Рассказ. Анатолий Статейнов.
Сын ветра и королева.
Хорошее в том году на севере было лето. Середина августа, а серьезного снега еще не случалось. По утрам и ночью пробрасывало крупу. И тогда все, кроме воды в Хатанге, делалось белым. Но крупа долго не держится. Незаходящее солнышко, полярный день только кончается, быстро съедает и снег, и тонкий ледок по заливчикам большой реки. Примерно в два ночи солнышко чиркает горизонт каемочкой диска и снова вверх. Так будет еще дня три. Потом быстро, очень быстро примется наступать ночь. Но закроет она все небо только в ноябре. Отступит ночь в феврале.
Сейчас, к обеду, оживают царствующие в эту пору ромашки, покачивается зелень осоки, ветки карликовой березы, пушица. Август в Хатанге - осень. Десятого сентября река уже покрыта льдом, несмотря на все разговоры о потеплении.
Для чаек любое утро - нормальная погода. Они важно расхаживают возле нас, растаскивают выброшенную Сергеем Яроцким из лодки снулую рыбу. Щука не только не первой свежести, но еще и хозяин наступил на нее в лодке, раздавил в лепешку. В горечах Сергей Иванович блин этот рыбный высвистнул из лодки на гальку берега. Чайки поднимают щуку в воздух, рвут на кусочки, теряют. Снова остатки рыбы валятся вниз, птицы орут как скаженные. Ловят рыбу на лету, дерутся в воздухе. С чайками не соскучишься. Те ещё выжиги. Но по-другому им нельзя. Чуть застеснялся, упустил мгновенье, и твою добычу съест подруга. Голодному же на Севере всегда смерть.
Мы сидим с Сергеем Ивановичем на борту его лодочки. По бокам алюминиевых бортов заплаток как листьев на березе. Царапины какие-то, вмятины. По фактическому возрасту борту лет девяносто. Если на человека перевести. Видывала «казанка» много чего и перевидывала. И обречена теперь на скорую смерть. Я так думаю. Хозяин ведь не поменяется. Старый для перемен. Выпил, закусил удила и вперед. Мотор ревет как сирена в пожар. Я тут уже всяких лихачей насмотрелся.
Смотрим на чаек. От нечего делать подживляем ногами холоднющую воду. Лед ее слышен даже сквозь болотные сапоги и шерстяные носки. У собеседника эти самые болотники на босую ногу. Он раз за разом выпрягает грязные ноги из сапога, мнет ступни, растирает.
- Ревматизм не схватишь? - удивляюсь я.
Яроцкий с улыбкой смотрит мне прямо в глаза, дескать, шутить изволите.
- Серега - саха, долганин мороза не боится.
Сергею Ивановичу еще нет шестидесяти, скорее всего чуть за пятьдесят, но по северному стажу и за работу на шахте, на заслуженном отдыхе. Это с рассказов его, по внешнему виду ни чего не определить. Вконец заношено личико. Нос в доску раздолбан, Между плоскими щеками остатки носа как средняя бородавка. Верхняя губа густо усеяна вертикальными шрамами. Каждый шрам – зарубка былой драки. Иногда пьяного били, не помнит за что. И кто, тоже не сохранилось в беззаботной головушке. Но сволочи били, в другом его не переубедить. Вместе сели посидеть, и на тебе, как коршуны кинулись. Был бы трезвым, весло в руки и всех в Хатангу. Он сжимает остатки зубов, кулачишко в куриное яйцо, лицо решительное: всех в клочки.
По местным ценам на пенсию по старости особо не разгонишься. Подрабатывает ветеран. Говорит, что сети ставит. Если сети у него, конечно, есть. Ягоду рвет. Зимой капканы на песца по путику развезет на снегоходе. За сезон, может, раза два-три проверит. Городит дорожки для куропаток по ивнякам. Из-под сугробов торчат макушки ив. На них много почек. Куропатки такие места любят. Ловит птицу Сергей Иванович на петли. Продает тушки в поселке Каяк. Всем занимается помаленьку. Если просят друзья, в Хатангу за спиртом гоняет.
