«…У них у всех такой странный вид… Будто их не трогает музыка, которую я играю сейчас… Будто они ее не слышат. Но почему, если так? Я ведь так стараюсь, я очень готовился… Судьи… Наверное, они все такие. Хотя, может быть… Если добавить еще больше экспрессии, еще больше чувств!..»
Он находился на сцене – играл на гитаре сочиненную им сонату с вариациями «Маленькое чудо» перед четырьмя людьми, сидевшими в зале, а те в свою очередь рассматривали его. Выражения их лиц, когда они слушали его музыку, были не то отрешенными, не то усталыми. И позы, которые они сохраняли с момента начала его исполнения – они как бы говорили: «Господи, ну когда же он закончит свою ерунду?» Он же, сидящий на сцене и замечающий все это, приходил постепенно во все большее и большее негодование. Выкладываясь по полной, стараясь выигрывать каждую ноту, каждый звук, проводя тему как можно более выразительно, он, тем не менее, не находил отклика у судий – он это чувствовал. Да и что чувствовать – глаза у него были на месте, со зрением все в порядке и рассчитывать на то, что оно обманывает музыканта, было наивно и глупо.
Струны, задетые тонкими пальцами, издали последние тихие звуки, поставив точку в произведении; эхо, внимавшее музыканту, подхватило эти звуки и растворило в уголках зала, смешало вместе с собравшимися там тенями. Человек на сцене убрал руку с грифа гитары и, глубоко вздохнув, стал смотреть на судий. Те некоторое время глядели перед собой, кто-то поводил бровями, кто-то моргал. Потом дружно переглянулись и по негласному одобрению мужчина лет сорока, видимо, главный, с каштановыми волосами, стриженными под каре, морщинистым высоким лбом и каким-то странным бесстрастным взглядом широко открытых глаз произнес:
- Ну, и что вы хотели сказать вашим этим произведением? Если только это можно произведением назвать… Это, простите, не маленькое чудо, как вы обозвали свое сочинение, это недоразумение какое-то, причем большое. На пять долгих минут, - он говорил вкрадчиво, проговаривая каждое слово. – Ладно, хорошо, завязка, положим, есть, динамика тоже … Ну а дальше-то что? Где чудо обещанное? Где кульминация хоть какая-нибудь? Вариации эти…
- У вас, голубчик, фантазии не хватило, что ли, вариации немного разнообразить как-нибудь, хотя бы с приемами игры немного помудрить? А? – изрек седовласый мужчина лет семидесяти в темном костюме, смотря на гитариста поверх очков. Линзы блестели – из-за этого складывалось неприятное ощущение того, что у старикана звериные глаза, ищущие, кого бы схватить. – Вот вы пришли сюда и хотите с этим участвовать в межрегиональном – межрегиональном, nota bene ! – конкурсе гитаристов. А вы знаете, голубчик, что на этот конкурс съедутся со всей страны музыканты? Возможно, даже из-за рубежа приедут. Не только гитаристы, но и скрипачи, пианисты, аккордеонисты, еще какие-нибудь высокие люди! Съедутся послушать, оценить! И тут вы – представитель нашего города… Что подумают наши коллеги? Что скажут?
- В общем, вот что, дорогой вы наш… Увы, как вы уже сами поняли, мы вас принять не можем. Сочиняете? Хорошо, только пожалуйста, пусть ваши сочинения в стенах вашего дома и остаются: не надо их публике показывать. Даже маленькой, а уж обо всей стране и говорить не следует, - довольно молодой музыкальный критик (визитка на его столе гласила: «К. О. Склянов») почесал концом карандаша нос. – А вообще говоря, поставьте-ка вы свою гитару в уголочек, и пусть она там стоит себе. Или продайте. А сами подайтесь куда-нибудь… в плотники, например. Или в сварщики, хорошо? Сделайте людям милость, не берите больше в руки инструмент: вас все равно никто слушать не будет. Разве что глухие – и то только потому, что ничего не услышат и будут думать, что вы отлично играете.
- Выход знаете где, - снова заговорил старик. – Всего вам хорошего. И примите совет нашего критика к сведению. Прощайте.
Люди спешили по своим делам: стайки подростков шагали куда-то, весело гомоня, какие-то женщины и мужчины весьма делового вида стояли возле здания то ли банка, то ли коммерческого офиса и оживленно что-то обсуждали. Торговка мороженым лениво ловила взглядом прохожих в предвкушении будущей выручки. По трассе туда-сюда катили бесконечные машины, иногда сигналя друг другу.
