Каждую субботу они звонили ей с дачи и, начиная с апреля, рассказывали, что у них посажено, что взошло, что выкопано, а когда огородный круг начинал замыкаться, и отец высылал фотографию огромного помидора в честных черноватых трещинах: «Видела? Больше кило, мать с куста сняла», дочь их Маша, всегда словно что-то забывшая и неуловимо неприкаянная, вдруг вспоминала: «Август».
Маша шла из библиотеки под полнокровный, уверенный голос отца, и, хотя телефон голос изменял, Маша знала – это лишь потому, что она сейчас не видит отцовских бровей над спокойными глазами, густых, как у Брежнева и у самой Маши, когда ей лень было их подравнивать.
Машу всегда радовал голос этого человека, как-то надежно живущего на своем месте нужной жизнью. Особенно радовал в конце каникул, в августе, когда вел ее в грибные леса или вез в Азию после безумного июля с жарким небом, спускавшимся в ночное море, в котором Маша с кем-нибудь плыла до черного, таинственного пирса и вдруг смеялась, тонко, как русалка, и над своим безумием, и над серьезной луной.
Июль сворачивался, ссыхаясь от собственной жары, сужался до размера скамейки рядом с рябиновым кустом: острые листья темно-зеленым веером, алые гроздья, и нельзя удержаться – не положить в рот ягоду, горькую и прекрасную. И по-настоящему вкусную, не как мороженое или другая простая еда, а со вкусом лета – уходящего, осени – грядущей, со вкусом августа, всех книг и всех поэтов. Маша садилась на эту скамейку, прямо под гроздь, само собой, с книгой, и не могла вместить в себя царственные дары – Бунина или Пастернака, которые вдруг становились близкими, живыми, как оживает в доме мебель, ковер, чайные чашки в спокойном вечернем свете, еще несколько часов назад обезличенные, пустые под злым полуденным солнцем.
Маша радовалась яблокам в сумке – «от нового урожая». Так говорила стоя с ведром в их дверях Надежда Ивановна, соседка сверху, такая же вечная в их старом доме, как яблоня на ее даче, каждый август дающая белые яблоки. Позже Надежда Ивановна рассказывала про Яблочный Спас, потом про Медовый, и все это – Спас, царственное яблоко, горькая рябина, богатый чем-то дорогим ей Бунин, величественная до помешательства рудбекия – гордый коричнево-желтый цветок с резким испанским именем – поражали ее настоящим августом и еще чем-то важным.
Ей никогда не хватало цветаевского «астры, звезды, грозди». Ей нужен был огромный помидор с черной трещиной. Ей нужно было знать, что отец сейчас живет на даче, полной яблонь, что бывает Яблочный Спас и Медовый, ей было нужно, чтобы об этом рассказывали. Надежда Ивановны – про Спас, отец – про гигантский помидор, и чтобы он куда-нибудь звал ее в августе своим надежным и крепким голосом – в грибные леса, в Азию, в Крым, вел смотреть на жизнь, которой он так надежно жил на своем месте.