- У меня мать долганка, а отец - саха, якут значит. Все на реке родились и умерли, - хвалится он родословной, - а я шахтером был, в Каяке уголь добывал. Мы там всегда хорошо получали. Скажи мне, кто в районе богаче шахтера?
Губы собеседника скашиваются в усмешку: поставил писателя в тупик.
- Только самый умный рыбак. Остальным не допрыгнуть. Я и в шахте деньги брал и теперь зарабатываю. Как пошла летом рыба, сразу сто тысяч в кармане. Потом осенью подледный лов – опять сто тысяч. А повалила корюшка, я деньгами балок обклеиваю. Серега не жадный. Приезжай в гости, стопку спирта всегда налью. Вон, - кивает он на женщину в носу лодки, - Эгоистка, таких глушить надо. Спрятали с другом чекушку в подтоварнике лодки, она спирт нашла, и одна вылакала. Я ей сегодня хрюкальник выглажу. Воров учить надо.
- А что же тогда лодка убитая и сапоги на ногах без носок, если вместо обоев деньгами балок ремонтируешь?
Сергей Иванович опять смотрит мне прямо в глаза, как самому близкому человеку, улыбается. Прячет растертую ногу в сапог. Дует на скрючившие от холода уже и руки. Наконец хлопает меня по плечу.
- Глотка больно широкая. Столько она мне черных дней родила. Но нет другой наживки, к которой бы еще так сильно тянуло. Водка меня к себе манит. У ней маут ( аркан. Прим А. Статейнова), топором не перерубить. Ни кто ещё от нее не убежал.
Собственно говоря, по очередному «черному» случаю в его жизни мы и познакомились. Сергей Иванович вез родственника и его подругу из Каяка в поселок Кресты. Еще вечером выехали. Заодно хотели там продать два ведра морошки. По пути решили, дескать, удобней загнать ягоду в Хатанге. Она хоть и ниже Крестов на двенадцать километров по течению, зато в Хатанге водка дешевле, да и спирту проще достать.
Но ниже Крестов сломался такой же убитый, как и лодка, мотор. Вот и плавились всю ночь к районному центру на веслах, мерзли на холодном ветру. Это на моторе быстро, а без него река, оказывается, течет медленно.
Теперь напарник, несмотря на раннее утро и усталость, побежал хлопотаться с морошкой, а Сергей Иванович ремонтировал двигатель, миловал его всякими дерзкими словами. Хотя причем тут мотор, он давно отработал все свои мыслимые сроки и сейчас тянет лодку только на собственной совести. Если она есть, у железяки. Судя по всему, хозяин эту «казанку» с новья не баловал. Чуть притронешься, весь двигатель скрипит и вздрагивает. Упаси бог, рассыпится в одночасье. И заплатки на бортах плачут. Видно, заклепки ставили абы как, в лодке серьезная вода. Вычерпывают ее небольшим пластмассовым ведерком, которое тут же, в лодке, покоится пока без дела.
Громче чаек хрипит на собственную дурь и на мотор- металлолом Яроцкий. И ключей нужных нет в подтоварнике лодки. И картон на прокладку потерялся. В такую горячую минуту мы с ним и столкнулись на реке. Меня каждое утро несет на берег Хатанги. Всякий раз встречаю много чего интересного. Беседую в основном с людьми широкой души. В Татьяновке таких зовут оческами.
Увидев фотоаппарат и диктофон, Сергей Иванович почему-то решил, что его будут показывать по телевизору. Обнимал меня в охапочку и хрипло расспрашивал, когда увидит передачу про Хатангу.
- Жену у меня, Полиной Васильевной зовут, мы соседей позовем, директора шахты, пусть все смотрят какой Серега молодец. Только не скажи, что я чуточку выпивши. Вон она, - снова тычет он в сторону попутчицы. – Буркалы выставила. А спирт вылакала. Ой, отхожу я ее сегодня. Ой, воспитаю, если мама хорошему не научила. По законам нашим, ее бы сразу в кукуль ( спальный мешок. Прим А. Статейнова) и в Хатангу, с концами. Это Серега добрый. Терплю. Но мои нервы не железные. Она все знает, прикинется олененком и ластится. А спирт ухрюкала.
