"Позиции не разделяю, но имеет право!.."
В который раз сажусь за стол, чтобы закончить эту статью, но месяц на исходе, а она все никак не начнется. Ушел из жизни Александр Владимирович Очман. Эта фраза прибивает так, что каждое следующее слово о нем становится тяжеловесным, и ты понимаешь, что оно не о нем, не об Очмане. Восемьдесят три года яркой полноценной жизни. Но эта цифра тоже не о нем, - не об Александре Владимировиче.
Живой, легкий на подъем, виртуозный во всем, за что брался, эмоциональный настолько, что в его присутствии не могло быть другого настроения у всех, кроме как такого, в котором пребывал он. При этом он не довлел над человеком, не принуждал ни к чему, просто был самим собой – ничего наносного, фальшивого, нарочитого…
Его длинные ноги всегда выносили его далеко из толпы студентов, коллег, участников конференций, будь то в бесконечных университетских коридорах, на экскурсиях по лермонтовским местам… Но при этом он не был суетлив, не старался выделиться, опередить кого-то... Он раскидывал над толпой свои длинные руки, будто пытался обнять всех и сразу, и это не выглядело смешно, - напротив, все подтягивались, чтобы быть ближе к нему, услышать каждое его слово. Он был всегда в состоянии влюбленности в дело, которому посвятил себя. Его рост позволял ему возвышаться над всеми, но при этом в нем не было амбиций и апломба ученого мужа, он склонялся к собеседнику с такой искренней широкой улыбкой на лице, что каждый считал себя рядом с ним самым дорогим его сердцу студентом, коллегой, гостем…
Всю жизнь в науке, за письменным столом, за книгами, в архивах… Он был серьезным ученым, оставаясь ярким артистом в студенческой аудитории, в конференц-залах. Он не играл, это было его сутью. Как признавались мне его бывшие грозненские студенты, его лекции нельзя было пропустить, его лекций ждали больше, чем концерты, которых в то время было немало. (Речь идет о гастролях Иосифа Кобзона, Аллы Пугачевой, Юрия Антонова…) Он не развлекал, как это может показаться, он делал зримыми героев древнегреческих мифов настолько, что казалось они находятся среди слушателей. Это редкий дар - сохранить в себе до последних дней душу живую, пытливый ум, открытость ко всему новому и даже готовность принять кардинально противоположное тому, чему он посвятил себя!
И если мне не повезло быть его студенткой, то мне посчастливилось знать его как ученого и человека.
До встречи с Александром Владимировичем я уже имела опыт общения с исследователями, текстологами и другими учеными столичных вузов, которые давно убедили себя, что «периферия» их ничем не удивит на научных конгрессах, конференциях, а значит, не стоит утруждать и себя особой подготовкой к плановым мероприятиям, пытаясь взрастить новую мысль в перепаханном ими самими литературном поле. А «периферия» не только удивляла…
Тринадцать лет жизни в Москве не прошли даром – помимо стойкого иммунитета к подобным встречам, я обрела уверенность, что если и занимаются в России наукой, то только за пределами этой столицы, которую я покинула в 2006 году без всякого сожаления.
Прошло два года, и мне из Балашовского университета прислали Программу лермонтовской конференции, которая должна пройти в Пятигорске. Все, что я знала на тот момент об этом городе, это то, что было написано в письме: «Тебе там ближе». Этого было достаточно, чтобы я связалась с оргкомитетом и, получив приглашение, впервые оказалась в городе, в котором все дышало именем и духом Лермонтова. Сидя в полупустом конференц-зале в ПГЛУ, в ожидании начала форума, понимая, что здесь не будет знакомых лиц, я просматривала свой материал, поскольку в программе была заявлена первой.
«О, Марьям приехала!» - кинулся ко мне, раскинув объятья, высокий незнакомый человек с такой искренней улыбкой на лице, что мне стало неловко, что не могу разделить с ним этой радости, с какой он стремительно приближался ко мне, пожать руку. «Очман. Александр Владимирович» - представился он. Перед глазами всплыла обложка книги «В чужом пиру… Михаил Лермонтов и Николай Мартынов», которую купила в Москве в Институте мировой литературы (ИМЛИ). Неужели тот самый Очман?
Организатор лермонтовской конференции, на которую съехались со всей России ученые, посвятившие свою жизнь любимому поэту, - автор исследования, написанного в защиту убийцы этого поэта? Я с любопытством разглядывала человека, который разрушил в один момент мое представление об ученом муже вообще, причем известного всей стране именно этой скандально воспринятой книгой. Поскольку особой ненависти к Мартынову и сама не питала (на его месте мог оказаться любой…), я вдруг осознала, что ученый, который посмел, вырвавшись из общего потока советского лермонтоведения, плыть в противоположном направлении, готов будет услышать и меня, плывущую параллельно этому потоку.
