Високосный год не исчерпал свои злые сюрпризы, самые неприятные приберёг напоследок. Зима началась с ноября, а за несколько дней до нового года Заозёрный накрыло ледяным дождём. Улицы превратились в сплошной каток, деревья покрылись ледяной коркой. Не выдержав такого груза, часть из них повалились, оборвав линии электропередач и оставив Заозёрный, а заодно и пять окрестных деревень без электричества
Жили со свечами вместо люстры и с книгами вместо телевизора. Гринька говорил, пещерный век. Линора радовалась, что у них газовая плита, в соседнем доме электрические, вот кому не позавидуешь.
В последний день старого года за окнами с самого утра плавали сумерки. Гринька ещё не вернулся с работы. Линора с Зинаидой возились на кухне, где горели все четыре конфорки, а в духовке истекал соком свиной окорок, нашпигованный чесноком и морковью и обмазанный жидким тестом. Праздничный вечер наступит ещё не скоро, ёлка давно наряжена, а гирлянду зажечь не получится: света нет до сих пор. Кирюша маялся и не знал чем себя занять. В комнатах пахло свечным воском, в углах таились тени, в окна жалобно скреблась метель, словно просила её впустить.
Подумав,Кирюша отправился на кухню — там мама и бабушка, и не так страшно. Хватал со стола ножи; выпачкал нос, пытаясь понюхать свекольную розочку на салате; цапал из миски пальцами грибную начинку для кулебяки; норовил открыть раскалённую духовку и посмотреть, как запекается мясо.
— Мама! Забери ты его ради бога, мы тут с Зинкой покалечимся из-за него! — не выдержала Линора, поскользнувшись на оброненном Кирюшей кусочке гриба.
Дверь прабабушкиной комнаты приоткрылась. Дарья ждала.
— Ну? Долго думать будешь? — прикрикнула на внука Лидия Фёдоровна.
Кирюша умоляюще посмотрел на мать. Зинаида отвернулась.
— И дверь за собой закрой. И чтоб тебя здесь не было!
Мальчик понуро опустил голову, прошёл в комнату и закрыл за собой дверь.
* * *
Прабабушкина сказка вызывала у Кирюши презрение: что он, маленький, что ли, слушать про какого-то Терёшечку и его бабушку. Дурак он, Терёшка этот. С утра до вечера в лодке сидит, рыбу ловит, лучше бы на велике с мальчишками гонял.
— Баб Даш, ты мне что-нибудь другое расскажи, а не эту детскотню, — попросил Кирюша.
Прабабушка улыбнулась:
— Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Посиди-послушай, что дальше будет.
Терёшечку утащила в лес Ягишна, заперла в избе и велела своей дочке зажарить его в печи, как свиной окорок. А сама улетела в ступе. Кирюша сидел, вжавшись спиной в диванную подушку, и боялся пошевелиться. Он и не знал, что баба Даша умеет придумывать триллеры. Терёшечка оказался садистом, зажарил вместо себя девчонку, и теперь сидел на высоком дереве, а дерево раскачивалось, потому что Ягишна грызла зубами ствол.
Кирюша сжимал кулаки… Окажись он на месте Терёшечки, смог бы сунуть на лопате в печь живую девчонку? Ну и что, что она дочка Яги? Она разве виновата? Кирюша бы убежал вместе с ней, потом они поженились бы.
Но в сказке было всё наоборот. Ягишна слопала вместо Терёшечки свою родную дочку, обсосала косточки и каталась на них, приговаривая: «Покатаюсь, поваляюсь на Терёшкиных костях!» Блин, прямо как доктор Лектер из «Молчания ягнят»!
Когда Яга уже почти догрызла дерево, Терёшечку спасли пролетавшие мимо лебеди и принесли домой, живого и здорового. Интересно, как он спал после этого всего? И чем он лучше Ягишны, если сжёг живьём девочку? Ей, наверное, было очень больно, она кричала, а Терёшка заслонку держал, чтобы не выпрыгнула и не убежала. Фашист.
— Баб Даш, а как он её жарил? Ножом истыкал и чесноком нашпиговал? Живую? Или сначала зарезал и подождал, пока умрёт?
— Господи, спаси и сохрани… Что болтаешь-то?!
— Я не болтаю! — обиделся Кирюша. — Так мама делала, я видел. Ножом дырки в мясе тыкала и чеснок туда совала. А ещё морковку. И солью с перцем натереть. Моя мама поваром работает, она знает, как надо! Баб Даш, а ты ещё такие сказки знаешь?
