1. МАСЛИЧНАЯ ГОРА
Моё возвращение домой Антошка воспринял как последнюю надежду, правда, не знаю на что. Экзаменационная сессия уже началась, а у него ещё оставался один хвост, из-за которого он уже пропустил два экзамена.
- Мама, если я опять не сдам зачёт, комиссия меня до третьего не допустит, - сказал мне сын бесцветным голосом.
Состояние Антона мне совсем не нравилось: он выглядел как человек, потерявший ориентацию во времени и пространстве.
- Ладно, сынок, бывает, - подбодрила я его, хотя мне самой стало ясно, что от непосильной для него нагрузки у сына наступило запредельное торможение, - ты готовься к зачёту, а там видно будет.
Утром следующего дня позвонила Бэкки и спросила, как чувствует себя Жанна.
- Плохо, - ответила я. – Она в хосписе.
- Мне очень жаль, - сказала Бэкки, и немного помолчав, продолжила: - Мила, тебе надо развеяться. Мы с Йеном хотим пригласить тебя прогуляться по городу.
- Хорошо, - ответила я.
Бэкки передала трубку Йену, и он назначил встречу у кинотеатра «Художественный» в три часа.
Когда мы встретились, Йен предложил пешком пройтись по Арбату до «Смоленской», где по его словам он недавно открыл для себя очень достойный английский паб «Джон Булл».
Мы пошли по Новому Арбату, но у ресторана «Прага» я остановилась, потому что у меня потемнело в глазах, и сильно закружилась голова.
- Что с тобой? – с тревогой спросил Йен.
- Ей плохо, - за меня ответила Бэкки.
- Пожалуй, я вернусь домой, - сказала я.
Похоже, мой вид был красноречивее слов, потому что ни Бэкки, ни Йен не стали меня отговаривать.
- Конечно, конечно, - сказала Бэкки, - иди домой. Погуляем, когда тебе станет лучше.
- Может быть, тебя проводить? – спросил Йен.
- Нет. Не надо. Доеду сама, - ответила я, и мы расстались.
Признаться, я и сама не ожидала, что мне станет так плохо. Наверное, мой организм дал сбой, не выдержав нервного напряжения, накопившегося за месяц пребывания в Иерусалиме.
Утром седьмого июня зазвонил телефон. «Межгород» - подумала я и ещё до того, как сняла трубку, поняла, что Жанны больше нет.
На том конце провода была Алла. Она сказала, что сегодня ночью Жанна умерла.
- Нам позвонили в семь утра, - говорила она. – Мы приехали с Женькой. Она лежала как живая. Голова была повёрнута немного влево. Как будто просто уснула.
Я слушала Аллу и тихо плакала. Все свои эмоции я уже израсходовала, когда в день отъезда из Иерусалима бежала, громко рыдая, по бесконечным коридорам хосписа.
В этот же день позвонил Йен. Он хотел узнать, стало ли мне лучше и не хочу ли пойти с ними в парк Горького.
- Жанна умерла, - только и сказала я.
Йен не ограничился формальным сочувствием. Буквально через полчаса они с Бэкки прикатили на велосипедах, чтобы поддержать меня, чего от них я не ждала и за что была им благодарна.
Бэкки утешала меня словами, которые обычно говорят люди в таких ситуациях: жизнь продолжается, у твоей сестры осталось два прекрасных сына, и она дожила до рождения внука, и всё это благодаря тому, что вы сделали всё, что могли.
Я согласно кивала головой и думала о том, что Жанна умирала в одиночестве вдали от дома, и не было рядом с ней ни мужа, ни двух сыновей, ни внука, которого она так и не увидела.
***
На похороны Сашка с сыновьями летел через Москву. Я встретилась с ними в Шереметьево, где они ожидали посадку на рейс до Тель-Авива. Времени на разговоры у нас не было. Мы успели только обняться и перекинуться парой фраз.
Трое самых близких для Жанны мужчин переживали горе каждый по-своему.
Илюшка был молчалив и сдержан. Он давно жил вдали от родительского дома, и потеря матери никак не меняла уклада его жизни. Он полностью растворился в своей молодой семье.
Сашка-маленький сиротства своего не осознавал, что неудивительно, ведь рос он практически без матери – на попечении отца и двоюродной бабушки Зои. Маму видел только в перерывах между курсами лечения.
Тяжелее всего было Саше, который овдовел в сорок семь лет. Да это и по нему было видно: он выглядел растерянным и подавленным. Белки его глаз покрылись сеточкой тонких красных прожилок, а веки были припухшими. Если у меня и были к нему претензии по поводу его отношения к Жанне, в этот момент я искренне его жалела.
Возвращаясь из аэропорта, я думала: бедный Сашка лишился своей второй половины. Звучит это банально, однако их тридцатилетнее супружество не превратилось ни в равнодушное соседство, основанное на правилах общежития, ни в постоянную коммунальную склоку. Они действительно проросли друг в друга, хотя, на мой взгляд, союз этот был не совсем здоровым.
Несмотря на то, что Сашка был настоящим психологическим тираном, свою жертву он любил. Вспомнить хотя бы, как он сделал всё возможное, чтобы вернуть Жанну, когда она предприняла попытку побега, и запретил всем окружающим даже одним словом упрекнуть её за измену. Или как Жанна страдала, когда он предъявил ей свою любовницу, и в то же время соглашалась с его идеей, что для преподавателя это необходимо, чтобы оставаться в форме и нравиться студентам. Прямо-таки «стокгольмский синдром» какой-то.
