, на которого возлагалась тяжелая обязанность его спасения. Господи сохрани! И вот он уже за рулем, оттолкнув встревоженного пса, заводит двигатель, выжимает сцепление, включает заднюю передачу и, вдавив педаль газа в пол, выворачивает внедорожник. Господи не остави! Снова молниеносное переключение; резкий газ рвущий землю шинами и гулкая тишина, оглушающая разбуженных эхом, озвучивающим происходящее немыми звуками, потому что словам его не хватало воздуха. Да и не было их вовсе. Ведь судьба не дает ответов на словах – она отвечает происходящим в жизни… Ах, только бы она не молчала совсем. Господи, не дай мне погибнуть!
Но как не реально все-таки происходящее. Может быть это потому, что он впервые в жизни перестал участвовать в происходящем? Жило только его тело, руководимое чьей-то невидимой рукой. Но где же тогда была его душа? Где был его голос, который он перестал слышать? А ведь так хотелось узнать хотя бы собственное имя. Но…, страх не ведает имен.
В таком, не помнящем себя состоянии, находился Емельян, на скорости разрывая лесную тьму лобовым стеклом своего джипа. И не потому ли все кажется таким неподвижным, что он обогнал время?
Где-то снова раздались выстрелы…, но разве они могут убить того, кто находится на другой стороне реальности? Как может попасть в него пуля, если даже секунды скользят мимо него? А между тем, ему нужно было всего одно только мгновение, чтобы скрыться за поворотом, выводящим на главное шоссе. Там они его уже не достанут. И странное дело, он совершенно не слышал, как пуля, пройдя через заднее стекло, врезалась в панель разбив ее вдребезги.
Но вот, он уже за поворотом и можно было бы вздохнуть с облегчением, если бы не новое обстоятельство, заставившее его покрыться холодным потом. Прямая стометровка до главного шоссе, оканчивалась стоящим поперек дороги тем самым внедорожником, который он видел выезжающим из ворот завода. Мгновенно приняв решение, он, вместо того, чтобы нажать на тормоз, что было сил вдавил педаль газа в пол. Надрывно взревел двигатель, слившись в жуткую какафонию автоматных очередей разрывающих металлическую плоть джипа. И едва он успел пригнуться, прошептав: «Господи помилуй!», как лобовое стекло осыпалось на него снопами кристаллических крошек вдавленных напором холодной ночи.
Объехать его было невозможно, так как дорога была не достаточно широка для разъезда, которая к тому же оканчивалась с боков густым сосновым лесом. И Емельян сделал единственное, что оставалось в данной ситуации; нацелил свой джип в переднюю часть кузова своих преследователей, которые, поняв его намерение, стали спешно выпрыгивать из машины отбегая от нее на безопасное расстояние. И едва последний человек успел покинуть салон, как разогнавшийся Емельян с оглушительным металлическим грохотом врезался в нее, силою удара развернув переднюю часть машины на 800 . Освободив таким образом себе проезд, Емельян, без труда справившись с управлением после столкновения, выскочил на шоссе, резко вывернув руль направо и помчался по направлению города, чудом не зацепив встречную иномарку завизжавшую тормозами. Вослед ему раздалась одиночная автоматная очередь обескураженных произошедшим парней, потрясенный видом своего помятого, с выпавшим лобовым стеклом внедорожника.
- Научитесь стрелять, придурки! – экзальтированным голосом закричал Емельян, глядя в зеркало заднего вида на суетящихся парней, торопливо залезающих обратно в джип с явным намерением продолжить преследование. Вот только Емельян уже не чувствовал себя жертвой. Все тревоги и страхи вдруг испарились куда-то, смешавшись с ночью - и не от того ли вдруг стало еще темнее? Не от того ли потух небосвод не грея больше ни чьих сердец? Но Емельян знал, для кого была эта торжественная темнота задувшая светила. Ведь так похожа стала эта ночь на могильный склеп, в котором смерть замуровала чьи-то души. А ведь она ходила за ним по пятам и заглядывала в лицо, ожидая приглашения.