Дарья Григорьевна уже не рада была, что согласилась посидеть с правнуком. Но куда же деваться? Линора ясно дала понять, что если мальчишку не утихомирить, он всех сведёт с ума. И Дарья рассказывала – о сестрице Алёнушке, которая лежит на речном дне с камнем на шее, живая, а всплыть не может, «тяжёл камень ко дну тянет». О девочке, которую мать послала вечером в лес, к лесной старушке за иголкой. Как будто нельзя было заказать по интернету. Но игла оказалась волшебной, а старушка оказалась ведьмой и вздумала девочку погубить…
Когда Кирюша был маленьким, сказки ему читала мама, по книжке. Монотонно и невыразительно бубнила строчку за строчкой, так что уже на середине становилось неинтересно, и дальше Кирюша не слушал. Прабабушкины сказки были другими, и рассказывала она по-другому: неторопливо, напевно-ласково. Слова заманивали, обманывали, ворожили. И от этой неторопливой безмятежности становилось ещё страшнее.
Хуже всего пришлось мальчику-с-пальчику: его вместе с братьями родители завели в дальний лес и оставили одних. Дети плутали-плутали и набрели на домик людоеда, и их там чуть не съели.
— А с навигатором вышли бы запросто, и сразу к детскому омбудсмену, — размышлял Кирюша. — Нам учительница говорила. И телефон дала. А Анька Сысоева, когда её за двойку родители без мороженого оставили, взяла и позвонила. Сказала, её наказали за плохую отметку и ревела в трубку. А что, ей пломбир за двойки покупать? Она из двоек не вылезает, а мороженым объедается на море, с родителями летает каждый год, то в Испанию, то в Доминикану, то в Тунис. Омбудсмен когда разобрался, сказал, что если ещё позвонит, он в следующий раз с ремнём приедет. И про Аньку всехним родителям рассказал, на родительском собрании. Анькина мама плакала, а отца в больницу положили, в предо… в доинфарктном состоянии.
Кирюша рассказывал, Дарья Григорьевна слушала и удивлялась, сколько же он всего знает и какой он умница.
— Ты, может, покушать хочешь или попить? Принести тебе? Мать про тебя забыла совсем, а время обеденное.
— Хочу! А чего ты принесёшь?
— А что попросишь, то и принесу. Щец разогрею, будешь? Со сметанкой. А утром встану пораньше, тесто поставлю, пирожков напеку, вам с отцом с повидлом, Линоре с картошечкой да с лучком, а мамке твоей ватрушек, очень она ватрушки любит.
— Ты почему бабушку Линорой зовёшь? Она не Линора, а Лидия, а по отчеству Фёдоровна.
— Всё-то ты знаешь! — Дарья поцеловала правнука в рыжую макушку. — Я её маленькую так звала: Лина, Линуша, Линора. Так чего тебе принести-то? Пойду их разгоню…
Дверь Дарья прикрыла неплотно, и Кирюша слушал, как она ругала маму и бабу Лиду — за то что забыли о ребёнке, а ребёнок голодный. Никакой он не ребёнок. И кушать почти не хочется, а хочется играть с бабой Дашей в подкидного дурака и рассказывать ей о Нине Петровой, которая написала ему записку. В записке было четыре слова: «Кир давай с тобой дружить».
Баба Даша над ним не смеялась, как мама, и не говорила, что он влюбился. Спросила:
— А сам-то ты как, хочешь с ней дружить или не очень?
— Ба, да ты чего? Нинка самая красивая девочка в классе! С ней все мальчишки дружить хотят, а она — только со мной.
— Тебя, значит, в друзья выбрала. Значит, есть за что. Красна птица пером, а человек умом да делами.
— А Лёшка сказал, не по Хуану сомбреро.
— А ты бы ему сказал — матом ругаться грех.
— Да это не мат, это имя такое.
— Да кто ж своих детей матерными именами называет? Вот же родители уроды…
— Ага, и родители у него уроды, и Лёшка урод! Я ему так и скажу. Ты молодец, ба.
И оба смеялись, довольные друг другом.
А она не такая уж плохая, баба Даша. Хорошая. А что уроки заставляла делать, так зато весь вечер свободный, занимайся чем хочешь. Кирюша со стыдом вспоминал, как делал прабабушке гадости. Могла бы мамке с папкой всё рассказать, а она молчит, не ябедничает. Пирожки печёт. И знает, кто с какой начинкой любит. И вообще, она у него мировая. Мировая прабабка!
