Часть 1. Ярмарка
С резким душераздирающим скрипом закрылась небрежно покрашенная синяя дверь, словно бы деля жизнь на до неё и после. Лысоватый полный капитан юстиции, тяжело дыша, протопал по вытертому до дыр и белых пятен линолеуму и, перегнувшись через обшарпанный стол, открыл пожелтевшее от времени пластиковое окно. Затем ткнул потным пальцем кнопку чёрного напольного вентилятора и грузно плюхнулся в красное продавленное кресло, что, судя по жирному блеску грязи на обивке, помнило ещё первые триумфы Анатолия Кони. Вентилятор мелко завибрировал и, пританцовывая на месте, погнал по кабинету волну горячего тяжёлого воздуха. В кадке на сейфе лениво зашелестело листвой неизвестное дерево, больше всего похожее на плод несчастной любви кактуса и крапивы, а капитан ткнул носком туфли вытертую кнопку включения старого компьютера. Системник взревел, словно бензопила, и защёлкав натруженным нутром, стал нехотя загружаться.
В кабинет заглянул всклокоченный, будто воробей, молодой помощник дежурного и, на ходу поправляя серую форменную фуражку, скороговоркой затараторил:
- Кстантин Гнадьч, здравсти! Задержанного, что с ярмарки привезли, сразу к вам вести? Его уже зарегистрировали и обыскали. Бумаги по нему тоже готовы. Ну там первичка: рапорта, объясниловки, ну, сами знаете.
- Юра! Дайте мне умереть спокойно! - с профессиональной усталостью в голосе проговорил капитан. - У меня ещё даже компьютер не готов! Да что там компьютер! У меня ещё я не готов!
Помдеж философски отнёсся к этой отповеди, зная, что после неё капитан смягчится и всё равно прикажет вести задержанного. Эту черту Тиктака знало всё отделение и охотно ею пользовалось, впрочем, никогда не переходя границы приличного.
- Так-так-так! - забарабанил пухлыми пальцами по столу капитан. - Ладно, что уж, веди его, подлюку!
- Уже привёл! – Расплылся в улыбке Юра и вытащил за шкирку из-за угла, как вытаскивают из тёмного чулана старую швабру, высокого худого мужчину в красной клетчатой рубахе. И хоть руки пленника были в наручниках, на лице красовались свежие ссадины, а на голове шишка, вид он имел гордый и даже надменный, будто делал одолжение своим обществом сразу всем присутствующим. Холодные колючие глаза из-под широких, сросшихся на переносице бровей, и волевой квадратный подбородок создавали о нём впечатление решительного и сильного человека. "Бабский любимчик, - машинально отметил следователь, - привык к своей неотразимости и уникальности. Ждёшь что начну ломать, а ты с честью все побои выдержишь… Знаю, что выдержишь. Знаю, что ждёшь моих вопросов, скот! А ты же точно знаешь, что они должны быть. Любой сопливый пацан знает, как проходят допросы, спасибо киношникам. А ты же герой, мне ничего не расскажешь, да? Да всё ты расскажешь. Тяжело удержать в себе тайну, особенно если она никому не нужна!"
- Заводи! - как можно более равнодушно проговорил Тиктак, украдкой следя за выражением лица задержанного.
Юра бесцеремонно втолкнул того в кабинет и силой усадил на стул. Рапорты, объяснительные и паспорт заботливый помдеж аккуратно положил на подоконник, не найдя свободного места на столе.
- Браслеты не снимай. Такие клоуны любят дурака валять! – показательно пренебрежительно распорядился следователь, не сводя глаз со своего невольного гостя.
После слов капитана лицо мужчины покраснело, став одного тона с рубашкой, он хотел что-то возразить, но справился с эмоциями и промолчал. Когда ушёл помощник дежурного, следователь достал из потёртого портфеля пачку сигарет, открыл её и протянул своему собеседнику.
- Угощайтесь, Кирилл Петрович!
В ответ мужчина скорчил презрительную гримасу и отвернулся к двери:
- Не хочу.
- Зря. В камере вам их просто так не предложат. А в больничке, когда увезут на освидетельствование, и подавно. А туда увезут. Так что курите, пока предлагают и ничего за это не просят. Цените чужую доброту, чтобы оценили вашу.
Мужчина с сомнением посмотрел на простое и усталое лицо капитана, который в это время напоминал своей бесхитростностью пожилого колхозника, отдыхающего на завалинке после посевной, и потянулся к предложенным сигаретам. Тиктак помог ему закурить и пододвинул полную окурков пепельницу, а сам открыл на компьютере вордовский документ с шаблоном допроса и под мерное тиканье часов несколько минут неспешно заполнял шапку документа.
- Меня зовут Константин Геннадьевич. А такие, как вы, зовут просто "мент". Можете так же называть, я привык, и в общем-то мне плевать, - безразличным тоном обратился Тиктак к задержанному и отметил, как покраснело его лицо.
- Такие, как я? - с наигранным равнодушием уточнил собеседник, но опытный следователь тут же услышал в его голосе обиду, как у ребенка, которого обделили конфетой. Нужные ниточки сами шли в руки.
- Да, такие, как вы. Убийцы и прочие маргинал-люмпены. Для меня вы все давно на одно лицо.
- Маргиналы и люмпены - это не одно и то же! - глухо возразил Кирилл, жадно затягиваясь сигаретой.
- Да? А плевать! Не хочу разбираться в сортах грязи. Вы, - Тиктак демонстративно заглянул в лежащие перед ним документы, - Кирилл Петрович, ничем не отличаетесь от сотен других преступников, что сидели на этом стуле до вас. Все курили мои сигареты и презирали меня за то, что я, как дворник, выметаю из общества грязь и сор. Вы - обычный убийца и не лучше других!
Кирилл вскочил на ноги и упёрся горящим взглядом в своего флегматично настроенного оппонента. Следователь зевнул и прикрыл ладошкой рот. Потом лениво махнул рукой:
- Садитесь, а? Что же вы все скачете, как дурные? И каждый, каждый мнит себя особенным… И все, как один, ждёте, когда я начну выспрашивать и каверзные вопросы задавать. А для чего оно мне? Ну признают вас невменяемым и отправят на лечение. Что тоже будет не в первый раз за мою службу. Что мне с того? А вы - вы, конечно же, сейчас потребуете от меня адвоката. Как думаете, насколько это будет оригинально? Думаю, понимаете, что вовсе не оригинально. Только время зря потратите и своё и моё. Скучно. Как и ваша история, которую мне и слушать-то неинтересно.
- Адвоката… ну да… Хотел… Так делают все, да? - С Кирилла, как блёстки со старой ёлочной игрушки, стали осыпаться спесь и гонор. А капитан, видя, что инициатива целиком принадлежит ему, неспешно и с наслаждением загонял врага в свою психологическую ловушку, как опытный шахматист загоняет начинающего противника в угол доски.