***
Стокгольмский синдром — термин, популярный в психологии, описывающий защитно-бессознательную травматическую связь, взаимную или одностороннюю симпатию, возникающую между жертвой и агрессором. (…) Под воздействием сильного переживания заложники начинают сочувствовать своим захватчикам, оправдывать их действия и, в конечном счёте, отождествлять себя с ними, перенимая их идеи и считая свою жертву необходимой для достижения «общей» цели. (Википедия)
***
Через два дня позвонила Алла. Она рассказала мне, как Жанну хоронили по иудейскому обряду, то есть завёрнутую в саван и без гроба.
- Цветов и венков на могилу класть не положено, - говорила она. - Сашка с детьми соблюдают траур – им нельзя выходить из дома семь дней.
В конце своего подробного рассказа она не выдержала и пожаловалась на брата:
- Представляешь, Мила, не успел Сашка приехать, как начал распоряжаться. Заявил: Жанна будет похоронена на Масличной горе! Как ты думаешь, каких денег стоит получить там место?! Да ещё вокруг кладбища арабские поселения. Случись чего – туда и на танке не прорвёшься. Мы его еле отговорили.
- Мне кажется, Алла, у него всё равно ничего бы не получилось, - сказала я.
- Конечно, - ответила Алла, - но плешь нам всем он проел.
(Примечание: на Масличной горе расположено древнее еврейское кладбище, быть похороненным на котором считается большой честью).
Я слушала Аллу и с грустью думала, что даже в такой печальный момент Сашка не изменил себе: это же престижно – похоронить свою (кстати, русскую) жену на древнем еврейском кладбище!
Мы с Жанной не были подружками, мы были родными сёстрами. Не берусь судить, больше это или меньше, чем дружба.
В наших с ней отношениях я чувствовала себя старшей сестрой, наверное, потому, что была уверенной в себе, а она – слабой и зависимой, и мне часто приходилось опекать её, жалеть и успокаивать.
Для меня смерть Жанны была большой потерей, которую я переживала долго и болезненно. Только через три года после её ухода я поймала себя на мысли о том, что целых два дня не вспоминала о своей бедной сестре.
2. ДОКТОР БУЙЛОВ
Антон одолел-таки комиссию, и практикум по программированию сдал. (В скобках замечу, что сейчас он программист в крупной IT-компании, работающей на заказчиков по всему миру).
Обещание, данное сыну, я выполнила, и на экзамен поехала с ним. Антошка зашёл в аудиторию вместе с другими ребятами, а я осталась в пустом коридоре и, слегка приоткрыв дверь, через узенькую щель наблюдала за тем, что там происходит.
Разобрав билеты, ребята расселись за столы и начали готовиться, благополучно пользуясь шпаргалками, конспектами и даже пронесёнными контрабандой учебниками. Все студенты, да и преподаватель, который делал вид, что ничего не замечает, понимали, что невозможно впихнуть в голову невпихуемое. Все, кроме Антошки. Он сидел почти неподвижно и смотрел отрешённым взглядом то на потолок, то в окно.
Отсидев так минут десять, он встал, подошёл к преподавателю, что-то ему сказал и вышел из аудитории.
- Мама, - сказал он чуть не плача, - я совсем ничего не смог вспомнить.
- Слушай, а почему ты не списывал? Я видела, как другие это делали почти открыто.
- Не знаю, - ответил Антон.
Мне самой никогда списывать не приходилось, но разве можно сравнивать алма-атинский иняз с ВМК московского университета? «Ну почему же ты у меня такой к жизни неприспособленный?! – подумала я. – Прям юный пионер – всем ребятам пример! Я тоже за честность, но не до такой же степени!».
- Знаешь, Антон, я думаю, что остальные экзамены тебе сдавать не стоит, - сказала я.
- А что делать?! – спросил Антошка, и в его голосе я услышала испуг, что меня даже обрадовало – хоть какая-то эмоция.
- Надо попробовать академический отпуск оформить. Отдохнёшь, нервишки подлечишь, а потом второй семестр повторишь, - ответила я. – Ты же, наверное, сам понимаешь, что с нагрузкой не справился.
- Давай попробуем, - с надеждой в голосе согласился Антон.
- А у кого можно узнать, как тут у вас академ оформляется? – спросила я.
- Наверное, у Чечёткиной. Это наш инспектор курса, - ответил Антон.
- Ну, пойдём к Чечёткиной.
Инспектор курса Чечёткина оказалась на месте. Она сказала, что для получения академотпуска по медицинским показаниям нужно взять справку о состоянии здоровья в студенческой поликлинике.
- Надеюсь, нам её дадут, - сказала я.
- Попробуйте, конечно, - ответила Чечёткина, - только опыт показывает, что «повторников» со следующего курса всё равно отчисляют. Я вам советую перевести сына в другой вуз, где нагрузка поменьше. Там студентов МГУ с руками и ногами берут.
Поблагодарив Чечёткину за консультацию, мы вышли на улицу. Я подумала, что, может быть, действительно Антошке лучше перевестись. В конце концов – здоровье дороже.
Антошка повторял судьбу своего отца, который на нервной почве попал в больницу, и его отчислили из Новосибирского университета, после чего он перевёлся в КазГу. Для Лёши это не стало концом жизни. Он, пусть и медленно, но всегда своего добивался.
Мы сели на скамейку и я начала исподволь готовить Антона к мысли, что лучше бы ему перевестись в другой вуз. Мне не хотелось, чтобы он подумал, будто я в него не верю. На самом деле я действительно сомневалась, что он сможет осилить программу ВМК – грузили их не по-детски, и для таких медленно «разгоняющихся» и малоприспособленных к жизни как он это было большой проблемой. Однако Антошка наотрез отказался.
- Я хочу учиться здесь, - сказал он, шмыгая носом.
- Ну хорошо. Попробуем академ.
По дороге в студенческую поликлинику Антошка поздоровался с какой-то женщиной. Она остановилась и спросила:
- Ну как твои успехи, Антон?
