«…И выйдя, зверь из бездны. И глас его будя, как глас дракона, и дым и
смрад от его пойдёт такой, что задохнётся всяк, к нему приблизившийся.»
Игорь Малышев. «Номах».
Г. Б.
Несколько подростков, окружили Глеба на пустыре, который отделял дом Бары от проспекта. На случай драки, в левом кармане у него всегда, лежала свинцовая бляшка, подбитая оленьим мехом, для игры в чИку*, а в правом – серебряный Георгиевский крест. Набычившись, Глеб сразу сжал в кулаках свои «обереги».
– Бабло есть? – Лениво сплюнув, процедил один из пацанов.
– А банана, не нАна? – С вызовом ответил Глеб. Это было оскорбление, так как намекало на мужеложство.
– А можно и по сусАлам*. – Добродушно ответил коренастый крепыш со свинцовыми кулаками. И правый его кулак, тут же, полетел Глебу в лицо. Глеб мгновенно, ушёл корпусом влево и в свою очередь, впаял свой правый, крепышу под дых. В тоже время, сам он, получил по печени, от кого-то сзади. Он крутанулся на левом носке и локтем врезал заднему по морде. В тот же момент кто-то звезданул его по уху. Мир взорвался, Глеб заорал от дикой боли и яростно всадил свой левый апперкот в ближайший подбородок. Ещё одному – засадил между ног. Потом его самого сбили с ног и пинали уже, куда придётся.
– Будешь клеиться к Баре, – пасть порвём! – «Доброжелательно» напутствовали его напоследок. – Ничего личного в этом не было, просто пацаны охраняли свою территорию от чужаков.
***
Драка не заставила Глеба отказаться от Бары. Ни эта, ни другие. Не потому, что он был такой безбашенный, нет. Просто Глеб был одержим этой необыкновенной девочкой, за дружбу с которой он был готов платить чем угодно. Их встреча произошла банально, но совершенно неожиданно… Он прогуливался вдоль любимого «Свободного проспекта» (почему «Свободного», от чего «Свободного» никому не было известно). Вдруг, на другой стороне, он увидел свою кузину Наташу, в обществе незнакомой ему девушки. Глеба, как будто доской по голове шандарахнуло. Высокая, стройная, с пышными каштановыми волосами и с огромными, как у лемура холодными глазами (которые гипнотизировали Глеба), она вся была пронизана загадочностью и тайной. Рядом с хорошенькой, но вполне банальной подругой, Бара так разительно отличалась от неё, как будто находилась в коконе из толстостенного стекла, яшмовых оттенков. Элегантная, с плавными движениями, уверенным, надменным взглядом серо-голубых, бездонных глаз, Бара молниеносно забрала в плен романтичное сердце Глеба.
Она вошла.… *
Смутились тени
Неслышно дрогнуло стекло…
Шелка заката тихо тлели
Отливом на песчаной мЕли
Светилось юное лицо
Зависли звуки…
Хрупкость мига…
Весомость бабочки крыла
Пыльцу стряхнула на глаза
И
Опрометчивостью блика
В него
втекала
Би-рю-са*
Зомбированный с первой минуты этим сладким видением, Глеб, весь тот вечер, яко тать в нощи, незаметно преследовал подруг, пока они не сошли с проспекта влево, перед кинотеатром «Космос», где сам проспект, круто поворачивал направо, и за которым, на параллельной проспекту улице, находился дом Бары. На следующий день, Глеб ринулся к сестре, за разъяснениями и выяснил, что это была её лучшая подруга. «Барой», её прозвали дворовые мальчишки: что-то среднее между БАГИРОЙ* и БАРЫНЕЙ. Эта погремуха*, очень точно соответствовало её характеру. Она была «атаманшей» нескольких, ближайших к её дому, дворов. Пацаны не только восхищались её внешностью, но и ценили расчётливый ум своего необыкновенного, сероглазого вожака. Когда Наташа познакомила свою подругу с Глебом, та снисходительно допустила красивого и интеллигентного, очередного фаната, в ряды своих восторженных поклонников.
Но Глеба не устраивала роль немого обожателя. Его сердце, то кипело от страсти, то обмирало от мысли, что его любимое совершенство, могло принадлежать кому-то другому. Как-то, он не выдержал и признался своему сокровищу, что мечтает о ней, как о жене. Но Бара отреагировала на это сдержанно и сразу опустила Глеба с облаков его мечты, в прозу будней.