- Ты же, Кирилл Петрович, ждёшь, что я буду втираться в доверие или, наоборот, пугать тебя судом и тюрьмой? Нет, не буду. Мне неинтересно, как ты убил, зачем и почему. Ты просто обычный мочила, который грохнул человека, пусть и не самым обычным способом. Хотя палка в сердце - это не такая уж и экзотика.
Тиктак аккуратно, с хирургической точностью перешёл на «ты», сокращая социальную дистанцию и располагая собеседника к откровенной беседе. А собеседник этого так и не заметил, уже став послушной марионеткой в цепких руках опытного кукловода.
- Я не мочало… Я не такой, как все, я вампира убил! - почти закричал Кирилл, перебивая Тиктака, но тот продолжил мастерски разыгрывать свою партию, всем видом демонстрируя скуку и незаинтересованность.
- Да какой он вампир, судя по характеристике - так, актёришка со скудным амплуа и творческой деформацией печени. А от палки в сердце любой умрёт, ничего необычного. Вот, помню, лет двадцать назад ко мне дежурный привёл интеллигента. Настоящего, в очках, с лысиной, глыба одним словом. И заявляет эта глыба, дескать, вяжите меня, проклятые опричники, я Пушкина убил! Я, конечно, хотел его сразу в дурку сплавить, но что-то в его словах было настоящее, сильное. Дал я человеку выговориться, и не зря. Оказывается, Пушкин - это фамилия его соседа по коммуналке. И он его действительно убил. Да ещё как убил! Столовой ложкой! Вот это был оригинал! А ты говоришь, вампир! Не существует их,
- Но он, правда, был вампиром! Клянусь!
На крик Кирилла в кабинет тотчас заглянул Юра, но капитан покачал головой, и вихрастый помощник дежурного снова скрылся за дверью, словно Кентервильское привидение. Следователь отодвинул от себя мышку, недоверчиво вскинул бровь и пренебрежительно хмыкнул. Кирилл, который явно не ждал такого равнодушного отношения к себе и своему поступку, растерянно посмотрел на заваленный папками ободранный стол, потом поднял взгляд на потолок с висящими хлопьями старой известки и заговорил так горячо, как могут говорить только уверенные в своей правоте или умалишённые люди. Что зачастую одно и то же. Иногда он замолкал на полуслове и беспомощно смотрел на собеседника, но уже в следующий миг вновь исторгал из себя лавину образов и подробностей. Удивительно, но это не делало его рассказ тяжёлым, а только добавляло ему колорита.
- Я был на площади с утра. С утра там делать, конечно же, нечего, и я это знал заранее, но почему бы не пойти на площадь с утра, если и в других местах в это время делать тоже нечего? Сонные торговцы из дальних деревень парковали свои ободранные тачки одним рядом, но выкладывать барахло и продукты пока не спешили. Они глазели то по привычке на памятник Ленину, то по традиции на храм у него за спиной, то с жадным любопытством на соседей. Мне было откровенно скучно, и я ушёл в парк, где развлекался, глядя на прохожих. Я подбирал имена, которые шли бы им больше всего, а потом подходил и делал вид, что встретил старого приятеля. Я кричал: "Стёпа!" и тряс человеку руку. Он удивлялся и называл своё имя, а я понимал, угадал или нет. Понемногу парк заполнился разными людьми, которые припёрлись сюда со всех окрестных сёл и деревень. Сам я был на ярмарке впервые и сделал для себя одно чудное открытие. Раньше я считал слово "ярмарка" устаревшим и не понимал, почему это мероприятие нельзя назвать биржей, торгами или экспо. Но впервые разглядев участников действа, я понял, что именно это слово лучше всего характеризует наш провинциальный человеческий сброд. Нет, до экспо городок ещё не дорос. Это была именно ярмарка, в самом мерзком смысле слова. Из колонок на площади затрещал ведущий, подражая ярмарочным зазывалам прошлого, и человечье стадо ломанулось по его приглашению на площадь, сминая кусты и оставляя после себя пластиковые стаканчики и пустые бутылки. Выждав, когда толпа свалит подальше, я побрёл следом.
Навстречу мне пробежала какая-то тщедушная белобрысая пигалица с затравленным взглядом и сиганула вглубь парка, ну туда, где стоит памятник то ли жертвам, то ли участникам какого-то восстания. Я хотел было догнать и расспросить, что стряслось, но потом решил не лезть не в свои дела.
В кузове ушатанного грузовика стоял ведущий и несмешно шутил в микрофон, хотя народу это, конечно, нравилось. Мне было всё так же скучно, и я встал рядом с грузовиком, от нефиг делать слушая его трёп и разглядывая участников, а особенно участниц представления. Ведущий периодически выдёргивал их на сцену из видавшего виды автобуса, который был одновременно и гримёркой, и подсобкой, и курилкой. Вскоре мы с ним уже ржали ни о чём, сидя на ступеньках этой железной рухляди, пока в кузове грузовика кривлялось очередное сельское дурование.
Хотя под конец пошли действительно интересные номера, а может быть, просто на фоне первых бездарностей любой мало-мальский талант сверкал, как бриллиант.
