Каменные джунгли. Будто убрали кавычки: все дома обвил плющ, – видно, что скоро разрушит, – окна покрывала разноцветная плесень, а под ногами стелился густой ковёр мха, почему-то чёрного. Красиво, без кавычек думал Черкасский, шагая в форме полицейского по городу и восхищённо озираясь, – настоящая Россия, как предки завещали! Он действительно гордился. Растения рушили здания, дикие животные убивали жителей, нельзя проехать на автомобиле – мох обездвиживали колёса.
Позади была стена: этот город отгородился от других, теперь это анклав, другая страна внутри России.
Массква. Чтобы стереть прошлое, у былого названия заменили А на О и добавили ещё одну С.
Мимо проскакали офицеры в мундирах. Все три коня ослепительно белые. Черкасский отдал честь служивым, и те откликнулись с быстротой и синхронностью; он отказался от скакуна, когда проходил блокпост и теперь жалел об этом.
Машина не проехала бы по мху.
И слава Богу!
Воздух! Воздух-то какой!
Черкасский глубоко вздохнул. Полной грудью. Озон.
Он пошёл вдоль домов. Тротуары стали шире – забрали ещё и дорогу. Гуляй – не хочу! Еле-еле осыпалась каменная пыль. Когда растения закончат работу, на месте каменных зданий вмиг вырастут деревянные. Ой будет-то услада!
Старик ковылял на встречу. Он был в сером от той самой каменной пыли костюме. Даже лицо было в ней. Он тащил за собой мешок, делал это с большим трудом. Увидев полицейского, старичок просиял.
– Сынок! Помоги, а? Понеси мою ношу.
Черкасский согласился. Перекинул мешок через плечо и поплёлся за стариком. Ага, это ж опять к блокпостам идти. Ну, ничего, движение – жизнь.
Старик спросил:
– Сколько лет служишь?
– Четвёртый год пошёл.
– То есть ты Чайку застал?
– Выходит, да.
– Да, – с ностальгией вдохнул старик, – при нём хорошо было.
– А сейчас что, плохо?
– Что ж хорошего? Мы от всего мира отделились, хавать нема, сюда без особого разрешения попасть нельзя.
Черкасский насторожился внутри, но внешне этого не показал.
Интересно, что в мешке…
Старик продолжил:
– Чайка тоже был не подарок. Но сейчас, с Дегтярёвым этим, мы откатили в шестнадцатый век! Нет, спасибо. Мне это хватило Советского Союза.
Черкасский остановился, оставив деда, идущего впереди и бормочущего что-то себе под нос, а сам заглянул в мешок.
Оружие.
Взрывчатка.
Переворот 2.0!
Табельный пистолет сам прикипел к пальцам. Выстрел – и старик упал. И исчез.
Коп подошёл ближе. Мох с точность полароида срисовал деда, лицо которого скорчилось от боли. По бокам – кровь.
Его труп стал 2D, потерял объём.
Посмертный портрет.
Это было даже красиво. Красное на чёрном всегда будоражит.
Наклонившись, Черкасский провёл рукой по ворсинкам, где должна быть кровь, словно гладил питомца. Он горд. Он любовался проделанной работой.
Он убил врага.
Его костюм испачкался, потому что его хозяин рыл подкоп, как крот.
Его говор не нашенский.
Он наговорил на статью.
И не на одну.
Черкасский уходил, взяв предварительно из мешка кое-что. За спиной рисунок растворялся. Ибо никто не должен видеть крови. Так хочет президент.
Надо спешить на площадь. Там толпа. И она кричала: долой Дегтярёва!
Переворот 2.1!
Вы сдохнете! А мы как мученики попадём в рай!
Коп незамедлительно приблизился к восстанию и кинул два коктейля Молотого (взял в мешке, да) – по одному на каждый фланг.
Как в боулинге! Страйк!
Толпа издала дикий вопль. Воздух стал тягучим, наполнился сладковатым запахом горящей плоти.
Красиво…
– …присуждается Черкасскому Роману Наумовичу как самому вежливому полицейскому в Масскве!
И он подошёл к Дегтярёву за наградой. Аплодисменты. Сквозь щели в стенах пробивались лучи света. Растение работали без устали. Рукопожатие. Вот она мечта!
