Ночь я провёл беспокойную. Лёг рано, практически сразу, как домой вернулся, даже не только есть, пить и то не стал. Вырубился сразу, как только голову на подушку уронил, но за ночь просыпался несколько раз. Судя по всему, кошмары меня мучили, точнее утверждать не могу, так как я не только сны не запоминаю, а даже не уверен, что их вообще вижу. Но, это, когда я в нормальном состоянии. Вчера же я настолько перенервничал, что могли и кошмары на эту тему присниться, но вот ничего я не запомнил. Встал, не то, что разбитым, но не до конца отдохнувшим, точно. На метро рассчитывать не стал, явно не успел бы к началу раскладки, поэтому пешком на Каланчёвку отправился. Верней, я не совсем правильно выразился, не пешком, а то бегом, а где-то и шагом пришлось, но за полчаса с небольшим, ещё шесть куранты по радио пробить не успели, я уже дверь в наше подземелье открыл. Милиционер на месте сидел, он меня признал и кивнул только. В зале сидело всего несколько человек, даже Сергея Ивановича я опередил, жаль Петрович прямо передо мной дверь открыл, я его на подходе с ЦЖБОП'у заметил, а то я им обоим класс бы показал.
Я к стеллажу подошёл, названия всех районов, там обозначенных запоминать начал, но Андрей появился, и они с Петровичем стали там колдовать. Сняли десятка два табличек, а вместо них восемь других повесили. Учи Вадик всё заново. А народа постепенно становилось всё больше и больше. Вот и Сергей Иванович вошёл, да сразу к стеллажу направился. Всё посмотрел внимательно, и какое-то, по-видимому, важное замечание сделал. Петрович себя даже по затылку ударил, дурак, мол, сам не додумался, и ещё одну табличку, на этот раз, проспект Маркса, снял. А я в сторонке стоял и пытался запомнить все эти названия.
Минут через пятнадцать все собрались и Сергей Иванович объявил, что с сегодняшнего дня на раскладке Алексей, то есть я, вместо Николая стоять будет, значит и Большая Пироговка к нему отходит. Все эту информацию спокойно восприняли. Видно было, что начальника все уважают и его слово здесь закон.
- Лёша, - обратился он ко мне при всех, - сегодня суббота, выходной, поэтому билеты все по домам разносить придётся, некоторые конторы может и будут работать, но это единичные случаи. По субботам заказов намного меньше, чем в будни, люди за город в основном едут. Поэтому и у нас народа выходит поменьше. Постоянным доставщикам день отдыха раз в неделю необходим. Петрович, например, завтра выходным будет. Ну, это я тебе, как новичку в нашем дружном коллективе объясняю. Поэтому в такие дни мы районы постоянной доставки немного меняем. Сегодня тебе придется по Горького от проспекта Маркса до Пушкинской и по Герцена от начала до Никитских ворот ходить. Ну, а завтра по Петровке с Неглинной. Ясно?
Чего уж тут не понять? Мне всё было ясно, я ж понятливый. Поэтому я головой и кивнул.
Сергей Иванович на меня ещё немного посмотрел, да сказал:
- Ладно, что резину тянуть, начнём, ребята.
Под столом лежало несколько опломбированных мешков. Первый вскрыли, и из него на стол высыпали целую гору конвертов. Я постоял с минуту, посмотрел, как делают остальные и взял первый конверт в руку. "Так, улица Яблочкова", прочитал я и, сказав, "Бутырский хутор", протянул конверт Петровичу. Тот не стал сразу конверт на полку класть, а вначале внимательно на него посмотрел, а уж затем на полку с надписью: "Бутырский хутор" положил.
- С почином, - сказал Сергей Иванович, а я потянулся за следующим конвертом.
Конечно, раскладчик я тот ещё, одно название, но я старался от других не отстать. Ну, и по привычке своей, считал, сколько конвертов я правильно опознал, и они на свое законное место легли. Как сотый на полке оказался, я об этом на радостях с Сергеем Ивановичем поделился, а он мне руку пожал. Но, как я не старался, примерно каждый пятый конверт, я Сергею Ивановичу показывал, а он мне объяснял, где это, да как этот район на их языке называется. В основном это были отдаленные районы новой застройки, где я до той поры ни разу побывать не смог. Мне показалось, что сегодня мы даже быстрей справились, но это было естественно, ведь вместо обычных двенадцати мешков, мы разобрали только девять.
