Шоколадная лошадь
Целую жизнь бабушка была моим ангелом-хранителем и близким другом, было это уже тоже целую жизнь назад, после пошел совсем иной отсчет времени. Остались в памяти тепло, чистый источник доброты, жизненная сила, неприхотливость и удивительная мудрая терпимость, как спасательный круг в многотрудной судьбе.
Tеплый, южный человек, она пришла в этот миром летом и очень его любила: медовые гроздья июньского липового цвета в открытые окна, июльский фарфор жасмина, терпкий запах резного листа и черный глянец смородины, хруст малосольного огурчика из пряной трехлитровой банки, нежная, лохматая шкурка горячей молодой картошки с растекающимся по ее бокам кусочком сливочного масла на вилке, солнечные пятна уютных августовских дней, с россыпью золотых шаров, неизменными бордовыми георгинами, ароматом яблок в плетенной корзине, пурпурной пенкой малинового варенья, пузатым керамическим жбанчиком густой, как кровь вишневой наливки, огромной миской семейного рецепта баклажанной икры, отчаянным треском огромного астраханского арбуза, когда кухонный нож безжалостно врезается в его алое, сахаристое чрево, бархатными шляпками, надвинутыми на толстые ножки белых и подосиновиков, выложенных в живописную мозаику на дощатом столе и назначенных в печь для сушки, а потом бережно уложенных в льняную наволочку от подушки, чтобы в зимнюю пургу обернуться наваристым грибным супом с духом летнего леса, листьев, хвои, разнотравья, Окских просторных сосновых лесов и березняков.
Когда лето догорало, как падающая августовская звезда, сменялось осенними колючими дождями, бабушка немного грустила и читала наизусть: «Осень наступила, высохли цветы и глядят уныло голые кусты...».
Летом бабушка брала в сумочку снедь: румяные куриные котлетки, ломтики ржаного хлеба, помидоры, разрезанный вдоль, с растертой внутри щепоткой соли огурец, золотистый чай в термосе со стайкой порхаюших бабочек-чаинок и вела меня кушать на природе в Детский Парк, или Березовую рощу. На воздухе потрясающе вкусная еда казалась в разы вкусней и сама лезла в рот.
Бывало, вешался в яблоневом саду плетенный гамак, или деревянные качели во дворе на могучей раме из неокрашенного железа, средь клеверовой поляны с лазоревыми глазками цикория на длинных зеленых стеблях, огороженной стеной жасминовых кустов в белых фарфоровых чашечках душистых цветов.
Когда затевалась готовка на кухне это была симфония, поэма. Изумруд и белоснежная пена черноморской волны, людская многоголосица и пестрота, обилье овощей и фруктов, богатство красок и рецептов, неповторимый южный колорит, все это щедро выплескивались, привносились бабушкой на нашу среднерусскую почву из ее далекой Одесской юности.
Штрудели приготовлялись особенные, с начинкой из толченной деревянным пестиком черной смородины с сахаром, да дробленным грецким орехом с лимоной цедрой. Сворачивались толстыми кольцами и выпекались в сковороде по имени «Чудо»! Чудо и было, расхаживать, как кот по цепи, глотая слюнки, дожидаться пока золотое кольцо штруделя остынет, а после, его изрядный кусок откушать со стаканом молока из вечного холодильника ЗИЛ со скругленными углами цвета слоновой кости ...
Или вот, икра баклажанная, или как говорили в Одессе из синеньких! Пекли в печи баклажаны с глянцевыми лиловыми боками, походившие на сверкающие крылья лимузинов прошлых лет. Испеченные , сморщенные , очищенные от шкурки , беспощадно мяли большой, крепкой вилкой, добавляли нарезанный лук, помидоры , заправляли подсолнечным маслом, солью , отжимали лимон, или немного уксуса вливали. Потом это все на свежий хлеб ! Легко перечислить инградиенты, но как схватить пропорцию, чтобы нельзя было оторваться не уписав всю миску с упругой девятикопеечной полбуханкой Дарницкого?! У бабушки была универсальная кулинарная мера- жменя, граммы никогда не употреблялись.
Еще пеклись бесформенные, ноздреватые, потрясающе вкусные, хрупкие коржи. Они ломались от края, образую осколки причудливой формы, как треснувший лед на разлившейся Оке в весеннее половодье.
Но гвоздь программы, шикарное событие были вареники с вишней! Такой роскоши уж боле не едать! Вишня бралась особенная, владимирская. Выбивались косточки с кусочками мякоти, из них варился гущенный кисель, который остужался и выступал соусом. Вишня обваливалась в муке сахаром, чтоб ягодки в начинке не слипались, оставались цельными. Вареники из плотного теста лепились щедрые, большие, петлистые, как толстые, мясистые уши, да таких целый эмалированный тазик с горкой. Сверху полагался густой вишневый соус из белого фарфора и, непременно, добрая ложка густой сметаны. О диетах в то благословенное время не думалось, да и устоять было невозможно! Любили и закручивали также вареники с картошкой и жаренным луком . Эта радость была доступна круглый год.