Содрогнувшись, Емельян взглянул на разбитую панель и две зияющие дырки в лобовом стекле. Ну, разве это не следы смерти?
Посмотрев в зеркало на свое бледное лицо с кровоподтеком на правом виске, Емельян нахмурил брови и грустно усмехнулся. Все-таки было чудом, что он остался в живых. Значит, жизнь еще не внесла его в проскрипционные списки на ссылку в загробный мир. Видимо небесам не угодно, чтобы земные дела оставались не законченными. Вот только какие дела? Те, что он еще и не начал? Ах, сколько же всего того, что он так и не начал. Но… вернуться назад ему не поможет даже компас. Ведь он хотел неизвестности! – а неизвестность, не имеет координат. Он хотел свободы и ледниковых вершин одиночества – но откуда-то в нем взялось эта жажда тепла и домашнего уюта. Весной ли навеяло? Или эхо пустынь испугало его своим молчанием? А может просто голос смерти внушил ему те самые истины, которые он так горячо оспаривал у Бога? Все это – тема не одной грядущей ночи, которая сейчас била его в лицо простуженным ветром, заставляя ежиться от холода.
Стряхнув с коленей остатки лобового стекла, Емельян погладил по шерсти беспокойно мечущегося по салону Цыгана, пытаясь его успокоить.
- Все позади, дружище, - с тяжелым вздохом произнес он, - И столько всего нам еще предстоит там оставить. Ведь главное – мы оба живы! А это не плохой повод порадоваться. Так что брось горевать! Поправим машину и снова в путь. Ведь где-то же есть эта дорога в небо! А?
Вытащив сигареты, он без труда прикурил щурясь от ветра, чувствуя, что его начинает знобить. «Простуда обеспечена» - безрадостно подумал Емельян, жадно затягиваясь сигаретой.
Бросив взгляд в зеркало заднего вида, Емельян увидел вспышку из следующей за ним машины - и в тот же миг, зеркало взорвалось снопами сверкающих осколков, со звоном посыпавшихся на асфальт.
- Что за черт! - раздраженно ругнулся Емельян, вильнув рулем от неожиданности так, что едва не вылетел с дороги. Но разве еще не все кончено? Он-то считал, что оставил свих преследователей далеко позади с разбитым джипом, который, он был в этом уверен, уже не способен к передвижению. Но, по-видимому, это была совсем другая машина, хотя бы если судить по тому, что обе фары у нее были целы, которые неумолимо приближались, глядя ему в спину желтым холодным светом. Было очевидным, что его джип на много уступал в скорости преследующей его машине и сохранить дистанцию, ему вряд ли удастся. Но только бы ему добраться до города, огни которого дразняще мерцали вдалеке неоновыми созвездиями. Там бы они наверняка не стали в него стрелять. А между тем, откуда-то в нем была уверенность, что ни одна пуля не коснется его. И весь этот киношный аттракцион - не более чем капризы его заскучавшей судьбы, разыгравшейся неприятностями.
Но неужели он и в самом деле представляет столь значимую для них угрозу, если они во чтобы то ни стало, решили избавиться от него? А если так, то что же все-таки там в действительности происходит на этом укрытом от посторонних глаз заводе, если они так ревностно стерегут его тайны? Но даже звезды зажмурились, не желая отвечать на эти повисшие в воздухе вопросительные знаки. Да и не хочет он ничего знать. Слишком дорого обошлось ему это любопытство, толкнувшее его подглядывать за секретами ночи.
Так всегда; стоит только увидеть какую-нибудь неприятность, как она тут же становится твоей, хочешь ты того или нет.