Но круче всего остального был номер, когда на сцене былинный богатырь громил фанерным мечом врагов страны, особенно у него выхватывал упырь с табличкой «ЦРУ» на впалой груди. Его грим мне показался каким-то особенно безупречным. Таким, что ты начинаешь верить в реальность героя, как ребёнок верит в Деда Мороза! И когда все артисты этой группы уже переоделись и растворились в толпе, чтобы восстановить силы пивчанским, а мой новый кореш конферансье выл бездомным котом в кузове, объявляя очередной номер, я заглянул в автобус. Я хотел попросить у вампира намазать мне немного грима. Мне он был нужен... Да чёрт его знает, зачем он мне был тогда нужен! Я рассчитывал, что увижу, как этот доходяга стирает с рожи личину упыря и становится человеком, но чёрт меня побери! Всё оказалось гораздо хуже. Чтобы стать человеком, он не смывал грим, а наоборот, наносил! Там, в кузове, он был с настоящим лицом! Нет, вы только представьте, в какую кровавую баню он один мог превратить всю эту ярмарку! Тут же и бабы, и детишки… Чёрт, это реально мерзкое ощущение, когда от тебя зависят чьи-то жизни, а ты не знаешь, что делать. Я без палева вышел из автобуса и начал искать, чем можно убить эту тварь. И, как назло, ничего путного на глаза не попадалось. Я сиганул к храму, чтобы стащить там хоть что-то серебряное и грохнуть этим кровососа, но стопорнулся, едва зайдя в парк. Осина! Мне нужен осиновый кол! Однако весь парк был хвойный. Я пробежал по нему вдоль забора, перепрыгивая через скамейки, как дурной кенгуру, но ни черта так и не нашёл. И почему-то снова подумал о той пигалице, что бежала через толпу. Она должна была быть где-то тут. В церковь мне ломиться было поздно, вампир уже всяко закончил свои сборы. И вот когда я совсем отчаялся, то увидел палатку с разными флагами, флажками и прочей праздничной фигнёй на любой вкус. Их древки были деревянными! Конечно, шанс что это именно осина был не большой, но я рискнул и не прогадал! Я выдернул крайний стяг и рванулся к автобусу, размахивая им, как вояка на открытках! Красный флаг с серпом и молотом трепало на бегу, а народ лыбился и думал, что это какая-то постановка, а я играю роль! Идиоты. Я даже не заметил, как добежал до автобуса. Упырь как раз выходил на улицу, но я ударил его башкой о стекло, запихнул назад в автобус и уронил на пол. И сразу стал тыкать флагом в грудь, стараясь достать до сердца. Это оказалось не так легко, как в фильмах! Кожа на груди никак не хотела рваться, и мне пришлось сначала проткнуть её ножницами, что валялись на капоте, потом засунуть в рану флаг и забивать его дальше утюгом. Только так я смог пропороть тварь насквозь. Этот урод сопротивлялся и даже смог пару раз достать меня кулаком, но чёрта с два! Меня и на дискаче никто не мог сбить с ног! Наконец тварь затихла. Его кровь была повсюду: на сидушках, на стёклах и на самом флаге! Упырь с развороченной до лёгких грудью валялся на полу, а сквозняк шевелил вбитый в него красный флаг. Открытая в последнем крике пасть с кровавой пеной и мёртвые глаза. Сжатый в последнем замахе кулак и торчащий острый кадык. Я помню всё, всё до последней детали. А дальше были крики, визг, и пока я вытирал лицо от крови, какая-то сволочь вырубила меня, стукнув по голове тем же самым утюгом. И это вместо благодарности за спасенные жизни... Ну и как по-вашему, я всё ещё обычный убийца или всё-таки герой, который остановил монстра и спас чёртову кучу жизней?
- Так-так-так… - постучал пальцами по столу следователь. -Так-так. Если я напишу всё это в протокол, то тебя, Кирилл, закроют в психушку и сделают овощем… А я этого не хочу. Давай в протокол мы напишем, что ты его просто хотел ограбить, но не справился, испугался сильного отпора и убил тем, что попало под руку? Да, звучит гадко, но тогда тебя просто посадят лет на семь, а за хорошее поведение могут ещё и условно-досрочно отпустить. И ты сможешь продолжить свою войну. Ну и как тебе такая идея?
Кирилл опустил глаза в пол и принялся ковырять носком ботинка дырку в линолеуме. Мысли неслись в его голове, как лошади по ипподрому, мешаясь в кучу, наскакивая и обгоняя друг дружку. Когда дальше молчать стало уже неприлично, Кирилл помотал головой, будто вытряхивая из неё всё лишнее, и с сомнением выдохнул:
- Я согласен.
- Ну и молодец! – С облегчением кивнул Тиктак и принялся резво набирать удобный ему текст допроса. - На освидетельствование я тебя всё же отправлю, так положено. И не вздумай там спорить или болтать про вампиров. Тебя быстренько признают здоровым, а я напишу, что ты раскаялся, признался и помогал следствию. Такое поведение зачтётся на суде, и всё будет по-нашему. По-правильному.
Следователь распечатал протокол допроса, Кирилл его прочёл и удивлённо хмыкнул:
- Надо же, не обманули!
Капитан неопределенно кивнул и громко позвал из коридора помдежа Юру, чтобы тот увёл задержанного в камеру. Потом ещё раз пробежался глазами по протоколу допроса, смакуя некоторые строчки по несколько раз, как смакует шеф-повар особо удавшееся блюдо, улыбнулся и убрал протокол в сейф.
***
Солнце уже спряталось за огромную водонапорную башню, и в воздухе медленно, но верно начала разливаться милая сердцу вечерняя прохлада. Тиктак вышел на высокое свежеокрашенное крыльцо районного отдела полиции и потянулся до хруста в костях. Блаженно прикрыл глаза, замер так на несколько секунд, напряжённый, будто струна, шумно выдохнул и обмяк. Его черты лица стали умиротворённее, приветливее и плавнее. Медленно, наслаждаясь каждым движением, он достал из пачки сигарету и задумчиво её помял. Потом прикурил, затянулся, выпустил в воздух почти идеальное колечко сизого дыма и долго смотрел, как оно тает, колеблясь от незаметных порывов всё ещё горячего ветра. Дождавшись, когда кольцо исчезнет совсем, Константин Геннадьевич достал телефон и по памяти набрал нужный номер.
- Алло, Виктор Иванович? Здравствуй, дорогой! Удобно? Да-да, по поводу убийства Кешки. Всё хорошо, это просто идиотское, нелепое стечение обстоятельств и не более того. Нет-нет, не охота! Да, мне убийца это сам сказал. Если человека слушать, то он расскажет всё и даже больше. Я его уже направил к тебе на освидетельствование, скоро привезут. Ты уж будь добр, Виктор Иванович, сделай так, чтобы он не дожил до утра. Да, пусть сердце. Нет, не переживай, по бумагам это обычный грабитель и обычный грабёж, ничего сверхъестественного. Успокой всех наших, я на страже. Да, как всегда. Когда приглашаешь на ужин? Сегодня ночью? Не премину, дорогой Виктор Иванович, не премину! И Юрочку, племяша твоего, захвачу! Кто в меню? Девочка-подросток, первая положительная? Балуешь ты меня, балуешь! Да, ещё, придержи-ка ты тогда этого Ван Хельсинга до поры, есть у меня блестящая идея. И Кешку, Кешку тоже позови, мне есть что ему сказать!
Часть 2. Званый ужин
Утро. Многие истории начинаются именно утром. Возможно, потому, что автору хочется запихнуть больше событий в один день, а возможно, просто потому, что они и вправду начались рано утром. Ну а моя началась поздно ночью. Мы, как обычно, сидели всей компашкой на лавочке, кто-то пил пиво, кто-то курил дурь, а кто-то целовался. А кто-то был я. Белая ворона, зубрилка в компании хулиганов, но при этом человек, без которого не обходятся ни одни посиделки. Нет, я не чья-то тёлка, я просто свойский братан для всех моих друзей детства. И хоть пиво с ними я всё-таки иногда пила, но делала это не по принуждению и не на слабо, а просто в охотку. Однажды меня пытался споить чей-то родственник, что приехал в гости на лето, но Вовка ему объяснил, что у нас так нельзя. Пока объяснял, этот родственник пару раз неудачно споткнулся и убежал домой проверить, выключил ли утюг. Ну, это Вовка так сказал, когда один вернулся с разговора. А что кулаки сбиты, так это для него обычное дело.