Гитара в чехле покачивалась за спиной в такт ходьбе. Музыкант неторопливо шел, мерно поводя головой из стороны в сторону, бесцельно рассматривая вывески модных бутиков, закусочных, иногда задерживая взгляд на деревьях, прислушиваясь к городскому шуму. На уме вертелись слова критика – о том, куда бы ему стоило податься. Он недавно проходил мимо трех мужчин-строителей. Один – весьма полный, с веселым лицом – задорным голосом рассказывал товарищам что-то, очевидно, смешное, почти через каждое слово любезно поминая чью-то мать. «А что, - думал гитарист, идя дальше, - может, действительно, бросить нынешнюю работу, получить техническое образование и работать в цехе где-нибудь. И никаких душевных переживаний ненужных нет, ничего. Этот работяга наверняка хороший отец и любящий муж». Думал так, а у самого в груди нестерпимо щемило. Думал так – и понимал, что обманывает он себя, что не выйдет из него никакого строителя, ни плотника, ни электрика. А если и выйдет, то очень посредственный. «Поставьте гитару в уголочек… А что же мне тогда делать? Спиваться перед телевизором, что ли?..»
Проходя мимо двухэтажного дома – пансионата для глухих – он решил зайти в небольшой скверик, расположенный за этим зданием и огороженный кирпичным забором с фигурной решеткой. Усевшись в тени деревьев, он, поставив рядом чехол, устало откинулся на спинку скамьи и, сцепив руки в замок и закинув ногу на ногу, стал просто сидеть; попытался отгородиться от всех унылых мыслей и наслаждаться мягкой вечерней погодой. Вокруг никого не было, и музыкант решил достать гитару и еще раз сыграть «Маленькое чудо» - хотя бы для себя. Что поделать, ему очень понравилось собственное произведение. И вот, гитара покоится изгибом на колене, пальцы – на струнах, готовые мягко извлечь звук. Раз… два… три…
Запись в дневнике.
«Я слышала музыку... Всемогущий, я слышала музыку!..
Пишу сейчас эти строки и боюсь поверить в то, что случилось некоторое время назад… Боюсь потому, что все это может оказаться каким-то сном, иллюзией… Что больше никогда не придется услышать эти чарующие звуки, извлекаемые из струн гитары…
Я живу в пансионате для слабослышащих несколько лет – с тех пор, как окончательно потеряла слух. Поначалу я очень переживала из-за этого – было непривычно, что вокруг все находится в движении, а я не могу услышать даже шелест листвы на ветру. Родные, близкие, которые каждый день находились рядом – сын, дочь, три внучки – и те не могли меня утешить. Все казалось безотрадным; определить меня сюда я попросила сама, чтобы не создавать хлопот моим домашним. Теперь они навещают меня каждый вечер здесь.
Со временем я привыкла и к тому, что я глухая, и к этому месту… Да, человек существо такое, привыкает и приспосабливается к любой ситуации. Лишить себя жизни – не выход, я не хочу уйти из жизни вот так, тем паче это большой грех. С помощью здешних сотрудников я освоила дактилологию и сейчас вполне сносно владею ей, могу понимать других обитателей пансионата, общаться с ними. Кое-что, правда, мне дается с трудом, и тогда на помощь приходит моя сиделка, женщина очень добрая, приветливая – она присматривает за мной почти весь день. К слову, она была со мной в комнате, когда я услышала эти звуки…
Я сидела на кровати и читала, а женщина поливала цветы на подоконнике, временами посматривая в окно и чему-то усмехаясь. Внезапно – я сначала даже не поняла, что это – я начала различать какие-то колебания воздуха, похожие на… звуки. Эти звуки секунда за секундой складывались в мелодию, которая лилась и лилась, рождаясь отнюдь не в моей голове – она приходила извне, снаружи!..
… Я слышала музыку!
Я быстро, насколько позволил возраст, поднялась с кровати и, забыв даже отложить книгу, подошла к окну. Удивленная моим поведением сиделка смотрела на меня изумленно, поминутно переводя взгляд то на меня, то на молодого человека, который сидел под окном на лавочке, где мы имеем обыкновение отдыхать, и играл на гитаре…
Я слышала его игру… Я слышала ту музыку, которую он играл… Это было каким-то чудом…
Я медленно повернулась к ничего не понимающей сиделке; глаза наполнились слезами, я плакала от радости.
- Я слышу! – я шептала, не слыша себя, а у самой дух захватывало от этого восторга, от ощущения счастья, от бури светлых чувств, бушевавших во мне. – Я слышу музыку! Боже, я слышу эту чудесную музыку!.. Отведи меня вниз! Пожалуйста!
Изумленная женщина подхватила меня под руку, и мы вместе направились к парадной лестнице. К тому моменту, как мы спустились во двор к музыканту, вокруг него уже собрались другие слабослышащие. По выражениям их лиц я поняла, что и с ними произошло то же самое: эти светящиеся счастьем лица, эти глаза, наполненные слезами радости… Боже, как это было для нас прекрасно – слышать! Вместе с тем до нас не доносилось ни одного звука, кроме этой музыки; мы понимали, что каким-то чудом можем слышать только то, что играет этот музыкант.