Так оно и произойдет.
Но перед выступлением участников конференции Александр Владимирович, из президиума, обратился в зал со словами, что автор версии о том, что Михаил Лермонтов – сын тархановского кучера, объявляется персоной нон-грата и более никогда не будет приглашен в ПГЛУ на лермонтовские чтения.
«Рано расслабилась», подумала я, выходя к трибуне с выступлением «Тайна рождения поэта». Я не имела права стереть улыбку с лица человека, который, минутой раньше, так искренне был рад моему приезду… Я вынуждена была оговориться, что хотелось бы избежать участи этого известного в России ученого, не побрезговавшего бульварной газете «Спид-инфо» предоставить информацию «Лермонтов – сын кучера», но ценную уже тем, что поставлено, наконец, под сомнение отцовство Юрия Петровича, к чему еще в 2004 году пришла и я в результате исследования биографии и творчества поэта.
Меня вежливо выслушали, в рамках отведенного регламента, и даже пригласили на фуршет, где от старшего поколения ученых и краеведов, в этой непринужденной беседе, как некогда в ИМЛИ в Москве, я услышала, что, оказывается, и Виктор Мануйлов, еще в свой приезд на первую лермонтовскую конференцию в ПГЛУ, все время намекал…, но тогда никто даже мысли такой не мог допустить… Мне, как гостье в этих стенах и за этим столом, было достаточно уже то, что я не оскорбила ничьих чувств. Тем более что я впервые, наконец, увидела в одном месте на одном научном форуме людей, съехавшихся сюда отовсюду, но объединенных одним желанием – творить науку не ради науки, а из большой любви к поэту. Дышать этим воздухом было огромным наслаждением.
Конечно, статью в сборник материалов конференции не включили. И тем удивительнее было, когда, спустя два года, все повторилось: программа, заявка, приглашение…
Едва войдя в двери университета, я увидела Александра Владимировича, который как раз спустился в фойе лично встречать гостей. Желая избежать неловкой ситуации, которую мог доставить мой приезд организатору мероприятия, я попыталась незаметно для него подняться в зал, но быстрые ноги уже несли его навстречу мне, а лицо его озаряла неизменная восторженная улыбка. Сопровождая меня на кафедру, он несколько раз останавливался, давая мне возможность догнать его, но, поравнявшись, вновь срывался с места, по пути успевая отдавать распоряжения студентам, которые были надежными помощниками своего преподавателя. На кафедре он не пытался вызнать, с чем я приехала, о чем будет мое выступление, он просто был рад встрече. Его искренность подкупала. Особенно, когда он, извиняясь за их непрезентабельный вид, подарил мне с автографами подборку своих книг, с трудом отыскав их в домашней библиотеке. Я была обезоружена: он не только ждал, но и готовился к этой встрече. И это при том, что я разрушала не только советское представление о Лермонтове, но и его личные заслуги в лермонтоведении могла перечеркнуть. (Как например, это произошло позже с Д.А. Алексеевым, который, не имея возможности публично опровергнуть результаты моих исследований, в личной переписке перешел на эмоции и оскорбления)
Прежде чем предоставить мне слово, Александр Владимирович вновь обратился к участникам конференции. Публично извинившись за неопубликованную мою статью в сборнике материалов прошедшего форума, он пообещал, что в новом сборнике они обязательно напечатают теперь уже две мои статьи. «Я не посмел, признаюсь, и пожалел, увидев наш материал в журнале «Сибирские огни» …», - сказал он, передавая мне слово.
Вскоре после конференции вышел сборник, в котором одна за другой с первых страниц были помещены мои статьи «Тайна рождения поэта» и «Меня бы примирила ты…» (О первой любви М.Ю. Лермонтова).
«Редколлегия не разделяет позиции автора и публикует данный материал в дискуссионном порядке», - предуведомляла сноска.
Несмотря на то, что «не разделяет позиции…», профессор Очман надеялся провести следующую конференцию в Грозном, о чем и объявил на закрытии форума.
Но его тогда мало кто поддержал на Кавминводах и Ставрополье, которым, после двух войн, Чечня все еще казалась малопривлекательной… Он вновь извинился передо мной, теперь уже лично, и пригласил в университет. Каково же было мое удивление, когда в стенах этого же конференц-зала по биографии поэта выступали совсем другие участники форума, возвращая поэта, как им казалось, под крыло Юрия Петровича Лермонтова.
Мое выступление «Поэма М.Ю. Лермонтова «Джюлио» в автобиографическом контексте» рассматривалось в разделе «М.Ю. Лермонтов: проблема творчества». Александр Владимирович, ни словом не обмолвившийся о сюрпризе, который ожидал меня на этот раз, после конференции признался, все с той же щедрой улыбкой на лице: «Не хотел тебя расстраивать и не сомневался, что ты с этим справишься. Ты знаешь, что я не разделяю твою позицию, но ты имеешь право на нее. Меня ругают за то, что я приглашаю тебя, ну пусть опровергают…».