– Во-первых, необходимо дождаться совершеннолетия, ведь мне, всего шестнадцать, а тебе – семнадцать. Во вторых, мои родители всё равно, не допустят этого брака, так как они убеждены: их дочь достойна самой шикарной партии, в которой её муж должен быть не меньше, чем профессор. – Сказать, что Глеб был уязвлён ответом Бары, значит не сказать ничего. Родители Глеба были простыми служащими, а сам он, о профессорской карьере и не помышлял. А если бы и захотел стать профессором, то ждать этого пришлось бы не менее десяти лет. Было очевидно, что за такой большой срок, Бара, по настоянию своих родителей, непременно стала бы, женой совсем другого профессора. Под ногами у него разверзлась гигантская яма с дремучими, рваными краями, на дне которой хищно шевелили огромными клешнями чёрные крабы. Дальнейшая жизнь без Бары, представлялась ему явной бессмыслицей. В абсолютном отчаянии, с душой, переполненной кипящим мраком, дождавшись своего восемнадцатилетия, Глеб подписал договор с одной фирмой, приглашавшей молодых художников, и уехал в так называемый «почтовый ящик» – закрытый секретный город. Но именно это и устраивало его сейчас, больше всего: вон из опостылевшего города! В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!* Подальше от мечты, так бездушно показавшей ему холодные плечи! Всё, чего жаждала теперь, душа Глеба – никогда не видеть, и ничего не слышать о Баре! С глаз долой – из сердца, вон!
Этот город заряжал своим молодёжным оптимизмом и энтузиазмом. Под землёй города создавалась вся космическая промышленность могучей империи. Поэтому снабжение и образование здесь, были столичными. Всё по высшему разряду. А вот въехать в этот закрытый сибирский «люкс» можно было, только по приглашению здесь живущих. Это радовало особенно: значит ни родители, ни Бара, никто вообще, его здесь не достанет, пока он сам этого не захочет. Устроив свой быт в общежитии, Глеб с головой ушёл в новую, незнакомую ему деятельность – оформление города современной рекламой. Освоение первой в его жизни, профессии шло успешно; главный художник, был доволен проектами Глеба. Но вот сам Глеб, каждый вечер изнывал от сосущей сердце, тоскливой боли. Выход был один, надо было чем-то занять себя, в свободное от работы время. Поэтому вначале, Глеб поступил в музыкальную школу для взрослых, в класс кларнета, а позже, когда и этого оказалось не достаточно, – на филфак филиала московского университета. Некоторое время, учёба спасала. Но каждую свободную минуту в его сознание упорно, снова и снова, просачивался образ Бары и затоплял его душу, никуда не исчезнувшей любовью и душил его сердце невыносимой, свинцовой тяжестью. Ночами он беспомощно и мучительно ворочался в постели, заливаясь слезами или, в бессильном отчаянии впивался зубами в подушку.
Я любил тебя больше, чем ангелов и самого*,
и поэтому дальше теперь
от тебя, чем от них обоих.
Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне,
как не сказано ниже, по крайней мере,
я взбиваю подушку мычащим «ты»,
за горами, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты
как безумное зеркало повторяя.
Однажды, совсем одуревший от собственных рыданий и грызущей сердце боли, Глеб выскочил на балкон. Древняя Луна матово лоснилась в мрачном бархате индиго вселенской глазницы. Голова его, по-волчьи запрокинулась назад, и из горла вырвался такой безысходно-тоскливый вой, как будто он пытался дотянуться шестом этого волчьего воя, до слепого бельма Луны. После этого эпизода ему стало очевидно:
• Расстояние не только не спасало от любви, но ещё более усиливало это
фатальное чувство.
• И другое, – от себя не убежишь.
• И третье, – Бара, это судьба, за которую необходимо побороться.
Наплевав на все свои новые увлечения и успехи, Глеб круто развернулся на сто восемьдесят градусов и решил вернуться в город своего детства. Страсть и тоска по Баре оказались сильнее его воли.
