5. ДРУЗЬЯ
Поразительная штука!
Нам говорили — кому с экранов телевизоров, кому, как и мне, с просторов интернета — про тяжесть социального дистанцирования, проблемы десоциализации, стресс от отсутствия реальных контактов, психологических поглаживаний — всех этих «здрасьте!» и «привет!», к которым мы так привыкли, в которых так нуждаемся для хорошего самочувствия, про дискомфорт замкнутости в четырех стенах, про опасность одиночества, если кто самоизолировался в одиночку. Нам говорили, что и в семейном кругу, скорее всего, будет плохо, что с близкими неминуемы ссоры, конфликты: поди попробуй видеть всех денно и нощно, никакой тебе прайваси, не спрятаться, не скрыться, ванная вечно занята, в кухне толкотня. Ну ладно, мол, если у вас загородный особняк и участок в полгектара. А жители хрущевок? А семьи с маленькими детьми, орущими, визжащими, сходящими с ума без прогулок! А бедные школьники на удаленке, будь она неладна, после первых двух недель каникулярной эйфории? А тинейджеры без постоянного общения со своими компаниями? А бабушки без регулярного навещания их детьми и внуками? А заливающие мужья, горькой заливающие горящий бизнес? А расползающиеся жены, заедающие фрустрацию сладкими пирогами? А красотки с красавцами, изгнанные из торговых и фитнес-центров, салонов красоты и барбершопов, не говоря о ресторациях и ночных клубах? Нет, реально, каково это вот так всех враз посадить под замок? У кого хочешь крыша поедет.
Но больше пугали, конечно. На деле все вышло совсем по-другому, во всяком случае в нашей семье. Может, это потому, что ни маленьких детей, ни школьников у нас пока нет, бизнесы не горят по причине изначального отсутствия, ночной жизнью мы особо не избалованы, а тренироваться можно и дома? В общем, в нашем случае получился какой-то вполне нормальный баланс: нас было достаточно много, чтобы не тосковать по общению, и достаточно мало, если можно так выразиться, чтобы не сидеть друг у друга на голове. Имитируя «обычный рабочий день», с девяти до шести мы стучали по клавишам в своих комнатах, превращаемых из спален в рабочие кабинеты, а вечерами встречались на кухне и платили дань Дионису, делясь впечатлениями, соображениями и новостями.
И все же было еще одно обстоятельство, помимо культурно налаженной рутины карантина (тут дань уже нужно отдать всем моим трудоголикам-детям —дети, вы молодцы!), которое не только помогло пережить смутное время и избежать слез, криков, драк и прочих проявлений невроза, но и придало карантину особый шарм и даже слегка подняло мою веру в гуманизм, добросердечие и прочие благоглупости. И это обстоятельство — дружба. Это обстоятельство — друзья. Никогда прежде дружба не была столь осязаемой, видимой, круглосуточной, навязчивой и трогательной, во всех своих ипостасях. Я не буду тут рассуждать о высоких материях, о том, что такое дружба и кто настоящий друг, и что делать, если друг оказался вдруг. Я не буду рассуждать о том, что соцсети понятие дружбы девальвировали, опошлили, исказили, что интернет-френды это вовсе не друзья и даже не приятели, что это чаще всего малознакомые и совсем незнакомые люди, не буду говорить о том, о чем уже было красиво сказано до меня, типа друзья уходят, «друзья уходят как-то невзначай», потому что мой личный опыт, и в том числе опыт рутинокарантинный, показывает, что друзья не только уходят, но и приходят, приходят и невзначай, и намеренно, друзья всплывают на поверхность из глубин прошлого, друзья оказываются рядом в тревожном настоящем, друзья распахивают объятия будущего в его летучем и таком щемящем образе прекрасного далека.
Карантин как-то взбодрил и активизировал всех: и друзей, и френдов, и даже тех, кого по глупости ты считал своими врагами или недругами, и кто на деле был важным человеком в твоей персональной истории. В марте, в начале апреля, когда было столько неясности, столько страха, у которого глаза велики, карантин вызвал что-то вроде всеобщей, можно сказать, всемирной переклички: «Ты жив?», «Ты жива?», «Дети с тобой?», «Как мама-папа?», «Ты в безопасности?», «Ну как ты там?» — в стиле report your safety во время цунами, землетрясения, авиакатастрофы. И мне писали, и я писала. И мне звонили, и я звонила. Старые друзья, дальние родственники, бывшие студенты, приятели, просто знакомые, которые не писали, не звонили годами. Старым друзьям, которым не писала, не звонила сто лет. Как-то реально все вдруг про всех вспомнили. Как-то по-настоящему вдруг забеспокоились. Оглянулись и испугались.
