О несомненной пользе цитрусовых

Аркадий Кулиненко
     Весной 1986-го года, я жил на квартире в Новой Каховке и собирался увольняться из рефрижераторного депо этого города, где проработал до этого несколько лет. Я хотел на Север, и не только из-за денег. Север манил меня - желающим предлагаю объяснить это с точки зрения науки.

     Пожилая женщина, у которой я снимал комнату в ее маленьком домике, уже привыкла, что по утрам я убегал в парк неподалеку заниматься своими привычными упражнениями. Парк был большой, заросший и запущенный, и это было замечательно, он был похож на настоящий лес. Весенним утром он был прекрасен.

     27-го апреля, после занятий, я почувствовал, как непривычно запершило горло, и решил, что простыл. Документы уже были собраны, я был свободен, и перед тем, как поехать домой, собирался навестить друга, Володю Баева, который жил в Запорожье. Володя и рассказал мне о взрыве реактора и возможных последствиях.

     Я вернулся домой, в Крым, и стал потихоньку собираться в дорогу; через Иркутск я хотел долететь до Якутска и поискать там работу.

     Через несколько дней мне пришла повестка в военкомат, чему я немало удивился, ведь переподготовку я прошел полтора года назад. Истинных причин вызова я предположить не мог. Офицер за окошком забрал мой военный билет и, когда я спросил о причине, по-свойски произнес: - Чернобыль. Меня обдало холодом. - Но, если вы больны и есть справка... - добавил офицер, не глядя на меня. Врачей среди моих знакомых не было, как не было и денег для незнакомого. Да и надолго ли это. Держала ли вас смерть за сердце холодными пальцами?

     Моя мама работала проводником на поезде Москва - Евпатория, поезд проходил через Джанкой. Когда я пришел на перрон с этой вестью, она побелела. Мама отпросилась с рейса, и мы побрели домой, ломая голову, что предпринять. Без штампа о снятии с воинского учета и без военного билета я улететь на Север не мог. Было решено, что мы вместе сядем на обратный рейс в Москву и я поживу там, у маминой знакомой, несколько дней. Рассказать вам, как я смотрел на людей, смеющихся и гуляющих по Москве? Я, которого почти не было, думал о тех, кто умирает и умрет у реактора, а остальные об этом не узнают. Мне хотелось кричать, в огромном городе я был, как в пустыне.

     Муж маминой знакомой, у которой я жил, был моряк-подводник в отставке, он не понимал моего гнева и отчаяния. - Я, говорил он, - всю жизнь ходил в подлодке с реактором, и ничего! Никто ничего не знал и не говорил. О тех десятках тысяч, которые уже мертвы или мертвы завтра. О тех, кто в гимнастерках и резиновых фартуках, в респираторах, бросают руками графит с крыши реакторного зала.

     Приехала мама, оказалось, что у ее напарницы друг мужа работал в нашем военкомате и готов был отдать нам военный билет со штампом о снятии с учета. Муж напарницы просил привезти другу из Москвы чего-нибудь вкусного. Мы взяли несколько килограммов апельсинов, какой-то колбасы и поехали.

     Я шел в военкомат с сеткой апельсинов, смотрел на них и не верил, что отдам их за то, чтобы жить дальше.

     Офицер встретил меня, отдал военный билет и сказал, что желательно бы мне уехать на время подальше. Я рассказал ему, что собираюсь это сделать. Он кивнул.

     Я живу за других и вместо других? Есть ли у меня право забыть об этом? Апельсины же с тех пор имеют для меня иную цену. Они такие красивые, как солнышко, как жизнь, не замечали?

     Известный академик, из плеяды физиков-ядерщиков, после Чернобыльской трагедии, в интервью для телевидения, на вопрос, не изменится ли отношение людей к атомной энергетике к худшему, ответил, видимо, не подумав, и поэтому откровенно: - Нужно формировать общественное мнение!

     Может быть, у академика большие заслуги, может, он уважаем некоторыми, но за одну эту его фразу, за выражение лица и тон, которым она была произнесена, я презираю его.

     Есть ли у меня право на презрение? Есть. Такое же, каким было право на жизнь у тех мальчишек, которых обманом или насильно привезли разгребать дерьмо этих академиков, а потом мучительно умирать.

     Что же, академик академии цинизма, те, кто умер, уже не выскажут тебе своего мнения, что же до нас, оставшихся в живых, то мы, с Божьей помощью, сами как-нибудь это мнение сформируем.