Как не упомянуть какао, которое варилось в старой алюминиевой кастрюльке, с донцем, будто покрытым блестящим черным лаком, с которого так вкусно было соскребать ложкой шоколадные комочки. А знаменитый гоголь-моголь- лучшее лекарство из яичных желтков, растертых с маслом и сахаром, щедро заправленный какао «Серебряный ярлык»! Все это светлые лучики детства, которые светят сквозь мрачные перепетии будничной жизни и согревают до сих пор.
Бабушка любила пить огненно-горячий чай с кусочками твердых кубиков сахара, наколотых маленькими блестящими щипчиками, сидя в углу кухни у своего любимого голубого шкафа, бездонного, как волшебная шкатулка, щедрого, ароматного, таинственного, хранящего в себе запахи специй, корицы, ванили, шоколада. Последний появлялся в виде Бабаевских батончиков за 55 копеек, с шоколадной же начинкой, самой желанной, были еще помадно-сливочная и пралине. Бабушка резала батончик на кубики-вагончики , которые детское воображение выстраивало в ряд , как состав поезда. В другом отделении обитали пузатые банки с вареньем, сливовым, малиновым, вишневым, покрытые бумагой и повязанные веревочками, а также фруктовые наливки. В третьем помещались на всякий случай горчичники, градусник и цепкие, тягучие банки, превращающие спину в «божью коровку» и выдавливающие начисто зимние бронхиты.
Был особый ящичек со всякими хозяйственными мелочами, швейными принадлежностями, ножницами, затертой клеенчатой измерительной лентой, а главное двумя жестяными коробочками из-под печенья, или монпансье. Одна из них, эмалевая с видом Красной площади и Собора Василия Блаженного открывалась как ларчик и содержала в себе подушечку с разными иголками, тонкими, толстыми, кривыми цыганскими, наперстки, множество моточков и катушек с разноцветными нитками. Другая золотистая с черненным цветочным узором была полна самых разнообразных пуговиц: огромных, чуть не с детскую ладошку, пальтовых, блестящих, металлических, прозрачных , перламутровых. Стоило порваться штанине, носку, или пуговице безвозвратно отлететь во время игр, бабушка доставала свои волшебные шкатулки и через минуту дырочки, как не бывало, а пуговица находилась, как две капли воды похожая на потерянную.
Бабушка читала нам с сестрой сказки и стихи. Помню завораживающую интонацию ее голоса, рассказывающего из Андерсена о братьях-принцах, превращенных в белых лебедей: «Сестрица их Элиза сидела на скамеечке из зеркального стекла и рассматривала книжку с картинками, за которую было заплачено полкоролевства...»
Именно от бабушки я первый раз в жизни услышал чарующую музыку Есенинских строк:
«Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет , как с белых яблонь дым..»
Глубоко запали бабушкины полные мудрости и знания жизни поговорки «Дома и солома едома», «С горем надо только ночь переспать». Чем дольше живешь, тем острее понимаешь, какой глубины были эти скупые слова.
Бабушка много рассказывала о своем далеком Одесском детстве, солнечном, приморском, белоснежно-лазурном, полном цветущей сирени и акации, времен еще императорской России. Все было: и сочные городские персонажи и камбала с Привоза, такая огромная, что ее было не поднять, а только волоком по мостовой можно было дотащить, и какая-то невообразимая золотистая сумбрия горячего копчения с полосатой толщенной спинкой в плоских деревянных ящиках и домашние сладости и приготовления из фруктов, которых конечно, с теперешними сравнить нельзя. Были рассказы об Одесских дамах, которые прогуливались по бульварам, держа в муфтах собачек, таких маленьких, что по бабушкиному выражению: «Из нашей Крошки, можно было сделать три такие собачки», о диковинных ходях-китаянках, забавно семенившиx своими маленькими ступнями и продававшиx детям жженый сахар и бумажные веера, о колбасных обрезках, когда крайние куски колбас самых дорогих и деликатесных сортов, близкие к концам, перевязанным бичевкой, однако длиной порой 10-15 сантиметров, продавались в дорогих колбасных магазинах по бросовым ценам, либо безденежно отдавались беднякам, почтенная публика покупала только серединные куски колбас.
Но больше всего меня занимала Шоколадная лошадь! Она же поразила некогда и воображение маленькой сероглазой девочки в лаковых ботиночках и платье в горошек.