С кем-то из всплывших получались не просто телеграфные «Ты как?» — «Норм», “How r u?” — “Fine”, а долгие видеобеседы, порой душевные посиделки с пивом и наливочкой, кто что предпочитает со своей стороны экрана, а то и общие пересмешки, удачные попытки вернуть забытые времена, когда все было «смачно, ржачно и ништячно». Но особенно трогательным проявлением этого внезапного единения стал наш чат одноклассников в одной из социальных сетей.
На самом деле этот чат был создан еще до пандемии, в самом начале февраля, по случаю грядущего юбилея окончания школы и, как удачно заметил создатель чата Джон, нашего полувекового знакомства. Полувековое знакомство обязывает. Джон придумал грандиозную встречу летом, в Москве, куда могли бы подтянуться и алматинцы, и весь «европейский» состав нашего класса, то есть те, кто на родине бывает редко, а то и никогда, и эта встреча могла бы оказаться совершенно необыкновенной, причем не только по числу участников. Джон подошел к делу с большой серьезностью: долго сверял списки, буквально по классному журналу (многие, как оказалось, помнили списочный состав наизусть), вычеркивал предлагаемых лишних, к коим он отнес всех покинувших наш класс «посередине переправы», то есть до выпускного десятого класса, хотя среди них были люди не пропавшие, не затерявшиеся на Planet Earth, с которыми у многих из нас, у кого с кем, еще оставался контакт. Но Джон был суров: никаких ренегатов. По цепочке нашли адреса и телефоны всех достойных включения (за одним исключением, следы которого обрывались в девяностых годах на алматинской барахолке), и Джон в качестве админа принялся включать их в чат, вступая по необходимости и в личную переписку. Любители секретиться, анахореты и мизантропы, а также сверхзанятые люди, которых и в нашем маленьком коллективе нашлось предостаточно, предложение, видимо, отклонили, но добрая половина класса, а с «молчунами» и все две трети его, в чат все же вошли. Пока все это, а также срок и, так сказать, регламент будущей встречи согласовывались и утрясались (так, Джон, например, пошел навстречу мне, когда я написала ему, что в такую-то дату не смогу приехать, потому что у меня свадьба сына и все-такое прочее, и дата была перенесена), как раз наступил март, а вслед за ним и карантин. И если до него переписка в чате имела, в общем-то, заданную Джоном деловую тональность, то карантин, заставший всех бывших одноклассников в разных точках вышеупомянутой планеты, превратил этот вполне себе прикладной чат в настоящую отдушину периода самоизоляции.
Уже в середине марта чат бил ключом. К концу марта он фонтанировал. Апрельский чат был водопадом. Абсолютно невозможно было прочесть все сообщения, прослушать или просмотреть все расшэренные видео, пройти по всем сброшенным в чат ссылкам, прокомментировать или хотя бы лайкнуть все фотографии, посмеяться над всеми анекдотами, решить все головоломки. Мои одноклассники и одноклассницы с равным энтузиазмом делились тревожными новостями с коронавирусных фронтов Италии и Испании, Америки и России, разъяснениями врачей и вирусологов, сенсационными заявлениями конспирологов и разоблачителей, методичками с симптомами болезни и способами лечения, хохмами и мемами на тему карантина, рецептами сладких и острых блюд, выступлениями юмористов и скрипачей, рокеров и бардов, слонов и дельфинов, фотографиями детей, внуков, бабушек и дедушек, школьными воспоминаниями и воспоминаниями о бурной молодости, et cetera et cetera, а главное, бесконечными открытками с пожеланиями доброго утра, удачного воскресенья, спокойной ночи, здоровья и еще раз здоровья, и с поздравлениями по случаю самых разных праздников, включая религиозные всех конфессий, что меня особенно напрягало или забавляло, в зависимости от того, с какой я встала ноги. Посаженные под домашний арест самоизоляции, мои одноклассники и одноклассницы на какое-то время нашли отраду друг в друге и, можно сказать, кинулись друг другу в виртуальные объятия. Выделилась группа активистов, обеспечивающих ключ, фонтан и водопад. Конечно, более занятые или более скрытные присутствовали скорее в роли наблюдателей, wallflowers, не вступая в дискуссии и не проявляя себя никак. Среди более занятых были, между прочим, и врачи, бойцы коронавирусного фронта, и учителя, перешедшие на дистанционку, и работники каких-то важных учреждений, не закрывшихся на карантин. Но и врачей чат изредка теребил, с просьбой развеять или подтвердить какой-нибудь пандемический слух, а учителя (вернее, учительницы) периодически возникали сами с обещанием заходить почаще, когда начнутся каникулы.
Отец-основатель чата, Джон, относился скорей к людям занятым и в трэшевых шэрах замечен не был. Но по пятницам он обязательно бросал в чат какую-нибудь странную песенку в качестве «песни недели»; мы с Римкой порой гадали, что бы она значила, и в чем, так сказать, намек. Каюсь, не каждую из этих песен я послушала и отнюдь не каждую из послушанных заценила.
