Зацелую допьяна, изомну как цвет,
Хмельному от радости пересуду нет…
С. Есенин
Деревня жила сплавом. Две - три недели тяжёлой и опасной работы. Получка. Очередь в лавку. Мордобой, поножовщина, порванные гармони. Релакс. По – везде. В крапивах и лопухах. Разбросаны усталые кирзачи. Три дня похмелья. И опять на сплав.
Плывущий из верховий, непрерывным гремящим, скрипящим и стонущим живым полем, вчерашний лес, попадает на пакетировку в «сетку». Поймать багром шести - восьмиметровую лесину, порой до метра в комле, требует сноровки и крепких жил. Цепляют бревно за трос лебёдки, и, мокрый кряж ползёт вверх по накату. Там лес измеряется, сортируется и увязывается в пакеты. После чего уже в пакетах продолжает дорогу дальше вниз по реке. Длинные караваны тянут малые речные буксиры. За особенность конструкции эти невзрачные небольшие суда на сплавной реке прозвали «водохлёбами». Скошенный низкий бак на быстром ходу как будто уходил под волну, захлёбывал.
Как - то с бесшабашной ватагой пацанов, постоянно искавших приключения, мы в узком проходе на рейде запрыгнули с навеса на пакет в таком караване, сильно гордые прыжком Чингачгука. И, видимо, от переизбытка чувств, а, может, после булки по – братски съеденного хлеба, сморённые тёплым летним ветерком, призаснули все на горячих лесинах. А когда проснулись, вокруг была уже большая река. До берегов почти километр. Шкипер с буксира, куда нам пришлось аки белкам добираться, опасно прыгая с пакета на пакет скреплённых цепями, перекрывая рёв мотора и ветра, ёмко, но выразительно и доходчиво рассказал нам всё про наших матерей, напутствуя идти туда, откуда мы у этих матерей вылезли на свет. Но, таки залез в рубку, и что – то проорал в рацию, страшно вращая красноватыми глазами, судя по зверскому выражению лица, опять про наших матерей. Встречная «Ракета» нас подобрала. Вернулись. Если б отец узнал о происшествии, было б мне весело как никогда!
От рождения Серёга получил прозвище Арбуз. Учитывая, что процент мужиков, побывавших в местах не столь отдалённых в нашей стране явно превышал баланс середины в сторону не побывавших, то правильней сказать, не прозвище, а погоняло. Так это называлось. Голова у него была восхитительно идеальной сферой. Отсутствие синтеза меланина в организме Арбуза, лишило пигментации волосы его бровей и ресниц, напрочь. Этот факт придавал его лицу настороженно – инопланетное выражение. И по той же причине он был всегда краснощёк и краснонос. Особенно летом. Его ход по улице примечали издалека.
Однажды увезли Серёгу в райцентр аппендицит вырезать. Обычное дело. После полостной операции больному полагался покой и постельный режим. Маясь от тоски, одиночества и вынужденного безделья, в крашенной ядовито зелёным больничной палате, Серёга нашёл в тумбочке у окна, брошюрку в мягкой обложке. По виду и состоянию фолиант стирали многократно и применяли в качестве оборонительного оружия. То были стихи Есенина, тёзки. Никогда ранее в своем пейзанском бытии, Арбуз, как и все деревенские, такой чепухой как стихи, не баловался. Ха! Гадысть - то какА! Про любофф! Тьфу! Начиная читать, пациент, привычно оглядывался на дверь и окно, вдруг спалят нормального пацана за таким неприличным занятием. А потом, и сам не заметил, как волшебная сила поэтического слога зацепила незатейливые струны простой его деревенской натуры. Серёга безнадёжно залип. Два дня, он то отрывался от страниц, морща свой вечно пунцовый лоб, то, не мигая, лежал поленом замерев. А по выписке книжонку то стырил. Да и вряд ли ей был учёт.
Вернувшись в деревню, Арбуз изменился. Мужики хлопали его при встрече по плечу, похохатывая,
- Ну, чо! Арбузень! Вырезали тебе арбуз! Больше не глотай! Гы – гы - гы! – тот улыбался, пытаясь выйти на привычную залихватскую волну, ответить в тон. Но что – то сломалось в этой части его, что - то так непривычно тяготило, мешало.
– Пошли, корешуха, бухнём на рейд. А то воняешь как лазарет. Микстура ходячая! – балагурили товарищи из бригады, а вечно острые на словцо бабёнки язвили во след по улице, - Арбузик! Влюбился али чойна?! Приходи ко мне на сеновал, вылечу твой струмент от неполадок!
Не зная, куда себя деть и как вновь возрадоваться простым сермяжным радыстям, Серёга мотался по двору дома, забегал в избу и обратно. Сядет на крыльцо. Посидит. Вскочит. Выйдет за ворота. За колун возьмётся. Бросит. Баню затопил. Попарился. Никакого удовольствия. Тьфу! Мать ея! Ну и что ж! Какая уж тут эзотерика. Пошёл в ледник. Достал четверть самогона. Кадушки с капустой, груздями, огурцами вот оне. Тут же. Манят окаянные.
Ну и договорился с четвертью на треть. Так хорошо стало. Песня! Душа его, наконец, встряхнулась. Арбуз уже окончательно преображённый выкатился колобком на улицу и пошёл с радостию к людям. Хотелось петь. И бабу.
На перекрёстке, там, где улица от просёлка уходила вниз к реке, жила востроглазая Любка. Девица, налитая спелостью и соками, в самом расцвете. Всю силу воздействия своих "холмов и долин"на мужиков, она умело применяла по назначению!
Арбуз, разогретый самогоном, был уже на самом пике волны, когда ноги вынесли его к любкиному дому. В голове летали есенинские рифмы и строки. Настроение такое! Ну, романтичное ж! Аж ну вааще!!!! Он стоял покачиваясь, сунув одну руку в карман штанов, другой кулаком в бок. Строчка вертелась в голове, обходя с флангов всадников Самогона, убегала. Уж запунцовел запредельно, отсвечивая на ту сторону реки. И таки выдал. Громко! С выражением. На всю притихшую улицу,
- Люббааашшшааа! Выходдиии! – подмигнул плутовато,
- Зацелую до смерти! И замну в кустах!!!!
2020 август