Шоколадная лошадь, чуть ли не в натуральную величину стояла в огромном зеркальном витринном окне знаменитой одесской кондитерской и с неподдельным интересом, большими шоколадными глазами смотрела на своих саврасых, буланых, гнедых и серых в яблоках собратьев, погоняемых залихватского вида Ваньками на облучках и резво везущих экипажи с дамами в шляпках с вуалями и без, в потрясающих платьях и их кавалеров в фуражках, золотопогонных мундирах, в соломенных канотье, с серебряными набалдашниками тростей в руках и с толстыми сигарами во рту. На шоколадной лошади была нарядная сбруя из золотой и серебряной фольги, богатое пряничное седло и сахарные звонкие подковы.
Может это была знаменитая кондитерская, кафе и бильярдная Фанкони с большой терассой, дамским отделением, русскими и заграничными газетами и журналами, а также электрическим освещением, что располагалась на Екатерининской, близ Городского Театра. Еще имелось чудо, называемое «Бахчисарайский фонтан», разноцветные, тончайшие шелковые ленты подобно струям воды, подхваченные воздушным потоком, вырывались из фонтана, сложенного из сладостей.
Может это была одна из знаменитых кондитерских Робина, или Либмана, что на Соборной площади. Но мне почему-то кажется, что речь шла о большом фирменном магазине сладостей московской фабрики А.И. Абрикосова, располагавшемся на углу Дерибасовской и Екатерининских улиц. Настоящий кондитерский дворец с огромной залой, богатой лепниной и росписью потолка, высокими, полированного дерева кабинетами и столами с точенными ножками, на которых высились горы печенья, вафель, конфет, пряников, мармелада, пирамиды шоколадных плиток, коробочек монпансье. Запах в этом сладком царстве витал невообразимый!
Тут и конфеты ассорти в коробках «Пиковая дама» и шоколад « Золотая рыба» и «Зоологический» с полярными медведями на льдине и пастила «Боярская» в коробке с пышной боярышней, подносящей лакомство бородатому супругу, мармелад подарочный «Царский» и детский «Лиллипутъ», конфеты «Раковые шейки», «Гусиные лапки», «Утиные носы», карамели «Апельсинная», «Рябиновая», «Подснежная клюква», «Санки-Самокатки», печенье «Алфавит». Какой соблазн для маленькой девочки, прильнувшей ладошками и носом к витрине, да так, что после на стекле оставались запотевшие пятна!
Жестяная коробочка от соломки Товаришества А.И. Абрикосова и Сыновей пережила бури двадцатого века и сохранилась в нашем доме, как свидетельница ушедшей безвозвратно эпохи.
Настоящее произведение искусств в стиле модерн: орленная, как знак высокого качества, с ясноглазой девушкой в кокошнике, птицами Сирин, васильками во ржи и парусниками, бегущими по волнам. Какова же была сдобная соломка!
Шоколадная лошадь волновала детское воображение, представлялась в снах то арабским скакуном со стройными, тонкими ногами и гибкой шеей, обвитой роскошной гривой, то владимирским тяжеловозом, или бельгийским арденом с могучей грудью, запряженным в биндюг бабушкиного отца, перевозящий зерно в Одесский порт. Да, прадед – владелец биндюжного извоза, силач, гнувший руками пятаки, обладатель профессорской внешности, которого предусмотрительно обходили стороной одесские налетчики. Сей добродетельный муж был большой любитель крепко выпить, от чего биндюг вместе с лошадьми, бывало, закладывался и его почтенному родителю приходилось выкупать из залога семейное имущество, естественно, вместе с легендарной шоколадной лошадью, которая как и остальные везла телегу с пшеницей.
Однако, близкое знакомство с казенной, двойной очистки "белоголовкой" не мешало прадеду быть примерным супругом и любящим отцом многочисленного семейства.
Верно от предка мне передалась любовь к лошадям. Мальчиком я с усердием учился рисовать скакунов и после долгих трудов выходило по-детски наивно, как бы из составных частей, но динамичо, ярко, галопом и султан на гусарском кивере лихо летел по ветру. Еще всегда нравилась известная картина Кузьмы Петрова-Водкина «Купание красного коня». Тем более, что любимый пластмассовый красный конь тоже имелся и лихо мчал седока на колесах-подковах.
Рядом с нашим домом располагался знаменитый на всю округу 27-й магазин, куда за продуктами для детского сада приезжала телега, запряженная смирными лошадками, гнедыми, серыми в яблоках и конечно лошадью шоколадной шерсти с белой звездочкой во лбу и лиловыми глазами. Я кормил ее яблоками и гладил по густой челке.
Шоколадная лошадь бабушкиного детства, ожив, била сахарными копытами булыжную ночную мостовую, пускалась в скач из 10-х годов двадцатого века и оторвавшись от земли, подобно крылатому Пегасу парила по воздуху в годы 70-е, сквозь войны, революции, смуты, голод, потери , скрашенные маленькими радостями, светлыми пятнами, победами, трудами, рождением детей, над всем, что именуют человеческой жизнью.