Чтение как жизнь 2
ОТ АВТОРА Я окидываю взглядом сотни прочитанных книг – в детстве, отрочестве, юности, молодости и первой части моей зрелости – и вижу нечто удивительное, некую ниспосланную Богом закономерность. Ясно вижу, что в куче ненужного, пустого, душевредного, есть и другое! Чья-то рука с твёрдой периодичностью посылала мне книги с христианским елеем. Прошу слову «елей» не придавать в моем контексте тот расхожий смысл, который в светской литературе синонимичен выражению «ненужная слащавость» или даже фальшь, неискренность. Вообще-то елей – это просто масло плодов. В Евангелии добрый самарянин поливает маслом - елеем раны человека, избитого разбойниками. Так вот травмы, нанесенные душе моей (хоть я тогда отнюдь не считала эти впечатления травмами) смягчались, нейтрализовались (в какой-то мере) посланными мне истинно добрыми, на христианской закваске взращёнными книгами. Вот о таких литературных произведениях я и пишу здесь, объединяя их в стопку «книги от доброго самарянина».
***
Дети строителей растут на стройке – наперегонки с домами. Это интересно, но и опасно. Я гуляла с мальчиком Борей. Занимались мы тем, что …топали. Дворы украшены красивыми ледовыми тарелками: узорчатыми, агатовыми. Жалко такую красоту ломать, зато весело. Тарелки лопаются с хрустом, звонко, на разные голоса. И вот топнула я по очередной ледяной тарелке и … очутилась по пояс в холодной воде. То была не лужа, а яма! Хорошо, что я не одна. Борька помог мне выбраться и посоветовал:
– Ты посиди здесь на брёвнышке, пока не высохнешь, вот никто и не узнает.
Ему было пять лет, а мне шесть, и я поняла, что это плохой совет, и что самое лучшее – скорее бежать домой. Возможно, ругать не будут, если быстро примчусь. Действительно, не ругали, но три дня не выпускали на улицу, якобы обувь сохнет. Зато снова и снова читала я про Козетту и жаждала: кому бы поведать чудесную историю? Сидела на кухне и рассказывала бабушке.
Ира пошла дальше. Именно пошла… тёмным вечером провожать одноклассницу до соседней деревни. Помню тревогу родителей. Отец в беспокойстве куда-то бегал. Наконец Ира возвращается.
– Ты зачем пошла?!
– Кате одной страшно.
– А назад одной тебе не страшно было?!
– Так у меня же фонарик.
Через три месяца романтичной жизни на Варино отца направили на Урал, главным инженером завода. Он уехал скоро, а мы через несколько дней. Ехать в отдельном купе замечательно. Не хуже товарняка. Коридор тоже был наш. Мы с Ирой всё время стояли у окон, и читали мелькавшие надписи на откосах вдоль железной дороги – то выложенные из камня, то написанные краской: «Слава КПСС», «Миру – мир» и т.п. Воспитанные в Боге и свалившиеся в безбожие идеологи что могли ещё придумать? Просто переделали хорошо знакомые и привычные русскому народу выражения: «Слава Богу!» и «Мир всем!»
А приём в пионеры? Тоже калька с обряда крещения. Вместо «Верую» состряпали торжественное обещание, а вместо крестиков завели красные галстуки.
КНИГИ НА ПАРТЕ и под партой.
Ира пошла в школу в 1953 году, а я в 1957. И вот разница. У Иры самый первый урок начался с возмутительного указания учительницы.
– Дети, у кого на шее есть крестик, снимите и положите мне на стол. Потому что Бога нет, значит, крестик носить не нужно.
Дети – с крестиками ходила половина класса – повиновались.
Свой первый урок я тоже помню. Учительница Ольга Александровна после поздравления и знакомства стала учить вежливости.
– Дети, всем обязательно надо здороваться, прощаться, говорить «спасибо». Раньше спасибо означало «Спаси, Бог». А сейчас просто благодарность.
