Со временем, наряду с холодом появился еще и голод. В каком-то смысле холод стал причиной этого ощущения. Нет. Не ощущения. Желания. Страсти. Страсти пожирать тепло. Боль от холода превратилась в голодную резь, мучившую ее сущность. Диламин бродил уже не ради поиска выхода или скуки. Он искал тепло. Искал его как голодное животное в пустыне. Все, что попадалось на пути сущности встречалось ею с яростью хищника. Но тепла не было. Только холод, который давно уже пробрал бы ее до костей, если бы они у нее имелись. Сначала ярость обреченного Диламина испытали на себе все деревья, до которых она смогла добраться, потом гранит, наполовину разрушенный временем, потом земля.
Она не думала.
Не запоминала.
Голод взял верх.
В конце концов остался лишь один нетронутый клочок земли. Тот, на котором лежал саван сгоревших ромашек, васильков, колокольчиков.
Могила.
Что-то (голод?) убеждало ее, что там обязано быть тепло. Там лежит человек. Человек - это тепло. С окраины поляны Диламин бросился туда. Отшвырнул уже хрупкую голгофу, машинально разбив фотографию женщины вдребезги, и принялся расшвыривать траву, землю, камни.
Порыв ветра застал сущность на глубине не меньше метра. И это ее остановило. Она замерла. Остановил ее, отнюдь, не сам ветер, хоть он и был чудом для этого места. Он принес новый запах. Запах тепла.
Живого тепла.
Сущность мигом выбралась из могилы и рванула к источнику запаха как разъяренный голодом хищник с раззявленной пастью, усыпаной зубами, и липким от слюны языком. У нее не было ни пасти, ни зубов, ни языка. Но сейчас она была хищником. Хищником, который заранее чувствует сладкий вкус своей жертвы.
Она уже увидела силуэт. Ближе. Ближе. Еще ближе. Постепенно ее сущность действительно приобрела звериный облик. Теперь она управлялась не с двумя стройными ножками, а с четырьмя тяжелыми лапами. Морда же зверя не выражала ничего кроме жажды.
Зверь остановился на расстоянии трех-четырех прыжков от своей жертвы, подняв лапами комья вечно сырой мерзлой земли.
Жертву она видела в седовласом юноше, с любопытством рассматривавшем нити человеческой энергии, принявшей такое обличие. Он видел взъерошенную шерсть, широко, даже судорожно раскрытые глазницы (глаза Диламин трансформировать не мог), бледный как и сам зверь, язык и стекающую с него паутинку слюны.
Одновременно с этим юноша не спеша подходил ближе. Он не отрывал взгляда от Дилламина. Расстояние сокращалось.
Два прыжка.
Юноша вытянул вперед руку ладонью вверх, словно давал понюхать. Но нюхать ей было не нужно - его живое тепло итак сводило ее с ума.
Один.
Диламин пригнулся к земле, собираясь прыгнуть, когда внутри его сущности, то есть внутри него самого раздался глухой щелчок. Эфемерное тело выпрямилось и расслабилось. Юноша встал на месте и холодно улыбнулся.
Голод все так же разрывал сущность, но уже только внутри. внешне Диламин выражал полное спокойствие. Его поймали. И теперь его тело, если его можно назвать таковым, находилось под тотальным контролем юноши.
Он слегка наклонил голову влево - зверь скопировал движение. Против воли, но скопировал. Ловец усмехнулся и вытянул вперед руку. Лапа зверя поднялась и вытянулась аналогично, коснулась когтем кончиков пальцев юноши.
Лес покрылся тоненькими змейками, нитями, такими же, как и те, из которых состоял Диламин. Они шустро сбегали к ногам юноши и растворялись в нем. Как и зверь, бывший когда-то маленькой девочкой. Он растворялся в ловце, нить за нитью. Вспышка за вспышкой, до тех пор, пока не исчезло, уступив место пустоте.