* * *
Кирюша страдал: каникулы, а на улицу не выйдешь, на термометре минус двадцать семь, обморозишься. Баба Лида говорит, это високосный год злобствует, уходить не хочет. А уйдёт он в ночь с 13 на 14 января, на старый Новый год. От бабушкиных слов Кирюша расстроился ещё больше: так все каникулы пройдут, даже телевизор нельзя смотреть: электричества нет.
Зина с мужем занялись ремонтом, клеили в комнатах новые обои и меняли плинтуса. Лидия Фёдоровна устроилась в школьный городской зимний лагерь поварихой. Кирюша от лагеря отказался, днями пропадал в Дарьиной комнате и потребовал поставить туда раскладушку:
— Я с бабой Дашей буду спать.
Гринька даже немного ревновал: раньше от сына отбоя не было — Пап, давай в морской бой поиграем! Пап, а ты меня на санках покатаешь? Пап, у меня задачка не решается! — а теперь его не видно и не слышно, сидит у Дарьи в комнате и ни гугу. Чем они там занимаются? Гринька подслушивал под дверью, чувствуя себя нашкодившим мальчишкой. За дверью стучали костяшки домино, радостно вскрикивал Кирюша, притворно ахала Дарья: «Опять он выиграл! Да что ж такое…»
За сказками пришёл черёд историй. О лешаке, живущем на болоте. О кикиморе, которая приходит по ночам из леса и крадёт маленьких детей.
— Враньё! — авторитетно заявлял Кирюша.
— Может, и враньё, — соглашалась прабабушка. — А только мужа моего отец — твой, значит, прапрадед по отцовской линии — на болото за клюквой ушёл и сгинул. Болото то воробью по колено, кочкарник да кусты. А не нашли его. Фёдор с матерью одни остались бедовать.
— А как это — бедовать?
— В деревне без мужских рук не прожить. А Федя чуть постарше тебя был. Двенадцать лет мальчишке, работать пришлось как взрослому мужику, а руки-то детские.
Кирюше представилась красная рука из страшилки о чёрном покрывале. Страшилки рассказывали в летнем лагере после отбоя, и семилетний Кирюша от страха накрывался одеялом с головой. Их в палате десять человек, рука не прилетит, побоится. А в городскую квартиру — запросто. Ночами Кирюша орал так, что Офицеровым стучали по батарее верхние соседи. Зинаида всерьёз подумывала о том, чтобы отвести ребёнка к детскому психологу. Линора её отговорила, заваривала мальчику какие-то травки, и кричать по ночам он перестал. А родители перестали отправлять его на лето в лагерь.
— Ну, леший, может, и есть, а кикиморы никакой нет, — упорствовал Кирюша. — Мы в лесу сколько раз были, меня же не украли?
— То в лесу. А она в глухомани живёт, по ночам малых детей к себе уносит.
—Так они же спят, и дверь закрытая.
— Спят, как не спать, — согласилась Дарья. — А она хитрющая, у Марии Носыревой дочку утащила. Отец-то у них лёгкими болел, по ночам кашлял, Маша с детьми летом на сеновале спала. Ночью не слыхали ничего, утром встали, а младшей дочки нет. Всей деревней искали…
— А может, её людоеды на колбасу утащили? Или в печке зажарили, как Ягишна.
— Тьфу на тебя! Поганец. Типун бы тебе под язык! — ругалась Дарья.
— Что тут у вас? — сунулась в комнату Зинаида.
— Мам, ты иди. Ничего. Нормально всё, — успокоил её Кирюша.
Зина пожаловалась на него свекрови:
— Тихий стал, на себя непохожий. На улицу не выгнать, всё с Дарьей Григорьевной сидит, как мёдом там ему намазано!
— Тебе всё не так и не эдак. Домой мальчишку не загнать — плохо, по квартире носится как оглашенный — плохо, сидит как пришитый — опять плохо! Что ты цепляешься к нему? У него каникулы, как хочет, так и проводит.
К удивлению домашних, Кирюша подружился с прабабушкой, которую теперь звал бабой Дашей и приходил вечерами в её комнату слушать сказки.
Дарья подступала к дочери с допросом: ребёнку восемь лет, а сказок не знает!
— Мам, да у него планшет. Там чего только нет, и игры отец ему закачал, и мультфильмы.