Так и должно двигать науку, сталкивая разные точки зрения, провоцируя ученых на публичные дискуссии, научные споры. И в этом ему не было равных. Он сам, в своих исследованиях создавал эту почву для столкновения разномыслящих, иначе как и чем объяснить его любовь к Лермонтову, ко всему, что связано с именем поэта, и попытку заставить взглянуть на Мартынова не как на подлого убийцу, а как на несчастного молодого человека, ставшего жертвой обстоятельств.
Позиция автора книги «В чужом пиру…» должна была побудить оппонентов пристальнее вглядываться, вчитываться в хорошо знакомые им тексты, но легче, не отклоняясь от проторенного предшественниками пути, травить иначе мыслящего, чем взять на себя труд проложить новые тропы, ведущие к истине.
И, когда представился такой шанс, он не мог его упустить. На презентации книги Владимира Бондаренко «Лермонтов. Мистический гений», в домике-музее Алябьева, на прямой вопрос писателя и критика из Москвы он так же прямо ответил: «Позицию Марьям не разделяю, но она имеет право обнародовать ее и аргументированно защищать, и она это делает». И тут же поставил всех, и меня в том числе, перед фактом: «Кстати, юбилейная лермонтовская конференция, что мы проводили в Пятигорске, мы проводим с Марьям в мае будущего года в Грозном». В какой момент и почему он принял вдруг для себя это решение, было непонятно, поскольку все находилось еще в стадии обсуждения... Но именно с этого дня началась наша активная работа, связанная с организацией юбилейных мероприятий.
Подготовку тематики конференции он взял на себя. Включив в программу второго дня дискуссию между Д. Алексеевым и мной, он очень надеялся, что первому это будет так же интересно, как ему, и что его старый друг не откажет ему в удовольствии понаблюдать за интеллектуальной схваткой. Не сомневаясь, что Алексеев приедет в Грозный, Очман тревожился только за одно, чтобы конференция не сорвалась…
Но подвел друг. Перестал отвечать на звонки. Однако заявленный поединок должен был состояться. И теперь ему оставалось только одно: самому бросить мне вызов. Понимая всю щекотливость своего положения, в назначенный день он подошел ко мне и, полушутливо, полу иронично, сказал: «Я буду твоим оппонентом. Я буду кусаться, задавать очень каверзные вопросы, ты не обижайся на меня». «Будьте ко мне беспощадны!» - улыбнулась я. Он помолчал, затем махнул рукой и, подняв высоко голову, без тени иронии, серьезно произнес: «Хотя… ты порвешь меня, как тузик грелку!».
Участники конференции были свидетелями этого куража, в который он входил, не желая прекращать полемики. Таким профессора Очмана я не видела раньше. В какой-то момент мне показалось, что это может продолжаться бесконечно, что мы злоупотребляем временем других участников, но нужно было оставить это решение за ним, не уступая своих позиций. Наконец, несколько часов спустя, он не нашел другого решения, кроме как здесь и сейчас открыть голосование за проведение анализа ДНК. Конечно, голосование было отклонено, но предложение профессора Очмана было услышано в Тарханах, где к нему отнеслись очень серьезно. - Могила поэта спешно была замурована...
«Такой живой конференции я не видел за свою жизнь!» - благодарил меня Александр Владимирович снова и снова. Наверное, за то, что помогла реализовать его мечту, не оглядываясь на регламент, вести здоровую научную дискуссию, в которой было бы ненадуманное столкновение оппонентов, когда до самых мелочей каждый обнажает свои аргументы, позволяющие им оставаться по разные стороны интеллектуальных баррикад.
С таким ученым и человеком можно творить настоящую науку. Когда оппонент не переходит в разряд врагов. Когда новая мысль, не совпадающая с твоей, не пугает, а помогает тебе перейти на новую высоту, обостряя слух и зрение. Когда из научных споров и дискуссий ты выходишь с желанием творить и созидать. Не против кого-то. А во имя науки, которой посвятил жизнь.
2014 год. Юбилейная лермонтовская конференция в Грозном оказалась лебединой песней профессора Очмана.
Счастлива, что имела к этому самое непосредственное отношение.
Счастлива, что была современницей настоящего ученого, который мог публично заявить: «Позиции не разделяю, но она имеет право…»
А значит, каждый, кто идет за нами, имеет право…
И эти шлюзы открыл ты - профессор Очман.
Покойся с миром, Александр Владимирович.
Ведь жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг…
______________
* Материал написан для альманаха "Кавказ", ред. Берберов.