Дегтярёв сказал:
– Я горд за вас.
– Служу отечеству!
– Эй, возьми кофе.
– Что?
– Кофе свой возьми, говорю.
Черкасский открыл глаза, взволнованно огляделся. Он сидел в полицейской машине, при своей любимой форме.
Его товарищи вернулись с кофе.
Приснится же, подумал он, отпивая напиток из стаканчика, – хоть фантастический рассказ пиши!
– Ты слюни пускал, – сказал Олег Чаадаев, с задних мест забирая свою порцию.
– Пошёл ты! – отгрызнулся Роман.
– Да, – закивал Денис Кавелин, – Они ещё так смешно пузырились.
Кавелин единственный из компании не пил кофе. В студенческие годы он без приглашения входил к Черкасскому в комнату, молча выпивал из чайника всю воду, при этом не используя лишних средств, типа кружек, и уходил.
– Пошли вы оба!
И двое парней на задних сидениях залились хохотом.
Марк Киреевский сохранял молчание. Он принёс кофе и был водителем.
Жаркий полдень.
– Ветер решил сегодня выспаться, что ли? – проговорил Олег, потирая лоб – Надо кандишку включить.
– Тогда придётся окна закрыть.
– Без проблем.
Сказано – сделано. Машину наполнили еле слышное жужжание и весьма ощутимая прохлада.
Черкасский взял сотовый, по памяти набрал номер, приложил к уху.
– Здрасьте, это Елена Леонидовна? Хорошо. Вашу дочурку как звать? Машенька, значит… вы знали, что она лесбиянка? Нет? Теперь знаете. А чтобы это оставалось только между нами, а не на устах у всего города… да, видите какая вы догадливая… двести тысяч каждый месяц – и это так и останется между нами. Номер карты в сейчас получите. Да… всего доброго, Елена Леонидовна.
Роман проделал в телефоне кое-какие манипуляции.
– Только давайте без лекций, – сказал он.
– Давайте, – откликнулся Кавелин, – Ты непробиваем.
– Вот и славно.
Телефон радостно пиликнул, и на лице Черкасского появилась улыбка.
– Марк, выбирай клуб.
– В пульс.
– Там же геи, фу.
– Тебе не пох, где бухать?!
– Видать, не пох.
– Галерея шесть?
– Там же мусор, который считает себя элитой собирается.
– Это творческая молодёжь нашего поколения, – усмехнулся Марк, – Прошу относится уважительно.
– Уважиться относительно… ладно, – кивнул Черкасский, потом обратился к Денису и Олегу: – Вы с нами?
– Нет, – в один голос ответили те.
– Ладно.
И вышел из машины, чтобы покурить.
Какой сон необычный, думал он. Обособленная Москва – как в конце правления Ивана Грозного. И чего тот старичок так загнул: шестнадцатый век, шестнадцатый век. Поставил бы имя Иван рядом с эпитетом Грозный – всё всем стало бы сразу ясно. Ан, нет, посмотрите-ка: шестнадцатый век! И хм где они такой мох откапали? В космосе? Или проделки проклятых колдунов-учёных? Дегтярёв президент? И Чайка тоже? Вот уж точно фантастика! Но я бы в эту реальность вписался. Уж я бы дел наворотил! Толь вот не помню, как такие люди назывались…
Роман Черкасский бросил окурок на асфальт и невозмутимо сел в машину. Окурок же продолжил дымить, приманивая обездоленных закончить начатое, но никто не решится подойти к транспорту копов. Никогда.
До обитателей между тем транспорта копов дошли новости из Америки.
– Если коротко, – сказал Кавелин, – То белый полицейский задушил беззащитного чёрного…
– Беззащитного чёрного!? – хохоча, встрял Роман. Марк тоже усмехнулся.
– Общественность встала на защиту чёрного…
– Ну и зря, – сказал Черкасский, – А что с копом стало?
– Уволили.
– Идиоты. Лучше бы к награде приставили. Тем меньше обезьян среди человечества, тем это человечество прогрессивнее.
Марк обернулся:
– Что ж вы не рассказываете, что было дальше?
– Общественность подняло бунт под лозунгом Black Lives Matter – жизни чёрных важны…
– И под бунтом, – Марк разминал шею, – Имеются в виду мародёрство, вандализм, убийство тех, кто под руку попадётся. И в итоге негры потребовали у белых целовать им ноги.