Попутчица считает будущее наказание не справедливым. Вытащила голову из-под фуфайки, ревет как бензопила на полном газу. На Северном полюсе, наверное, слышно.
- Ты не мужик, баба мелочная. Стрекочешь че попало доброму человеку. Отдай штаны, одевай мою юбку. Мужик так говорить не будет.
- Шалава! – бесится Сергей Иванович. В сторону носа лодки летит приличных размеров галька.
- Сам сука, - женщина выпросталась из - под ветоши тряпья и фуфайки, встала. - Я вас обоих добудиться не смогла. Со Славкой, крановщиком выпили. Вон он, спит в кабине края. Я тоже туда забралась, да к вам убежала, холодно там.Кто виноват, я? Я вас будила.
Мама милая. В свои шестьдесят семь я не видел более ослепительной женщины. Молодая, гибкая, звонкая. Ни какой спирт ещё на лице не сказывается. Кажется, дунет ветер и унесет ее. Такую стройную, воздушную, сразу желанную.
Бродяжка эта стоит в зеленой кофте на берегу реки, вздымает пальцами двух рук волосы. Они у ней до пояса. Густые, черные. Блестят на разжигающем солнце.
В её лице что-то манящее, женское. Это, когда она закрывалась от холода и комаров в носу лодке, ничего не видно. Кофта на ней дорогая, плотно охватывает спину и девичью грудь. Стрела. Брюки светло-розовые, в обтяжку. Только подчеркивают волшебство ее женской силы.
Талия в ладонь, не шире. Тело гибкое, с непривычки глазам страшно. Стрела точно, стрела. Забыл я обо всем. Рот так и остался открытым,
Какая-то мужская обреченность давит меня обидой. Зачем с Серегой катается по реке обворожительная красавица, почему и её голова переполнена водкой? Она рождена быть женой царя и рожать царей, мыкается с бичами. Такую бы взять на руки, утащить к себе в гостиницу. Хранить возле себя, как что-то самое дорогое.
Здесь у меня трехместный номер, места на две недели хватит. Днем пороть маутом как сидорову козу за все прежние грехи, учить жизни и правильному женскому поведению, прятать от чужих глаз, а ночь любоваться и ластиться. Молодуха перехватила мой разгоревшийся взгляд, глубоким бабьим чутьем сразу все поняла. Скосила глаза на меня в усмешке собственного превосходства.
- Че, девку не видел? Давай пятьсот рублей, кофту сниму и брюки. Серега у меня добрый, он отвернется. А зашипит, пусть к своей Полине дергает, она у него Бабы Яги страшней. Хитрый, у нас с Витьком кантуется, ещё и командует, Да кто ты такой, гусь залетный. Метись к своей страхотье. Я себе всегда человека найду. Будешь гавкать, последний день тебя терплю. При этом старике тебе говорю. - показывает она на меня. Потом снова разводит руками в мою сторону.
- Тут немцы приезжали, возили меня на вертолете к оленеводам. Там я зыбку с ребенком голая качала. Долларами заплатили, думаешь с чего Серега с Витьком все лето коньяк пили – я заработала. Сейчас французы здесь, музей вечной мерзлоты делают. Натащили туда костей мамонта, шкуру даже нашли какую-то, вроде тоже кусок мамонта. Они меня тоже фотографировали. Книгу уже сделали, она в нашем музее есть. Приходи, посмотришь. И еще будут фотографировать.
Так времечко съеживалось для меня, десятилетиями не удавалось во время познать, рассмотреть что-то. Особенно в характерах женщин. Жизнь короткая, не успеваешь набраться мудрости, одна печаль вечна. Эта ни кого не бросит и ни от кого не отстанет. Как иголка под сердцем, колет его и колет. И встреча утренняя с красавицей, некстати. Зачем мне господь ее подарил? Забываю уже и про Серегу, открыл рот, смотрю на королеву тундры. Она повернулась на ветер, волосы разлетаются, моет их солнышко. Подпрыгнуть бы к красотке, окунуть лицо в ее волосы, прижать, чтобы косточки у нее хрустнули.
