«НАСЕКОМЫЙ ЧЕЛОВЕК»
«О, паучок у тебя!» - сказали мне еще в начале лета (не помню, кого подвозил). Сказали и сказали, мало ли, в общем, не придал. Может, Басё сказал?! На той неделе утром зашел просветлевший вдруг, сел на стул и не то с радостью, не то с гордостью оповестил: «Все, Мишаня, как и ты, забил на все…»! Не хокку, конечно, но тоже сказал, чем расхохотал меня тогда и сам, глядя на меня расхохотавшегося, тоже - со стула - захохотал. А то ведь ходил - чернел заботами, заходил - грузил, я отговаривал, брось, говорил, не бери в голову, само образуется, говорил. Теперь вот одумался - забил!
К середине лета, в очередной раз омывая свое авто, в очередной раз смыв паутинку у правого зеркала и в очередной раз увидев ее утром на том же месте снова, сам вдруг понял - у меня паучок! Заселился и живет в правом зеркале уже третий месяц, может и осень проживет, - свожу его в Алексино на журавлей посмотреть, побывал же он со мной уже два раза за лето в Суздале и два раза в Ивановской области (в другом Алексино), несколько раз во Владимире и даже в столице, про местный ближний пейзаж молчу - всюду со мной. Он, конечно, не лось, которого я встретил недавно под Юрово, но тоже насекомый человек, и там, в технически примитивном зазеркалье, устроил себе маленькую жизнь, маленькое себе царство, и, должно быть, как «заболоцкий жук» нарыл там себе корешков и насекомьих косточек, и лежат они невесомой кучкой, а рядом сухими мумиями сухие тельца высосанных им же мух, о которых я три дня назад применительно к себе вспомнил, когда в кабинете под номером «1», после «снимите рубашку, подверните джинсы, ложитесь», был облеплен холодными, как паучьими, присосками, и в другом, очень платном кабинете вспоминал, в котором тоже смазанной присоской, как однощупальцей, настойчиво ерзали вокруг моего сердца, будто ища удобное место для прокола, а само сердце бухало иногда из монитора на весь сумрачный - до потолка - объем кабинета. В платном кабинете мне тогда сказали, чтоб я успокоился, просто успокоился и жил, на что я чуть не прокричал, что «забил на все!», цитируя Басё.
Паучок живет в зеркале скрытно, я ни разу его не видел, но подозреваю, что он привык к моим перемещениям и даже ловит от этого кайф, и как только я куда-то, он, не обнаруживая себя, усаживается у самого края щелки, что окаймляет саму чашу зеркала, опутывает себя из себя же липучей дрянью (пристегивается) и глазеет на магически вырастающий слева и справа и уплывающий в бесконечность дорожной перспективы пейзаж. А если бы он подозревал, что в зеркале тот же пейзаж уплывает в обратную сторону, то пристегивался бы к самому его краешку, чтоб наблюдать расслоение расплывающегося в противоположные стороны пейзажа.
Когда-то уплывающим в одну сторону пейзажем я усыплял маленькую старшую дочку, которую трудно было уложить спать днем, - усаживал ее в складную, очень маленькую (как для куклы) коляску и катил сначала перед собой, а затем, перейдя по мосткам на другую сторону речки, разворачивал коляску и катил уже задом наперед, то есть, влача за спиной, и рождающееся слева и справа от дочкиных глаз пространство пейзажа, постепенно уплывающее в перспективу, как в воронку, видимо действовало на нее гипнотически - усыпляло.
Уплывание пейзажа от зеркала должно сопровождаться гудением и пением на все тона, образуемого завихрением встречного воздуха на границах зазеркалья, - «как ветер звоном однотонным гудит-поет в стволы ружья» (Иван Алексеевич, жму…!).