- Сессию завалил, - ответил он удручённо.
- Да что ты?! – удивилась собеседница.
- Нам инспектор курса посоветовала его в другой вуз перевести, - сказала я.
- Вы мама? – спросила женщина.
- Да.
- Я у вашего сына семинар веду. И не думайте переводить. Антон способный мальчик, - сказала она.
Эта похвала подействовала на моего сына как живая вода. Он воспрял духом.
- Пойдём, мама, скорей!
Университетская поликлиника была рядом. Я решила, что сына надо записать к «спецу по нервам».
Невропатолог побеседовал с Антоном, постучал ему по коленке резиновым молоточком, что-то записал в карточку и направил к психиатру.
На следующий день мы сидели у кабинета психотерапевта. Обведя взглядом посетителей, ожидающих своей очереди, я обнаружила, что оказалась не единственной мамочкой, сопровождающей своего отпрыска к врачу.
К нам подошла молодая красивая женщина с курчавым черноволосым пареньком и спросила:
- Вы к Буйлову?
- Да, - ответила я.
- Мы будем за вами, - сказала она и села на свободный стул у противоположной стены.
Её сын на секунду присел рядом с ней, потом вскочил и начал мерить коридор большими шагами. Ненадолго остановившись у окна, он резко развернулся, подошёл к одной из мамаш и начал весело рассказывать ей, что учится на мехмате, слёту сдал парочку экзаменов, а на третьем почему-то тормознулся.
- Вот пришёл подлечиться, - закончил он свою историю и направился ко мне, чтобы рассказать её заново.
Слушая этого парнишку, который был явно не в себе, я украдкой взглянула на его мать. Она сидела с обречённым видом и молча смотрела на своего сына. Глаза её выражали глубокое, неизбывное страдание.
В кабинет к психотерапевту я зашла вместе с Антоном. Доктор Буйлов оказался пожилым мужчиной с редеющей седой шевелюрой, зачёсанной назад, водянистыми голубыми глазами навыкате и рыхлым лицом с красными пятнами на щеках и носу. «Похоже, любитель заложить за воротник, - подумала я».
Доктор полистал карточку сына, прочёл запись невропатолога, задал Антошке несколько вопросов, написал своё заключение и сказал:
- Чего вы хотите?
- Мы хотим взять академический отпуск, - ответила я.
- Проблемы у вашего сына не вчера начались. Ему наблюдаться надо было. Я не могу дать справку на основании одного посещения. Где вы, мамаша, раньше были?
В его голосе слышался укор: куда, мол, мамаша, вы смотрели?
- Меня долгое время не было в городе, а сын не догадался вовремя к вам обратиться, - ответила я. – Что же нам теперь делать?
- Антона я запишу на свой тренинг, и выпишу ему кое-какие препараты, - сказал Буйлов и вдруг резко перевёл тему с медицинской на финансовую:
- Сколько мы здесь получаем? – не то спросил, не то посетовал он, глядя куда-то в сторону, потом окинул меня испытующим взглядом своих бесцветных глаз и добавил: - Да и вы тоже...
Я поняла, что это намёк на взятку и немного растерялась, потому что не знала, как начать разговор о размере нашей «благодарности», но Буйлов поступил изящно:
- Вижу, что вам бы тоже не помешало походить на тренинг. Сеансов десять, думаю, хватит. Правда, для посторонних он платный. Вы согласны? – спросил он.
- Конечно, согласна, - ответила я и вздохнула с облегчением.
Тренинг Буйлова посещали двенадцать человек: десять студентов и две «платные» мамочки. Мы укладывались на кушетки и закрывали глаза, а Буйлов начинал монотонным голосом от имени пациентов уговаривал их конечности стать тяжёлыми и тёплыми.
Обычно когда он произносил: «Моя левая нога тяжё-ё-ё-лая», я засыпала – так что мне тренинг расслабиться помогал. Антошка тоже говорил, что ему стало значительно лучше. Правда, иногда заснуть мне не удавалось, потому что психотерапевт вёл себя как-то странно. Он резко прерывал свою убаюкивающую мантру, выбегал из кабинета, потом возвращался минут на пять и выбегал снова.
Впрочем, это всё неважно – главное, что в конечном итоге Буйлов назначил следующее посещение на январь 1998 года и справку выдал. Антон побежал оформлять академ, а я поехала домой, где в подъезде столкнулась с соседкой Людой Мирзоян, которая была в курсе Антошкиной проблемы.
- Ну как? Справку получили? – спросила она.
- Да, - ответила я. - Антон пошёл отпуск оформлять.
- Поздравляю, теперь ты можешь расслабиться.
- Ага, - ответила я. - Только кто ж нам расслабиться даст?
- Это точно. На днях зайду, - сказала Людка. – Хочу с тобой о Сергее поговорить. Не знаю, что с ним делать – совсем с катушек съехал.
- Конечно, заходи, - согласилась я, и мы распрощались.
3. «В КАКОЙ СЕМЬЕ НЕ БЫВАЕТ ССОР»
Соседка неожиданно появилась у меня раньше, чем обещала. В тот же день. Вернее – в полпервого ночи.
Лёша с Антошкой спали, а я (закоренелая сова) сидела на кухне и механически раскладывала пасьянс, гоняя по кругу невесёлые мысли. Когда позвонили в дверь, я вздрогнула – кто это может быть в такое время?!
Подойдя к двери на цыпочках, я посмотрела в глазок и в тусклом свете коридорной лампочки увидела Людку. За её спиной кто-то шевелился.
- Кто там?! – спросила я.
- Мила, открой. Это мы с Машей.
Я распахнула дверь. Передо мной стояла Людмила с дочкой Машей. Обе они были в ночных рубашках и босиком.