– А жопы?! Тупые негры, все проблемы из-за них. А это пендосы дохера демократы и дебилы!
– Поддерживаю, – сказал Киреевский, – Но моя дочь поедет учится туда, потому что у нас нихера нет.
Оба захохотали. А парням позади было не до смеха.
Они ехали в участок, когда Черкасский попросил остановить машину.
– В чём дело? – спросил Марк.
– Подождите меня здесь.
И вышел.
Одни называют это вандализмом и хулиганством, другие – искусством. Роман Черкасский относил себя исключительно к первым, безо всяких оговорок. Юноша уродовал здание, используя баллончик с краской.
– Молодой человек, – громко начал коп.
Юноша обернулся и аккуратно поставил баллончик. До служителя закона было несколько шагов.
– Вам известна статья за вандализм?
Юноша молчал. Он мечтательно смотрел в сторону.
– О, да тут ещё оскорбление чувств верующих.
Юноша сделал шаг.
Ещё один. Будто танец.
– И власти.
Черкасский не замечал, как странно ведёт себя нарушитель. Лишь когда больные уши – профессиональная травма, итог не вполне удачного задания – услышали: нечто похожее на танго, рука потянулась к пистолету. Юноша, пританцовывая, приблизился и вложил в руку цветок. Оторопевший, не знавший, что делать, Роман застыл, изумлённо тараща глаза на странного нарушителя. Тот обнял копа за плечи и поцеловал – никакой страсти, просто губа к губе и небольшое давление. Затем, также пританцовывая стал уходить, прихватив сумку с краской.
Вышедший из оцепенения Черкасский уже приготовил оружие и ждал.
Бах – и юноша упал. Роман подошёл ближе. Пробита нога – так и надо; донеслись стоны боли. Перевернул нарушителя, чтобы видеть лицо: слишком милое. Взяв пистолет за дуло, коп стал бить его рукоятью. Вот так лучше, вытирая табельное от крови, подумал он. Что дальше? Подобрал кирпич и начал подправлять своё лицо. Юноша это увидел:
– Да ты псих.
– А ты гей.
– Нет, это акция: поцелуй мента.
– Всё равно гей.
– И что?
– Вы детей после себя не оставите – и сдохните. А Путин не даст вам их усыновлять. Очень умный человек, так он Россию от садомитов избавит! Слава Путину!
Юноша промолчал.
Между тем Черкасский закончил косметические операции, отбросил кирпич. Ещё он вспомнил слово и сказал вслух:
– Опричник.
– Что?
– Я – опричник.
Сказав это, мент захохотал.
Потом стал серьёзен:
– Слушай, между нами завязалась драка, ты хотел убежать – и я прострелил тебе ногу. Понял? А лучше молчи, а то лишнего взболтнёшь.
Роман по рации вызвал Марка, и они вместе донесли нарушителя до машины и бросили на заднее сидение, между Денисом и Олегом.
– В участок? – спросил Марк.
– Нет, – сказал Роман, – к тебе на дачу.
– Что? Ром, щас не до шуток…
Черкасский приставил пистолет к виску напарника.
– Не до шуток. Ты, чёрт, прав. Я хочу преподать ему урок.
– Хорошо, – кивнул напарник, пистолет оказался убран.
Он кинул назад аптечку. На непонимающий взгляд Романа ответил:
– Чтоб кровью не истёк.
Дачное солнце клонилось к вечеру. Темнело медленно. Юноша на коленях, руки за головой. И дуло чернело в его сторону.
– Как звать? – уточнил Марк.
– Сергей.
– Сергей гей, э-ге-гей, – подразнил Роман, державший пистолет.
– Что вам надо?
– Правосудия, – равнодушно пожал плечами Черкасский.
– Какое тут правосудие. Вы держите меня в заложниках.
Один полицейский ударил в ногу, другой в живот. Оба били ногами, и Сергей упал в позу эмбриона.
– Так вот, мальчик, – Роман опустил ствол. – Нет правосудия. Это Россия, сынок. Здесь власть. Да, власть! Власть сильного над слабым. Богатого над бедным. Мужчиной над женщиной. Так было, так есть и так будет всегда! И я этим город! Я – опричник!