Мало по малу успокаиваюсь, старый человек в любви фантазиями богат, говорим с Серегой, нет-нет да оглядываясь на королеву.
Хоть и сбивчиво, но сложили судьбу героя. Все от той же тяги к горячительным не раз терял семью. Увольнялся и устраивался на шахту тоже много раз.
- Был молодой, сильным хотел стать. Спортом занимался, - машет он рукой,
- Потом водка из мозгов все выкинула. Водка мне теперь и мать, и друзья. Она греет.
- Эх, жизнь, - по щеке нового знакомого катится по-детски крупная слеза, - застрелюсь, вот посмотрите, застрелюсь. Поплачите!
- Пусть собаки по тебе воют, - ревет царица. – Сельсовет похоронит, что нам плакать. Зубы кто тебе повысвистал? За что? Потому что дурак пьяный, драться лезешь. И мне жизнь загубил. Возьму когда-нибудь нож, решу гада. Помни, топор за тобой ходит.
- Продашь сегодня морошку, купи хотя бы носки, - я стараюсь отвлечь его от попутчицы. Сам в её сторону больше открыто не смотрю. С утайкой надежней, Серега не выматерит.
Удивительные люди северяне. Улыбаются даже на обидные слова. Сергей Иванович опять прячет в сапог ногу, которую разминал, морщитца от холода, обнимает меня за доброе предложение в охапочку, долго хлопает по спине.
- Мы, долгане, особый народ. Такими как вы ни когда не станем. И не надо нас шлифовать под себя. Ты сможешь за сентябрь пять тонн рыбы взять? Дай мне сети, я десять возьму. Потому что я - Серега, меня все знают, - хвалится он как трехлетний ребенок. – Мужики саха – люди слова. Говорю тебе, приезжай в Каяк, всегда встречу и угощу. У меня дома почти целая бутылка спирта спрятана под мхом. Ради гостя - вытащу. А мороженого чира на строганину всегда найдем.
Почувствовав серьезность в словах собеседника, жду продолжения разговора.
- Нам в тундре проще, в балке, на природе, где водки меньше. Там все работают, друг другу помогают. Северяне всегда добрые, никогда ни кого в беде не бросят. Зайди хоть ночью в чум, хоть днем, всегда лепешку получишь и кусок рыбы. Чаем тебя напоят. Ты меня в Москве встретишь, позовешь к себе домой? Вы там, в городе, куска хлеба из окна не выбросите голодному.
- Я сегодня в рыболовецкую бригаду поеду на Таймыр, там их шесть человек. Разве смогу всех знакомых к себе в дом пригласить? - потом меняю тему. – Добрый ты, понятно. Но пьешь –то зачем. Пьяный упадешь с лодки, и нет тебя?
- Точно не будет. Сколько уже моих родных с дури попадало.
Начинаем считать, кто из его ровесников не утонул и не спился? Оказывается, таких нет. Уже с шумом сокрушается: вот это да, большинство ушло на тот свет рано. Кто замерз, кто утонул. Кто по пьянке сгорел вместе с балком. А которые в тундре живут, с оленями, те все целы. Потому что занимаются делом. Им некогда морошку по Хатангам возить, на спирт менять.
- Зачем мне нужна была шахта, не знаешь? - машет он мазутной рукой. – И я не знаю. Бабы мне жизнь калечили. Вон дура, - он опять запустил гальку в сторону красавицы. - Сначала со мной жила, потом к другу ушла. Теперь говорит: давай снова сойдемся. У тебя лодка есть, снегоход. Нарожаем детей. Они нас любить будут. Со справкой дурака нужно родиться, чтобы такую мать любить. Я спирт на свои покупал. Оленя на переправе подстрелил и половину бабкам продал. Остальное они жрут. – показал он в сторону девушки.
