Время конца 80-х – начала 90-х годов, перестройку, вспоминаю с большой теплотой. Сколько надежд тогда было, сколько иллюзий. Потом был август 91 с «Лебединым озером». Я тогда уже знал, что уеду, уже каким-то документам для эмиграции в Германию был дан ход. Казалось бы, эта страна уже не совсем твоя, какое тебе до всего этого дело, но не смог не отправиться вечером 20-го к Белому Дому.
Помню ту ночь, что провел у Белого Дома напротив горбатого мостика. Собравшиеся разделялись на сотни. Я был а 13-й. Помню следы трассирующих пуль на ночном небе. В такой момент понимаешь, что это не шутки, что это страшно.
Меня, как самого продвинутого и способного связать пару слов по-английски, поставили проверять документы. Сколько знаменитостей я тогда увидел. Подходит мужик, протягивает удостоверение. Читаю: Венедиктов Алексей, как-то там по отчеству, радиостанция "Эхо Москвы". До того через меня проходили люди и познаменитей и покруче, но тут я несколько опешил Дело в том, что радио "Эхо Москвы" я тогда слушал регулярно, но вживую никого из тамошних не видел. И Венедиктов так изъяснялся, что у меня сложился его образ вроде выпускника МГИМО: аккуратно постриженного, чисто выбритого, в отутюженных брюках и все что при этом полагается. А тут мужик с бородой лопатой, рыжей гривой, в очках и, не знаю, кто он по происхождению, но вид его мало вязался с фамилией, заканчивающейся на "ов". Отдал я ему удостоверение, пропустил, и захотелось поприветствовать родственную, как мне тогда казалось, душу. Но вот беда - за эту пару секунд забыл я его фамилию, все вертелась в голове фалилия Варфоломеев (был такой у них ведущий, потом в Америку уехал). Затем вспомнил наконец фамилию, окликнул, помахали друг другу руками, после чего отправился он дальше в Белый Дом, а я продолжил свои дела по проверки документов...
Потом, через день-два, когда все закончилось, в голове крутилаоь: "Ну теперь все будет по-другому, по-честному, по-правильному". Трудно было такую приятную мысль из головы прогнать. Прогнать помогала другая: "Чудес не бывает"...
А еще в конце, уже, кажется, 22-го, мы тоже собрались у Белого Дома, не столько защищать его, все уже было ясно, сколько встретиться и поздравить друг дргуга. Слышу голос за спиной: «Дядь Никит, здарова». Оборачиваюсь – там парень студенческого вида в ватнике, из нашей сотни, растянулся на ящике, на котором провел все эти три дня. А над ним стоит знаменитый кинорежиссер и актер, держа в руках армейскую каску. На студии из реквизита он эту каску взял, что ли? Парню-студенту не хочется упускать случай обменяться еще парой слов с проминентом:
- Дядь Никит, а каска тебе зачем?
- Ёбтвоюмать, суп варить, - находит ответ предмет обожания миллионов и надевает на лицо известную всей стране ослепительную улыбку. После чего взгляд снова устремляется в вечность, в нужной мере отражая понимание историчности момента, и народный любимец отправляется дальше, где его с каской еще не видели.
Вечером отправился ходить по взбудораженному городу, дошел до площади Дзержинского. Там здоровенные краны снимали памятник Железному Феликсу. В здании КГБ не светилось ни одно окно. Народ вокуг ликовал. Много пьяных. Остановился рядом с двумя ментами, один майор, другой какой-то чином поменьше. Менты наблюдали за происходящим. У кранов долго что-то не получалось, но потом наконец памятник сдвинулся с места и повис на тросе. Никаких симпатий к Дзержинскому я не испытывал, но возникло нехорошее ощущение, что присутствую при повешении. Да и этих двух ментов тоже стало жалко: портреты Дзержинского у них десятилетиями в кабинетах висели; болезненно, когда все это рушится. Какой-то нетрезвый парень забрался на карниз и стал разбивать ногой пластмассовую табличку с названием улицы «Проспект Маркса». Разбил.
- А вы-то чего смотрите? – спрашиваю у ментовского майора, показывая на борца с топономией.
- А куда мы против толпы, - разводит руками майор, без особого, впрочем, сожаления.
Я понимаю, что мы свое дело сделали, и этим вечером город принадлежит уже не нам. Можно идти домой отсыпаться...