Уж все-таки лучше, чем повеление снять крестик! Видно, в министерстве просвещения думали, что с крестиками уже покончено?
Первый класс стал для меня первой мукой. Уроки чтения – из-за того, что я хорошо читала, уроки письма – из-за того, что я плохо писала. Это потом в первом классе, да и вообще в школе стали применять индивидуальный подход. Тем детям, кто уже хорошо читает, разрешили на уроке чтения открывать свою книжку, а не водить пальцем по букварю и слушать, как другой, заикаясь и запинаясь, бормочет: зу-я, за-я, за-яц. Для меня было пыткой слушать это, я уносилась мыслями далеко, но учительница могла в любой момент поднять:
- Розен Галя, дальше.
А я откуда знаю, с какого слова дальше. Мне делали строгое замечание, и я застывала от стыда и страха. С уроками письма тоже было горе. Писали мы перьевыми ручками, обмакивая их в чернильницу. Я ляпала кляксы, размазывала ручьи – хоть Мойдодыра зови. Были уроки чистописания. Красивое слово немножко утешало, чуть добрела учительница, но красивых букв моя рука так и не выводила. Никто со мной не сидел, не занимался. У родителей шёл бракоразводный процесс. Учительница только головой качала и смотрела недовольно. Но за объяснение слова «спасибо» – спаси ее Бог.
Каждое утро ученики ждали первого звонка в вестибюле. Наверх, в классы путь преграждали стеклянные двери. Наша громогласная уборщица тётя Тоня открывала их с первым звонком, за пятнадцать минут до урока. И вот я сижу на корточках у заветной двери и читаю вслух сказку. Два мальчика и десяток девочек пристроились рядом, слушают. Дверь в школьную библиотеку открыта. Сколько там интересного! Но я, увы, туда не записана. Нам объявлено, что первоклашки пойдут в библиотеку только в третьей четверти, когда научатся читать. И вдруг…о, ещё не раз в своей жизни я встречу это счастливое «и вдруг»… Выглянула из дверей библиотеки Мария Михайловна и спросила: «Кто это читает? Иди сюда, девочка, я тебя запишу». И вот я уже гордо несу домой библиотечную книгу – «Девочка из города» – повесть Воронковой.
Эту книгу если кто читал, то не забудет. Ведь и вы помните, верно? Я недавно перечитала. О Боге ни слова, но присутствие Божие чувствуется. Так и видишь икону Богородицы, перед которой добропорядочная деревенская женщина молится за детей – у нее трое своих, да новая дочка – сирота-беженка, Валентинка. Я уверена, что в новых изданиях книги иллюстраторы поместят в интерьер избы уголок с иконами. А если снимут фильм – тем более мать будет молиться. Дух повести патриархально-русский, православный.
После первого класса, в первый же день каникул нам объявили родители, что мы (кроме папы) едем в Москву. Точнее, через Москву – в Крым. Помню, как подъезжали к Москве. Голос по радио: «Поезд прибывает в столицу нашей Родины – город Москва!». Впечатлило. Я уже где-то говорила, что в те времена патриотизм был нашей религией.
Помню, как шли через Новый Крымский мост. Я здорово устала от пеших маршей и думала – через мост пройдем, в Крым войдем и будем отдыхать. «Ну что ты, Галечка, в Крым на поезде…» Зато за мостом – прямо на улице – прилавок с книгами. Нам купили «Нашу древнюю столицу». Я запомнила с первого прочтения: «Да не город – деревушка! На пригорке – церковушка…» Ласковое слово «церковушка» соединилось в памяти с торжественным объявлением поездного радио. Только где она – церковушка на пригорке? «Да ты же видела – Кремль!» А!... Провинциальная девочка долго будет размышлять. Книжка мне понравилась: очень складно все, читаешь не отрываясь.