Пачка мне досталась та ещё. Вся нечётная сторона улицы Горького от Манежной до Пушкинской и чётная сторона улицы Герцена, а в дополнение и вся сеть переулков, их соединяющая. Всего 54 адреса. Вот там подъехать никак не удастся, придётся ножками топать. На раскладку маршрута своего я потратил минут пятнадцать, Сергей Иванович проверил, пару существенных замечаний сделал, ну и ещё так по мелочи несколько. А вот у телефона пришлось в очереди постоять. В будни постоянные работники в основном, как Сергей Иванович и говорил, по конторам различным ходят, а там люди, как привязанные, с утра до конца рабочего дня всё равно сидеть обязаны, что звонить-то. А в выходные звонок с чётким указанием, ну в каких-то пределах, конечно, когда человеку билеты принесут, существенно жизнь облегчить может. Вот очередь и собралась. Вышел я из отдела доставки в восемь утра с копейками, минут десять я ещё потратил, на то, что в кафешку небольшую заскочил, чашку кофе выпить, с утра дома не успел это сделать, а уж затем в метро радиальное нырнул. Семь минут и вот я у гостиницы Националь из подземного перехода вышел. Вот, где побегать пришлось, прав был Лёха, со сломанной ногой туда лучше и не соваться. Хорошо погода не подвела, солнце, которое в спину светило, то за высокие здания скрывалось, то в облаках пряталось, не так жарко было. Некоторые адреса совсем рядом были, в основном это к домам на улице Горького относилось, а вот как в переулок какой попадешь, так и приходится до Герцена топать, поскольку следующий адрес, по закону подлости, именно там находился. Вот я насерпантинился, так насерпантинился. Редко в какой переулок мне заглянуть не пришлось, а уж, если в него заглядывал, то так и проходил его насквозь, а ведь чем дальше от Манежной я отходил, тем длинней те переулки становились. Ну, это я общую информацию дал, а в тот день у меня одна очень любопытная встреча была.
Я оказался на Герцена, немного не доходя до консерватории, а следующий адрес на Неждановой был. Улица Неждановой уже длинная, а дом, в который мне билет надо доставить почти угловым был с Горького. В том здании Дом Композиторов расположен, значит, предположил я, в нём различные музыкальные деятели жить должны. Фамилия на конверте совсем не музыкальной оказалась, помню, что на букву С начиналась, вроде на Савушкину похожа, а с инициалами А.А. Это уж точно, так и было. Вот эти инициалы и вызвали в голове моей некую сценку, пока я на лифте наверх поднимался. Лифт оказался старинным каким-то, скрипел нещадно, того и гляди вниз упадёт, зато внутри весь в зеркалах был. Там три стенки глухие все зеркальными оказались. А двери и внутренние и наружная сеткой металлической затянуты были. Я в подобном лифте до той поры лишь однажды ехал. В больнице это было. Тётку я свою навестить пошёл, так меня на лифте на пятый этаж поднимали. Вот тот лифт похожим и оказался. Правда, стенки у него деревянными были, а вот двери точно такими же. Но там лифтёрша всем командовала. Я вовнутрь зашёл, она вначале наружную дверь закрыла, а потом внутренние раздвижные сдвинула вместе, да ещё специальной задвижкой их соединила, чтобы не разошлись, наверное. Вот и здесь мне такая же конструкция попалась. Если бы я с ней ранее не познакомился, бегом бы побежал. Лифтёрши здесь не было. А так я всё добросовестно повторил, как та пожилая женщина делала, да на нужную кнопку нажал. Лифт скрипнул довольно отчётливо и медленно-медленно пополз вверх. Пока он ехал, я конверт, который в руках держал, рассмотрел, как следует. Фамилию с инициалами прочитал и сценку, о которой чуть выше упомянул, просмотрел, мысленно, разумеется. А сценка такая – толстая воспитательница в детском саду девочку маленькую с огромным бантом на голове двумя руками поддерживает в характерной такой позе, ну вы сами себе её представить можете и повторяет:
- Савушкина, а-а, Савушкина, а-а.