Запалённый новыми впечатлениями и пережитыми страданиями в «космическом» городке, Глеб возмужал и ещё больше похорошел. А главное, в глазах Бары, он был теперь, вполне взрослым путешественником с романтической профессией и тремя образованиями: худшкола, музыка и философия. Этим Глеб, выгодно выделялся среди окружавших Бару, заурядных молодых людей, выпускников обычных, средних школ. Кроме того, за время разлуки, Бара неожиданно обнаружила, что скучает по своему страстному обожателю. Что она так привыкла к постоянному восхищенному блеску в глазах Глеба, что без этого блеска, в её сердце образовалась какая-то странная пустота. В общем, второе предложение руки и сердца Глеба прошло более успешно: Бара ответила согласием. Но что делать с её родителями? Для этих «рыцарей торгового плаща и весов» (папа – директор ресторана; мама – директор овощного магазина) такие понятия, как искусство, музыка и философия, были пустым звуком. Напрягши свои юные извилины, наши «рОмео и ДжУлео» решили объехать непреодолимое препятствие на кривой козе закона. Сказано – сделано! Молодые люди, ТАЙКОМ от родителей, подали заявление в ЗАГС. И, вот они, уже держат в руках, свеженькие корочки Свидетельств о браке. Следующий шаг – не только представить Глеба родителям Бары, но и поставить их перед фактом: Глеб-де, не просто жених-который-не-профессор. Глеб – законный, официальный муж!
Подойдя к дверям квартиры родителей, Бара взяла за руку полуживого от страха Глеба и нажала кнопку звонка. Увидев мать, возникшую за приоткрывшейся дверью, Бара переступила порог и втянула за собой Глеба.
Эники-беники ели вареники
Эники-беники – клёц!
ВЫШЕЛ советский матрос.
Вместе с матросом вышел или точнее вылетел и Глеб. Его пребывание в квартире Бары длилось не дольше, чем эта считалочка. И вот он снова стоит на лестничной площадке, но на этот раз – ОДИН. Вслед ему летят обрывки свидетельства о браке. А в захлопнувшуюся дверь бьётся визгливая, не нормативная лексика, несогласной со своим новым статусом, тёщи.
Тили, тили, тесто.
Жених и невеста.
Тесто упало:
НЕВЕСТА ПРОПАЛА.
Тогда, в безоглядной погоне за СВОЕЙ мечтой, Глеб ещё не догадывался, что сам, походя, растоптал ЧУЖУЮ мечту. И, что за это, ему однажды, придётся жестоко расплатиться. Но, лиха беда начало: есть дыра, будет и прореха!
***
*вселенная тихо качнулась – цитата из книги В. Бочкова. «ВРЕМЯ ВОДЫ».
*чИка – сибирская игра, в которой свинцовую биту подбрасывают внутренней поверхностью стопы. Побеждает тот, кто подбросит наибольшее количество раз.
*сусАла – (прост.) щёки, скулы.
*Она вошла… – стихотворение «БИРЮСА».
*БирюсА – сибирская река; приток Енисея.
*БагИра (англ. ) — чёрная пантера, вымышленный персонаж книг Редьярда Киплинга.
*погремуха (жаргон) - кличка, прозвище.
*…в глушь, в Саратов! – из комедии «Горе от ума» А. С. Грибоедова.
*Я любил тебя больше, чем ангелов и самого – И. Бродский «НИОТКУДА С ЛЮБОВЬЮ...».
В тот раз выручил отец Глеба – помог снять частный домик. Потом было маленькое ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ – рождение дочери и, как следствие: вынужденное примирение родителей Бары с молодожёнами. А после декретного отпуска, Бара, продолжая родословную своей семьи, поступила в Московский филиал Института торговли на Факультет товароведения. Теперь: днём Глеб работал; Бара училась; дочь пребывала в яслях; вечером семья встречалась дома. Вот и в этот раз, закончив готовить ужин, Глеб с нетерпением вглядывался в сумерки за кухонным окном, надеясь разглядеть за стеклом, лицо ненаглядной, приближающейся к подъезду. Но жена сильно опаздывала, и это происходило в последний месяц, всё чаще. Глеб сходил с ума от тревоги, от ревности и подозрений. Но, Бара, каждый раз, ссылалась то, на дополнительные задания, то на факультативы, то на посещения библиотек. Но любить, ведь, значит – прощать. И Глеб терпел, мирился, прощал…. В тот момент, ему даже в голову не приходило, что в их любовной паре, если он и был «Ромео», то Бара, никогда не была «Джульеттой». Сумерки за окном вдруг резко погасли. Полыхнула молния. Хлынул ливень. Крупные, как градины капли, как-то глумливо застучали по стеклу. Раскаты грома и телефонный звонок раздались одновременно. С мрачным лицом, Глеб поднял трубку: это была Наташа. Сестра настаивала на встрече.