Феодосия, где прожили всё лето, книгами нас не баловала. Надо было ходить – и далеко – в читальный зал, на дом приезжим детям книги не давали. У хозяйки квартиры была стопка журналов «Работница». Бабушке и маме было что читать, а нам приходилось просить книжки у детей во дворе. Ира один раз в неделю бегала в газетный киоск за «Пионерской правдой».
ОДНАЖДЫ в дождливый день, когда на море не пошли, бабушка и мама слушали утром радио. Передача «Пионерская зорька» – её начинали звуки горна. В тот день в «зорьке» рассказали о пионере-герое из города Феодосии (бабушка сразу сделала динамик погромче) – Вите Коробкове. Это был мальчик из партизанского отряда, немцы его схватили и убили. Диктор сказал, что о подвиге Вити Коробкова написано в свежем номере «Пионерской правды». Взрослые призвали к ответу пионерку Иру.
– Ты читала про Витю Коробкова? Как нет? А где газета? Ира, запомни, газету надо читать с первой страницы!
Вот в такие «политические» времена проходило наше детство.
Дождь кончился, и мы пошли в парк, где нашли плиту с надписью: «Здесь будет установлен памятник юному партизану Вите Коробкову».
Через 20 лет я приеду в Феодосию с первоклассником-сыном. Вместо плиты стоит памятник – и очень хороший. Хотелось мне по дороге в Крым, в купе, прочитать сынишке повесть о Вите Коробкове, и в Феодосии принести цветы к памятнику. Книги про героя Витю Коробкова в городской библиотеке не оказалось.
–Да, она была у нас в одном экземпляре, но её не вернула читательница. Можем дать адрес.
– Дайте, пожалуйста.
По адресу надо было сначала ехать, потом идти пешком в отдаленный поселок километра 3 под изматывающим солнцем (уральский климат способен на всё). Водички взять я не догадалась, ручья на просёлочной дороге не встретилось. Я подбадривала себя тем, что, если суждено моему сыну попасть на войну, пусть мужество Вити Коробкова будет ему опорой.
Мы прочитали в поезде повесть о Вите. Рядом ехал пятилетний мальчик, ему отец тоже разрешил слушать моё чтение. Малыш, когда я читала последние страницы – об аресте, допросах, – всё спрашивал, блестя карими глазами: «Он убежит? Он убежит?» Я вздыхала и качала головой.
Пройдет 10 лет. Мой сын окажется на войне. Конфликт Азербайджана и Армении, где наших мальчиков – в основном, с Урала и из Сибири – поставят живым щитом меж двумя народами. Долго не было писем. 1990 год, никакой вам сотовой связи. По ночам я ходила на переговорный пункт и телефонистка всё набирала и набирала безуспешно номер телефона воинской части.
Наконец сразу два письма. Восемнадцатилетний воин пишет: раздали бронежилеты, спим не раздеваясь. Настоящая служба, как я и хотел». Вот тогда я начала молиться. Но некрещёная и глупая – сразу попала в сети лукавого – боялась произносить «Да будет воля Твоя». Дескать, я же не знаю воли Его. Добрый самарянин и здесь выручил. Подкинул журнал «Наука и религия», где объяснялось, что воля Божия всегда добрая.
Пройдёт ещё двадцать лет, и я поеду в гости к сыну знакомиться с маленькой внучкой. У сына небольшая дача на окраине Гатчины. Метрах в ста от калитки вижу какой-то обелиск со звездой.
– Это такой памятник? – удивляюсь примитивности сооружения.
– Нет. Это настоящий ДЗОТ. Здесь батарея стояла. Сын улыбнулся, скрывая серьёзность, и процитировал из Бориса Васильева: «Здесь тоже была война». Он точно знал: мама узнает – это ключевая фраза из повести «А зори здесь тихие». Я с благодарностью вспомнила тот жаркий день, когда, отбиваясь от слепней, шла просёлочной дорогой за книгой для семилетнего сына.