С коноплёй у меня не сложилось с первой же попытки, только головную боль тогда на весь вечер заработала. Так что эту дрянь я решительно не употребляла, и пацаны мой выбор уважали. А целоваться... Целоваться мне не с кем. Мальчишки дрались с любым чужаком, кто пытался подбить ко мне клинья, но сами девушку во мне в упор не видели. Как сказал, смущаясь, Витёк: «Ты же нам своя, с песочницы ещё. Ты братан. А братанов целовать зашквар!»
Ну и черт с ними, с этими поцелуями, зато я лучше многих в нашем дворе играла в футбол, чинила велосипеды и могла любому разбить лицо одним ударом головы. Именно поэтому у меня была куча друзей и ни одной подруги. Поначалу я пыталась подружиться с одноклассницами, но потом поняла всю суть такой дружбы. В ней всегда одна королева, а другая служанка. А третья и дальше уже просто свита. Или, как говорят пацаны, шестёрки. Я решила, что к чёрту такую дружбу, и снова сменила юбку на удобные джинсы, а вечерние сплетни в сети – на ночной ржач у подъезда. Грубо, зато по-настоящему, без грязи, интриг и шушуканий. А самое главное, я знала, что им нужна не зачем-то, а просто так. Потому что я – это я.
Ночь. Ночь тогда была классная! Тёплая и светлая. На деревьях задурялись песнями птицы, вдалеке рычали самодельными прямотоками пацаны повзрослее, старшаки по-нашему. А на небе висела круглая, как Витькин футбольный мяч, яркая луна. Я с детства любила смотреть на луну, мне всегда казалось, что она вымывает своими холодными, как речная вода, лучами все мысли, и ты сидишь, пялишься на неё, ни о чём конкретно не думая. И это был самый лучший отдых от ненавистного дня. Раньше я всегда перед сном смотрела на луну, пока мать сердито не задёргивала шторки. "Неча!" - говорила она. А я боялась темноты… Ведь в темноте ко мне приходили они. Воспоминания о прошедшем дне. О несправедливых упрёках и незаслуженных наказаниях. Они горчили вопросом «За что?» и лились по щекам слезами. А потом я научилась мечтать, что однажды смогу уйти из дома и наконец-то начну Жить.
Когда ещё немного подросла, я стала смотреть на луну с лавки, где мы с пацанами часто зависали допоздна. Мать, конечно, всегда орала на меня за эти посиделки и за друзей-мальчишек, но в школе мной всегда были довольны, и по сути предъявить мне ей было нечего. Нечего, кроме самого факта моего существования.
Так вот, я сидела, глазела на луну и прощёлкала, что именно не поделили два наших альфы, Вовка и Витёк. Я догадалась, что у мальчишек какой-то разлад, когда Вовка смачно засветил другу в ухо. Витя перелетел через лавку и приземлился на клумбу, чудом не задев никого, кроме меня. Мне в этот раз досталось по полной, потому что я оказалась аккурат между ним и землёй. А Витькин локоть нехило ткнул меня в грудь, чуть ниже шеи. Едва я смогла дышать, как тут же высказала этим бабуинам всё, что думаю об их брачных играх, и отвесила Витьке звонкую оплеуху, хоть и понимала, что он вроде как пострадавший. Вторая оплеуха досталась Вовке, когда он доставал меня из цветов. Примерно на двадцатом – двадцать пятом леще парни помирились, схватили меня за руки и наперебой попросили прощения. А что я? Я братан. Вот только грудину больно.
Синяк на ключице я увидела уже утром. Ну синяк и синяк, подумала я. Чё, бывает. А вот мать подумала иначе. Так я стала шлюхой и шалавой, ведь это очередной хахаль оставил мне на память засос. На все мои попытки объяснить, что это просто синяк, матери было откровенно плевать. Впрочем, как и мне на её угрозы выгнать с пузом на улицу. А на пощечины – нет. После второй я оттолкнула её в сторону и убежала на улицу. В спину мне слышался мат и пожелания сдохнуть под забором.
Чтобы не разрыдаться у всех на глазах и не попасть с этим на ютуб, как многие другие девчонки, я сжала кулаки и побежала вверх по улице, даже не понимая, куда бегу. Я задыхалась, но старалась не останавливаться, чтобы слёзы не оказались сильнее меня. Не помню сама, как ноги принесли меня в парк между площадью и храмом. Это было знакомое с детства укромное место, где мальчишки раньше прятали сигареты, когда шли со школы домой. Теперь уже почти все курили в открытую, и дорожка к памятнику заросла. Там, на затянутом берёзкой памятнике каким-то бравым воякам, я не выдержала и разрыдалась во весь голос, благо что рядом шумела ярмарка, и всхлипы родившейся не от того отца девчонки были никому не слышны. Я кусала до крови руку и выла, как, наверное, воют на луну волки. Я – мамина ошибка. Я – грех, из-за которого её бросил любимый мужчина. И все пятнадцать лет я это выслушиваю. Но стать шлюхой, когда ты даже ни разу не целовалась – это оказалось слишком, даже для меня.
Укол в спину я почувствовала не сразу и даже не поняла, что за рука и почему зажала мне рот. Рука пахла какими-то лекарствами и так сильно стиснула мне челюсть, что того и гляди могла сломать. Не знаю, сколько времени я брыкалась и вырывалась, но мне кажется, что очень долго. Время тянулось, как жвачка, а урод, что на меня напал, совсем не реагировал на удары, будто не чувствовал их вовсе. Даже два попадания ногой по его причиндалам совсем не ослабили захват. А потом я медленно провалилась в беспамятство, и последнее, что помню, была мысль, что мама наконец-то будет мной довольна. Точнее не мной, моей смертью.
Волны плескались в борт старой, пахнущей дёгтем деревянной лодки, разбиваясь в мелкую пыль. Пыль вспыхивала в воздухе всеми цветами радуги и оседала мне на лицо, освежая его приятной прохладой. Прохлада разливалась по телу, вызывая лёгкий озноб, от которого кожа становилась гусиной, поднимая вверх, будто флаги, букеты невесомого прозрачного пушка. Озноб тем временем перешёл в холод, а волны едва не переворачивали моё утлое судёнышко, подбрасывая его на гребнях и швыряя камнем вниз. Покачивание превратилось в тряску, меня в очередной раз подбросило вверх и с силой ударило о дно лодки. Лёгкость сменилась болью во всём теле и тяжестью в затёкших суставах. Я попыталась сесть, но не смогла, а в нос ударил мерзкий тяжёлый запах лекарств.