Молодой человек, видимо, тоже был удивлен не меньше нашего, но не переставал играть, хотя очень смутился нашим вниманием. Он играл минут пять, не больше; когда он закончил, мы некоторое время стояли чуть дыша, боясь даже пошевелиться: нам казалось, что этим мы разрушим хрупкое мгновение, в котором внезапно оказались. Затем кто-то начал хлопать в ладоши – я поняла это по движению. К нему присоединились остальные. Мы стояли, хлопали в ладоши, не слыша себя, а в центре сидел зардевшийся молодой человек с гитарой, не совсем еще понимающий, что происходит, и смущенно улыбался нам в ответ...»
…Слух начал подводить его все чаще. Посещения врачей и принятие лекарств, которые ему прописали, не дали никаких результатов: после временных улучшений становилось только хуже. Два с половиной года мучений и тревог – и, наконец, Склянов совсем перестал слышать. С родными он мог общаться только с помощью записей на бумаге. «Ну, похоже, теперь я – второй Бетховен, и скоро вас ожидает еще одна «Лунная соната», - шутил он. Шутил, а у самого щемило в груди: выдающимся музыкантом он не был, а потому заниматься музыкой без слуха не мог и понимал, что карьера музыкального критика пошла прахом. И не только она – все, все полетело коту под хвост: два высших музыкальных образования, вкупе с этим годы работы над собой, бессонные ночи, полуголодная студенческая жизнь. Да, ему было жаль всего этого, жаль потраченных впустую лет. На фоне этих мыслей приходило сильнейшее уныние, а за ним следовало желание свести счеты с жизнью. Удерживал только страх – страх перед тем, что будет там. Склянов не верил в загробную жизнь, в воздаяние после смерти, считая это все выдумкой, без которой он вполне мог обойтись. В чудо он тоже не верил. «Нет, - решил он однажды, - до суицида я не дойду – страшно. Да и жизнь я очень люблю». И некоторое время спустя он принялся изучать дактилологию и, достигнув определенных успехов, переселился в пансионат для глухих.
На второй день его пребывания к нему зашел сосед – веселый старикан, в прошлом работник железнодорожной станции, любивший «рассказывать» всякие забавные истории из жизни. Склянов даже удивлялся, как у старикана пальцы не болят.
«Сегодня у нас концерт будет, - поздоровавшись, передал он движениями пальцев. – Придет парень один, будет для нас играть на гитаре!»
Бывшему музыкальному критику это показалось розыгрышем: как это – играть музыку для глухих?
«Вы ошиблись, мы ведь слух потеряли», - объяснил жестами свою мысль Склянов, сделав удивленное лицо.
«Не веришь – приходи в актовый зал сегодня вечером, сам все увидишь и услышишь!» - и ушел, оставив мужчину в недоумении.
Все еще подозревая злую шутку, Склянов тем не менее, все же решил спуститься в актовый зал к означенному времени. Когда он подошел, там уже сидели люди, оживленно «переговариваясь». «Интересно, что он будет сегодня играть?.. Хоть бы опять мое любимое!.. Или то, которое в первый раз… Да-да, это оно и есть!..» - смог разобрать бывший критик, разглядывая зрительный зал. Наконец, зал оказался полон – пришли все обитатели пансионата, включая работников заведения. Заведующая пансионатом, женщина уже в возрасте, приветливо улыбаясь и кивая, прошагала к первому ряду – для нее там приберегли место. Одна из сиделок вынесла стул, поставила его на середину сцены и жестами объявила о начале небольшого музыкального вечера. Склянов огляделся неуверенно и увидел, что все люди аплодируют. Лица их были в этот момент какие-то одухотворенные, будто они действительно ждали, что услышат музыку. А на сцену между тем вышел…
Склянов даже не поверил собственным глазам: тот самый любитель-музыкант, которого несколько лет тому назад они выгнали со сцены со своим доморощенным произведением! Взыграло обыкновенное академическое чистоплюйство: Склянов с негодованием воззрел на сцену, на этого молодого человека и хотел было уже встать, дабы с помощью переводчика выразить свое негативное к нему отношение… но спохватился. «Почему они все так ждали его? – подумал он. – Почему так любят его, почему приветствуют так, как приветствуют на большой сцене артиста?.. Интересно…»
И остался сидеть, ожидая, что будет.
Молодой человек, держа в правой руке гитару, а в левой подставку («Совсем как тогда, когда он пришел к нам!») меж тем прошел к стулу, несколько смущенно улыбаясь, поклонился, опустился на сиденье и приготовился к игре. Пальцы коснулись струн, и те послушно отозвались приятным звуком, наполняющим собой пространство. У Склянова пробежали по спине мурашки: как?! Как такое могло быть?! Это невозможно! Он слышал ее – слышал ту музыку, которую играл на сцене молодой человек!.. Эти переливы, эти наполняющие душу теплотой и сладостными чувствами звуки!.. Склянов и верил, и не верил тому, что сейчас происходило…
Понемногу в сознании всплыли все детали прошлой встречи с этим музыкантом там, на сцене, когда тот сидел перед комиссией. Вспомнилось и название произведения, которое тот играл и тогда, и исполнял сейчас.
«Маленькое чудо»…
Декабрь, 2016 год.