Усадив за стол и разлив по чашкам чай, Наташа, всегда с уважением относившаяся к старшему брату, долго мялась и наконец, перефразировав древнеримскую крылатую фразу – «Платон мне друг, но истина…», Наташа рассказала следующее:
Внучка, внучкой, но в своих мечтах мать Бары, всё ещё, видела себя ТЁЩЕЙ ПРОФЕССОРА! И, вначале она добилась, чтобы Бара, во исполнение мечты родителей поступила именно, в Институт Торговли, а когда это случилось, возобновила матримониальные* атаки на дочь. Розовые перспективы жизни в качестве профессорской жены, которые расписывала ей мать, были весьма соблазнительны, да и в венах Бары, в конце концов, не было ничего, кроме крови нескольких поколений продавцов. А от осины ведь, не растут апельсины. А с другой стороны, профессора и доценты в институте, сами липли к сибирской красавице, как мухи на варенье. А с третьей, в её сегодняшней жизни не было ничего кроме пеленок и нескольких лет долгой учёбы впереди. А любовь Глеба, что-ж, она стала такой привычной, как кастрюли на кухне. Наследственность взяла своё, и яд многолетних, назойливых внушений родной мамочки достиг своей цели. И хотя, по сути, Бара была такой же жертвой обстоятельств, как и он сам, в то время, Глеб был ещё, не способен это понять. Она не выдержала тройного давления. Когда один из профессоров, пообещал ей, столичную квартиру в будущем, за благосклонность в настоящем, Бара уступила. И вот уже месяц, как Бара хвастается подруге, своим первым, но таким перспективным любовником.
ВСЕЛЕННАЯ ТИХО КАЧНУЛАСЬ… Несколько мгновений онемевшая душа Глеба прислушивалась к звону в ушах. Потом заторможено вернулась в мир, где её уже не ждало ничего, кроме хрустальных осколков от всего, чем она до сих пор дорожила. Осколки были острее, чем лезвие катАны самурая…. Душа кровоточИла….
Застонав*
И пачкая руками кровь
Он потянулся разбитыми губами
К этому странному-странному
«Л-ю-Б-о-Вь»
Путаясь в паутине нервной системы
И пытаясь переставлять
Негнущиеся столбы ног
Он опирался на пятки
В каждую из которых
Было воткнуто
Не меньше чем по тринадцать ножей
Чьи острия лезвий
Настойчиво стремились
Достигнуть самого сердца
СЕРДЦА-БЕЗ-КРОВИ
Поэтому оно просто хлЮпало
Как пустой прозрачный насос
Тогда как весь КАРМИН кармы
Давно уже был снаружи
А внутри сердца
Беспомощно барахталось только
БО
Которое старательно душило
ЛЬ
И их обоих попирало сверху
Невероятно распухшее
НО
И всем троим им было
Так БО ЛЬ НО
Что в глазах у него
Потемнело
И проваливаясь
В мрачный бархат
Он даже испытал облегчение
Так как МГЛА была
совсем иной чем тогда
В незапамятные
Три минуты назад
Когда ОКТАВА*
Была ещё
Такой желанной
***
*матримониальные – (устар.) относящийся к браку, супружеству.
*Застонав… – стихотворение «ОКТАВА».
*Октава – (лат.) принадлежит к числу совершенных консонансов. В музыке, интервал, охватывающий восемь ступеней диатонического звукоряда или шесть целых тонов.