Пришла в себя я в грязно-белой комнате, раздетая догола и привязанная к холодному железному столу. Рядом сидел седой полный врач в белом потрёпанном халате и читал книгу, иногда смеясь заливистым, почти детским смехом. Я скосила глаза и кое-как прочитала её название – "Сумерки". Врач увидел мои движения, захлопнул книгу, засунув между листов кусок бинта, и радостного закудахтал:
- Очнулась, очнулась, голубушка! Несколько часов, несколько часов без сознания. Я тебе уже три капельницы сделал, лицо умыл, а ты всё как Спящая царевна! Ох, проснулась, проснулась, моя прелесть! Тихая-то какая, тихая, а в парке чуть палец не откусила!
Я попыталась крикнуть «Помогите!», но не смогла, потому что мой рот был завязан пропитанной дёгтем верёвкой. Я непонимающе метнулась глазами по комнате и почувствовала, как кожа становится гусиной уже наяву, а не во сне. Я оказалась в какой-то чёртовой камере пыток! На стенах висели разные ножи, зажимы и топоры. С потолка спускались потемневшие от времени цепи, а к полу прямо под ними были прикреплены два больших железных кольца. На двери были заметны кляксы старой крови. А у противоположной стены стоял большой деревянный стол с бокалами и четыре низких кресла. «Зрители!» - догадалась я.
Чёртов маньяк заметил ужас в моих глазах и мелко, злорадно засмеялся. Он открыл рот и показал мне длинные жёлтые клыки, потом облизнул их тонким синим языком и, кажется, хотел что-то сказать, но в этот момент у него в кармане зазвонил телефон. Выродок, подобострастно улыбаясь, взял трубку и часто закивал, словно бы кланяясь невидимому собеседнику:
- Да, Константин Геннадьевич, слушаю вас! Здравствуйте, здравствуйте! Конечно, конечно, удобно! Вы же по нашему, кхм, дельцу? А вы точно уверены, что это не охота? Простите великодушно, но это прямо точно? Да вы что! Отправили убивцу ко мне? Сделаю, сделаю! Смерть от сердца устроит? А это не будет слишком явно указывать на нас? Хорошо, хорошо, всех ребят успокою! Вы на страже нашей жизни, как всегда! Спасибо, спасибо преогромнейшее! Константин Геннадьевич, приглашаю вас на ужин по этому случаю! Да-да, сегодня в полночь! Очень, очень жду! А в меню у нас сегодня первая положительная, свежая, будто роза! Такая подросточка, косточки оближешь! Да, как прикажете, отложу смерть на пару дней. Кешку? Позову, позову дурака!
Потом маньяк убрал трубку в карман и с тяжёлой зловещей улыбкой посмотрел на меня.
- Как хорошо, что в мире так много ненужных людей! Не бойся, девочка, до ночи ничего страшного с тобой не случится. Бойся ночи, мой сладенький десерт!
От этих слов я подавилась вдохом как водой. Его рожа и голос показались мне знакомыми, но вспомнить, откуда, я не смогла, потому что только сейчас начала понимать, что всё что происходит со мной вполне серьёзно и окончательно. Что мне кранты, и выпускать меня отсюда точно никто не собирается. Я попробовала вырваться, но не смогла даже нормально пошевелить рукой, настолько крепко была привязана. Всё, что я могла в этой ситуации - это только дрожать и выть со страха. Сердце колотилось в груди, как бешеное, а я начала задыхаться от задушенной истерики, что невероятно веселило моего палача. Я сначала почувствовала капельки на лице и только потом поняла, что плачу. Толстяк подошёл вплотную и слизал с моего лица слёзы с мерзким, мелким хихиканьем. От прикосновения холодного и липкого, как селёдка, языка я потеряла сознание.
Запах нашатыря пробрал до самого мозга, я непроизвольно глубоко вздохнула и открыла глаза. Это всё та же комната, что и в прошлый раз, но сейчас в ней более многолюдно. Или многонелюдно. В том, что напротив меня за деревянным столом собрались такие же нелюди, как и врач, сомнений уже не осталось. Бледная белая кожа лиц и синие языки, которые вывалились за пределы длинных жёлтых клыков, с капающей слюной не могли принадлежать людям…
Их четверо. Врач, ещё один такой же толстый и низкий мужик и два парня лет тридцати. Один из них, вихрастый Юра-мент, живёт в доме напротив нас, а второй - это его приятель. Они иногда вместе пьют пиво на нашей лавке. Друг, не помню его имени, весь в бинтах, а Юра, как всегда, в форме. Он в ней даже в магазин ночью ходит. Я поймала его взгляд, надеясь, что сосед вмешается и спасёт, но в нём нет ни капли жалости, только насмешка. И что-то ещё, что-то страшное, нечеловеческое. Точно так же на меня смотрели и Врач с Толстяком, как на игрушку. А вот раненый, раненый смотрит на меня по-другому. Именно в его взгляде ещё теплится что-то настоящее, человеческое. Я смотрю в ответ и мысленно кричу «Спаси!», но он тут же отводит взгляд, а Врач, про которого я на секунду забыла, ловко вгоняет мне в руку иголку с тонким прозрачным шлангом.
Они рассматривают меня нагло и бесцеремонно, а я наконец вспоминаю, что видела Врача в нашем дворе. Он какой-то родственник Юре. Я опускаю взгляд себе на грудь и вспоминаю, что всё ещё голая. Толстяк медленно наваливается на стол и смотрит на шланг, по которому течёт моя кровь в жёлтый, похожий на медь или золото бокал. Парни тоже подаются вперёд, их глаза становятся чёрными, а ноздри раздуваются, как у зверей во время охоты.
От страха я начинаю задыхаться и, кажется, писаюсь. Теперь к страху добавляется ещё и стыд. И почему-то мне больше стыдно, чем страшно. Страх пульсирует во всём теле, а слёзы мешают дышать, я захожусь в истерике, но тварей это только забавляет. Я бьюсь головой о стол, мечтая потерять сознание, и одновременно боюсь, что больше уже никогда не приду в себя. Я вою, плачу и проклинаю этих уродов, но верёвка во рту не даёт мне даже шанса быть услышанной. Единственное, чего я добиваюсь своим брыканием - вырываю из руки иглу, резко дёрнувшись вбок. За эту маленькую победу Врач награждает меня ударом кулака в живот. И от этого во мне словно что-то ломается, что-то обрывается. Я окончательно понимаю, что спастись мне уже не дано и прекращаю сопротивляться. Слёзы отступают, а на их место приходит полное безразличие. Я перестаю дёргаться и замираю, живя одним моментом, растягивая его до бесконечности. Я стараюсь не думать, что будет через пять минут, прислушиваюсь к телу и ощущаю как жизнь уходит из меня. Вот я чувствую, как по руке разливается онемение, а по лицу катятся слёзы. Вот комната начинает качаться и плывёт перед глазами, а урод снова втыкает мне в руку иглу.