- Ни одному слову не верю, - вспыхивает он. Ключ из рук летит куда-то в сторону. Хорошо хоть не в реку. - Если любишь, почему спирт воруешь? Доведет она меня, напишу заявление в милицию, пусть сидит за воровство. Кто она без меня, скажи? Вчера уху варили, это рыбаки с тони дали мне два чира и трех щук. За спирт. Не принес бы я чиров, чтобы они ели?
- Жалко, за ночь протухла рыба.- неожиданно вспоминает Серей Иванович потери.
Опять он сбивчиво обижается на прошлое. Друзья шахтеры копили деньги на путевки на юг, на какие-то поездки, мебель везли в Каяк за тысячу верст. Одна перевозка обходилась дороже, чем сама мебель. А он, Яроцкий, ни куда из Хатангского района и не уезжал. Не куда было ехать, да и не зачем. Зато пил вместе с русскими, как русский и больше русских.
- Говоришь, купи носки, - улыбается он, - не куплю. Не получится. Надо уехать в тундру, к оленям. Там я не буду пить. Но что я могу в тундре? И в балке один на каком-нибудь озере не проживу. Не привык я один.
Все сложное в простом, а простое - в сложном. Сергей Иванович чертыхается на ни в чем не повинный двигатель, спешит вырезать прокладку на карбюратор. С минуты на минуту подскочит напарник, и они направят лодку в Кресты. Выпьют спирт вместе с родственниками, передерутся.
Всю его завтрашнюю жизнь я знаю. Вот на красавицу посмотреть тянет. Чуть Серега отвернулся, кошу в её сторону глаза. Она улучила момент, подмигнула. Чертовы дети, эти бабы. Передеремся ещё с Серегой, лучше отчалить в гостиницу.
Останавливает меня Сергей Иванович: посиди друг, не торопись! Я пока двигатель заведу. Что-то хрипит про неудачу: целую ночь на воде. Попутчица уже на берегу кутается в фуфайку, ругает Сергея Ивановича на долганском. Он ей отвечает на русском, матом. Грозит подмолодить личико, сейчас же, при серьезном человеке.
Не выдерживаю оскорблений царевны, машу Сергею Ивановичу и иду по берегу наверх, к гостинице. Думаю про себя, что все можно оправдать и осудить. Но никогда не поставить точку справедливости ни в своей, ни в чужой жизни. Трагедии периодически вырастают в фарс, а фарс - в трагедию. Вырванный из тундры Сергей Иванович так и не стал шахтером. И зря бахвалится, не было и не будет из него хорошего рыбака. На тоню надо готовить лодку, мотор, сети. Долго готовить. Чтобы заработать сто тысяч нужно много сетей, ловить тонны рыбы. День с сетями мокнуть, вечером таскать рыбу в ледник, Придется бросить пить хотя бы на две недели, пока идет рыба. А на его лодке можно доехать только за спиртом. И то не всегда получается.
У каждой семьи в Крестах, Каяке ли, выдолблен в мерзлоте свой погреб для хранения пойманной рыбы и оленины. Но в большинстве поселков эти мерзлотники коллективные. Кто ухаживает за ними, тот и хранит там рыбу. В погребах этих постоянная температура. Минус двенадцать. У Сергея Ивановича такой мерзлотник может и был, но все пропито. А в коллективный его не пустят, некогда ему за коллективным ухаживать.
Врет все Серега. Если он даже и на одну сеть ловил рыбу: где ее хранить? Без хранилища можно и не ломать спину возле сетей. Чиры и муксуны, да и щуки, за ночь одрябнут, ни кто их не купит.
- Скажи, когда кино пойдет, - кричит от воды новый знакомый.
Но крикнул просто так. Я уже потерялся, ушел из его жизни. Зато подруга снова в лодке, встала, скинула фуфайку, стоит в прекрасной зеленой кофте. Совсем ещё молодая. Опять зазвенела.