С таким уровнем подлости Глеб ещё не сталкивался. Это было наимерзейшее предательство по расчёту. Ни семья, ни муж, ни дочь, не имели здесь, абсолютно никакого значения. С почерневшим, осунувшимся лицом, с сине-зелёными кругами под глазами, как будто его, кто избил, и обуглившейся душой, жил он теперь, один, в другом частном домике (считай, в другом измерении). После объяснения с Барой и мучительного расставания с обожаемой трёхлетней дочерью, Глеб подал на развод. С тех пор, вот уже несколько месяцев, его сознание расслаивалось между любовными воспоминаниями и ненавистью к той, что ещё ВЧЕРА была главной сияющей звездой на небосклоне его жизни. Ситуация усугублялась ещё и тем, что Бара была первой женщиной Глеба. Память об этом, теперь, мучительно травила его сознание. Воспитанный на образцах классической живописи и античной скульптуры он вспоминал, как его поразило в первые мгновения знакомства с роскошным телом своей возлюбленной, очаровательное НЕСХОДСТВО белых, гладких мраморных сосков, запечатлевшихся в его идеалистической памяти, с мелко-морщинистой кожей сосков цвета растворимого кофе, у Бары. А огромные (по сравнению с мужскими) около сосковые овалы ареол* были в таких крупных, грубых пупырышках*, что больше походили на бугристую поверхность какой-то неведомой планеты с редкими дугами упрямых, чёрных волосков между ними. А экзотический аромат пушистого тёмного треугольничка в магическом устье внизу живота…. Это был обвал в райское блаженство. Фантастика во плотИ плОти. Трепетное прикосновение к самым потаённым желаниям и мистический восторг с перехваченным дыханием от знакомства с непостижимо пульсирующей Галактикой Женской Сути. И всё мужское в Глебе блаженно утопало в этом, бесконечном музыкальном миксе* из Моцартовского «Адажио си минор» в темпе анданте* увертюры* переходящего в Баховское* – «Помилуй, Боже», – бурно, но нежно. А тонкий, прохладный запах смеси жасмина с лавандой, исходящий от кожи Бары, вызывал у него ощущение стаи мурашек, бегущей волной по собственной коже и погружающей его в ванну, наполненную пузырьками шампанского, упоительно щекочущими его псИхо*.
Приподнявшись над Глебом на лебедино-белых руках, вся, светящаяся изнутри, Бара выпустила тонюсенькую струйку слюны с большой мутной каплей на конце. И капля эта, медленно-медленно, и долго-долго растягивая нить, пАдала ему на грудь. Так долго, что почти зависла в полёте, а Глеба парализовало от ожидания…. А когда она, наконец, упала, то мгновенно, прожгла ему грудь до самой… бездны. А из жерла млечной бездны вдруг полились волшебные звуки вальса «Граммофон*» и, их с Барой, закружило в вихре розовых лепестков. А в груди жгло и палило…
– Но, так же, НЕ МОЖНО жить! – Простонал Глеб. Мысль была неуклюжей, но подумалось именно так.
– Жизнь любит, чтобы её жили! А в моей груди, лютует злой пожар! А вместо души, только чёрный огонь… и ядовитый шлак.
И название этому пожару было НЕНАВИСТЬ! И он мечтал всей силой своей сокрушённой души сделать Баре, так же больно, как больно сейчас было ему:
Ненавижу всей ненавистью ненастья*
Тянущей тяжестью якорей
С неба сорвавшихся в твои глаза
Вылетающие с другой стороны затылка
Глеба переполняла энергия безумия. САТИСФАКЦИЯ! Вот, чего теперь, жаждала его душа! К барьеру! И колоть, колоть предательницу длинной, гибкой шпагой…. Прокалывать насквозь! Насаживать на Рапиру Ненависти всё, что ещё вчера, было Безусловной Истиной.
– ОТМЩЕНИЯ и СПРАВЕДЛИВОСТИ! Но, как? Как посчитаться с подлейшим из существ? – В мыслях – хаос. И никакого просвета на затянутом пурпурно-фиолетовыми тучами, словно в кровоподтёках, небосклоне души. И тут, бурлящий котёл Отчаяния, переполненный бурной мутной водой, вышедших из берегов рек, ручьёв и озер Надежды, Веры и Любви пронзила вспышка:
– «ПРОДАТЬ ДУШУ ДЬЯВОЛУ…» – Он стал лихорадочно вспоминать всё, что ему приходилось слышать и читать об этом.
– Кажется, достаточно, просто, мысленно воззвать к сатане и предложить ему свою душу в обмен на МЕСТЬ. Самую страшную месть, какая только доступна человеческому воображению. Принято считать, что «месть это блюдо, которое нужно подавать холодным». Но Глеб этого не знал: его душа и сердце плавились от боли и ЕГО месть, должна была быть, обжигающе-горячей!