Первую чашку моей крови он несёт Толстяку. Тот пьёт маленькими глотками, наслаждаясь и смакуя. Я смотрю куда-то мимо него, но в голове пульсирует мысль: «Чтоб ты сдох!». Кажется, Толстяк меня слышит и подмигивает в ответ. А может, это просто глюк… После него Врач наливает себе и выпивает залпом, как водку.
Потом Юра. Сосед пьёт жадно, фыркая, словно конь. Тогда Толстяк кивает раненому и негромко приказывает: «Ешь!» Парень встаёт из-за стола и развязной походкой идёт ко мне, обходя стороной Юру и Врача. Он смотрит странно, прямо в глаза. И в его взгляде страх.
«Прости!» - слышу я у себя в голове чужие мысли и тут же чувствую на шее его губы.
«Поцелуй. Мой первый поцелуй. А умирать не больно!», - успеваю подумать я и тело скручивает такая боль, которая страшнее всего, что мне довелось испытать за последние несколько часов. И ей отзывается каждая косточка, каждый сустав, каждый вздох рвёт мои лёгкие в клочья. Я кричу в свой кляп, выгибаюсь от дикой, нечеловеческой боли, не в силах вынести эту муку, а мой убийца рычит прямо в ухо, но тут же отлетает к стене от удара мгновенно подбежавшего к нему Толстяка. Оттолкнувшись от стены, парень прыжком возвращается назад и швыряет Толстяка в противоположный угол, как игрушку.
Рык. Страшный, животный рык оглушает меня, и боль отступает. Я вижу со стороны своё растерзанное тело и проваливаюсь в темноту.
Тьма…
Часть 3. Монстр
«Умирать больно. Пора завязывать с этим мерзким делом! - думал, лёжа на кушетке, высокий перебинтованный мужчина. - Дёрнул же меня чёрт сесть перед концертом на диету. От диеты сил как у кролика, того и гляди, кто-нибудь тапком зашибёт!»
Мужчина тяжело вздохнул, и боль отозвалась уколом миллиона игл в его насквозь пробитой груди. Щёлкнув замком, со скрипом открылась дверь, и в палату зашёл плотный и высокий доктор в растянутом, будто наволочка, халате. В его руке был чёрный пакет, который он с брезгливостью протянул раненому.
- Дед, из-за твоих глупостей чуть не случилось непоправимое! - сжав губы, начал он с укором выговаривать, но собеседник его бесцеремонно перебил:
- Внучок! Ты бы шёл, отца чему-нибудь полезному поучил! А я без тебя разберусь.
- Это с тобой сегодня будут разбираться! - зло бросил врач, в то время как Иннокентий вытащил из пакета упаковку крови и положил её на ладонь. - Здесь доза на самую минимальную регенерацию. До решения хозяина я больше не дам тебе ни капли.
- Это для тебя он хозяин! А для меня - просто Тиктак, - с шипением ответил раненый и указал внуку на дверь. - А сейчас вали, у меня обед. Баланда, сэр!
Врач хотел что-то ответить, но наткнулся на острый, будто осиновый кол, презрительный взгляд деда и молча ушёл, не забыв закрыть дверь на ключ.
- Чёрт! Может, разозлить Тиктака, чтобы он дал этому психу ещё один шанс меня прикончить? Тогда я лучше не буду пить эту Витькину бурду. Так слабее. Или выпить, подлечиться и изобразить на суде покорность? А потом тихонько свалить из этого клана на другой конец страны? И что дальше? Жить иль не жить? Дерьмо вопрос! - вслух рассуждал Иннокентий, нарезая круги по комнате, как лев по клетке. Иногда он останавливался у дверей и трогал замок, потом рассерженно плевал в пол и выходил на новый круг. С него давно сползли бинты, обнажая выломанные рёбра и рваные лёгкие с выступившими по краям ран каплями чёрной крови. А на спине зияла сквозная дыра от флага, через которую со свистом вылетал воздух.
До ночи мужчина несколько раз менял своё решение, то собираясь выпить из упаковки принесённую внуком кровь, то убирая пакет с глаз долой. Колеблясь, словно сухой ковыль на ветру, Иннокентий так и просидел в своей темнице до тех пор, пока за ним не зашёл внук.
- Хозяин зовёт тебя на Совет. Там он будет решать твою судьбу, дедуля! - Виктор Иванович просто лучился самодовольством и гордостью, будто бы это именно он сейчас определял, что ждёт Иннокентия. Тот же лишь презрительно хмыкнул и, скривившись, спросил:
- Что мне может предложить твой хозяин, если вампир не может убить вампира? Заставит покинуть городишко? Да и чёрт с ним. И с городом, и с Тиктаком.
Виктор в ответ промолчал, впрочем, не забыв взглядом выказать родственнику своё презрение. Которое было взаимным.
Светлый, отделанный кафелем коридор больничного корпуса, где и располагалось хирургическое отделение Виктора Ивановича, закончился огромной бронированной дверью. За ней начались мрачные ступени подвала, где и проходили суды и пиры вампиров. Иннокентий шёл за внуком, вздыхая и поджимая губы в бессильном раздражении.
- Что, дед, предчувствуешь наказание? И поделом! – менторским тоном начал было Виктор Иванович.
- Я, Витюня, грущу, что не могу тебе сейчас шею свернуть, сопляк малолетний! – не остался в долгу Иннокентий. - Тебе и твоему хозяину.
Остаток лестницы и весь подземный коридор спутники прошли молча, думая каждый о своём.
Зал заседаний встретил их мягким белым светом от подвешенных к потолку ламп дневного света. Впрочем, Залом он был только для Тиктака и Виктора Ивановича. Кешка давно звал это помещение Комнатой приёма пищи, а Юрий фамильярно именовал Пыточной. Справа стоял длинный деревянный стол, вывезенный Кешкой и Виктором ещё до их размолвки из семейного замка в Европе, а справа - операционный, железный. К нему была привязана сегодняшняя еда, худощавая светловолосая девушка лет пятнадцати-шестнадцати. Она была без сознания.
За столом сидели Константин и Юрий. Последний резво вскочил, чтобы поздороваться с приятелем, но тут же смущённо сел обратно под строгим взглядом начальника. Сам Тиктак только холодно кивнул Кешке и бросил сквозь зубы:
- Сначала ужин. А потом разбор полётов. Витя!
Врач резво побежал приводить в чувство девушку, а Иннокентий проковылял на своё место с краю стола. От места во главе он отказался более двух столетий назад.