- Что случилось?! У вас пожар? – испуганно спросила я.
– Сергей нам пистолетом грозил! - ответила Людка, которую трясло мелкой дрожью.
***
Каким обманчивым бывает первое впечатление! Когда я познакомилась с Мирзояном, он мне понравился: одетый со вкусом вальяжный породистый красавец с аккуратно стриженой пшеничной бородкой. Таких мужчин на наших просторах встретишь нечасто. В обращении он был прост со всеми, независимо от их социального статуса, как настоящий английский аристократ, который никогда не будет кичиться своим происхождением.
Однако, узнав его ближе, я в очередной раз убедилась в справедливости пословицы: «по одёжке встречают…». Его сусальный образ, нарисованный моим воображением, постепенно терял свою позолоту.
Мирзоян занимался бизнесом, то есть куплей-продажей: от продовольствия, одежды и бытовой техники до золотых приисков.
Насчёт приисков я не шучу. Однажды Сергей позвонил мне и сказал:
- Мила, ты ведь английский знаешь. Можешь полстранички перевести?
- Давай переведу, - согласилась я.
Сергей принёс мне напечатанный на пишущей машинке текст с офертой (предложением) купить золотоносное месторождение где-то в Сибири(!). Бумажка эта показалась мне одновременно подозрительной и несерьёзной. «Неужели найдётся зарубежная фирма, которая клюнет на эту фитюльку?» Так я подумала, но Сергею ничего говорить не стала – моё дело перевод.
- Заходи через полчаса, - сказала я ему.
Отдавая перевод, я предупредила Сергея, что в одном месте мне бы хотелось уточнить термин, которого в словарях я не нашла.
- Сергей, что означает это понятие? – спросила я.
Мирзоян долго изучал текст, потом сознался, что не знает.
- Да ладно, - махнул он рукой, - сойдёт и так.
После этого случая мне стало ясно, что бизнесмен из Сергея, как из дерьма пуля.
Я оказалась права: никаких приисков он, конечно, не продал, и вообще дела его фирмы с красивым названием «Лерокка» шли всё хуже. Наверное, на этой почве он начал пить и срывать зло на жене и дочке. Слабонервным оказался мужчиной. Однако даже в такой ситуации не каждый будет жене пистолетом грозить.
***
- Заходите скорее, а то простудитесь, - сказала я дрожащей соседке с дочкой и предложила им тапочки.
- Тётя Мила, можно мы у вас переночуем? – спросила Маша, глядя на меня таким просительным взором, как будто боялась получить отказ.
- Боже! Конечно можно. Хотите горячего чаю?
- Давай сначала я Машу уложу, - сказала Люда.
Я разложила диван в гостиной, и пока Люда укладывала и успокаивала дочку, согрела чай и приготовила для неё тёплый халат. Когда Людмила зашла на кухню, я поставила на плиту остывший чайник и спросила:
- Уснула?
Людка кивнула головой, взяла из пачки сигарету, с жадностью закурила и начала изливать переполненную страхом, негодованием, обидой и отчаянием душу.
- Мила, у него совсем крыша съехала! Пришёл домой пьяный и начал: я и проститутка, и засранка, и тварь неблагодарная! Сижу у него на шее! Я ему говорю: ты же сам меня на работу не пускаешь, а он схватил пистолет и орёт: убью и тебя и Машку! Сам бы застрелился. Псих ненормальный!
- Никогда бы не подумала, что он на такое способен, - сказала я. – Всегда такой спокойный, приветливый.
- Ты его просто не знаешь. Он ведь шесть лет в тюрьме сидел, - ответила Людка.- Оттуда и псих. Он и раньше таким был, просто сейчас совсем разошёлся.
- Так зачем же ты за него замуж вышла?
- Не знаю. Влюбилась, наверное, – со вздохом ответила Людмила и добавила: - Сейчас бы на пушечный выстрел к нему не подошла.
Утром соседка встала рано. Она разбудила меня деликатным стуком в дверь спальни.
- Мила, закрой за нами дверь.
- А ты не боишься? – спросила я.
- Надеюсь, что он уже проспался, - ответила она.
Я предложила им позавтракать, но Людка отказалась:
- Спасибо, не надо. Пойдём мы. Не стоит дразнить зверя.
Этим же вечером Людмила заглянула ко мне, но проходить дальше коридора отказалась.
- Я на минутку, - сказала она. – Тебе в ближайшее время с Мирзояном лучше не сталкиваться. Он опять скандал закатил. Кричал: «Я эту Милку … (далее нецензурно), если она ещё хоть раз тебя с Машкой к себе пустит!».
С Мирзояном я столкнулась в подъезде нос к носу на следующий же день. Честно скажу – на долю секунды сердце у меня ёкнуло, но потом в голове пронеслась мысль: «Да кто ты такой, чтобы я тебя боялась?!».
Сергей упёрся в меня взглядом, в котором я прочла свой «приговор», и открыл рот, наверное, для того, чтобы объяснить, что он собирается со мной сделать. Но я его опередила: не отводя глаз и слегка подавшись вперёд, сказала:
- Здравствуй, Сергей.
Похоже, что моя спокойная реакция, оказалась для Мирзояна неожиданной, потому что он ответил:
- Здравствуй, - и в его голосе я услышала некоторую растерянность.
Первый раунд остался за мной, но Сергей опомнился и решил-таки бой продолжить.
- Милка, ты зачем Людмилу с Машкой к себе пустила? Это была семейная ссора, и не тебе в неё вмешиваться! – сказал он с вызовом.
