Я ехал на электричке в Бахчисарай на соревнования по горному туризму. Но не потому, что я горный турист или нестерпимо хочу соревноваться. Я ехал, потому что она позвала, а я хотел быть с ней. Она была в составе судейской бригады, место было знакомое и любимое мной - рядышком с крепостью и пещерным городом Чуфут-Кале. Поэтому я привычно тащил рюкзак, почти на автопилоте.
Единственное, что, как теперь говорят, меня напрягало, это то, что я был в этой команде чужим, хоть так крути, хоть эдак. Я не ходил с этими ребятами в походы, не покорял вершин, не промокал и не замерзал, не хохотал и не грустил.
Про меня им только сказали, что я друг и одноклассник того, кто все это с ними делал, того, кого уже нет здесь, и кого не заменишь. Виталя был в этой команде своим, Виталя был своим почти везде. Виталя был тем, о ком не забудешь, тем, о ком скучать будешь всегда. Он дарил свет и тепло всем просто так, он дарил оптимизм и радость, друг мой и брат. А я? Неравноценная замена.
Я думаю, все мы немного туристы, просто в разной степени, а некоторые об этом не догадываются. Меня называют туристом-одиночкой, наверное, это так, я не люблю команд и командовать, мне не нравится еда по расписанию, на коленке или в пешем строю, наверное мой эгоизм меня избаловал. Я не хочу смотреть на природу впопыхах, через потную пелену, на бегу по тропе, потому что не успеваем на очередной автобус в очередной точке маршрута. Я хочу природу постигать и сливаться с ней, разговаривать одним языком, второпях это не получится, может, кому-то и нравятся торопыжки, но это н тот случай. Кто расскажет вам сокровенное, если вы забежали на минуту, щелкнули сэлфи и вас уже нет?
А тем более меня раздражают попытки членов сложившейся команды, осознанно или нет, загнать меня на определенную ступень иерархической лестницы. С теми, кто не принимает равноправных отношений, я не собираюсь соревноваться и объяснять им это я тоже не собираюсь. А желающий подчиняться или руководить - да получит желаемое полной мерой. Говорит ли это о его силе или слабости, о его комплексах, пусть решают психоаналитики.
Я приехал и поднялся в лагерь, к скале. Ее там не было, и мне сказали, что она с другой стороны скалы, у каких-то соседей. На соревнования съехались команды со всего Крыма, и, обойдя скалу, я понял, что придется поискать. А потом, я вспомнил, что она судья, и направился к судейской палатке. Женщины у палатки с интересом на меня поглядели и указали вниз и наискосок, на палатку, стоявшую поодаль и особняком.
Я стал туда спускаться и услышал смех. Смех чередовался с мужским баском, чуть ленивым. Смех раздался снова, и я подумал, а правильно ли сделал, что приехал? Это она смеялась в двухместной палатке, это ее смех был поощрительным, разрешающим, ведущим дальше. Я не счел нескромным немного послушать.
Мужчина в палатке рассказывал о себе, о том, что он строг, но справедлив и лишнего себе не позволяет. Он говорил неторопливо, уверенным, низким голосом, которым, очевидно, заворожил не одну женщину. Он говорил, понимая, как он великолепен, и наслаждаясь этим.
Я обошел палатку и позвал ее. Палатка открылась, она выглянула, мы встретились глазами. Зачем она позвала меня в Бахчисарай? Ее собеседник полулежал опершись на локоть и смотрел на меня. Это был мачо, в полном смысле слова брутальный мэн, свитый из мускулов и закаленный в боях. Я, с моей хлипкой конституцией, против него не тянул. - А, это ты, привет, - она стала выбираться из палатки. - Пойдем.
Он недоумевал, почему она меняет его на Это? Я, честно говоря, тоже этого не понимал. Мы снова обменялись с ним взглядами на доли секунды. В эти доли секунды многое становится ясным, принимается решение, режется путь к отступлению, все это в глазах, все это читается оппонентом в те же самые доли секунды. Он принял ее решение, принял видимо и то, что несмотря на мою тощую шею, на моей физиономии по прошествии лет ясно читается, что я, с Божьей помощью, дошел до такого состояния духа, когда неуверенность в своих силах, полностью компенсируется решимостью драться до конца и победить любым способом.