Нашатырь вернул девушку к жизни, и она начала испуганно озираться по сторонам. Её мысленный крик «Спаси!» немного раздражал, но скорее забавлял. Убийство человека для всех присутствующих давно уже стало не более чем обычной гастрономией. Но в этот раз что-то пошло не так. Когда девушка посмотрела на Иннокентия, старый вампир растерялся и еле сумел отвести взгляд. Он вспомнил её, эту пацанку из Юриного двора. Она привлекала его внимание и раньше, ведь в ней было что-то от Марии, его первой жены. Взгляд, мимика, голос… Что-то неуловимое и вместе с тем настолько яркое, что Кешка сжался и замер, как от удара под дых.
«Чему быть, того не миновать. Не мне тягаться с Костей, не мне!» – подумал он, глядя, как кровь девушки стекает по трубке в бокал, и получил одобрительный кивок Тиктака.
Иголка вошла в вену жертве, и по трубке потекла густая тёмная кровь. Её запах разлился в воздухе, и невероятный голод просто захлестнул присутствующих. Девушка беззвучно закричала и начала барахтаться. Тиктак впился взглядом в её глаза, наслаждаясь страхом жертвы, как дорогим вином. Волны боли и отчаяния, что исходили от неё, раздразнили аппетит вампиров, заставив вытянуться клыки и налиться силой мускулы в ожидании свежей крови. Неожиданно девушка смогла дёрнуться так, что вырвала из вены иголку.
- Витя! – мыслекрик Тиктака ударил по ушам почти на физическом уровне, и Витя тут же утихомирил жертву прямым ударом в живот. Девушка замолчала, а Кешка, пользуясь суетой, успел обдумать своё решение. И оно ему понравилось.
Первый бокал Витя принёс хозяину, подобострастно улыбаясь и заглядывая в глаза. За это второй достался ему самому. Потом Тиктак велел налить Юре, хоть тот и был младше всех по возрасту и по статусу. И только потом кивнул Иннокентию: «Ешь!».
Медленно, тщательно контролируя мысли, чтобы никто не догадался помешать, вампир вышел из-за стола и подошёл к девушке. Её боль не была для него сладкой, как это было всегда с жертвами. Она жгла душу, как жгли ноги угли костра, на котором сгорела Мария. Воспоминания всколыхнули страх и отчаяние, к которым Кешка не был готов.
«Прости!»
Повинуясь непонятному порыву, вампир, прежде чем прокусить шею перепуганной до полусмерти девушки, сначала её поцеловал. Нежно, словно невесту. А потом сделал то, что решил.
Короткий и мощный удар Тиктака в челюсть впечатал Иннокентия в потолок, но упырь тут же вернулся на пол и, не заморачиваясь с приёмами, отбросил врага пинком к противоположной стене. Следующий пинок достался внуку, хоть агрессию он и не проявлял. А вот бросившемуся на подмогу начальству Юре хватило взгляда и покачивания головой. Помощник дежурного предпочёл не вмешиваться.
- Какого чёрта?! – прошипёл Тиктак. Иннокентий оттолкнул стол с привязанной пленницей подальше в угол и негромко ответил:
- Такого. Она уже вампир и будет жить. Прими это как данность, Костя.
- Нет! Она ещё человек! Она не успеет! Мы не дадим! – влез в перепалку врач, но осёкся под насмешливым взглядом деда.
- А ты, малыш, сначала меня сдвинь и не лишись рук. Вырву же!
- Юра! Мать твою, – закричал Тиктак на помдежа, - выруби этого старого дурака, и можешь сожрать девчонку целиком!
- Я это… Кстантин Гнадич, старшего товарища того… не смогу ударить.
- Тряпка! – выдохнул Тиктак и бросился вперёд, потом резко упал и попытался схватить Кешку за ноги. Но тот отпрыгнул, а потом несколькими ударами по ушам оглушил противника и отшвырнул на стол.
- Дед! Ты же долго не продержишься на этой крови! Максимум ещё минут пятнадцать, и всё, и амба! – Виктор Иванович нерешительно топтался на месте, слишком хорошо зная, чем грозит излишнее рвение в отношении родственника. Иннокентий бесшабашно засмеялся и плюнул на пол чёрной кровью.
- А мне хватит! Девчонка уже вампир, а там поглядим.
Тиктак витиевато выматерился и кое-как выбрался из под обломков стола, который разлетелся в щепки от его неудачного приземления. Потом окинул мутным взглядом разгромленный зал и задумчиво протянул:
- Так, так, так… Кеша, бери подругу на руки и иди обратно в палату. Всё равно же туда запрём, пока будем совещаться. А так хоть и мы целее, и ты. А там, глядишь, что нибудь и придумаем.
Иннокентий молча кивнул.
- Чёрт с тобой, Костя, согласен. До палаты перемирие, а там как получится.
- Договорились. Но из Совета я тебя исключаю!
- Плевать! – бросил через плечо Кешка, уже отвязывая пленницу от стола. Юрий и Виктор Иванович старались лишний раз не напоминать о своём присутствии, не зная, как себя вести в столь непростой ситуации. Видя их растерянность, Иннокентий криво ухмыльнулся и бережно поднял на руки стонущую пленницу.
Потом кивнул Юре и ехидно распорядился:
- Ну, не тупи, веди в кутузку, друг!
Юра растерянно потопал вперёд, а Тиктак пошёл на несколько шагов позади, контролируя каждое движение пленника. Виктор Иванович остался бродить в разгромленном зале, горестно качая головой и бесцельно перекладывая обломки с места на место.
- Курева оставьте! – показательно хамски распорядился Кеша, когда зашёл в подвальную подсобку, оборудованную под камеру. Юра бросил взгляд на шефа, тот благосклонно кивнул, и на убогие нары легли початая пачка сигарет и зажигалка.
- Спасибо! А теперь проваливайте! У меня приёмные часы закончились.
Когда Юра и Тиктак ушли, Иннокентий бережно опустил затихшую девушку на нары, закурил, медленно сполз по стене и внимательно осмотрел помещение. Скорее всего, это было старое овощехранилище, наскоро приспособленное под камеру. Пол и потолок из железобетонных плит не оставляли даже малейшей надежды на подкопы, как и три блочные стены. А вот четвёртая, со входной дверью, была выложена из старого красного кирпича.
- Эй, сосед! Угости сигареткой! – раздалось из вентиляционного отверстия под потолком. Кешка удивлённо встал, подошёл к стене и стал нюхать воздух, раздувая ноздри, как животное.
- Тебе прикурить? – осторожно поинтересовался он и встал на краешек нар. Потом взялся рукой за решётку вентиляции и не напрягаясь вырвал её из стены. Из образовавшегося неглубокого тоннеля на него смотрел Кирилл.
- Ты? – ошеломлённо спросил он у Иннокентия.
- Я. Тебе сигарету прикурить? Или так подать?
- Чёрт, почему ты живой? Я же тебя убил! – Кирилл жадно всматривался в собеседника, отказываясь верить глазам. Он несколько раз зажмурился и потряс головой, но Иннокентий никуда не исчез, а только устало повторил вопрос:
- Сигарету тебе прикуривать или так подать?