Поняли, какую сценку я в виду имел, пока до четвёртого этажа лифт полз. Мне почему-то бант у девочки больше всего запомнился. Вот ведь как бывает. Сценки такой на самом деле не было, привиделась она мне, а запомнилась, как самая, что ни на есть в действительности случившаяся. Я в дверь нужную уже звоню, а сам всё себе ту сценку представляю. Сам не пойму, что на меня нашло. Смех меня душит, и мне кажется, что сейчас именно та тётка, что привиделась, дверь и откроет. Слышу шаги, я серьёзное выражение лица хочу принять, а оно в улыбке расплывается и всё тут. Дверь открылась, а там никакая не женщина, а пожилой мужчина стоит, на меня вопросительно смотрит. Одет мужчина в черный костюм с бархатной бабочкой на шее. Я на лицо его посмотрел и мне прежде всего очки в глаза бросились. Тонкие такие и удивительно знакомые. Настолько знакомые, что у меня даже улыбка дурацкая сползла куда-то. Я стоял, глазами хлопал и даже забыл напрочь, зачем пришёл. На лицо человека смотрел и понимал к кому я в дверь позвонил. Я тихо-тихо, скорее прошептал, чем проговорил:
- Дмитрий Дмитриевич, - и замолчал. Стою и смотрю на него и всё.
Он мне приглашающий жест рукой сделал, посторонился, чтобы я в квартиру зайти мог, и тоже почти шёпотом спросил:
- Автограф хотите?
Я в смятении кивнул головой. Он улыбнулся и сказал:
- Подождите секунду, - и исчез за дверью в комнате, которая была с левой стороны в большой прихожей. Вернулся он быстро с какой-то бумагой в руке:
- Какое моё произведение производит на вас самое большое впечатление? – неожиданный вопрос, заставил меня напрячься:
- Наверное, Ленинградская симфония, - ответил я.
- Тогда подождите ещё немного, - услышал я, а Дмитрий Дмитриевич вновь скрылся за дверью.
На этот раз его не было несколько минут. Вернулся он очень довольным:
- Дома посмотрите, на чём я вам сейчас напишу, - он присел на специальное сидение, где удобно обувь зашнуровывать, взял ручку и задумался. Потом спросил:
- Звать-то вас как?
Я ответил:
- Вадим Шевелёв.
Он кивнул головой и начал, что-то писать. Тут я заметил в своей руке конверт с билетами и вспомнил, зачем я явился в этот дом.
- Простите Дмитрий Дмитриевич, а могу я увидеть… - и прочитал фамилию, написанную на конверте.
- Её нет, она по делам уехала. А зачем она вам?
- Я ей билеты на поезд принёс, - совсем растерялся я и начал совать ему в руки этот злосчастный конверт.
Шостакович достал билет и рассмеялся:
- Так вы с билетом явились, а я подумал, что вы мой поклонник. Я Анну отпустил, когда нам сообщили, что до полудня билет принесут. Мне в час надо будет уехать, вот я и решил её отпустить, а билет сам получить. Так автограф-то писать?
Я так активно закивал головой, что он опять засмеялся и начал что-то быстро-быстро писать. Затем положил бумагу, на которой писал, в тот конверт, где лежал билет, и в таком виде отдал его мне. Я уже хотел выйти, как спохватился:
- Дмитрий Дмитриевич, вам расписаться следует на ведомости, что вы билет получили, - я достал из планшета ведомость.
- Так я же, наверное, деньги должен? – спросил Дмитрий Дмитриевич, - подождите, я сейчас принесу.
Он вернулся быстро и мне двадцать пять рублей протягивает, а в ведомости 15 рублей семьдесят копеек написано.
Я сдачу ему отсчитываю, а он пятёрку взял, а от остального отпихиваться начал, даже руками замахал. Так мне и пришлось уйти. На улице, когда я от дома его отошёл на достаточно большое расстояние, я достал из планшета конверт, в который Шостакович бумагу, какую-то положил. Это оказалась программа первого исполнения его симфонии в блокадном Ленинграде. На программке было написано: "Вадиму Шевелёву. На память. Я на этом концерте не был, меня эвакуировали. Мне потом, уже после войны, дали несколько программок того концерта. Это одна из них". Ниже была чёткая подпись Шостакович и дата.