Его слова напомнили мне эпизод из английского фильма «Лев зимой», в котором король Генрих II в пылу дискуссии со своей опальной супругой на тему: кого назначить наследником престола, так приложил королеву, что она отлетела к стене и, ударившись о каменный угол, сползла на пол. Придя в себя, венценосная супруга помотала головой из стороны в сторону и сказала: «В какой семье не бывает ссор».
- Ничего себе ссора! - ответила я, - С пистолетом наперевес.
- Да он не был заряжен! – сказал Сергей.
Напрасно «противник» ушёл в защиту. Это позволило мне атаку продолжить:
- А твоя жена знала, что он не заряжен? Может быть, и Машка думала, что ты пистолетом понарошку размахиваешь?! Ты хоть представляешь, как свою дочь напугал?!
- Какая разница, знала или нет! Жена должна мужа бояться и знать, что ей некуда идти.
Ну это уж слишком! Средневековье какое-то!
- Вот что, Сергей, я тебе скажу: если ты повторишь свои игры с пистолетом, я Людмилу к себе снова пущу. Жена всегда должна знать, что ей есть куда идти, - сказала я, делая ударение на слове «есть».
Мирзоян не нашёл ничего лучше, чем спросить:
- Ты так думаешь?
- Да, я так думаю, - ответила я и смело прошла мимо него, давая понять, что разговор окончен.
***
«Какой смелый русский народ, смелый!» (Реплика Подколёсина из фильма «Женитьба» по повести Н.В.Гоголя. Режиссёр Виталий Мельников. В роли Подколёсина Алексей Петренко).
***
Шутки шутками, но я не раз на личном опыте убеждалась, что люди, как и собаки, чаще «кусают» того, кто их боится. Вот и Мирзоян, за глаза обещавший меня … (далее нецензурно), в прямом разговоре спасовал, а после нашей стычки продолжал общаться со мной так, словно ничего и не произошло.
Утверждать своё мужское превосходство при помощи пистолета он больше не решался. Не думаю, конечно, что меня испугался. Просто утверждать уже было нечего.
Для спасения своего издыхающего бизнеса Мирзоян взял деньги в долг у «авторитетных» товарищей.
Однажды Людка позвонила мне и прошептала насмерть перепуганным голосом:
- Мила, выгляни в окно. Видишь там машину?
Я посмотрела в окно и напротив нашего подъезда увидела автомобиль, у которого стояли три молодых человека в спортивной форме. Ещё одного я разглядела в машине на водительском месте. «Спортсмены» о чём-то совещались между собой, поглядывая на окна четвёртого этажа.
- Вижу, - сказала я.
- Это к Сергею бандиты приехали! Я им дверь не открываю, говорю, что Сергея нет дома.
- А он дома?
- Ну да. Что делать? Я боюсь! Они обещали дверь выломать.
- Пусть Сергей в милицию звонит, - сказала я первое, что пришло мне в голову. – Не ждать же, когда эти бандиты вас убивать начнут.
Через пять минут во двор въехал милицейский уазик (районное отделение милиции находится в двух шагах от нашего дома), при виде которого «спортсмены» вскочили в машину и смылись.
Потом мне Людмила рассказывала, что в милицию пришлось звонить ей самой, потому что Мирзоян наотрез отказался.
- Почему? - удивилась я. – Думал, что они вмешиваться не станут?
- Потому что это западло, - ответила Людмила.
- Слушай, Людка, я бы с таким человеком жить не смогла. Как ты его терпишь?
- А куда деваться?
- Знаешь, мне кажется, тебе надо на работу устроиться, тогда у него не будет повода куском хлеба тебя попрекать. Ты же, кстати, хорошо шить умеешь. Этим можно и дома зарабатывать. Лёшина сестра так и делает.
Людмила ухватилась за эту «оригинальную» мысль. Она купила швейную машинку, заграничный каталог новомодных штор, и начала свой маленький бизнес на дому.
Со временем она раскрутилась так, что сняла закуток в небольшом магазинчике и наняла девушку, которая продавала «всё для шитья». Там же Людмила для привлечения клиентов демонстрировала образцы штор.
Кормила она своего «бизнесмена» до тех пор, пока земляки не пристроили его в «Красный крест». Со своей работы Сергей иногда угощал нас вишнёвым или яблочным соком в мятых пакетах, либо печеньем с истекающим сроком годности.
- Бери, Милка, это халява, - говорил он. – Там этого добра хоть попой ешь.
Когда Людмила убедилась, что Сергей способен прокормить себя сам, она сняла однокомнатную квартиру и с ним развелась.
4. ORDNUNG MUSS SEIN
После того, как Антон оформил академотпуск, я решила, что теперь могу воспользоваться приглашением Эдика посетить их в Германии, где они обосновались в пригороде Регенсбурга. Их большая семья перебралась в Германию не сразу. Мама Эдика тётя Лиза и его сын Генрих уехали туда раньше, а он сам с женой Алиной, дочерью Линдой и тёщей Сюзанной Ивановной присоединились к ним в девяносто четвёртом году.
Мне хотелось не столько побывать в Европе, сколько после всех печалей и забот этого нелёгкого года отдохнуть душой с теми, кто тебе близок.
Красивая и чистая Бавария, а, главное, общение с другом и его семьёй действительно оказалось тем, «что доктор прописал». Пожалуй, впервые за долгое время я полностью отрешилась от всех своих проблем и чувствовала себя хорошо и покойно.
Днём мы ездили по городам этой самой богатой земли Германии (свои впечатления я уже описала в первой книге), а вечерами сидели на веранде до полуночи и под баварское пиво воргузили о нашей жизни теперь уже в разных странах.
Не знаю почему, но мне это жаргонное словечко нравится. Его звучание у меня ассоциируется с непрерывно журчащим горным ручьём, который переворачивает мелкие камушки и уносит те, что полегче вниз по течению.