Сказки были кровожадными. Натан Спенсер такого бы не пережил, Кратос кричал бы ночами от кошмаров, а робокоп из игры «Retum Fire» сидел в углу и помалкивал. Василисе Прекрасной приходилось каждое утро надевать лягушиную шкурку и превращаться в лягушку. Сама надевала, никто не заставлял. Это называется раздвоение личности. Миллиардер Кащей Бессмертный сидел над своим златом и не знал куда его девать, вложил бы в инвестиции, дурак.
Планшет был забыт. Кирюша полюбил играть с прабабушкой в настоящее домино и настоящие карты. Костяшками домино полагалось громко стучать по столу, а игральными картами проигравшего били по носу, не больно, зато интересно играть: кому выпадет нос подставлять? В другой игре проигравший лез под стол и кричал оттуда «кукареку». Столик у прабабушки журнальный, низкий, под ним помещался только Кирюша. На планшете так не поиграешь.
* * *
Старый Новый год Офицеровы встречали с электричеством, с телевизором, салатом оливье, студнем и рыбным заливным. Надо бы радоваться: уходит високосный год. Но 13 января 2017 года пришлось на пятницу, и Дарья Григорьевна даже всплакнула по этому поводу.
Зина смеялась:
— Ну и что, что на пятницу? Подумаешь… Зато два выходных можно праздновать.
— Подумаешь, да не скажешь. Ты зубы-то не скаль, чёртова пятница насмешек над собой не любит.
Мавр распушил хвост, громко мяукнул и принялся вылизывать заднюю лапу.
— Брысь ты! — шикнула на него Дарья. — Всё одно к одному, пятница тринадцатая, чёрный кот по дому шлындает, пирог чуть не сгорел…
— У него лапки белые, — заступился за кота Кирюша.
— Вот когда чёрная кошка пустым ведром разобьёт зеркало, это плохая примета, всё остальное к дождю или к снегу, — пошутил Гринька.
Щёлкнул замок, стукнула входная дверь. Кирюша выметнулся в коридор:
— Баба Лида пришла! Ба, от тебя морозом пахнет! А что в коробке?
— В коробке торт. Мама, а тебе подарок, письмо от подружки твоей.
Линора вошла в комнату, на ходу разматывая с головы платок, протянула матери конверт. После не могла себе простить, что не вскрыла и не прочитала, отдала нераспечатанным.
В письме Настасья передавала приветы от клятовских «зимовщиков» — поимённо от каждого. Пересказывала деревенские нехитрые новости. А в конце сообщала, что у Дарьиного сарая просела от снега крыша, кошка Марфа издохла от старости, а Машка не даёт молока, зря только сено переводит.
У Дашки Офицеровой сено покупное, сладкое, чистые клевера, молоко с него душистое. А на Агуреевском покосе растёт тысячелистник, и молоко всегда с горчинкой, не продашь. Дарьиным сеном Настасья кормила корову, а Машке давала своё, смешивая его пополам с соломой. Машка аккуратно выбирала сено, а солому оставляла. Ничего. Жрать захочет, съест.
— Ты бы Дарьину козу получше кормила. Бока впалые, шерсть свалялась, хозяйка приедет, как вертать будешь захудалую такую! — сказал Настасье муж.
— А за что её кормить, коли она молока не даёт? Кружку литровую за день надоишь… Больная коза-то, а Дашка клялась, что здоровая.
Прочитав письмо, Дарья переменилась в лице. Сидела за столом без улыбки, думала о своём, жевала салаты, не чувствуя вкуса. А в сердце точно игла воткнулась, и ворочалась, жгла нутро. Кошки не стало, и Машка умрёт. Болеет, наверное, а Агуреевым денег жалко на ветеринара. Деньги она бы отдала… Надо им завтра письмо написать. Или прямо сегодня.
— Ну, вы празднуйте, молодёжь, а я спать лягу, не могу больше сидеть.
Дарья ушла к себе, зажгла ночник — золотой апельсин на зелёной ветке — и села писать ответ Настасье.
А ночью ей приснилась родная деревня. Будто пошла она в лес за земляникой и заблудилась. Обманная тропинка увела её в чащу, и чем дальше шла Дарья, тем труднее становилось дышать. В груди не было воздуха, а над головой не было неба. А потом пришёл Фёдор, погладил Дарью по волосам, взял её за руку и увёл туда, «где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная».
Утром Кирюша пришёл к Лидии Фёдоровне, обнял тёплыми руками за шею:
— Ба, пойдём бабу Дашу будить, я её звал-звал, а она не просыпается.
ОКОНЧАНИЕ http://proza.ru/2020/08/13/1556