Раздались очередные выстрелы, заставившие Емельяна вжаться в кресло. Лишь бы только они не попали в колесо или, что еще хуже, в бензобак, - мелькнула у него жуткая мысль. Хотя, впрочем, и то и другое означало бы для него неминуемую гибель, которая никак не входила в его сегодняшние планы. Но разве смерть бывает по плану? – Мы даже живем наугад, на ощупь, по случаю… и хоть бы раз в наших планах появилась маленькая строчка: «просто жить!» И вот именно этого-то ему хотелось сейчас больше всего – просто жить! Жить, рифмуя мгновения в поэзию судеб; разукрашивать взоры людские благодатной явью потаенных желаний; собирать по лучику, да по звездочке сокровища чувств, чтобы однажды купить на них новые сердца человечеству… Быть может тогда бы им не пришлось как ему, бороться за свою жизнь и убегать от смерти наступающей на пятки.
Ах, если б только эта ночь не стала его вечным забвением.
Выжимая из своей машины все, что можно, Емельян, на огромной скорости обгоняя попутные машины влетел в город, где он надеялся во что бы то ни стало, избавиться от своих преследователей. Вот только как он это сделает? – лучше бы он не задавал себе этого вопроса. А между тем, преследуемая его машина не отставала и даже как будто еще больше приближалась, наматывая расстояние на колеса как нить на клубок. Что-то нужно было предпринимать немедленно… Но что? Что? – лихорадочно соображал Емельян, напряженно следя за дорогой с размазанными по бокам многоцветными огнями домов, витрин, рекламных щитов и габаритными фарами полуночных машин провожающих его недоуменным ближним светом. Весь мир казалось, превратился в какой-то беспорядочный хаос красочных бликов, в которых так трудно было узнать хотя бы одну человеческую жизнь, не то, что населенный многолюдьем город.
Но кто бы мог подумать, что он вернется сюда вновь? Ведь он уже распрощался с ним навсегда! Неужели еще осталось что-то недочитанным из его бытия в этом городе? Неужели именно здесь, где он играл комедию своей жизни, ему придется надеть посмертную маску трагика? Но разве он приехал сюда за смертью? – Нет. Он просто оставил здесь жизнь и поэтому-то вернулся, чтобы обрести ее заново. Но вот, никогда не прощайся, если не хочешь встретиться вновь. Таковы правила жизни, вынуждающие нас принимать то, что мы отрицаем; становиться тем, кого мы порицаем и любим сегодня то, что мы ненавидели вчера. Мы – дети зеркал! Ну, за что же мы их так боимся?
Проскочив мимо своего бывшего офиса, Емельян свернул на Северный проспект, ограненный в пяти и девятиэтажные дома. И тут вдруг он с каким-то безнадежным чувством понял, что ему ничего другого не остается, как только обреченно колесить по городским улицам с тоской заглядывая в потушенные окна спящих домов. И рано или поздно, они все же настигнут его и просто выстрелят в упор, разрешив тем самым его философский вопрос о жизни после смерти. Интересно только, чем бы он смог занять себя там, на небе? Ведь там даже нет вопросов! Но может быть ему позволят хотя бы зажигать по ночам звезды?
Емельян усмехнулся своим мельтешащим в голове мыслям, штрихующим от его внутреннего взора реальность происходящего. А ведь где-то там, далеко за этими мыслями, дразнящим призраком сияла неизвестность, которая, как странно, оказалась ему не по силам; там была мощенная одиночеством дорога в никуда, по которой он не сделал ни шага. А между тем, все дороги в никуда - оканчиваются ничем. Но почему же он так хотел побираться чужими пространствами? Зачем ему нужны были эти милостыни чужих мгновений? Ведь он же художник! – разве он не нарисовал бы себе такие же звезды как те, что прячет от него небо? Он поэт – и что ему стоило бы сочинить из своей жизни балладу о любви для сердца? У него было все – но зачем то ему понадобились эти несуществующие долины, на которые ему не хватило бы даже своего воображения.
Но выбор, каким бы он ни был, нужно уважать, иначе это было бы не уважением к себе. Просто откуда ему было знать, что на этом пути по ночам, смерть выгуливает подданные ей души?
В любом случае отказываться поздно, потому что избирая для себя путь и вступая на него, он уже становится нашей частью, хотим мы того или нет. Единственный выход из этого – это всецелое принятие своего выбора, но не отказ от него.