Среди активистов выделялись Саид, Саида, Ланочка, Маруся, Даша и Ербол. Они были самыми разговорчивыми. Саид, самоизолировавшийся в загородном доме, стал просто душой чат-компании. Полковник угро на пенсии и бонвиван, он щедро и добродушно делился байками из криминальной хроники девяностых, красочными видео восточных блюд, приготовляемых им самим LIVE в казане на открытом воздухе, замысловатыми шарадами, советами опытного собаковода. Что же касается Саиды, то она не только комментировала, в свойственной ей эмоциональной и многословной манере, все вбросы в чат, но и постоянно подбрасывала дровишек в его огонь, публикуя новое видео, делясь новостью, начиная новые и новые ветки дискуссий. Диапазон ее интересов оказался столь велик, что рано или поздно почти каждый, включая молчунов-wallflowers, попадался на какую-нибудь из ее приманок. Ланочка тоже выходила в чат почти каждый день, подхватывая «тему дня», рассыпая лайки, сердечки и добрые комменты, и порой, отвлекшись от ковида и карантина, они с Саидой, Марусей и Дашей заводили долгий разговор о школе, и я поражалась, каким разным было наше общее детство, каким разным — наше школьное прошлое. Я думала о том, что совсем не знала своих одноклассников ни тогда, ни потом, и какие же они все интересные люди. И что любопытно, в школе активисты чата активистами вовсе не были (Даша и Маруся сами это, кстати, заметили и похихикали на эту тему), за исключением, может быть, Ербола, разговорчивость которого еще сорок с лишним лет назад принесла ему прозвище Ербол-балабол, а также профессию журналиста. В нашем чате Ербол отвечал, скорее, за политику и разные «острые» темы, и пару-тройку раз вытягивал меня на разговоры о колониализме и национальной идентичности.
Изредка появлялась и наша отличница Шарлотта, резко повышая интеллектуальный градус чата. Она любила подбрасывать филологические анекдоты и лингвистические задачки, порой и на английском. А еще в нашем чате отмечали дни рождения, не скупясь на слова любви и добрые пожелания. В наше время, в эпоху френдов и напоминалок о днях рождения френдов, когда соцсети и сама Сеть услужливо предлагают сонмы виртуальных открыток и подарков ко дням рождения френдов, когда кажется, что искреннему слову и чувству уже нет места, мои одноклассники вдруг коллективно расчувствовались и стали топить друг в друга в океане сантиментов. Вспоминали и поздравляли всех — и тех, кто есть в чате, и тех, кто его отверг, и тех, кто приходит в чат каждый день, и тех, кто появляется раз в месяц. Шарлотта подбирала каждому музыкальный привет, по его характеру. Растроганному имениннику оставалось только рассылать в ответ конфетки и поцелуи. Чин-чин!
Да, спама было много в нашем чате, трэша было много, и да, телефон приходились постоянно чистить от потока загрузок. В былые времена я бы выскочила из такого чата при первой возможности, как я сделала это несколько лет назад с аналогичным чатом, устроенном моими кузинами. В былые времена я бы снобистски сочла иные разговоры скучными, темы — пошлыми, суждения — банальными, байки — заезженными, взгляды — отсталыми. В былые времена я бы держалась узкой группки своих близких подруг, с которыми плечом к плечу пройдено полвека. В былые времена я просто не узнала бы тех, кто вел себя как wallflowers в школьные годы, тех, кто считал активистками нас с Римкой и избегал тогда общения с нами, эдакими комсомольскими богинями. А карантин нас всех взял и заново познакомил, и сблизил. Поболе, чем фейсбучных френдов.
Конечно, мы все очень хотели встретиться в реале, даже если догадывались, что это нереально. Джон еще в феврале велел нам всем готовиться к юбилейной встрече по-серьезному, чуть ли не как к научной конференции, с докладами-презентациями, воспоминаниями о самом главном, извлеченными из пыльных сундуков. И в мае вдруг спросил: «А презентации-то готовите?». Все немного оторопели. «Ну, готовим» — прошелестело. Но алматинцы ворчали: «Лететь далеко, дорого, лучше вы к нам, Европа». Мы с Римкой вздыхали: что ж придется нам встречаться одним. Потом Саид предложил алматинцам в июне встретиться у него, и предложение было встречено на ура. Бурно обсуждалось меню, намечалась и Зум-конференция с Европой — то есть с нами.
Но ничего из этого не получилось. В марте-апреле никто не думал, что в июне-июле ситуация с ковидом будет не лучше, а хуже. И хотя мы все время писали друг другу: «Не болейте, берегите себя!», мы тоже стали болеть.
И тогда надолго пропадали из чата.