Эпизод повести "Во граде Опочка"
В уютном сумраке княжеского шатра, в меру разбавленном ненавязчивым светом светильника, появился неприятный звук, от которого старый князь пробудился. Тонкая комариная песнь, исполненная тоски кровососа по теплокровному телу, зазвучала над левым ухом князя. Мелкий враг, судя по всему, приближался, наровя отведать княжеской крови. «Не работает слуга, - подумал князь, - разленился, перестал бояться. Надо наказать. Или сменить».
И только князь так подумал, как две умелые ладони произвели негромкий, почти беззвучный хлопок — и крылатой, неуловимой, занудно певшей твари не стало. «Хотел насосаться чужой крови, «захопник», а лишился живота, - подумал князь.- Так бывает и среди людей, и среди народов в истории».
Сон не шел. Ночь была испорчена. И кем? Мелкой негодной тварью. Слуга сплоховал. Недостаточно чуток, сонлив. Этот и приближение лазутчика, пожалуй, прозевает. Заменить? Но кем? Другой может оказаться почище этого. Значит надо учить...
Что снилось великому лютынскому князю в ночи стояния его войск под Опочкой? О чем думалось?
Князю было уж 77. Две семерки, одна рядом с другой, напоминали князю две косы, повешенных в крестьянском амбаре на стене... А коса — любимое орудие курносой старухи с нечесаными волосами, которая всегда не ко времени приходит, обрывая осуществление заветной человеческой мечты. Князь истово мечтал о королевской короне, через что полагал осчастливить свою любимую «краину», сотворить из нее могучее, всецело «незалэжное» королевство. Ради этой великой цели князь старался угождать «ставленику божию на земли». Ради нее одной даже в мыслях отказался от кровной мести, тщательно прятал от всех свою неприязнь к двоюродному брату Удавийлу, королю соседней краины, хотя ни на миг не забывал, что сей кузен — причастен к убийству его отца Бытстуха, настоящего патриота, положившего на алтарь родины всю, без остатка, свою жизнь...
Вместо заветной королевской короны, сделавшей бы Лютава равным среди равных европейских монархов, довольствовался старый князь пока что только серебряным подвойным крестом, полученным в знак признательности за принятие католичества, а по сути за предательство православной веры.(...)
Утекала, утекала из стареющего тела влага жизни. Но при этом все яснее, плодотворнее становилась работа мысли, освобожденной от чувственных завихрений. А завершение дела, завещанного Лютаву его отцом Бытстухом, было все еще под вопросом. Хотя, казалось бы, и близко. Как говорят русы: «Близок локоть, да не укусишь». Ну, взять хотя бы последние события... Вот попросил «помазаник» (но так хитро, что как будто и не было никакой просьбы) наказать строптивых псковичей за несговорчивость их в уступках по торговым делам ливонцам. Да еще за дерзкое нападение псковитян на владения архиепископа Дерптского, который наябедничал о том в «извечный град». Далее вопрос не звучал, а как бы прозрачно вырисовывался в воздухе, сводясь к следующему: хочешь видеть свою державу королевством — делай черную работу…, помогай утвердиться исконному врагу твоему... (...)
Королевская корона была почти уже на голове князя. «Поставленный свыше» обещал, благоволя к нему, ценя его усердие по вспоможению католическим миссионерам .Обещал — и не раз, не два... Обещания его... Лютав знал им цену. Впрочем, от «Святейшего» зависело далеко не все. На пути к преображению краины из княжества в королевство стояла ближайших соседей и наставников в истине вездесущая знать, наторевшая в устроении коварных и тонких козней. Впрочем, их недвусмысленная позиция не сложна в понимании: руководство какой державы станет поощрять у себя сепаратизм?...(...)
Тяжелы, ох, тяжелы были раздумья старого князя во тьме, сгустившейся на исходе ночи. Перед рассветом уловило чуткое ухо князя, как началась через реку почти бесшумная переправа. Воины шли молча, таясь, но лошади... Лошади выдавали себя храпом, стуком копыт, ржанием...
Этот «малый градко» на полноводной величаво текущей Великой... Что он значил для князя?... В глубине сердца своего Лютав не желал ему зла. Да и кому могли помешать живущие в сем городке пахари и сеятели, жницы и швеи, кузнецы, смолокуры, мелкие торговцы, изготовители жбанов и горшков, гонтари, бочкари, ведерники, плавильщики кричной руды, ткачихи, бортники, рыбаки да охотники?... А еще несчислимое множество сошных людей, на согбенных раменах* коих и держится сей мир, грузный, что камы**, ибо в дланях*** мозолистых и соха, и лопата, и меч служат исправно… И все же князю снизошло высочайшее тайное повеление наказать сих. Ослушаться — равносильно тому, что подписать себе смертный приговор.(...)
Воевать псковские волости князь не хотел. Но и отказаться не мог. Высоко стоящие силы, (...)требовали того. Их приказы нужно выполнять сразу, без раздумий и колебаний. Иначе они усомнятся в тебе. Колебания, проволочки — для них — признак измены.
И все же старый князь рискнул. Рискнул навлечь на себя чудовищный гнев Хозяев. Он объявил Пскову войну и после того три недели мешкал — под разными предлогами не начинал боевые действия, перед Хозяевами оправдывая сие бездействие то необходимостью сколотить надежное войско, то ожиданием вызревания злаков на полях, ведь наиболее экономно кормить лошадей — это «пустить в овсы»...
Тем самым, благодаря неявному благоволению князя, псковитяне имели возможность тщательно подготовиться к приходу вражеских войск. Князь дал шанс спастись мирному населению Псковщины. За три недели трудолюбивые и расторопные селяне псковских пригородов и волостей успели в большинстве своем уготовить себе тайные поселения в лесах и на болотах, куда перевезли запасы пищи, детей, стариков и скотину, оставив запоздало пришедшим врагам пустые веси со скрипящими на ветру колодезными журавлями...
Мало кому приходило и приходит в голову, что такое беспрецедентное оттягивание начала войны после ее объявления было своеобразным прощальным подарком великого лютынского князя простому народу Псковщины...
В последние годы князь стал субтильным, хотя и не выказывал этого на людях. Все чаще он задумывался о душе, о жизни и смысле ее, не хотел утяжелять душу свою, несомненно грешную, смертными и вопиющими небу грехами. И потому большого энтузиазма в том, чтобы любой ценой захватить маленький город на Великой реке, населенный преимущественно «малыми людьми», питаемыми землей и рекой, у князя, откровенно говоря, не было. Однако проявить свои истинные чувства старый битый лис, конечно же, не мог. Подобно лицедею, князь играл привычную роль, изображая из себя хладнокровного, порой жестокого завоевателя. Он не мог ни на йоту разочаровать тех, кто привык в нем видеть такового.
«И потому эта маленькая крепость будет взята****, - думал князь. - Хотя у жителей городка было достаточно времени, чтобы затаиться в глубине лесов. «Кто не спрятался, я не виноват!» - гласит детская считалочка. - Иду на вы!»
Примечания.
*Рамены (древнерусск.) - плечи. **Камы (древнерусск.) - камни. ***Длани (древнерусск.) - ладони.
****Крепость Опочка за всю свою историю не была взята многочисленными врагами ни разу.
Впервые город был оккупирован гитлеровскими войсками 10 июля 1941 года.