Я программу эту раскрыл, там всё было напечатано:
Большой зал Ленинградской филармонии.
Дмитрий Шостакович. Симфония № 7 до мажор Соч. 60
Исполняет Большой симфонический оркестр Ленинградского радиокомитета под управлением Карла Элиасберга.
И дата, которая потрясает – 9 августа 1942 года.
Долго я ещё на улице простоял. Сигареты три, наверное, одну от другой прикуривая, извёл, а в голове всё встречу эту случайную вспоминал. Потом на часы взглянул и бегом припустил. Дальше всё путём шло, я конверт, мне деньги, пробежался, опять конверт на деньги поменял и дальше. По пятидесяти четырем адресам пробежать в такой круговерти домов, это я вам скажу задачка. Где-то на сорок пятом я почти сломался. Есть захотел до невозможности. Ещё подождать, да в бюро пообедать, нельзя. По субботам и воскресеньям столовая там не работала. Нам говорили, что тем, кто в ней трудится, отдыхать положено. Мне это ясно и сомнений в том, что так должно быть у меня никаких не было. Но один, так мне кажется вполне закономерный вопрос, все же возник. А где в выходные обедать тем, кого в нашей столовой в будни кормят. Ведь все до одной службы ЦЖБОП'а безостановочно трудятся. У всех же скользящие выходные, почему бы и столовой не перейти на такой же режим работы? Я себе этот вопрос на засыпку задал и сам же на него ответил:
- Работало бы руководство по такому же графику, наверное, вопрос этот был бы решён.
В тот момент я как раз по Большому Гнездниковскому в сторону Горького шлёпал. Ноги гудели. Ещё бы, столько километров им по асфальту пройтись пришлось. Если начать считать, то не только за голову схватиться можно. А у меня ведь ещё осталось почти с десяток конвертов в планшете. О них забывать нельзя. Правда, к моей радости, три конверта в один дом мне доставить надо. В огромный жилой дом, построенный перед самой войной, на месте снесённой церкви Димитрия Солунского. Он громадится на углу Горького и Тверского бульвара и носит в народе название "дома под юбкой". Когда-то раньше на ротонде, что возвышается на крыше, на самом углу здания, стояла скульптура балерины в пачке. Балерину убрали от греха подальше, говорят разрушаться начала, побоялись как бы чего не произошло, а название осталось.
Когда появилась арка, выводящая меня из Большого Гнездниковского на Горького, я понял, что всё, хватит бегать, надо и передохнуть чуточку, перекусить, да заодно и ногам отдыха немного дать. Куда пойти? Я даже не раздумывал – конечно, в кафе "Молочная", что в угловом трехэтажном доме на той стороне Тверского бульвара располагалось. Кафе было диетическим. Я иногда забегал в него, когда очень есть хотелось. Фирменным блюдом там считалась молочная лапша. Я вам доложу - само объедение она была. Её варили из широкой домашней лапши, которую делали там же. Иногда можно было, сидя с ложкой в руке, и наслаждаясь этим неприхотливым блюдом, наблюдать процесс изготовления лапши. Дверь на кухню открывали, чтобы там свободней становилось. Прямо к дверному проему с той стороны пододвигали большой стол и на нём вначале долго раскатывали тесто, добиваясь, чтобы оно стало тончайшим, почти прозрачным, а затем уже его резали на тонкие полоски, которые оставлялись там же сушиться. Что и как было дальше, не ясно. Стол убирали куда-то, дверь закрывали и всё, кушайте дорогие товарищи спокойно, чтобы ничто вас от процесса переваривания пищи не отвлекало.