Он сделал ещё удар и велел восстановить его до позы на коленях. До них донёсся запах жаренного мяса. Это Денис и Олег делали шашлык на углях.
– Скоро будут готовы. – сказал Кавелин.
– Хочешь есть, Серёж? – ласковым голосом спросил Черкасский.
Нет ответа.
Слабое движение головой – отрицательно.
Кто ж тебя спрашивать будет, ха. Роман молча взял кусок сырого мяса для второй порции и кинул Сергею.
– Без рук. Съешь это.
Нет реакции.
Пистолет к виску.
Холодный и отрывистый голос:
– Я сказал: съешь это. Собака.
Сергей встал на четвереньки и наклонился к мясу. Пошли в зубы, надо зачерпнуть меньше земли. Кровь стекала по подбородку. Он начал жевать.
– Сразу глотай!
Кусок слишком велик, и Сергей стал давиться им.
Хохот.
Его горло издавало разные звуки.
И это было смешно.
Он задыхался.
Он упал набок, держась за шею, кашлял, хрипел. Глаза сильно закатывались: видно было только белое.
На помощь пришёл Марк. Стучал по спине, пока кусок не выпал.
Марк привёл Сергея в исходное положение: на колени, руки на затылке. И тут же заложнику прилетает кулак, оснащённый кастетом.
– Держи удар, слабак! – кричал Роман.
Когда стемнело, Черкасский велел тащить верёвку. Сергея связали в той же позе, с тем отличием, что руки оказались за спиной. Юноша уже говорить не мог. Как рыба, он шевелил губами. Весь в крови.
– Неси бензин.
– А это зачем?
– Хочу его запугать. Чаадаев, скорее.
Черкасский взял принесённую канистру и всю вылил на Сергея, у которого не было сил испытывать эмоции, его била дрожь.
Опричник дотронулся до волос заложника, понюхал свою руку, лизнул.
– Это вода!
Марк кивнул:
– Да, здесь раньше хранился бензин.
– А щас он где?
– Кажется, в металлической.
Облили снова.
Теперь бензином, без ошибок.
Спичка загорелась.
Мгновение – и факел вспыхнул.
Это очень красиво ночью.
Плоть горит.
Человек кричит.
Это уже инквизиция…
Олег Чаадаев проснулся в холодном поту. Он кричал, простыни мокрые. Незамедлительно покинув постель, он направился в душ.
Один и тот же сон с тех пор: дача, бензин, горящий человек. Они ржали гиенами. Он в их числе.
Олег блеванул в полотенце, которым вытирал тело. Мать твою. В стиральную машинку. Часы показывали четыре утра.
Голова раскалывалась.
Кухонное окно дублировало мрак, настало время его разогнать, этот самый мрак – щёлк. Окно теперь транслировало кухню. Надо сварить кофе.
Он ушёл с работы: стало совестно. Тогда они зарыли остывший труп в огороде, конечно, по частям. Сны показывали разные вариации, но ни в одном из них дело не доходило до каннибализма или некрофилии – хотя, наверно, это всё равно, что оприходовать свежеприготовленный шашлык. От таких мыслей Олег снова блеванул. Прямо в кофе. Да чёрт! Кофе будет цениться лучше, если, будучи добытым из говна южных куниц, его сдобрить рвотными массами? Это сколько тогда понадобится сгущёнки? Хм… Мысленно на всё это плюнув, Олег залил чайный пакетик кипятком. Просто и со вкусом.
Денис Кавелин тоже ушёл, через несколько месяцев повесился. Его труп нашла пятилетняя дочь. Грустно. Про Марка ничего не известно.
А вот Романа Черкасского назвали самым вежливым полицейским.
Эту сволочь.
Самым.
Вежливым.
Буквально вчера. Магия круговой поруки и замалчиваний. Олег дежурил с этим человеком всего один раз. Кто знает, сколько ещё было этих случаев. Силой воли не блеванув в чай, Чаадаев, полный решимости, собрался на улицу. Он несколько раз подтянулся на стареньком дворовом турнике, и это добавило твёрдости. Не заботило, как он был одет – так пошёл он в отделение полиции.
– Я хотел бы сознаться: я был соучастником преступления…