Вот и наши беседы в моём восприятии журчали как этот ручей: оживлённо и в то же время медитативно-успокаивающе. И дело было вовсе не в темах разговоров, которые были и смешными, и грустными, и познавательными, а в том, что мне было просто хорошо воргузить с ними.
Кирши рассказывали мне о новой жизни в стране тотального благополучия, я – о реалиях нашего существования, которое в то время назвать хоть сколько-нибудь упорядоченным было трудно.
- Как же у вас здесь чисто! – восхищалась я. – А у нас до недавнего времени дворников вообще не было. В прошлом году я смотрела-смотрела, как детскую площадку захламили, и не выдержала. В пять утра вышла во двор, и давай веником орудовать. Восемь полных мусорных мешков на помойку волоком оттащила!
- Почему волоком? – удивилась Алина.
- Так ведь они тяжёлые были! Думала пупок развяжется, - смеясь, ответила я, а потом со вздохом добавила: - Наверное, у нас такого порядка как у немцев никогда не будет.
- Да, – согласился Эдик, - немчики порядок любят. И законопослушные до безобразия. Помнишь, Алина, как Сюзанне Ивановне посуду не принесли?
- Конечно, помню, - ответила Алина - Когда мы в Регенсбург приехали, нас поселили в очередной распределительный лагерь для переселенцев. Уже третий, по-моему. Вечером девушка принесла нам тарелки, чашки, вилки-ложки на троих. А нас-то четверо было. Ну Эдик ей сказал, что она забыла принести ещё один комплект столовых приборов, а девушка ему отвечает: «Фрау Сюзане приборы не положены - она проходит по восьмому параграфу».
- А что это значит?
- Все переселенцы разделены на параграфы, по которым определяется их статус, - пояснил мне Эдик. – Я для них – настоящий ариец (здесь Эдик засмеялся), поэтому иду по четвёртому параграфу.
- Если бы ты, Едикь, был настоящим арийцем, тебе бы первый параграф присвоили, - сказала я.
- Ну не дотянул слегка, - ответил Эдик. – Ладно, пусть я буду настоящим немцем.
Кстати, Линдочку они тоже по четвёртому записали, потому что, когда её интервьюировали, она на вопросы очень бойко отвечала «йя» и «найн».
- Алина, как твоя жена, наверное, пятый параграф получила? – предположила я, а потом обратилась к Алине: - Или шестой? Ведь ты по-немецки не шпрехаешь?
- Вообще-то седьмой, - ответил Эдик. – Наверное, потому, что она совсем не немка. А вот Сюзанна Ивановна официально к семье переселенца не относится. Ей ничего не положено.
- Мама сильно обиделась. Это же унизительно, - сказала Алина. – Помню, как она плакала и говорила: «Я во время войны никем была, когда у этих фашистов в концлагере сидела. И теперь я никто!».
- На месте этой девушки я бы взяла, да и принесла эти вилки-ложки несчастные. Не обеднели бы немцы! - сказала я.
- Немцы – это орднунг! – торжественно изрёк Эдик и поднял указательный палец вверх. – Им не ложек жалко, тем более что это всё бесплатно выдавалось. Порядок нарушать нельзя! Это главное. Мне сказали, что такими, как Сюзанна Ивановна, занимается не государство, а церковь.
- И что? Ты в церковь за ложками побежал? – ехидно спросила я.
- Зачем? Я сходил на склад и всё принёс, - ответил Эдик. – Местные немчики до этого не догадались бы. Не потому, что глупые, а потому, что порядок нарушать нельзя.
- Ой, ребята, насчёт порядка! Ещё в Алма-Ате мне один сотрудник рассказывал, как его отец во время войны у одного пленного офицера записную книжку нашёл. Они думали, что в ней ценная информация, а оказалось – там всякие личные записи и распорядок дня. Ну там время подъёма, завтрака, и так далее. А в конце перед отходом ко сну написано: «сношение с Гертрудой: девять пятьдесят – десять ноль-ноль». Вот это я понимаю – орднунг!
- Не смейся, Мила, над немчиками, - сказал, хохоча, Эдик. – Да. Они любят закон и порядок. Зато, если тебе что-то положено – всегда получишь.
- У нас тоже получишь, только мы предпочитаем сначала помучиться, - сказала я и поведала историю нашей прописки в собственной московской квартире, которая длилась полтора года.
- А мне, как только мы приехали, совершенно бесплатно новую челюсть поставили. Когда я открыл рот, дантист позвал всех своих коллег полюбоваться на работу наших стоматологов. Они в ужасе были. Для них это – позапрошлый век.
- Нечего было дарёному коню в зубы смотреть, - сказала я, и мы рассмеялись.
Конечно же, мы говорили о детях.
- Когда Генриха в армию призвали, - сказал Эдик, – в бундесвере он служить не захотел, и его направили на альтернативную гражданскую службу.
- И что он делал?
- Ухаживал за женщиной с болезнью, при которой все мышцы постепенно атрофируются. Он её одевал, раздевал, подмывал, подтирал, и еду готовил. В университет привозил, а после занятий домой. Молодец, со всем справлялся и не брезговал. Это был для него полезный опыт.
- Она в университете училась?! – удивилась я.
- Психически она была вполне сохранна. Никакой задержки развития. Захотела учиться, и ей такую возможность предоставили. Хотя прекрасно знали, что при такой болезни долго не живут.
Линдочкой, которая в переходном возрасте доставила маме с папой немало хлопот, они тоже были довольны. Она училась в гимназии, причём в другом городе, где жила самостоятельно в съёмной квартире.
Тут мне, конечно, стало грустно: я не могла представить себе Антошку, живущим отдельно от мамы, которая для него была единственной спасительной соломинкой в этом чуждом ему мире.
