На первом этаже вокзала Хабаровска гуляли сквозняки и без конца тарахтели игровые автоматы. Поэтому я двинулся к лестнице, ведущей наверх. Войдя в зал ожидания второго этажа, я понял, что правильно сделал, тут было теплее и навязчивых, однообразных мелодий почти не было слышно. Ехал я из Москвы, в Хабаровск поезд пришел поздним вечером, и мне хотелось найти местечко потеплее и поспокойнее и переждать ночь.
Выбрав кресло в середине зала, но почти последнее в ряду, я уселся поудобнее, продел руку под капроновые ручки сумки и прижал сумку к себе. Спящие вокруг люди посапывали, другие негромко разговаривали, я потихоньку погрузился в дрему, а потом заснул.
Проснувшись, я понял, что спал около двух часов. Было так же тихо, только некоторые спящие уже не посапывали, а храпели по-хозяйски, как дома. Краем глаза я заметил, что три кресла слева от меня, пустовавшие, когда я пришел, теперь заняты. Там, скрючившись в неудобной позе, спала молоденькая девчонка лет шестнадцати. Голову ей положить было не на что, и она подложила руку. Она была в коротенькой юбке, тонкой блузке и такой же тоненькой и короткой курточке. Укрыться ей тоже было нечем, вещей и сумок не было.
Конечно, на улице зеленое лето, и днем солнышко хорошо пригревало, но ночью... Я представил, что сам лежу в такой одежонке, с голыми ногами на холодных пластиковых сиденьях, и меня пробрал озноб.
В Москву я отвез несколько кожаных курток, которые мне удалось выменять на китайском рынке в Чите. Знакомые ребята, владевшие маленьким магазинчиком у Курского вокзала в Москве, брали мои куртки на реализацию, и я был им безмерно благодарен. Но в этот раз на молнии одной из курток обнаружилась дыра, и я забрал ее с собой, кумекая, оставить себе или попытаться дыру заделать, чтобы продать. Теперь бракованная куртка оказалась кстати. Сняв свою куртку, я укрыл ею соседку, а сам надел куртку с дыркой.
Девчонка приподняла голову, прошептала: "Спасибо". Она скрылась под курткой почти целиком. Я осуществил в сумке некоторые перемещения и мягкую сторону предложил соседке под голову. Она еще раз произнесла: "Спасибо", - и положила голову на сумку. Через некоторое время я понял, что она спит. Я тоже понемногу стал проваливаться в сон, но тут в зал пришли несколько вокзальных воришек, они громко разговаривали и стали выяснять отношения. Двое воров вышли в проход между креслами и устроили турнир. Они мутузили друг друга по физиономиям, крякали, пропуская удар, матюкались и орали. Люди зашевелились, открывали глаза, но, разморенным и заспанным, всем видимо было лень вставать и идти жаловаться.
Вскоре, по результатам драки, наверное, было принято какое-то решение, и парни, угомонившись, убрались восвояси. Снова послышалось сопение с соседних рядов, прерываемое только объявлениями диктора по громкой связи.
Прикрыв глаза, я вспоминал выпученные глаза и распухшие лица дуэлянтов в проходе и незаметно уснул. Полвосьмого, открыв глаза, я посмотрел на часы. Людей в зале заметно прибавилось, и в воздухе висел привычный вокзальный шум, спящих уже почти не было. Я вспомнил о девчонке, повернул голову. Нет, не убежала в моей куртке, сидит рядом с сумкой и смотрит на меня. Нет, такая не убежит. Екнуло сердце, чужая девчонка, в чужом городе, смотрела на меня голубыми глазами моей мамы.
- Есть хочешь? - Да, - она улыбнулась, и я заметил замазанный косметикой синяк у левого глаза.
- Тогда посиди здесь, с сумкой, а я пойду поищу розетку и вскипячу чайку, - я вытащил из сумки поллитровую банку и кипятильник. - Хорошо? Я скоро. Она кивнула. Я знаю этот взгляд и эти глаза. Она будет ждать, она будет ждать до конца.
Когда я через полчаса вернулся с банкой чая, она так же сидела, нахохлившись, в моей куртке, только сумку немного сдвинула на мое место, чтобы не заняли.
- Сейчас пожуем, ничего особенного нет, паштет и лепешки, зато лепешки особенные. Я рассказал ей, что эти вкусные ржаные лепешки я купил в Москве, у метро Смоленская, недалеко от станции. Там было маленькое окошечко, где можно было купить свежий хлеб. И такие лепешки почему-то были только там. Они долго оставались мягкими.
Я открыл паштет и соорудил бутерброды, чай тоже разлили поровну, ей досталась кружка, а мне - банка. Выяснилось, что она из Владивостока, приехала вчера с подружкой, погулять, подружка куда-то ушла или уехала раньше. Я не был уверен, что все это правда, но лезть в душу с сапогами не хотелось.
- А это? - Я показал на синяк, - Видно? - рука помимо воли потянулась к лицу. - Заметно немножко - Это дома, - желания рассказывать не было. - Отец? - Отчим. Вот это, наверное, и была правда.
- Слушай, - встрепенулся я, - а зовут тебя как? - Оля. А тебя? - Меня Аркадий. - А чем ты занимаешься? - шагнула она в наступление. - Да можно сказать, ничем. Я немного рассказал, что мотаюсь по стране, там купил - тут продал. - У меня ничего нет: ни жилья, ни работы.
Я сказал это потому, что ее глаза говорили и спрашивали. Конечно, я не стал говорить, что недалеко от места, где в Москве я покупаю вкусные ржаные лепешки, есть заброшенная стройка, где я ночую, приезжая в столицу. Чтобы сэкономить, чтобы заработать, чтобы выкарабкаться.
Я знаю тебя, Оленька, потому что видел твои глаза. Ты не предашь, не бросишь и не отступишь, когда будет нужно. Ты прости меня, я не смогу быть с тобой, помочь тебе и защитить тебя. Так получилось, что я сам не знаю, где приткнуть голову, так вышло, что я потерял все, что зарабатывал годами и теперь нужно начинать сначала, нужно сцепить зубы и подниматься.
Я ничего этого не сказал, но уверен, что Оля все и так поняла по моим глазам. Напротив нас села строгая женщина. - Это ваша девочка? - строго спросила она. Я посмотрел ей в глаза и сказал - Наша. Какого ответа строгая женщина ждала от меня?
- Ты будь осторожна, люди бывают такие твари, - говорил я Ольге. - А лучше возвращайся домой. Она кивнула, не глядя на меня.
Я открыл коробку баллончиков со слезоточивым газом, которые собирался продавать в Хабаровске, протянул ей один. - Если что, в глаза и убегай. - Спасибо! - Все, заинька, мне нужно идти.
Двадцать два года прошло с той ночи на вокзале. Как я хочу верить, что ты жива и здорова, что все у тебя хорошо. Я помню тебя, помню твои глаза. Храни тебя Господь, девочка моя!