Глеб сидел на диване, накрытом пледом цвета лосОсины. Внутренне трепеща, но пытаясь расслабиться, он стал погружаться в медитацию, концентрируясь на ПРИЗЫВЕ к Князю Тьмы. Первая попытка…. Поток. Поток… Третья… Кровь сгустилась до консистенции жидкой лавы и с трудом продвигалась по венам, замедляя удары пульса. Казалось, уже сам воздух вибрировал вокруг Глеба…. Вдруг, скандально громко, за окном раскричались ворОны…. Взбешённый досадной помехой, Глеб схватил, подвернувшуюся под руку, хрустальную вазу и, в сердцАх запустил её в сторону грая. Окно взорвалось…
Когда он оторвал взгляд от оконного проёма, то обнаружил перед собой, на расстоянии двух вытянутых рук, огромную креатуру, стоящую под потолком трёхметровой высоты, нагнув голову, в позе атланта, подпирающего его плечами. Обнажённый, мощный, как у бодибилдера торс завершала голова современного человека с интеллигентным лицом и умными, доброжелательными глазами. Как если бы, к торсу Геракла приставили голову Аполлона, но с модной медноволосой причёской. На этой красивой, человеческой голове, куцые, белёсые выпуклости рожек, смотрелись нелепым атавизмом. Выпуклый рельеф мускулистой груди покрывали крутые завитки рыжих волос. Тяжёлые ляжки с длинной бронзовой шерстью, заканчивались голыми, козлиными голенями с раздвоенными копытами. Потянуло каким-то мерзким, разлагающим смрадом. Глеба замутило от зашкаливающего адреналина, голова пошла кругом. В подсознании сверкнуло: ЭТО – запах АДСКОЙ серы! Убийственная смесь запаха протухших яиц с морским, нутрянЫм запахом раскрытых устричных раковин. Этот невероятный, выхолащивающий душу, запах тлена из торжествующего царства смерти, выворачивал сознание наизнанку и вызывал какой-то допотопный, необратимый ужас, вводящий в ступор. Волосы на голове и теле Глеба, мгновенно встали дыбом. Теперь Глеб знал, чем смердит АД. Не внешность дьявола, СМРАД, – вот что убивало сознание, волю, мужество. И вот уже, весь Глеб пропитан тлетворными выделениями. Жуть пробрала молодого человека до мозга костей. Его, с вцепившимися в багровый плед руками, и вжатой в плечи головой, расплющило от страха по спинке дивана. И за мгновение до потери сознания он, вдруг, услышал вежливый голос «Аполлона»:
– Ты всерьёз, хочешь продать МНЕ, свою душу? – Из-под потолка, Глеба пронзал взгляд проницательных, голубых глаз.
– Имей в виду: я способен выполнить абсолютно любое твоё желание и, до конца твоей жизни ты будешь иметь всё, что пожелаешь. Но после твоей смерти, твоя душа навсегда станет моей РАБОЙ. И ты, в свою очередь, но уже НАВЕЧНО, будешь обречен, выполнять все мои капризы. – В этом голосе, в этих глазах и лице, не было совсем ничего страшного и насильственного. Этот монстр не стремился подавить его, ни своими размерами, ни своей силой, ни, своей титанической властью. И это, убеждало более всего. Глеб моментально поверил всему, что видел и слышал. Именно отсутствие личной корысти дьявола к предложению Глеба, делало происходящее таким достоверным. Глеб почувствовал себя беспомощной инфузорией под окуляром микроскопа, и моментально осознал всю обречённость своей хрупкой позиции: лишь мгновение отделяло его от решения, которое навсегда перечеркнёт его сегодняшнюю банальную жизнь. Его ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ жизнь…. Потому что, человеком отныне, он больше не будет, никогда. И виноват в этом, станет только, он сам! Ни Бара, ни Дьявол, ни обстоятельства! Только Глеб! Если он скажет: – «Да!» – он станет демоном. Но могущественным он будет выглядеть только, в глазах людей. А в руках Дьявола – будет бессильной марионеткой, которую Сатана может унизить и растоптать, как нефиг делать.
– НЕТ! – Помертвевшими губами, выдавил Глеб. Адская креатура мгновенно исчезла, как будто её никогда и не было.… Исчез и мерзкий трупный смрад. Грудь Глеба тяжело вздымалась, как после стокилометрового марафона. Ошалевшими глазами он недоверчиво обшарил пространство комнаты. Но, КОМНАТА БЫЛА ПУСТА. И, если бы, ни дрожащие пальцы и ни, заледеневшее сознание, можно было бы решить, что только что пережитый ужас, это игра разгулявшейся фантазии...