А может, все проще, и я застал самца в самом начале гона, он еще не был разгорячен, и поэтому обошлось без турнира, он не прикладывал усилий, ему все несли на тарелке, он был удивлен, но разозлиться не успел или было лень.
На душе было пакостно. Зачем она меня позвала? Думала, что не приеду? Хотела подразнить? Но мы не дети. Зачем я, дурак, приехал и разрушил ее игру в поддавки с суперменом и свои иллюзии? - Ты есть хочешь? Там от обеда оставалось, - Нет, спасибо. - Палатку поставил? - Нет еще.
Мы были вместе третий год. Так вышло, что мы почему-то соединились после Виталиной смерти, когда она осталась одна. Были сомнения, и чувство вины долго не отпускало, но Виталя приходил ко мне в цветных снах, так же говорил, шутил, смеялся или грустил, но ни в его глазах, ни в словах, ни в действиях не было ни упрека, ни укора, он будто смотрел за нами со стороны и принимал происходящее. Я неожиданно для себя, понял, что люблю ее, хотя раньше почти не воспринимал как женщину, меня раздражала ее властность. Но, оказалось, что она умела ее прятать.
Шло время и выходило, что с ее стороны наша связь - это тоненькая ниточка, она рвала ее несколько раз. Но я уже любил, приходил с повинной без вины, она принимала. Так повторялось несколько раз.
Ровного места для палатки не было, вернее было, но посередине, на тропе, и пыли там было сантиметра три точно. Пылью я дышать не хотел, а дождь пойдет - пыль станет липкой грязью. На косогоре сбоку, можно было снять с одной стороны сантиметров пять грунта, и получалась площадка. Лопатка у меня была, и я принялся за дело. Через 20 минут была и площадка, и канавка от дождя, который стал накрапывать, я успел вовремя и свел пологий край пленки ровно в канавку.
Из команды пришел начальничек, из тех, что все знают, с подручным. - Аркаша, зачем ты исковеркал поляну? Вон же место, - ткнул он пальцем на тропу. Честно скажу, я был неравнодушен к этому дяде. Он и Витале при жизни успел потрепать нервы, и мне хотелось от души послать его. Но я вспомнил, что в гостях. - Не буду я палатку ставить в грязь, ребята. Переглянувшись, они отошли.
Ужин был готов, я внес свою лепту и хотел сесть отдельно и спокойно поесть. Но, оказывается, не все так просто, оказывается, нужно сесть в кругу, со всеми, заняв свой сектор. Я пытался отшутиться, но она настояла и они подвинулись. Это смахивало на обряд посвящения. Начальничек снова что-то вякнул, нервы мои кончались, и она заметила это, загладив конфликт по-женски, загородив его от меня.
Мягко опустились сумерки, ведя за собой ночь без звезд. С неба снова закапало, и мы забрались в палатку. Когда я лег, стало понятно, что, несмотря на пенку, снизу давили корни растений и стерня, которую я убрал не до конца. Я снова вылез и, подняв край палатки, стал на ощупь в темноте выдергивать корни и разравнивать землю там, где предстояло спать. Управился я быстро.
Мы лежали молча, в полутьме, отсветы соседского костра иногда падали на брезент и пленку. У соседей дружно пели под гитару, и когда зазвучало "Это все, что возьму я с собой" Шевчука, голос ее дрогнул: - Это Виталина, любимая. - Да, я знаю, - сказал я. - Извини, - почему-то прошептала она. Мы не притронулись друг к другу.
Утром стали собираться домой, палатка была сырая, и я поднял ее на колья, чтобы хоть немного проветрилась. Когда я поднимал брезентовый пол, солнечные лучи скользнули по площадке, которую я вчера сделал, по тому месту, где ночью, вслепую выдирал корни. Там, поблескивая будто бы лакированным брюшком, расхаживала здоровенная самка каракурта.
Вечером я наверное случайно разрушил ее гнездо и, слава Богу, чудом не зацепил ее руками, избежав как минимум капельницы, а может и смерти. Мы собрались и, приехав на станцию, сели на электричку до Джанкоя. Мы выглядели командой, но не были ею. Я сидел на скамье рядом с женщиной, которую полюбил, только вот ее со мной, уже не было.