Вчера, и это уже за середину лета, перед тем как приступить к очередному омовению авто, взялся сначала пылесосить его и, пропылесосив изнутри, чисто машинально поднес пылесосную трубу (без насадки) к зеркалу, - она мгновенно проглотила паутину, и я так же машинально двинул ее вокруг стекла зеркала по щели. В зоне соприкосновения шершаво засвистело высасываемое сквозь щель зазеркалье. Я обвел трубой зеркало одни раз, другой и вдруг опомнился, - быстро выключил пылесос, осмотрел вокруг зеркало, постучал по нему костяшками пальцев и даже в трубу пылесосную заглянул. «Господи, - подумал, - что же я наделал…! - и следом, - Господи, зачем я так думаю»!? (сейчас - «зачем об этом пишу?»). Не вскрывать пылесос и не искать паучка в контейнере среди пыльной взвеси разума хватило. А то ведь начнешь искать, непременно кто-нибудь мимо проходить будет, и этот кто-нибудь непременно еще спросит, что я делаю, - паука ищу, отвечу…, вот, скажу, мушка пустая…, и покажу ее пустую, и какую тогда мысль обо мне унесет проходящий, и так по городу слухи разные пучатся, один другого пузатей, некоторые прям записать хочется - внести в свою победную геральдику. Короче, я струхнул, подумав, что паучку крантец и одновременно о палате №6.
Ничегошеньки не знаю про его паучью жизнь, как она устроена. Как устроены, например, его насекомьи дрыгалки, какие там суставчики-шарнирчики, если имеются, или как он дышит, если дышит вообще, а если дышит, значит, на холодном зеркале может, выдохнув, оставить хоть и микроскопичный, но матовый кружочек, если, конечно, предположить, что его внутренностью можно хоть на градус согреть его дыхание. Когда на моих глазах умирала моя родная тетя и, когда вот так вдруг раз и умерла, и мама, сказав «все…», почти кинулась к комоду, вынула небольшое квадратное зеркальце, поднесла его к тетиным раскрыто застывшим губам, я не сразу понял для чего это, подумал, может мама исполняет какой-то совершенно неуместный для кажущейся еще живой тети первоначальный ритуал…
Весь остаток дня подмывало вытряхнуть мусор из пылесоса и весь остаток дня душил в себе эту милосердную мысль.
Ночью я спал.
Ночью я всегда стараюсь спать.
Сплю я всегда чутко.
Мне приснилась сон, мне приснилась тетя. Будто она и я одни в нашем доме, совсем-совсем одни, и будто мы только-только похоронили маму. Дом в ужаснейшем состоянии, - в стенах щели, сквозь которые можно рассмотреть улицу, всюду сквозняки. Я смотрю в ближнее окно и вижу, что по нашему огороду ходят чужие люди, много людей, и они убирают его, я почему-то знаю, что огород давно отдан им и, что нам осталась лишь маленькая делянка, которая выделяется сухой картофельной ботвой и в которой, видно, уже покопались чужие. Почему-то меня не смущает, что тетя жива, меня смущает состояние нашего дома и, что нам предстоит в таком доме жить, жить как-то и на что-то. Тетя все время молчит и смотрит в меня, смотрит и смотрит, и смотрит так, как недавно смотрела в меня божья матерь со старой иконы в Юрово. Мне ужасно не по себе, вселенская ржавая тоска. И я знаю, что мне сейчас нужно сделать, именно сейчас мне нужно взять телефон, набрать номер, который отличается всего лишь последней цифрой от моего, и сказать в трубку, что мне плохо, что мне очень-очень плохо… В дом вдруг начинают входить чужие люди, и входят как-то по-хозяйски. Я смотрю на тетю, она по-прежнему смотрит в меня, но теперь по ее щекам текут слезы, думаю «какой кадр!» и одновременно прихожу в ярость, начинаю выталкивать людей по одному за дверь, они не сопротивляются. Вытолкнув последнего, оборачиваюсь - тети на прежнем месте нет…, ощущение могильного одиночества. Как не своей рукой вынимаю из кармана телефон, набираю