- Так… прикури… - пробормотал Кирилл. Иннокентий достал из пачки белый цилиндрик сигареты, чиркнул колёсиком зажигалки и, сделав две глубоких затяжки, протянул её своему убийце.
- Бери. Сказать честно, я тоже удивлён, что ты жив. Обычно Костя с Витей утилизируют таких, как ты, в первые часы. А ты уже пережил своих предшественников в разы!
- Обычно? То есть, тебя убивают не в первый раз? – жадно затягиваясь, спросил Кирилл.
- Не в первый. Как и Костю, твоего следака, и Витю, врача. Мы - вампиры, и окончательно убить нас довольно непросто. Даже вырезанное сердце можно вырастить заново, было бы питание.
- Офигеть.
- Ну да. А тебя, наверное, хотели сожрать потом, на сегодня они девчонку приволокли из парка. Юрка обмолвился, что её поймали аккурат в то время, когда ты меня убивал.
- Юрка? Помощник дежурного?
- Он.
- Офигеть… Чёрт, а ведь я в парке видел какую-то девчушку, явно не в себе. Наверное, её и убили…
- Она ещё жива, но не знаю, надолго ли. Я впрыснул малышке немного своей крови, сделал вампиром. По крайней мере, Костя со товарищи её точно не смогут убить своими руками.
- Почему, Кеша? Тебя же Кешей зовут?
- Зови Иноком. Это сокращённое от Иннокентий. Видишь ли, вампир не может убить вампира. Что это, каприз природы или защитный механизм вида, я не знаю. А вот почему тебя ещё не убили, я, кажется, понял. Ты и будешь нашим палачом. Моим и этой малышки из парка. А потом тебя сожрут. Бинго. Тебя хоть как звали-то?
- Кирилл, – машинально ответил вампиру собеседник и для чего то добавил: - Петрович.
Потом отвернулся, двумя затяжками докурил сигарету и щелчком отбросил её в противоположную стену своей палаты. Окурок упал в кружку с водой и, зашипев, быстро погас. Кирилл тряхнул головой и посмотрел в тоннель вентиляции на бетонное убранство камеры соседа. Самого соседа он не увидел, потому что Кеша в этот момент поправлял подушку под головой своей сокамерницы.
- Инок! Ты тут? Инок!
- Внимательно, – в тоннеле появилось спокойное лицо вампира.
- Кеш, укуси меня! Ты вампир, девчонка тоже, и я буду. Итого три на три. Ну против следака, врача и этого конвоира.
- Помдежа, - машинально поправил Иннокентий. - Мысль хорошая, но бесполезная. Во-первых, трансформация идёт больше суток, а решение по нам, скорее всего, уже принято. Я когда девчонку кусал, был уверен, что палача им искать долго, и она успеет оклематься. А ты уже тут как тут. Ну и во-вторых, убить вампира может только человек. Если я тебя обращу, они будут неуязвимы. Ты же понимаешь, что нас никто не отпустит живыми? Вот если…
Вампир задумался и почесал кончик носа, потом поднял взгляд к потолку и прищурился на тусклую лампочку, что висела на двух проводах, как провинившийся флибустьер на рее.
- Что если? Что? Ну? – беспокойно оглядываясь на дверь, засуетился Кирилл и натолкнулся на холодный, решительный взгляд Иннокентия.
- Не кипиши, Кир, не кипиши. Дай руку, мне нужна кровь, чтобы стать сильнее. Тогда я смогу от Тиктака отбиться как здрасьте. А ты останешься человеком. Чтобы их убить. Я побеждаю, ты убиваешь. Потом обращу. Не раньше.
- Чёрт, но как же ты один-то с тремя справишься? – перебил Кирилл, но тут же умолк под тяжёлым взглядом бывшей жертвы.
- Нормально я один справлюсь. Сила есть, её важно пробудить. Ты меня тогда уделал потому, что я был очень голоден и жить не сильно хотел. А сытый я с этими щенками справлюсь. Они уже от вседозволенности края не чувствуют! А потом можно и пожить так, как хочется!
Зубы Иннокентия вытянулись и заострились, став полноценными клыками. Кирилл вздохнул и протянул в тоннель руку с пульсирующей под кожей веной, отчего собеседник тут же сглотнул слюну.
- Инок, обрати меня в вампира! Пожалуйста! А ещё скажи, почему ты жить-то так резко захотел?
- Влюбился! – с кривой улыбкой ответил вампир и прокусил тонкую кожу. Дурманящий вкус крови наполнил его рот, и чудовищная, нечеловеческая сила ворвалась в измученное тело, как тайфун врывается на тихое побережье. На щелчок замка обернулся сильный и безжалостный зверь.
Эпилог
Снег медленно кружился в свете фонарей, ложился на землю и превращался в белую простыню зимы, которой она укрывала парковую аллею и высокие, чёрные стволы деревьев. На занесённой скамейке горько плакала симпатичная миниатюрная девушка в белой короткой шубке. Перед её мысленным взором лежала окровавленная пожилая женщина с неестественно заломленными руками и ужасом в глазах. «Мама, мамочка!» - шептала девушка и плакала ещё громче.
- Вам помочь? Что случилось? – обратилась к несчастной прохожая, высокая полная брюнетка средних лет.
- Да, да! Помогите! Пожалуйста! Туда! Туда, быстрее! – затараторила девушка, схватила собеседницу за руку и потащила её вглубь парка.
В это же самое время по соседней аллее прогуливались двое мужчин в дорогих чёрных пальто и вели неспешную беседу.
- Кеш, она стала слишком много убивать. Это создаёт мне… определённые проблемы. Мир уже не тот, что был тридцать лет назад, во времена Тиктака. Теперь так нельзя.
- Решай свои проблемы сам! – засмеялся Иннокентий и похлопал друга по плечу. - Нет, правда, шутки шутками, но ты же теперь глава большого города! Неужели тебе так сложно замять исчезновение двух-трёх десятков людей в год?
- Если она убьёт всех моих избирателей, то какой с меня глава? А вот если конкурентов проредить…
Мужчины понимающе засмеялись, и Иннокентий снова похлопал Кирилла по плечу.
- Проредим, проредим! По секрету сказать, она сейчас ужасно зла из-за того, что мать так быстро умерла, толком не помучившись. Значит, отыграемся на твоих конкурентах!
От третьего тычка в плечо Кирилл ловко увернулся и шутя взял друга в захват. Но в этот же момент почувствовал на шее руки жены Инока.
- Никому не дам мужа в обиду! – засмеялся ему в ухо звонкий голос, и на щеке тут же вспыхнул дружеский поцелуй. - Кеш, Кир! Ужин стынет, шикарнейшая женщина. Пойдёмте уже, я так устала плакать, пока её заманивала!