- Когда я от Жанны вернулась, Антошка был как лунатик, - рассказывала я двум кандидатам психологических наук. – Он и так с внешним миром не очень-то контачит, а тут вообще потерялся. Как он дальше жить будет? Психотерапевт из студенческой поликлиники ему поставил диагноз «шизоидная акцентуация».
- Не волнуйся, Мила, – это не болезнь, - успокаивала меня Алина. – Таких «ботаников», как твой сын, среди математиков хватает. У них трудности в общении, их считают чудаками. Но Антошка вполне может преуспеть в своей профессии. Твоя задача к социуму его адаптировать. Если помощь будет нужна, обращайся к Маше Соколовой.
- А как дела у Алёши? Как с работой? – спросил Эдик.
- Да вроде всё нормально, - ответила я. – Только он по средам бл*дует.
Реакция друзей была предсказуемой:
- Что-о-о-о?!
Я рассмеялась и рассказала об одном забавном случае, который произошёл со мной ещё зимой.
Лёша был приверженцем Шелтона, то есть проповедовал раздельное питание. Мясо позволял себе в конце недели. По средам голодал. По вторникам и четвергам – только овощи-фрукты. В понедельник – творожная запеканка. В пятницу – гречка. Фрукты, особенно яблоки, ел тазиками круглый год. Никаких супов, даже постных, а тем более борщей со щами.
К его графику я привыкла, только вот для себя и Антошки приходилось готовить отдельно. Мы с ним Шелтоном не увлекались.
Продукты я закупала на так называемой «контейнерной» ярмарке в двух минутах ходьбы от нашего дома, которую соорудило ООО (Общество с ограниченной ответственностью) «Тиас».
Поначалу на этом месте был стихийный (читай - дикий) рынок. Потом сметливый предприниматель догадался использовать списанные морские контейнеры в качестве ларьков для торговли продуктами. Сначала контейнеры покрасили, а со временем даже обшили утеплителем. Так на месте стихийного рынка появилась «цивилизованная» ярмарка.
- Так вот. Пошла я за продуктами. Купила всё, что мне было нужно, и уже отошла от контейнера, как женщина, которая стояла за мной, сказала: «Мне бананы, пожалуйста».
Далее я почти дословно передала свой диалог с продавщицей.
«- Скажите, а сегодня вторник? – спросила я.
- Вторник.
- Тогда мне тоже нужны бананы.
- Почему именно во вторник?
- Мой муж их ест по вторникам и четвергам.
- Он что у вас больной?
- Почему больной? Просто диету соблюдает.
- Значит – бл*дует.
- С чего это вы взяли?
- С того, что, если здоровый мужик соблюдает диету, значит он бл*дует».
Спорить с продавщицей я не стала. Сказала: «Значит, так и есть», купила бананы и пошла домой, - закончила я свой рассказ.
Наверное, мы смеялись слишком громко, потому что с третьего этажа послышался недовольный женский голос. Она что-то говорила, Эдик ей что-то отвечал. Потом, обратившись к нам, сказал:
- Мы нарушаем порядок. Давайте расходиться, а то эта фрау обещала на нас хозяину пожаловаться. Она вообще тётка вредная.
***
«Ordnung muss sein» (в переводе с немецкого «Порядок есть порядок») — немецкая пословица. Порядок является одним из главных клише, используемых при описании немецкой культуры. Франц фон Папен, например, упоминает в своей работе 1932 года, что эта пословица была одним из любимых выражений Фридриха Великого, короля Пруссии. Пословицу в качестве слогана использовал Пауль фон Гинденбург. (Википедия)
***
Когда в две тысячи первом году Линда родила первенца Александра, а в следующем Константина, эта самая фрау сорганизовала других соседей, и они пожаловались хозяину дома, что дети своим плачем нарушают их покой. Хозяин дома сказал Эдику:
- У меня лично к вам нет никаких претензий, но я вынужден отказать вам в аренде квартиры, потому что в противном случае могу лишиться других жильцов.
По мне, так соседи могли бы и потерпеть, ведь младенцы имеют обыкновение расти. Однако Эдику пришлось искать новое жильё. Не найдя такой квартиры, где бы его большая семья не нарушала покой немецких бюргеров (es ist Unordnung – это непорядок), он оформил ипотечный кредит на двадцать пять лет и купил двухэтажный дом в деревне Ленгфельд в пятнадцати километрах от Регенсбурга.
Отремонтировав и утеплив чердак, Эдик превратил его в трёхэтажный, где на первом этаже поселились они с Алиной и Сюзанной Ивановной, на втором Линда с детьми (когда ушла от своего Маркуса), а на третьем Генрих с женой Светочкой и дочкой Соней.
5. ПОСОВЕТОВАЛАСЬ…
Когда я вернулась в Москву, мне первым делом бросился в глаза разительный контраст между нашим заплёванным асфальтом и стерильными тротуарами баварских городов. «Да, - подумала я, - всё-таки порядок – это есть хорошо (так в шутку на немецкий манер говорил Генрих)».
Я подняла глаза от асфальта и увидела плакат, на котором огромными буквами было написано: «Наш дом – Россия» (название Всероссийского общественно-политического движения, лидером которого был премьер Черномырдин).
«Вот именно, – сказала я себе, - это мой дом. Немцы – молодцы, но я совсем не хочу, чтобы мы стали такими, как они. Слишком разные культурные коды. Просто я очень хочу, чтобы у нас стало лучше».
Дома Антон встретил меня словами:
- Мама, тебе вчера баба Зоя звонила. Я ей сказал, что ты только сегодня прилетаешь. Разве она не знала, что ты у Эдика была?
- Нет, по этому поводу я ей не звонила.
- А по какому звонила?