номер…, с первыми же гудками чувствую, что все во мне изнутри цепенеет, подкатывает к горлу и сковывает его, будто цементом, в трубке уже ответили, но я ничего не могу сделать - ни сказать, ни сглотнуть, ни вдохнуть, ни выдохнуть, в трубке уже мне кричат, и все это под какие-то нарастающие и странные, как из-под земли, бухи, и самый последний из них, самый сильный, сотрясает дом… Я просыпаюсь. Просыпаюсь - как вздрагиваю, в полном смятении, не понимаю ни себя, ни темноты вокруг, «не молчи, пожалуйста, не молчи…» - мечется в темноте фраза из сна, и вдруг раздается глухой бух…!!! Через интервал снова такой же...!!! И так через интервалы снова и снова. И «бухи» какие-то жуткие, низкочастотные, будто и впрямь из-под самой земли. И я почти вскакиваю и почти подбегаю (не попав в один тапочек) к окну, а, подбежав, не отдергиваю шторы (бессознательно чего-то опасаясь), а слегка раздвигаю и всматриваюсь в ближнюю ночь. Под самыми окнами, по едва различимой дороге, странным темным пятном медленно идет человек, всматриваюсь, - несет на плече здоровенную железную трубу, примерно двухсотку, всматриваюсь еще - узнаю Пеликана, молодого соседа алкоголика. Он несет трубу, время от времени останавливается и со всего размаху, с плеча, лупит ее передним концом в дорогу!!! Пронесет два метра и с плеча в дорогу - бух…!!!, снова на плечо и потом через два метра основа в дорогу - бух…!!! Может так землю какую из нее выбивал, хрен его знает, и откуда тащил, тоже хрен знает, но картина, учитывая ночь, и впрямь подземельная, и я досмотрел ее, покуда хватило прозрачности передней темноты и наискось окна. Живой, собака! Предыдущие два дня под окнами было непривычно тихо, и я уже подумывал не случилось ли…!? До этого же недели две Пеликан целыми днями дыркал и дыркал под моими окнами, - поднимая пыль, толкал впереди себя, держа за руль, допотопную дыр-дыр-мотоциклетку, туда-сюда ее по дороге, пытаясь оживить, и она на короткие мгновения оживала, то начинала чихать и захлебываться, то вдруг взрывалась адским ревом, и, когда ревом - он запрыгивал на нее сверху и чуть ли ни всем собою тощим накручивался на ручку газа. И я даже привык, даже не замечал уже, и матерок если и слетал, то не стукался об стекло, как поначалу, а сразу потухшей бабочкой опадал вниз на подоконник. А вчера, когда машину омыл (уже после пылесоса), сверчка вдруг услышал и насторожился, - странно как-то, тихо! И вспомнил, что уже второй день так. Да и мотоциклетка его в полном покое два дня под старой березищей, растущей почти из подъезда его двухэтажного барака, самого же Пеликана не видно. Не знаю, есть ли ему 30?!
Долго после не мог уснуть, все не гасла картинка с трубой в землю бух…
Утром у зеркала паутинки не было.
Снова осмотрел его, пытаясь проглянуть сквозь щель. Разумеется, ничего кроме отражения собственного безумного в упор глаза не увидел. Подумал и слегка дыхнул на зеркало. Оно не замутнело…, видимо, уже нагрелось солнцем.
После обеда она-имярек (мы ехали во Владимир) вдруг закричала: «Пау-у-ук!!!», - и ткнула пальцем в сторону правого зеркала. Я на приближающуюся камеру в это время смотрел (не она ли мне пару штрафов подряд нарисовала) и думал о наименовании Вагнер, обозначающем таинственное военизированное образование, ведь не Моцарт и не Шопен, есть у кого-то вкус, хоть и весьма специфичный. И я вздрогнул от крика, а, вздрогнув и переведя от камеры, успел на долю секунды сфокусироваться на сером шарике, миражно мелькнувшем в левой нижней части зеркала - в щелистой темноте зазеркалья, и это было как галлюцинация…, и я еще раз вздрогнул, обрадовался, - паучок!!! И камера уже осталась позади... И мы опаздывали к психиатру…………
Август 2020