Я помню себя лет с 2-3-х. Вот я спускаюсь по лестнице, осторожно держась за выкрашенные блестящей коричневой краской поручни, со второго этажа ещё крепкой деревенской избы, где мои родители снимали комнату у бабушки Оли.На фоне распахнутой двери чёрная фигура местной дурочки, моей подружки в виде буквы К. Как же звали то тебя, подружка моя слюнявая?Не помню. Ждёт она меня, а зачем не помню, наверное мы с ней пекли на улице куличи из песка. Хорошо помню своё детское жестяное ведёрко, ярко синее с крупными красными горошинами и узкой проволочной ручкой. Ещё помню, как лежу на горячей печке на кухне у бабушки.
Стены все в иконах, а одна огромная икона в углу запомнилась мне навсегда. Почернела она вся, но бабушка по большим церковным праздникам протирала её деревянным маслом.И она начинала сиять, переливаться на свету. Но кто там был нарисован я не помню, может Николай Угодник, а может и сам Спаситель. Смотрит Он на меня глазом прищуренным, засиженным мухами, а лампадка моргнет, а потом опять загорится ярко и уверенно. И мне кажется, что это Он мне подмигнул-не дрейфь, малыш, всё будет хорошо.
Чего только на печке у неё не хранилось:старые валенки огромного размера (она вставляла их один в один носками в разные стороны и они напоминали собой какую-то странную каракатицу или половину фашистской свастики),какие-то берёзовые туески с лечебными травами. Они так вкусно пахли. Хранились там мука и крупа,пачки крупной серой соли,специально высушенный иван-чай(бабушка его заваривала с листьями смородины вместо покупного чая),сушеные грибы висели по стенкам в марлевых мешочках.
А я сижу и листаю старые журналы "Огонек".Их на печке целая гора.Они аккуратно перевязаны старой бечёвкой. Мне удалось расшатать одну кипу и вытащить несколько номеров. Они такие большие. Бумага толстая.Когда я переворачиваю страницы,то в воздух поднимаются тучи пыли.Мне нравится наблюдать за их беспорядочным танцем в свете солнечного луча. Я иногда специально дую, чтобы они веселее танцевали. А стоит с силой втянуть пыль носом и у тебя в носу делается уморительно щекотно.Я пытаюсь задержать в себе воздух,тру носик пальцами,но это мало помогает.Наконец я жмурюсь,а потом с силой чихаю.Хорошо,что сегодня я не простужен,а то на носу повисла бы большая сосулька. А в этом случае пришлось бы звать на помощь бабу Олю.Она так ловко умеет вытереть мой носик краем своего старого передника,что я тут же забываю про простуду. Сразу выздоравливаю! Но вечером она все ровно заварит в чашке немного сушёной малины и даст мне выпить.
Вот уже почти шестьдесят лет прошло, а она как живая стоит у меня перед глазами. Высокая ростом,костистая,с добрым морщинистым лицом с большими бородавками на носу и на подбородке,она пережила и мужа и детей.Мужа раскулачили, выслали неведомо куда в 37 году(там и умер бедолага),а сыновья погибли на фронте. Как ей потом удалось вернуться в родную деревню я не знаю, но она вернулась. Одна осталась доживать свой вдовий век. Поэтому и полюбила она меня, приняла как родного.
Так получилось,что мои родные бабушки умерли до моего рождения. А что же за детство у ребёнка без бабушки, без бабушки дитя сирота. Пусть даже и мамка не работает и сидит с ним, а всё не то.Только бабушки умеют так здорово сказки рассказывать. Да и в любви и заботе им равных нет. Я иногда думаю, что и моя любовь к литературе и к книге от бабушки Оли. Печально сложилась её дальнейшая судьба: умерла она от скоротечного рака через полгода после отъезда родителей на работу в другой город.Они очень хотели взять её в семью,чтобы она заботилась обо мне до школы, но не успели.Соседи писали,что затосковала она сильно по мне, а потом как-то сразу слегла и быстро умерла. Вечная тебе память и пресветлый Рай, моя дорогая бабуля!
Вот я лежу на животе и рассматриваю блестящие разноцветные картинки в журнале,а там то Днепрогэс, то усатый товарищ Сталин с трубкой в руке с весёлым прищуром смотрит на меня.И мне так хорошо, что Он есть и всегда будет с нами.
А на столе огромный краснобокий самовар так сладко пыхтит: пых да пых, пуская пар в потолок. Пахнет свежеиспечёнными пирожками с капустой и морковкой, а за окнами какой-то знакомый звук. Это мамкины ботики хрустят по снежку, а тут и дверь радостно скрипит давно не смазанными петлями: Здравствуй, мама!
Бегу я к ней со всех ног и наконец утыкаюсь в её холодные коленки,обнимаю их и зарываюсь в такую родную и сладкую мяготь её шубы из кротового меха. Она ставит на табуретку свой жесткий кожаный портфель с блестящими металлическими уголками. Он, как всегда, туго набит школьными тетрадками. Потом она подхватывает меня, целует и от неё пахнет свежестью морозной, губной помадой и почему-то яблоками.