Бросив взгляд на встревоженного происходящим Цыгана, о котором Емельян казалось, совсем забыл, сосредоточившись на дороге и своих суматошных мыслях, он вдруг почувствовал, что ему совершенно безразлично то, чем закончится эта бескулисная интермедия. И легко вдруг ему стало! И мысли прояснились, выглянув из-за пасмурного смога страха! Ведь все это не более, чем театр теней, двигающихся по воле ветра! Живая аллюзия, парадирующая реальность; правдоподобная побасенка лжеустой ночи, обманывающей своими звездными бликами; выдержки из чьих-то кошмарных снов… или неосторожная поделка его мыслей? О них-то мы и спотыкаемся, после того как разбрасываем. Ведь разве ли не по нашим мыслям жизнь наша? Чего же тогда ему бояться, если он сам придумал себе эту ночную историю? Так и случается в жизни, что мы становимся жертвами собственных творений. Ну, разве не мило полюбоваться на дела рук своих? Отсюда следует, что каждый язык должен находиться там, где ему положено – за зубами! Но разве о себе умолчишь? Разве о людях не скажешь?.. Разве слово о мире не вымолвишь? Ведь весь мир слушает нас и повинуется! Каков приказ – таков и показ!
Но что за слабость, что не имеет силы? Что за смирение, не имеющее дерзости? И кто смог бы найти отвагу там, где нет страха и малодушия? Нечего ему бояться! И даже именно, он пойдет навстречу своему страху! Даже если для этого, ему придется пройти через все небо!
Емельян расслабился, пропустив время вперед – пусть оно ведет за собой преследователей. И какая-то чудная причастность к окружающему миру озарила его сознание, позволившая ему ощутить себя частью целого. Что это? Он – суть происходящего? Дождевая капля, слившаяся с бескрайней акваторией? И разве он эта разгулявшаяся ночь и тридцать лет ежегодных весенних солнцепредставлений?
Он знал, что делать. Выход ведь всегда там же где и вход.
Обернувшись, он определил примерное расстояние, отделяющее его от преследователей, после чего спокойно вернулся на место, уверенно сосредоточившись на дороге ожидая подходящего момента. У него будет всего лишь несколько секунд, чтобы выполнить задуманное, об успехе которого он не сомневался. Просто откуда-то он знал, что все у него получится. А между тем, это было довольно рискованно. Но разве у него есть еще какие-то альтернативы?
Увидев, наконец, нужную своротку между домами ведущую во дворы, Емельян резко крутанул руль, услышав, как шины завизжали от натужного трения об асфальт. Въехав под арку, он снова крутанул руль и, подмяв под себя облепиховый куст, росший под чьими-то окнами, встал параллельно с домом так, чтобы его не было видно с дороги. Без спешки и суеты спокойно включил заднюю передачу, выждал несколько секунд отсчитанных размеренными ударами сердца и, отпустив тормоз, нажал на газ. Точно в это же время во двор влетела машина преследователей, которую Емельян, точно рассчитав, с разгону опрокинул задним бампером своего джипа на бок и, протащив несколько метров по асфальту, выбросил на детскую площадку.
«Страхи нападают только со спины - но как же они не любят, когда поворачиваются к ним лицом» - совершенно невозмутимо подумал Емельян, внутренне поражаясь своему спокойствию.
Снова переключив передачу, он неторопливо завернул под арку и тем же путем скрылся из вида ошеломленных парней, которые целыми и невредимыми выкарабкивались из опрокинутой навзничь машины, посылая в адрес Емельяна громкие проклятия. Только сейчас он вспомнил, что это была та самая машина, которую он видел выезжающей из ворот завода вслед за «Газелью»…
Но это уже было ему не интересно. Ведь все уже кончилось! И если б только не его разбитый и изрешеченный пулями джип, на котором ночь оставила свой несводимый отпечаток, то он бы ни за что не поверил в правдоподобие произошедшего, даже если бы его воспоминания говорили ему совсем обо обратном.