- Мы говорили о её переезде, - ответила я. - Ты же, наверное, помнишь, как Жанна просила, чтобы мы взяли бабу Зою к себе?
- Помню, - ответил Антон, но большого энтузиазма в его голосе я не услышала, поэтому продолжила:
- Сынок, баба Зоя всю свою жизнь посвятила нашей семье. Когда мы с Жанной были маленькими, она с нами возилась. Даже в больнице вместо мамы с Жанкой лежала. Потом всеми внуками занималась: сначала Илюшкой, потом тобой. А Сашка маленький вообще на ней был, когда Жанна в Израиль лечиться ездила. Разве теперь, когда она состарилась, мы можем её бросить?
- Не можем, - согласился Антон. - А баба Катя с дедом Андреем когда переедут?
- Родителей я перевезу позже. Когда найду для них квартиру в ближнем Подмосковье.
- А баба Катя не обидится, что ты бабу Зою к себе берёшь? – спросил Антон.
- Не знаю, может, и обидится. Но по-другому не получится. На две квартиры денег всё равно не хватит, - ответила я, а про себя подумала: «Ну и пусть обижается – сама виновата. Не надо было упрямиться, когда я им предлагала вместе с нами сюда перебираться. Жили бы сейчас все в Москве и в отдельных квартирах».
Согласие Алёши на переезд тёти Зои я получила ещё раньше. Вроде бы всё было обговорено и решено, однако я не могла отделаться от чувства душевного беспокойства.
Взять тётю Зою к себе я решила не только потому, что обещала это Жанне. И не только из чувства долга перед одинокой тёткой, которая действительно свою жизнь посвятила нам. Я её жалела. Мама часто обижала её, на мой взгляд, совершенно незаслуженно.
Помню, однажды на даче тётя Зоя положила в свою сумку несколько яблок. Я это видела, и мне не показалось это чем-то недопустимым или зазорным. Заметила и мама.
- Чего это ты берёшь себе самые лучшие яблоки? Да ещё украдкой?! – спросила она.
Тётя Зоя растерялась и начала оправдываться:
- Я не выбирала самые лучшие. Взяла-то всего три, какие были.
- Три? А то я не видела: сколько и какие, – язвительно заметила мама.
- Мама! Тётя Зоя! Перестаньте ругаться из-за каких-то яблок, - вмешалась я.
- Если бы это первый раз! – заявила мама. – Она и грецкие орехи без спроса брала.
- И что! Ты обеднела?
- Нечего втихаря брать. Это моя дача.
Тётя Зоя расплакалась и уехала с дачи, не дожидаясь остальных.
Мне стало жалко её до слёз.
- Мама, как ты могла!? Тётя Зоя пашет на твоей даче как лошадь, а ты…
Но мама была непреклонна, и помирились они только через месяц. И то мне пришлось выступать в качестве миротворца. Такой уж у мамы характер.
Тётя Зоя действительно старалась, чтобы мама не заметила, как она «крадёт» яблоки или орехи, потому что свою младшую сестру боялась. Уже здесь в Москве она рассказывала мне:
- Куплю новое платье, и Катерине не показываю.
- Почему? - удивлялась я.
- Боялась.
- Чего боялась?!
- Что она будет недовольна, - отвечала мне тётя.
- Причём тут мама? Не ей же носить!
- Я всю жизнь боялась остаться одна.
В нашей семье я слыла борцом за права всех «униженных и оскорблённых». Защищать обижаемых родственников чаще всего мне приходилось от властной мамы. Только один раз я встала на её сторону, когда бабушка Варвара позволила себе вмешаться в отношения между ней и папой.
Я была уверена, что поступаю правильно и справедливо, беря к себе тётю Зою. Я не боялась того, что мама будет недовольна. Но тогда откуда этот душевный дискомфорт? Дело в том, что меня всё-таки глодал червячок сомнения, ведь мы никогда не жили вместе с тётей Зоей.
Помню, в книге американского психолога Грэя «Мужчины с Марса, женщины с Венеры» я прочла, что первые решают свои проблемы в одиночестве, забившись в свою норку, а вторые – в разговоре с подругами.
Пусть феминистки на меня не обижаются, но мозги наши всё-таки устроены по-разному. С Грэем я полностью согласна: мужчины свои проблемы обмозговывают, а женщины – проговаривают. Это вовсе не значит, что у женщин своих мозгов не хватает. Просто мы зачастую окончательно «оформляем» решение поставленной перед нами задачи в процессе разговора, при этом, далеко не всегда следуя советам собеседницы (либо собеседника).
Свои сомнения я решила обговорить с Машей Соколовой. Надеялась, что она подскажет мне, какие трудности могут возникнуть в процессе нашего «притирания» друг к другу, и как их преодолевать.
Выслушав меня, Маша сказала:
- Ни в коем случае не берите тётю к себе.
- Почему?! – удивилась я.
Маша объяснила мне, что нельзя «внедрять» постороннего человека в сложившуюся семью. Это неизбежно приведёт к серьёзным трениям и большим проблемам.
- Но она не посторонняя. Мы её хорошо знаем, - возразила я.
- Это не имеет значения. Она не член вашей семьи, и её присутствие может всё разрушить.
- Но я не могу её бросить!
Наверное, в моём возгласе Маша услышала нечто такое, что заставило её отступить.
- Но у вас хотя бы есть отдельная комната, в которой ваша тётя могла бы жить? – спросила она.
- Есть. Я разделила одну комнату так, чтобы получился кабинет для Лёши. Он совсем маленький – всего шесть квадратов, зато с окном, - ответила я.
- Ну, тогда поступайте, как решили, - сказала Маша, и в тоне её голоса можно было уловить глубокое сомнение, которое я предпочла не заметить.
(Продолжение следует)