Вот я и двинул прямо в сторону этого кафе. Светофор переключился очень не вовремя. Я уж ногу успел на мостовую поставить, а он взял и моргнул красным. Пришлось вернуться на тротуар. Смотрю, а перед "Эльбрусом" пусто, ни одного человека нет. Вот думаю чудеса, да и только. Обычно там в любое время пока он работал, народ толпился. Пусть даже не совсем толпился, но я первый раз никого там не увидел. "Эльбрусом" шашлычная называлась. Очень популярным местом она в то время была. Да и было за что. Во-первых, стояла так, что куда лучше, в самом центре и на таком проходе – другим только и осталось, что обзавидоваться. А, во-вторых, кормили там, сказать вкусно, ничего не сказать. Находился "Эльбрус" в одном здании с молочным кафе. Только вход в шашлычную был со стороны бульвара, а кафе прямо на площадь с памятником Александру Сергеевичу выходило. Перед "Эльбрусом" троллейбусная остановка находилась, я всегда при её виде историйку одну нравоучительную вспоминал. Пока я ждал переключения с красного на зелёный, у меня мыслишка одна проскочила, а не сунуться ли мне в ;Эльбрус;, вдруг повезёт. Я так по-наглому, или правильней сказать с наглой рожей, прямо в дверь шашлычной и ломанулся. Зашёл, а там народа полно, как всегда, шум, разговоры громкие, смех раздаётся. Люди ведь туда отдохнуть приходили, посидеть вольготно, чтоб никто не беспокоил, ну, а уж коли ты в шашлычной оказался, значит, и поесть основательно. Я стоял, озирался, увидел у стены маленький столик на двоих, пустующий. Вот я его моментально и занял. Много раз я в "Эльбрусе" этом бывал, но, чтобы вот так взять зайти и сразу же за столик присесть, о таком даже слышать не довелось. Ассортимент был весь знаком, мне даже меню не потребовалось. Я заказ сделал сразу же, как мне это меню попытались подсунуть. Нового там ничего не могло быть, а всё другое я уже перепробовал и давно сделал свой выбор, остановившись на рёбрышках барана. Вот они вкусные, так вкусные, да и готовятся быстро.
Сидел, ждал, чай, который принести успели, по маленькому глоточку отпивал. Чувствовал, как ножки мои в себя приходить начали. У самого окна большая компания расположилась, песни петь принялась. На каком языке они пели я не знал и о чем они пели не понимал, но мне так хорошо от всего этого стало, что я расслабился совершенно и о том, что меня люди, где-то там, непонятно где ждут, напрочь забыл. Да, тут мне ещё рёбрышки принесли, и я за них принялся. Слышу, кто-то из той компании, что у окна сидела, попросил его открыть, мол, душно в шашлычной стало.
Официант извинился и сказал, что окна у них не открываются. По требованию милиции они заколочены наглухо. Вот тут я и вспомнил ту старую историйку с этими окнами.
Сколько-то лет тому назад, сидел я точно также в ;Эльбрусе; и кушал такие же бараньи рёбрышки. Вроде один сидел, сейчас уж и вспомнить не могу, а может вдвоём с кем. Но это никакого отношения к делу не имеет. Главное, что я там был, а напротив, у того же окна сидела не маленькая компания. Два официанта их еле успевали обслуживать. Мне даже казаться начало, что в той компании наперегонки пытаются есть. Всё время им новые и новые тарелки подносили. У окна удобно устроился явно главный в этой компании. Такой уже не молодой, лет за пятьдесят, плотный мужик в хорошем костюме, со здоровенной золотой печаткой на пальце, модно стриженный, ухоженный, одним словом. Компания начала уменьшаться, то один встал, со всеми попрощался, официантов поблагодарил и исчез, то другой. Окно открыто было, по залу ветерок лёгкий гулял. У меня баранинка на тарелке потихоньку заканчивалась. Мужик у окна один остался, рядом с ним бумажник на столе лежал, толстый такой, доверие внушающий. Ко мне один из официантов подошёл, я рассчитаться решил, и он мне счёт принёс. Его напарник на кухню убежал, а мужик тот на стул вдруг вскочил, в окно вылез и бегом к троллейбусу, у которого двери закрываться принялись, в последнюю секунду вскочил в него и был таков. При этом никто и не заметил, как он бумажник со стола прихватил. Я из шашлычной уже выйти успел, и в сторону площади направился, а по бульвару машина милицейская с сиреной явно к "Эльбрусу" ехала. Вот, наверное, с тех пор и заколотили там окна.
Пока вспоминал, без дела не сидел, последнее рёбрышко догрыз, чаем горячим рот и пищевод освежил, расплатился и побрёл дальше. Теперь уж с жильцов "дома под юбкой" обход продолжил.
В тот жаркий во всех смыслах день, у меня дома к отложенной сумме добавилась почти сотня рублей. Чувствуете, какую неоценимую помощь мне Сергей Иванович оказал.