- Я морошку рвала, мой спирт. Лучше в Хатангу вылью, чем вам дам. Оборачиваюсь вниз, к берегу. Сергей Иванович подскакивает к красавице, старается слету врезать ей пинка. Но промахивается. Застывшая резина и одубевшая босая нога под ней, с гулом влетают в исшарканный борт лодки. Собеседник мой ревет той же бензопилой, что и любимая. Больно! Чайки заполошно кинулись в стороны. Серега стоит на одной ноге, вторую задрал выше колена, пытается нянчить, не удержался, упал. Почем попало материт попутчицу, а может и меня вдогонку.
И только безразличное ко всему солнце приободрилось, начинает пригревать и реку, и поселок, и нас. Красавица в зеленой кофте стоит уже опять на берегу реки, опять набивает пальцами двух рук волосы. Руки у ней как две неотразимые лилии. Целовать и целовать.
- Эй, - кричит она мне, - займи тысячу. На следующей неделю приеду, рыбой отдам. Серега наловит, у него сеть есть. Займи, Серега, если сказал, обязательно сделает. Меня Настей зовут, в Каяке все меня знают. Спросишь любого, покажут наш балок. Мы там с Серегой и Витьком живем. Витек сейчас придет. У Витька ничего нет, но он тоже добрый. Зато Серега – хозяин, с ним жить буду. Кто ещё возит долган в Кресты и Хатангу за водкой – только Серега. У него всегда выпить есть.
Это, когда Настя еще болталась в носу лодке, ворочалась там с одной стороны на другую от холода. Уже была видна выпивоха, только не разглядел я, что необычная она женщина. Черные её глазищи захватывают душу.
Но теперь отошел далековато, ничего не рассмотреть, кроме копны пышных волос на голове, да осиную талию и соломинку стан. Встреча эта, утренняя, давит душу, больше не оборачиваюсь. Зачем так быстро летит жизнь? Почему всегда не в ту сторону я смотрел в молодости?
Не дают покоя вопросы. С какого перепугу с Серегой катается по реке такая красавица, почему их головы думают только о спирте и водке?
Солнце не делит нас по уму, пьянству, другим признакам. И грабителя, и ограбленного одинаково греет. И долго еще будет нежить. Уйдет с берега реки Серега, на его месте Саша какой-нибудь закипит черной пьянкой. Он будет хоть на тот свет гонять за спиртом. И так из года в год, из века в век. Все повторяется в смене поколений. Нет, и не будет конца нашим порокам. Рождались и будут рождаться неземной красоты девушки. Кто-то из них обязательно станет королевой. Настя из этого списка сама себя вычеркнула. Лет в четырнадцать, наверное. А создана была для какого-то мощного умом и телом мужика. Увы, не получилось стать счастливой. Сереге – тоже. В принципе, большинство живущих не могут похвастаться счастьем. Не только на севере.
Однако солнце в стороне от этих пустых думок. Оно создало Землю своим жаром и до сих пор всех нас греет. Счастливых и не счастливых. К кому из них должен отнести себя я? А Настя, Сергей Иванович и ещё не знакомый мне Витек.
Счастливые, несчастливые. Сажусь на скамеечку у гостиницы, греюсь на солнышке. Жду, когда позовут в вертолет. Сегодня мне лететь на озеро Таймыр. Вот там все трезвые. Бригадиром у них казах Тленчиев. Он знает, увидит хозяин в бригаде кого-то выпивши, и его, и бригадира увезет в Хатангу. Бригада должна работать. По двенадцать часов в день. Потом баня, ужин и сон. А завтра снова в шесть подьем, чай, уха, в семь все возле сетей. В бригаде все бывшие алкоголики, здесь, без водки они уже сами для себя люди. В январе, феврале у них отпуск, для всей бригады сразу. Денег получают много. Но дальше Хатанги они ни куда не уезжают, не успевают. Где они самые счастливые, на озере или в поселке, возле пивнушки. Не знаю.
Кто самый счастливый на свете не ведает даже Небо. Насте не нужна королевская семья, ей и в лодке Сергея Ивановича хорошо. Мне уже шестьдесят семь, а все болтаюсь и болтаюсь по командировкам. Что хочу увидеть, что написать? Все это уже кто-то видел до меня и рассказал всему миру. Но я не верю в эту правду, своим умом хочется до всего дойти.