Облегчённо выпустив из себя воздух, Глеб вдруг почувствовал лёгкое шевеление в области правой щИколотки. Когда он опустил туда взгляд, то увидел, как его человеческая голень с мягкими икроножными мышцами, прямо на его глазах, независимо от его воли и сознания, моделируется в твёрдую и тощую козлиную голень. Из тапочка, вдруг, вылупилось убогое, раздвоенное копыто. Одновременно, с треском лопнула правая штанина шорт, обнажив мощное козлиное бедро в крупных завитках жёсткой, рыжей шерсти.
– А-а-а! Нет! Нет! Никогда! – Дико заорал Глеб. Тут же, перед ним, снова возникла красивая, рогатая голова «Аполлона».
– Никогда? – Переспросил Дьявол, вздёрнув левую бровь и щёлкнув кисточкой хвоста под носом у Глеба.
– НИКОГДА! НИКОГДА! – Неистово закивал Глеб, тараща, безумно выкатившиеся из орбит, глаза.
Круг не замкнут*
Кнутами выдохи
Вход как Выход рыбой дышу
Шубой шорохи
Кротки выстрелы
Ноша брошена па-ла-шу
ЭПИЛОГ
Море волнуется раз.*
Море волнуется два.
Ты замираешь на три,
Где то у моря внутри.
Волны с мягким шорохом набегали на берег, и сразу, обескураженно откатывались назад. Золотистый песок. Прозрачная вода цвета голубого топаза. Глеб расслабленно млел в шезлонге на приморском пляже Анапы. – "Рука у рукава реки*". Но сейчас, Глеба интересовало не столько смысл этого иностранного слова, сколько само звучание. Он лениво перекатывал его во рту, как тающий леденец, смакуя звуки: А-на-па – А-па-на* – па-нён-ка – барыня – Багира … Вороний грай, и оконный взрыв в тот раз, навсегда, отсекли от Глеба, весь жизненный отрезок, связанный с Барой. И отрезок этот, был как многослойный и соблазнительный кусок торта «Наполеон», оставшийся на столе жизни, недоеденным. На-по-ле-он – Не-лО-по-ан* – НЕ-ЛЕ-ПО. Да, все, что было связано с Барой, вмиг превратилось в нелепый бред. Потрясённый тогда, до основания, жизненными коллизиями, которые раскалывали его сознание и морочили душу, Глеб, наспех побросав в чемодан вещи и документы, поспешил влиться в поток абитуриентов столичного, архитектурного. В родные пенаты, он больше так и не вернулся. Но однажды, до него докатилось:
– БАРУ СБИЛ ПЬЯНЫЙ МОТОЦИКЛИСТ. – Она, правда, выжила, но на её лице остались такие глубокие отметины, что от былой красавицы практически ничего не осталось. Выглядела она теперь, довольно жалко. И профессора и доценты, обходили её стороной, как гусеницы обползают засохшее дерево…
Если бы только мы могли падать*,
Как лепестки сАкуры весной,
Чистые и просветлённые.
Такой вот, концерт Мендельсона ми минор*. ALLEGRO MOLTO APPASSIONATO*.
******
*АреОла (лат.) – пигментированная область вокруг соска.
*грубых пупырышках – железы Монтгомери.
*мИкс – несколько музыкальных произведений, выстроенных в непрерывную последовательность.
*андАнте – (итал.) спокойный, размеренный характер музыки.
*увертЮра – (фр., лат. «открытие, начало») инструментальное вступление.
*Баховское – И. С. Бах: «Помилуй, Боже» (Страсти по Матфею).
*псИхо – психика.
*вальс «Граммофон» – композитор Евгений Дога («Розовый вальс любви»).
*Ненавижу всей ненавистью ненастья – из стихотворения «НЕНАСТЬЕ».
*Круг не замкнут – из стихотворения «ЗВОНКИЙ НАСТ».
*Море волнуется раз. – детская считалочка.
*"Рука у рукава реки" – значение слова «Анапа» по-абхазски.
*А-пАна – палиндром; слово перевертень, читаемое, как слева направо, так и справа налево.
*Не-лО-по-на – анаграмма, слово или фраза, образованные перестановкой букв
*Если бы только мы могли падать – хАйку Хагакуре, двадцатидвухлетнего японского камикадзе.
*концерт ми минор – Феликс Мендельсон, скрипичный концерт ми минор, соч. 64, впервые исполнен в 1845 году.
*Allegro molto appassionato – обозначение музыкального темпа: много, быстро, страстно.
******
Иллюстрация: Julian Jordanov