Отбыв девятину, решил Афанасий сходить к деду Евсею развеять мрачные мысли. Может, дед какой мудрый совет даст. Год ведь почти у него не был. Взял отцовскую берданку, встал на лыжи и пошёл через реку. Свернув с дороги на тропинку, подстрелил копылуху, сидящую на берёзе. Опять подала голос Жуля. Вышел дед.
- Никак Афонька пожаловал.
- Доброго здоровья, дедушка. Совет твой нужён, как дальше жить-то.
- Ну што ж, заходи. За совет денег не возьму.
Афанасий рассказал деду Евсею о смерти матери и о том, что остался один в отцовском доме.
- А ты, паря, поживи маненько у меня. Вона щас собьём те лежанку. Шкуру вона со стенки кинем. Отдыхай – не хочу. Глядишь и пообвыкнешь. Время-то лечит. Подмогнёшь мне с рыбалкой. Щас как раз рыба-то должна подыматься. Вдвоём-то сподручнее будет. Ты тока сходи, продай всю живность-то, да окна избы заколоти.
Афанасий согласился. На том и порешили. Продал Афанасий на рынке в ТаборАх старую кобылу Пелымку, пяток овец, свинью, да и подводу заодно. Выручил при этом 64 с половиной рубля. Особо не торговался. Всё переживал за кончину матери. Кур с петухом за так отдал соседке - тётке Матрёне, Грушенькиной матери. Отнеся ей же кое-что из домашних вещей и кухонной утвари, выходя, Афанасий столкнулся лоб в лоб с Грушенькой в калитке. Она была очень хороша: в нарядном сарафане, с подведёнными бровями. Румяные щёки с ямочками расплылись в улыбке, открывая жемчужные зубки. Как бы нечаянно тронув Афанасия за рукав, Грушенька, потупив серые глазки, тихо произнесла:
- Афоня, куды ж ты пропал? По вечерам на гулянки не приходишь.
Афанасий от смущения как язык проглотил. Немного помолчав, овладел собой и грубо ответил:
- Не до гулянок мне теперя. Да и есть тебе с кем на них ходить.
Выдернув рукав, поспешил домой, закрыл окна избы ставнями, заколотил их обрезками досок и пошёл к деду Евсею.
После этих печальных событий отправился он жить в избушку деда Евсея. Дрова, правда заканчивались, а сухостой весь близко от избушки уже был вырублен. Пришлось заходить подальше в чащобу, искать подходящее для печки топливо. Сходил также к Марфушке, рассказал последние новости, взял хлеба, крашенок, возвращаясь, нарезал веток вербы. В Пасху похристосывались. Питались дед с Афанасием тем, что добывалось охотой да рыбалкой. Чай пили с травами, которые заваривал только сам дед Евсей.
В апреле дед, проверяя вершу на ручье у озера, провалился под лёд. Афанасий в это время был не так далеко. Где-то рядом токовали глухари, и он отошёл, с надеждой добыть самую крупную птицу в этих краях. Услышав крики, стремглав бросился на выручку. Полынья стремительно расширялась на глазах. Афанасий срубил берёзку, растущую на болотистом берегу озерка, кинул верхушкой к деду. Тот кое-как ухватился за ветки и Афанасий, напрягая все силы, вытащил деда из полыньи. Оба тяжело дышали. С одежды валил пар. Спотыкаясь, цепляясь за ветки кустарников, побрели в избушку, за пару вёрст, отстоящую от озера.
Добравшись до избушки дед, сняв с себя всю одежду, сказал:
- Ну, паря, бери вона из под топчана баклагу, плесни мне на спину, на ноги, посля на живот, да втирай досуха. Кажись, застудил я нутро.
Похоже, в баклаге была вонючая сивуха, заткнутая деревянной пробкой с тряпицей. Растирая деда, Афнасий увидел две круглые отметины, около плеча и сбоку на пояснице. А вся спина была в продолговатых шрамах.
- Чё это у тебя, дед?
- Дак энто шомполами, да пулей аглицкой. А внизу чиряк был.
- А ты чё, с аглицкими, што ли воевал?
- Дык на крымской. Молодым ишо парнишкой, - проскрипел сквозь зубы дед.
- Расскажешь?
- Посля. Давай шибче втирай. Ещё плесни.
После растираний дед попросил запеленать его как ребёнка в льняную холстину, а сверху укрыть старым, кое-где порванным тулупом.
- Дай посплю, а ты сходи к Марфушке, да испроси у неё хлеба, да сушёной черёмухи, да малины, ежель у них есть, - дал указание дед.
Сходил Афанасий к Марфушке. Принёс хлеба. А черёмухи и малины не нашлось. Дети болели, и всю уже извели за зиму. Марфушка сбегала к соседям. И у них тоже кончилась.
- Вот беда. У меня тоже кончилась. Ну да ладно. Авось обойдётся, - сказал дед.
Однако, не обошлось. Несмотря на то, что Афанасий растирал деда ещё несколько раз, пока не кончилась сивуха в баклажке, Евсею становилось с каждым днём хуже. Он сильно кашлял и однажды стал отхаркиваться кровью.
- Ну, всё. Нутренюю жилу порвал. Хорошо пожил. Помирать буду, - слабым голосом сказал дед.
- Ладно. Слушай. Давно хотел тебе сказать. Видно, пришло время.